Кукушка и манекены. Часть четвертая

Прямо из «Красного Дракона» позвонил Гаврилов по телефону, который дала Лариса Давыдова в Крыму. Телефон был якобы пастора-лютеранина. Окажется потом, что нет – не лютеранин, а пятидесятник. Ещё позже – совсем уж потом, Пётр узнает, что, оказывается, неопятидесятник. Но в «Красном Драконе» (только в слова-то вдуматься!) были по барабану все эти заморочки – кто какого толка и с какими трактовками Христа. Вы за добро? Ага. Когда же соберутся все добрые и убьют всех злых? Нет.
Волки в овечьей шкуре, овцы – в волчьей, сова, натянутая на глобус в представлениях о себе, и глобус на сове. Истина – в вине, вино – в тебе, ты – в вине и ни хрена ты не в истине… Одно слово – Геническ. Два слова – Текущий Момент.
– Алё! Аллё-аллё! Здравствуйте… Это Владимир?
– Да, здравствуйте. Вы кто? И откуда у вас мой номер телефона?
– Спокойно. Я не жулик. Я не «из банка». И даже не из «Спокойной ночи, малыши!». Ваш телефон мне дала Лариса Давыдова из Севастополя. Она сказала, что ей пастор дал. И что вы тоже пастор…
«Пастор Шлаг» молчал. Что-то переваривал про себя. Потом спросил:
– Какие малыши? Из банка?
Поскольку речь пастора густо разрывалась техническими помехами связи, постольку Гаврилов понял, что его шутки были бредом сумасшедшего. На том конце «провода» (проводов-то нет!) вообще ничего не поняли.
Дальше разговор пришлось перестроить. Теперь он был внятнее и серьезнее: «Алё, меня зовут… Да, я такой-то. Надо встретиться». «Зачем?». «Затем, что ваши дела интересны граду и миру!». «Хорошо. Приезжайте на перекресток».
Чудак-человек. Гаврилов так и спросил пастора Володю:
– Мне приехать на перекресток у горадминистрации и крикнуть «Воло-одя! Воло-одя!». Так что ли?
Пастор Владимир засмеялся. И, наконец-то, просто назвал адрес своего дома. Простодушный человек.
Гаврилов приехал, заплатив жулику таксисту 100 рублей, хотя пройти можно было всего-то метров семьдесят. Почти, как в Сергиевом Посаде. Только здесь никто психотипом религиозного человека не интересуется, здесь просто «рубят деньги с дураков», пользуясь паломничеством войны.
За воротами пасторского двора грозно лаял «волкодав» величиною с тапочек. Хозяин вышел на лай-звоночек быстро. Приветливо поздоровались. Пригласил в дом.
Владимир Гладкий – мужчина лет сорока пяти, светлолицый, светлый шатен, очень русское лицо. Супруга его – Нелли – вот уж типичная южанка – чернявая, темноглазая, даже с какой-то другой плотностью в голосе. Скрытая экспрессия.
На стол гостеприимно набросали «мелочи для разговора» – тарелку с горкой бутербродов с брауншвейгской колбасой, печенье-курабье, конфеты «Маки» и «Маска», хозяйка заварила чайник крепкого чаю. Простенько, но простенько по-купечески. Гаврилов заметил: «И вас, южан, приучили к чаю? Раньше чай, да ещё крепкий, на столах в ваших краях был редкостью. Северяне-курортники приучили?».
– На Кубани чай не редкость. А мы и вовсе из Сочи сюда приехали, – поясняла Нелли.
– Тут была своя община, которая называлась «Слово Счастья». У нас церкви – общины – имеют свои названия. Понятное дело, что курировалась она всякими заинтересованными чиновниками и структурами Украины. В день спецоперации, то есть 24 февраля 2022 года никого из руководства церкви тут уже не было. Говорят, что они уехали даже раньше, то ли 20, то ли 22 февраля. То ли так получилось, что на момент начала войны они в другом месте уже были. Может сигнал получили от кого-то из своих, но факт – уехали. Я думаю, что они что-то уже понимали и знали, потому что счета в банках были пусты ещё 20-го, документы и кое-что из вещей – ноутбуки, компьютеры, что-то ещё – всё было вывезено. Транспорт у них был тоже и, конечно, ушёл вместе с ними. Понятия не имею, какими дорожками они выезжали, да мне и не интересно.

И вот мы приезжаем… Вам рассказывать, как я пришёл в церковь?
Рассказывай. Видимо, это ему самому надо. Гаврилову было гораздо интереснее, кто и как надоумил его сюда ехать из счастливого мирного Сочи. Получалось, что приехал сюда Володя, водимый Духом Святым. Верить? Почему бы и нет? Понятное дело, что водили его и спецслужбы, и денежные интересы самой сетевой структуры церкви пятидесятников, и, наверное, Святой Дух тоже… «Поверю, – решил про себя Гаврилов, – если уж меня Святой Дух ведет без всяких спецслужб и без всяких интересов церкви, то почему бы и ещё кого-то не привёл Он же?».
И Владимир рассказывал про свою наркоманскую молодость, про то, как однажды проснулся и мир встал перед ним не как пространство, а как нарисованная стена. Двигаться было некуда – не пускало что-то физически, втыкался носом, будто в бетонную стену, как Буратино в нарисованный очаг. Вот спальня, вот коридор на кухню, а пройти по ним нельзя, всё каменное. И самое страшное – «я понял, что так можно остаться навсегда, как комар в янтаре 100 миллионов лет назад». Только этот страх и был. Всё остальное было бесчувственным, даже интереса жить не было. А вот остаться остекленевшим в каком-то неведомом иллюзорном пространстве можно – ведь вот сижу же!!!
И тут я обнаружил другое пространство где-то в себе, в памяти, пространство где-то внутри. Там есть эхо и даже слёзы текут куда-то и где-то там. И они даже жгут… Я звонил в то утро потом отцу, и он не верил, что я это я. За какие-то минуты Дух Святой так омыл меня в слезах покаяния, так «переодел» меня в другие одежды, что меня не узнавали самые близкие. Так я пришёл к Богу…».
…В феврале, когда началась военная операция, Владимир Гладкий приехал сначала в Геническ один, жена Неля приехала буквально через десять дней. Община пятидесятников в Геническе разбежалась большей своей частью, но те, кто остались, говорили совершенно правильные вещи – надо помочь людям! Всем тяжело, а ведь кто-то не знает даже Христа и просто страшно отчаялся.
И Володя просто на все деньги, которые были у него (а было под 30 тысяч и своих, и выделенных общиной в Сочи), закупился мукой, крупами, растительным маслом, дешевыми сладостями, аспирином, зеленкой, бинтами и анальгином и, заправившись по полные баки, на своей старенькой «Шкоде» поехал к линии фронта в сторону Новой Каховки.
– Я так и думал: где уже не пропустят, там уж и ладно… Но Господь пропустит меня туда, где людям помощь по-настоящему нужна. Навстречу шли сплошные потоки беженцев. И на машинах, и пешком. Даже просто остановиться у обочины и раздавать воду – уже не ошибешься. Что мы и делали. Но не только. В селах нас встречали буквально голодные люди, разгромленные магазины, подворья с опустошенными погребами.

