3 Конец рыболовной путины 1980 года на Камчатке

Конец Путины 1980 года в брошенном поселке Кихчик на Камчатке. 34 км пешком за 8 часов с чемоданом. Возвращение домой.

    События, о которых расскажу, произошли осенью 1980 года , на Камчатском берегу Охотского моря, в безлюдном поселке Кихчик (оставленном его жителями в 1972 году) и в районном камчатском поселке Октябрьский.
    Последняя декада сентября, сезонная “путина” 1980 года по вылову красной рыбы на Камчатке завершилась! Мы наемные рабочие (приезжая из разных мест СССР "вербота") засолили в больших бетонных чанах потрошенную нами горбушу. Которую подвозили нам в прицепных тракторных телегах рыбаки промысловой бригады, ловившие ее сетями неподалеку от поселка Кихчик, километров в двух от впадения реки Кихчик в Охотское море. Возили до тех пор, пока не выполнили план вылова тысячи тонн горбуши, которую кроме нас они отвозили морскими баржами ("плашкоутами") и на подходившую к поселку Пымта "плавбазу" Ярославль.
    Когда нам горбушу перестали подвозить, мы далее уже только выгружали ее просоленную по технологии из чанов в 120 литровые деревянные бочки и заливали "тузлуком" (соленой водой) определенной солености, для хранения.
    Завершив и эту работу, мы далее только ожидали нашей отправки в поселок Октябрьский, что бы разъехаться по всем своим местам в СССР, отдыхая от ежедневной 12 часовой работы (с 8 утра до 8 вечера с перерывом на обеденный час) без выходных. Устали наперегонки друг с другом "шкерить" (потрошить) горбушу и укладывать ее в глубокие бетонные емкости (чаны), пересыпая слои горбуши солью и льдом по указаниям "технолога" (нашей молоденькой Петровны, на вид девочки, приехавшей на Кихчик с молодым мужем).
    Несколько первых дней отдыха все было прекрасно. Мы с удовольствием расслабились. Выспались спокойно, вдоволь и с удовольствием наелись жареной на растительном масле (или свареной до состояния холодца) красной рыбы. Капроновая сетка с крупными ячейками для ее ловли, похожая на волейбольную, с привязанными пенопластовыми поплавками вверху, свободно лежала на берегу устья Кихчика. Внизу к ней была привязана железная труба три четверти дюйма, с веревкой для вытаскивания сетки на берег.
    Любой из наших в любое время этой сеткой пользовался. Забрасывал ее метра на три - четыре от берега, что бы через несколько минут вытащить ее с тремя, а то и с пятью бьющимися рыбинами. Оставалось только выбрать одну из них, а остальные бросить обратно в воду! Таким образом мы распробовали на вкус всю попадавшуюся нам на Камчатке "красную" рыбу и хорошо прочувствовали вкусовое превосходство кижуча перед горбушей. Но кижуч попадался реже.
    Так все мы тогда и кормились "красной" рыбой на Кихчике, совершенно не покушаясь на засоленную нами в чанах, поскольку пойманная нами красная рыба и немедленно приготовленная была несравненно вкуснее. (Вспоминали неважный вкус мороженой горбуши из магазина!)
    Лично я готовил кижуча таким образом. Потрошил, отрезал голову и плавники. Резал рыбу на три равные части и вставлял их в небольшую эмалированную кастрюлю. Такие куски кижуча входили в нее только торчком. Далее оставалось залить их водой (входило не более полутора поллитровых кружек), умеренно посолить и поставить на плиту горящей печки. Сваренную рыбу сразу не ел, ставил в сенцы за дверь. Таким образом часа через два-три получалась не уха а рыбный студень, с превосходными вкусовыми свойствами!
    Однако эту рыбную роскошь портило то, что нам пришлось есть ее только с вареной мелкой вермишелью, так как к концу нашей работы хлеба в нашем магазине не стало. Узнали, что у нашего хлебопека кончились необходимые для хлебопечения дрожжи, а еще попозже узнали, что хлебопек оказывается сбывал дрожжи любителям бражки. "Квасить" которую оказалось невероятно просто!
    Для чего трое-четверо страждущих находили чайник, грели в нем градусов до 30 воду, разводили в ней половинку палочки дрожжей и сахар - он в нашем магазине свободно продавался под запись. Далее оставалось понаблюдать часа два-три за "процессом", после которого обыкновенный бытовой треп становился заметно громче, мог смениться нестройным хоровым пением, а то и пьяным скандалом!

    Рыбная благодать для нас стала совершенно обыкновенной и ее восторги уступили место беспокойству о судьбе заработанных нами денег. Получить которые можно было только в районном поселке Октябрьский. Он находился за 90 километров от Кихчка, к югу по берегу Охотского моря, на большой песчаной косе.
    Каждый вечер наши мужички приходили к устью Кихчика за километр от поселка, при впадении его в Охотское море. Что бы пообщаться, обсудить неясное наше будущее и полюбоваться большим лежбищем сивучей на противоположном берегу устья, на песчаной косе. Больше заняться нам было нечем.
    Небольшое разнообразие в это внес однажды штатный "курибан" (приемщик плавсредств) Витька Хмелев. Халявной обязанностью которого было цеплять тросом катера и плашкоуты за "мертвяк" (толстенное, вкопанное в берег бревно). Однажды при нас всегда спокойный Витька вдруг дико заорал и стал кидать камни в сивучей, которые торопливо стали сваливаться в воду и минуту спустя их испуганные головы всплыли напротив нас. Это было для всех нас событие, поскольку сивучи до этого ни малейшего внимания на нас не обращали, спокойно лежали на противоположном берегу устья.
    С развлечениями на Кихчике было сложно. Тем более что привезенный местными рыбаками на Кихчик киномеханик Михалыч частенько был в подпитии и растерял по местам своей работы фильмы, из которых нам достался один только - "Белый башлык"! Смотреть каждый день который с приключениями Дато Туташкия нам до тошноты опротивело.
    (Рассказывали как оказался на Кихчике "киномеханик" Михалыч. Его где-то пьяного нашли и привезли к нам наши рыбаки, вместе с шестнадцати миллиметровым кинопроектором и коробкой с кинолентами. Очнувшись утром Михалыч спрашивал - где я?! Ему сказали и опохмелили. Потому лично я его видел только один раз, а все сеансы "Белого башлыка" крутили сами рыбаки.)

