Часть 3 Перейти рубикон Глава 12 Галльские хитросп

Глава  12

ГАЛЛЬСКИЕ  ХИТРОСПЛЕТЕНИЯ

In hostem omnia licita.
По отношению к врагу
все дозволено.


I.

Огромная плодородная равнина, хлеб и железо, кожа и текстиль – вот что представляла собой провинция, которую предстояло открыть и завоевать Цезарю. Но даже та ее маленькая часть, что уже принадлежала Риму и называлась Цизальпинской Галлией, представляла собой предмет зависти любого наместника. Она давала возможность получить золото и деньги, много золота и денег.
Цель завидная, но для него на сегодня не основная. На этот раз он ставил перед собой совершенно другие задачи.
Первая из них – это мощная, боеспособная армия, численностью не менее восьми полноценных легионов. Стремившееся к получению римского гражданства население Цизальпинской Галлии отлично обеспечивало бесперебойный набор рекрутов, мечтавших о славе, деньгах и землях в границах республики. Ведь именно последние делали легионеров настоящими гражданами Рима.
Для чего ему была нужна армия? Глупый вопрос. На юге от провинции, в которую он ехал, прямо за его спиной лежала совершенно беззащитная Италия и бесстыдно раскинувшийся Рим, готовый быть изнасилованным тем, кто владел достаточным для этого войском. И теперь (Цезарь был просто уверен) это будет не кровавый диктатор Сулла, не талантливый полководец, но недалекий политик Серторий и не глупый самодовольный Помпей. Он наверняка знал имя будущего повелителя Рима – Гай Юлий Цезарь. Он хотел и стремился к этому. Он был полон планов и намерений. Теперь-то он прекрасно понимал, что никакая народная популярность не обеспечит того, что может дать армия. Плебс нужен, но нужен лишь для рукоплесканий; покорный, радующийся жизни, сытый и беспрекословный плебс. Народ, взирающий с благоговейным ужасом на обнаженные гладиусы его легионов. И еще горстка трепещущих сенаторов, которых он просто сожмет в своем кулаке, сожмет и заставит сделать все, что необходимо. Дряхлеющей стране нужны свежие идеи, свежие решения, свежая кровь; пускай даже ценой кровопускания. Дай Юпитер, чтобы оно оказалось безболезненным!
Все сказанное выше Цезарь осознал еще в Лузитании и утвердился в собственном мнении в период консульских выборов. Он не делился этими мыслями ни с кем. Из осторожности и понимания того, что никто не в состоянии осознать всю полноту его устремлений. Единственный человек, перед которым он слегка приоткрыл завесу тайны, была Аврелия.
- Ты достиг вершины, Гай Юлий, - сказала ему мать накануне отъезда. – Ты консул. Твой отец не смог стать им…
- Он просто слишком рано умер, матушка, - мягко возразил Гай Юлий: ему вовсе не хотелось ссориться с ней перед столь долгим расставанием. 
- Вряд ли, - упрямо покачала головой женщина. – Мой муж не стремился к консулату. Ему не хотелось увеличить славу рода. Твоему отцу хватало книг и размышлений. Мир выдуманный был ему ближе, чем реальный мир.
- Что в этом плохого? – попытался сопротивляться Цезарь.
- Ничего. Ничего, кроме того, что жизнь не терпит мечтателей. Она переваривает их, не оставляя следов. Кто уже сейчас вспоминает о Гае Юлии Цезаре Старшем? Ты, я, твоя сестра Юлия, да еще, может быть, парочка одряхлевших рабов. И все. Зато твое имя вошло в историю навсегда. Ничто не способно зачеркнуть «консульство Цезаря»! – Аврелия помолчала, прикрыв глаза ладонью, затем с тревогой посмотрела на сына. – Но что же дальше? Ты ведь еще молод и полон сил! Пять лет в Галлии, триумф и новое консульство? А потом, возможно, еще одно? Это немало, Гай Юлий. Немало для любого из римских политиков. Но ведь, сын мой, я слишком хорошо знаю твой неугомонный характер. Для тебя это так ничтожно, и ты не остановишься на уже достигнутом величии. Так что же будет дальше, Цезарь?
Он откинулся в кресле, опершись подбородком о кулак правой руки, и задумался. Потом принялся говорить, говорить ровно, тщательно подбирая и взвешивая свои слова:
- Жизнь человека коротка; ее продолжительность определяется здоровьем и благоволением богов. Жизнь государства зависит от способности его правителей принимать решения, от их правильности и скорости реагирования на окружающую обстановку. Чем крупнее становится государство, чем шире раскидываются его границы, тем тщательнее, продуманнее и тверже должны быть решения. Наша республика пережила свой наивысший подъем и неуклонно катится к упадку. Сверху продажные болтуны, снизу разленившийся народ, по сторонам набирающие силу соседи. Это конец, матушка, который осознается многими. Так думал Цинна, подобные мысли тревожили Суллу. Однако оба совершили одни и те же ошибки. Оба примешали к политике личную месть, и оба пытались укрепить грозящее рассыпаться здание республиканского строя. Я хочу другого.
- И чего же хочет мой сын? – Гай Юлий попытался уловить в словах матери скрытую иронию, но ее не было; существовали лишь забота и желание понять, и тогда он продолжил.
- Сильная единоличная власть. Мощная и мобильная постоянная армия. Крепкий аппарат государственных чиновников, принимаемых на должность на постоянной основе. Отлаженная банковская система. Разветвленный фискальный аппарат. Что это даст? – задал он сам себе вопрос и тут же ответил на него, опережая ее возможные возражения. – Быстроту принятия решений. Четкость их исполнения. Стабильность политической линии. Ее силовое и финансовое обеспечение. Своевременность и гибкость любых реформ. Рим станет сильным как никогда, и наши соседи содрогнутся от нашей мощи!
- Хочешь возродить царскую власть? – совершенно серьезно спросила Аврелия.
- Вряд ли, - пожал плечами Цезарь. – Пусть лучше назовут это диктатурой с неограниченными полномочиями и временем. И пусть останется сенат и институт выборных магистратур. Но пусть они занимаются глобальной стратегией без вмешательства в тактику и с одобрения диктатора.
- Прекрасно, - она по-прежнему оставалась пытающимся добросовестно понять смысл сказанного собеседником, – но лишь до той поры, пока боги не призовут тебя в царство Диспатера. А что будет потом? Уверен ли ты, что следующий диктатор продолжит начатую тобой политику?
- Я назначу своего преемника еще при жизни. Я воспитаю его и потребую, чтобы он также поступил со своим преемником. Я законодательно закреплю механизм передачи власти.
Аврелия молчала довольно долго. Молчал и Гай Юлий. Он впервые высказал свои мысли вслух и сам немного опешил от их смелости. Он ждал возражений, однако их не последовало. Мать медленно поднялась из кресла и подошла к нему. И Цезарь вдруг увидел перед собой не властную, ироничную, готовую противостоять любым невзгодам сильную матрону, но пожилую, утратившую былую мощь, беззащитную в своей любви к нему женщину. Она не позволяла себе расслабиться ни на минуту все те годы, когда он шел к вершинам власти, а вот теперь поддерживавший Аврелию стержень распался. Мать протянула к сыну слегка подрагивающие руки; он поймал их и уткнулся лицом в покрытые старческими морщинками и темными пятнами ладони. 
- Матушка, матушка, матушка, - сердце Цезаря защемило от внезапно нахлынувшей жалости; он едва сдерживал навернувшиеся на глаза слезы. 
Женщина ласково погладила Гая Юлия по все еще темным, но густо подбитым сединою волосам и прошептала:
- Я буду молить богов, чтобы они были благосклонны к тебе, мальчик мой. Не сердись, потому что срок предстоящего расставания слишком долог, и, кто знает, удастся ли нам увидеться еще хотя бы раз. Не сердись на свою старую мать, но я все же скажу тебе. Цезарь, таких людей, как ты, больше не существует. Имея остро отточенный трезвый политический ум, одновременно ты обретаешься в плену волшебных иллюзий. Ты мечтаешь внести строгий порядок в порожденный из хаоса мир. А это невозможно. Человеческая жизнь лишена всякого божественного смысла. Ты можешь спорить со мной, но, поверь, придет час, и ты поймешь мои слова и согласишься с ними. Смыслом нашу жизнь наполняем только мы сами. Семья, дети, деньги, власть, творчество, бесконечные войны и сражения – все это люди выдумали для того, чтобы оправдать свое пребывание под солнцем, чтобы уход в мир теней не казался им слишком уж печальным. И каждый наполняет собственную жизнь по-своему. И у каждого есть своя «правда», вынужденно подчиняющаяся кое-как слепленным законам сообщества. Ты же мечтаешь о единой правде и едином порядке для всех. Цезарь, тебе никогда не привести их к счастью. Ты будешь предлагать им лучшее будущее, но они, скорее всего, этого просто не поймут. И все же, не подумай, что я отговариваю тебя. Твои иллюзии – это твоя «правда». Ты живешь ею. Это твой смысл. Пусть боги хранят тебя, сын мой, и пускай твои разочарования не будут очень болезненными! 
Аврелия отняла ладони от его головы, развернулась и быстро вышла из комнаты: она не хотела, чтобы Цезарь видел ее слезы.