Х          Х          Х

В феврале, марте, почти до конца апреля 2022 года снабжение сел было практически только за счет российских войск и гуманитарки Церкви Пятидесятников. Конечно, были и десятки выездов частников-предпринимателей, и несколько выездов от православных общин, но всё это было мелочью по сравнению с реальной нехваткой пищи и воды. Системно работали только пятидесятники. Это факт. И никуда от этого исторического факта теперь не деться. Хотя, конечно, придет время и заболтает «историю пятидесятников» официальная пропаганда, создавая «ровную историю». В первый раз что ли?
Кто и когда слышал про то, что по сути и Мариуполь, и Херсон именно как города созданы ханом Мамаем? Никто. И никогда. Поселения там были и до Мамая, но как города, как посады с ремесленной индустрией, структурой управления были созданы именно им – человеком, которого зарезали генуэзцы на каменистых взгорках за Каффой, нынешней Феодосией. И ни дна ему, ни покрышки – ни колышка памятного, ни академического буклета.
Пенсионер Гаврилов смотрел на вдохновенные добрые лица супругов Гладких и думал про себя: «Не, ребята, медали для вас не будет. И слава Богу, что вы не о медалях думаете и не медалями живёте. Счастливые люди! Во Христа облекохтеся, во Христа креститеся – людей за Христом и духом Святым своими трудами позвали».
Да, люди приходили за водой и хлебом, но тысячи ушли не только с пищей, но и с верой…
Воздастся вам, ребята, где-то там – на небесах ли, в параллельной реальности ли будущего. А может вас ещё и танком переедут – история у нас часто бывает очень «благодарной». Но разве нас это колышет – правда? Собрались три придурка – два из Сочи, один из Сыктывкара – оно вот вам надо? Каким Духом носит вас по белу свету? Ну дык… Явно духом не злым и не корыстным.



Встречи пятидесятников: …Женщина лет сорока: «У меня мама почти не ходит. Девятый день на картошке и свекле живём. Последнюю жменю кукурузы перетёрла. С нами племянница моя. Родители её выехали три недели назад, сказали, что через два дня будут. Ни слуху, ни духу. Может, и неживые уже». Из рук пятидесятников она получила муку, консервы, сахар, крупу… Русские солдаты оставили ящик галет и тушёнку, мыло и фасоль в стеклянной таре. Откуда та фасоль взялась – будь она неладна. Банки частично побились, фасоль вычерпывали из ящиков обложкой какой-то книжки…
…Мужик пятидесяти лет: «Какой Бог? Какой Бог?!! Был бы Бог, разве ж он допустил бы? – немного подумав, – а может и Бог. Люди всё равно с ума посходили. Зачем ему люди? Дайте курить. Есть у вас курить? Солдаты вот дали, а у вас богомольников, небось, курить запрещено?… О! И у вас есть?! – улыбается. – Есть Бог, есть… Послал же вас зачем-то».
…Две украинки лет по шестьдесят: «Давайте крупу, якщо можна… У нас п'ять курей є. Так, борошно-муку. Два яєчка на день є – спекемо і зваримо. Від дякую! Нагодували! Облагоділи! Рай, а не життя…(укр. язык). Давайте крупу, если можно… У нас пяток кур есть. Да, муку-муку. Два яйца в день есть – спечем и сварим. От спасибо! Накормили! Облагодетельствали! Рай, а не жизнь…». А сарказм чуть не лужей под ними растекается. Но продукты берут. Берут. Кто может, с тележками к машинам подходили. Проповеди слушали. Нет. Не из вежливости. Видно, находил пастор Володя Гладкий слова о вере, любви, о Боге и о чуде изменения человека. Стояли и слушали. Плакали. Но, уносили всё, что дают. Унесли бы и больше. И всегда кто-нибудь найдется, кто скажет и про «плохого Бога», который опять коммуняк сюда привёл. Настроения многих и многих людей были замутнены пропагандой украинского телевидения с представлениями, что возвращается Советский Союз, что сейчас опять церкви позакрывают и будут Ленина с красными знамёнами втыкать по сельсоветам.
…В каждом селе от Чкалова до Червоного Перекопа, от Софиевки и до Хлебодаровки, будто по волшебству, увеличилось число бродячих собак и кошек. Они собирались тоже там, где собирались люди. И слушали о Христе. Не мешали. Может, чувствовала голодная животина не только запах пищи, но и что отступало зло, в человеках просыпалось что-то «в энергиях», что не гремело выстрелами и матом, а находило силы поделиться с кошкой кусочком рыбы, с собакой – куском галеты…
В самом Геническе в это время всё-таки было попроще. Надежнее и с продовольствием, и с возможностью обменять что-то на что-то, даже заправить машину – тоже дело чрезвычайно важное.
Два месяца неповоротливая государственная и общественная машина просыпалась и проснулась-таки. В начале апреля 2022 года потянулись первые заметные караваны с гуманитаркой из Крыма, родилось движение «Вместе с Россией», некоторые смелые предприниматели Геническа поехали за товаром в Симферополь и Джанкой. Впрочем, «приграничная» торговля на блок-постах у Перекопа дала ручеек товаров и продовольствия, становилось немного легче.
Гаврилов ещё до войны в беседах с чиновниками в Сыктывкаре узнавал их компетентность по ответу на вопрос «На сколько дней в городе продовольствия?». Не ответил никто. Никто и никогда. Тогда пенсионер Гаврилов инициировал «круглый стол» на эту тему. С участием представителей от торговых сетей, Министерства сельского хозяйства, из администрации Главы Коми. Конечно, пришли и наговорили, что «все в порядке и всё известно». Но цифры были непроверяемые по определению. Значит, опять, как всегда, врали. Сами себе… Создавая наперед будущих «неуловимых мстителей».
Сейчас, в Геническе, слушая пастора и его наблюдения за запасом прочности резервов продовольствия, как и позже в беседах с другими собеседниками и в других городах Новороссии, Пётр Павлович приходил к выводу, что «положенных и рекомендованных 65 дней» не было ни в одной области. Население выело и выпило всё за две-три недели. Когда на Украине был порядок лучше, чем в России? Правильно – никогда.
Здесь, что не съели, то понадкусывали – солдаты Украины повывозили всё мыслимое и немыслимое, как у тех предпринимателей крымских татар, что встретились в «Красном драконе». А среди простых селян и горожан тут ещё и паника, и неразбериха. Плюс наивные расчеты на холодильники. Это когда электричество вырубалось на 3–5 часов и в мирное-то время. Продукты портились тоннами. Что и произошло в начале входа российских войск в феврале 2022 года.
И всё-таки, всё-таки – вопрос Гаврилова, с которым он ехал во вновь собираемую Русь, оставался пока без ответа. Или казалось, что ответа пока нет. Ведь развезти продукты, утешить словами евангелия о Христе – это ещё не объединить. Это ещё не убедить, что «давайте вместе» и «давайте в другом духе – в Духе Любви». Во всяком случае глас вопиющего в херсонской пустыне пастора-пятидесятника пока ещё не объединял, не убеждал, не вел. Пока…
Володя с Неллей Гладкие думали об этом же. Нет, они не были в самодовольстве. Они справедливо полагались на волю Божию. На вечное – сеятель, ты делай свое дело, а Господь уж управит, Господь разберется – где там зерно упало на камни, где в тернии, а где проросло…
Владимир в беседе вообще долго не мог понять и «расшифровать» самого Гаврилова. Сначала он пытался толкать ему вечные истины из евангелия, потом обнаружил, что Гаврилов и сам ему много чего сможет рассказать. Потом Володе, видимо, показалось, что Гаврилов ищет какую-то помощь, и, конечно, семья Гладких тут же предложила и поесть, и попить, и отвезти на машине куда надо. Потом пастор понял, что и это Гаврилову в общем-то хлопот не доставляет. Наконец, пастор «Шлаг» предположил, видимо, про себя, что не иначе гость у него из какой-нибудь проверяющей организации. Ну, мало ли – или внутрицерковной, или государственной, или вообще из спецслужб.
Гаврилов рассказал супругам-пятидесятникам про «Неуловимых мстителей» и про Лавру, про поиск того, чем же, потеряв себя, «завирусилась» нация? Прихлебывая третью чашку чая, заваренного почти под чифирь маркой «Ричардс» и уплетая бутерброды с брауншвейгской, Пётр Пвлович видел, что слышат его… и не слышат. Они не поверили. Вежливо кивали головой «ну, да – писатель», «ну да – ага, все мы больны. И каждый сам себе врач». Но всё-таки, похоже, что не поверили.

