По кромке Дикого Поля Часть третья

На Чонгарский пропускной пункт подъехали на микроавтобусе уже около одиннадцати часов дня. В автобусе ехали молча, а тут, при проверке документов и при довольно долгом ожидании, люди как-то между собой разговорились да и военным на некоторые вопросы о себе и своей семейной жизни приходилось отвечать всё равно громко и при всех.
Молодой парень лет двадцати двух – двадцати трех, рослый брюнет с волнистыми, рассыпающимися волосами из-под зимней полосатой синей шапочки на вопрос «Откуда едете?» и на чёткий сигнал военного, что не устраивает ответ «из Симферополя», разродился длинным монологом пояснением: «Из Чехии я, из самой Праги. Работал полтора года на автозаводе. Натягивал сидения… Ну, в цеху сидений работал… Какие автомобили? «Шкода», малотоннажные грузовички – на 1,5 тонны такие, знаете? Еду через Грузию. Да: Тбилиси – через Верхний Ларс, потом до Краснодара, а потом автобусом до Симферополя… Куда еду? Домой. Мой город освободили, вот и еду. Почему только через год? Ну, ещё заработать хотел. До конца 2022-го платили ещё по старому договору, нормально платили… Сейчас там у всех приехавших зарплаты примерно на треть меньше. Да и как-то я не собирался там долго сидеть…».
Женщина лет сорока пяти. К ней наметанным глазом почему-то особо прилип с вопросами проверяющий паренёк из военной полиции. «Глаз и нюх наметан, тренируют их, конечно, по каким-то своим методикам», – удивлялся Гаврилов, привыкший к формальным проверкам в Москве или где-нибудь в поездах, где-нибудь на абхазской таможне.
– Говорите, что у вас муж в Энергодаре работает? И где же он там работает?
Женщина спокойно отвечала про какую-то службу мужа, связанную тоже с охраной. Военный полицейский стремительно листал фотоальбомы в распароленном телефоне той женщины.
– А откуда едете?
– Из Польши. Дочь в Варшавский университет поступила…
– Ближе университетов не было? Что за такая редкая специальность? – ехидно и, будто уже так, просто в довесок, расспрашивал Цепкий.
– Та… вы шо, не знаете ту молодежь? Подружка туда, так она за подружкой…
– Танцы любит ваша дочь? Это вот что такое?
Гаврилов сидел впереди женщины, а Цепкий не мог пройти по проходу достаточно близко к собеседнице, чтобы максимально приватно показать то, что он нашёл в её телефоне. Показывал хоть и на вытянутой руке, но Петру Павловичу был виден экран, потому что телефон до женщины не дотянулся. На снимке девушка в украинском наряде, явно танцевальном, во всех этих ленточках и венках-цветочках, в вышиванке, которую официальная националистическая Украина сделала чуть ли не паролем идентификации «свой-чужой». В первое мгновение показалось, что Цепкий просто нашёл фото, которое дает повод придраться и вытащить даму из автобуса для более обстоятельного разговора. Но в следующие полсекунды Гаврилов понял, что именно имел ввиду военный полицейский. За девушкой на фото стояли парни и девчонки зигующие нацистским приветствием.
– Энергодар, говорите? Запорожская атомная станция… Пройдемте, – и военный качнул головой – дескать, на выход!
И вот группа ждет эти разборки, потому что автобус-то стыковой, то есть он придет со стороны Мелитополя, и придет за всеми, на кого проданы места. Поскольку неясности не решены, то и ждать будет до внятного ответа – пропускают или не пропускают?

На КПП задержались четверо из автобуса. Ещё одного «скромного» мужичка, который, оказывается, едет из Армении, но за которым довольно активная политическая деятельность где-то там, на Украине. Но, вроде как, не «майданутый», не националист и не из агрессивных. Просто околополитик или депутат какого-то местного собрания. Пропускают.
Ещё одна толстая-претолстая горластая тётка. Не горланила бы – проехала бы спокойно. Слишком нервничала. Выворачивает теперь вот все сумки.
Гаврилов стоял уже на территории Херсонской области. С ним ещё один армянин-энергетик, тоже едет на Энергодар из… Франции. «Во тебя понесло… МЭГАТЭ что ли? Чёрные мерседесы вам с сопровождением должны давать», – подкалывает Гаврилов коренастого юморного армянина, который весело отбрёхивается: «Нет. Меня брат позвал. Он там строит кое-что. Мы с ним всегда вместе. Во Франции тоже строили…». Короче – древняя армянская забава «а давай построим что-нибудь!».
Ветер не просто сильный. Сдувает. Сигареты ломает в зубах. При минус семь не спасают ни вязанный свитер, ни плотная пропитанная куртка, ни капюшон. Глаза воспаляются и лицо пухнет от ветра – обветренность физиономий становится анекдотичной. Справа Сиваш, слева, за дорогой, горы песка и зарываются в землю строительные бетонные конструкции. ДОТы строят что ли? Два рослых солдата регулируют въезды-съезды-выезды на шоссе с просёлочной дороги за песчаными горками. Спрятаться от этого кинжального ветра негде ни солдатам, ни ожидающим стыкового автобуса. Кто-то «из знающих» говорит, что он приходит быстро – десять-пятнадцать минут, не больше… Ага. Толпа опухла стоять. Из КПП выпустили уже всех. И все прошли уже по дороге метров четыреста навстречу предполагаемому автобусу. Просто казалось, что от ветра можно уйти. «Ну вот туда, там хоть обочина выше… Ну, может здесь, тут какие-то передвижные трансформаторы на колесах…». Нет!
Опухшими губами тётки, как сговорившись стали объяснять мужикам, что они вообще-то хотят писять… Бымс! Ну, чем вам можно помочь? Мужики предложили либо вернуться на КПП, но это с сумками было почти невозможно против ветра, обоссышься по дороге, либо «Давайте мы все отвернемся, а вы все хором и разом пописяете. Потому что одно дело стоять мордой к ветру 5 минут, другое дело, если вы устроите тут эстафету на пятнадцать-двадцать минут…». Договорились. Благодарно улыбались друг другу. Матерились на автобус, который не идет и не идет…
…И тут Гаврилов увидел чудо. И не только Гаврилов. Судя по всей остолбеневшей группе пассажиров, и они такое видели в первый раз – здравствуй, Дикое Поле!
Из-за песчаных куч по ту сторону дороги выбежали строем сначала человек пятнадцать, потом двадцать ещё, потом ещё столько же – в итоге человек шестьдесят солдат невероятного роста. В первый момент показалось, что они вообще в два раза больше обычных людей.

