Казаки в русских сказках. Тексты

Казаки в русских сказках. Тексты
http://proza.ru/2024/12/17/1029
…………
Казаки в русских сказках. Названия
http://proza.ru/2024/12/17/1564
===========
Казачьи сказки. Тексты
http://proza.ru/2024/12/17/1064
……
Казачьи сказки. Названия
http://proza.ru/2024/12/17/1583
=============

     Из проекта Самоглядное Зеркало, Самогляд Родаруса. Энциклопедия сказок Русского мира, сказок народов России, сказок родственных народов.
     Это не казачьи сказки. Здесь казаки выступают одними из персонажей в русских сказках.
.....
Азов. Московские, казацкие, Петровские. Авенариус. Былина.
===================
     Ох вы, бедные головушки солдатские,
     Как ни днем, ни ночью вам покою нету
     Ещё с вечера солдатам приказ отдан был,
     Со полуночи солдаты ружья чистили,
     Ко белу свету солдаты во строю стоят,
     Во строю стоят, да по ружью держат.
    
Как не золотая трубонька вострубила,
     Не серебряна саповочка возиграла,
     Как возговорит сам батюшка наш православный царь:
     „Ой вы гой еси, князья да бояре!
     Вы придумайте мне думу-думушку:
     Ещё как-то взять нам Азов город?"
    
Промолчали князья-бояре,
     Прослезился сам наш батюшка.
     „Ой вы гой еси, мои солдатушки!
     Вы придумайте мне думу крепкую:
     Ещё как-то взяти нам Азов город?"
    
Как не яры пчёл ушки шумят-гудят
     Как возговорят в ответ солдатушки:
     „Взять ли нам, не взять ли — белой груди!"
     На восход было красна солнышка,
     На закате было светла месяца,
     На заре они на приступ шли
     Под тот славный под Азов город,
     Под те стены белокаменны,
     Да под те раскаты под высоте.
    