Х          Х          Х

Есть ли святые Земли Русской XIV–XVII веков из Запорожской Сечи, из Донецких земель, из Приазовья? Канонически признанных церковью не найти. Значит ли это, что пред Богом с этих земель нет святых и спасенных того времени (да и этого времени тоже)? Нет, не значит. Но ни первые, ни вторые не известны.
Известно ли истории хоть одно описание храма и службы в Приазовье до XVII века? Нет. Не известно. Может, какому-то исследователю и повезет, но… Как бы не случилось это опять выдумкой, вписанной из XXI века в XVI или в XIV век.
В «дикой Азии» и в Польше, на правобережье Днепра и на севере Руси в XIV–XVI веках уже есть разные стили архитектуры. Причем, большинство их автохтонны – то есть рожденные прямо тут, по месту. А есть это на левом берегу Днепра со времен греческих колоний античности и до XVIII века включительно? Нет.
Может, тут есть что-то из фольклора? Из песенной культуры? Из литературы? Да хоть что-нибудь – хоть оружие-то свое есть? Хоть лодки свои какие-нибудь особенные, казачьи? Нет ничего. Всё трофейное. Вот и висели на татарских коврах турецкие и польские сабли, мазались льняным маслом шпанские фузеи и австрийские мушкеты, и танцевали по пьянке под черкесские барабаны или еврейскую скрипку. Всё, взятое либо у прибившихся соседей, либо так – отсебятина на жизнь одного поколения: «тут хатка, тут кладка, там вина бочка, а здесь нож или заточка». Это даже не какая-то сельская культура, это какая-то кочевая «цыганщина», но хуже – сборная солянка бандоты, кочевья, и умирающих осколков разных этносов. Некоторые умирали вообще (убыхи, половцы, печенеги и языги, как голяды, мурома и чудь на Руси), другие умирали в этом своем локальном присутствии – растворялись сербы и турки, румыны и сотни семей поляков и евреев, оказачившихся и слившихся с пыльным ландшафтом.
Кстати, вы не подскажете хотя бы одно сохраненное кладбище от Перекопа до Старобельска, на котором могилы старше 200 лет? Ну, вот то-то и оно. Нет таких. Значит, не КЛАДбище то было, не осмысленное и не освященное традицией место. Закопали, погребли и уже внуки уносились в кибитках и в седлах куда-то далеко, куда заходит Солнце. Не редко и наоборот – туда, откуда оно восходит – в сторону Кавказских гор.

