О чем гремит приходящий поезд? Часть десятая

Храмы в Луганске заметны, конечно, но, как и в Донецке, не заметно особого движения людей в них и вокруг них. Ощущение, что они какого-то мемориального, общекультурного значения, без внутреннего духовного напряжения и без активной приходской жизни. Сам факт открытых пространств вокруг храмов – Екатерининского, Гурия, Самона и Авива, храма иконы Божьей Матери «Умиление» (не говоря уж про Свято-Петропавловский кафедральный Собор), эта «несокровенность», площадность оглашенных – она висит в воздухе.
Завершая своё путешествие по городу, и вполне себе понимая, что он увидел только то, что увидел – через что провёл его случай или ангел, или бесы, или люди – через то прошёл, через что было попущено Богом по молитвам (и своим, и святого, и молитвам жены – в чем Гаврилов не сомневался… в остальном мог бы сомневаться, но в молитвах жены нет, не мог), глядя в последние сумерки путешествия по Новороссии сквозь запотевшие очки и запотевшее окно какой-то забегаловки, где грелся чаем и где вызвал такси до квартиры, Пётр Павлович отметил про себя Луганск как самый благополучный город из всех, что здесь увидел. Но и самый скучный, не диагностируемый, какой-то совсем «вокзальный»…
«Не повезло. Попал на пересменку войск. Наверное, поэтому… А может, потому, что при всей серости города все-таки понятно главное: реальность, увиденная мною, сильно отличается и от того, что дают по российскому телевидению, и от того, в какой атмосфере пишут телеграмм-каналы и социальные сети, и, конечно, совсем отличается от украинской, белорусской и заграничной реальности…».
Эта реальность была тихой-тихой, хрупкой-хрупкой, как ответ святого Сергия «Больше пяти не бери», как «тёплый крест» благословения старца Кирилла Павлова…
Запотели очки. Запотело окно. Сумерки. Сумерки над страной и над православием, и над реальностью сумерки. Сумерки вечера, а не рассвета.
Тревожность? Наверное. Душа – она ведь бессмертна. Её не обмануть – она умеет отличить гэцало у казачьих кострищ от гула ногайской конницы где-то там. Где-то…

Х          Х          Х

Автобус на Москву отходил от автовокзала в 13.05. Удивительно, но именно в час отъезда вдруг объявили тревогу на ракетную атаку, и голос диктора по громкоговорителю рекомендовал зайти в межплатформенные пространства. Объяснять тут, что такое межплатформенные пространства никому не надо. Так устроен здесь вокзал, с такими бетонными перегородками и навесами, что понятно – разлет осколков при попадании, например, на платформу №2 в левом конце будет минимизирован. Осколки не вылетят ни на платформу №1, ни №3, они не пролетят даже вдоль №2, потому что с интервалом в тридцать шагов стоят бетонные «ножницы», удерживающие козырек верхнего выхода из вокзала. И эти бетонные «ноги» погасят осколки. Когда-то строители, создававшие всё это, и не задумывались, наверно, о том, что могут быть атаки с воздуха, и уж тем более ракетные, но вот конструктивная особенность оказалась прямо идеальной с точки зрения безопасности.
Обошлось. Где-то очень далеко немного погрохотало ПВО и на этом тревога закончилась.
В автобусе Гаврилов сразу понял из-за чего стоимость билета была ниже – место было с высоким подъемом пола, эдакий «карниз» от колеса, что не давало вытянуть ноги. Что это место ещё и горячее Пётр Павлович поймет часа через два. Что оно очень горячее он поймет уже после таможни. Да, тут стоянку с проверкой, вытаскиванием вещей из багажника, с проходом через просветку и магнитные контуры всё так же называли таможней, хотя формально это был уже внутрироссийский КПП (контрольно-пропускной пункт). Ведь уже почти год прошел с присоединения ЛНР к России. «Какое сегодня число? 18 февраля. А присоединение произошло 22 февраля… Вот уж почти год…».