Не с крутых гор камни покатилися
     Покатилися со стен татаровья;
     Не белые снеги и в поле забелиились
     Забелились груди басурманские:
     Да не с дождичка ручьи вкруг разливались
     Разливалась кровь поганая.
++++++++++++++++++
………….
Бабье петно. Лесная сказка. Архангельск
================
     Дело было осенью, в конце Петрова дня, перед самой Пасхой. Сидел жураф на болоте.
     В том мести жил поп, у его была попадья да дочка, только было и семьи. Попадья прозналась с казаком, а попу этого не хотелось. Он казака и рассчитал.
     Пошёл поп нанимать другого. Идёт, а навстречу мужик:
       --- Здравствуй, батько.
       --- Здравствуй, дядюшка, куда идёшь?
       --- А куда глаза глядят.
       --- А нейдёшь ли ко мне в казаки?
       --- Отчего, можно.
       --- Сколько возьмёшь?
       --- Сто рублей в год довольно будет.
       --- Ладно, хорошо, а ты бабье петно знаешь?
       --- Это которое внизу-то, бабья межа. Так как не знать, знаю мене суседка казала, когда на сеновал залезала.
       --- Ну так даром не надо тебя, иди своей дорогой.
     Мужик думает:
       --- Нагрею же я этого попа!
     Обошёл кругом и опять попу навстречу попадается. Поп его не признал, мужик косовейку свою наизнанку надел.
     Разговорились, мужик просит полтораста рублей в год за работу у попа. Поп опять спрашивает:
       --- А бабье петно знаешь?
       --- Нет, не знаю.
       --- Ну дак и ладно, иди жо ко мне в казаки.
     Пошли с попом, пришли домой, поп поднял у попадьи подол на межу-петно показывает и спрашивает:
       --- Это что тако, казак?
       --- Не знаю, это, должно быть, уголовна палата. -- Казак отвечает.
     Поп говорит довольный:
       --- Она, она и есть.
     Захватил у дочки подол, поднял и спрашивает:
       --- А этта што?
     Мужик отвечает:
       --- Разве полицейско правленье? Больше быть нечему.
     Поп говорит:
       --- Оно, оно и есть.
     Пришли к кобылы, поп поднял хвост и спрашивает:
       --- А это что?
       --- А это духовна консыстория.
       --- Верно, верно, верно, оно и есть. Ну, теперь иди, работай.
     Казак поработал дня три-четыре и думает:
       --- Довольно работать, буду жить по другому.
     Надо было ехать на роботу, а казаку не охота, он надел, шапку и бегает, ищет шапку свою вроде бы как:
       --- Батюшко, не видал ли шапки?
     Поп говорит:
       --- Да ведь она у тебя виснет на ухе.
     Казак и говорит:
       --- Ах, он сукин сын, он прогневался, надо его на сутки в полицейское правленье посадить.
     Поп повёл его к дочки, казак сутки с дочкой прожил, а поп один пахал. Вот казак на работу дня два съездил и опять не поехал. Опять надел.
     Шапку и бегает, ищет.
       --- Батьшко, не видал-ле шапки?
     Поп говорит:
       --- Да ведь у тебя на затылке виснет.
     Казак и говорит:
       --- Ну, на этот раз надо на целую неделю в уголовну палату посадить.
     Попу делать нечего, повёл мужика к попадье. Поп работает, а мужик целую неделю с попадьёй спит.
     После этого мужик на пашню поехал, а попу тоже захотелось дочки попробовать. Одел шапку преспокойно на гладко дерево без сука, бегает по комнате и говорит:
       --- Казане, не видал ли шляпы моей где?
       --- А она вона у тебя виснет за ухом. -- Казак отвечает.
     Поп говорит:
       --- Ах, сукин сын, его надо в полицейское правленье на сутки садить.
     Побежал было поп к дочки, а мужик остановил попа:
       --- Стой, батюшко, погоди, так у нас не играют: у нас духовного званья судят в духовной концистории.
     Захватил попа и повёл к кобыле. Пробыл поп у кобылы сутки, попадья его и задразнила:
       --- Отдал жену в люди, а сам отправился к кобыле.
     Поп казаку и замолился:
       --- Казане, не знаешь-ле что сделать, хоть бы матушка меня не дразнила?
       --- Это можно. Завтра воскресенье, будешь обедню служить. Когда зазвонят достойно, ты беги к летнему окошечку, увидишь, что я буду делать.
     Назавтра поп ушёл к обедне, а казак лежит на полатях и просит:
       --- Матушка, дай.
     Она дала ему шаньгу, он говорит:
       --- Я не хочу.
     Дала пирог.
       --- И этого не хочу.
       --- Дак чего тебе? -- Попадья спрашивает.
       --- А того, чего вчера давала.
       --- Ну, иди в подклеть, и я приду туда.
     Ушли в подклеть.
       --- Матушка, как вчера батюшко с кобылой обращался, мы так попробуем.
     Одел попадье на спину седёлко, узду, в клети была кропильница стара, он ей же затыкнул вместо хвоста. Попадья стоит в углу, а казак в другом, она ржёт, как лошадь, и он ржёт, друг дружке навстречу и бегут.
     Достойно зазвонили в колокол, а поп у окошечка и слушает. Тут поп соржал под окошком, а казак и закричал:
       --- Батюшко, батюшко, посмотри что я устроил с твоей матушкой.
       --- Что такое?
       --- Да посмотри: в седёлке и в узде, и кропильнице.
     Матушка с тех пор полно смеяться перестала.
     ++++++++++++++++++++
.....
Бездольный. Сказка.
================
     Жил-был некоторый купец, весьма богат: имел при себе сына на возрасте.
     Вскоре купец помер и оставался сын с матерью, стал торговать, и пошли его дела худо: ни в чём-то ему счастья не было. Что отец три года наживал, то он в три дня терял, совсем проторговался, только и осталось от всего богатства ; один старый дом.
     Знать уж такой бездольный уродился! Видит добрый молодец, что жить и питаться стало нечем, сел под окном на лавочке, расчесал буйну голову и думает:
       --- Чем мне кормить будет свою голову и родную матушку?
     Посидел немного и стал просить у матери благословения.
       --- Пойду, -- говорит, -- наймусь к богатому мужику в казаки (батраки).
     Купчиха его отпустила.
     Вот он пошёл и нанялся к богатому мужику ; на все лето порядился за пятьдесят Рублёв. Стал работать ; охоты хоть много, да ничего не умеет: что топоров, что кос приломал, привёл хозяина в убыток Рублёв на тридцать.
     Мужик насилу додержал его до половины лета и отказал.
     Пришёл добрый молодец домой, сел на лавочку под окошечко, расчесал буйну головушку и горько заплакал:
       --- Чем же мне кормить будет свою голову и матушкину?
     Мать спрашивает:
       --- О чём, дитя моё, плачешь?
       --- Как мне не плакать, матушка, коли нет ни в чем счастья? Дай мне благословение. Пойду, где-нибудь в пастухи наймусь.
     Мать отпустила его.
     Вот он нанялся в одной деревне стадо пасти и рядился на лето за сто Рублёв. Не дожил и до половины лета, а уж больше десятка коров растерял. И тут ему отказали.
     Пришёл опять домой, сел на лавочку под окошечко, расчесал буйну головушку и заплакал горько. Поплакал-поплакал и стал просить у матери благословения.
       --- Пойду, -- говорит, -- куда голова понесёт!
     Мать насушила ему сухарей, наклала их в мешок, да и благословила сына идти на все четыре стороны.
     Он взял мешок и пошёл куда глаза глядят. Близко ли, далеко ли ; дошёл до другого царства.
     Увидал его царь той земли и стал спрашивать:
       --- Откуда и куда путь держишь?
       --- Иду работы искать. Все равно ; какая б ни попалася, за всякую рад взяться.
       --- Наймись у меня на винном заводе работать. Твоё дело будет дрова таскать да под котлы подкладывать.
     Купеческий сын и тому рад и срядился с царём за полтораста Рублёв в год. До половины года не дожил, а почти весь завод сжёг. Призвал его царь к себе и стал допытываться:
       --- Как это сделалось, что у тебя завод сгорел?
     Купеческий сын рассказал, как прожил он отцовское имение и как ни в чём таки ему счастья нет:
       --- Где ни наймусь, дальше половины срока не удаётся мне выжить!
     Царь пожалел его, не стал за вину наказывать. Назвал его Бездольным, велел приложить ему в самый лоб печать, ни подати, ни пошлины с него не спрашивать, и куда бы он ни явился ; накормить его, напоить, на ночлег пустить, но больше одних суток нигде не держать.
     Тотчас по царскому приказу приложили купеческому сыну печать ко лбу. Отпустил его царь.
       --- Ступай, -- говорит, -- куда знаешь! Никто тебя не захватит, ничего с тебя не спросят, а сыт будешь.
     Пошёл Бездольный путём-дорогою. Куда ни явится ; никто у него ни билета, ни пашпорта не спрашивает, напоят, накормят, дадут ночь переночевать, а наутро со двора в шею гонят.
     Долго ли, коротко ли бродил он по белу свету, случилось ему в тёмный лес зайти. В том лесу избушка стоит, в избушке старуха живёт.
     Приходит к старухе. Она его накормила-напоила и добру научила:
       --- Ступай-ка ты по этой дорожке, дойдёшь до синя моря ; увидишь большой дом. Зайди в него и сделай вот так-то и так-то.