*    *    *

Вторая задача, которую ему предстояло решить в Галлии, была ненамного легче первой. Вверенную ему в управление провинцию населяли десятки племен, каждое из которых имело свои устремления, свои мечты и чаяния. Общим у них было одно: все они ненавидели Рим и римское господство. Надо сказать, что Вечный город платил им той же монетой, однако со времен нашествия тевтонов и кимвров и боялся тоже. А потому безжалостно расправился с наиболее значительным племенем кельтов - арвернами. Выросшее на останках арвернской державы царство эдуев римляне постарались привлечь на свою сторону, даровав им титул «друга и союзника Рима».
Вот именно к столице эдуев – Бибракте Цезарь и спешил во главе своего десятого, испанского легиона и трех других, спешно набранных в Цизальпинской Галлии. К этому моменту все новобранцы прошли трехмесячное обучение под руководством опытных центурионов и легатов, а потому внешне Гай Юлий не делал никаких различий между солдатами. Но все легионеры «десятого» прекрасно знали, что до конца полководец доверяет им и только им, тем когортам, которые прошли с ним каждый метр по дорогам мятежной Лузитании.
Готовый к любым неожиданностям, десятый легион шел впереди, дробно печатая шаг по последним километрам мощеных дорог. Они шли по «своей» земле, прекрасно понимая цену понятию «свой», шли и знали, что с каждым шагом уходят от мира италийских земель, приближаясь к неизбежной галльской войне.
 Неизбежной хотя бы потому, что «друзьям» из племени эдуев противостояли воинственно настроенные соседи - секваны. Секваны, которых поддерживал вождь германского племени свевов Ариовист. Хитрый король перешел Рейн, обещая помощь секванам против эдуев, перешел двенадцать лет назад и за все последующее время сумел перевести за собой почти все свое племя. Плата за «защиту» оказалась почти непомерной: сто двадцать тысяч свевов изрядно потеснили своих гостеприимных хозяев. Однако очутившиеся между эдуями и германцами секваны лишь вынужденно молчали в надежде на чудо.
Казалось бы, для Рима нет ничего проще! Послать экспедиционный корпус на помощь «друзьям и союзникам», чтобы вместе вышвырнуть зарвавшихся захватчиков назад за Рейн. Но нет. Наоборот, будучи консулом, Цезарь принял в Риме послов Ариовиста. Милостиво принял и послов, и их дорогие подарки. Принял и убедил сенат сделать германского царя не меньшим, чем эдуи, «другом римского народа», после чего доведенные до отчаяния секваны оказались прочно зажаты между двумя союзниками Рима.
Абсурд? Следствие донельзя распространившейся коррупции? Политическая недальновидность? Ни то, ни другое, ни третье. Все дело заключалось в том, что в Галлии существовала и набирала силу еще одна сторона. Ею было стесненное Альпами четырехсоттысячное племя гельветов, страстно мечтавшее выбраться за пределы своей маленькой горной страны. И как ни странно, среди гельветов нашелся достаточно дальновидный политик, сумевший прекрасно перенять римскую тактику. Оригеториг обратился сразу и к эдуям, и к секванам. Обратился тайно: и потому, что не являлся главным на совете гельветских вождей, и потому, что не хотел, чтобы его замысел оказался преждевременно раскрыт кем бы то ни было. Он встретился с Кастиком, сыном царя секванов Катаманталеда, и Думноригом, братом предводителя эдуев Дивитиака. Вторые лица сошлись на равных и поклялись помогать друг другу ради великой идеи, ради объединения трех могущественных племен в единый союз кельтов, способный противостоять даже самому Риму.
Каждый пообещал каждому помощь в борьбе за верховную власть в своем племени. Оригеториг даже выдал замуж за Думнорига собственную дочь. Роковая ошибка! Мятежный вождь сразу же привлек к себе внимание и остальных предводителей гельветов, и, что еще хуже, шпионов римлян. Вбросить же сомнения в головы властителей дело совершенно плевое. Оригеторига вызвали на совет племен, однако Рим решил действовать наверняка, опасаясь слишком уж зажигательных речей и умения убеждать, которыми славился Оригеториг. Составленный отравителями яд оказался быстрым, и совет вождей собрался попусту.
Союз заговорщиков распался, но не исчезла посеянная в горячих головах идея объединения и общего противостояния всем угрозам сразу: и наглым германцам, и не менее наглым римлянам. Тогда-то гельветы и решились на безрассудный шаг. Они пережили зиму, собрали остатки прошлогоднего урожая, сожгли родные поселения и в начале весны тронулись с насиженных мест всей своей четырехсоттысячной массой. Они спешили к обещанным плодородным землям, чтобы успеть засеять их и собрать новый урожай.   
Итак, «дружественные» эдуи, «дружественные» свевы и секваны, и недружественные гельветы. И каждая из вершин этого «треугольника» просто мечтала посмотреть, какого цвета римская кровь. Цезарю же предстояло совершить практически невозможное: не только не дать объединиться ни одной из трех сторон, но и камня на камне не оставить от мечты кельтов о союзе племен против Рима. Ариовист и секваны против эдуев, гельветы для устрашения Ариовиста, и, самое главное, - стравить эдуев и гельветов между собой.

*    *    *

Бибракта встретила их весенней распутицей грязных улиц, сырой промозглостью большого царского дома и плохо скрываемой неприязнью во взглядах окружавших их галлов.
Легионеры стали лагерем за чертой города. К Дивитиаку Гай Юлий отправил молодого Азиния Поллиона.
- Царь ожидает тебя к ужину, Цезарь. Тебя и твою свиту, - доложил вернувшийся в течение часа младший трибун. – Еду для легионеров доставят в лагерь до захода солнца.
- Как тебе «столица»? – усмехнувшись, похлопал Поллиона по плечу младший Красс.
- Да, Бибракта - не Рим, - вздохнул Азиний. – И потом, тут столько ненависти.
- Никто и не обещал, что это будет напоминать летний выезд на виллу в Кампании, - жестко бросил Цезарь, обращаясь к находившимся в палатках офицерам. – Мы во вражеской стране, мы практически в сердце врага, и никто не вправе ожидать, что нас тут будут любить. Но мы – это Рим, и мы обязаны требовать должного уважения к государству, которое мы здесь представляем. Лабиен, останешься в лагере! Никакого отдыха до тех пор, пока частокол и ров не станут достаточно прочными и глубокими. Со мной отправятся Красс, Поллион, Крисп и первая центурия десятого легиона. Остальным отдыхать и ждать нашего возвращения.
На сборы ушло около двух поворотов клепсидры. Они находились в пути больше недели, они устали, продрогли от сырых ночей и прочно впитали в кожу въедливую дорожную грязь, но они были римлянами. А потому по улицам Бибракты шагали не измученные, поросшие щетиной, неопрятные мужланы с оружием, но сошедшие с небес полубоги в начищенных до блеска доспехах, сверкающих шлемах и улыбках на выбритых до синевы щеках. 
Царь встретил их, сидя на деревянном троне.
- Сенат и народ Рима приветствует тебя, царь Дивитиак! – Цезарь остановился на положенном этикетом расстоянии, ожидая дальнейших действий предводителя эдуев.
Приемный зал представлял собой длинное, около ста шагов помещение с деревянными столбами, на которых покоились поддерживавшие крышу тяжелые стропила. Невысокий потолок плавал в дыму расставленных вдоль прохода жаровен. Было душно. Пахло потом и прелой шерстью галльских плащей. Ни одной женщины. Суровые, покрытые шрамами, бородатые мужские лица. Настороженные взгляды из-под косматых бровей. Они тоже ждали, ждали, чем ответит римлянину их царь.
Дивитиак замешкался лишь на секунду. Уже через мгновение этот довольно грузный пожилой человек, сойдя со своего небольшого возвышения, спешил, чтобы подхватить протянутую для рукопожатия руку.
- Вожди и народ эдуев рады, Гай Юлий Цезарь, в твоем лице приветствовать сенат и народ Рима! Ничто не может быть дороже гостеприимства. Но вдвойне радостно принимать у себя в доме тех, кого можно назвать другом.
Он явно лебезил перед ним, этот царек. Лебезил, несмотря на то, что Цезарь уловил не один брошенный в направлении Дивитиака презрительный взгляд его соплеменников.
- Позволь представить тебе членов государственного совета, - подхватив Гая Юлия под локоть, вождь повел его вдоль выстроившихся у трона галлов.
Их было много, не меньше семидесяти. А потому Цезарь запомнил только двоих. Амбиориг. Высокий седой старик с резным посохом в руках и стягивающей густые седые волосы золотой нитью. Верховный друид эдуев. «Местный великий понтифик», – иронично подумал про себя Гай Юлий. Ему еще только предстояло столкнуться с ролью друидов в политической жизни Галлии. Второй человек, на которого обратил внимание Цезарь, отличался от остальных богатством золотых украшений и тем, что его плечи покрывал плащ из ткани, подбитый внизу толстым слоем меха: плащи остальных галлов, в основном, являли собой выделанные звериные шкуры. Кроме того, молодой эдуй, которого представили как Думнорига, чем-то неуловимо напоминал самого Дивитиака.
- Родственник? – шепнул на ухо царю на последовавшем за представлением вождей ужине Гай Юлий.
- Брат, - также вполголоса ответил царь. – По отцу. Матери у нас разные. Как, впрочем, и мы сами. Но это уже политика. Поговорим об этом позже. А сейчас ешь и наслаждайся. Ты же мой гость.

