Последнее Прощай Парижа

Среди ****опроёбаных гнойников на жопе Акакия Спермоглотова особенно выделялся невъебенных размеров чирий. Из-за этого фурункула на правой ягодице он не мог нормально сидеть. В конце концов Спермоглотов просто раздавил его об стул: гной вытек из гнойника на трусы, и без того вымаранные в конче и черкашах.

В районе, где гордо красовалась прогнившая дыра, которую Акакий раньше называл своим желудком, что-то стало подавать признаки жизни, голода, издавая рёв и грохот, похожий на жидкий понос в общественном привокзальном туалете, охватывавший Спермоглотова каждый вторник. Эта ***ня очень хотела жрать. В одной из комнат лежал труп проституки - коллеги мамаши Акакия по работе - гнилой, весь посиневший и невероятно благоухающий. Вонизм от трупной гнили перебивали только высеры самого Спермоглотова. Он, было, нагнулся над трупом лысой мёртвой шлюхи, облизывая обрубком языка свои чёрные сколотые остатки зубов. И белые глисты, выгуливавшие в оголённых кишках паводок своих личинок, лишь подогревали аппетит. Одновременно с тем, хуй Аркадия тоже зашевелился. Его обрубленная ржавым топором головка, покрытая бубонами, вожделела оттрахать мёртвую жрицу любви, воздав ей честь.

Но ****опроёбанная шлюха оказалась нихуя не мёртвой: не успел Спермоглотов пристроить свой гнилой пинус, как она вышла из героиновой комы и начала блевать на зассаный кошками ковёр, принесённый мамкой Акакия со свалки. Проблевавшись желчью, шлюха люто просралась в цветочый горшок. Пока Акакий щёлкал гнилым клювом с неровными зубами, горшок оказался у него на голове, а ****ь пошла зарабатывать на новую дозу, потому как жирный упырь ничего материального предложить ей не мог. 

Жрать по-прежнему хотелось сильно.

Руки Акакия представляли собой лишь гладкие палки с кожей и костями. Ногти на ногах и руках он сожрал вместе со своей мамкой во время голодовки в войну. В какой-то момент уже ебучая кутикула сожрала остатки тех мест, где раньше росли ногти. На том месте, где они должны быть, были засохшие, но свежие мазки говна. Это так Акакий пытался отучить его мать грызть его ногти, пусть их там больше и не было, но поехавшая от голода скотина, которую он продолжал называть "мамуля" могла обглодать ему и пальцы, которыми он так сладко надрачивал своей огромный, не помещающийся в трусы, геморрой.
Есть остальные части тела мама ему запрещала, а звать её на помощь, и просить совета было бесполезно: эта дряблая сифилисная швабра с обвисшими сиськами и вялой ****ищей, больше похожей на ведро, пропала на работе ещё до восхода солнца и вернуться она должна была нескоро. Оставалось последнее - пройтись по соседям. Глядишь, кто-то из них сдох и удастся поесть свежего, сырого мяса с кровью, прохладного, как литр собственной венозной чёрной крови в жаркий летний день.
К несчастью, проходка по соседским клоповникам, не менее смердящем, чем родное гнёздышко Спермоглотова, не дала видимых результатов. Все, как назло, оказались живыми и, суки, дышали жизнью больше обычного. Если где-то и была лишняя дряхлая туша, ждущая и манящая запахом, чтобы её сожрали, местная уборщица Ажелла Простатитовна прибрала их на свой стол.
Ей было бы неплохо засунуть швабру в очко, да только вечерами она и сама прекрасно справлялась с этой задачей, раздолбив свою чёрную дыру настолько, что стоит ей неудачно нагнуться и прямая кишка всей исполинской длинной вывалиться наружу, а из кишки потечёт свежая подлива. По слухам, когда Ажелле было двенадцать лет, в этом же доме, где уборщицей работала её мачеха, которую Ажелла всегда обзывала каргой, она помогала мачехе драить параши, которые обычно были оккупированы местной аравой таджиков. Слово за слово и Ажеллу вместе с опекуншей три дня и три ночи насиловали всем табором, в том числе и шваброй в жопу. Мать умерла на месте от количества оргазмов, а девочка стала после этого питать нездоровый интерес к деревянным продолговатым инородным предметам в её анусе. 
