Эпиграф пьеса

ЭПИГРАФ
пьеса в одном действии

Действующие лица:

ПИСАТЕЛЬ — 65 лет, начинающий прозаик
РЕДАКТОР — 30 лет, сотрудник литературного журнала
ПОЭТ — 40 лет, местный графоман

Редактор сидит в кабинете за столом, полностью заваленным бумагами, и внимательно читает рукопись, делая в ней пометки карандашом. Справа от стола закрытая дверь в коридор, слева стул. Позади Редактора большое окно, за которым видны зеленые холмы, покрытые виноградниками. Раздается осторожный стук, дверь приоткрывается наружу и в проеме появляется Поэт с пухлым пакетом в руке.

ПОЭТ. (Очень робким голосом). Здравствуйте, извините, простите пожалуйста, а Вы случайно не знаете, где Сергей Семенович?

РЕДАКТОР. (Не поднимая голову от рукописи). Он в творческой командировке, вернется через три года. А может через пять.

ПОЭТ. (Чуть увереннее). А Иван Трофимович?

РЕДАКТОР. Вчера проводили на пенсию.

ПОЭТ. (Незаметно, но настойчиво просачивается в кабинет). А Дмитрий Петрович?

РЕДАКТОР. (Грустным голосом) Он, к сожалению, умер.

ПОЭТ. (Чешет в затылке). Блин… (Достает из пакета и протягивает Редактору толстенную стопку листов). Ну тогда, может быть Вы поставите мои вирши в ближайший номер? Тут немного. Всего две тысячи строк.

РЕДАКТОР. (Мотает головой, не поворачиваясь к Поэту). Я редактор отдела прозы, в стихах вообще не бум-бум. Всего хорошего. Приходите через пять лет.

Поэт вздыхает, берется за ручку двери, потом оборачивается к Редактору и хочет еще что-то сказать. В этот момент дверь резко распахивается и держащийся за ручку Поэт вылетает в коридор. А в кабинет уверенным шагом входит Писатель.

ПИСАТЕЛЬ. (Захлопывает дверь, подходит к Редактору, протягивает ему руку). Да у вас тут целая очередь из авторов, как я погляжу! Здравствуйте, дорогой мой!

РЕДАКТОР. (Улыбается во весь рот, вскакивает, жмет руку вошедшему). Какие люди! Здравствуйте, здравствуйте, Петр Иванович! Очень приятно! Присаживайтесь, пожалуйста! Да разве это авторы? Так, графоман доморощенный, достал уже всех своими бездарными стишками. Наши сотрудники отдела поэзии один раз его из жалости напечатали, так он им теперь проходу не дает. Да еще и деньги все время клянчит. Те как увидят, что он к редакции подходит, сразу прячутся по углам, словно тараканы. А я за них отдуваюсь. Да Вы устраивайтесь поудобнее, хотите чайку?

ПИСАТЕЛЬ. (Садится на стул). Нет, спасибо, дорогой мой! Чай я не пью, говорят, вреден он для здоровья! А насчет чего покрепче, еще рановато.

РЕДАКТОР. (Тоже садится). Да, конечно, конечно! Абсолютно с Вами согласен! Вы ведь и в своей повести все четко по полочкам разложили — вино можно только вечером!

ПИСАТЕЛЬ. Да, на вечЕре. А днем ни-ни!

РЕДАКТОР. Точно-точно, я, скажу честно, аж зачитался Вашими мемуарами, очень интересно и душевно написано! Вы меня наняли причесать стиль, облечь сочинение в литературную форму, но я думаю, править там ничего не нужно. У Вас такие яркие и живые персонажи, такие захватывающие описания! Я словно сам пережил все, о чем Вы пишете! Истинная правда!

ПИСАТЕЛЬ. Да ну, я же никогда раньше писательством не занимался! Не льстите мне, умоляю. У меня так коряво все изложено! Я ведь в некотором роде такой же графоман, как и этот ваш поэт...