Они бежали легко, как кошки. Автоматы, закинутые за спины, казались игрушечными, громадные тюки, рюкзаки за плечами и в руках, казалось, не имеют для них веса. Лица… Бесстрастные, как лица в компьютерной игре. Они пробежали метров триста вдоль дороги, потом под углом свернули куда-то в степь и таяли, таяли, таяли в метельной дымке, убегая куда-то вдаль…
Гаврилов переглянулся с армянином и с тем парнем с чешского автозавода. «Что это? Ни хрена себе лошади!». Ещё бы – ведь даже те два рослых солдата, которые занимались регулировкой движения по ту сторону дороги, на фоне этих гигантов выглядели пятиклассниками среди баскетбольной команды университета.
В жизни приходилось, конечно, встречать великанов. Это было не часто, но, когда это были действительно великаны, случаи запоминались на всю жизнь. По большому счету всего три случая и мог вспомнить Петр – один в детстве, году так примерно в 1972-м, в пионерском лагере в селе Рыбаковка в Николаевской области как-то вышли они отрядом на полудикий пляж. И там загорала женщина-гигант. Именно гигант. Она смеялась, когда вожатая повела зигзагом отряд, явно пытаясь подальше обойти эту необычную женщину – красивую, между прочим. Гулливерка засмеялась тогда и спросила: «Может, вы сфотографироваться хотите? Со мной все фотографируются».
Петр не помнил точно – их отряд фотографировался или нет, но вот черно-белый снимок у одной из воспитательниц позже, в поезде, он увидел. Девушка стояла рядом с полулежащей тёткой-памятником. Рост определить было трудно, но тело вожатой было раза в четыре тоньше второго телесного объекта.
Ещё один раз встреча с гигантами произошла в армии. Драчливый Петя Гаврилов пошел на разборки в соседнюю часть, из которой два дембеля побили его молодых солдат, когда те бегали в самоволку за едой и спиртным. Побили и побили, но молодые предупреждали дембелей, что грабят они их «деда», то есть это уже как бы не по солдатским понятиям. У молодежи отнять – это ещё куда ни шло, а распотрошить дедовской карман – тут к ответу!
Гаврилова знали в соседних воинских частях. По разным причинам. И потому что лупасился часто, и о его способностях знали, и потому что по-братски влезал, защищая даже чужую молодежь и гражданских. Короче – солдатская молва, она такая – в зачёт быстро идет. В не зачёт тоже.
И вот Петя ворвался в казарму узбеков (так получилось – в танковом полку в той роте узбеков много было), в дощато-панельный барак, пропахший портянками, какими-то восточными специями и машинным маслом. С порога дневальному рявкнул: «Ну-ка, любого из дедов сюда!» и услышал наглое: «Тиха-тиха… комиссия!».
Да фиг бы с ней, с комиссией, но дневальный показал через плечо большим пальцем – дескать, глянь за угол каптёрки. Гаврилов заглянул и оторопел. На кроватях спали два гиганта. Нет, вы не понимаете – это были не длинные, не большие, не самые правофланговые, это были… Да, бляха-муха, это были нелюди! Таких людей не бывает. Таких людей надо в цирке показывать.
Ладно. Была в жизни ещё одна история. Уже после армии. В одном курортном городе потерялись они с родным братцем на пляже. Так получилось – попили пивка, одетые уже были после купания, залялякались с девицами какими-то, потом брат поперся к мотоциклам. Стоят такие выставочные, хромированные и рядом понтовые рокеры бродят. Брат-то тоже был ещё тот мотогонщик. Короче, закусился он в диалоге с рокерами по каким-то техническим параметрам, потом присел с одним из них в мотоцикл, укатили куда-то… Тут и Петя куда-то в сторону отошел. Потерялись. И вот Петя плетется по вечернему пляжу в закат. Слегка пьяненький, солнце слепит. Жрать как бы уже охота, а деньги у брата. И тут видит скатерть-самобранку. Сидят дед да бабка и кушают кушанье. Своеобразно так. У деда в ладошке да меж пальцев три немаленьких помидора помещаются да меж мизинцем и безымянным кусман хлеба, и у бабуси то ж самое. Они – старички целлюлитные, конечно, оба. Но целюлитные, как два слона. Положи рядом лошадь – покажется собачкой.