Оставив в покое ****о****ский анус, разъёбанный черенком, Акакакий в поисках еды пошёл в соседний дом к своему двоюродному брату ***плётову Богдану Ебаклаковичу. Богдана Ебаклаковича удалось застать в конче и блевоте с калом, ибо тот опять устроил с одноклассниками копро-оргию (дети, 7-ой класс, что с них взять). Поняв, что кроме говна здесь жрать нечего, Акакий с Богданом решили пораскинуть мозгой по поводу того, где бы найти хавки.
Стоит сказать, что как бы Богдан не пыжился, выходило у него одно говно вместо мыслей. В прямом смысле. Он был редкостным аутярой а всё потому, что в детстве его две любимые игры были "Догони меня кирпич" и подбрасывания того же кирпича над головой со счётом до пяти. Считать Богдан не умел, да и бегать тоже, поэтому, что сейчас, что тогда, красная ***ня так или иначе постоянно прилетала ему по голове, оставив незабываемые впечатления. Вместо с тем, Хуеплётов был неебаться огромным, амбал под два метра ростом и шириной с дверной проём, в которые он не пролезал, даже свернувшись калачиком.
Поэтому, Богдан вместо думаний стал смеясь играться с Акакием, метая в того свежую подливу, а сам Акакий непоколебимо продолжа сидеть и думать о еде и где бы её взять, не обращая никакого внимания на метаемое в него говнище. Степень похуизма дошла до того, что даже заметив тот факт, что он весь он покрыт дерьмом, его это нисколечки не смутило и он даже не попытался стряхнуть засыхающие черкаши с одежды.
А маме потом снова это отстирывать. Она вообще не любила, когда братья проводили время вместе, потому что после посиделок ей неизменно приходилось отковыривать от одежды сына следы кала с непереваренными остатками пищи. В какой-то момент она даже научилась по ним определять, на какой помойке обедали братья, прежде чем устроить анальные единоборства, неизменно кончающиеся лютым просёром.
Тем не менее, опять же, жрать-то хотелось. Ещё в школе, на географии Акакий проходил переработку вторсырья и по аналогии с безотходным производством начал выцеживать из богдановой подливы кусочки моркови.
– Откуда у тебя в рационе морковь, мудила?
– А?
– Схуяли ты морковью срёшь?
– А. За нашей Пятёрочкой вчера гнилые овощи выкинули.
– Ну и чё мы сидим тогда?
– Да не, я вчера всё сожрал.
– Блять. Может, что-то новое выкинули?
– Ну, погнали, проверим.
Погнали они, значит, и ныкаясь за углом дома от курящих на чёрном ходе продавщиц, караулили момент, чтобы начать рекет на помойку. Как только жирные разукрашенные коровы со стрелками до ушей побросали бычки они, под гогот собственных сплетней: от кого родила Манька, с кем там трахался Серёга, кто кому изменил, захлопнули за собой дверь. Два брата-****ата как сайгаки рванули и поскакали к мусорным бакам. В силу своего размера и физических данных, Богдан быстро обогнал Акакия и, добежав до финиша, оттолкнулся от засранного мартовской слякотью асфальта, что было мочи (у Акакия даже создалось ощущение, что не Богдан оттолкнулся от земли, а земля от него), и прыгнул прямо в бак с отходами, просрочкой и каким-то ещё говном, которое забыли списать или пытались продать по акции, пока оно окончательно не сгнило.