Х          Х          Х

Коробочка. Та белая коробочка, которую в Москве на вокзале попросила передать гвардейцам с передовой та, неожиданно вставшая за спиной, женщина. И пакет с вещами, конечно, и пакет… Его Гаврилов весь день таскал с собой, благо – не тяжелый.
Петр Павлович набрал номер телефона, на звонок ответили почти мгновенно: «Да, здравствуйте. Да – ждем. Где встретимся? Давайте в «Красном драконе»?». Да Господи ж ты Боже мой! Есть тут какое-нибудь место, где люди встречаются, кроме этого шашлычно-пивного кафе?! Ну ладно – вернёмся в «Красный дракон». Голос солдата, которому позвонил Гаврилов, был не старый, не прокуренный, не простуженный – это был голос интеллигента, который будто только что обсуждал в кулуарах какого-нибудь симпозиума доклад на знакомую тему… «Надо же, какие нынче на передовой «пианисты» работают. Небось, он никакой не солдат, а офицер из штабика», – хмыкнул про себя пенсионер-путешественник.
В «Красный дракон» зашли двое – солдат и офицер. Подъехали они явно вон на том кунге цвета поздней зелени деревьев с белой буквой «Z» на дверце кабины. Фургон, вставший в «кармане» обочины на другой стороне улицы, было видно из окон кафе.
Солдатик, именно солдатик оказался с тем самым интеллигентным голосом. Офицер был больше похож на какого-нибудь мастера автохозяйства, а солдат говорил сложными конструкциями предложений и типичными московскими присказками «слава Богу, законектились», «в принципе, всё приемлемо», «соответственно мы подумаем и порешаем».
Говорить им особо было не о чем, передал себе пакет и коробочку и, как говорится, «до свидания, спасибо за службу!». Но всё-таки сидели, пили кофе. Снаружи в дымах шашлычниц, в ветрах и при плюс два все-таки неуютно.
Чернявенький и щуплый солдатик коробочку тут же передал офицеру, представившемуся очень по-граждански – Борис. И всё. Дескать, я тут хочу быть не капитаном… Да и солдат сказал тоже просто – Никита. Личного ничего. Хотя Гаврилову просто хотелось для себя понять простые вещи. Например, из каких городов Подмосковья они? Интересно же – как вдруг та молодая женщина вычислила его в толпе?
– Так Вас же полно в интернете. Фамилия-имя-писатель. И фотографии …
«Тьфу ты! – посмеялся над собой Гаврилов. – И правда ведь. Самое простое из объяснений моему поколению так и не принимается пока в разумение…». Дальше были вопросы вежливости, о чем-то серьезном и тем более о дислокации Петру спрашивать и в голову не приходило. Если можно что-то, то скажут, не можно – ну и ладно. Одно он только спросил: «Вы в городе? Это чисто технический вопрос – если на машине, то подбросьте хотя бы до местного Центра культуры и досуга? Понятия не имею, как искать, а таксисты дурят на одном квартале. Говорят, то «тут проезд запрещен» или «развернуться тут можно только во-он там». И едешь, как дурак, разглядывая заборы.
Военные понимающе кивнули головами. И пообещали довезти.

Оказалось, что они не из Подмосковья, а из самой Москвы, что почти сто процентов полка – добровольцы. Да, большей частью парни и молодые мужики поехали «за деньгами». Такие вот «солдаты удачи». Ипотеки, кредиты, свадьбы, поступления детей в вузы… «У меня в батальоне у 16 человек дети – выпускники школ этого года. Летом поступать собираются. Вот папы на войне по контракту их будущее и хотят оплатить – обрисовал ситуацию капитан Борис, – Но с патриотическими настроениями тоже немало. Сколько? Ну, точно не скажу… Думаю, что не меньше, чем каждый пятый. Так ведь, кто и за деньгами поехал – они ведь не без патриотизма. Просто он не главный у них как бы…»
– А я просто из долгов вылезти хочу, – пояснил лично о себе чернявенький Никита. – Запарило уже жить годами с выплатами больше половины зарплаты…
Потом в разговоре вдруг выплыли, прямо как в сказке, две темы, которые Гаврилову были чрезвычайно важны. Оказалось, что Никита совсем недавно работал в каком-то отделе или управлении при патриархии. «Ну надо же – ахнул про себя Пётр Павлович, – и у этих людей проблемы с долгами и кредитами… Впрочем, деньги могут быть разными, конечно. Хотя, за 300–400 тысяч рублей парень всё-таки в потенциальное пекло полез. Это хорошо, что сейчас затишье на линии соприкосновения. Но кто сказал, что оно будет все три месяца его контракта?» – усмехнулся он опять над относительностью и цифр, и вариантов развития событий.
Вторая тема – это возможность выехать с ними – с этой группой Росгвардии, и в сторону передовой под Новую Каховку, и потом добраться до Мелитополя. Они сказали, что к вечеру того же дня должны быть где-то там, на базе в пригороде. Конечно, это сильно помогло бы путешествующему пенсионеру и в части экономии денег на автобусы или заказные машины, и в главном – в возможности собрать галерею портретов и состояния духа в разных локациях этого бушующего края.
По первой теме – взгляд рядового солдата, хорошо знающего историю церкви, и неплохо – вопросы церковного и канонического права, а так же совершенно разнузданной правоприменительной практики на церковных судах, знающий, что провоцирует на церковные расколы и ереси.

«Верующих здесь мало. Я бы сказал – критически мало. Могу говорить про свое подразделение и про тех, кто стояли рядом с нами из мобилизованных… Может, слышали – это те, что по пьянке на новый год открыли стрельбу, пробили силовой кабель какой-то. Ну, да – получили по морде. И уехали воевать. Там тоже верующих не замечал. Однако, с другой стороны, а кто вот видит, что, например, я верующий? Может, 2–3 человека, с которыми близко общаюсь. Кто в тумбочке у меня икону увидит случайно. На тумбочке держать запрещено… А, да – в столовой висит икона святого Пантелеймона. Не знаю, почему именно эта. Никто перед едой не молится, но два раза я видел, что кто-то перекрестился, глядя на неё. Всего два раза…
Священников нет, не видел. Вообще не видел. Только по телевизору. Куда они ездят, где они там капеланят? Я тут в городе-то священника ни разу не видел. Два месяца уже здесь. И ходим по городу если не каждый день, то через день точно. На службы тут и сам не хожу. Нет желания. И потому, что отступники они – УПЦ это, и потому, что ну нет у меня ощущения единства с ними. Чего душой-то кривить?
…Что я думаю о закрытии церквей в Украине? Или о том, что они там сначала перестали Патриарха поминать, а потом и вовсе скандально пытаются самостоятельность получить? Да как сказать – огорчу я вас. В основе своей виновата Московская Патриархия. Всё наесться никак не может. Все контролировать пытается, в политику играть. А в политику играть – это церкви проиграть. Церковь служить собрана, служить Богу. А остальное Он сам управит.
Наговорю я сейчас вам. Впрочем, то, что наговорю, у всех мало-мальски понимающих в раскладах церковных и так на слуху…
Суть: понравилось мировому православию (какая разница – Варфоломею ли Константинопольскому, нашему ли Патриарху Кириллу) сетевая конструкция католицизма. Эдакий духовный маркетинг. Эффективный, конечно. (Никита показал пальцами кавычки – есть такое движение – сгибающиеся рожки из двух пальцев). Понравилось Большой Москве и продажному «эффективному» Стамбулу рулить большими потоками ресурсов, влиять, мнить себя главными посланниками Бога на Земле. Патриарх Кирилл ведь не случайно в своих выступлениях засеивал несколько раз такой образ – дескать, «раньше Патриархи рядом с царями сидели». То есть «духовным Путиным» ему, видишь ли, хочется быть… Наверное, для этого нарукополагал 50 викарных епископов – людей, которые и одного годового круга в монастырях не прожили, но точно знающих, как правильно голосовать на Архиерейских Соборах.
Посмотрите на церковные суды. Это ж позорище. Это же игнорирование церковного права… Не один раз сталкивался с тем, что даже на уровне епископских администраций понятия не имеют, что это разные вещи, и что правоприменительная практика «танцуется» не только по воле епископа. Нет, не только! Но у нас на это плюют уже лет сто тридцать, если не больше. Конечно, от такой организации будут убегать все, кто может, и кто хоть что-то ещё соображает. Но ведь в расколе сразу обвиняют. Весь залп СМИ из тебя сделает еретика или пидараса, или вообще врага народа…».