РЕДАКТОР. Да перестаньте скромничать, Петр Иванович, никакой Вы не графоман! Ваша повесть — это записки непосредственного свидетеля и участника тех давних событий! Откровение из первых уст, так сказать! А корявость изложения совсем наоборот, придает Вашему произведению некую изюминку и доверительность. Я верну задаток, мой Вам профессиональный совет — публикуйте все как есть, вот только название надо броское придумать. Например, «Искупление греха», звучит?

ПИСАТЕЛЬ. (Нахмурившись). А чьего греха, позвольте спросить?

РЕДАКТОР. Ну как чьего, Вашего, конечно. Вы за одно только утро целых три раза от своего Учителя отреклись. Но потом исправились, вину искупили, он Вас простил и все такое. Хэппи энд.

ПИСАТЕЛЬ. Отрекся, говорите? И где же Вы там увидели отречение, позвольте спросить? А Вы сами-то на моем месте как бы поступили?

РЕДАКТОР. Так Вам же в той ситуации ничего не грозило. Ну арестовали бы Вас солдаты, да хоть и убили, подумаешь, все равно бы Учитель Вас потом воскресил.

ПИСАТЕЛЬ. (Всплескивает руками) Нет, конечно, хорошо сейчас задним числом об этом рассуждать, по истечении стольких лет. А у меня тогда выбора не было! Я в то время девяти жизней не имел. И даже двух. Вот и приходилось выкручиваться, чтобы одну единственную сохранить! Я ведь не знал тогда, что наш Учитель на самом деле Бог!

РЕДАКТОР. А по воде он ходил, и больных исцелял? Это разве не доказательства? Или, по-вашему, на такие трюки любой плотник способен?

ПИСАТЕЛЬ. Да мы с мужиками думали, он просто гипнотизирует нас… Сначала усыпит, а потом внушает картинки с чудесами! Ну разве могут люди по воде ходить? Я, вот, например, попробовал и чуть не утонул!

РЕДАКТОР. Хорошо, допустим, все вы считали своего Учителя обычным человеком, но ведь в отличие от Вас, Петр Иванович, другой его ученик, Тринадцатый, не побоялся умереть за него, хотя девяти жизней тоже не имел!

ПИСАТЕЛЬ. (С раздражением в голосе). Ну здрасьте, приехали! И Вы мне смеете ставить в пример этого жалкого отступника?! А Вы знаете, что он у нас деньги из ящика подворовывал? Казначей хренов!

РЕДАКТОР. Да? А в Вашей повести ничего про это не сказано. Вы сами видели?

ПИСАТЕЛЬ. (Сбавив тон). Я-то не видел… Но мужики говорили. А люди зря не скажут! Значит воровал, сволочь! Днем монеты с пожертвований в общак клал, а по ночам, пока мы спали, обратно вытаскивал! Предатель хренов!

РЕДАКТОР. Но он ведь совсем не из-за денег предал Учителя! Если вдумчиво прочитать Ваши мемуары, это становится очевидным.

ПИСАТЕЛЬ. (Прищуривается). Ну и зачем тогда, по-вашему, Тринадцатый сдал его властям? Просветите-ка меня старого дурака.

РЕДАКТОР. Я полагаю, он боялся восстания народа, большого кровопролития, хотел малой кровью уладить конфликт. Предатель рассудил так: арестуют Учителя вашего, побьют его плетьми, посидит тот немного в тюрьме, а люди тем временем забудут новоявленного Мессию, да и успокоятся. Но у арестованного имелось собственное мнение на сей счет, и он сделал все, чтобы быть казненным! И даже сам смотрящий из Рима спасти его не сумел.

ПИСАТЕЛЬ. (Возмущенно качает головой). Ну знаете ли, дорогой мой, вот это уже перебор! И где, интересно, Вы в моей повести вычитали подобные мысли? Я что там, по-вашему, этого отступника защищаю и обеляю?!