    Постепенно у нас появилась уверенность, что нас на Кихчике забыли! К тому же дизельный генератор в котельной работать перестал. По вечерам на Кихике стало темно, а мы с Володей Федоровым с нашими электрическими бритвами стали обрастать бородой. Кто-то уговоривал таки дизелиста вечером не надолго включать свет, но тем не менее всем пришлось переходить вечером на всевозможные коптилки. Мне же удалось раздобыть в брошенных домах старую керосиновую лампу без стекла и заправить ее у дизелиста остатками солярки из пустой бочки. Но к своему огорчению я бнаружил, что лампа на солярке и без стекла жутко коптила! Понял, почему она валялась без хозяина. Что и подтолкнула меня к удачной мысли заменить ламповое стекло винной бутылкой, с отбитым дном. Путых бутылок от болгарского вина "Тамянка" (водки в нашем магазине не было) валялось много, но удачно отбить дно у бутылки так, что бы можно было поставить ее на керосиновую лампу, оказалось не простой задачей. Я переколотил не менее десятка бутылок пока не добился успеха. (Снимок моего кухонного стола, с бутылкой на керосиновой лампе у меня сохранился.)
    Эта моя находка вызвала восхищение местных камчадалов! Они же и сообщили нам, что по морскому берегу добраться до Октябрьского невозможно. Путь преграждают  глубокие и холодные камчатские речки, впадающие в Охотское море. Которое все время нашего пребывания на Кихчике баловало удивительными зрелищами -
        шумных лежбищ огромных сивучей;
        многодневных проходов вдоль берега множества белух;
        километровых выбросов на пляжи Кихчика косяков серебристой мойвы (собирали ее ведрами, пока чайки глаза не расклевали);
        штормовых остатков на берегу из морских звезд, медуз, морских огурцов и морской капусты.

    Окончание "путины" совпадало с началом осенних штормов, которые прекращали приходы катера с плашкоутами 48-го рыбоконсервного завода. Потому прежнего сообщения по морю между районным поселком Октябрьский и его побережными поселками не стало. Не стали приходить и письма из дома. К тому же вынужденное наше безделье усугублялось растущей скукой. Нам стало надоедать уже все – и многоразовый просмотр в нашем барачном “кинотеатре”  единственной кинокартины “Белый башлык” (другую половину этого строения занимал магазин, торговавший под запись всем, что в нем оставалось) и мытье по воскресеньям в самостоятельно обустроеных "банях". Которые мы сооружали сами в кухнях брошенных в 1972 году жилых домов, где сохранились печи.
    Некоторые представители мужской половины "верботы" приобщались к пьянству, обеспечителем которого, как уже упоминалось, являлся наш хлебопек. Ведавший запасом дрожжей, необходимых для выпечке хлеба, которые оказались куда более востребованы для приготовлей бражки. (Я удивлялся как быстро хмелели пьяницы, раздобывшие дрожжец, размешавшие их в чайнике с теплой водой и с сахаром. Часа через два - три среди них уже начинались громкие разговоры, слава Богу если они мирно кончались.) 
    Наш хлебопек из местных камчадалов очевидно уже имел опыт обходиться без дрожжей и чтобы прекратить недовольства, продолжил недолгую выпечку хлеба без них, до окончания запаса муки. Можно было заметить, что последний на Кихчике хлеб в то время (после убытия в поселок Октябрьский "Федоровны", нашей начальницы Валентины Степановой ) обрел необыкновенную пышность и ноздреватость, благодаря, как мы узнали позже, простейшей к нему добавке – пищевой соде! Заметили еще, что после еды этого содового хлеба в спальных помещениях ночью воздух сильно портился, при чем так, что было просто не продохнуть - хоть топор вешай!
    В ожидании какого-либо выхода из затянувшегося нашего неопределенного положения, начались сплетни (толкнувшие к переселению некоторых в другие места ночлега) и ссоры, как безотказные средства справляться с растущей скукой. Неизбежные следствия чего не заставили себя долго ждать.
    Два рыбообработчика, одного мы звали Федей (Валеев Ф. Х., приехавший из пригорода Владивостока Артема), другого мы знали по фамилии Гундорин В. А.  (плотник из Грозного, не расставался с маленьким топориком, которого почему-то звали "Композитором"), поселились вместе отдельно от всех прочих. Потому что у каждого из них были свои неприятности с прежними соседями. 
Однако и они поссорились друг с другом, при чем до того, что "Композитор" пырнул Федю ножом в живот! Естественно, что это случилось в их обоюдном нетрезвом виде, которым некоторые из нас скрашивали свою безисходную скуку. Может бражку "заквасили" крепкую или купили из магазиннных остатков болгарское вино - Тамянку! На вкус вполне приличную.

    На событие бежались все! Обложили несчастного Федю плотным кругом, так что он по моему начинал уже задыхаться. Мне удалось пробраться к Феде не сразу, что бы спросить его о самочувствии. Он мне начал жаловаться на свою оплошность оказаться в такой дурацкой истории. Лужи крови под Федей я не заметил и предположил, что ранение у Феди не тяжелое. Но это была рана живота! Его заботливо укрыли нечистым полушерстяным одеялом. Так что место ранения видно не было. Видимо намеренно, чтобы оградить окружающих от предполагаемого ужасного зрелища резаной раны. Без скорой помощи, которая на Кихчике заведомо не предполагалась, Федя вполне мог скончаться от "перитонита" дня через три. О чем я и сказал ему и предложил ему свою помощь в наложении на живот пакета со льдом, пока мы по нашей радиостанции пытались звать на помощь близко находившиеся рыболовные суда. С которых нам отвечали сочувствием, но они немедленной помощи оказать не могли и только сообщили о нашем несчастье в Октябрьский.
    На мое предложение наложить лед стоящие рядом женщины бурно запротестовали. Они полагали, что всякое действие губительно и впали в благоговейно-тревожное оцепенение около раненого Феди. Все-таки я принес прошлогоднего льда из холодильника, из которого брали лед для технологических нужд засолки горбуши. Предложил его одной из испуганно молчавших около Феди женщин, владелицы полушерстяного одеяла. Она принесенного льда как бы и не заметила. Да и сам Федя не обращал на мои хлопоты внимания, всецело поддался гипнотическому влиянию окруживших его женщин и молча лежал на полу своей комнаты. Изредка горько говорил - "в такую историю попал!"
    Я не посчитал возможным обидеться на проявленное невнимание к моей попытке оказать посильную помощь и не видя немедленной опасности раненому, удалился.