Наверное, Петя от удивления и от желания уже перекусить-то, в конце концов, слишком задержался взглядом, проходя у этого раскидного застолья. Слишком медленно проходил, застыл, можно сказать. Ещё бы – на разложенном покрывале были и шмат сала, и бутыль вина, и рыбеха копченая, и гроздья винограда, брусок сыра и печеный перец болгарский, знаете такой – с обжарочкой…
– Ось, сидайте, молодой человек, сидайте. Угощайтеся… – улыбаясь, перехватив взгляд Петра, позвала бабуся.
Конечно, Петя не был столь голоден, чтоб даже по приглашению присесть вот сейчас к малознакомым людям и трапезничать, как бродяга, с чужого стола. Но сам вид великанов, их добродушные физиономии и ласковый, зазывный голос бабушки прям потянули его присесть. Любопытство. По нынешним временам, наверное, первое, что сделал бы – сэлфи! Но тогда, в начале восьмидесятых, так не мыслили вообще.
Тогда Гаврилов просто присел рядом с бабусей, взял помидор, пучок укропа и кусок сыра, а сам с восторгом смотрел на ногу бабуси, которая по величине и была-то, считай, с самого Петю. Нога! Одна нога – это почти весь Петя. В рост, наверное, взрослый парень уперся бы бабке в пупок.
– Вы такие большие! Вы откуда такие? – Гаврилов, конечно, и поблагодарил стариков. Не столько за еду, сколько за такую замечательную возможность пообщаться с необычными людьми.
– Та мы ж с Винницкой области, из Ометинцев… Знаете такое село? У нас в селе много таких больших. Солнышко нас любит, – отвечала бабушка. Слово «любит» у неё было с мягким «т» – «любитЬ». – Знаешь такого героя матроса Кошку? В школе хорошо учился? Помнишь оборону Севастополя? Там кто был отчаянный матрос, который голыми руками ядра обратно отбрасывал?
– Да-да, конечно, помню. Про матроса Кошку кто ж не знает… – согласно кивнул головой Петя.
– Воот… Мы из Ометинцев. Он, Пётр Кошка, тоже из нашего села. У нас и памятник ему стоит.
– И что ж, Кошка тоже что ли великан был? Что-то я не помню, чтоб о нем рассказывали, как о громадном дядьке. Обычно пишут и рассказывают, что он ловкий да отчаянный был.
– О, то правда – он обычный был. И много чего о нем не пишут, – бабуся усмехнулась. – А у нас молва осталась. Как били его местные мужички за то, что возгордился одно время своими подвигами да слишком гоголем похаживал, да все привилегий себе требовал. Вот и побили… Но мы его всё равно любим. Он и помер-то по-христиански – девочек спасал, простыл в полынье. Уж пожилой был. Простыл да и сгорел в горячке.

…Сейчас в херсонскую степь, толкаемые в спину ветрами Сиваша, убегали не два гиганта, убегала рота. Не штучное чудо, а что-то такое, что смогли ведь собрать военкоматы где-то на Земле Русской.
Гаврилову вспомнилось интервью по телевидению протоиерея Дмитрия Смирнова, в котором он рассказывал, что в Русский экспедиционный корпус во Францию собрали по приказу Императора Николая II 14 тысяч русых голубоглазых солдат с самым маленьким ростом 1 м 86 см, а средний рост у них был около двух метров. Средний… В том интервью Дмитрий Смирнов спросил у невидимого интервьюэра-зрителя: «Сможет сегодня Россия собрать хотя бы роту таких? Ну, роту, может, и соберет. Но полк – вряд ли…».
Убегала в степь рота гигантов, а Гаврилов думал, раскуривая вторую и третью сигарету, что «вот… есть где-то они. Где-то в недрах России есть эта тайна – край гигантов, скрытых от глаз…». Впрочем, не только об этом подумал Пётр Павлович, но и с некоторой горечью и о другом – а зачем вы, ребята, здесь? Здесь гиганты не нужны. Здесь же артиллерия и ракеты… Здесь, как мышь, как ящерица, как суслик – должны на свист откликаться и от свиста уходить…». И почти ровно эти же мысли вдруг высказал стоящий рядом армянин. И добавил «Это же цвет народа. Это же генофонд! Не надо им тут быть… И на параде не надо. Это должно быть тайной России».
Хорошо армянин думает. Правильно.
Подъезжал фиолетовый микроавтобус «Мерседес». Негиганты – толстячки и курильщики, энурезные тетки и ревматоидные дядьки забивались на свои сидения согласно купленным билетам. Давай, водитель, вези нас туда. Ну, да – туда … Куда удастся заехать.