РЕДАКТОР. Да нет, конечно, но если со стороны непредвзято взглянуть, такая трактовка событий напрашивается сама собой. Кстати, все остальные участники вечери тоже повели себя не лучшим образом. Напились как свиньи, уснули под деревом, хотя Учитель попросил их посидеть с ним, и даже не попытались отбить его у солдат, когда те пришли.

ПИСАТЕЛЬ. Легко Вам тут говорить, сидя в уютном кресле! А Вы пики их видели? Проткнут насквозь и не поморщатся! И кстати, а целовали Учителя тоже мы? Или все же Тринадцатый? Кто солдат-то на него навел?

РЕДАКТОР. А будто солдаты свою жертву в лицо не знали! И если бы Тринадцатый Вас, например, поцеловал, то Вас бы и схватили?

ПИСАТЕЛЬ. (Вздыхает). Да нет, конечно, всё они и так знали. Учитель один среди нас в белом был. Да и трезвый тоже только он один. Тут и дурак поймет, кого хватать.

РЕДАКТОР. То-то и оно! Кстати, а может Тринадцатый и не целовал его вовсе?

ПИСАТЕЛЬ. Целовал, целовал, я сам лично видел! На сей счет даже не сомневайтесь!

РЕДАКТОР. (Чешет в затылке). А может Тринадцатый всего лишь прощался с ним? Ну, типа, давай, до свидания, Учитель! Увидимся ещё потом, когда из тюряги вернешься!

ПИСАТЕЛЬ. Ну не знаю, Вы меня сейчас совсем с мысли сбили. Может и прощался. И кстати, сам он тоже с нами не пил! Одно слово, предатель! Нормальный мужик для начала вместе со всеми бы назюзюкался, а потом бы и лез целоваться!

За дверью раздается громкий крик Поэта «Дмитрий Петрович, так Вы живы? Стойте, не убегайте, я Вам новые стихи принес! Тут всего-то две тысячи строк!», слышен чей-то отчаянный вопль и удаляющийся топот шагов. Редактор и Писатель невольно прислушиваются к шуму. Через некоторое время дверь в кабинет открывается и на пороге появляется запыхавшийся и растрепанный Поэт, прижимающий к груди пакет.

ПОЭТ. (Укоризненно обращается к Редактору). Вы сказали, что Дмитрий Петрович умер, а он, оказывается, живой! Я его сейчас видел в коридоре, только догнать не смог. Он в кабинете закрылся. И не открывает!

РЕДАКТОР. (Меланхоличным голосом). Да не берите в голову, это не он, это его брат-близнец, приехал сегодня на похороны.

ПОЭТ. Понятно, жаль… (чешет в затылке, хочет что-то сказать, но под тяжелыми взглядами Редактора и Писателя сникает, выходит из кабинета и, закрывает за собой дверь).

РЕДАКТОР. (Провожает Поэта глазами, вздыхает с облегчением и поворачивается к Писателю). А скажите правду, Петр Иванович, Учитель действительно заявил тогда на вечЕре, что Вы от него трижды отречетесь, или эту историю Вы сами придумали? Честно говоря, меня, как редактора, терзают смутные сомнения насчет того эпизода…

ПИСАТЕЛЬ. Эх блин… Ну подумаешь, домыслил немного, дописал пару строчек… А то ведь, между нами говоря, совсем как-то позорно выходило. Но теперь получается, что я ни от кого не отрекался, а только исполнял предначертанное! Ну круто же? А еще этот эпизод лишний раз подтверждает божественную суть Учителя!

РЕДАКТОР. Да, весьма сильный литературный ход! Классно придумали! За душу берет.

ПИСАТЕЛЬ. (Польщенным голосом). Спасибо!

РЕДАКТОР. А насчет предательства Тринадцатого Учитель на самом деле вам говорил или тоже нет?

ПИСАТЕЛЬ. (Разводит руками). Да я пьяный был, не помню. Вроде нет, но мужики потом решили, что говорил, я так и записал в мемуарах. Думаете, вычеркнуть?