    После долгих переговоров с ближайшими рыболовными судами по нашей радиостанции, нам сообщили, что вылетает вертолет МИ – 8. Он прилетел часа три спустя, забрал раненого Федю. Причем хирург, прилетевший к нам в воскресный день, был очень недоволен этим случаем, лицо его выражало явное раздражение. Видно было, что неожиданная его обязанность была ему совсем некстати.
    Вертолет улетел, унося в Петропавловск-Камчатский Федю и недовольного хирурга, разлохматив наши волосы и засыпав глаза береговым песком. Мы остались одни в заброшенном поселке. Какое-то время царило полное молчание. Затем понемногу все впомнили главного виновника этого зловещего случая - "композитора"!! С нашими хлопотами вокруг Феди мы почти на полдня забыли про него!
    Я ушел во свояси в свое жилище, вспомнив, что еще не сварил очередную красную рыбу на ужин, но не заметил, что бы возмущенные Фединым несчастьем пошли на расправу с "композитором". Его пока оставили в покое, так как деваться Гундорину из Кихчика было некуда! (Гундориным далее занялась милиция в Октябрьском. Однако выздоровевший после операции Федя не пожелал возбуждать уголовное дело.)
    Похоже, что этот случай поножовщины замяли. С Федей мы вскоре увиделись, когда все вернулись в Октябрьский. Он внешне довольный собой, в приличном костюме пообщался с нами в Октябрьском и сказал, что собрался уезжать домой, напомнив мне об обещанных фотографиях. Я заверил Федю, что обещанные фотографии ему вышлю.

    Был и другой, более жуткий случай поножовщины после окончания путины 80, уже в самом Октябрьском! Перед тем, как мы все с Кихчика вернулись. Главным действующим лицом в смертельной поножовщине к моему несказанному изумлению оказался Александр Коньков, с неделю поживший со мной на Кихчике в одной комнате (давно приехавший на Кихчик из Краснодара). Который оставил у меня очень приличное о себе впечатление. Вежливо общался со мной, соблюдал чистоту на нашей общей кухне, уважительно отзывался о своих женщинах, прекрасно знал "технологию" вяления на солнце и копчения в самодельных коптильнях красной рыбы. (Именно он сообщил мне, что для вяления на солнце и для копчения красной рыбы следовало разрезать ее не с живота, а со спины!)
    Александр как-то однажды откровенно рассказал мне и о всей своей камчатской жизни.
    ("Первый раз, заработав денег, отправился на родину в Краснодар, повидаться с родственниками. Денег тогда хватило только до Владивостока! Кое как вернулся без денег обратно. Собрался ехать на следующий год, накопив денег на дорогу, однако их хватило уже только до Петропавловска! И третий раз подумывал съездить домой, да так и не собрался, остался здесь...")
    Александр Коньков оказался запойным алкашом (которые в Октябрьском были и прожить которым без денег было очень просто - дармовая рыба была всегда свободно доступна!) и потому очень плохо кончил. После путины 1980 года получил деньги и загулял, да так круто, что по пьянке насмерть зарезал своего событыльника! Попытался закопать его в береговом песке... Оказался на допросе у следователя, который оставил его до суда на свободе в Октябрьском. Поскольку бежать из него было некуда! Поселок Октябрьский находится на морской косе, въезд в нее с суши перекрыт пограничной заставой. С одной стороны нашей косы широкая и холодная река Большая, с безлюдной тундрой на противоположном берегу. С других сторон - Охотское море!
    Последними днями своей свободы Александр распорядился по своему. Пропил все свои наличные деньги и повесился...
    Мне было очень жаль приличного в общении Александра.