Х          Х          Х

Знаки. Кругом знаки. Как относится к тому, что первое же место, куда удалось заселиться Гаврилову на новых территориях, была база отдыха в Геническе на Арабатской стрелке с названием «Пандора»? Про ящик Пандоры из античной мифологии нужно рассказывать? Совсем уж неграмотные пусть залезут в справочники, но вспомним только, что, открыв тот ящик Пандоры, будь готов, что выйдут из него все – и ангелы, и демоны. Совсем, как из нашего подсознания.
Как говорил Михаил Задорнов в своей незабвенной миниатюре – смеркалось. Горела подстанция. Говорят, диверсия. Другие говорят, что просто перегрузка. Через два дня Гаврилов, уже уезжая из Геническа, узнает, что это наше ПВО долбануло какой-то беспилотник, и обломки его рухнули аккурат в подстанцию. Да фиг бы с ней, с подстанцией, но это была как раз та, которая питала в том числе и «Пандору».
А Геническ начался для Гаврилова с того, что вышел он, значит, один одинешенек на перекрестке дорог в четырех километрах от города, увидел какой-то киоск-сундук со скучающей торговкой, подошел к ней и… Она вызвала такси и напоила его кофе. Уже хорошо. Тут, на голом перекрестке в каких-то пятидесяти километрах от Чонгара, ветер был заметно тише.
Пока ждал такси разговорился немного с девушкой-киоскером. Спрашивал её – не страшно тут одной? Всё-таки люди вон – только на горизонте.
– Нет. И никогда не было страшно. Почему? А я дура, наверное. Или слишком на людей хороших везёт. Ни те не обижали никогда – я про ВСУ говорю, ни наши. Может, потому что грабить тут у меня нечего, – она немного грустновато улыбалась и, почти не поднимая головы, пялилась в экран своего смартфона.
Таксист, молодой мужичок с явно хорошим борцовским прошлым – эвон шея какая, эвон как с дверцей «борется», как уши поломаны и как тело из машины выкидывает. Между прочим, таксист пах хорошим дорогим парфюмом. О чём Гаврилов и спросил у него ещё когда пристёгивался ремнём безопасности: «Хо-ороший у вас парфюм. Тысячи на четыре-пять в рублях потянет… Или я ошибаюсь?». Тут и таксист с уважением взглянул на мятого деда со всклоченной седой бородой, с какой-то походной потрепанной спортивной сумкой и совсем уж «строительным» рюкзаком, в таких обычно тормозки на работу собирают – ёмкие и удобные. А тут дед, ишь ты, – нюхач!
– Да. «Нина Ричи». Амвеевский спортивный ряд. Знаете эту коллекцию?
– Знаю. Сам в Амвее записан, – усмехнулся Гаврилов. А про себя подумал: «Ну да, ну да… Это ж естественно. «Амвэй» тут, на Украине, всё прибрал в свои сети. И сети тут были не только «Амвэя». Маркетинговое стимулирование и зарядка на мотивацию успеха здесь имела и своих лидеров и свою школу. Не слабее, чем немецкая или американская. Потому что школа оказалась быстро адаптированной под национальный характер украинцев и большей части русских. Даром, что «Амвэй» –«американский путь».

По сути в духе было всё просто. Отсутствие целей в жизни и чувство социального сиротства, которые охватили и разрушали бывшее советское общество, легко заполнялись временными целями в позитивной окраске, временным партнерским коллективизмом сетей «Амвэй» и им подобных – «Фаберлик», «Орифлэйм», «Гербалайф». Да, это маркетинг. Но не только. Это ещё и социальный инжениринг. Это социальное конструирование по старым протестантским моделям, по сектантским и не только – по чётким церковным технологиям администрирования и формирования общин, подчиняемых кодексам управления, которые добровольно ли, внушаемо ли, но пропитывали среду мало-мальски активной части общества, бьющейся с нищетой, с тоской и с обидами («я всем докажу и покажу свой успех!»).
Прекрасно пахнущий таксист с борцовскими повадками просто сеял оптимизм и вдохновение. На вопрос: «Как тут у вас? Тревожно?», разразился тирадой:
– У нас тут тревожно тридцать лет. Как Союз распался, так и тревожно…
Гаврилов хохотнул вслух: «Да, тебе-то, наверное, лет тридцать? Может, и меньше – нет? Что ты про Союз помнишь?»
– Это так родители говорят… Да, я не помню. Вообще не помню. Но родился я ещё в СССР. Мне летом тридцать два будет. Я родился в последнее лето Союза. Но, ведь в 90-е ещё многое было по-старому. Детский сад, пионерские лагеря ещё вовсю работали. В футбол играли. У нас тут ведь только зимой скучно, а в остальное время красота – и рыбалка… Рыбы завались бывает.
– У нас так с грибами. Не каждый год, но иногда завались бывает. Просто завались… – коротко путешественник рассказал, что едет с далеких северных краев. Но генических не удивить. У них отдыхающие бывали и из Коми, и с Камчатки, и с Сахалина.
– Вот и тут с рыбой так порою, – говорил этот молодой мужичок (всё-таки он выглядел моложе своего возраста). – Свиней и птицу кормили, так много бывает и бывало. Иначе испортится. «Азовское море – Всесоюзный рыбный огород!» – у нас плакат такой висел одно время. Сула, пеленгас, бычок, тюлька, хамса – ой-йой-йой… Всего навалом! Отдыхающие из России были раньше – это, конечно, было совсем другое дело, не то, что вот с четырнадцатого года. Там эти поехали – щирые да хуторянские. Со своим салом и своей горилкой. Ей-Богу, смешно. Анекдотичных ситуаций вам тут много могут рассказать. И картошку свою везли – курортники, бля… И макароны!! У меня ж тут свой бизнес небольшой, два ларька да ремонт частный. Автомобили мы с братьями и одноклассником ремонтируем. Так – небольшой. Не автосервис, но почти. Да ладно с автосервисом, я по ларькам вам могу сказать. Оно, – у парня даже голос от раздражения изменился, он так и сказал «оно», вкладывая, видимо, максимум презрения к тому объекту, о котором рассказывал. – Оно покупает у меня утром баклажку два с половиной литра пива, идет в магазин, покупает там сыр и весь день плавится и пьет это всё горячее и плавленое на раскаленных песках пляжа. Но пять рублей не переплатит, чтоб литр утром купить, а другой литр в обед из холодильничка. И сыр, и пиво будет на жаре дуть. Горячим. Идиота кусок!