РЕДАКТОР. Ни в коем случае! Наоборот, очень интересная находка. Пусть остается, даже если это и вымысел. Ведь на фоне обвинения Тринадцатого в предательстве, и слова о Вашем отречении правдивее смотрятся. Будем считать, что Учитель и на самом деле все предрек.

ПИСАТЕЛЬ. И не говорите, он нас всех насквозь, сволочей, видел! Эх, заделался я литератором на старости лет…

РЕДАКТОР. Лучше поздно, чем никогда! Ведь свидетелей тех давних событий в наше время уже практически не осталось!

ПИСАТЕЛЬ. Остались пока, как не остались. Ванька, Яшка, Матвей, ой, то есть Иван Иваныч, Яков Семеныч, Матвей Львович. Но они и раньше то двух слов связать не могли, а сейчас и подавно не могут. Эти ребята вряд ли чего путного напишут. И где только наш Учитель такой сброд понабрал? Нет чтоб кого поприличнее в свой кружок взять, а он с простыми рыбаками связался!

РЕДАКТОР. Кстати и правда, Петр Иванович! Ученики у него оказались, прямо скажем, так себе. Один предал, второй отрекся, остальные всё проспали, да и алкаши записные, все как на подбор.

ПИСАТЕЛЬ. А я на Вас погляжу, когда Вам каждый вечер вино из воды будут гнать! Тут не захочешь, а сопьешься. Но Учителю виднее. Мог ведь он квас какой-нибудь делать? Ну или хотя бы эту богомерзкую кока-колу? Конечно мог! Но творил вино! А почему? Да потому, что пьяными управлять проще! Вот и спаивал нас Учитель, делал из несчастных учеников послушное стадо. Один Тринадцатый не пил, так он и кончил плохо! А мы пока все живы!

РЕДАКТОР. Вот, кстати, вам и еще одно доказательство! Учитель воду в вино превращал, а вы не верили, что он Бог!

ПИСАТЕЛЬ. (Машет рукой). Молодые были, дураки! Думали, он просто бочонки подменяет.

РЕДАКТОР. (С недоумением разводит руками). Послушайте, Петр Иванович, но зачем Вы вообще за ним пошли, если считали, что он обычный человек, а не Мессия?

ПИСАТЕЛЬ. (Ухмыляется). Ну уж нет, мы с мужиками сели, посовещались и решили: а вдруг и правда Мессия? Тогда всем нам профит выйдет. Да и вино бесплатное по вечерам никто не отменял…

РЕДАКТОР. (Кивает). Ну да, тоже верно. А знаете, я сейчас подумал, любопытно взглянуть на эту ситуацию с отречением с другой стороны, отзеркалить ее…

ПИСАТЕЛЬ. Вы о чем?

РЕДАКТОР. Ну вот смотрите, давайте порассуждаем, и Вы, и Тринадцатый по сути дела предали своего Учителя. Ваши с коллегой поступки лежат примерно в одной моральной плоскости. Но Тринадцатый повесился, и теперь он проклят всеми, даже имя и фамилия его навек забыты, только номер от человека остался, а Вас Учитель понял и простил. А вот, допустим, что вместо Тринадцатого покончили бы с жизнью Вы? Тогда Вас бы сейчас и проклинали, а его простили? Так получается? А если бы вы вдвоем пошли и повесились? Оба прокляты бы стали?

ПИСАТЕЛЬ. (Встает, медленно подходит к окну, долго смотрит в него невидящим взглядом, барабанит пальцами по стеклу). Смешно, конечно, я ведь и сам об этом много раз думал… Но оба мы прокляты не стали бы однозначно, а кроме того, дорогой мой, история не терпит сослагательного наклонения!

РЕДАКТОР. Классные слова! Наверное, Учитель Ваш изрек?

ПИСАТЕЛЬ. Да. (Отходит от окна, садится на стул).

РЕДАКТОР. Лучше и не скажешь!

ПИСАТЕЛЬ. Разумеется!