    Во время ожидания нашего возвращения в Октябрьский кто-то из старых "камчадалов" вспоминал о былой в прошлом перевозке рыбообратотчиков на вертолете. Но дни шли за днями, вертолет не прилетал и ничего у нас не менялось со штормами до первого октября. Когда перед обедом, часов около двенадцати, я услышал за дверью шумные разговоры. Вышел послушать. Несколько наших молодых мужичков собрались идти пешком до Октябрьского! Заводилой этого похода был Стефан (ударение на первом слоге) Медведев! Высокий плотный мужчина лет пятидесяти. В общении производил впечатление былого опытного руководилы, поскольку не позволял ни кому говорить с ним на равных. Возможно спившийся в недавнем прошлом, за то и удаленный из местных властных "коридоров" в рыбообработчики. (В нашей среде на работе я его не видел. Однажды только подошел он к чану, в который я себе под ноги сбрасывал с поддонов соленую горбушу. С минуту посмотрел на мою нехитрую работу и заметил - "профессионально бросаешь"! Возможно многоопытный Стефан просто "филонил".) Доводы Стефана отправиться пешком в Октябрьский на меня подействовали.
    Потому я немедленно обвязал багажными ремнями свой большой картонный чемодан (их в него положила мне мама) так, что бы его можно было взвалить на спину как вещевой мешок! В чемодане набралось не менее двадцати килограммов всего того, что в нем уже было, вместе с копченым кижучем для подарка маме в Барнауле и что в спешке попало под руку - небольшой матерчатый мешочек с сухарями, стопочка испеченных мной блинов в полиэтиленовом пакете и такой же пакетик с остатками сахарного песка, не больше полкило.
    В спешке я не успел пообедать! Половину кастрюли с холодцом из последнего пойманного кижуча доесть было некогда и взять с собой оказалось невозможно. При чем я совершенно не подумал, что основную нашу еду предоставляла пойманная на берегу рыба. Да и времени все предусмотреть и обдумать не было - наши мужики были уже вдалеке, весело топали в Октябрьский! Потому я почти бегом поспешил вслед за ними, что бы не отстать и только километра через два, около былой "фермы", кое как догнал бодрую вереницу радостно шагавшей "верботы"!
    Всего нас пеших мужиков было около десятка. Догнал таки и бодро шагавшего впереди всех Стефана, что бы спросить у него, почему мы кинулись в дальний путь совершенно не подготовившись. На что он, едва удостоив меня взглядом, небрежно ответил - да все так в жизни "экспромтом" и делается!
    Беседа не продолжилась. Мне осталось терпеливо тащить свой чемодан за плечами, поспешая последним за всеми остальными, шагавшими налегке. Только у Сани Витхена я заметил на его плече здоровенного, не потрошенного кижуча! Меня начали терзать сомнения насчет успеха нашего похода.
    Шли на восток, не останавливаясь часа три с половиной от Кихчика на берегу Охотского моря, до Метеостанции за 17 километров на восток от него! Что бы после нее повернуть направо на юг, в сторону Октябрьского, предполагая наличие бродов через встречные речки.
    Величину предстоящего пути мне не сложно было прикинуть - девяносто километров по прямой до Октябрьского утяжелялись семнадцатью километрами от Кихчика до Метеостанции! То есть нам предстояло прошагать не менее ста десяти километров! На что, как я понял, потребуется не менее четырех суток пешего хода, явно не обеспеченного питанием десятерых мужиков! Тем не менее все бездумно и торопясь шли, вернее сказать, бодро и почти вприпрыжку, поспевали за Стефаном навстречу с заработной платой в Октябрьском!
    Я начинал уставать под тяжестью своего здоровенного чемодана. Вмещавшего все самое мое ценное - дешевое осеннее пальто, шапку, теплое белье, зимние ботинки и фотоаппарат Киев 4а с заснятыми, не проявленными пленками, снимки с которых я обещал разослать всем, кого снимал и с тушками копченого кижуча. На ходу я вдруг заметил, что иду в рабочей робе, а свои более или менее брюки я в спешке забыл на спинке своей кровати...
    Наконец показалась Метеостанция! Одинокий домок, стоящий на берегу Кихчика. Зашли в него. В нем у стола сидел одинокий не высокий мужичек, ни как не ожидавший в гости к себе десяток незнакомых мужиков. Потому на столе у него свободно и лежали - начатая булка хлеба, красная икра в чашке, в поллитровой банке немного сахару песку и грамм пятьдесят сливочного масла на блюдце.
    Первым открыл дверь в дом, естественно Стефан! Поздоровавшись, немедленно сел на единственный свободный стул у стола и забросав хозяина деловыми расспросами о местной жизни и о продолжении нашего пути, без промедления отхватил лежавшим на столе ножом кусман хлеба от начатого хлебного кирпича! Немедленно и щедро намарал его сливочным маслом, а сверху столовой ложкой нагрузил красной икрой! Начав спешно кушать, замарал подбородок, не забывал одобрительно кивать головой на все ответы хозяина, вынужденного при таком скоплении незнакомых мужиков подробно и по деловому отвечать на все вопросы Стефана. Который, съев половину наличного хлеба, от стола отвалил, удовлетворившись ответами хозяина о наличии какой-то будки, в 15 - 20 километров от Метеостанции. До которой мы до ночи должны дойти, если поторопимся идти до нее вдоль столбов связи.
    Освободившийся единственный стул у стола немедленно занял не помню кто из наших! Которому осталась менее половины буханки хлеба, остатки красной икры, мало сахарку и следы масла. Он скромно отрезал один ломтик хлеба, на виду следующего жаждущего дармового угощения, ел быстро и молча, без вопросов, уступив жалкие объедки очередному уже приготовившемуся. Хозяин Метеостанции молча не препятствовал убытку съестного и не добавлял на стол ничего более. Таким образом после всех негласных очередных и мне пришось оказаться на этом стуле, напротив молча сидевшего хозяина Метеостанции. Но только для того, что бы только попытаться напиться остатками воды в чайнике. Не напился, налилось только полкружки мутной кипяченой воды! Все съестное на столе было уже до крошки съедено!

    Вышли из Метеостанции без сопровождения хозяина.
    Я подошел к Сане Витхену и сказал, что не пойду со всеми, возвращаюсь обратно в Кихчик. Потому что еды у нас недостаточно для предстоящей дороги, отдал ему свой матерчатый мешочек с сухарями и полиэтиленовый с сахаром. Оставил себе на обратный путь свои блины. Времени до вечерней темноты оставалось немного, было около четырех часов после полудня.
    Пошел обратно один по знакомому уже пути, надеясь засветло дойти до Кихчика. Заметил, что одному идти было полегче, торопиться было не за кем и время на знакомой уже дороге пошло как бы побыстрее. Однако быстро надвигались и сумерки и нешуточная усталось наваливалась. Потому не доходя версты две до былой "фермы" (после которой до Кихчика оставалось еще не меньше двух) совершенно изнемог. Лег на траву у тропинки, достал свои блины. Съел их все и полежал минут пять, слушая громкий рев медведей, ловивших рыбу на реке, не более чем в сотне метров от меня. Темень сгущалась. Жутковато было.
    Наконец дотащился до Кихчика и в полной темноте подошел к двери своего дома. Открыв дверь, потянулся за спичками - их не было... Не было и моей керосиновой лампы, которую заправлял соляркой, накрывая бутылкой от вина с отбитым дном. Прошел в комнату и на ощупь с удивлением обнаружил, что ни чего из оставленного имущества уже не было, даже постели на кровати! Убедился, что пропала и бутылка с остатками подсолнечного масла и кастрюля с остатками вареного кижуча!
    Делать было нечего - пошел по соседям объявлять свое возвращение и просить вернуть у меня взятое! Удалось вернуть матрас, забытые свои брюки (отдал рыбообработчик ростом не выше моего плеча, ему были явно великоваты) и небольшое свое зеркало, облитое подсолнечным маслом...
    Съестное же не брал никто, впрочем поужинать предлагали. На голодный желудок улегся спать.