Машина ехала по улочкам серенького одноэтажного Геническа, в котором сейчас, в ветреном и ледяном феврале, трудно было представить курортную жизнь с её расслабухой, пивом, прятаньем тел в тени, зноем и хотя бы отдаленным фоном музыки и моря. Серо. Уныло. Снег на обочинах. Пыль от песка. И, конечно, немытые автомобили и зеленые машины войск с буквой «Z». Ни с буквой «V», ни с «О» Гаврилов во временной столице Херсонской области не увидел ни разу.
Ехали, конечно, сразу в военно-гражданскую администрацию (ВГА). Помятуя советы Ларисы и полковника Григорьева, что лучше отметиться, а уж потом искать и жилье, и транспорт. Пётр Павлович с сумкой, рюкзаком и тем самым пакетом, который в Москве просили передать, а для начала с тем адресом надо созвониться по телефону, взошёл на крыльцо в вестибюль ВГА, забитый людьми и в штатском, и в военной форме. Охранники сидели рядом с металлоискателем, но до металлоискателя не каждый ещё доходил – какая-то женщина-консультант стояла на входе часть людей с простыми вопросами разворачивала куда-то в другие генические дали. Ещё один вежливый дяденька с узко поставленными глазами и вкрадчивым голосом якутского охотника интенсивно просил «если можно – на крыльцо, постойте там пока». А ещё он уточнял с бесстрастностью голосового ответчика Сбербанка: «Вам точно сюда?», «Может, вам по социальным вопросам? Это не здесь. Тут за углом, двести метров…». Дядя явно обеспечивал безопасность тоже, но старался делать это не явно. Видимо, Гаврилов попал в какой-то наплыв, и от того несколько растерялись и консультантша, и охранники, и этот человек в штатском.
«Да на фиг надо тут париться!» – начал через пятнадцать минут расстраиваться Гаврилов (и это при том, что ему – седобородому – мужики помоложе уступили в коридоре стул. Один из трех). «Поеду-ка я устроюсь. Пока сумерки не наступили. Кто знает, сколько тут ещё и на это времени потратится. Да и комендантский час, наверное…», – и вслух спросил у женщины-консультанта о комендантском часе.
Надо описать место первой ночёвки в Геническе. Арабатская стрелка. Далеко, за несколькими мостами, поворот влево за заросли камышей в два человеческих роста, метров двести езды по грунтовке с громадными вымоинами в ракушечнике и – вот она – «Пандора», двухэтажная летняя база отдыха с громадными окнами в сторону моря.

Сейчас это всё было освещаемо только Луной и фарами автомобиля, который довез Гаврилова из центра города. Ключ от номера на втором этаже, расположенного отдельно от входов и коридоров к остальным комнатам, передал Гаврилову долговязый парень со смешным чубчиком, как у пятилетнего пацана. Ему, наверное, хотелось быть похожим на спецназовца, у которых нынче мода на такие мальчишечьи причесоны, однако получилось карикатурно. Никто ему это не скажет. Карикатур и без причёсок предостаточно – чего уж заморачиваться? Видимо, парень был кем-то из смотрителей или даже просто порученец от хозяев пансионата, потому что ничего не знал ни о расписании автобусов, ни о том, когда дадут свет и вообще, что же произошло с электричеством, ни даже о том, что Гаврилов сам узнает через двадцать минут, спустившись в стеклянную пристройку, где при свете телефонов и какой-то свечи сидели три полные женщины примерно одного возраста и сухощавый дедок. Они, оказывается, спустились в столовую (а это была именно столовая) на покурку – здесь курить хоть не на ветру. В номерах курить нельзя. Можно было бы на балконах с прекрасным видом. Если бы не ветер с моря, который мгновенно выстужал комнаты, стоило только двинуть громадные стеклянные двери на лоджии.
Женщины в свете телефонов рассказали, что они беженцы из Херсона, что все они «из одного коллектива одного колледжа».
– …но какой колледж нам говорить не велено. Запретили. А вы кто такой? – без подозрительности, просто из любопытства поинтересовались дамы. Дедок же между делом задавал уточняющие вопросы. Наверное, он казался себе молодцом. И, наверное, ему казалось, что вопросы он задает незаметные.
– Из Общественной палаты я. И ещё я писатель, – успокоил всех, кроме дедка, Гаврилов.
– Из Москвы?
– В данный момент да – из Москвы… Через Крым.
Беженцы рассказали, что их почти сто человек, «но сейчас шесть человек в больнице – одна с инсультом, девочка с отравлением и четверо после того, как их плитой во время взрыва придавило». А про отключение света рассказали, что вот за месяц уже четвертый или пятый раз. Говорят разное. Наверное, просто сети нагрузки не выдерживают. Всё ж на кондиционерах греется. Зимой обычно это всё пустовало.
Да, подстанции и предохранители на подстанциях горели часто. Но, в этот раз «помогли» осколки сбитой ракеты. Оказалось правдой, что часть прилетела на подстанцию, часть порвала провода на неудобнейшем участке в горловине у Сиваша.
– А почему вас сюда поселили? – спросил дедок, представившись Виктором Андреевичем.
– Да откуда ж я знаю, – самым обескураживающим образом ответил ему Пётр Павлович. – Я попросил устроить меня куда-нибудь на пару дней с ночёвками, мне дали телефон. Вот я у вас. Ничего особенного.
– Так вы здесь работать будете, с нами? Или в город будете выезжать?