*    *    *

Однако позже поговорить не удалось. Сам Цезарь пил мало, зато Дивитиак дал волю собственному чревоугодию. Из-за стола царя вынесли буквально на руках.
- Время позднее, римлянин, - сказал, приближаясь к Гаю Юлию, Думнориг. – На улице глубокая ночь. Дивитиак распорядился отвести тебе покои здесь, во дворце. Пойдем, я провожу.
- А те, кто со мной.
- Не волнуйся, - пожал плечами эдуй, – их разместят достойно.
- Саллюстий, - обратился Цезарь к находившемуся рядом Криспу. – Позаботься о том, чтобы расставить караулы у дверей.
- Не беспокойся, римлянин, - усмехнулся брат царя, – перерезать гостю глотку не в наших обычаях.
- Я беспокоюсь не о ваших обычаях, - одернул галла Гай Юлий, – а о дисциплине своих солдат.
Они прошли длинным коридором, заканчивавшимся отдельным помещением. Украшенные шкурами деревянные стены, затянутое бычьими пузырями маленькое окошко, те же чадящие жаровни и широкое, крытое одеялом на меху, ложе. С появлением мужчин из-под одеяла выскользнули две обнаженные девушки. Смущенно подобрав с пола одежду, они исчезли в дверном проеме.
- Рабыни, - пояснил Думнориг. – Грели тебе постель.
Брат Дивитиака прошелся взглядом по комнате.
- Вода для умывания. Вино, если захочешь пить. Углей до утра хватит. Что-нибудь еще?
- Нет, пожалуй. Благодарю тебя.
- Ну и прекрасно, - Думнориг двинулся к выходу, но задержался на пороге. – Располагайся, как «дома». Женщина придет к тебе чуть позже.
- Женщина? Мне не нужна женщина? – отрицательно покачал головой Цезарь.
- Ничего не могу поделать, - пожал плечами галл. – Это приказ царя.
Дверь захлопнулась. Гай Юлий остался один впервые за долгое время перехода. Он расстегнул застежки палудамента, положил плащ на столик и вытащил из ножен гладиус. Меч – в изголовье. На всякий случай, по давно заведенной в походах привычке. Воин не должен оставаться без оружия. Избавившись от доспехов, он остался в одной шерстяной тунике. Вода в медном тазике оказалась еще теплой, и приятно освежила лицо и руки.
Цезарь лег под одеяло, хранившее только что созданный рабынями уют, заложил руки за голову и, потянувшись всем телом, задумался.
«Женщина». Последней его женщиной была Кальпурния. После не по возрасту бурной страсти накануне его отъезда они лежали на подушках: он, закрыв глаза, погружаясь в сладкую полудрему; она, опираясь на локоть и внимательно изучая очертания лица и тела мужа. 
- Почему ты не спишь? – он внезапно вздрогнул и приоткрыл веки.
- Стараюсь запомнить тебя, как можно, лучше.
- Для чего?
- Мне кажется, что мы увидимся теперь очень и очень не скоро.
- Максимум через пять лет, - мягко улыбнулся Цезарь. – А если дела будут обстоять неплохо, то я навещу Рим и раньше.
- Возможно, - Кальпурния отвечала спокойно, без слез и надрыва в голосе, но не холодно и безразлично. Добровольное осознание обреченности – вот как можно было охарактеризовать ее тогдашнее настроение, – однако что-то подсказывает мне: этот срок будет большим. Много большим, и многое произойдет за это время.
Сон прошел, дремотное настроение растворилось без следа. Он привстал, отгоняя нахлынувшее внезапно видение. Гаю Юлию показалось, что не жена, а сама прародительница Венера ведет с ним этот ночной разговор.
- Да, пять лет срок достаточно большой, - он снова вздрогнул и, пытаясь снять напряжение, неуклюже пошутил. – За это время ты сумеешь изменить мне не один раз.
- Не глупи, Цезарь, - женщина погладила его руку. – Я жила без мужчин десять лет, проживу и еще столько же.
- Десять лет?! – слова показались ему пророческими, и внутренне он похолодел от ужаса: четверть уже прожитого срока; он возвратится к жене таким же стариком, как Одиссей.
- Возможно, десять, а может быть и меньше. На все воля богов. Будем молить их о снисхождении. И это у тебя будет великое множество женщин, - теперь уже Кальпурния пыталась успокоить взволнованного мужа. – Такова ваша мужская физиология. Поверь, Цезарь, я не стану считать это изменами. Что бы ни произошло, будь спокоен: ты прощен мною заранее. 
Она помолчала, снова погладив его руку:
- Только, прошу тебя, вернись. Обязательно вернись.
На этот раз в голосе жены зазвенела капелька слез. Гай Юлий обнял ее, крепко прижав к себе, и прошептал:
- Я вернусь. Знай, что бы ни случилось, я непременно вернусь к тебе. И помни, сколько бы у меня, как ты говоришь, ни было женщин, - если они, конечно, будут, -в каждой из них я буду видеть тебя, Кальпурния, одну лишь тебя.
Цезарь гладил ее по вздрагивающим плечам, а потом вдруг произнес отстраненным голосом:
- У меня к тебе тоже просьба.
- Да? – слезы на ее глазах мгновенно высохли.
- Если это будет десять лет, то…, - он запнулся, – тогда позаботься об Аврелии…, ей ведь уже достаточно много….
Так они говорили в тот вечер, а сейчас он лежал и ждал женщину, первую из череды предсказанных Кальпурнией женщин.
Согретый теплом, Цезарь успел задремать, и потому пропустил ее появление. Скорее ощутив, чем увидев присутствие постороннего человека, Гай Юлий открыл глаза. Она стояла рядом, нагая, ежившаяся от немного прохладного воздуха спальни и терпеливо ожидающая, когда ей прикажут лечь под одеяло. Она ничем не напомнила ему Кальпурнию. Скорее похожа на Юлию. Молодая, хорошо сложенная, с длинными, до пояса, распущенными густыми волосами. Только белокурыми. Тлеющие жаровни давали совсем мало света, и Цезарь едва различал черты ее лица, но был уверен, что они прекрасны.
Гостеприимно откинув край одеяла, Гай Юлий уже через мгновение сжимал дрожавший комочек. Особенно холодными были ладони и ступни девушки.
- Ты совсем замерзла, - как можно мягче сказал Цезарь, охватывая ее лодыжки коленями, и поднося озябшие пальцы гостьи к своим губам.
Они лежали так довольно долго, и Гай Юлий снова задремал. Очнулся он от едва различимых, сдерживаемых всхлипываний. Тыльной стороной своей ладони он провел по щеке девушки. Потеплевшая кожа была мокрой от слез.
- Что случилось? Отчего ты плачешь?
В ответ всхлипывания перешли в рыдания. Она уткнулась лицом в подушки, предоставив Цезарю наблюдать вздрагивающие затылок и плечи.
- Не бойся, - его голос звучал ласково, почти что нежно, – я не сделаю тебе ничего плохого. Ничего против твоей воли.
- Это все равно, - услышал он ответ, прозвучавший на довольно неплохой латыни с небольшим галльским акцентом.
- Что все равно? – не понял Гай Юлий.
- Все равно, что ты со мной сделаешь, римлянин, - девушка оторвала лицо от подушки, бросив на него короткий взгляд, и тут же снова отвернулась. Цезарь готов был поклясться, что ее еле различимый в сумраке взгляд был полон ненависти.
- За что ты меня ненавидишь? Я ведь не причинил тебе никакого зла.
- Ошибаешься, - вырвавшись из мужских объятий, она села, подтянув колени к подбородку, и кутаясь в одеяло собственных волос. – Если ты возьмешь меня, то для всех я стану чужеземной подстилкой. Меня отдадут в жены за беднейшего из крестьян, а, может быть, даже за раба. Потому что никто из благородных галлов не осквернит своих рук прикосновением к римской шлюхе. Если ты выгонишь меня, не лишив девственности, то меня обвинят в небрежении к высокому гостю, и тогда или казнят, или подвергнут публичной порке, после чего моя судьба окажется столь же незавидной, как и в первом случае. А потому ты причинил мне зло уже тем, что появился во дворце, в Бибракте, в Галлии! Зло, которое уже свершилось, и его не исправить ничем!
- Ты рабыня? – спросил Цезарь после того, как обдумал услышанные слова.
- О нет, - горько рассмеялась гостья. – Ты слишком недооцениваешь галльское «гостеприимство» и… галльское подобострастие, римлянин. Я младшая дочь Дивитиака. Тебе бы не предоставили женщину ранга ниже, чем дочь вождя.
- Как тебя зовут? – ему окончательно расхотелось спать.
- Брикста, - вздохнув, ответила девушка. – Только зачем тебе это? Чтобы внести в список твоих побед?
- Нет, нет, - покачал головой Цезарь. – Просто у меня тоже есть дочь. Единственная. И она тоже молода. Ее зовут Юлия.
- Сколько ей?
- Скоро двадцать четыре.
- Замужем? – втянувшись в разговор, Брикста немного успокоилась.
- Совсем недавно. Я выдал ее замуж за человека в два раза старше.
- Ну и что, - пожала плечами девушка, – зато он наверняка богат и знатен. Лучше уж так, чем за безродного бедняка, пускай даже и молодого.
- Кто знает, кто знает, - задумчиво повторил Гай Юлий. – Укройся. Ты опять замерзнешь.
- Все равно.
- Нет, не все равно! – раздраженно повысил голос Цезарь, насильно укутывая девушку в одеяло. – Не все равно! Завтра я поговорю с твоим отцом. Он все поймет. Я поклянусь ему, что не прикоснулся к тебе даже пальцем, что мы проговорили всю ночь. Он поверит; не посмеет не поверить мне, наместнику Галлии, посланнику грозного Рима!
Брикста молчала довольно долго, словно обдумывая его слова, а потом заговорила совершенно спокойным, нравоучительным тоном:
- Ты ведь взрослый мужчина, римлянин, а говоришь словно мальчишка. Отец-то может и поверит, и не только тебе, он может поверить и мне. А вот как быть с остальными вождями? Как быть с дядюшкой? Думнориг спит и видит себя на троне эдуев. Он будет только рад любому грязному пятну на репутации брата. Амбиориг поддержит его. Друид не любит моего отца за потакание прихотям Рима. Другие порадуются моей беде не меньше. Так что твои слова – не выход. Они противоречат законам нашей жизни. Вековые устои силой не исправить. К тому же, римлянин, ты слишком самоуверен. Галлия – не Рим. Внешняя покорность здесь не гарантирует тебе ничего, абсолютно ничего. Они будут улыбаться тебе в лицо и ждать момента, чтобы вонзить нож в спину. Так что не обольщайся, римлянин. Распутать галльский клубок не так легко, как может показаться на первый взгляд.
- Гай Юлий. Меня зовут Гай Юлий Цезарь. И я не обольщаюсь.
- Вот и прекрасно, - он уловил на лице девушки подобие улыбки.
- Сколько же лет тебе? – задал вопрос Цезарь, уходя от политики.
- Двадцать.
- И ты еще не была замужем?!
- У нас сначала выдают замуж старших. А у меня пять взрослых сестер и замужем из них только четыре. Моя очередь еще не подошла. И теперь не подойдет вовсе.
Они проговорили почти до самого утра. А когда за оконцем забрезжил серый рассвет, Брикста решительно припала губами к его губам.
- Возьми меня, Гай Юлий.
- Для чего? – отстранился он, переводя дух.
- Если я забеременею, то навсегда останусь незамужней, но и не покину дома своего отца. Это лучше, чем нищета или смерть.