РЕДАКТОР. И всё же, я считаю, Петр Иванович, что Вы слишком очерняете Тринадцатого в своей повести. Он предатель, спору нет, но он ведь хотел, как лучше!

ПИСАТЕЛЬ. (Назидательным голосом). Благими намерениями вымощена дорога в ад!

РЕДАКТОР. Великолепные слова! Тоже Учитель Ваш сказал?

ПИСАТЕЛЬ. Нет, я сам придумал. Неплохо, правда?

РЕДАКТОР. Отлично!

ПИСАТЕЛЬ. А то! Я же не только пил на вечерях, а еще и кое чему учился. Но в меру учился. От большого ума ведь одно горе. Тринадцатый, например, был умнее всех нас вместе взятых. Ну и до чего его ум довел? До могилы!

РЕДАКТОР. А куда он, кстати, дел те деньги, что ему вручили за предательство? Тридцать монет приличная сумма! Мне в редакции за месяц столько не платят. А тут за один раз!

ПИСАТЕЛЬ. Да никуда не дел. Рассыпал по дороге и пошел вешаться! Он их и брать то не хотел, эти деньги проклятые, да попы ему насильно всучили, типа бедным отдашь! Ну и отдал… Вот бродягам счастья тогда привалило! Им же на одну монету целую неделю можно пить! (Мечтательным голосом). Стояло местечко тут на углу лет тридцать назад, там такую самогонку продавали! Аж дух вышибало! И недорого. А еще оливки бесплатные на закуску. Хотя с учительским вином и хлебом, конечно, не сравнить. Эх, было времечко… А он дурак пошел, да повесился. Горе от ума!

РЕДАКТОР. А Вы думаете, Тринадцатому очень легко далось его решение пойти да повеситься?

ПИСАТЕЛЬ. (Пренебрежительно). Подумаешь достижение! Меня вон вообще распять хотят. Да еще и вниз головой! Представляете? И распнут в ближайшее время, мне тут уже шепнули на ухо чиновники знакомые. Но я ведь башкой об стенку не бьюсь, а спокойно дописываю мемуары, надо успеть закончить до казни. А то потом не до прозы будет.

РЕДАКТОР. Да Вы что? Распять? Сочувствую!

ПИСАТЕЛЬ. (Понижает голос почти до шепота). Да не переживайте, я повишу маленько на кресте, а потом Учитель меня к себе заберет.

РЕДАКТОР. (Уважительно). Вон оно как! Круто! (Некоторое время молчит, о чем-то размышляя, потом продолжает). Но тогда получается, что смерть Тринадцатого с Вашей будущей смертью даже и сравнивать нельзя! Между его самоубийством и Вашим распятием существует принципиальнейшая разница!

ПИСАТЕЛЬ. Он вверх головой висел, а я вниз буду?

РЕДАКТОР. Да нет же! Совсем не в этом суть. Тринадцатый, как и все вы, считал Учителя обычным смертным, изображающим из себя бога. Потому и сдал доморощенного Мессию властям, чтобы вывести его на время из игры и подавить в зародыше возможный бунт народа. А потом, когда осознал, что собственными руками убил своего товарища и кумира, не смог жить дальше и решил покончить с собой! И для Тринадцатого этот поступок был концом всего сущего. Но для Вас казнь лишь пропуск в другой мир. А чем мучительнее смерть, тем больше Вам достанется плюшек на небесах. Можно и потерпеть немного ради такого грандиозного будущего!

ПИСАТЕЛЬ. Ну я не знаю, как-то Вы слишком заумно рассуждаете. Давайте проще: Учитель простил меня? Простил! Но глаза у него были какие-то недобрые, поэтому лучше я распнусь от греха подальше, чтобы вопросов ко мне больше не оставалось. А вниз головой получится свежо и оригинально! Даже его самого так не казнили. Вот и бонус мне выйдет. А Ваш Тринадцатый — сволочь и предатель, и это, дорогой мой, не обсуждается! И кстати, мужики, Ванька с Яшкой, точно такого же мнения. У них ведь тоже рыльце немного в пушку. Так что пусть кто-то один из нас будет отморозком, а все остальные хорошими. Зачем людям лишние проблемы при чтении? Кому нужна эта дурацкая правда? Никому! А в мемуарах моих все по полочкам разложено. Один серый, другой белый, то есть, один черный, остальные белые. И все довольны!