Х          Х          Х

Лета 6871 от Сотворения Мира. (Год 1363). Беклярбек Мамай вышел с адыгами и ногайцами на Днепр, предложив половецким пастухам возможность служить как напрямую ему, находясь здесь же, в степях и лиманах Приднепровья и северного Причерноморья, но главное – предложил им возможность торговать – скотом и людьми. Любым скотом и любыми рабами. Хоть с Севера на Крым, хоть с Крыма на север. Любой непокорный в Крыму становился пленником Мамая. А пленник – это либо раб, либо проданный раб. Любой захваченный на севере – либо присоединялся к войску, либо перепродавался в Крым. На Каффе его ждали перекупщики-османы и генуэзские купцы. Чума выкосила свободный найм на гелеоны и галеры, теперь в трюмах торговых судов за веслами, как три века назад, снова сидели прикованные рабы. Очень часто это были славяне, но не менее часто славяне были и в войске Мамая. К слову – ногайцы Приазовья сильно отличаются от ногайцев Северного Кавказа, уже хотя бы потому, что они европеоиды, а кавказские ногайцы, соседи Дагестана и Чечни, монголоиды. Это совершенно разные тейпы давно разделившегося ногайского народа. В ХIII веке беклярбек Ногай в Приазовье опирался на выходцев из алано-асского клана (протоосетины).
За полвека до выхода беклярбека на низовья Днепра в «Сугдейском синаксаре» крымского города Сугдеи под датой 17 мая 1308 года отмечается: «В тот же день скончался раб Божий Альмальчу, сын Самака, увы, молодой человек, заколотый казаками». Не правда ли – полнейшая странность. Считается, что казаков ещё нет, что они появятся позже. Казаки в начале XIV века уже есть в Крыму? Или кого там называют «казаками»? Что за подразделения и подразделения ли? Может быть, это какой-то отдельный народ и вовсе не славяне, вовсе не то, что мы сегодня считаем «нашей историей»? Или это какая-то часть нашего прошлого загадочно для чего-то убранная в тень? Но ведь к тому же периоду относятся и первые письменные источники о казаках. Где документальные источники? В Москве! Слово «казак» встречается в актах Московского княжества времен ещё Золотой Орды. Тут упоминаются христиане Сарской и Подонской епархии в пределах Червлёного Яра, живущие: «по Великую Ворону возле Хопор, до Дону по караулам» – «народ христианский воинска чина живущий, зовомии Козаци».
«Воинска чина» говорите? А что это такое? Вне, значит, княжеской власти, вне татарской, сохранившие структуру подразделений и управления? Ведь стоят-то они на заставах, да ещё и «живущие по караулам». Если это рудименты охранных застав ещё от Хазарского каганата, то «за какую державу обидно» было этим пограничникам целых четыреста лет? Или просто охраняли восток от запада и весну от зимы?

Языки и движение народов. Если бы только можно было представить, сколько на этих землях менялось только за одно столетие. Только во времена святого Сергия Радонежского и Мамая волны беженцев и волны переселенцев за одно-два поколения меняли состав прибрежной зоны Азова до неузнаваемости. Чума гнала к морю, а не от моря. Скот болел, рыба – нет. И ведь летописи оставили только сообщения о чуме. Будто не косила тут же накладкой и злым поветрием холера, будто не валил скот ящур или малярийная энцефалопатия. В десяти случаях из дюжины если повозки в степи встречались, то общались на расстоянии, когда слышно друг друга лишь громким голосом, а содержимое повозок или терме – ногайской кибитки – не разглядеть. Дети укрыты, а жёны замотаны в повязки на всё лицо. Если они, конечно, есть – те жёны. Если не вымрут первыми. Вдовец – явление в степи раз в двадцать встречается чаще, чем явление «вдова». Но случались времена и наоборот. Как сейчас, в начале ХХI века на «Пандоре» и на Арабатской стрелке целиком – сотни и даже тысячи женщин, и лишь единицы и десятки мужчин.
Греки и караимы, крымчаки и половцы, славяне и черкесы (не путать с черкАсами) в поселениях по очереди и без очереди занимали то главенствующую роль, то исчезали, будто их и не было.
В маленькой модели истории – в осень и зиму 2022–2023 годов в Геническе кружили повозки то Росгвардии, то техническое сопровождение и отдельные подразделения САУ (самоходных артиллерийских установок), то шоблы мобилизованных, плохо переносящих тяжёлый самогон и местные пирожки, то джигитующих на иномарках кавказцев с пачками денег и с девицами с низкой социальной ответственностью. Впрочем, не будем домысливать – у кого тут высокая социальная ответственность? У слегка трезвых майоров, не умеющих договориться даже об элементарном подвозе воды в отдаленно стоящие подразделения и на караульные посты? А возраст – он такой – у него весна всегда короткая. Особенно у девиц. А у бойца на линии соприкосновения – тем более.
И через всё это проезжали ещё сотни и тысячи возвращающихся домой и уезжающих из домов навсегда. У кого-то и домов не осталось. Правда, это не здесь, не в Геническе. Этот город Бог пока миловал.

Х          Х          Х

– Так вы здесь работать будете, с нами? Или в город будете выезжать?
– Конечно, выезжать. Не в «Пандору» же я приехал отдыхать в феврале… – кажется, удалось Петру Павловичу ответить деду так, чтобы тот перестал наконец играть в бдительность.
Между тем, интересная была тема беседы женщин. Они ругали друг друга за бесконечную жратву. Гаврилову за два совместных перекура с ними удалось услышать, что:
«…гуманитарка – сплошной рис и овощи. Яйца два раза за месяц привозили…»;
«…в субботу закупимся опять мясными обрезками. Супы не надоедают. Детям только пельмени да вареники надо…»;
«…картошка с тушёнкой через день – нормально, если лечо к ней…»;
«…в «Водолей» завтра свежий творог из села привезут. Продавщица сказала. С утра идем?».
… утром у магазина «Водолей», самого близкого к «Пандоре», стояло оцепление. Саперы разминировали устройство, поставленное кем-то ночью. Кто-то, видимо, не слишком любил творог из села. Или не любил людей, которые придут за творогом. Поэтому у контрразведки наверняка появятся вопросы к тем, кто занимался так называемой «слуховой рекламой» о завозе свежего творога.
Но, это будет только завтра. А пока Гаврилов скучал в своем номере, слушал шум прибоя и ветра за окном. Радостно залипал в телефоне, когда появлялись связь и интернет (пропадали на сорок минут, появлялись на час-полтора и опять перерыв).
Была полная луна. Было холодное море и холодный ветер. Прямо на береговой линии в будке-вагончике душевно выпивали до непрямого хождения два или три охранника. Интересно – что они охраняют? Турбазы, береговую линию – типа наблюдатели что ли? Зачем тогда в вагончике сидеть, если отсюда, с номера со стеклянными стенами видно всё лучше? Или там, в вагончике, есть что-то ещё такое, что должно быть отдельно от жилых помещений?
Далеко, почти на линии горизонта неподвижно стояли на дежурстве два военных катера.