    Утром пошел к рыбной сетке на берегу решить вопрос с питанием и к своему удивлению увидел человек пять нашей "верботы", глазевшей на застрявший на берегу катер нашего РКЗ 48 и около него безнадежно увязший в береговом песке наш трактор С - 100! Гусеницы которого замыло песком почти до кабины!
    Оказалось, что наш тракторист Василий Мищенко ночью в шторм пытался столкнуть засевший на пологом берегу катер. На котором прибыла к нам и наша Федоровна, ответственная за нашу отправку в Октябрьский.
    Василий Мищенко из местных камчадалов с горечью сказал мне о заведомом окончании своей тракторной "карьеры", как расплаты за погубленный трактор. Он знал о моем фотоаппарате и попросил меня сходить за ним, что бы запечатлеть на память этот случай. (Снимок я ему выслал из Барнаула.) На снимке остались - наш гибнущий трактор, застрявший на пляже катер, несколько наших рыбообработчиков (с Володей Федоровым), наша Федоровна и наш буксир Ермак, стоявший на якоре в полукилометре от берега.
    Ермак, дожидался прилива, что бы стащить катер с мели, а далее на нем и на катере на другой день мы все доплыли до Октябрьского. (Опять я испытал тошнотворное действие морской качки. С которой попытался бороться предугадывая колебания плавсредства. Догадался, что причина начинающейся тошноты была в нежданных волновых толчках, вызывавших неожиданные испуги, истощавшие запас телесного спокойствия. Делая шаг на проваливавшийся вниз пол, неожиданно встречаешь его поднявшимся так, что коленка не успевает разогнутся! И напротив, ожидая поднявшийся пол, неожиданно проваливаешься вниз, так что зубы чакают! Это мне напоминало испуг во время спуска с лестницы, на которой нога вдруг следующую ступеньку не находит!)

    Я был доволен, что удачно отказался от пешего похода со Стефаном в Октябрьский, к началу которого меня подтолкнули еще и слухи о том, что при нашем отъезде из Кихчика копченую нами рыбу у нас отберут! Впрочем слухи почти оправдались - прибывшая за нами на катере Федоровна попыталась исполнить эту угрозу. Но далее показной "акции" дело не дошло.
    Когда мы все собрались со своими пожитками на берегу для погрузки на катер, что бы отправиться в Октябрьский, Федоровна на виду у всех схватила самую здоровенную сумку у молодой семейной пары с Украины (они меня приглашали поесть после возвращения с Метеостанции) и выбросила из нее на землю всю их копченую рыбу. Впрочем далее свой "шмон" Федоровна не продолжала и немедленно убыла на катер. После чего всю выброшенную рыбу мы помогли собрать обратно в хозяйскую сумку. Потому мне и удалось довезти до Барнаула несколько копченых рыбин. Которые очень понравились сожителю моей мамани Акимычу.

    В Октябрьском все получили в сберкассе свои деньги. Получил всю свою зарплату и я, положил ее на сберкнижку. В ней с моей сохраненной на Кихчике наличностью набралось чуть более одной тысячи рублей! Которую я во что бы то ни стало собирался привезти в Барнаул, что бы как-то оправдать свою поездку на Камчатку. 
    Сразу по возвращению я возвратился в тот же двух "этажный "Вашингтон". Володя Федоров где-то сразу затерялся (возможно его сразу отпустили домой - ему было около пятидесяти лет). В коридоре "Вашингтона" на первом этаже вечером опять мне встретилась грудастая Валя, на меня высокомерно посмотревшая. За ней поспешал тот же лысый мужичек, ростом с нее, от нее не отстававший!

    Я устроился на ночлег в большой комнате на первом этаже, сплошь заставленной железными койками, на которых без разбору ночевали все (и девоньки с парнями, громко шептавшиеся и скрипевшие панцырными сетками всю ночь, не давая спать). К тому же, в первую после возвращения с Кихчика ночь, не давал спать и сильный шторм, тяжко ударявший тяжелыми волнами в нашу, обращенную к морю, стену "Вашингтона" (очевидно был прилив). Удары волн отзывались в нашей общей большой спальне прямо таки храмовым торжественным звучанием!
    На утро сосед по койке (Шаманин Владимир Евгеньевич - Ростовская область г. Каменск-Шахтинский, которому я тоже отослал снимок) обратился ко мне с предложением поменять место жительства на более приличное общежитие, в одноэтажном "Пентагоне". Расположенном тоже на морском берегу песчаной косы Октябрьского. В котором и постоянные жители проживали. Я не был против. После чего мы вместе с ним купили большую бутылку красного вина и отправились в "Пентагон", к его коменданту. Оказавшейся на удивление скромной ходощавой женщиной средних лет, удивившей меня какой-то особой свободой поведения, которую мне приходилось замечать только у очень привлекательных женщин, избалованных мужским вниманием. К нашему появлению с бутылкой она отнеслась без удивления и вполне благосклонно. После объявления Володи о причине нашего к ней прихода посидели, выпили, поговорили на пространные темы и она отправила нас с Володей в шестую комнату, в которой пустовали две кровати. (Где я с моей природной скромностью удостоился койки прямо у входной двери. Которая открывалась прямо на мою кровать.)
    Во время нашего разговора с комендантшей неожиданно около нас вдруг явился Валера Здановский (из Артема, рядом с Владивостоком), мой бывший сосед по комнате на Кихчике! Что немедленно и натолкнуло меня на догадку о причине удивившего меня поведения комендантши! Валера при нас с притворной ласковостью гладил ее костлявые ладошки, этому не препятствовавшей. Всем своим поведением изъявлял необыкновенное к ней притяжение. (К чему меня на его месте вряд ли удалось бы склонить, даже после целой бутылки водки без закуси! Бывают же такие отторжения от общения с некоторыми женщинами. Что тут поделаешь" Личные сложности некоторых женщин меня как-то особенно задевали и я всегда с большим сочувствием относился к ним, обделенным мужским вниманием.)

    Когда мы с Володей Шаманыным пришли  в комнату комендантши, Валера лежал укрытый с головой на ее кровати и мы его не заметили. Однако Валера немедленно подошел к нам, как только мы поставили нашу большую бутылку с вином, что бы поучаствовать в застолье! И сразу приличный наш разговор с комендантшей пресекся, "эмоциональными" заявлениями Валеры о своих ощущениях - "Вот, вот, пошло, пошло!... По всем жилочкам!..."