РЕДАКТОР. (Задумчиво кивает головой). Да, Вы правы, наверное, Петр Иванович... Людям лишние проблемы ни к чему. Большое знание рождает большие печали!

ПИСАТЕЛЬ. Ух ты! Классная поговорка! Это Вы где взяли?

РЕДАКТОР. У кого-то из великих прочел. Неплохо, правда?

ПИСАТЕЛЬ. Прекрасно!

Дверь кабинета распахивается и снова входит Поэт с пакетом в руке.

ПОЭТ. (Делает самое умильное и жалостливое лицо, на которое только способен, принимает униженную позу). Простите пожалуйста, извините ради бога, я попал в очень трудную жизненную ситуацию, меня по дороге в редакцию бандиты ограбили, все монеты отобрали, мне теперь даже за квартиру платить нечем. Да еще венок для Дмитрия Петровича купить надо, а денег вообще ни копейки не осталось. Вы не могли бы мне помочь? Всего пять монет… Нет, лучше десять! Буду Вам весьма признателен!

ПИСАТЕЛЬ. (Возмущенно хлопает себя по колену). Да достал ты уже, поговорить спокойно не даешь! Сейчас я все твои проблемы порешаю, погоди пять секунд!

Писатель вытаскивает из кармана пистолет, передергивает затвор и стреляет в Поэта. Раздается оглушающий звук выстрела, Поэт падает в коридор, дверь за ним сама захлопывается. Редактор ошарашенно смотрит на Писателя, открыв рот.

ПИСАТЕЛЬ. (Равнодушно машет рукой и прячет пистолет в карман). Не обращайте внимания. Меня все-равно на днях распнут, семь бед один ответ. Лучше скажите, дорогой мой, Вы действительно считаете, что мою повесть можно отдавать в печать безо всякой литературной обработки?

РЕДАКТОР. (С опаской провожает взглядом исчезающий в кармане пистолет, незаметно отодвигается назад). Конечно, конечно! Я ведь Вам еще в самом начале об этом сказал! Только добавьте-ка, пожалуй, побольше черных красок Тринадцатому. Я понял теперь весь Ваш замысел, предатель не должен вызывать ни капли сочувствия у читателей, а только презрение и отвращение. Напишите, что он пожертвования из общего ящика воровал, Учителя за серебро предал, ну и все в таком духе. А себе какой-нибудь героический поступок придумайте. Ну, например, солдаты пришли за Учителем, а Вы на них кинулись и одного из врагов мечом зарубили!

ПИСАТЕЛЬ. Ага, кинься я на них, тут-то бы мне и пришел конец!

РЕДАКТОР. Ну ладно, не совсем зарубили, а руку отсекли! И не солдату, а рабу, который их привел.

ПИСАТЕЛЬ. (Вздыхает). Жалко… как он потом без руки-то? Не украсть, не покараулить. Может хватит с него и уха?

РЕДАКТОР. (Решительно машет рукой). Да хватит и уха, главное, чтобы Вы свое мужество перед лицом врага показали! А корявость изложения лишь подтвердит Вашу искренность и правдивость мемуаров. Сидит такой недалекий алкаш, что видит, то и пишет… Ой, простите!

ПИСАТЕЛЬ. Да ладно, не извиняйтесь. Вы, кстати, совершенно точно уловили мой замысел. Я собственно, в подобном свете и хотел себя выставить. Хотя не такой уж я и алкаш, как написано в книжке. Но дурачку веры больше. А насчет Тринадцатого Вы совершенно правы. Измажу-ка я его дерьмом, да посильнее. Мужики возражать не будут. А то действительно, кому нужна эта дурацкая правда?