     По сказанному, как по писаному, пустился купеческий сын по той дорожке, добрался до синя моря, увидал славный большой дом. Входит в переднюю комнату ; в той комнате стол накрыт, на столе краюха белого хлеба лежит.
     Он взял нож, отрезал ломоть хлеба и закусил немножко. Потом взлез на печь, заклался дровами, сидит ; вечера дожидается.
     Только вечереть стало ; приходят туда тридцать три девицы, родные сестрицы, все в один рост, все в одинаковых платьях и все равно хороши.
     Большая сестра впереди выступает, на краюху поглядывает.
       --- Кажись, -- говорит, -- здесь русский дух побывал?
     А меньшая назади отзывается:
       --- Что ты, сестрица! Это мы по Руси ходили да русского духу и нахватались.
     Сели девицы за стол, поужинали, побеседовали и разошлись по разным покоям. В передней комнате осталась одна меньшая, тотчас она разделась, легла на постель и уснула крепким сном.
     Тем временем унёс у неё добрый молодец платье. Рано поутру встала девица, ищет ; во что бы одеться: и туда и сюда бросится ; нет нигде платья.
     Прочие сестры уж давно оделись, обернулись голубками и улетели на сине море, а её одну покинули.
     Говорит она громким голосом:
       --- Кто взял моё платье, отзовись, не бойся! Если ты старый старичок ; будь мой дедушка, если старая старушка ; будь моя бабушка, если пожилой мужичок ; будь мой дядюшка, если пожилая женщина ; будь моя тётушка, если же молодой молодец ; будь мой суженый.
     Купеческий сын, слез с печки и подал ей платье. Она тотчас оделась, взяла его за руку, поцеловала в уста и промолвила:
       --- Ну, сердечный друг! Не время нам здесь сидеть, пора в путь-дорогу собираться, своим домком заводиться.
     Дала ему сумку на плечи, себе другую взяла и повела к погребу. Отворила двери ; погреб был битком набит медными деньгами. Бездольный обрадовался и ну загребать деньги пригоршнями да в сумку класть. Красная девица рассмеялась, выхватила сумку, вывалила все деньги вон и затворила погреб.
     Он на неё покосился:
       --- Зачем назад выбросила? Нам бы это пригодилося.
       --- Это что за деньги! Станем искать получше.
     Привела его к другому погребу, отворила двери ; погреб был сполна серебром навален. Бездольный пуще прежнего обрадовался, давай хватать деньги да в сумку класть. А девица опять смеётся:
       --- Это что за деньги! Пойдём, поищем чего получше.
     Привела его к третьему погребу ; весь золотом да жемчугом навален:
       --- Вот это так деньги, бери, накладывай обе сумки.
     Набрали они золота и жемчуга и пошли в путь-дорогу.
     Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли ; скоро сказка сказывается, не скоро дело деется ; приходят в то самое царство, где купеческий сын на заводе жил, вино курил.
     Царь его узнал:
       --- Ах, да это ты, Бездольный! Никак ты женился, ишь какую красавицу за себя выискал! Ну, коли хочешь ; живи теперь в моем царстве.
     Купеческий сын стал с своей женой советоваться, она ему говорит:
       --- На честь не гребись, с чести не вались! Нам все равно ; где ни жить. Пожалуй, и здесь останемся.
     Вот они и остались жить в этом царстве, завелись домком и зажили ладком.
     Прошло немного времени, позавидовал их житью-бытью ближний царский воевода, пошёл к старой колдунье и говорит ей:
       --- Послушай, бабка! Научи, как бы извести мне купеческого сына. Называется он Бездольным, а живёт вдвое богаче меня, и царь его жалует больше бояр и думных людей, и жена у него красота ненаглядная.
       --- Ну что ж! Пособить этому делу можно: ступай к самому царю и оговори перед ним Бездольного: так и так, дескать, обещается он сходить в город Ничто, принести неведомо что.
     Ближний воевода ; к царю, царь ; за купеческим сыном:
       --- Что ты, Бездольный, по сторонам хвастаешь, а мне ни гу-гу! Завтра же отправляйся в дорогу: сходи в город Ничто, принеси неведомо что! Если не сослужишь этой службы, то жены лишён.
     Приходит Бездольный домой и горько-горько плачет. Увидала жена и спрашивает:
       --- О чём плачешь, сердечный друг? Разве кто тебе обиду нанёс, али государь чарой обнес, не на то место посадил, трудную службу наложил?
       --- Да такую службу, что трудно и выдумать, а не то что исполнить. Вишь, приказал мне сходить в город Ничто, принести неведомо что!
       --- Нечего делать, с царём не поспоришь. Надо идти!
     Принесла она ширинку да клубочек, отдала мужу и наказала, как и куда идти. Клубочек покатился прямёхонько в город Ничто. Катится он и полями чистыми, и мхами-болотами, и реками-озёрами, а следом за ним Бездольный шагает.
     Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли ; стоит избушка на курьей ножке, на собачьей голяшке.
       --- Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом.
     Избушка повернулась. Он отворил дверь на пяту. Зашёл в избушку ; сидит на скамье седая старуха:
       --- Фу-фу! Доселева русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл. Ну, добрый молодец, вовремя явился. Я ведь голодна, есть хочу. Убью тебя да скушаю, а живого не спущу.
       --- Что ты, старая чертовка! Как станешь есть дорожного человека? Дорожный человек и костоват и чёрен. Ты наперёд баньку истопи, меня вымой-выпари, да тогда и ешь на здоровье.
     Старуха истопила баню. Бездольный вымылся, выпарился, достал женину ширинку и стал лицо утирать.
       --- Откуда у тебя эта ширинка? Ведь это моя племянница вышивала!
       --- Я твою племянницу замуж взял.
       --- Ах, зять возлюбленный! Чем же тебя потчевать?
     Наставила старуха всяких кушаньев, всяких вин и медов. Зять не чванится, не ломается, сел за стол и давай уплетать. Вот старуха накормила его, напоила, спать повалила. Сама возле села и стала выспрашивать:
       --- Куда идёшь, добрый молодец ; по охоте аль по неволе?
       --- Уж что за охота! Царь велел сходить в город Ничто, принести неведомо что.
     Поутру рано разбудила его старуха, кликнула собачку.
       --- Вот, -- говорит, -- тебе собачка. Она доведёт тебя в тот город.
     Целый год странствовал Бездольный, пришёл в город Ничто ; нет ни души живой, всюду пусто! Забрался он во дворец и спрятался за печку. Вечером приходит туда старик сам с ноготок, борода с локоток:
       --- Эй, Никто! Накорми меня.
     Вмиг все готово. Старик наелся-напился и ушёл. Бездольный тотчас вылез из-за печки и крикнул:
       --- Эх, Никто! Накорми меня.
     Никто накормил его.
       --- Эй, Никто! Напой меня.
     Никто напоил его.
       --- Эй, Никто! Пойдём со мной.
     Никто не отказывается.
     Повернул Бездольный в обратный путь. Шёл-шёл, вдруг навстречу ему человек идёт, дубинкою подпирается.
       --- Стой! -- закричал он купеческому сыну. -- Напой-накорми дорожного человека.
     Бездольный отдал приказ:
       --- Эй, Никто! Подавай обед.
     В ту ж минуту в чистом поле стол явился, на столе всяких кушаньев, вин и медов ; сколько душе угодно. Встречный наелся-напился и говорит:
       --- Променяй своего Никто на мою дубинку.
       --- А на что твоя дубинка пригожается?
       --- Только скажи: эй, дубинка, догони того-то и убей до смерти! -- Она тотчас настигнет и убьёт хошь какого силача.
     Бездольный поменялся, взял дубинку, отошёл шагов с пятьдесят и вымолвил:
       --- Эй, дубинка, нагони этого мужика, убей его до смерти и отыми моего Никто.
     Дубинка пошла колесом ; с конца на конец повёртывается, с конца на конец перекидывается. Нагнала мужика, ударила его по лбу, убила и назад вернулась.
     Бездольный взял её и отправился дальше. Шёл-шёл, попадается ему навстречу другой мужик: в руках гусли несёт.
       --- Стой! -- закричал встречный купеческому сыну. -- Напой-накорми дорожного человека.
     Тот накормил его, напоил досыта.
       --- Спасибо, добрый молодец! Променяй своего Никто на мои гусли.
       --- А на что твои гусли пригожаются?
       --- Мои гусли не простые: за одну струну дёрнешь ; сине море станет, за другую дёрнешь ; корабли поплывут, а за третью дёрнешь ; будут корабли из пушек палить.
     Бездольный крепко на свою дубинку надеется.
       --- Пожалуй, -- говорит, -- поменяемся!
     Поменялся и пошёл своей дорогою. Отошёл шагов с пятьдесят и скомандовал своей дубинке. Дубинка завертелась колесом, догнала того мужика и убила до смерти.
     Стал Бездольный подходить к своему государству и вздумал сыграть шутку: открыл гусли, дёрнул за одну струну ; сине море стало, дёрнул за другую ; корабли под стольный город подступили, дёрнул за третью ; со всех кораблей из пушек пальба началась.
     Царь испугался, велел собирать рать-силу великую, отбивать от города неприятеля.
     А тут и Бездольный явился:
       --- Ваше царское величество! Я знаю, чем от беды избавиться. Прикажите у своего ближнего воеводы отрубить правую ногу да левую руку ; сейчас корабли пропадут.
     По царскому слову отрубили у воеводы и руку и ногу. А тем временем Бездольный закрыл свои гусли ; и в ту ж минуту куда что девалося. Нет ни моря, ни кораблей! Царь на радостях задал большой пир. Только и слышно:
       --- Эй, Никто! Подай то, принеси другое!
     С той поры воевода пуще прежнего невзлюбил купеческого сына и всячески стал под него подыскиваться. Посоветовался с старой колдуньею, пришёл на костыле во дворец и сказывает:
       --- Ваше величество! Бездольный опять похваляется, будто может он сходить за тридевять земель, в тридесятое царство, и добыть оттуда кота-баюна, что сидит на высоком столбе в двенадцать сажон и многое множество всякого люду насмерть побивает.
     Царь позвал к себе Бездольного, поднёс ему чару зелена вина.
       --- Ступай, -- говорит, -- за тридевять земель, в тридесятое царство, и достань мне кота-баюна. Если не сослужишь этой службы, то жены лишён!
     Купеческий сын горько-горько заплакал и пошёл домой. Увидала его жена и спрашивает:
       --- О чём плачешь? Разве кто тебе обиду нанёс, али государь чарой обнёс, не на то место посадил, трудную службу наложил?
       --- Да, задал такую службу, что трудно и выдумать, не то что выполнить. Приказал добыть ему кота-баюна.
       --- Добро! Молись спасу да ложись спать. Утро вечера мудрёнее живёт.
     Бездольный лёг спать, а жена его сошла в кузницу, сковала ему на голову три колпака жалезные, приготовила три просвиры жалезные, клещи чугунные да три прута: один жалезный, другой медный, третий оловянный.
     Поутру разбудила мужа:
       --- Вот тебе три колпака, три просвиры и три прута. Ступай за тридевять земель, в тридесятое царство, за котом-баюном. Трёх вёрст не дойдёшь, как станет тебя сильный сон одолевать ; кот-баюн напустит. Ты смотри ; не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногой волочи, а инде и катком катись. А если уснёшь, кот-баюн убьёт тебя!
     Научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.
     Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли ; пришёл Бездольный в тридесятое царство. За три версты стал его сон одолевать, он надевает три колпака жалезные, руку за руку закидывает, ногу за ногой волочит, а то и катком катится. Кое-как выдержал и очутился у самого столба.
     Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий ; тут добрый молодец ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями. Наперво сёк жалезным прутом, изломал жалезный ; принялся угощать медным, изломал медный ; пустил в дело оловянный. Этот гнётся, не ломится, вкруг хребта увивается.
     Кот-баюн начал сказки сказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей: а купеческий сын не слушает, знай его нажаривает. Невмоготу коту стало. Видит, что заговорить нельзя, и возмолился:
       --- Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю.
       --- А пойдёшь со мною?
       --- Куда хошь ; пойду!
     Бездольный выпустил кота-баюна. Кот позвал его в гости, посадил за стол и наклал хлеба целые вороха. Бездольный съел ломтя три-четыре, да и будет! В горло не лезет. Заворчал на него кот, зауркал:
       --- Какой же ты богатырь, коли не сможешь супротив меня хлеба съесть?
     Отвечает Бездольный:
       --- Я к вашему хлебу не привык. А есть у меня в сумке дорожные русские сухарики ; взять было их и закусить на голодное брюхо!
     Вынул жалезную просвиру и словно глодать собирается.
       --- А ну, -- просит кот-баюн, -- дай-ка мне отведать, каковы русские сухари?
     Купеческий сын дал ему жалезную просвиру ; он всю дочиста сглодал, дал ему другую ; и ту изгрыз, дал ему третью ; он грыз-грыз, зубы поломал, бросил просвиру на стол и говорит:
       --- Нет, не смогу! Больно крепки русские сухари.
     После того собрался Бездольный и пошёл домой. Вместе с ним и кот отправился. Шли-шли, шли-шли и добрались куда надо. Приходят во дворец, царь увидал кота-баюна и приказывает:
       --- А ну, кот-баюн! Покажи мне большую страсть.
     Кот свои когти точит, на царя их ладит. Хочет у него белу грудь раздирать, из живого сердце вынимать. Царь испугался и стал молить Бездольного:
       --- Уйми, пожалуйста, кота-баюна! Все для тебя сделаю.
       --- Закопай воеводу живьём в землю, так сейчас уйму.
     Царь согласился. Тотчас подхватили воеводу за руку да за ногу, потащили на двор и живьём закопали в сыру землю.
     А Бездольный остался жить при царе. Кот-баюн их обоих слушался, Никто им прислуживал, и жили они долго и весело.
     Вот сказка вся, больше сказывать нельзя.
     ++++++++++++++++++++
.....
     В работниках у лесного. Архангельск. Пермь. Сказка. Быличка
=====================
     Набивается мужик в строк, в работники строшные, в казаки, значит, и никто его не берёт.
     Говорит мужик:
       --- Хоть бы меня лесной взял.
     Немного время идёт этот мужик с базара, а навстречу ему дед и спрашивает он мужика:
       --- Поряжаешь-ся?
       --- Поряжаюсь. – Отвечает мужик радостно.
     И присмотрелся на встречного, подумалось не лесной ли, вспомнил, что говорил про лесного, и сказал:
       --- Погоди, я к попу схожу.
     Сходил мужик к попу, списал молитвенник, приходит снова к этому деду наниматься.
       --- Пойдём, -- говорит дед лесной, схватил мужика за крошки и потащил. Тащил, тащил, у мужика колпачок слетел.
       --- Стой, -- говорит мужик, -- у меня шапочка спала.
       --- Мы убежали, -- говорит дед лесной, -- сто вёрст, пока ты говорил.
     Доносит дед лесной мужика до дому своего. Вот легли спать. В полночь хлёст кто-то по стене батогом и говорит сиплым голосом:
       --- Айда на службу.
     Лесной отвечает:
       --- Хорошо.
     Утром встали:
       --- Пойдём на службу нашу, там у нас спор извечный с водяными чертями. Сто лет уже спорим, никак не отспоримся, забыли уж про что нас спор, -- говорит дед лесной строшному батраку, мужику этому.
     Пошли, подходят к озеру. Глядят, из озера летят каменья по кулю: шурят их черти в лесных. Лесные выдёргивают громатные ёлки из земли и хлещут ими по озеру.
     Воевали, воевали, черти одолевать стали.
       --- Что ты, строшной, глядишь? Нас одолевают. – Кричит мужику леший, хозяин его.
     Строшной батрак выдернул из кармана молитвенник, стал махать им, а черти и рассыпались, как дождь от этого молитвенника.
       --- Хорош, молодец строшной батрак, молодец, разрешил ты теперь наш спор надолго. Давай теперь домой пойдём. – Говорит дед лесной.
     Пошли домой, а хозяин, дед лесной, всё строшным батраком своим никак не нахвалится своим лешим и лешихе.
       --- Чего тебе нужно в награду? -- Хозяин страшного батрака спрашивает.
       --- Ничего мне не надо, отправьте за мою службу меня домой.
     Дал дед лесной строшному батраку старого сивого мерина, наделили его мешком с наградой, сел строшной и поехал по указанной дороге.
     Доезжает до избы своей, привязал мерина сивого ко столбу, сам входит в избу. Там поздоровкался со своими, выходит из избы, а у крыльца, у столба стоит седой-преседой старик.
       --- Откуда ты, дедушка, взялся? -- Страшной мужик спрашивает.
       --- Спасибо тебе, дитетко, это ты на мне приехал. Взят я был маленьким ещё дедом этим лесным, оборотил он меня в коня, и всю жизнь я у него пробыл. Пришёл ты, отдал он меня тебе, вот и вывел ты меня, и сам ты вышел в Россею. Тут мне и умереть. Спасибо тебе дитетко.
     Так и пришли строшной мужик и старик мерин домой вместе. Всё благодаря молитвеннику. Стали тут доживать.
     ++++++++++++++++++++
.....
В чайной. Дело было в 1812г. Сказка. Анекдот. Воронеж
===============
     Дело было в 1812 году, когда напал на Россию Наполеон. Весь народ встал на защиту Родины.
     Жил под Москвой один казак, Платов его фамилия.
     Стар он уже был. О возрасте его можно было судить по бороде, которая была ниже колен и шире груди. А грудь, что бочка, была у Платова. Да ещё усы у него были - по два метра каждый ус. Платов уже и сам поговаривал, что пора в последний раз напиться водки да с честью богу душу отдать. Но все как-то руки не доходили.
     Вот и жил старик, хотя и пил. А когда напал Наполеон, то совсем Платов махнул на смерть рукой. В первый же день ушёл к Кутузову. Хотел его полководец в повара определить, но обиделся Платов-старик и в ту же ночь, чтобы доказать, на что он горазд, привёл самого главного французского маршала. Даёт тогда ему Кутузов людей своих:
       --- Командуй, Платов!
     Людей Платов взял, но ходил с ними лишь на мелкие дела: батарею какую-нибудь со стороны французов на нашу перетянуть, ещё что-нибудь утащить у врага. Ведь одному-то не под силу. Но когда Платова просили какого-нибудь маршала принести французского на свидание с Кутузовым, он тогда ходил сам.