*    *    *

Цезарь попытался вызвать Дивитиака на откровенный разговор уже на следующий день. Однако в этот день «гостеприимный» хозяин устроил для гостей охоту. А еще через день был новый пир. И снова охота, и снова угождение чревоугодию. Так продолжалось почти три недели, в течение которых Гай Юлий был вынужден находиться во дворце царя. И каждую ночь в течение всего этого времени к нему приходила Брикста.
В последнюю ночь она прильнула к Цезарю, довольно прошептав ему на ухо:
- Сегодня я принесла жертву великой богине. Все еще не точно, но мои женские дни задержались уже на целую четверть луны. Это просто отлично, Гай Юлий. А я почти счастлива, во всяком случае, счастлива настолько, насколько можно быть счастливой в моем положении. 
Вторую новость принес ворвавшийся под утро в спальню Поллион:
- Цезарь, разведчики донесли Лабиену, что гельветы снялись с места и движутся по направлению к Генаве в намерении перейти через реку на земли эдуев!


II.

Он мог позволить себе расслабленность, но если подступала опасность, то Цезарь мгновенно собирался и действовал быстро и решительно.
Прежде, чем покинуть Бибракту, Гай Юлий заставил Дивитиака привести всех вождей эдуев к присяге на верность Риму и его наместнику. После этого он потребовал от царя, чтобы девятьсот галльских всадников под командованием Думнорига прибыли в лагерь римлян не позднее вечера. Подобное требование позволяло одновременно пополнить небольшой кавалерийский отряд римлян и держать при себе брата Дивитиака в качестве заложника.
Расставаясь с повелителем эдуев, Цезарь шепнул ему на ухо:
- Не вздумай трогать Бриксту. Во-первых, она беременна, а, во-вторых, я очень тебя прошу об этом.
Слова «очень прошу» щелкнули по слуху галла жестким приказом, заставив Дивитиака вздрогнуть от неожиданности и страха.
Той же ночью Публий Лициний Красс, собравший по приказу наместника кавалерийские алы всех четырех легионов, рысью двинулся в направлении Генавы. На него возлагалась самая ответственная миссия: разрушить мост через Арар, чтобы воспрепятствовать переправе до подхода основных сил. Вместе с римлянами двигалась и конница Думнорига.
Поручив Лабиену с одним из четырех легионов охранять лагерь, с оставшимися тремя Цезарь выступил быстрым маршем вслед Крассу, одновременно отправив Криспа в Цизальпинскую Галлию спешно набрать еще два легиона. Начинались военные действия, и обстановка позволяла ему произвести дополнительный набор рекрутов. И поскольку на этот раз времени на обучение новобранцев не было, Гай Саллюстий имел приказ призывать под римские знамена проверенных ветеранов.
Все получилось как нельзя лучше. Когда передовые отряды гельветов вышли на берег Арара, моста через реку больше не существовало, а на противоположном ее берегу, выстроившись цепочкой, стояла римская кавалерия.
Попытки навести переправу заняли у гельветов больше двух недель. Цезарь не только успел занять удобную для военных действий позицию, но и получил известие, что легионы Криспа находятся от них в одном дне пути.
Имея более чем троекратное превосходство в военной силе, гельветы все же не рвались в бой. А потому вожди племени предложили Риму переговоры. Цезарь принял их в своей палатке.
- Мы не несем с собой войны, римлянин, - после обмена приветствиями с пафосом в голосе обратился к нему через переводчика старший из трех предводителей племен, Наммей.
- Да? – иронично поднял брови Гай Юлий. – Тогда что же может нести на своих плечах такая толпа народа?
- Это же женщины, старики и дети! – развел руками Дивикон.
- Да, но среди них почти сто тысяч вооруженных мужчин! - нарочно копируя движения кельта, также раскинул ладони Цезарь.
Веруклетий был настроен более прозаично:
- Наши земли истощены, римлянин. Наши люди недоедают. Наши дети умирают оттого, что матерям нечем их кормить. Из-за голода мы не можем оставаться там, где жили. К тому же с севера на нас постоянно совершают набеги германские племена. Гельветы на грани полного уничтожения. Вот что заставило нас сняться с насиженных мест.
- И только это? – Гай Юлий пристально посмотрел в глаза собеседнику.
- Да, только это, - не сморгнув, ответил вождь.
- И где же вы намерены отыскать свой новый приют? – наигранная ирония постепенно покидала наместника, уступая привычной жесткости формулировок.
- Берега средиземноморья теплы, приветливы и плодородны, - снова вступил в разговор Наммей.
- Но ведь и там живут люди. С чего вы взяли, что ваше появление будет воспринято ими с радостью?
- Это наши проблемы, римлянин, - нахмурился Наммей. – Разве у Рима нет других нуждающихся в разрешении вопросов? Зачем тебе лишняя обуза? Пропусти нас, и расстанемся с миром. Со своими сородичами мы разберемся сами.
- Запомни, галл, - Цезарь поднялся, давая понять, что разговор окончен, – Рим интересует все, что касается его друзей и союзников; все, что находится вблизи его границ и в пределах его интересов. А интересы Рима достаточно широки. Я подумаю над вашими словами.
- Поторопись с ответом, римлянин, - в прощальных словах Дивикона вполне явственно читались плохо скрываемая угроза и раздражение.
- Надеюсь, что два дня – не слишком большой срок для принятия решения, - спокойно ответил Гай Юлий.

*    *    *

Все это время он использовал, чтобы построить в нескольких километрах выше по течению Арара свою собственную переправу. То, на что у гельветов ушло две недели, Цезарю удалось сделать за отпущенные фортуной два дня.
Отдав приказ Крассу и Криспу любой ценой перекрыть кельтам путь к побережью, он с двумя легионами перебрался через реку и вышел в тыл противнику.
Гельветы начали движение сразу же, как только получили послание с отказом. Первыми на другую сторону Арара ступили вооруженные воины. За ними потянулись обозные повозки с домашним скарбом и походными палатками. Поднимая тучи пыли, медленно плелись стада овец и коров. Галдели куры и гуси. То здесь, то там раздавался детский плач и успокаивающие причитания женщин. Завершить переправу предстояло прикрывавшим ее сзади мужчинам тигуринского пага.
Римляне показались во вражеском тылу совершенно неожиданно. Не теряя строя, когорты десятого легиона стремительно двинулись на столкновение с противником. Шесть тысяч против тридцати. И все же сомкнутые ряды сверкающих на солнце доспехов производили довольно устрашающее впечатление. Не дойдя сотни шагов, передний ряд римлян расступился, пропуская вперед лучников и легковооруженных солдат вспомогательного корпуса, каждый из которых нес метательные дротики.
Небо потемнело от взлетевших в высь стрел и копий. Первые крики, первая кровь и первые потери заставили кельтов устремиться в атаку. Однако когда размахивающая топорами и мечами лавина достигла римских рядов, легкая пехота успела скрыться за спинами вновь сомкнувших ряды легионеров.
Лязг оружия напрочь перекрыл все остальные звуки сражения. Гельветы накатывались вновь и вновь, разбиваясь о практически неподвижный ряд щитов и выставленных пик второго эшелона легионеров. Отходя к берегу, каждая новая волна атаки оставляла за собой десятки искалеченных мертвых тел. И каждый раз, перешагивая через них, римляне продвигались на два-три метра вперед, все больше и больше оттесняя противника к переправе.
Цезарь следил за битвой с небольшого возвышения на холме, за которым расположился другой его легион. Гай Юлий ориентировался по ярко окрашенным плюмажам центурионов, «отщипывая» манипулы резерва и посылая их туда, где перья на шлемах офицеров оставались на месте или колебались на несколько шагов назад.    
Два часа боя полностью истощили наступательный порыв тигуринцев. Паг понес невосполнимые потери. Не причинив сколько-нибудь ощутимого урона римлянам, кельты потеряли более двенадцати тысяч убитыми. Пленных не брали. Раненых гельветов добивали легионеры третьего эшелона, добивали тут же на поле боя короткими, по гладиаторски точными ударами гладиусов.
Наммей пытался организовать действия своих воинов, все больше и больше ощущая безуспешность этих попыток. И тогда вождь сорвался. Повернув коня в сторону, он с отрядом кавалерии попытался обойти римские порядки, но не для того, чтобы ударить им в спину, а для того, чтобы добраться до расположившегося на холме Цезаря.
Гай Юлий ответил быстро. Видя, что армия гельветов на время обезглавлена, наместник отдал приказ вступить в схватку ветеранам третьего эшелона. В ход пошли клинки мечей. Столкновение практически сразу приобрело характер хаоса, разбившись на множество островков отчаянного сопротивления. Но даже в этой ситуации легионеры пытались контролировать действия друг друга, прикрывая тех, кто сражался рядом, и не допуская лишних потерь.
Усиливая наступательный порыв, Цезарь бросил в бой все резервы, оставив возле себя только одну когорту. Именно ей и пришлось столкнуться с атаковавший холм лавиной из двухсот всадников. Сражение придвинулось вплотную, но он не опасался за свою жизнь ни одного мгновения. Отлаженный механизм действовал четко. Солдаты первой центурии опустились на одно колено, прикрываясь щитом и выставив вперед упершиеся в землю копья. Вторая и третья сотни встали за их спинами, готовые отразить тех из всадников, кто попытается заставить коней совершить прыжок за спину первой линии обороны. Натянувшие тетиву лучники били практически в упор, выбрасывая кельтов из седла и опрокидывая жалобно ржущих раненых лошадей. В поднявшейся круговерти нашлась работа и для солдатских клинков.   
Цезарь оказался с Наммеем лицом к лицу. Он не искал этой встречи, зато ее искал вождь гибнущего тигуринского пага.
Огромный конь летел на Гая Юлия во весь опор, грозя смять и отбросить под несущие смерть копыта. Где-то вверху мелькнул занесенный для удара кельтский меч. Цезарь поднял над головой гладиус, намереваясь уйти в сторону, чтобы отразить удар и не быть при этом растоптанным, однако его опередил Корнелий. Выскочив из-за спины хозяина, воин нанес клинком рубящий удар по морде лошади, откатываясь из-под ее копыт. Конь споткнулся, закрутившись на месте. Наммей вылетел из седла далеко вперед и застыл, ударившись о землю.
Когда Цезарь подошел к нему, кельт еще дышал. По разбитому лицу текла кровь. Кровь вырывалась и изо рта при каждом движении тяжело вздымавшейся груди. Наммей открыл полные боли и ненависти глаза, попытался что-то сказать, но замер, не произнеся ни единого слова. Жизнь покинула тело. 
- Септимий, а ведь ты еще хорош для своих-то пятидесяти лет! – восхищенно обнял слегка прихрамывающего после падения Корнелия Гай Юлий. – Просто великолепен! И по-прежнему всегда готов придти на помощь. 
- Беречь тебя, Цезарь, меня просила женщина, и я обещал ей, - морщась от боли в лодыжке, ворчливо отозвался легионер. – А я привык держать свое слово. Однако и моей прыти может не хватить, если ты будешь подставлять свою голову под каждый глупый удар. 
- Ну, ладно, ладно, не сердись, друг мой. Все уже кончено. Переправимся через мост, сразу иди же к Спуринне! Пускай займется твоей ногой. Нам нужно будет спешно двигаться дальше.