Каким-то образом ему удалось удачно приземлиться  не на шприцы, осколки или другую травмоопасную хрень, которую выкидывают люди. Напротив, он с грохотом ****анулся внутрь бака и спрессовал свежие отбросы и распугал всех слетевшихся мух. Пахло гнилыми яйцами, какими-то фруктами, хрустели чёрствые сухари и засохшая капуста «три по цене одной». Спермоглотов едва успел добежать до «кормушки» и остановить своего брательника от беспорядочного пожирания всего, до чего руки дотягиваются. В прошлые разы это кончалось тем, что Богдан по невнимательности глотал какую-то несъедобную белиберду типа куска фанеры, ДСП или гвоздей. На счастье этого гидроцефала наоборот, у него был стальный желудок и он всегда отделывался только запорами или неконтролируемыми приступами тошноты, с которыми и выходила вся эта дрянь. Тем не менее, даже сталь, имеет свойство разрушаться, а также ржаветь со временем из-за нагрузки. Об этом Акакий тоже узнал в школе, но уже на уроках физики и химии. Короче говоря, если Богдан будемт регулярно жрать что попало, то сдохнет от заворота кишок, язвы, аппендицита или чего-то такого. Спермоглотов со своей мамашей и так схоронил уже добрую половину своих немногочисленных родичей, и потеря ещё одного, стала бы очередным ударом. Поэтому его надо было контролировать и чётко отбирать, что можно жрать, а что нет.
-Ебланище, сколько раз я тебе говорил, гвозди жрать нельзя!
-Я…я думал это конфетки такие…
-Мать твою за ногу, каждый раз одно и то же… да убери лапы, кому говорю! Вылазь отсюда к чёртовой матери! Дай хоть гляну, что тут есть.
Богдан кое как вылез, едва не перевернув мусорный бак, отошёл за спину Акакия и стал пуская слюни смотреть, как его брать роется в помоях, приговаривая «Так…ага..это не то…фу, ***ня…о, ништяк, а вот уже жрабельно!» и всё в таком духе.
Через пару мгновений рядом с мусорными баками, в которых этим двум даже удалось найти какую-то здоровенную ткань, всё выжженную, пахнущую пеплом и похожую на пододеяльник. Они сворганили что-то на манер полевой кухни – постелили на земле импровизированную скатерть и выложили на неё свой шведский стол. Первое, второе, закуска, десерт, ещё и с собой заверните всё, как полагается. Они чавкали, пережёвывая объедки и гниль, охали, когда им попадалось что-то вкусное, и облизывали пальцы после особенных лакомств и деликатесов.
Нажравшись от пуза, им закономерно захотелось если не выпить, то хотя бы попить. Акакий снова полез в парашу. Он крутился, вертелся, иногда слегка подпрыгивая и чуть ли не залезая в бак, пока Богданчик торчал у него из-за плеч, выглядывая то так, то сяк, то эдак. И вот оно! Святой грааль их сегодняшней трапезы, прям глава всего кушания. Просроченное, скисшее и слегка затвердевшее молоко с коркой и комочками. Не успел Спермоглотов достать это чудо кисломолочной промышленности, Богдан, решивший, что ему больше надо, и он сильнее хочет пить, что было силы ****анул своего родича по еблу, и в воздухе подхватил бумажный пакет с коровьими соками. Не со зла, конечно же, Богдан не хотел обидеть или травмировать Акакия, но нормально попросить попить этот дегенерат не догадался. Умывшись кровью, Спермоглотов, выкрикивая все известные ему маты и оскорбления, полирнул это всё остатками молока.