     Просит раз Кутузов:
       --- Принеси мне Бонапарта.
       --- Попытаюсь, -- говорит старый казак.
     А слава о Платове уже и до самого Наполеона дошла.
     Знал император, что есть такой усатый казак Платов, который хоть черта украдёт.
     Решил Наполеон поймать Платова и приказ такой издал:
       --- Всем русским обмерять усы. А которые будут более метра, то сразу на виселицу.
     Но Платов сбрил бороду и усы, переоделся в форму французского генерала и пришёл к Наполеону. Сидел, сидел, а потом пригласил Бонапарта прогуляться.
     Только вышел Наполеон со свитой, а Платов выхватил шашку, и вмиг головы французов по земле покатились.
       --- Ну, а твоя голова пока пусть повисит на плечах, -- сказал Платов Наполеону. Взвалил его на спину и понёс к своим.
     Скажете, что в истории об этом не читали. А об этом и никто и не скажет вам, так как стыдно говорить: ведь Наполеон-то сбежал! Дал Платов его подержать другому солдату, а Бонапарт и убежал.
     Стыдно стало Платову. За всю войну он больше не показывался на глаза Кутузову. Действовал старик один. Опять отпустил бороду и усы. А Наполеон после этого всех усатых и безусых русских бояться стал.
     Умер Платов или нет - этого ещё никто не знает, так как и в революцию и в Отечественную войну немало было усатых русских солдат.
     Скажете, внуки то Платова. А кто его знает. Может, и сам Платов брал Берлин.
     Как увидите Платова усатого, скажите, пусть объявится. Хочу на старости лет повидать.
     ++++++++++++++++++++
.....
Ванюшка дурак. Архангельск. Сказка.
=====================
     В одной деревушке жила старушка, у неё был сын Ванюшка.
     Старушка пряла и ткала холст, а Ванюшка ходил продавал.
     Раз мать отправила его продавать в соседнюю деревню холст, вёрст за шесть проходить нужно было местом. Идёт и видит: близ дороги пень стоит, он и говорит:
       --- Пень, наверно, тебе холодно?
     Сам себе и говорит:
       --- Да, холодно.
     Взял холст и начал мотать на пень.
     Обмотал и говорит:
       --- Теперь тепло?
     Сам себе и отвечает:
       --- Да, тепло.
     Опять и спрашивает:
       --- А что, пень, ты этот холст продашь?
     Сам себе и отвечает:
       --- Да, продам.
       --- А когда же деньги отдашь?
     Сам себе и говорит:
       --- В пятницу.
     А ходил-то он в среду.
     Наконец вернулся без холста домой.
     Мать спрашивает:
       --- Где холст, продал?
       --- Нет, на пень обмотал.
       --- А зачем же?
       --- А пень холст продаст, ответил мне.
       --- Как продаст? А когда деньги?
       --- В пятницу.
     Мать и говорит:
       --- Ну, если не принесёшь денег, тогда домой не приходи.
     Приходит пятница, утром будит мать его рано:
       --- Ванька, вставай получать деньги.
     Ванька встал, пошёл, приходит: на пне холста уж нет.
     Спрашивает:
       --- Пень, холст продал?
     Пень молчит.
       --- Пень, давай же деньги.
     Пень молчит.
       --- Сказал, что в пятницу деньги, так давай же?
     Пень всё молчит.
     Схватил палку и давай пень колотить.
       --- А, не хочешь мне деньги отдать!
     Пень был дряхлый, он его разбил и корень выворотил, под корнем оказался котёл с золотом.
       --- А, ты меня не первого обманывать? Видишь, у тебя целый котёл под ногами заграблен денег.
     Попробовал поднять котёл, не может, тяжело. Прикрыл хворостом, пошёл домой.
     Приходит и говорит:
       --- Матка, пень холст-то продал, не хотел мне денег отдать, я его разбил, под ним золото.
     Мать побежала к дяде просить лошадь.
       --- Дядя, дай мне лошади и бочки, за водой Ваньке съездить.
       --- Возьми, поезжай!
     Ванька поехал, она наказывает:
       --- Некому не сказывай, что за деньгами ездил.
       --- Я-то не скажу, только ты-то не сказывай.
     Приезжает и выгребает деньги в бочку и едет домой. Навстречу едет поп. Ванька и говорит:
       --- Батюшко, знаете ли, куда ездил?
       --- Куда, Ваня!
       --- За деньгами, в лес, котёл денег нашёл.
       --- Врёшь, Ваня?
       --- А посмотри.
     Поп видит деньги:
       --- Счастье твоё, много денег.
     Сел в сани и поехал. Ванька бежит сзади и кричит:
       --- Батюшке, постой.
       --- Что тебе, Ваня?
       --- Мне матка не велела сказывать про деньги.
       --- Ну, да я ведь никому не скажу.
       --- Нет, скажешь.
     Взял ударил попа в лоб обухом, убил его:
       --- Теперь не скажешь.
     Ударил коня кнутом, конь помчался. Мать и говорит:
       --- Иди, Ванька, отгони лошадь дяде, да скажи, что за водой ездил.
     Ванька пригнал и говорит:
       --- Знаешь ли, дядя, зачем я ездил?
       --- За водой.
       --- Нет, за деньгами, я в лесу котёл нашёл.
       --- Врёшь?
       --- А не веришь, посмотри в амбаре.
     Дядя пошёл, полюбовался.
       --- Экое счастье, Ванька!
       --- Дядя, мне ведь матка про деньги не велела сказывать.
       --- Ну, да я ведь никому не скажу.
       --- Нет, врёшь, скажешь!
     Взял, дядю зарезал, голову бросил на вышку, тулово повесил над засеком, пришёл домой лёг спать.
     Поутру мать будит:
       --- Ванька, ставай, на погост звонят.
       --- А какой сегодни праздник?
       --- Попа хоронят.
       --- Ну, дак пусть хоронят.
       --- Там сегодня вино пьют.
       --- А кто вино пьёт?
       --- А кто хоронит, тот и пьёт.
       --- А кто попа убил, тому вина нет? Я попа убил.
       --- Разве ты попа убил?
       --- Я.
       --- Врёшь?
       --- А коли не веришь, дак посмотри, я и дядю зарезал, в амбаре висит.
       --- За что ты их убил?
       --- А чтобы они о золоте не рассказали.
       --- А коли убил, иди же вино пить.
     Ванька пошёл вино пить, а мать в амбар, дядю спрятала, деньги выгребла в засеке, а туда насыпала берёзового листу, зарезала барана, голову бросила на вышку, тулово повесила в засеке.
     Ванька приходит и кричит:
       --- Кто без меня смел вино пить!
       --- А мы попа хоронили, дак мы и вино пьём.
       --- Ах, хоронили! Попа бить не было, а вино пить все лезут.
       --- А кто попа убил?
       --- Да я.
       --- Врёшь, Ванька?
       --- А коли не верите, посмотрите в амбаре у меня: там дядя зарезан, а в засеке котёл денег насыпано.
     Захотели удостовериться. Пошли посмотреть, Ванька хлопнул барана по боку:
       --- Вон у меня дядя какой был мохнатой!
     Тащит голову с вышки:
       --- Вот у дяди какие были крутые рога.
     Те видят, что дурак и разошлись домой. Приходит домой мать и говорит:
       --- Ванька, возьми денег сколько надо, иди с Богом куда знаешь.
     Ванька идёт дорогой, встречает попа. Поп спрашивает.
       --- Куда идёшь?
       --- Иду в работники искать места.
       --- А сколько просишь?
       --- Сто рублей, покуда не надоем, буду жить.
     Поп подумал: за сто рублей, может, век жить будет.
     Приводит домой.
       --- Матка, я работника привёл, за сто рублей век будет жить.
     Поутру Ванька спрашивает:
       --- Батюшка, сегодня кого делать?
       --- Ваня, нужно бы быка зарезать.
     А у попа было шестнадцать быков. Ванька побежал и не знает которого.
       --- Батюшко, которого?
       --- А который на тебя поглядит.
     Ванька пришёл, все на него глядят, он всех и зарезал. Приходит:
       --- Поп, куда шкуры весить?
     Поп говорит:
       --- Куда весить, одной шкуре не много места надо!
       --- Да у меня шестнадцать.
       --- Как шестнадцать?
       --- Все быки на меня посмотрели, я всех и зарезал.
     Не отдавать же сто рублей, а уж надоел.
       --- Ну, давай, может быть, вперёд нечего не будет делать.
     У попа было два сына Лука и Фирс. Поп в церковь ушёл, и попадья ушла, мальчики были дома. Попадья и говорит:
       --- Ваня, приготовь нам суп к обеду.
       --- А из чего суп?
       --- Говядинки покроши, крупки подложи, луку покроши, фирцу-перцу положь.
     Вот и приготовил суп Ванька. Когда являются поп с попадьёй, Ванька и потчует их супом из сыновей.
     Поп её да хвалит. Хватились об ребятах.
       --- Да ведь они раскрошены в суп.
       --- Как так? Ведь мы велели положить луку да перцу?
       --- А чёрт вас такими именами суёт!
     Казак надоел, а сто рублей отдать жалко.
     Потом Ванька приводит медведя, медведь губит всю скотину. Поп и попадья хотят от него бежать, Ванька садит попа в мешок и топит в речке.
     ++++++++++++++++++++
.....
=====================
     Под славным великим Новым-городом,
По славному озеру по Илменю,
Плавает-поплавает серь селезень,
Как бы ярой гоголь поныривает,
А плавает-поплавает червлен карабль