*    *    *

Основные силы гельветов так и не вернулись, чтобы помочь гибнущему тигуринскому пагу. Они попытались двинуться вперед, однако встретили ряды римских легионеров. Уходя от столкновения, кельты были вынуждены идти на запад, неуклонно вторгаясь на земли эдуев. Цезарь остался доволен. Он добился формального повода к войне, оправдав и столкновение на переправе через Арар, и набор двух дополнительных легионов.
Началась изнурительная игра в «кошки-мышки». Гельветы топтали земли тех, на чей союз когда-то рассчитывали, вызывая у эдуев лишь возрастающее раздражение, а Гай Юлий не давал им повернуть к вожделенному югу, чтобы достичь теплых берегов срединного моря. Каждый раз, когда оставшиеся три пага пытались обойти римскую армию, они встречали готовые к бою построения трех легионов Цезаря. Два легиона по-прежнему наступали на пятки толпе переселенцев, неуклонно подталкивая ее все больше и больше проникать на галльскую территорию.
Обе колонны шли параллельно друг другу более половины месяца. При этом кельты страстно желали избежать столкновения с противником. Они не боялись поражения. При таком численном превосходстве гельветы могли рассчитывать и на победу. Но они опасались истощить свои силы, чтобы не попасть в зависимость от других более мощных галльских племен.
А потому Дивикон встретился с Цезарем еще раз.
- Мы не хотим войны с Римом. Наши намерения чисты, наши помыслы открыты. Война, похоже, нужна только тебе, римлянин, - вторгся в тайные помыслы наместника кельт. 
- Если бы мне была нужна война, - невозмутимо ответил Гай Юлий, – я не глотал бы вонючую пыль ваших стад, а уже давно навязал бы вам сражение. Однако я еще надеюсь на ваш разум, надеюсь на то, что вы повернете к насиженным местам.
- Там нет для нас жизни! – повторил ранее сказанные слова вождь и добавил с угрозой в голосе. – Но если ты все же хочешь воевать, то подумай. Вспомни, как полвека назад мои предки разбили консула Кассия. Некоторые из свидетелей вашего тогдашнего позора живы еще и сегодня. Ты думаешь, что победу над тигуринским пагом позволила одержать твоя доблесть? Нет, римлянин. Не доблесть, а внезапность и твое вероломство. Не доводи дело до того, чтобы история повторилась, и эти места стали символом очередного поражения римлян.
Цезарь хрустнул пальцами сцепленных в замок ладоней, и это было единственным практически неуловимым признаком его раздражения.
- Если, вождь, твои намерения действительно мирные, тогда договоримся об обмене заложниками, - Гай Юлий заведомо знал ответ на свое предложение, а потому не был удивлен, когда услышал от покрывшегося красными пятнами гнева Дивикона:
- Гельветы привыкли сами брать заложников, а не давать их, римлянин!

*    *    *

К шестнадцатому дню противостояния показались стены Бибракты. Кольцо вокруг гельветов замкнулось: Лабиен спереди, Красс и Крисп на юге, сзади два легиона Цезаря, на севере воинственные германцы Ариовиста.
Однако прошло еще три дня, прежде чем противники решились на открытое противостояние.
Состоявшийся накануне сражения в палатке Цезаря предутренний военный совет завершился неожиданно.
- Четыре легиона займут позицию на небольшой возвышенности: солдаты Сабина, Прокилла, Криспа и мой, десятый. Лабиен с двумя легионами в резерве. Тит, тебе придется регулировать отправку подкреплений в наиболее сложные участки боя. Скорее всего, это будут фланги, потому что там кавалерия гельветов попытается обойти нас, чтобы ударить в тыл. Твоя задача не допустить подобного маневра любой ценой. Помни, что пехота уступает всадникам в скорости. Следовательно, тебе придется играть на опережении.
- Не проще ли сдерживать конницу силами наших ал? – задал резонный вопрос Лабиен.
- Проще, но у Красса будет другая задача. Вместе с эдуями широким захватом обогнуть лесной массив, скрытно выйти в тыл их лагерю и напасть в самый разгар основного сражения, производя как можно больше шума и разрушений. Нет воина, который не дрогнул бы, зная, что за его спиной погибают его жена и дети. Твой выпад, Публий Лициний, окажется решающим. Поэтому не торопись, но и не медли. Дай гельветам увязнуть в столкновении с легионами, - пускай потеряют бдительность, - и лишь тогда атакуй.
Красс Младший поднял руку и сделал шаг вперед.
- Прости, Цезарь, но тогда у меня будет к тебе просьба.
- Говори.
- Арестуй этого человека! – палец легата уперся в грудь вздрогнувшего Думнорига, который вместе с братом присутствовал на военном совете римлян. – Он предатель!
Думнориг побледнел, схватившись ладонью за рукоять меча, однако присутствовавший на военном совете Дивитиак остановил его, с силой сдавив руку брата своими пальцами.
- Не делай еще больших глупостей.
- Причины? – Гай Юлий внимательно смотрел на обоих галлов. – Назови мне причины, Публий Лициний!
- В течение двух недель преследования гельветов по твоему приказу мы нападали на их продовольственные обозы. Постепенно я обратил внимание на одну странную деталь. Наши вылазки были неудачны именно тогда, когда вместе с римскими алами шли воины Думнорига. Подозрение, конечно, не доказательство. Однако я приказал своим людям установить за ним наблюдение. Сегодня ночью неподалеку от лагеря, в лесу он встречался с Дивиконом.
- Ты знал об этом? – Гай Юлий вопросительно посмотрел на Дивитиака.
- Все гораздо сложнее, чем ты можешь подумать, наместник. Эдуи верны Риму. Но так же, как в Вечном городе существуют партии и политические течения, так же есть свои интересы и среди разных слоев нашей знати. Арестуй его, если хочешь, но не спеши предавать казни. Отложи свой справедливый суд на потом. Сила убеждения подчас бывает мощнее силы наказания. 
- Согласен, - кивнул головой Цезарь, – но при одном условии. Он тотчас же укажет на тех из своих воинов, кто еще может помешать нам в бою. Мы посадим их под арест вместе.
- Я сделаю все сам, - царь по-прежнему держал руку брата в своей ладони. – Будь уверен, мои всадники не подведут тебя!