Маршрут на Москву длиною в шестнадцать часов не запомнился бы Гаврилову ничем, кроме этой самой таможни-КПП и соседом – молодым и спортивным мужичком с железной выдержкой или с высокой поведенческой культурой. Вот уж кто совсем незаслужено натерпелся от вынужденных вставаний Гаврилова (раз восемь за рейс приходилось выходить в проход и стоять, ноги просто не выдерживали ни скрюченности, ни высоких температур от пола). А во время сидения, ёрзать коленями приходилось с амплитудой кандидата в мастера спорта по спортивной гимнастике. Ко всему прочему под утро зашлось сердце. Тут не только встать в проход пришлось, но и рыться в сумке в поисках валидола или нитроглицерина. Короче говоря, те сотни читателей, кто будет читать эту книгу, сотни раз вместе с Гавриловым произнесут в глубине души и сознания слово «спасибо» тому терпеливому мужичку. Наверное, он все-таки был кем-то из военных.
Дальняя дорога – ещё более дальние мысли. Не обобщающие путь, но обобщающие галерею портретов на этом трехнедельном пути – от блаженного дылды-дурачка в Сергиевом Посаде до Ларисы в Крыму и её единоверцев в Геническе и в Мариуполе, мужичок-«распашонка» с «Градами» и директор Кукольного театра в Луганске, таксист Андрюха в Бердянске и непутёвый племянник там же… И кресты на бульваре в Мариуполе, и манекены, сваленные в степи под Новой Каховкой… Живые буряты и мертвые библиотекари на перекрестках Луганска опять же…
«Н-да… А одна икона святого Сергия так и осталась при мне, я так никому её и не отдал. Может быть, её этому соседу отдать? – Гаврилов посматривал с благодарностью на терпеливого соседа. – И ведь будет справедливо, по уму как-то будет. Без лишних слов человек просто проявляет участие, не ропщет на меня…». И, наверное, Пётр Павлович действительно подарил бы икону ему – этому спортивному бесстрастному мужчине. Но что-то сдерживало. Либо слишком каменное лицо его с отвлеченным взглядом, либо сдерживал неведомый Тот в душе самого Петра Павловича. И как-то не делался никак этот жест дарения.
Автобус после «таможни» останавливался каждые два – два с половиной часа. Так у них положено по регламенту. Это, конечно, спасало немного и ноги, спасало и давление, которое от жары и скрюченности уже явно давило на голову. За десять-двадцать минут стоянок удавалось немного размяться, остыть и надышаться.
На каждой стоянке понятное дело – ням-ням и пись-пись – было частью «программы пассажиров». И на каждой стоянке совсем молоденькая и щупленькая девушка кормила собак, кошек и птиц. На четвертой или пятой стоянке над ней начали подшучивать.
– Девушка, вы так все гостинцы бабушки собакам до Москвы растрясёте…
– Вы вместе с билетом мешок пирожков что ли закупали?
– Девушка, подскажите, где такую волшебную куртку купить с бездонными карманами…
Она только улыбалась. А на каждой новой стоянке было ощущение (чего уж там – это уже не ощущение, а массовое наблюдение), что собаки и кошки, каждый раз новые, из десятков людей, вывалившихся из автобуса на Москву и часто других автобусов, которые синхронно с луганским останавливались здесь же, бежали именно к девушке, бежали именно к автобусу из Луганска и ждали её – этот Маленький и Великий Волшебный Карман.
– Девушка, можно я вам один маленький подарок сделаю? Но только я сначала небольшую историю вам расскажу…
…И Пётр Павлович Гаврилов рассказал девушке про Лавру, про преподобного Сергия и его птиц, прилетевших к нему однажды зимой – чудных неземных птиц. Про то, что Сергий учил единению и любви, что он был одним из тех, кто собрал Русь… Вместе с девушкой Гаврилова слушали уже и молодой человек, и водитель автобуса – громадный добродушный дядька, и семейная пара из «чужого» автобуса. И вот уже они все расспрашивают: «А как из Москвы доехать до Лавры?», «А где и как в Сергиевом Посаде можно остановится?»… Пятую икону святого Сергия Радонежского Гаврилов, конечно, подарил девушке. «Крещеная?». «Да». «Ну вот… Обязательно побывай в Лавре. Пообещай мне». «Обещаю…».