Х          Х          Х

Спать ложился Гаврилов при температуре примерно 17 °С (как говорится – «холодно, но терпимо»), но просыпался уже при плюс пяти–шести градусах. За окнами было минус два.
За ночь он вставал раза три. Сначала просто собрал одеяла и покрывала с других кроватей, а потом и вовсе – оделся и укрывался всем, чем можно. Но спалось при этом хорошо и крепко. Утром дали электричество, хотя именно под утро где-то близко грохотала противовоздушная оборона.
Завтракал всухомятку, хотя за полчаса до выезда в город дали электричество и можно было бы что-нибудь разогреть на кухне. Хотя бы кофе. Но уж ладно – сырок, две конфеты, две галеты и поехали. Бог весть, сколько времени потребуется, чтобы понять мифы этого города о себе… Да какой там мифы – надо понять, что вообще о себе помнит и думает город. И думает ли…
Когда в начале ноября 2022 года русские войска оставили Херсон, была организована эвакуация жителей. Было понятно, что громадной части пророссийских горожан грозила смертельная опасность со стороны Службы безопасности Украины (СБУ) и Вооруженных сил Украины (ВСУ). Обвинили бы за связи с российскими властями всех педагогов, врачей, любых активистов. Встречали-то русские войска хорошо и празднично, а теперь вот… Население Геническа вместе с войсками, беженцами, невиданным количеством командированных журналистов, активистов с гуманитарными конвоями от Крыма и до Ульяновска – кажется, кто-то и в такую даль приехал – выросло в четыре раза. Было примерно 26 тысяч населения, стало под 100. В лучшие курортные сезоны не набивалось столько народа одномоментно в этот маленький приазовский городишко, ставший временной столицей Херсонской области.
Зато такое же нашествие было в 1775 году, когда русский генерал Текели подошел к Запорожской Сечи и предложил сложить оружие. По указу Екатерины она ликвидировалась. Часть казаков сложила оружие, часть побежала в степь, а там и за Дунай, но немалая часть рванула и к Азовскому морю, и в Крым, и за Крым – на Тамань, на Кубань и даже на Терек.

Что мы знаем о том уголке истории? Не любят наши российские учебники вглядываться в страницу истории, которая ломает другие страницы – например, романтизма русской литературы. Поэтому лучше забыть про Тараса Бульбу, про лихих казаков, про братство и преданность воинского товарищества. А почему? Да потому, что брехня всё это – и братство, и преданность, да и лихость наполовину была просто преступной. В том числе и казаков по отношению к самим себе. Разграбить обозы? Свои же – просто в другом подчинении. Да запросто! Вырезать и вырубить целое селение – и не только в еврейских погромах, но и в своих «братских разборках? Да запросто! Устроить самосуд, лютость которого зашкаливала, а при этом ещё и организовать зрелищность мук и казней – тоже было. И было немало.
Попались как-то в руки Гаврилова материалы следственных документов середины XVIII века. Запомнился фрагмент описания грязного эпизода. О чем он? Лихие казаки шастают между Сечью и территорией примерно сегодняшней Волновахи. Грабят, угоняют скот. Группа преступников небольшая – шесть человек. Был седьмой, да после поножовщины сбежал – сгинул где-то. Впрочем, это его и спасло. Дважды эта преступная группа совершает изнасилования женщин прямо рядом со станицами. Оба раза насиловали и убивали. Во второй раз совсем гадко – замучили женщин страшно – разорвали теток, «яко псы жывотныя».
И вот казаки устраивают на них засаду. И берут живьем. И созывают большие площади народа на суд. На самом суде, конечно, никто никого не слушает. Все жаждут казни.
…«кожу снимали жывьем, соль сыпали, на солнце вялились растянутыя…». Толпа радостно вскрикивала, когда от боли казнимые начали орать. «Шкуру спущу!» – выражение совсем не образное, а самое, что ни на есть, от «живой практики». Не было радости больше, как не просто казнить, а замучить показательно, не смущаясь тем, что и дети смотрят, и что такая мистерия – это Литургия Ада, ломающая строй души всех присутствующих на несколько поколений вперед (как программирование греха). И ведь ни одно сердце православное не отозвалось хотя бы попыткой «помиловать». Ну или хотя бы просто казнить, без уродства для своих собственных душ.
Пётр Абрамович Текели Запорожскую Сечь усмирил, конечно, в том числе и своим умением терпеть и не спешить с резкостями против изголодавшихся и потерянных казаков. Надо сказать, что восстаний местного люда было больше против своих «сивоусых атаманов», проворовавшихся и забросивших службу и честность пред казачьими сходами. Потому приход русской армии был скорее за радость (по крайней мере для голытьбы). За усмирение Сечи Екатерина II предложила Текели самому выбрать себе любую награду. И Пётр Текели, как истинный офицер чести, сказал вдруг неожиданное: «Прости Хорвата!».
Иван Хорват, земляк и друг Текели, между прочим, проворовался ровно так же, как и старая атаманская свора Запорожской Сечи. Основатель Новой Сербии – территории между Бугом и Днепром, уличённый в многочисленных злоупотреблениях, был лишен всех чинов и сослан в Вологду. Заступничество Петра Абрамовича помогло – Иван Хорват был помилован. Хотя по жестокости и нечестности по отношению к своим воинам был, может быть, даже хуже Петра Калнышевского – последнего атамана запорожцев, который умер на Соловках после суда и почти 30 лет монашества (причислен к лику святых – день поминовения 13 ноября).
Например, известно, что Хорват во время одного из голодных бунтов его же солдат-побратимов, приказал открыть огонь по бунтующим. А потом убитого казака, растянутого на колесе, выставил на станичной площади. Короче, тот ещё «свой парень» в истории освоения Дикого Поля.