Что-то у парня накипело от больших общений в околоцерковных кругах и от долгих размышлений в караулах. Но возразить-то на его тираду было нечем. Да и не хотелось. Гаврилов согласно кивал. Между тем, Никита напомнил и ещё одну существенную часть: «С проповедью не идет никто. Идут с церковным товаром и церковными услугами – крещением, венчанием, отпеванием и тэ пэ… Понимаете? Идет торговля в мире сем предметами не из мира сего. И почему-то считается, что это миссионерство, что это благовествование. Но это только «маркетинг-клуб». Сектантские подходы какие-то». Гаврилов, конечно, тут же вспомнил пятидесятников. «Просто пятидесятники торгуют активнее? И реальным продуктом со словами о «нереальности»…» – подумал и завис в ступоре. Что-то в этом образе торговли есть от правды? Или правда проста и она в другом – люди пищу получают? Что ещё надо голодному? Утешение получают? Надежду получают? А там тоньше волоса уже и до веры…
Получившие свою дозу сытости от разговоров с Гавриловым, получив атмосферу гражданского кафе с аджарским пирогом и ощущением, что сейчас можно неторопливо выйти под дымы мангалов и прогуляться по променаду Мира вдоль центральной улицы скучного Геническа, офицер и солдат всё-таки, как по программному сигналу с небес, в какой-то момент одновременно встали: «Ну, нам ехать. Вас, говорите, до Центра культуры довезти?». Да-да – кивнул Пётр Гаврилов, и они вместе, рассчитавшись с официанткой, пошли на выход.
По дороге они ещё договорились о том, что вечером окончательно сообщат время, когда надо быть готовым на выезд завтрашним утром.
Машина Росгвардии остановилась у одноэтажного полуразрушенного здания с лепными львами на фронтонах окон. Центр культуры и досуга проехали, он остался рядом и чуть позади. А это был обычный двор, обустроенный по-южному – с тяжелой калиткой и аркой над ней. Тоже со львом, и тоже с облупленным – ухайдоканным до нереставрируемого состояния. Нет, лев не расстрелянный. Нет, не русские оккупанты его угрохали. Просто старый дом, старый двор. Может быть, даже заброшенный вообще до 2014 года. Наверное, тут в прошлые десятилетия можно было услышать звуки семейных хлопот – звон тазиков под азовскую рыбу, запахи вареной кукурузы, тарани и бычка на нитках через весь двор с тенями от виноградной лозы, запах гниющих абрикосов-жерделек, которых раньше по улицам Геническа, Бердянска и Мариуполя было больше, чем каких-либо других фруктовых деревьев. А сейчас холодно и тихо. Февраль и пыль. И глухая тишина с одиноким диковатым котом, сидящим в глубине двора на еле видимой шиферной крыше покосившейся пристройки. Тут казенной машине остановиться лучше. Пусть военный автомобиль, громоздкий и заметный – кунг все-таки, остановится не совсем уж у входа в учреждение культуры, а здесь – у мёртвого дома. Чтобы всякие «вдруг фото» и прочие наветы о вездесущих оккупантах не появлялись в социальных сетях со злыми комментариями. Присутствии «Невидимого Ока» внешнего наблюдения пенсионером и двумя военными предполагалось всё-таки как бы априори.

Попрощались. Машина с солдатом Денисом и капитаном Борисом уехала.
Наверное, Пётр Павлович заходил в здание культуры откуда-то с заднего хода. Пыльная лестница, давно крашеные стены, перила – наследие СССР скорее всего, сумеречный плохо освещенный коридор. Голоса где-то в глубинах здания и за дверьми одного из кабинетов. Гаврилов постучался:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Мне бы кого-нибудь из руководства. Или хотя бы художественного руководителя…
– А вы кто? – серьёзненькая-пресерьёзненькая молодая женщина вежливо и строго хмурила бровки.
– Я – шпиён из России. Паломник по культурным объектам Российской Империи и СССР, – тупорылые пенсионерские шутки здесь были самое то. Не дура тётенька, поняла, что вымученный тупняк Гаврилова означал просто: «Долго объяснять. Не вам же я буду рассказывать про «Неуловимых мстителей» нашего сознания, про антропологический и экзистенциональный кризис нации, про то, что через 100 лет опись списанной мебели в вашем Центре культуры исследователям будет интересен больше, чем структура войск на Арабатской стрелке». – Я просто пришёл из будущего, чтобы узнать – что тут у вас можно немножко подправить?
Она с пониманием кивнула головой:
– А-а… Это вам к Инне Андреевне.
«Свои» – подумал Штирлиц.
– Позовёте?
Инна Андреевна оказалась милой молодой девушкой в стильных модных очках, с хорошей осанкой. Не из балетной ли тусовки? Как минимум – танцевальной. Приветливая открытая улыбка отвечала на главный вопрос – пришла она на свою должность не по карьерной лестнице, не из администраторов и точно не из чиновников. Там эту улыбку за пару лет уже бы стёрли.
– Инна Автандилян, директор Центра. Чем могу быть полезной? – представилась девочка, которая могла бы по возрасту быть дочкой или даже внучкой пенсионера Гаврилова. Позже в разговоре так и выяснилось – Инне было всего двадцать три года. Точно – если бы старший сын Петра Павловича по юности чуть поспешил бы – внучка или внук были бы как раз этого возраста.
– У Вас есть время поговорить? Хотя бы минут сорок? – на всякий случай уточнил Гаврилов, вдруг помешал делам молодого директора.
– Есть…
В конце декабря 2021 года Инна приехала домой на каникулы из Киевской Национальной академии руководящих кадров культуры и искусств, где она училась уже на заключительном курсе в институте современного искусства на кафедре академического и эстрадного вокала. В январе учёбу перевели на дистанционный вариант. К «дистанционке» уже привыкли во время пандемии коронавируса, а потому ни странности, ни неожиданности в этом Инна для себя не видела. Как не видела и неожиданностей в том, что Киевский режим не даст ей, выходцу из восточной области, хоть сколь-нибудь значимой сцены или значимой административной работы. Открытым текстом об этом ей заявлял «родной преподаватель» – заслуженный артист Украины Иво Бобул.
Неожиданность случилась из-за продления паспорта (на диком поле Украины это называлось id). В феврале учёба перешла уже в очный формат, паспорт должны были продлить вот-вот. 23 февраля в социальных сетях студентка Инна ещё выкладывает лекцию по истории Украины в сторис, а 24-го проснулась в реальности, которая мало была похожа на всю предыдущую жизнь. Танки! Самолеты. На рейде катера. Взрыв где-то в районе Сиваша – один, второй, третий. Далёкое цоканье крупнокалиберного пулемёта и уханье взрывов ещё где-то дальше. Музыкальное ухо слышало другую музыку сфер.
Виртуальная реальность переключается компьютерной мышкой, реальная реальность переключается пультами для ракет и пулеметными гашетками. Наступило время, когда поколение миллениумов и поколение «Z» (надо же ирония какая в этих знаках!) узнавало семантику выражения «фунт лиха». По крайней мере через стоимость килограмма муки и действительного фунта сахара. Рафинированного. В кубиках. Они как раз в фунтовых коробочках «Цукер».
О выезде в сторону Киева и речи быть не могло. Больше месяца Инна вместе с друзьями и подругами жили слухами, попытками контактов с вошедшими в Геническ военными России, попытками понять – как и что теперь вообще? Например, даже просто о праздновании 8 марта. И можно ли собраться в Центре культуры хотя бы их вокально-инструментальному ансамблю? Всё было закрыто кроме десятка магазинов и пунктов раздачи гуманитарной помощи. Инна по просьбе оставшихся в Геническе старых работников культуры попросила ключи от Центра, чтобы хоть понять – что там уцелело, а что растащили уехавшие (а уехали на правый берег Днепра многие).
Наверное логично, что за её беспокойство и заметили Инну и предложили с 1 апреля 2022 года начать работу в должности исполняющей обязанности директора Генического Центра культуры и досуга. Конечно, она сначала отказалась. Во-первых, для провинциального городишка это просто этикет – полно более авторитетных людей с опытом и связями. Надо обязательно оставить открытыми ступеньки для них. Эдакое «алаверды» почтения ветеранам. Во-вторых, … да просто дайте, товарищи чиновники, подумать! Вы думаете, что девочка не понимала, что её приглашают в штурмовики культурного ЧВК «Вагнер»? Здесь же позиция такая – всегда в оптике прицелов всех, кому не лень. И моральных прицелов, и реальных… Инне быстро, через 40 дней, придется убедиться, что сравнение с «Вагнером» – это не фигура речи.