На ругань Богдан не обиделся, потому что и этого он не умел. После сытной обжираловки, у братьев всегда была традиция – ждать тошноты или когда на клапан надавит, а после, кидаться в людей продуктами своей жизнедеятельности. Акакий выдавил из себя вполне увесистые и плотные картофелины говна, а вот Богдан, судя по всему из-за молока, только пропоносился и ещё долго ныл, что у него очко полыхает. Первый удар приняли на себя работницы той самой Пятёрочки, которые косвенно и кормили этих двух ублюдков, после залпа, как будто из требушета, кассирши, жутко визжа, как баньши, и блюя на ходу, убегали и скрывались за дверью чёрного входа для персонала. Акакия сие действо просто улыбнулся, а вот Богдан неистово ржал, хуже лошади. Его противный гогот слышали в ближайших двух кварталах. Он смеялся так усердно, что начал блевать, рыганина лилась изо рта и носа одновременно из-за чего создавалось ощущение, что у него есть смешная, зеленоватая, вонючая и длинная борода. От этого он начал смеяться ещё сильнее, а потом он стал плакать от того, что рвота прожигала ему слизистые. Он упал на землю и стал кататься, как перекати-поле, издавая какие-то нечеловеческие утробные звуки.
Акакий, как истинный рас****яй, прогулял все до единого уроки ОБЖ в своей жизни. Да и толку бы от них не было: вечно бухой трудовик, по совместительству проводивший ОБЖ, только рассказывал байки из Афгана, в котором никогда не был, и ****ил учеников деревянной указкой. Учебные калаши он давно выменял на чекушку, а противогазы было велено утилизировать после того, как по белой горячке препод натянул один из них на школяра, предварительно запихав противогазный шланг ему же в жопу. Богданчик оставался без помощи и продолжал захлёбываться в своих рвотных массах.
На выручку выродкам пришёл местный эксгибиционист Виталя. Он частенько околачивался возле магазина, распугивая покупателей своим сифозным стручком. От вида загноившихся язв и струпьев иные теряли сознание, а удовлетворённый Виталя шёл хомячить списанку. Алкоголик и импотент, он только и умел, что демонстрировать миру свою низость.
Вот, мол, посмотрите, какова наша жизнь! Шельма и курва! О, не отворачивайте же глаз своих, ибо не перестану я существовать, если взгляд ваш меня избегнет! Примите меня в этом мире, и мир этот со мной! Разделите со мною вселенскую скорбь, да не побрезгуйте же мною, поскольку я и есть часть мира сего вместе со всем, что любите вы: ваши дети и жёны созданы из одной со мною материи, и всем нам вместе суждено сгнить в пучине небытия!
А с недавнего времени он заделался в копрофаги. Стал жрать говно, в общем-то. И будто бы с новой силой взыграло в нём плотское сладострастие: символическое единение начала и конца всего сущего (в лице его пищеварительного тракта) с особым трепетом взыграло на струнах его философичной души. Увидев обосранных братьев, Виталя принялся вылизывать каждого с ног до головы. Вычудив такую блевотную мерзость, Виталя и сам не заметил, как эрогенный экстаз вернул к жизни его скукоженную загогулину. Свисающие яйца подтянулись, к хоботку прилила желчная кровь. Заметив, что облизанный Богдан задыхается, поперхнувшись блевотой, Виталя великодушно решил "прочистить" ему дыхательные пути. Сбив с ног ахуевающего Акакия, дядя Виталя упал на колени рядом с Богданчиком и стал ****ь его в рот, пытаясь затолкнуть рвотные массы обратно, в надежде, что они выйдут уже из жопы в форме говна и между тем получить удовольствие, совместив приятное с полезным. Однако ебать в рот этого аутяру не помогало, Богдан начал не только захлёбываться от блевотни, но и задыхаться от галлонов спермача Витали, который усердно накидывал ему за щеку. У бедолаги аж слёзы из глаз потекли. Заметив, что эта метода не помогает, Виталя принялся делать дыхание рот-в-рот, пытаясь отсосать всю блевоту, как яд