Х          Х          Х

Основное движение в городишке Геническ образца февраля 2023 года было вокруг двух точек: военно-гражданской администрации, где Гаврилов ни поддержки, ни регистрации не нашёл – не нашёл даже просто внимания к своей персоне, которая шляется по прифронтовым территориям, и вокруг кафе «Красный дракон» на променаде Мира.
Здесь постоянно дымили мангалы. Серые от мороза, ветра и дыма шашлычники подогревались какими-то жидкостями с градусами из пластиковых стаканчиков. Спрос на шашлыки был. Может быть не густой, но был. В самом кафе девочки с усталыми лицами строго и нарочито бесстрастно обслуживали гражданских и военных с их неуклюжими комплиментами и не менее неуклюжими претензиями. Кухня-то была вполне себе приличная. Не упрекнешь. Но в движухе каждому второму кажется, что обслуживают медленно (на самом деле – нет), что порции маленькие (на самом деле – нет), что «остыло» (на самом деле – нет) и «не свежее – разогревали что ли?» (на самом деле – нет!). перекинулись фразами, увидели бесстрастное, как у Будды, лицо официантки, не реагирующей на попытки скрасить тоску, тишину и опять пропадающий интернет.
Вай-фай в «Красном драконе» самый устойчивый в городе, но и здесь бывает – рррраз, и ушла куда-то антенна, или тормозит слишком уж сильно.
Гаврилов ел горяченькое и был очень доволен. Пока первые сутки складывались очень неплохо. Он даже позвонил в Крым Свете Штраух и жене в Сыктывкар. Жене совсем коротко – всё в порядке и ладно. Она на работе – ей там всё равно не поболтать – полный отдел пенсионеров-посетителей. Пенсионная служба. А вот Светлану Пётр Павлович успокаивал и удивлял: «Свет, ну вот пока первые сутки… Знаешь, есть моменты, которыми приятно удивлен. Военная полиция – всё очень по уму, конкретно, хватко, натасканные ребята и при этом не занимаются ерундой. Имитацией тоже не занимаются… С жильём тоже всё нормально. Я допускал варианты и посложнее, и похуже. Маленько померз – это да. Вот случается – с подстанцией что-то было. То ли разбабахали осколками, то ли сгорела от перенапряга…». Гаврилов специально говорил так, чтоб можно было понять – слухами и домыслами не пользуюсь. Говорят две версии – две версии и озвучиваю. Про себя знаю самую вероятную – ну и пусть. Только про себя. По телефону не будешь же трещать. Света это понимала. Не дура, к счастью, и не паникерша. А она уж через континент вечером позвонит жене Гаврилова и скажет вообще все обобщающие впечатления.
Геническ останется в памяти и двумя-тремя услышанными историями. Как-то они именно к этому, близкому к Крыму участку Приазовья, имели явное и колоритное отношение.

…За соседний столик присели сначала два мужика по возрасту и типажу – прям братья Гаврилова. Он даже сам усмехнулся – надо же, как иногда природа шутит. Это были крымские татары, но не из Крыма, а с запада Херсонской области, с каких-то посёлочков в районе Железного Порта. Не к тому, что сам Гаврилов из крымских татар – нет. Но крови крымчаков, какие-то черкесские и, как говаривали друзья, «еврейское, Петя, тоже где-то там в тебе есть». Ну, кто знает. У прадеда в метрике перед фамилией «Гаврилов» стояло «Коган». Или фамилия была двойная Коган-Гаврилов. Гадай теперь – почему? Пытался в архивах Пётр Павлович хоть какие-то концы найти – нет, ещё та, Великая Отечественная, всё уничтожила.
Подсели, значит, два крымских татарина в годах. За ними чуть позже подтянулись ещё двое. Голоса в разговоре не приглушают, а кафе маленькое – волей-неволей Гаврилову пришлось слушать их разговор.
Жили и живут они в Херсонской области давно. То есть не приезжие они, а давние – тутошние. Как минимум, свою жизнь живут тут. Те, что постарше (по разговору понятно) были руководителями и, может, собственниками предприятий, про которые рассказывают.
Оба прошли застенки СБУ. Один совсем жестко. Другой: «Не, меня не били, но морозили… Сильно. Тело, как расстрелянное было».
У обоих «размонтировали» весь бизнес и все предприятия. Что не смонтировали – станки, склады, посевную и уборочную технику, ремонтные базы – то просто расстреляли и сожгли.
– Русские пришли – добили последние три ангара. На линии огня оказались…
Голоса у обоих погасшие. Люди пережили многое. Но при этом звучит фраза:
– Ходил я в военно-гражданскую администрацию и партнерам звонил – в Крым и в Москву. Сказали «всё восстановим, если силы у вас есть и главное – желание…». Как нет-то? Весна скоро. Земля ждать что ли будет?
Хлеборобы, наверное. Впрочем, тут и подсолнечник базовая культура, и арбузы херсонские – тоже брэнд, знаменитость на весь бывший СССР. По разговору было не понять, что именно у них в производстве. Но мелькнуло и такое – консервная линия. Может быть, компоты, конфитюры, но может и мясные, рыбные консервы. Были да сплыли. Военные действия и мародеры угробили бизнес.