Но за сорок дней ещё произойдет следующее. Инна Андреевна Автандилян обнаружила, что она одна. Никто из друзей и подруг не хотел идти на работу в Центр под шипение маститых местных работников культуры, которые обещали, что «перемога Украины усё равно будэ», что все вернутся и спросят тогда с коллаборантов. Ждунов-тихушников оказалось много. Больше, чем казалось. Почти половина. Это Гаврилов не удивился настроениям в сфере культуры, а для молодой Инны был почти шок. Она много чего интересного узнавала о людях. Особенно о тех, кто вчера блистал на сцене.
Были опустошены шкафы, в которых хранились методички и планы работы, то есть весь организационный материал и списки актива были увезены или уничтожены. Сценарии общественных мероприятий и композиций тоже. Благо, что в целости остались костюмы. В том числе и украинские. А сомнений в том, что и украинскую песню, и украинскую культуру надо сохранять и пропагандировать у Инны не было.
Всё-таки первой пришла на помощь подруга детства Александра Чубарь (когда-то очень дружили их родители и, естественно, сложилась и их дружба). Вместе с нею они готовили первый коротенький сорокаминутный концерт на Первомай. Собрали чтецов и детские хоровые группы, Инна сама исполнила песню, два или три номера подготовили ветераны.
В это же самое время они с подругой, вдохновляемые родителями и пожилыми ветеранами образования, «вдохновляемые» в том числе и скепсисом чиновников и других ветеранов, готовили шествие «Бессмертного полка».
– Придут или не придут люди? Это был главный вопрос. Довериться киванию головы – дескать, приду – это было наивно. Но, в людях явно чувствовалось желание надеть Георгиевскую ленточку и открыто почтить память павших, отметить День Победы. В разговорах с людьми, – вспоминала Инна Андреевна, – чувствовалось, что люди соскучились по празднику Победы. И даже мы – молодые – с легкой грустинкой вспоминали детство, когда с бабушками и папами ходили на этот праздник, видели ещё живых тогда фронтовиков. Это было когда-то очень давно… Так теперь это чувствовалось. Это было где-то там, в той стране и в той жизни «до Майдана», в «нулевых»…
Из Геническа на 9 мая 2022 года две-три тысячи человек уехали. Может быть, уехали и больше – ведь не все рвались на правый берег Украины, часть поехала в Крым, кто-то выехал в села к родственникам, в Бердянск (он в стороне остался от движения войск и вообще даже от грохота боев). На «Бессмертный полк» вышли около шести тысяч человек. То есть это было больше, чем каждый четвертый житель города. Это была Победа.

Это была Победа не только как праздник. Это была Победа двух девчушек – Инны и Александры. Город, словно проснулся. Но, и в Инне что-то проснулось. Она сама говорила о том, что в душе какая-то неизвестная сила появилась. Она обнаружила в себе какое-то другое состояние и качество души.
На сцене перед этой шеститысячной толпой Инна запела песню «Кукушка» на слова Виктора Цоя. А песня особенно известна стала после фильма «Битва за Севастополь». «Бессмертный полк» ещё даже не весь собрался на площади, ещё подходили отстающие.
… Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою.
Мало кто остался в светлой памяти,
В трезвом уме, да с твёрдой рукой в строю, в строю.
Солнце моё, взгляни на меня.
Моя ладонь превратилась в кулак.
И если есть порох, дай огня!
Вот так!
…ещё подходили отстающие с портретами павших родственников, с портретами уже умерших фронтовиков, как поверх голов толпы Инна увидела странное и стремительное движение за спинами людей. Она всё поняла – сапёры с защитными противоосколочными щитами встали позади людей, а на обочине, на газоне, специалисты уже работали со взрывным устройством, которое не взорвалось. Оно должно было жахнуть по «Бессмертным…», но не жахнуло. Потому что:
Песен ещё не написанных сколько?
Скажи кукушка, пропой.
В городе мне жить или на выселках?
Камнем лежать, или гореть звездой? Звездой!
А потом Гаврилов вкратце рассказывал директору Центра Автандилян о себе, о Севере России, где эта девочка ещё никогда не была, о том, как заезжал в Троице-Сергиеву Лавру за благословением святого Сергия. Она вежливо кивала головой – ну должен же каждый как бы поделиться своей «визиткой».
Потом Гаврилов достал икону святого Сергия – одну из тех пяти, «больше которых брать не надо» по духовному голосу самого Сергия.
– Это вам, Инна… Святой Сергий Радонежский в молитвах тоже спрашивал: «В городе мне жить или на выселках? Камнем лежать или гореть звездой? Звездой!» Только, конечно, его звездой был Крест Господень. Он так же говорил тогда – хватит бегать, хватит бояться… Я думаю, что эта икона у вас тут должна быть. Это справедливо. Вы же делаете то же самое дело – дело собирания земель и людей…
Инна вежливо кивала головой. Пётр Павлович точно знал – она пока не все и не совсем поняла. Пока… Это ничего – святой Сергий поможет. Он теперь с ней. Навсегда.