    Уходя я спросил у Валеры о состоянии его личных дел и он рассказал, что его ограбили...
    *Получил зарплату за работу на Кихчике, нашел с кем отметить событие. Меня пригласили в дощатую ховиру, рядом с "Пентагоном". Дальше помню только, что крепко випил. Пришел в себя от жуткого холода, в темноте. Понял, что меня вынесли в сенцы и закрыли дверь. На стуки в дверь мне не открыли. Заработанных денег в карманах уже не было! Потому обратился за помощью к коменданту "Пентагона". Она пустила к себе.*

   Возвратившись с Кихчика в Октябрский, я попытался отправиться домой. Однако меня домой не отпустили, как некоторых прочих наших, дорвавшихся до денег и запивших напропалую. Оставили до окончания срока Договора в Октябрьском. Немедленно устроили на работу в чистый закаточный цех РКЗ 48, где я с удивлением ознакомился с поточной технологией производства баночных консервов с горбушей (в томате и с маслом), меня весьма впечатлившей своей отлаженностью.
    Нарядили меня в чистый белый халат с чистым белым копаком (увидевший меня выздоровевший "Федя" Валеев поразился моему "важному виду") и поручили на мой взгляд самую пустяковую работу - открывать десяти килограммовые жестяные банки с томатной пастой на приспособлении, очень просто и толково устроенном. С этой работой я, недавний грузчик на вагонах, шутя справился. Шутя вспорол жестяные крышки на упомянутом устройстве у сотни банок с томатной пастой, привезенных мной на тележке из холодильника. Поставил открытые банки в красивую пирамиду, чем мой первый рабочий день на РКЗ 48 и закончился! Другой работы в первый день мне не предлагали.
    По всему видно было, что меня очень старались удержать в Октябрьском. В первый мой рабочий день (в белом халате и белом колпаке) одна очень видная (тельная) из себя корейка (корейцев в Октябрьском проживало заметно много) вдруг предложила мне (благодарно принятую) большую рыбную, хорошо прожаренную котлету (оказавшуюся весьма вкусной). А вечером после первой смены, когда я отправился на ночлег в свою шестую комнату "Пентагона", за мной неожиданно увязалась молоденькая девочка (явно не больше двадцати лет), которую мне пришлось оберегать от бешено мотавшейся под сильным ветром заводской воротины. Без разговоров довел ее до входа в "Пентагон", где и она квартировала и молча завернул в свою шестую комнату. Не хотел вязать себя ни какими отношениями с местными женщинами!

    Проявив таким образом свой норов, на следующий день я уже был уволен из светлого цеха! Меня отправили на работу в "дефростер", без белого халата и колпака! На подготовку рыбы к обработке и заморозке. Накладывал ее на конвейер из большой кучи, сваленной в дощатую клеть. Работа была неудобной и оказалась довольно утомительной, даже для меня выносливого грузчика (нужно было низко нагибаться и высоко поднимать набранную в ведро скользкую рыбу). Но этой работой, а так же погрузкой тяжелых блоков мороженной рыбы из холодильных камер в машины с другими грузчиками, на РКЗ 48 удалось занимать меня недолго! (Обстановку с мужской "проблемой" в Октябрьском проявил разговор одного, работавшего со мной грузчика. С которым я старался общаться, так как по его разговорам приметил в нем нерядовые личные свойства. К нему во время погрузки нами очередной машины мороженной рыбой два раза подходила женщина из складской обслуги. К которой он неожиданно проявил жуткую грубость - меня от него просто оттолкнувшую. "Отвяжись, я тебе даже сосать не дам!..." Появилась жуткая мысль - Господи, где мне приходится работать!)
    Не долго я терпел и бытовые неудобства в неотапливаемом до ноября "Пентагоне". Так как срок моего Договора с Камчатрыбпромом заканчивался! Но не мог примириться с нарушениями моего Договора деятелями Камчатрыбпрома. Пытался заявить о них доступному мне руководству.

    Как-то шел по поселку Октябрьскому где-то по близости от хозяйственного магазина, сберкассы и кинотеатра "Рыбак", вижу идущего навстречу начальника отдела кадров РКЗ 48 Мельникова. Поздоровался и спросил его, кто ответит за нарушения Договора Камчатрыбпромом, не предоставившего нам на Кихчике самого необходимого из обещанного -
        обустроенного питания в столовой (мы сами ловили рыбу и готовили);
        обустроенного мытья в бане (мы сами оборудовали мытье на кухнях брошенных домов).
    На что Мельников, не удостоив меня взглядом (не поздоровавшись и не спросив моей фамилии), небрежно на ходу бросил - "а вы не пейте" и пошел далее по своим делам!
    Это общение с моим начальством мне не понравилось и я пришел на другой день к директору РКЗ 48. В директорском кабинете я увидел женщину старше пятидесяти лет, которая выслушала то же, что я сказал и начальнику отдела кадров, но не смогла ничего путнего мне ответить. Когда же я, не видя должного к себе внимания, в раздражении заявил - у вас тут что, советской власти нет?! Она невпопад наконец ответила вопросом на вопрос - а что тебе может дать советская власть? И не ожидая от меня ответа, полагая наш разговор законченым, вознамерилась покинуть свой кабинет - да не смогла этого сделать! Несчастная женщина оказалась в дупель пьяной. И я, постояв несколько мгновений около нее, державшейся за платяной шкаф, что бы при мне не свалиться на пол - молча удалился!
    После чего в своей шестой комнате в Пентагоне (когда никого в ней не было) я на бумаге набросал свои претензии к Камчатрыбпрому с намерением предъявить ее его должностным лицам. Когда, отправляясь домой, окажусь в Петропавловске-Камчатском.
    (Дождавшись своей отправки в Барнаул, нашел ведомство Камчатрыбпрома и спросив у кого-то куда отдать свое заявление, передал его по назначению. При выходе из ведомства меня попытались остановить, что бы по деловому поговорить с начальством. Но я, предвидя предложение мне постоянной работы, не пожелал далее ни с кем общаться и ушел. Полагая, что мой "сигнал" даст положительное направление дальнейшей работе Камчатрыбпрома.)