РЕДАКТОР. Абсолютно никому!

ПИСАТЕЛЬ. Вот и я про то же. Осталось придумать броское название для моей повести. Вы, как редактор, помогите, посоветуйте. Только ради бога, «Искупление греха» больше не предлагайте.

РЕДАКТОР. Хорошо, хорошо, Петр Иванович! А как Вам, ну, например, «Откровение Петра»?

ПИСАТЕЛЬ. (Улыбается). Ох, насмешили старика… Назовите еще «Евангелие от Петра Иваныча»! Чтобы совсем меня люди засмеяли. Ладно, дорогой мой, мне пора, пойду-ка я домой. А то со дня на день за этим вашим разоткровенничавшимся Петром солдаты придут, а у него и рубашка не глажена, и борода нечёсана… Как он перед народом появится такой страшный на собственной казни? Да еще надо успеть в издательство книжку отнести. А название там сами придумают, им за это деньги платят! (Встает). Ну пока! Увидимся на том свете! И кстати, задаток не возвращайте, не нужно. Ваши слова мне очень помогли, я между делом будто исповедался перед Вами, грех с души немного снял. Да и монеты мне скоро уже не понадобятся. Но не забудьте про тайну исповеди, хе, хе.

РЕДАКТОР. Стойте, Петр Иванович, подождите минутку… Я тут знаете, о чем подумал?

ПИСАТЕЛЬ. О чем?

РЕДАКТОР. Да я считаю, как-то неудобно Вам про самого себя писать, наверное. А вдруг кто-нибудь не поверит в легенду с предсказанием Вашего отречения? Люди разные бывают, могут поползти слухи, будто Вы историю эту сами выдумали, чтобы обелить себя перед потомками. Ведь, на все, что происходит, существует несколько точек зрения.

ПИСАТЕЛЬ. (Снова садится). Хорошие слова! Кто-то из великих сказал?

РЕДАКТОР. Да, прочитал у кого-то.

ПИСАТЕЛЬ. Кстати, мне ведь тоже мысль насчет слухов приходила в голову. Людишки всякие бывают. Это точно! Но что делать? Придется рискнуть. Или у Вас есть какая-то идея?

РЕДАКТОР. Есть! А почему бы Вам не отдать свои мемуары ну, скажем, тому-же Матвею Львовичу или Якову Семеновичу? Пускай они от собственного имени и выпустят их в свет. А Вы здесь как-бы и ни при чем. Коллеги Ваши люди почетные, уважаемые, врать насчет Вас им резону нет, народ таким авторитетным старцам поверит безоговорочно. А лет через пятьсот эта история постепенно превратится в канон. Вам же, я думаю, не авторство текста важно, а его суть?

ПИСАТЕЛЬ. (С восхищением в голосе). Ух ты! Ну и голова у Вас варит, сразу видно — Редактор! Лавры автора меня действительно нисколечко не прельщают. Мне надо, чтобы люди в мою повесть поверили. Вот только мужикам я отдавать ничего не буду, много им чести! Если захотят потом, пускай сами садятся и книжки пишут. Мою читают, и своими словами пересказывают. А есть тут у меня на примете один верный ученик — Марком кличут, я подправлю мемуары и отдам ему, а он потом от своего имени все перепишет и издаст. И денежек заодно заработает! Если его тоже вскорости не распнут, конечно.

РЕДАКТОР. О! А я название придумал! «Евангелие от Марка»!

ПИСАТЕЛЬ. (Показывает большой палец). Супер! Вот так уже звучит внушительно и гордо! Марк, это вам не какой-нибудь там Петр Иваныч. Ну все, пока (встает и направляется к двери). Приходите на казнь, я буду рад!

Редактор тоже встает. В этот момент дверь открывается и в кабинет медленно входит Поэт в окровавленной рубахе и с пакетом в руке. Писатель резко останавливается, Редактор отшатывается назад.