*    *    *

Беспощаднее всего сражаются загнанные в угол крысы и люди, лишенные надежды. Для гельветов вблизи столицы эдуев решалось их будущее. Возвращение к пепелищам сожженных селений равнялся для них смерти, медленной голодной смерти.
Именно поэтому туманный рассвет заставил выстроившиеся римские когорты поежиться от тревожного предчувствия. За белесой пеленой не было слышно ни заунывного воя труб, ни гулких барабанных ударов, ни даже привычных для наступательного порыва кельтов гортанных выкриков. Там, в молочных разводах холодного апрельского утра пряталось огромное чудовище. Тяжелое дыхание и дрожь земли под десятками тысяч ног, и ничего более, кроме нарастающего ощущения смертельной опасности.
И опасность прорвалась, осыпав центурии внезапно вырвавшимся из тумана дождем стрел. Римляне ответили наугад, но так и не услышали отзвука на предсмертные вскрики падающих на траву легионеров: гельветы умирали молча.
Цезарь видел, как рухнул пил первой когорты. Одна из стрел пробила центуриону шею, вторая впилась в бедро, над самым коленом. В очередном залпе рядом с Гаем Юлием пронеслось сразу несколько оперенных наконечников. Один задел плюмаж на шлеме, один впился в землю между широко расставленных ног, и еще один Цезарю удалось каким-то чудом отвести от лица, резко подняв к глазам щит. Стрела впилась прямо в верхний край, застряв между полосками металла.
- Уходи! – грубо оттолкнул хозяина Корнелий, становясь впереди. – Уходи, иначе погибнешь!
- Уйти, чтобы дать им повод бежать, так и не вступив в сражение?! Ты этого хочешь?!
- Я хочу только одного – сберечь тебе жизнь!
- Тогда стой рядом и не мешай! Горнист, труби атаку! – отдал приказ Гай Юлий и первым шагнул в направлении невидимого пока врага. – Передать по цепочке! – обратился он к ближайшим центурионам. – Держаться до конца! Умирать на месте! Раненых в спину, казню как трусов и предателей!
Широкий фронт римлян тронулся с места, ускоряя ход навстречу шумному дыханию тысячеголового монстра.
Цезарь переживал только об одном. Перед боем он приказал уменьшить глубину строя вполовину, сократив его до трех центурий. Тем самым он растягивал шеренгу настолько, что мог почти не опасаться кавалерийского охвата противника. И теперь нужно было бояться лишь безудержного натиска кельтов и надеяться на то, солнце вскоре разгонит туман, дав возможность Лабиену четко и быстро затыкать возникающие в строю дыры.
Гай Юлий уверил себя, что к полудню все будет кончено. К этому времени Красс просто обязан ворваться в лагерь гельветов. Убивать всех, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Только так можно было заставить паги дрогнуть и бежать с поля боя.   
Лязг оружия дал понять, что первые ряды воинов отыскали друг друга в редеющем белом покрывале. Цезарь увидел перед собой сразу троих, отвел щитом топор одного, скользящим выпадом принял на меч выпад второго, отбрасывая врага назад, чтобы прочертить гладиусом кровавую полосу на горле первого кельта. Третьего гельвета взял на себя Септимий Корнелий. Гай Юлий попытался сделать шаг вперед, но был вынужден отступить под рассекавшими воздух взмахами топоров новых воинов противника. Жалобно хрустнул под обрушившимся ударом щит. Державшая его рука заныла от боли. Следующий выпад оказался нацелен прямо в голову, и лишь ловкость позволила Цезарю избежать смерти: удар по шлему получился скользящим.
- Прикрыть командира! – услышал он властный призыв примипила первой центурии «десятого». 
Под ноги рухнули два мертвых кельта и раненый легионер, подняться которому просто не дали. Волна вражеских воинов накрыла его, ломая и втаптывая в землю хрупкую человеческую плоть.
Дальше все смешалось настолько, что Гай Юлий лишь успевал различать смертоносный блеск оружия и перекошенные ненавистью лица. Он рубил, колол, отбивал, наступая и отшатываясь назад, уходил в сторону и твердил про себя одно:
- Только не упасть! Только не упасть! Упавший на колени легионер – мертв!
Он скорее чувствовал, чем понимал, что римские когорты медленно пятятся назад, оставляя перед собой усеянный трупами кровавый след.
Брызнувшее солнце высветило колышущееся перед ними море людских голов. Блестящих легионерских шлемов рядом с ним было намного меньше. Однако они продолжали упорно сражаться за каждый метр этой чужой земли, значит, Лабиен справлялся с поручением. Прекрасно справлялся! Цезарь не видел, как была отброшена и рассеяна кельтская кавалерия; как был зарублен выбитый из седла Дивикон; как своевременно выравнивали прогибающийся строй римлян центурии резерва. Зато он услышал прорвавшийся сквозь шум сражения плач и вопли убиваемых безоружных детей и женщин, мычание коров и блеяние овец. А потом различил поднявшийся за спинами гельветов столб черного дыма: наполняя воздух тошнотворным запахом тлеющего скарба, шерсти и человеческой плоти, горели опрокинутые на землю повозки.
Это был конец. Более семидесяти тысяч вооруженных кельтов оказались зарублены на поле боя и при паническом бегстве. Из четырехсот тысяч гельветов, выступивших в свой безумный поход, в живых осталось немногим более ста. В основном это были те, кто по возрасту еще не скоро возьмутся за мечи, если даже когда-нибудь осмелятся на подобный безумный шаг.
Однако и потери римлян составили свыше двух тысяч убитыми и вдвое больше раненными. Цезарь занимался похоронами почти три дня, приказав гельветским старикам и женщинам предавать огню своих мертвых. А после наместник заставил остатки мятежного племени повернуть назад, к выгоревшим дотла очагам.

*    *    *

В Бибракте Цезарь разрешил и еще одну проблему. Он не тронул Думнорига, однако политическая жизнь брата царя закончилась. Отныне каждый его шаг, каждый вздох контролировался римлянами. Поддерживающий Думнорига верховный друид был найден вдруг мертвым в своей постели с посиневшими кистями и лицом. «Сердечный приступ!» - вынес, отводя глаза в сторону, приглашенный по приказу наместника для осмотра трупа Амбиорига Спуринна. Новый верховный жрец устроил предшественнику пышные похороны, после чего твердо занял позицию партии верного Риму царя. И Дивитиак наконец-то смог вздохнуть спокойно. В ближайшие годы он имел полное право не опасаться никаких посягательств на свою власть.
Вопрос с гельветами был решен окончательно, вопрос с эдуями закрыт надолго. Чтобы подготовиться к зиме и достойно завершить великолепно начатый год, Цезарю оставалось разобраться с третьей силой – с секванами и свевами во главе с «другом и союзником римского народа» Ариовистом.


III.

Новых военных действий он хотел сразу по нескольким причинам. Главная – это то, что Ариовист становился сильнее с каждым днем. Росла численность прибывающих из-за Рейна свевов. Смирившиеся со своей участью секваны заключили с ними дружественный союз, к которому примкнуло еще одно галльское племя – ослабевшие после расправ, но не смирившиеся со своей участью, арверны. Кроме того, вслед за свевами на плодородные зарейнские земли стремились перейти и другие германские племена. Ариовист становился силой, с которой приходилось считаться, а Цезарь хотел управлять провинцией единолично, без поправок на еще чье-то мнение.
Во-вторых, вождь свевов совершил довольно грубую ошибку. Пытаясь навести дружественные контакты с наместником, он опрометчиво напомнил Гаю Юлию о той взятке, что когда-то помогла Ариовисту получить желанный титул «друга римского народа». А вот подобного намека репутация Цезаря перенести не могла.
Ну и, в-третьих, к концу лета обозначившийся живот Бриксты стал мешать их ночным утехам, да и сама дочь Дивитиака поднадоела ему настолько, что военный поход был необходим для перемены места и действия.
- Я опостылела тебе, Цезарь? – проницательно спросила она в одну из последних встреч.
- Ну, что ты, - улыбнулся Гай Юлий. Он не любил разочаровывать женщин, а потому лгал в этих случаях, не задумываясь, и даже не считая свои обманчивые слова ложью.
- Опостылела, опостылела, - спокойно продолжала Брикста. – Ну и ничего. Ты лишил меня счастья замужества, зато дал счастье материнства. Отец ждет внука, а я знаю, что будет девочка. И это хорошо.
- Почему? – Цезарь был рад тому, что разговор сместился в другое русло. – Не хочешь растить воина?
- Не хочу растить труп, - быстро ответили женщина. – Внучка царя не может претендовать на престол, а потому на нее никто не будет обращать никакого внимания, по крайней мере, до того, как она достигнет возраста невесты. Внука же могут убить в любой день его жизни. Сбросить с лошади, «нечаянно» пронзить стрелой на охоте, отравить, а еще он имеет отличные шансы «утонуть» во время купания. Я не хочу рожать ребенка, чтобы затем хоронить его.
- В твоих словах есть доля правды. Несомненно, - поддакнул наместник.
- В моих словах, Цезарь, все - правда. Как правда и то, что скоро мой живот совсем отвиснет, и тогда мы расстанемся. Ты снова станешь свободным и отправишься на войну. Вы, мужчины, просто не можете без хорошей драки. Она будоражит вашу кровь, как вино или как женщины. А я буду донашивать беременность, рожать, кормить, воспитывать; а еще заведу себе взамен тебя любовника из эдуев попроще.…
- Ты рисуешь довольно грустную картину, - попытался возразить Гай Юлий, видя, как неуклонно тает с каждым словом настроение Бриксты.
- Я рисую картину жизни. Но это все будет потом. А пока, пока что ты мой, Цезарь, и только мой. По крайней мере, еще на одну ночь.

*    *    *

Неделю спустя эдуи пригласили Гая Юлия и его легатов на свой государственный совет.
Мрачное это было зрелище. В полном молчании вожди племен по очереди подходили к царскому трону, рядом с которым стояло и кресло наместника, и, глядя на Цезаря, говорили скорбными голосами. Говорили о том, что свевы угоняют их скот. Что обнаглевшие от безнаказанности германцы сжигают приграничные деревни, уводя их жителей в плен. Что под покровительством Ариовиста секваны и арверны уже начали захватывать исконные земли эдуев.
Итог жалобам подвел отлично сыгравший свою роль в этом заранее отрепетированном Цезарем спектакле Дивитиак.
- Кто, как не справедливый в своих решениях наместник великого Рима, должен взять на себя нелегкую, но почетную миссию примирить наши враждующие племена и изгнать, наконец, германцев назад, за Рейн?! Если этого не произойдет, то скоро нам придется последовать примеру гельветов и искать себе для поселения новые земли.
- Спаси нас, Цезарь! – утверждая слова своего царя, простер к Гаю Юлию руки верховный друид. – Спаси эдуев от полного уничтожения!
Тем же вечером римляне собрались на совет в палатке Цезаря.
- Они явно передергивают! – вынес свой вердикт Лабиен. – Им не нужна защита. Они просто хотят столкнуть нас с Ариовистом и загрести жар нашими руками.
- Мы не можем начинать эту войну, Цезарь, - поддержал Тита младший Красс. – Она противозаконна. Рим не имеет права выступать против собственного друга и союзника.
- Кто говорит о войне? – удивленно поднял брови наместник. – Мы отправляемся на переговоры.
- И для этого берем с собой пять легионов? – бросил с иронией в голосе Лабиен. – Разве для сопровождения мало одной когорты?
- Переговоры с «друзьями», - парировал Гай Юлий, – проходят лучше, если к ним прилагаются «веские» доводы. Довод из пяти легионов более весом, чем довод из одной когорты. Думаю, Тит, ты не можешь со мной не согласиться.