Х          Х          Х

От Центра культуры и досуга до ближайшего православного храма – Кафедрального Собора Рождества Пресвятой Богородицы буквально метров двести-триста. Алтарем к морю – он и сам, как слияние неба и моря, сине-белый, величественный и красивый.
Гаврилов спустился от улицы верхней террасы берега по длинной лестнице к Собору со странным чувством непокоя. Всю жизнь и везде приближаясь к храму сердце умиротворяется, здесь же оно тревожилось. Хотя, казалось бы – ведь вышел Пётр Павлович из Центра культуры после разговора с Инной Андреевной и рассказа её о сложном моменте в прошлогоднем шествии «Бессмертного полка», после её экскурсии по зданию и короткой беседы с собравшимися сотрудниками – то есть позади остались тревожные разговоры, многолюдье, а тут… А тут была тишина. Тишина кладбища. Да – именно тишину кладбища почуяло сердце Гаврилова. И это создало тревогу.
Что такое тревога? Этимология слова внятного ответа не дает. В лучшем случае исследователи отсылают к каким-то загадочным общим корням со словом «отвага». «Вога», «вага»? Ведь «тре» известно как усиление – «тре-клятый», «тре-звон», «тре-волнение». Остается разобраться с «вага» или «вога». Причем корень старый – оно должно быть откуда-то из самых древних бытовых словечек. Гаврилов пока спускался по лестнице слушал тревогу в душе и игры разума в голове – ещё школьная привычка игр-ассоциаций со словами… Он найдет. Потом найдет, а пока не мог найти, что ж такое «вога», которой должно быть усиление, и эта невозможность ума справиться с «ребусом», почему-то, тоже тревожила и солила на настроение.
Храм был почти пуст. Это не удивительно – утренние службы прошли, до вечерней, наверное, ещё час или больше. В церковной лавке продавец разговаривала с единственной женщиной и больше никого.

Они спокойно и почти равнодушно ответили на «здравствуйте» и даже не посмотрели, куда идет дядька в темных очках, правильно ли ведет себя в храме, и им было всё равно – зачем он присел на лавочку у стены и сидит, согнувшись почти до пола.
«И спасибо, что не приставали с вопросами!» – Гаврилов просто прогибал поясницу, которая трещала так, что ходить было уже по-настоящему тяжело. А так – согнулся, вытянулся вперед и мурлыкаешь от того, что у тебя расползаются диски позвоночника и отпускает жуткий заклин в спине.
Посидеть одному в тишине храма удалось не долго. Гаврилов искал взглядом на стенах икону Сергия Радонежского, но не мог найти. Нет в этом ничего удивительного, храмы находят иконы «от духовного заказа» общины, и иконы находят храмы те, в которых их зовут. В сыктывкарском Кафедральном Троице-Стефановском Соборе вообще, например, нет иконы святого Григория Паламы, хотя, казалось бы, даже Великим Постом есть его неделя – неделя учителя, создавшего учение о нетварном свете. Видно, понимание службы есть, а любви к образу нету. Бывает… Чего у нас в России только не бывает. Неча на Дикое Поле пенять, если сами одичали.
Скрипнула дверь алтаря и вышел батюшка. Громоздкий, как английский шкаф викторианской эпохи. С добрым лицом. Прямо подошёл к Гаврилову. Пётр Павлович встал. Поздоровались. Троекратно поцеловались. Почти без слов. «Небось, меня за священника принял… теперь уже не принял – табаком пахнет. Учуял, – думал Гаврилов, образ которого без темных очков вполне соответствовал священническому. – А, впрочем, вполне возможно, что за проверяющего какого-нибудь принял. Сейчас таскаются тут все, кому не лень. Возможно, уже запарили все эти проверки, эти разведки-контрразведки, эти светские и полусветские типы, что «спасают» страну от самой себя…». В полсекунды пролетело это всё в голове Гаврилова.
Отец Василий выслушал Петра Павловича вежливо и равнодушно. Обо всём равнодушно – и о «Неуловимых мстителях», и о Лавре с Сергием Радонежским, и про то, что надо бы как-то на Мелитополь выбраться.
– Из прихожан ваших никто в Мелитополь не ездит за товаром или к родне? Если что я заплачу, как за билет…
Ответы и комментарии отца Василия, человека с добрым и усталым лицом, были, как у автоответчика: «Да, конечно», «а кто ж его знает, мил человек», «вам надо поспрашивать». Как будто Пётр Павлович пришёл что-то утверждать, а не спрашивать… Вот и поговорили. Даже на вопрос о том – чьи вы сейчас будете? Поминаете ли Патриарха? О каких властях и воинстве молитесь? Ответ был прост – «счас-то, как положено», «Господу служим, а Он управит», «пока там священноначалие разобраться не может, а наше дело-то маленькое и простое – нам с общиной спасаться надо с тем, что есть». Короче – я не при делах всех этих политических.