     Как бы молода Василья Буславьевича,
А й молода Василья со ево дружиною хоробраю,
Тритцать удалых молодцов:
Костя Никитин корму держит,
Малинкой Потаня на носу стоит,

     А Василе-ет по караблю похаживает,
Таковы слова поговаривает:
Свет моя дружина хоробрая,
Тритцать удалых добрых молодцов!
Ставте карабль поперек Ильменя,
Приставайте, молодцы, ко Нову городу! -

     А й тычками к берегу притыкалися,
Сходни бросали на крутой бережок,
Походил тут Василеи
Ко своему он двору дворянскому,
И за ним идут дружинушка хоробрая,
Толко караулы оставили.

     Приходит Василеи Буслаевичь
Ко своему двору дворянскому,
Ко своей сударыне-матушке,
Матерои-вдове Амелфе Тимофеевне,
Как вьюн, около ея убиваетца,
Просит благословение великое:

     А свет ты, моя сударыня-матушка,
Матера-вдова Амелфа Тимофеевна!
Дай мне благословение великое -
Итти мне, Василью, в Ерусалим-град
Со своею дружиною хоробраю,
Мне-ка господу помолитися,
Святой святыни приложитися,
Во Ердане-реке искупатися. -

     Что взговорит матера-вдова,
Матера Амелфа Тимофеевна:
Гои еси ты, мое чадо милая,
Молоды Василеи Буслаевичь!
То коли ты пойдешь на добрыя дела,
Тебе дам бласловение великое,
То коли ты, дитя, на розбои пойдешь,
И не дам бласловение великова,
А й не носи Василья, сыра земля! -

     Камень от огня разгораетца,
А булат от жару растопляетца,
Материна сердце распусщаетца,
И дает она много свинцу-пороху,
И дает Василью запасы хлебныи,
И дает оружье долгомерное:
Побереги ты, Василеи, буину голову свою! -

     Скоро молодцы собираютца
И с матерой-вдовой прощаютца.
Походили оне на червлен карабль,
Подымали тонки парусы полотняныи,
Побежали по озеру Илменю.

     Бегут оне уж сутки-другия,
А бегут уже неделю-другую,
Встречю им гости карабелщики:
Здравствуй, Василеи Буслаевичь!
Куда, молодец, поизвольил погулять? -
Отвечает Василеи Буслаевичь:
Гои еси вы, гости карабелщики!
А мое-та веть гулянье неохотное:
Смолода бита, много граблена,
Под старость надо душа спасти.
А скажите вы, молодцы, мне прямова путя
Ко святому граду Иерусалиму. -

     Отвечают ему гости карабелщики:
А й гои еси, Василеи Буслаевичь!
Прямым путем в Ерусалим-град
Бежать семь недель,
А околнои дорогой - полтора года:
На славном море Каспицкием,
На том острову на Куминскием
Стоит застава крепкая,
Стоят атаманы казачия,
Немного-немало их - три тысячи;
Грабят бусы-галеры,
Разбивают червлены карабли. -

     Говорит тут Василеи Буслаевичь:
А не верую я, Васюнка, ни в сон ни в чох,
А й верую в свои червленой вяз.
А беги-ка-тя, ребята, вы прямым путем! -

     И завидел Василеи гору высокую,
Приставал скоро ко круту берегу,
Проходил-су Василеи сын Буслаевичь
На ту ли гору Сорочинскую,
А за ним летят дружина хоробрая.

     Будет Василеи к полугоре.
Тут лежит пуста голова,
Пуста голова - человечья кость.
Пнул Василеи тое голову з дороги прочь,
Провещитца пуста голова человеческая:
Гои еси ты, Василеи Буславьевич!
Ты к чему меня, голову, побрасоваешь?
Я, молодец, не хуже тебя был,
Умею я, молодец, волятися
А на той горе Сорочинския.
Где лежит пуста голова,
Пуста голова молодецкая,
И лежать будет голове Васильевой! -

     Плюнул Василеи, прочь пошол:
Али, голова, в тебе враг говорит,
Или нечистой дух! -
Пошол на гору высокую,
На самой сопки тут камень стоит,
В вышину три сажени печатныя,
А й через ево толка топор подать,
В далину три аршина с четвертью.

     И в том-та подпись надписана:
А хто-де станет у каменя тешитца,
А й тешитца-забавлятися,
Вдоль скокать по каменю, -
Сломить будет буину голову. -

     Василеи тому не верует,
Приходил со дружиною хоробрую,
Стали молодцы забавлятися,
Поперек тово каменю поскакивати,
А вдол-та ево не смеют скакать.

     Пошли со горы Сорочинския,
Сходят оне на червлен карабль.
Подымали тонки парусы полотняны.
Побежали по морю Каспицкому,
На ту на заставу карабелную,
Где-та стоят казаки-разбойники,
А стары атаманы казачия.

     На пристани их стоят сто человек,
А й молоды Василеи на пристан стань,
Сходни бросали на крут бережок,
И скочил-та Буслаи на крут бережок,
Червленым вязом попираетца,
Тут караулыники, удалы добры молодцы,
Все на карауле испужалися,
Много ево не дожидаютца,
Побежали с пристани карабелныя
К тем атаманам казачиям,

     Атаманы сидят не дивуютца,
Сами говорят таково слово:
Стоим мы на острову тритцат лет,
Не видали страху великова,
Это-де идет Василеи Буславьевичь:
Знать-де полетка соколиная,
Видеть-де поступка молодецкая! -

     Пошахал-та Василеи со дружиною,
Где стоят атаманы казачия.
Пришли оне, стали во единой круг,
Тут Василеи им поклоняетца,
Сам говорит таково слово:
Вздравствуите, атаманы казачия!
А скажите вы мне прямова путя
Ко святому граду Иерусалиму. -

     Говорят атаманы казачия:
Гои еси, Василеи Буслаевичь!
Милости тебе просим за единой стол хлеба кушати

     Втапоры Василеи не ослушался,
Садился с ними за единой стол.
Наливали ему чару зелена вина в полтора ведра
Принимает Василеи единой рукой
И выпил чару единым духом,
И толко атаманы тому дивуютца,
А сами не могут и по полуведру пить.

     И хлеба с солью откушали,
Збираетца Василеи Буслаевичь
На свои червлен карабль,
Дают ему атаманы казачия подарки свои:
Первую мису чиста серебра
И другую - красна золота,
Третью - скатнова земчюга.

     За то Василеи благодарит и кланеетца,
Просит у них до Ерусалима провожатова.
Тут атаманы Василью не отказовали,
Дали ему молодца провожатова,
И сами с ним прощалися.

     Собрался Василеи на свои червлен корабль
Со своею дружиною хоробраю,
Подымали тонки парусы полотняныи.
Побежали по морю Каспицкому,
Будут оне во Ердань-реке,
Бросали якори крепкия,
Сходни бросали на крут бережок.
Походил тут Василеи Буслаевичь
Со своею дружиною хороброю в Ерусалим-град,

     Пришол во церкву соборную,
Служил обедни за здравие матушки
И за себя, Василья Буславьевича,
И обедню с понафидою служил
По родимом своем батюшке
И по всему роду своему.

     На другой день служил обедни с молебнами
Про удалых добрых молодцов,
Что смолоду бито, много граблено.
И ко святой святыни приложился он,
И в Ердане-реке искупался,
И расплатился Василеи с попами и с дьяконами,
И которыя старцы при церкви живут -
Дает золотой казны не считаючи,
И походит Василеи ко дружине из Ерусалима
На свои червлен карабль.

     Втапоры ево дружина хоробрая
Купалися во Ердане-реке,
Приходила к ним баба залесная,
Говорила таково слово:
Почто вы купаетесь во Ердань-реке?
А некому купатися, опричь Василья Буславьевича,
Во Ердане-реке крестился
Сам господь Иисус Христос;
Потерять ево вам будет,
Болшова атамана Василья Буславьевича. -
И оне говорят таково слово:
Наш Василеи тому не верует,
Ни в сон ни в чох.-

     И мало время поизоидучи,
Пришол Василеи ко дружине своей,
Приказал выводить карабль из усья Ердань-реки.
Поднели тонки парусы полотняны,
Побежали по морю Каспицкому,
Приставали у острова Куминскова,
Приходили тут атаманы казачия
И стоят все на пристани карабельныя.

     А й выскочил Василеи Буслаевичь
Из своего червленаго карабля,
Поклонились ему атаманы казачия:
Здравствуй, Василеи Буслаевичь!
Здорово ли съездил в Ерусалим-град? -
Много Василеи не баит с ними,
Подал писмо в руку им,
Что много трудов за их положил:
Служил обедни с молебнами за их, молодцов.

     Втапоры атаманы казачия звали Василья обедати,
И он не пошол к ним,
Прощался со всеми теми атаманы казачими,
Подымали тонки парусы полотняныя,
Побежали по морю Каспицкому к Нову-городу.
А й едут неделю споряду,
А й едут уже другую,
И завидел Василеи гору высокую Сорочинскую,
Захотелось Василью на горе побывать.