Х          Х          Х

Автобус должен был прийти в Москву к станции метро Новоясеневская в пять утра с минутами. Кажется, прибыл вовремя… Кажется потому, что Гаврилов после парилки в автобусе и почти бессонной ночи, после двух довольно серьезных сердечных приступов, выходя из автобуса, уже плохо соображал…
– Метро с пяти утра или с шести?
– Сейчас откроют… Они в полшестого точно открывают, – ответил ему кто-то из его же автобуса, проходящие теперь мимо него.
Пассажиры вышли. Все ушли – кто по машинам, кто куда-то по улице, кто-то, наверное бойкий и прыткий, пошел быстрым шагом к метро. Светящаяся буква «М» звала далеко – метрах в трехстах. Сейчас эти триста метров казались Гаврилову бесконечными.
В голове крутились рваные мысли о валидоле, который закончился уже и на той линзе, которую он достал из сумки ещё вечером, о ноже-стиллете, который был в сумке в боковом кармане и почему-то сейчас, на опустевшей улице, казался более уместным где-то рядом, в кармане или в рукаве.
Зловеще мигали светофоры и никто никуда не ехал и не шёл. Улица была потрясающе пуста. Горели сотни огней в окнах, витрины, где-то далеко-далеко на дальних поворотах мелькнули фары машин, но людей… Ну, вон, где-то прошел мужик с собакой. Далеко. Вот где-то позади, за стендами и за деревьями слышно шворканье лопаты дворника. И тихо… Как из-под земли вынырнул человек монгольской наружности. Кто их разберет: Гаврилов хоть и служил с узбеками, киргизами, казахами, но не мог различать – кто из них кто.
– Дедушка, дай закурить… – на правильном русском, без сколь-нибудь заметного акцента попросил «монгол».
– На…
– Спасибо.
Прикурил и пошел по своим делам по пустынной улице куда-то в противоположную от станции метро сторону.
Ноги опять не слушались. Вообще. Отнимались и всё. Гаврилов постоял, как вкопанный, минуты две или три, потом делал попытки двигаться дальше. Будто какая-то невидимая длань Москвы не пускала его. Будто вставала перед ним стена стекла.
К спуску в подземку он точно подошел через полчаса, а может быть и больше. Устал так, будто это было не утро, а тяжелейший вечер. «Может, метафизически или мистически это и есть вечер. Мой вечер», – грустно подумал Пётр Павлович, прислушиваясь к тому, как стремительно увеличивается в груди сердце. Как молотит оно неузнаваемо – будто только одной стенкой, а другая его часть, как ребенок, прячется под большой половиной и грозит остановится сейчас вообще.
Внизу, на перроне метро уже совсем не хватало воздуха, и Гаврилов лег на скамейку в пустом сверкающем зале. Может быть там, где-то в дальнем конце перрона, кто-то и был за стенами, за плакатами, но Гаврилов в радиусе досягаемости взора не видел никого. И уже не мог видеть. Меркло в глазах.
…Он делал попытки открыть их и в какой-то момент увидел над собой двух нерусских парней. «Опять монголы…» – сверкнуло в его голове теперь уже тревожно. Хотелось вслух сказать: «Ну, йопта, кто б сомневался-то?! Опять монголы…». Поведение парней не было похоже на поведение людей, которые хотят выразить участие и предложить помощь. Они были вроде бы и не агрессивны, эти потомки Едигея, но и не люди помощи. Они скорее, как птицы или как бродячие собаки, равнодушно смотрели на человека и в их глазах был единственный вопрос – этому человеку долго ещё будет требоваться его сумка и рюкзак?
Гаврилов пожалел, что не переложил все-таки нож в карман. К беглым мыслям, которые приходят «случайно», надо иногда относиться серьёзнее. А сейчас не было сил даже дотянуться и нашарить рукой сумку и клинок в его кармане…
Ехал, ехал и приехал. Здравствуй, Москва. И крындец – тоже здравствуй… А, между прочим, проехал ведь рядом с полем Куликовым, и почти сквозь Бородино – сквозь пространство и века проехал. «Надо же…» – почему-то эта мысль была для Гаврилова успокоительной. Проехал же всё-таки и доехал. И как будто даже становилось легче. Он равнодушно и спокойно закрыл глаза. Нарастал грохот въезжающего на станцию поезда.
Сердце уменьшалось, возвращаясь со Вселенских размеров в грудную клетку Петра Павловича. Он открыл глаза. Над ним стоял полицейский. Простой полусонный полицейский, которому всё было понятно почему-то сразу: «Вам плохо что ли?».
– Есть такое… Я сейчас. Мне уже легче.
– Помочь? Проводить? – спросило Государство в синей строгой форме с бейджиком на нагрудном кармане.
– Я сам. Спасибо. Я сам… Сейчас, сейчас…
Полицейский постоял ещё с полминуты. Потом удовлетворенно чему-то про себя кивнул и пошел по перрону по своим делам. Гаврилов встал. «Монголов» на перроне уже не было. Наверное, они там – наверху… «Да, Боже мой, там – наверху нынче кого только нет…».
Петр Павлович закинул за плечи рюкзак, поднял с пола сумку и все-таки достал из неё кинжал. Где-то близко гремел уже его поезд.


--------------------------

Автор благодарит за неоценимую помощь в реализации своей идеи путешествия по четырем регионам Новороссии в зоне СВО Елену и Андрея Майер, Людмилу Топышко, Игоря Норкина, Юрия Болобонова. Кроме них в книге указаны под подлинными именами другие помощники. Так же автор благодарит ещё двух спонсоров, которые категорически пожелали остаться неназванными.