Священник был более склонен удариться в воспоминания и пригласить вспомнить «добрый СССР». Хотя по возрасту он явно был лет на десять младше Гаврилова.
– Я вот здесь, прямо на этом месте, где мы с вами сидим, в 1986-м году блины штанги менял. Здесь тренажерный зал был. Я занимался здесь. Нет – не качалка… Это потом пооткрывали качалки ради качалок. Мы спортом занимались – тяжелой атлетикой. Штангисты.
Похоже, что отец Василий входил в тот возраст, когда «а вот раньше было лучше…». Эту фазу тоже надо пережить. На фоне войны – тем более.
Несколько минут сидели и молчали. Просто – молчали и сидели. Настоятель Собора, наверное, ждал вопросов. Почему-то их не было у обоих. У Гаврилова их точно не было. Даже про отсутствие иконы Сергия Радонежского не спросил.
Расставались тоже практически молча. Гаврилов сложил ладони на благословение. Отец Василий благословил. «С Богом!». Конечно. Куда ж без Него?
А слово «тревога» – вернее «вога, вага» – стало понятно. «Вага, важить, уважать» – это от «вес, весить». Поэтому «важный» и «весомый» по сути одно и то же. Тогда ТРЕ-ВОГА от чего? От веса каких вопросов? Или каких таких «штанг»? Но ведь правильно – чем больше неясностей, чем больше вопросов без ответов, тем больше ВЕСА, ВОГИ в нагрузке на душу. Вот и тревога…

Х          Х          Х

Комендантский час был в Геническе не совсем уж драконовски строгим. Наверное, никто бы седобородого мужика с усталой тяжелой походкой и сильными «библиотечными» очками в комендатуру не повёз. Хотя, кто их знает, этих военных полицейских? Объясняй им про больные глаза и ноги, ага… Расскажи, что ты приехал с Севера и по благословению святого Сергия Радонежского из самой Лавры. Успокоительные, конечно, дадут. Но, может, и пилюлей заодно.
Надо было уже добираться как-то до своей «Пандоры». Темнело. Тут опять повезло – неожиданно позвонил пастор пятидесятников Володя. Спросил какую-то мелочь, которую забыли обговорить. Даже, наверное, не спросил, а попросил не перепутать – добавил детали к своему рассказу о гуманитарных миссиях 2022 года. А в беседе узнал, что Гаврилов собирается добираться на Арабатскую стрелку, и что он всё ещё в городе.
– Так давайте мы вас с Нелей довезем? Какие проблемы?!
Всё-так, и простым порывом души он доказывал больше, чем другими своими рассказами и уточнениями про благотворительность. Словами можно обмануть, они всё-таки на веру. А вот рефлексами не обманешь. Душа, если она отзывчивая, она вот так – рраз и поехали… Ни много ни мало, а 500 рублей экономии. Целый ужин.
«Итак, завтра я здесь ещё или капитан Борис с росгвардейцами заберут меня с собой туда, почти к Днепру, а потом на Мелитополь? Если завтра здесь, то к вечеру желательно найти уже всё-таки машину и выбраться в Мелитополь–Бердянск», – думал Гаврилов по дороге к «Пандоре», к которой пятидесятники-евангелисты привезли его уже в густых сумерках. На прощанье как-то совсем по-детски, а потому с явной верой в силу слова Гаврилова, попросили: «Петр, вы помолитесь Богу, чтоб он нам микроавтобус дал, а? Трудно нам без микроавтобуса. Большие объемы грузов возим».
– Помолюсь, – пообещал Гаврилов.

Х          Х          Х

За окном во тьме ночи шумело море. Даже за хорошими плотными рамами окон его было слышно, как слышны были и далекие выстрелы. Что там бабахало – не разобрать. Как не разобрать и с моря ли стреляли или где-то там, на островах и косах Сиваша. Если бы не трижды уже выпитый кофе и не выкуренные к вечеру лишние сигареты, Гаврилов бы и здесь, за шторами окон, почуял знаменитый азовский вкус ветра – слегка солоноватый, густо насыщенный йодом и пахнущий планктоном, не вымороженным даже февральскими минусовыми температурами.
Азовское море – Всесоюзный рыбный огород. Как и Каспийское море, оно, конечно, идеальный «садок» для рыбы, бассейн природы, созданный, чтобы радовать и рядового рыбачка, и тех, кто обеспокоен промышленными поставками рыбы в крупные города и на консервные заводы.
Но чудо природы бывает такое – нет вдруг рыбы. Уходит. Ложится на глубинах и стоит там необъяснимо долго. В Коми вот писателю Гаврилову рассказывали старики, что в 1946–1947 годах из некоторых рек и из тайги по необъяснимым причинам вдруг ушла рыба и птица. Рыба – на море, а дичь за Урал что ли? Её вдруг стало в разы меньше. И неурожай полей и огородов тоже был напастью двух-трёх лет. Картошка урождалась мелкая, в лето 47-го особенно мелкая… Знал бы Гаврилов, что послевоенное Азовское море в 1946–1947 годах так же чудило. Бычок был мелкий, как тюлька, а хамса и килька ещё мельче, с мизинец считались нормальными.
А вот летом 2014-го, когда Украина фактически закрыла для россиян курорты Азовского моря, в Геническе, например, случился избыток рыбы. Потом это повторилось и в 2016. Не знали куда её девать. Цены упали. Консервировали, продавали по дешевке, скармливали птице. Военным летом 2022 года рыбы было не мало, но не очень-то её можно было ловить. Рыбацкие шхуны выпускали в море очень выборочно и в очень узкие «окна» графика, квоты на вылов были карликовые. А рыбаки частники замучились кормить взятками всех, кто их перехватит – от военной полиции до рыбинспекции и просто каких-нибудь комиссий от ВГА. В итоге – рыба есть, а удовольствия нет.
А сейчас, в феврале, совсем не сезон.

Курить на лоджии было по-прежнему не уютно. Ветер был хоть и не такой, как вчера, но, всё равно пронизывающий, густой, тянущий низовой тягой и через каждые двадцать секунд создающий, будто расписанные кем-то там на морских просторах, рывки потоков. Поэтому Гаврилов курил в комнате. Запрещено, но курил – в туалете, в вентиляционную шахту, в форточку… А потом всё-таки достал свою трубку. Была она у него всегда с собой на особую вечернюю забаву – пыхнуть в одиночестве, подводя итоги дня.
И тут позвонил капитан, тот самый Борис-росгвардеец: «Петр Павлович, добрый вечер. Всё в силе. Завтра едем очень рано. В 4.30… Ложитесь спать. Сначала нам надо будет заехать на центральный рынок. Поможете нам немножко? Погрузить там кое-что надо…».
…Трубка дала всепронизывающие запахи замечательного табака. Ложимся спать. «Курим и спать. Осталось всего-то шесть часов». Опять вырубили свет. Да и ладно. Находился, наговорился, надышался за сегодняшний день предостаточно – морило спать. Благо, в комнате сейчас было тепло. Не 5–7 градусов сегодняшнего утра. А до следующих четырех утра уж точно не выморозит. Ветер все же слабеет…