     Приставали к той Сорочинскои горе.
Сходни бросали на ту гору,
Пошол Василеи со дружиною,
И будет он в полгоры,
И на пути лежит пуста голова, человечья кость,
Пнул Василеи тое голову з дороги прочь,
Провещитца пуста голова:
Гои еси ты, Василеи Буслаевичь!
К чему меня, голову, попиноваешь
И к чему побрасоваешь?
Я, молодец, не хуже тебя был,
Да умею валятися на той горе Сорочинские.
Где лежит пуста голова,
Лежать будет и Васильевой голове! -

     Плюнул Василеи, прочь пошел.
Взашел на гору высокую,
На ту гору Сорочинскую,
Где стоит высокой камень,
В вышину три сажени печатныя,
А через ево толко топором подать,
В долину - три аршина с четвертью,
И в том-та подпись подписана:
А хто-де у каменя станет тешитца,
А й тешитца-забавлятися,
Вдоль скакать по каменю, -
Сломить будет буину голову. -

     Василеи тому не верует,
Стал со дружиною тешитца и забавлятися,
Поперек каменю поскаковати;
Захотелось Василью вдоль скакать,
Разбежался, скочил вдоль по каменю -
И не доскочил толко четверти
И тут убился под каменей.
Где лежит пуста голова,
Там Василья схоронили.

     Побежали дружина с той Сорочинскои горы
На свои червлен карабль,
Подымали тонки парусы, полотняныя,
Побежали ко Нову-городу,
И будут у Нова-города,
Бросали с носу якорь и с кормы другой,
Чтобы крепок стоял и не шатался он,

     Пошли к матерои-вдове, к Амелфе Тимофеевне,
Пришли и поклонилися все,
Писмо в руки подали.
Прочитала писмо матера-вдова, сама заплакала,
Говорила таковы слова:
Гои вы еси, удалы добры молодцы!
У меня ныне вам делать нечево,
Подите в подвалы глубокия,
Берите золотой казны не считаючи. -

     Повела их девушка-чернавушка
К тем подвалам глубокиям,
Брали оне казны по малу числу,
Пришли оне к матерои-вдове,
Взговорили таковы слова:
Спасибо, матушка Амелфа Тимофевна,
Что поила-кормила,
Обувала и одевала добрых молодцов! -