    Мое недолгое пребывание в шестой комнате "Пентагона" (большого одноэтажного общежития, в виде большой буквы "Ш", основанием обращенного к берегу моря) обратило внимание его обитателей. Я застеклил разбитую фрамугу над входной дверью в нашу шестую комнату (перестало дуть из коридора), закрыл полиэтиленом наше окошко с улицы (стало заметно теплее), собрал громкоговоритель радиоточки для нашей шестой комнаты (из трех сломанных, найденых в кладовке). В комнате зазвучали новости и музыка.
    Однако я праздничную ночь с 7 на 8 ноября я провел в холоднющем одиночестве (соседям по комнате моя трезвость не нравилась). Потому мне и показалось, что холодной ночью 7 ноября 1980 года в общежитии "Пентагон" поселка Октябрьский единственным трезвым был я! Все прочие обитатели Пентагона ковались в некоторых его комнатах и праздновали, спасаясь от жуткого холода спиртным. Поскольку ни какого отопления в Пентагоне не было. Когда я, что бы не замерзнуть во сне, надел на себя все, что у меня было - вторые теплые носки, нижнее теплое белье (его мне в чемодан положила мама), поверх выходных брюк надел рабочие, вторую фланелевую рубашку, пиджак и осеннее пальто с зимней кроличьей  шапкой). Снял с двух рядом пустовавших коек полушерстяные одеяла, вдобавок к своему. Во всем этом укрылся с головой и долго согревался, слушал шумящий шторм со снегопадом за окном и шум морской воды, заливавшей коридор "Пентагона" (очевидно был прилив). Пока не уснул.

    Так я дожидался своей отправки в Барнаул, дозволенной мне только по окончании полугодового Договора с Камчатрыбпромом, 19 ноября. А в предпоследний день моего пребывания в Октябрьском мне пришлось буквально вырвать из рук обратившей на себя мое внимание Дарьи свою рубаху, которую я собрался перед отъездом постирать. Которую она у меня неожиданно выхватила из рук, когда я зашел в прачечную! Дарья и раньше обращала на себя мое внимание своими женскими достоинствами, к тому же - она была мне ровесница! Впрочем заведомо без малейших последствий, даже когда она раза два вечером приоткрывала немного нашу дверь (как раз напротив моей кровати, что бы только я ее и видел). Молча смотрела на меня через образовавшуюся щель минут по пять. Очевидно таким образом предлагала общение. На что мне не оставалось ничего другого, как прикрываться развернутой книжкой (купленной в Октябрьском) "Древнейшее прошлое человечества", с обезьяньей мордой на обложке, которую тогда читал! А когда мой сосед по койке штатный баянист в Октябрьском, мой сосед по койке Солодяшкин А. А. говорил ей "Даша заходи!" - она дверь немедлено прикрывала!
    Даша не была красавицей, но производила приятное впечатление женщины спокойной  и самостоятельной, по женски безупречно развитой. Она имела дочку четырнадцати лет и мне подходила вполне. Но к большому сожалению не ко времени и не к месту! Мое стремление во что бы то ни стало не застрять на Камчатке и вернуться в Барнаул, пресекало любую возможность сближаться!
    Такой отношение ко мне несомненно замечательных женщин в Октябрьском вызывало у меня чувство вины ними, но остаться в Октябрьском я не мог. Так как в Барнауле меня дожидалась в плохоньком железном гараже купленная в прошлом августе подержанная "копейка" (ВАЗ 2101). На которую я три года собирал деньги из своей зарплаты грузчика. Кроме того, в Барнауле я не имел своей жилплощади, так как оставил всю жилплощадь со всем имуществом своей бывшей супруге и мог рассчитывать только на койку в углу (за платяным шкафом) в двух комнатной хрущевке мамы и Акимыча.
    (В Барнауле я с сожалением вспоминал Дашу, когда устроился на работу на Шинный завод и собрался таки налаживать свою личную жизнь.)

    Так я и тянул время до конца моего Договора с Камчатрыбпромом, потому только 19 ноября мне удалось таки отправиться в дорогу до Барнаула, на жительство к маме! Куда же еще? Своего жилья у меня уже не было, так как двух комнатную "хрущевку" со всем имуществом оставил былой супруге (и одну тысячу рублей, деньги по тем временам не малые), забрал себе только свой баян Ансамбль, двухпудовую гирю и купленную на зарплату грузчика "копейку" - ВАЗ 2101 в похабном железном гараже с протекавшей крышей!
    По условиям договора мне полагался билет на самолет до Барнаула. Однако я допустил оплошку, захотев снова проехаться на пароходе до Владивостока, что бы поискать там "дефицитные" запчасти для моей подержанной "копейки". Потому мне без возражений дали денег на проезд на корабле и на поезде (тем более, что это оказалось для Камчатрыбпрома дешевле).
    Из Октябрьского до Усть-Большерцка бесплатно довез меня шофер Камаза (спасибо ему). В Усть-Большерецке я попытался поснимать окрестности своим Киевом 4а для памяти (снимки в Барнауле сделал). Полагая, что автобус придется долго ждать, прошел довольно далеко по поселку от места отправления автобусов, снимал открывавшиеся виды. И вдруг, снимая очередной кадр панорамы, увидел готовый к отправке автобус у автовокзала! Почти бегом кинулся бежать к нему и едва не опоздал к отправлению!

    Вечерний приезд в  Петропавловск-Камчатский меня огорчил. Оказывается теплоход Советский Союз совсем недавно ушел во Владивосток и ожидать его возвращения придется больше недели! Я понял, что мое желание свободно побродить по Владивостоку и поискать "дефицитные" запчасти для моей "копейки" не осуществится. Делать было нечего, прошелся по вечернему Петропавловску-Камчатскому до большой площади на берегу с большим памятником Ленину, ночевать было негде. Пришлось после сухомятного перекуса искать место ночевки на Морвокзале! Гулять больше не хотелось, на улице выпал первый снег.
    Однако не только я хлопотал о ночлеге там. Потому все места для сидения на Морвокзале уже были заняты. Кое как нашел таки одно место на счетверенном фанерном кресле, с вращающимися сиденьями и только потому, что у него была полностью отломана спинка! Потому на нем можно было сидеть только прямо, хотя кресло и стояло у стены, оно плотно к стене не подвигалось и навалиться удобно на нее спиной не удавалось!
    Выручила меня моя смекалка. Я забрал из камеры хранения свой большой картонный чемодан, поставил его на задний край сиденья, на место отломанной спинки и навалил его на стену! Таким образом мне и удалось более или менее удобно устроиться, что бы как-то продремать ночь до утра. А утром, когда я собрался поменять требование на морской и железнодорожный проезд до Барнаула на самолетный билет, я увидел, что мой картонный чемодан был безнадежно испорчен! Одна его сторона, на которую я наваливался спиной, сильно продавилась внутрь, да так, что края крышки чемодана заметно вывернулись и не поддавались выпрямлению! (Так я и довез его до Барнаула!) Но свое желание передать свои претензии к Камчатрыбпрому я исполнил! Нашел в Петропавловске - Камчатском его ведомство и отдал секретарю свое письмо с перечнем моих претензий (отсутствие возможности помыться, обустроенного питания и обещанных бытовых условий).

