Сереге было двадцать два...

   
                Сереге было двадцать два…

  До медсанбата шесть с половиной верст. Я иду проведать   «Стоика», Серегу Чуприна.  Когда над траншеей завис дрон, я зажмурил глаза. И решил, что мне пришел этот самый,  пипец.  А Серега, когда с  БПЛА упала граната, а может и не  граната, схватил её и хотел выбросить за бруствер. А она, эта граната взорвалась. Рука «Стоика» улетела вместе с осколками. Я вытряхнул из рюкзака на дно  траншеи всё, что там было, отыскал жгут… А перевязывать было нечего. По плечо Сереге руку оторвало.
   «Стоик» в медсанбате. Уже третий день. Тех пацанов, которые еще могут и выжить после ранения, развозят по госпиталям. А те, что уже вот-вот помрут, лежат в санбате. «Стоик» лежит в медсанбате. И я понимаю, что он умрет. Может быть сегодня, а может быть завтра.
  Взводный вначале противился моим хождениям в медсанбат. Он говорил, что с минуту на минуту будет приказ идти на укров, и каждый штык на счету. Потом он посмотрел в мои глаза и понял, что я всё-равно уйду, а он потеряет свой авторитет. « Да, пошел, ты!»  Так он сказал, а пехота поняла, взводный свой. Авторитет остался при взводном.
   Медсанбат это три палатки. В них холодно, воняет касторкой и спиртом. Врачи и санитары похожи на «зомби» из фильмов фантазии.  Всё делают «на автомате»: зашить отрезать…
   «Стоик» лежит у входа в палатку, которая, я знаю для чего. В ней умирают. Из неё в госпиталя не отправляют.
   -Серега, привет!
   Серега молчит. Ему двадцать два года. А сейчас выглядит, будто ему шестьдесят. Старик! Лоб белый- белый и на него свисает седая прядь. Вчера я ему подрезал волосы, а сегодня они опять выросли. И ногти я ему пару дней подстригал. А сейчас они аж скрючиваются. Надо же, когда человек умирает, у него, оказывается, всё растет. Организм противится смерти, и всё что осталось в теле, забирает на то, что ещё может расти.
   Да все мы здесь, на войне старики. И я постарел. Если останусь жив, к Ленке не пойду. Она же меня видела розовощеким, задорным и … Пусть я останусь в её памяти таким, каким был до призыва на СВО.
   Глаза у «Стоика» - две впадины, с чем- то блеклым в их глубине. И скулы так торчат, что вот-вот разорвут тонкую, как пергамент кожу.
   У Сереги шевелятся губы. Он что-то хочет мне сказать. Я не слышу. Наклоняюсь над ним, прижимаюсь своей щекой к его. Так разбираю, что он говорит.
   - Скажи маме, что я погиб мгновенно. Ну, как в той песне слова: «… А еще тебе желаю… Если смерти то мгновенной..»
   Потом он вздохнул… И умер.
   P. S. Боец утер слезы… И спросил меня: « Ты не осуждаешь меня… Ну, что плачу…»

   Александр Плотников, полковник запаса.