от укуса змеи или осы. Как это должно было помочь Богдану, Акакий вдуплить не мог и просто наблюдал, как маньяк-голодранец отсасывает блевотню, отхаркивает её и по кругу продолжает упражнение. Зрелище было необычным, но не менее эротичным и интимным. Словно увидев некий непостижимый объект искусства – Акакий поддался вселенскому потоку прекрасного и непостижимого, чутью и языку своего тела. Тело пожелало достать руку и начать дрочить, сначала нежно поглаживая, а потом яростно, чуть ли не разрывая наяривать. Он ковыляющий походкой тоже встал на колени рядом с Богдан, стянул с того портки и начал лапать потные, волосатые и смерядщие яйца своего братца. Остановить рыгачку Богдана, даже общими усилиями не удавалось, весь асфальт был залит разливающимися струйками блевотной речки. И когда уже бедняга сам устал рвать, он оттолкнул перевозбуждённого Виталю, который надрачивал своего хоббита в штанишках и готовился снова выебать в любое доступное отверстие несчастного Богдана, он оттолкнул извращенца, встал, продолжая изливать из себя водопады блевоты, и попытался убежать. К сожалению, Виталя когда-то был батюшкой в местной церкви – поэтому-то он так профессионально и читал проповеди -  и очень любил маленьких мальчиков, ходивших на службу, собак и прочую живность, которая не очень желала смотреть на его телеса или совокупляться с ним, поэтому за этими тварями всякий раз приходилось бегать. Так что, догнать Богдана ему не составило особого труда. Быстро  сориентировавшийся и подоспевший на помощь Акакий произвёл два точных артиллерийских залпа говном – один в лицо Витале, как привлекающий, предупредительный выстрел, а второй куда-то в сторону уже обнесённой помойки, для отвлечения внимания. Стратегия сработала чудесно – остервеневший от запаха свежего говнеца  Виталя, как коршун, накинулся на добычу, яростно надрачивая и полностью забыл о Богданчике, для него на это мгновение исчез весь мир, словно только он и куча дерьма – есть реальность, есть ядро реальности, часть сознания, определяющего существование этой самой реальности.
Смекнув, что план сработал на «ура», Акакий схавтил оцепеневшего от усталости Богдана за руку и потащил домой. По пути он читал ему нотации, что с незнакомцами нельзя иметь дел, и тем более нельзя им разрешать пить твою рвоту. А с Виталей связываться так тем более себе дороже. Все соседи Акакия обходили его стороной, связываться с ним. Про него ходили самые разные слухи, и в целом он носил титул местного городского сумасшедшего, который и собаку бы, как говорится. К несчастью для Акакия и Богдана с Виталей, именно в этот, сука, день и именно сейчас по городу катался с караулом знаменитый среди гопоты своей заднеприводностью волк в погонах  - местный участковый Афанасий Зелебобович Посасаев. Он вальяжно и не спеша катался по городу на своём бобике, захаживая ко всяким таджикам в ларьки, и ласково им там намекал, что ему надо заплатить за крышу, в противном случае местные Ашоты могут и не обнаружить своих занижено-тонированных приор под окном или на их родичей приедет ФСБ и УФМС. Взяты он брал не только деньгами, но натурой. Районные хачи не очень любили трахать жирного мусора, но и деньги у них не всегда водились. Поэтому они раз в месяц отбирали козла отпущения, которому придётся пердолить Пососаева.
И вот во время своего патруля он как раз заехал в один неблагополучный дворик, где жил постоянный любовник ментяры, но из-за угла на капот его машины сначала начали лететь капельки говна, а потом весь обмазанный коричневой жижой на на казённую чепырку напрыгнул Виталик. Он с криками и трёхэтажным матом вылез из машина, наебашил ему самотыком( Пососаеву как-то удалось в своём отделе упразднить обычные резиновые дубинки) и краем глаза увидел Акакия с Богданом, которые были в не менее незавидном положении.