*    *    *

К концу сентября они стали лагерем у Весантиона. Без объявления войны, но и без намерения вступать в какие бы то ни было переговоры. Точнее, Цезарь не торопился начинать их. Он лихорадочно искал повод к началу военных действий.
Ариовист не выдержал первым. Покинув Весантион, он остановился в двух километрах от римского лагеря и отправил к наместнику своих послов с предложением начать переговоры. В качестве своего «довода» вождь германцев привел почти пятьдесят тысяч вооруженных свевов.
Гай Юлий принял послов милостиво, но, договорившись о месте встречи, отрядил на нее двух своих легатов, Гая Валерия Прокилла и Марка Меттия, с тремя абсолютно неприемлемыми для Ариовиста предложениями: немедленно оставить занятые земли, возвратить всех галльских заложников и убраться восвояси за Рейн. Взбешенный предводитель свевов приказал заковать обоих легатов в цепи.
Рим получил пощечину, которая нуждалась в ответе.
- Объявите легионам боевое построение! – приказал Цезарь собравшимся офицерам.
- Мы нарушаем закон, - спокойно возразил наместнику Лабиен. – Я не поведу свой легион в бой.
- Я тоже, - поддержал его Публий Лициний. – Гай Юлий, дело даже не в нас. Солдаты сами не двинутся с места. Они полны суеверий и никогда не выступят против вековых устоев нашей республики.
- Легионеры, прежде всего, никогда не нарушат воинский устав. Они пойдут туда, куда их поведут центурионы, трибуны и легаты. А суеверия? Что же, на то я и великий понтифик. Проведем перед боем необходимые жертвоприношения. Уверен, они окажутся благоприятными. 
- Их сделаешь такими ты? – не сдавался Лабиен.
- Их сделают благоприятными боги, Тит! – повысил голос Цезарь. – Потому что боги на нашей стороне! И не зли меня, пожалуйста.
- Ты собираешься играть с богами, Гай Юлий? – решился произнести легат.
- Нет, Лабиен! Но боги всегда за справедливость! А там, - полководец махнул рукой в сторону лагеря германцев. – Там томятся в цепях два наших товарища! Рим никогда не бросал своих в беде! Неужели ты предлагаешь мне сделать это?!
- Легионы, не пойдут за тобой, - упрямо повторил Тит Лабиен.
- Тогда я пойду в атаку с одним «десятым»! – вспылил Цезарь. – Он не подводил меня ни одного раза, не подведет и теперь! Мы выиграем сражение в одиночку, освободим легатов и разделим захваченные трофеи и славу победителей! Так центурионы?! – обратился он к примипилам любимого подразделения. Ему ответил гул одобрительных восклицаний.

*    *    *

- Он не сделает этого, - Красс и Лабиен беседовали в палатке Публия Лициния. – Пошумит, покричит, но отдастся голосу разума. Он всегда просчитывает каждый свой шаг.
- Он уже сделал это! – откинув полог, внутрь ворвался задыхающийся Поллион. – Он спешил все алы, посадил на лошадей пехотинцев, сделав десятый легион «всадниками», и повел свою кавалерию в бой! С ним конница эдуев. Нужно что-то предпринять, иначе он погибнет! Крисп уже построил свой легион и вывел его за ворота лагеря!
- О боги! – развел руками Красс. – Он просто не оставляет нам никакого выбора!

*    *    *

Настоящего сражения не получилось. Рысью пролетев два километра, отделявшие их от лагеря свевов, римляне смяли передовое охранение, почти беспрепятственно убивая не ожидавших внезапной атаки германцев. Не прошло и двадцати минут, как в образовавшуюся брешь хлынули подоспевшие легионы Лабиена, Красса и Криспа. Плененных легатов освободили. Ариовиста гнали почти неделю, гнали до самого Рейна. «Другу и союзнику римского народа» пришлось спешно покинуть гостеприимные земли покорившихся римскому владычеству секванов и арвернов.
Усилия достигнутый эффект, Цезарь навел переправу через Рейн и углубился в земли противника почти на пятьдесят километров, реально показав воинственным племенам, что римляне пришли в Галлию всерьез и надолго, и что именно они будут диктовать политику в регионе все ближайшие годы. 
Он снова победил. Имя Ариовиста ушло в историю, проблема германского противостояния отпала сама собой. Гай Юлий укрепил авторитет в провинции, сделавшись для своих солдат полубогом, в правильности решений которого теперь не смел сомневаться даже несговорчивый Лабиен.
Расквартировывая легионы на зимовку, Цезарь ждал вестей из Рима. Он не боялся осуждения, - победителей не судят! – но до желаемой численности армии ему не хватало еще двух легионов. К тому же с началом весны Гай Юлий планировал вторжение на земли не подвластных пока Риму галльских племен. 
Письмо Клодия пришло раньше официального письма сената.
«Публий Клодий приветствует Гая Юлия, - писал народный трибун наместнику. – Ты интересовался, как Рим относится к твоим действиям в Галлии. Отвечаю тебе: практически никак. Если не считать ироничного высказывания Гортензия о том, что «Цезарь переменчив, как ветер. Сначала он сделал Ариовиста «другом», потом «врагом», то никакой другой реакции на твои поступки в сенате не последовало. Они все бесконечно счастливы, что тебя нет рядом. Когда бы не текущие из Галлии деньги, они с удовольствием «забыли» бы о тебе навсегда. Даже твой зять! Помпей вообще практически отошел от любых дел. Он занят женой и любовью. Марк Лициний пытался расшевелить этого ослепленного страстью «старика», но не преуспел. А потому при явном попустительстве обоих консулами на следующий год выбраны оптиматы: Публий Корнелий Лентул и Квинт Цецилий Метелл Непот. Последний хоть и немного, но благоволит тебе.
Что им твои восемь легионов вместо четырех?! Набирай хоть десять! Пока ты далеко, они не озаботятся твоими действиями, во всяком случае, не слишком озаботятся. Сенату сейчас не до тебя, Цезарь. Эти свиньи занялись судьбой «бедняжки» Цицерона. Ты не представляешь, какая здесь поднялась шумиха в пользу его возвращения. Виной всему, конечно, сам оратор. Мне кажется, в Риме нет ни одного сколько-нибудь значительного лица, которое не получило бы от него из Фессалоник хотя бы крохотного письма с жалобами на мои «неблаговидные происки» в его сторону и просьбами «способствовать скорейшему его прибытию из ссылки на Родину». Некоторые «обрели» до десятка писем. Представляешь: жирный боров Марк Туллий – теперь их знамя!
Цезарь, я могу бороться с людьми. Для этого в моем распоряжении более шестисот гладиаторов, бандитов и убийц. Но что я могу поделать с этими письмами. А они отравляют умы людей. В городе уже действует целое сообщество по возвращению Цицерона. Говорят, во главе его стоят Гортензий и молодой Брут. Последний старается особенно. Вместе с нашей «золотой молодежью» эти сосунки сколотили небольшие банды из рабов и отбросов римского плебса и не появляются на улицах иначе, как в сопровождении своего отребья. Гай Юлий, в Риме снова льется кровь. Правда, теперь это не кровь сенаторов. Пока что не их кровь.
Гай Юлий, Брут и Гортензий действуют скрытно, однако у их боевиков появился и явный лидер, некий Тит Анний Милон. Они даже протащили его в сенат, сделав народным трибуном следующего года. Пока я сохраняю трибунские полномочия, мне еще удается сдерживать происки оптиматов, но что будет в следующем году, я не знаю. Во всяком случае, тебе там легче, чем мне в Риме. Твои враги, по крайней мере, противостоят тебе явно. Мои же норовят всадить нож в спину из-за угла. Мне все труднее и труднее следовать твоим советам, Цезарь. Все чаще приходится принимать самостоятельные решения. Так что не обессудь, если что-то пойдет не так, как бы тебе этого хотелось. Но я буду стараться!
И последнее, Цезарь. Пять лет слишком большой срок для отсутствия. В Риме нужно быть постоянно. Я не знаю, к чему ты вернешься, Гай Юлий, однако при любом исходе событий, возвращаться в этот город, не владея силой, способной реально поддержать тебя, не имеет никакого смысла. Набирай, набирай и еще раз набирай свои легионы! Воспитай их в преданности и верности себе! Уверен, они тебе пригодятся!».


IV.