РЕДАКТОР и ПИСАТЕЛЬ. (В один голос). Да ну нафиг!

ПОЭТ. (Медленно протягивает вперед свободную руку). Товарищи, будьте людьми, скиньтесь хотя бы по монетке на новую рубашку.

Редактор и Писатель не сговариваясь шарят в карманах, вытаскивают по монете и швыряют ими в Поэта. Тот ловко ловит деньги на лету, кланяется и выходит из кабинета.

РЕДАКТОР. (Ошарашенно). Графомания бессмертна…

ПИСАТЕЛЬ. (Ухмыляется и снова направляется к двери). А Вы как думали! Ладно, пока!

РЕДАКТОР. (Задумчиво). До свидания, Петр Иванович!

Редактор смотрит в спину уходящему Писателю, по его лицу видно, он очень хочет что-то сказать, но не решается. Но потом все-же говорит.

РЕДАКТОР. Кстати… одну секундочку, Петр Иванович! А эпиграф к своим мемуарам Вы бы не хотели добавить?

ПИСАТЕЛЬ. (Останавливается, поворачивается к Редактору). Эпиграф? Ну в принципе неплохая идея. Есть предложения?

РЕДАКТОР. Да! Есть! Вот, например, не тот вор, кто украл, а тот, кто попался!

ПИСАТЕЛЬ. (После очень долгой паузы). Я надеюсь, это кто-то из великих сказал?

РЕДАКТОР. (Решительным голосом). Нет, эпиграф я сам сейчас придумал!

Писатель вздыхает, сует руку в карман, где лежит пистолет, медленно идет обратно и снова садится на стул, Редактор продолжает стоять, с опаской косясь на карман.

ПИСАТЕЛЬ. (Вытаскивает из кармана платок, вытирает лоб). Эх, дорогой вы мой, уважаемый редактор… Я же прекрасно понимаю, что Вы обо мне сейчас думаете, и зря я, наверное, пустился перед Вами в никому не нужные воспоминания и занялся самобичеванием. Ну и живите теперь с этим, коли сумели развести меня на откровенность!

РЕДАКТОР. (С облегчением выдыхает, тоже садится). А Вы не боитесь?

ПИСАТЕЛЬ. (Пожимает плечами). А чего мне бояться?

РЕДАКТОР. А вдруг я возьму, да напишу книжку о том, как все было на самом деле?

ПИСАТЕЛЬ. (Грустно улыбается). Опять насмешили старика… Ну разумеется не боюсь. Во-первых, вы теперь в некотором роде мой духовник, а тайна исповеди нерушима.

РЕДАКТОР. А во-вторых?

ПИСАТЕЛЬ. А, во-вторых, Вы же понимаете, кем я скоро стану (показывает пальцем на потолок). Поэтому вряд ли Вам захочется портить со мной отношения. И шепну Вам по секрету: живу я уже достаточно долго, чтобы научиться понимать, с кем можно откровенничать, а с кем нельзя. Да и вообще, кто поверит «Евангелию от Редактора»? Никто.

РЕДАКТОР. (Смущенно чешет в затылке). Да, насчет эпиграфа я, наверное, сглупил, извините Петр Иванович. Простите…

ПИСАТЕЛЬ. (Машет рукой). Даже и не извиняйтесь, совсем Вы не сглупили, эпиграф, между нами говоря, вышел отличный. «Не тот вор, кто украл, а тот, кто попался». Я бы с удовольствием вставил эту фразу в книжку, но увы, не могу!

РЕДАКТОР. Почему не можете?

ПИСАТЕЛЬ. А потому, дорогой мой, что на самом деле не тот вор, кто украл, да и не тот, кто попался, а тот, кому выпал тринадцатый номер! И не спрашивайте даже, кто это сказал!!! До свидания!

Писатель встает и быстро выходит из кабинета. Редактор медленно поднимается и растерянно смотрит ему вслед.

Конец.

15.12.2024