Вызвав подкрепление, мент спровадил ебулдыг в обезьянник. По ту сторону стеклянной стены было выведено «ЖОПА». Предположительно, говном. Что характерно, изнутри надпись виделась как «АПОЖ», то есть выведена она была с расчётом на то, чтобы подъебать граждан в погонах. Однако, тем было решительно до ****ы. А может быть даже похуй. Они вовсе старались лишний раз не смотреть в сторону бомжей, алкоголиков и наркоманов. Чего зря настроение себе портить? Таким нехитрым образом случалась и поножовщина, и изнасилования, и испражнения в уголке, которыми, судя по всему, старательно выводились на стекле пресловутые надписи. Стоит ли говорить о том, что и запах стоял соответствующий? Были бы обои – давно отклеились бы, а штукатурка на стенах давно уже обсыпалась, не желая быть свидетельницей каловых мистерий.
Оформляя эксгибициониста Виталю, опер буркнул: «Зачастил ты к нам. Третий раз за неделю». Виталя расплылся в юродивой улыбке и, краснея, развёл руками: «Соскучился ****ь».
Завсегдатаи сего заведения встретили Виталю не менее красноречиво:
– Эт сидор-пидр бонза где, а *** де мол вона шо, ты бы да по ****у и хуй бы нахуй, а всё еблысь-****ысь да курага.
– Ой, мужики, и не говорите. ****а-то ****ой, да я и не один, – показал на братьев, – и рот бы с жопой не скрестить, да всё лучше, чем ничего.
На том и порешили: штаны перво-наперво содрали с Богданчика, да и повернули жопой к Акакию – так и так, мол, по социальному старшинству первому положено, брат как-никак.
Ну он к нему и пристроился, а тот и продохнуть от Витали не успел, как опять ебут, аж очко кровоточит. Под это дело и Виталя чухнулся да давай Богданчика в гриву приходовать, аж сопли запузырились. Наблюдая за этой ****остью, зеки и сами решили сообразить оргию. Оно-то конечно не по понятиям, да они и без того все опущены были каждый в своё время. А хули вы хотели, чтоб у Витали *** стоял – это как восьмое чудо света.
На петушиный гомон подвалили вертухаи. Не сказать, чтоб ахуели, скорее заёбанно вздохнули. Для профилактики засунули дубинку Витале в жопу да ушли восвояси. Растянутое очко Витали, в свою очередь, возбудило Богданчика, и он принялся яростно надрачивать свой вялый мушкет: уж больно растянутое очко напомнило ему ****ьник одноклассницы Ритки в тот момент, когда она нанесла ему психологическую травму, отвергнув его. Виталя схватил за уши подвернувшегося зека и повалил на пол, сел на грудь и стал ебать в гнилые дёсна. Особо доставляло тог, что влажный и тёплый рот был беззубым. Из растянутого очка Витали потекли каловые массы с остатками кожуры от картошки.
Содомский Армагеддон не стихал ещё пять часов. Участники оргии, масштабу и ****ецу которой могла бы позавидовать любая забористая БДСМ порнуха, лишь меняли позы и партнёров. А когда они без сил уселись на пол, залитый кровью, калом и мальафьёй, пришла уборщица местного полицейского отдела. Лишь завидев краем глаза, какой хаос царил в камере, она тут же сорвала с себя косынку и пошла увольняться. Однако дойти до кабинета начальства ей не было суждено и она удавилась нахуй. Заебалась, понятное дело, хотя приехавшие медики ей диагностировали инфаркт. Немолодая женщина, повидала виды, но любое терпение имеет предел. Сопроводил её в последний путь лишь портерт Ленина, на который она дрочила по ночам во времена своей комсомольской юности.