    23 ноября от Морвокзала Петропавловска-Камчатского на автобусе доехал до аэропорта Елизово и снова задержка! Оказывается нужный мне самолет вылетает только вечером следующего дня! Делать было нечего. Пошел поглазеть на заснеженное Елизово. Ни чего примечательного не увидел. Зашел в кинотеатр, просидел до конца унылый иностранный кинофильм ("Не отбирайте моего ребенка"). Вернулся в аэропорт, где в отличие от Морвокзала больших желтых сидений на теплом втором этаже было достаточно. Пожевал что-то в буфете и быстро, после мучительной ночи на Морвокзале, заснул на свободном диване, держась рукой за ручку чемодана.
    Проснулся с прекрасным ощущением полноценного отдыха! В окна светило яркое солнце. По свободному, освещенному солнцем проходу весело бегала маленькие ребятишки. На соседнем с моим диваном разговаривали две женщины. А вот мой чемодан почему-то стоял уже не рядом со мной, а у противоположного дивана, через проход от меня... Смекнул, что проснулся очень вовремя! Явно кто-то уже обратил внимание на мой чемодан, но не решился украсть его сразу вблизи двух молодых женщин с ребятишками. Потому втихую стал "усыновлять" его и выждав, когда женщины отвернулись, отставил его от меня через проход, что бы далее посидев с ним рядом, с ним уйти... А тут я и проснулся. Не повезло ему, повезло мне!
    Послал маме телеграмму о времени моего прилета в Барнаул, что бы кто-то был дома.

    Летел из Елизово в Барнаул всю ночь, на трех самолетах по одному билету (за который пришлось доплатить из своей тысячи).
    От Елизово до Хабаровска часа два на Ил 62. Во время полета почему-то до боли закладывало уши. (В Хабаровске сухомятка с газировкой, вышел из аэропорта поглазеть на ночной город. Увидел известный памятник о временах Гражданской войны.)
    От Хабаровска до Новосибирска четыре часа приятного полета на Ту 154, вздремнул. (В аэропорту Новосибирска так же наспех закусил.)
    От Новосибирска до Барнауба сорок минут полета на удивившем меня приятном Як 40. (Очень плавно круто взлетели и двадцать минут набирали высоту, после чего началось двадцатиминутное снижение до Барнаула.)
    Неожиданно прямо в аэропорту меня стретила мама! Не стал расспрашивать о причине столь ранней и хлопотной, удаленной от дома встречи единственного сына. Состояние ее, боявшейся остаться одной, мне было понятно.

    В Барнауле немедленно пошла на убыль привезенная мной (немедленно начатая) тысяча рублей! Купил -
        новую железную кровать, с "панцирной" сеткой и красиво отделанными спинками;
        новый ватный матрас (постельное белье и простое одеяло мама нашла в своих запасах);
        новый черно-белый телевизор Изумруд 209 (на цветной денег заведомо не хватало);
        новый переносной радиоприемник Океан 209.
    Что бы как-то обустроить свой уголок в двух комнатной квартире мамы и Акимыча за отодвинутым от стены старым шифоньером. После чего немедленно сразу устроился на работу на Шинный завод.
    Вместе встретили Новый 1981 год с Леной Шуваевой, дочкой двоюродной сестры Ольги Бутиной (Шуваевой).
    Сфотографировались на память - я, мама, Лена и Арсений Акимыч Золочевский, украсив большое комнатное растение мамы новогодними игрушками. (Все свои снимки бережно сохраняю, с записью времени, числа, их места и сопутствующих  им обстоятельств в своем дневнике.)

    За все предыдущие и последующие 10 лет работы на Барнаульском Шинном заводе прошел всю технологическую цепочку шинного производства. Начал грузчиком подготовительного цеха. Подвозил к резиносмесителям на электро площадке не менее двенадцати тонн разных каучуков за смену, разрывая голыми руками восемь слоев грубой бумаги четырехслойных мешков. Через год такой работы перешел в вальцовшики каркасных резиновых смесей этого же цеха на полтора года, что бы полностью доработать десятилетний стаж по первому списку вредности (дающий право выхода на пенсию в пятьдесят лет).
    Далее ушел в Первый Сборочный цех на сборку задних колес трактора Беларусь зарабатывать большие деньги. Тяжкая ручная работа. Выдержал два с половиной года (зарабатывал до пятисот рублей в месяц!), собрал не менее 20 тысяч шин задних колес трактора Беларусь (восемьдесят килограмм весом, не менее сорока штук за смену). При чем без отрыва от сборочной работы окончил десятимесячные курсы телемехаников.
    Предметы - радиотехнику, электротехнику, радиоизменения, "спецтехнологию" (об устройстве всех действующих систем телевидения и о всех стандартных наших цветных телевизоров), а так же "идеологические" занятия "социализм и труд", объясняли весьма толковые преподаватели Алтайского Политехнического института. Подрабатывавшие в 24 ПТУ. Самое большое впечатление на меня произвел очень толковый преподаватель электротехники и радиоизмерений.
    Закончив курсы телемехаников и ознакомившись с условиями их работы в телемастерских, пыльные и затараканенные телевизоры чинить не захотел! Нашел на Шинном заводе применение своей "электронной квалификации", занявшись ремонтом промышленной электроники, в цехе КИП и А автокамерного цеха  в течении полутора лет (чинил многоканальные таймеры, задававшие режимы вулканизации камер, шин и все прочее). После чего меня собазнили предложением работать на заводе Трансмаш. На котором отработал семь лет в отделе Главного механика, занимаясь ремонтом системной автоматики отечественных станков с ЧПУ. Устранял системные неисправности токарных станков (2Р22) и фрезерных обрабатывающих центров (2С42) все семь лет своего стажа.