Душа рвалась в Рим, а разум подсказывал необходимые шаги по удержанию стабильности в провинции.
В течение зимы он набрал в Цизальпинской Галлии еще два легиона, направил легатов в Африку и на Крит, чтобы пополнить вспомогательные войска опытными лучниками и пращниками, и уже в феврале пополнение под командованием Квинта Педия и Квинта Титурия Сабина было отправлено к зимовавшему в Бибракте Лабиену.
Теперь под знаками его орлов находилось восемь полноценных легионов, вместе с кавалерией и легкой пехотой составлявшие почти семьдесят тысяч человек. С такой армией можно было думать не только о контроле над уже имевшейся в управлении Цезаря территорией, но и рассчитывать на покорение новых земель.
Первыми пали ремы. Маленькое племя сдалось без боя.
Дальше располагались поселения белгов, одного из наиболее многочисленных после гельветов народов Галлии. Коалиция белгов могла выставить против римлян свыше трехсот тысяч воинов, а потому Гай Юлий отказался от мысли о внезапной атаке и прямом столкновении. Выйдя к реке Аксоне, он приказал построить укрепленный лагерь, контролируя любую возможность переправы. Он успел вовремя. Когда противник подошел к месту предполагаемого сражения, то увидел на другом берегу реки боевые порядки римлян. Единственный мост через Аксону к этому моменту перекрывали мощные защитные укрепления. Лобовая атака могла привести к невосполнимым потерям, и белги и их союзники перешли к сдержанному противостоянию, беспокоя солдат Цезаря отдельными, носившими беспорядочный характер вылазками.
За три недели настороженного затишья галлы решились только на одну атаку, попытавшись перейти реку вброд выше по течению. Они так и не достигли противоположного берега. Лучники римлян в упор расстреливали погруженных по грудь воинов врага, покрывая водную гладь Аксоны сотнями трупов. Тех, кому все же удавалось выбраться из реки, успешно добивали копья и мечи римлян.   
Белги отступили, а уже на следующий день разведчики донесли Гаю Юлию, что огромная армия спешно покидает свой лагерь. Пораженный известием, Цезарь отправил в преследование мобильную кавалерию Луция Аврункулея Котты. Легат возвратился еще через сутки, приведя пленных, которые подтвердили факт вражеского бегства, добавив, что собранная белгами коалиция распалась из-за отсутствия необходимого пропитания и возникших между ее вождями разногласий. Каждое племя возвратилось в свои земли: приближалось время весеннего сева.
К концу мая Гай Юлий практически без потерь привел в повиновение Риму суессонов и амбианов, вторгшись на земли нервиев, самого воинственного и дикого народа из собранной белгами коалиции.

*    *    *

Теплое летнее солнце клонилось к закату, когда Цезарь отдал команду прекратить движение и готовить лагерь для ночлега. Легионы остановились неподалеку от огромного лесного массива, и каждый занялся своим делом. Кто-то размечал границы будущего укрепления, кто-то ставил палатки, кто-то занялся созданием по периметру стоянки рва и земляной насыпи.
Времена, когда Гай Юлий занимался обустройством лагеря наравне с солдатами, осталось в далеком прошлом, однако и сейчас полководец наблюдал за отточенными действиями своих воинов с непередаваемым удовольствием. Перепрыгнув намечающийся ров, он уселся на траву, глядя на предзакатное солнце, и убаюканный размеренными движениями работающих рук, унесся в мир былых воспоминаний.
Тогда ему было двадцать, сейчас сорок четыре. Под Митиленами царили зной и пекло, Галлия радовала ароматом и прикосновением душистых шелковых трав. Там раскаленный воздух сушил ноздри, забивая их пылью, здесь зелень сверкала по утрам каплями бриллиантовой росы. И еще там была Лидия, а здесь…? Здесь после Бриксты у него практически не было женщин. Он не запрещал солдатам пользоваться правами победителей, но сам старался воздерживаться от ненужных связей. И вовсе не потому, что галльские девушки были некрасивы или грязны. Нет. Просто для того, чтобы получить удовольствие от связи с женщиной, ему нужно было ощутить к ней влечение, которое рождалось лишь от непередаваемого словами влажного блеска из-под ее загадочно полузакрытых век. Последние месяцы глаза вокруг него отражали только страх и страдания, и никакого блеска.
- Мечтаешь о грядущих победах? – Спуринна подошел к нему сзади неслышным шагом и опустился рядом на траву.   
- Нет, Леонидас, - не поворачивая головы, произнес Цезарь, – я уже давно не мечтаю. В сердце моем пустынно, душа полна постоянной готовности к трудностям, а разум охвачен одним лишь трезвым расчетом.
- Разве так можно жить?
- Как видишь, можно.
- Ради чего? Скажешь мне, ради власти, славы, памяти потомков, Родины, мировой справедливости? Ради этого покинуть близких и отправиться убивать ни в чем не повинных людей?
- Ты опять о своем, Спуринна, - вздохнул Гай Юлий и, помолчав, продолжил. – Знаешь, спустя столько лет после наших с тобой неоднократных разговоров сегодня я уже не столь однозначен в своих суждениях о том, «ради чего». Жизнь заставила меня переоценить многое. Я пытался понять волю богов, но не преуспел в этом. А хотел бы. Нет, не заглянуть в будущее, а лишь понять смысл совершаемых деяний, и окончательно увериться в их правильности. Но боги молчат, предоставляя нам, право идти теми дорогами, которые мы сами выбираем. Я не сверну со своей и проживу отпущенные мне годы так, как понимаю. Пусть боги судят мою жизнь и мой труд. Человеческие оценки лишены всякого смысла. Как часто мы ошибаемся, Леонидас! Спасаем чью-то жизнь, а спасенный становится вдруг кровавым убийцей. Отказываем в милости закоренелому преступнику, не допуская даже малейшей мысли о том, что он может раскаяться и начать творить добро. Да и что такое добро и зло, друг мой?! Всего лишь человеческие определения. Добро для одних является злом для других людей и наоборот. 
- Тогда скажи, Цезарь, что ты рассчитываешь в данный момент? – заинтересовавшись разговором, спросил фракиец.
- Ты знаешь, как ни странно, сейчас ничего, - весело расхохотался Гай Юлий. – В данный момент я просто отдыхаю.
Отдыху не суждено было состояться. Нервии выскочили из лесного массива как разъяренные фурии. Их было много, очень много. На внезапную атаку решились три племени: нервии, атребаты и виромандуи.
Бежать подобно зайцу сломя голову к находившимся за спиной легионам? Проявить трусость на глазах собственных солдат? Никогда!
Цезарь обнажил гладиус, приготовившись встретить врага лицом к лицу. Спуринна стал рядом. Фракиец не носил меча, зато не расставался с бронзовым медицинским ножом. Через мгновение, как из-под земли, около них вырос Септимий Корнелий.
Строительство лагеря оказалось прерванным. Ближайшие легионеры спешили на выручку своему полководцу. Кто-то из центурионов командовал когортам боевое построение, пытаясь перевести суматоху внезапного натиска в привычное русло упорядоченного боя.
Первый к ним галл рухнул, увлекая на землю бегущих следом товарищей. Посланная кем-то из римских лучников стрела пробила ему глазницу, выйдя через затылок. Но уже через мгновение волна наступающих захлестнула трех смельчаков. Гай Юлий перехватил занесенную над головой руку с топором и ударил нервия в незащищенный живот, отбрасывая труп под ноги атакующим. И тут же последовал предательский замах острием секиры снизу. Смерть опять обошла его стороной: Корнелий чудом сумел принять удар на нижний край своего щита. Сила столкновения рванула скутум из рук воина так, что Септимий еле удержался на ногах. Однако и подобной защиты хватило на то, чтобы Цезарь успел ткнуть гладиусом в лицо ошеломленного противника, вычертив дугу в сторону другого галла, наседавшего тем временем на Корнелия. Спуринне пришлось еще труднее. Фракиец метким броском отправил нож в горло переднего нападающего, после чего толпа буквально швырнула на него не успевшее осесть тело. И Леонидас сумел прикрыться чужой плотью сразу от нескольких рубящих выпадов. Он не только использовал этот импровизированный щит, но и вырвал из руки мертвеца обоюдоострый топор, обратив его в сторону нервиев.   
Эти несколько секунд противостояния показались всем троим вечностью, однако их хватило, чтобы подоспевшие легионеры отбросили врага от своего полководца.
Предзакатное сражение оказалось ужасным по накалу страстей и обилию пролитой крови. В отсутствии четко спланированного рисунка боя каждая центурия сражалась самостоятельно. И все же римляне выстояли, не понеся сколько-нибудь ощутимых потерь. Битвы минувшего и этого года оказали солдатам Цезаря неоценимую услугу в обретении опыта воинского выживания в любых условиях.
С наступлением темноты остатки разбитой галльской армии отступили в лес, оставив убитых и раненых на поле боя.

*    *    *

Последним непокоренным племенем из коалиции белгов оставались адуатуки. Узнав о поражении нервиев, они сожгли свои деревни и укрылись в единственном укрепленном городе, который Гай Юлий осадил по всем правилам военного искусства. Легионеры возводили осадные сооружения в течение четырех дней, а уже на пятый осажденные обратились к наместнику с предложением о сдаче.
Весь следующий день галлы выносили за ограду и сбрасывали в ров свое оружие, но с наступлением ночи взялись вдруг за предварительно спрятанные топоры и копья, напав на успокоенные легионы. Фактор внезапности не помог адуатукам. Их было слишком мало. Атака захлебнулась на самом краю лагеря римлян. Взбешенные вероломством противника солдаты Цезаря отбили наступление и с ходу взяли город, предав его огню и разграблению.
С наступлением утра Гай Юлий приказал согнать на равнину всех уцелевших галлов, продав их следовавшим за армией работорговцам. Пятьдесят три тысячи адуатуков, начиная с грудных младенцев и заканчивая глубокими стариками, все до единого человека пошли с молотка.
Расширив границы республики, наместник отправил донесение в Рим, сопроводив его изрядным финансовым пополнением государственной казны. И то, и другое было принято сенатом достаточно благосклонно и отмечено к удовольствию плебса двадцатидневными торжествами. Имя Цезаря зазвучало на улицах Вечного города с новой силой.