На следующее утро в обезьянник заявилась похмельная мать Акакия, которую подвезли байкеры из клуба «Оглушительный шептун», которые трахали её в качестве платы за извозчество. Она, вообще-то, не очень-то хотела возвращаться, но звонки из ментовки заебали и она решила  приехать за сыном. Зелибобов объявил ей неподъёмную цену выкупа в денежном эквиваленте, но зная, что таикх денег у семьи Спермоглотовых не водится, ласково намекнул, что она может  расплатиться и натурой. Пустив её по кругу всем отделом, решили докинуть ей вдовесок и Богдана, потому что его мать давно сгнила в канаве, а батю трахать было западло. Пока она, вся в конче, пыталась снять испорченный макияж влажными салфетками, к ней вывели братьев. Подгоняя пацанов подсрачниками, она взялась причитать:
– ****ый твой рот, гнида! Заебал, блять, родила на свою голову, блять, дома нельзя оставить. Какого *** ты вообще на улицу попёрся, ебланоид?
–Так я жрать хотел, ты не оставила нихуя.
– Ты мне мозги не еби, у нас кошка позавчера сдохла – кто доедать будет?
–Так Манька сифозная была!
–Так и я сифозная, и что теперь? От матери отречёшься?
– Ну и отрекусь, раз такая ***вая, что пожрать не оставила!
– Ах ты мразь ****ь, как с матерью говоришь, паскуда? Давно ****ы не получал?
– А хули ты мне сделаешь?
– Гондон, сука! – мать схватила Акакия за ухо, вытащила из-за пазухи нож и ***нула Акакию по мочке.
– Бля-я-ять!
 – Не рыпайся, гнида, а то по горлу ёбну!
– Пусти, сука!
– ****ота малолетняя!
Наблюдая за этим со стороны, Богданчик невозмутимо ковырялся в очке. Скатывал найденное в шарик и размышлял, откуда же у него в жопе пластилин, круча-верча его в руках и пуская слюни на лапы. Ему, по большому счёту, не то что бы было похуй на семейные разборки матери с сыном –  он в целом плохо понимал что происходит. Поэтому продолжал «изучать» шарики непонятного происхождения.
–  А ты хули вылупился, ****ь?
– А?
– *** на, Богдан! Ты здесь каким хуем оказался?
– Мы погулять вышли.
– Заебись погуляли! Вы как в ментовку загремели?
– Ну, я это, мы пошли, там хавка лежит, ээ, потом Виталя, и я, ну… уээээ, - Богдан снова начал блевать.
– ****ец. А Ебаклак где?
– Батя… Ээ… Уэээээ, - Богдан снова проблевался.
– Весь в отца.
Акакий с отрезанной мочкой попытался свалить, но мать ***нула ему вслед сумку и сбила его с ног, села ему на спину и отрезала ухо.
–Голодный падла, кушать хочешь, да, сыночка? Щас я тебе накормлю, засранец! – она приставила сыну нож к глотке и и стала насильно пихать Акакию в рот его же ухо. Тот лишь смыкал губу и мычал то ли от боли, то ли просто из вредности припирался и не хотел открывать пасть.
– А..а-а..Акакий, ты не будешь? Давай я доем? – вклинился Богдан
– Иди нахуэаэы, – мать пропихнула ухо в глотку, и Акакий подавился. Мать схватила его за волосы и стала ***чить об асфальт.
–Жри гадёныш! Вкусно? Нет??? То-то же, чтоб на всю жизнь запомнил! А ты, – она обратилась к Богданчику – смотри внимательно, чтоб тоже неповадно было, а то я твоему папашке всё расскажу, он тебе такое…
Богдан, испугавшись расправы отца стал жалобно скулить и плакать. Сквозь бульканье соплей было слышно только «Не надо папу, не надо»
–Хули ревёшь, ****ота? Как с петухами ****ься за тушёнку, это мы горазды, а чуть что «Не надо, не надо», - она передразнила Богдана. – На каждое действие есть противоде… Производель… Прапрыпе… Да пошли на ***! – мать харкнула на лежащего Акакия и пошла домой отсыпаться.
Акакий проглотил, прокашлялся и поплёлся за матерью, сдерживая ладонью потоки крови. Богданчик же отправился за ними тупо потому, что забыл, где живёт.
На следующий день Париж взяли нацисты.