     Втапоры матера-вдова Амелфа Тимофеевна
Приказала наливать по чаре зелена вина,
Подносит девушка-чернавушка
Тем удалым добрым молодцам,
А й выпили оне, сами поклонилися,
И пошли добры молодцы, кому куды захотелося
+++++++++++
+++++++++++++++++++
.....
Виноградная лоза. В одной станице жила-была девица по имени Полина. Сказка.
=====================
     В одной станице жила - была девица по имени Полина.
     До чего ж красовитая! И гордейка такая, что свет не видывал. А во всякой гордости черту много радости. Сколько она молодых парней сгубила, трудно и сосчитать.
     Казачины в летах, особенно вдовые, и те пытались счастья у неё искать. Да где там! Как только казак начинает около её окон ходить, глаза мозолить, она ему сразу задачку неисполнимую задаёт.
     Разводит руками казак: - мыслимо ли дело такой каприз сполнить. А она смеется: - любишь - де - сполнишь. Посмотрим, какая твоя любовь на проверку выйдет.
     Взыграет в казаке ретивое. Кровь в лицо кинется. Казак - он и есть казак. Он не мужик: - для него девица - крепость, её надо завоевать или голову сложить. И все: - пропал казак.
     А Полина новые каверзы придумывает. Одна хлеще другой. Откель они ей в голову приходили.
     Вот такая была девица: - черта слопает да лешаком закусит и не поперхнется.
     Приехал тут в станицу один пронзительный офицер. Встал на постой. Видать, ему паек хороший шёл, вот и баловался с девками. Словесами их улещивал да охаживал.
     А девки, известное дело, глупы, как перепёлки, на разговор идут.
     Повстречал он случаем Полину, и язык у него к небу прилип.
     Хочет чтой-то сказать. Запинается. Слова свои ситцевые подрастерял. Стоит перед Полиной дурак дураком. С таким-то и разговаривать зазорно.
     Засмеялась Полина.
       --- Эк вас проняло.
     И пошла дальше. А офицер к себе побег. Надел для пущей помпы новый мундир. И к Полине направился. Руку с сердцем предлагать. Перед ней любезностями рассыпается. Ножкой шаркает.
     Полина ему и говорит:
       --- Что бестолочь сыпать. Мужество своё изощрить не хотите ли?
       --- С первым удовольствием.
       --- Ну, слушайте тогда задачку.
     В тот же день уехал офицер. Только его и видели. Как в воду канул.
     Раз встречает Полину подружка. Вместе когда-то хороводили да венками менялись. Та уж замужем давно. Сын её, Афоня, у подола вертится.
     Подружка говорит:
       --- И старость тебя не берёт. Смотри, как я усохла.
     Засмеялась Полина, собой довольна.
       --- Шёлк не рвется, булат не сечётся, красно золото не ржавеет.
       --- Все до поры, -- говорит подруга, -- вянет и красный цвет. Нечего капризы выставлять. Наше дело - детей рожать. Пора тебе и преклониться к кому-нибудь.
       --- А я, -- говорит Полина, -- твоего Афоню обожду. Покеда подрастёт. К нему и преклонюся.
     Глянула мать на своего сынка. И сердце обмерло. Таращится он на Полину во все глаза. Схватила она его на руки и в бега вдарилась. От Полины подалее.
     А та руки в боки и в хохот. С тех самых пор Афоня все норовил около Полининого дома играться.
     Смеялась Полина, вона мой жених хворостину оседлал, на мои окошки поглядывает.
     Смех смехом. А время шло. Не шло - летело. Вошёл Афоня в возраст.
     Пришла и его пора у Полины счастья спытать. Надел он чистую рубаху. Голову маслом помазал. Волосы расчесал гребешком. И к Полине объявился.
     Смотрит она на Афоню. Экий казачина вымахал. Казистый да осанистый. Пригож, чего тут говорить. Пробежала у Полины по сердцу дрожь. А с чего бы вдруг?
       --- Свататься, знать, пришёл?
       --- Ага, свататься, -- отвечает Афоня. -- Давай свою задачу.
       --- А сполнишь?
       --- Сполню. Нет мне отступу.
       --- Тогда слушай, -- говорит Полина. -- Слыхала я от знающих людей, что произрастают на Капказе ягоды чудные, виноградарьем зовутся. Добудешь - мы с тобой тотчас оженимся.
     Ушёл Афоня. И сгинул. Ни слуху о нем, ни духу.
     Затомилась Полина. Первый раз в жизни такое. По ночам не спит, в постели мечется. Думает:
       --- Рок мне такой выпал, иль я его сама себе придумала.
     А тут один за другим Афонины родители сошли в могилу. Собралися казачки в круг. Лопнуло их терпение. Стали совет держать. Кричат:
       --- Ей-то полгоря, а нам каково? Была бы война, а-то так, не за ломаный грош извела казаков. Обуздать её так, чтоб лихоматом ревела.
     Порешили бабы согнать Полину со станицы. И каменьями побить. Решили - так и сделали.
     Идёт Полина по дороге побитая, живого места на ней нету. Видит, под курганом человек лежит. И ворон над ним вьётся.
     Подошла поближе, а это Афоня, друг её сердечный, весь изранетый. Жизнь его, похоже, к концу подходит. Заплакала Полина. Голосом завыла. Припала к Афоне. Впервые за многие годы жаль её так разобрала.
     Он ей и говорит:
       --- Сполнил я-таки твою задачку.
     Вытащил из-за пазухи веточку сухую.
       --- Если, -- говорит, -- эту веточку посадить, на ней ягодка сладкая вырастет.
     И в беспамятство впал. Огляделась Полина, сушь окрест стоит несусветная. В груди тоска неразмытая. Жар на неё навалился. Голова закружилась. Прилегла она рядом с Афоней, словно в бреду.
     Долго ли, коротко ли времени прошло, очнулся Афоня. Над ним виноград гроздьями висит. Неподалеку родник бьёт.
     Видит, девчушка у лозы стоит, ягоды на нитку нанизала да на шею свою вместо бус навесила.
       --- Ты кто такая? -- спрашивает её Афоня.
       --- Я не тутошняя, -- отвечает девчушка. -- Я зашедшая. Из далека.
       --- Ты здеся никого не видала? -- спрашивает Афоня.
       --- Не-ка, не видала, -- отвечает девчушка.
     Привстал казак. К осени дело идёт. Полынь дух свой отдаёт. Да такой горьковатый, что печалит сердце.
       --- Ты кушай ягодку, -- говорит Афоня, -- дюже она вкусна.
     ++++++++++++++++++++
.....
Вор Афоныга. Архангельск. Сказка.
=====================
     В некотором царстве, в некотором государстве, именно в том, в котором мы живём, на гладком месте, как на бороне, стояло небольшое село.
     В селе жил старик со старухой, у них был один-единственный сын, имя которого было Афоныга. Когда сын стал расти, подыматься, старик и говорит:
       --- Что, старуха, будет у нас Афоныга большой, будет только годной водку пить да табак курить, -- отдаём его на какое-нибудь ремесло учиться.
     И повёл сына. Навстречу идёт старик.
       --- Куда сына повёл?
       --- А повёл поучить божьего слова или чего-нибудь такого.
       --- Отдай мне, я его выучу, славного парня сделаю.
     Старик и отдал сына. Афоныга спрашивает:
       --- А ты, дедушко, чему меня учить будешь?
       --- Наперво буду учить воровать, можешь, нет эгзамен сдать.
     Стал учиться, на это грамота далась, через три года эгзамен сдал и к отцу на побывку поехал.
       --- Поеду, попроведаю.
     Приехал домой, идёт по деревне и встречается со своим купцом.
       --- Здраствуй, Афоныга.
       --- Здравствуй, барин.
       --- Ишь как тебя образовали, что немца сделали, куда с добром, а раньше был ; пуста голова совсем. А чего тебя учили?
       --- Меня учили воровать.
     Купец ужахнулса:
       --- Как воровать?
       --- Так, я эгзамен сдал.
       --- Что же ты можешь украсть?
       --- Что близко лежит, то и украду.
       --- У меня конь за двенадцети замками, можешь-ле украсть?
       --- Сегодня ночью будет украден.
     Побились об залог о ста рублях.
     Барин воротился домой и наказывает своим казакам:
       --- Вот, казаки, сегодня Афоныга придёт воровать коня, поберегите, близко не подпущайте к конюшне.
     Афоныга взял бочку водки купил, повёз, бочку против купца в грязи и завязил. Лошадь повалилась, он и закричал, стал просить помочь. Козаки выскочили, все двенадцать человек, бочку не могли вытащить, он вино распечатал, все стали пьяны.
     Всех напоил. Выпили до улогу и повалились. Он из карманов ключи вынял, разомкнул коня, достал и угонил.
     Наутро купец стават, казаки спят в грязи рылом, и лошади нету.
     Афоныга после этого крадёт у барина постель, деньги и барыню.
     Потом грозит украсть барыню и выжить самого барина из дому.
     Барин откупается от вора за тысяча рублей.
       --- Только ты меня не беспокой.
     ++++++++++++++++++++
.....
Вор Климка. У барина был старик-слуга. Сказка.
=====================
     У барина был старик-слуга, такой верный, что всем домом один управлял. А сын его Климка не в батьку пошёл, с малолетства воровать научился.
     А ему ли не было холи и воли? Отец водил его, словно ягодку, в красной рубашке, в новых сапожках. Так нет, нечестивого дарами не ударишь.
       --- Пойду, -- говорит, -- батюшка, уведу вола.
       --- Не ходи, каналья! Тебе там голову сорвут.
     Не послушал Климка отца, пошёл воровать.
     Гонят хохлы гурт. Климка выглядел-высмотрел, забежал вперёд, не пожалел нового сапога снял с ноги и бросил на дороге. Сам за куст спрятался. Хохлы увидали сапог:
       --- Эх, жаль, что один! Кабы, -- говорят, -- пара таких сапогов, надел бы их и стал паном.
     Поговорили, сапога не подняли и погнали скотину дальше. Климка рад услужить, забежал вперёд, снял другой сапог и кинул на распутье. Хохлы увидали, обрадовались и пустились все за прежним сапогом.
     А Климка не плошает, дело в его руках огнём горит: отвязал пару волов - и поминай как звали!
       --- Худо, худо делаешь, -- говорит отец, -- скажу барину.
     Сказал барину под весёлый час. Климку позвали.
       --- Ты, Климка, говорят, вор?
       --- Вор, сударь!
       --- Ха-ха-ха! Украдь же у меня стоялого жеребца.
       --- Украду, только чур не отнимать.
       --- Не отниму!
     Барину потеха, что Климка-мальчишка вор!
     Над жеребцом поставили большой караул: два человека за узду держат, два - за хвост, четверо - за ноги, один верхом сидит, да двое у дверей торчат. Всех сторожей было одиннадцать.
       --- Смотрите, ребята, не спать, не зевать! -- говорил барин. -- Придёт Климка воровать - ловите. Уж мы его проучим, зададим ему баню!
     Пришла ночь, пришёл и Климка. Взлез на крышу, проломал дыру, спустил в конюшню бочонок вина на оброточке, бочонком помахивает, сторожей подразнивает.
       --- Братцы, -- говорят караульщики, -- что-то хорошо пахнет! Кажись, бог клад посылает. Дураки же мы будем, коли не сумеем взять его.
     Один за другим стали к бочонку прикладываться, зелена вина натягиваться. Натянулись так, что и руки опустили и носы повесили.
     А Климке того и надо. Он тут как есть! Зачал распоряжаться по-своему: верхового снял - на колоду посадил, которые за ноги держали - тем в руки по палке всунул, которые за хвост - тем трёпаной пеньки дал, а которые за узду - тем по верёвочке, опростал повода и вывел коня, сел на него молодцом и очутился под барским крыльцом.
       --- Ах, ах! Где мои наглядчики, где караульщики?
     Пошёл барин на конюшню пытать, а они словно дурни спят, ещё не очнулись спьяна.
       --- Ну, Климка, твоё счастье, твой конь! Украдь же ты у меня погребец.
       --- Украду, только не отнимай.
       --- Не отниму!
     Климка взял лопату и заступ, пошёл на кладбище, вырыл мертвеца и сготовился на дело. А барин собрал-снарядил караул с вилами, стрелами, дубинами: глянуть, так страшно!
     Посадились все караульщики в круговину, погребец поставили в середину. Сидят, чубом не тряхонут, глазом не моргонут, хозяйское добро берегут.
     Пришла полночь, в окно кто-то стук-стук! Поднялись дубинки, натянулись стрелы, уставились вилы. Показалась голова, лезет человек, а то Климка-вор суёт в окно мертвеца. Сейчас напали на того мертвеца караульщики, изрубили-искрошили в пирожное тесто.
     Пошли доложить барину, что Климку убили, на куски искромсали, да погребец грудью отстояли. Барин за то ни похвалил, ни пожурил, а по Климке, видно, немного тужил.
     Тем временем Климка-вор унёс погребец и завалился спать.
     Вот на другое утро понадобился барину погребец, приказал подать. Слуги побежали, хвать - тут был, да нету!
       --- Что за притча! -- думает барин. Смотрит - а Климка в дверь.
       --- Ты унёс погребец?
       --- Я.
       --- Как же ты украл его?
       --- Как бы ни украл, да украл, про то я знаю.
       --- Ну, удалец! Этак ты, пожалуй, у меня барыню украдёшь?
       --- Украду, только без выкупу не отнимай.
       --- Дело! А коли не украдёшь, знай наперёд: велю тебя повесить.
     Согласились. Оградил барин барыню нянюшками, мамушками, красными девушками. Сам над нею день и ночь сидит, в её очи глядит, каждый шаг назирает, каждый след охраняет. Украсть трудновато!
     Случилась барину нужда лесным путём проезжать. Климка забежал вперёд, развешал по деревьям колокольчики. Сам взял взлез на ближнюю осину, надел на шею петлю и повис вверх ногами.
     Едет барин с барыней, увидал, что Климка на осине качается, и говорит:
       --- Ах, боже мой! Да ведь это Климка-вор повесился! Видно, моего гнева испугался, что до барыни не добрался.
     Жаль ему Климку! А колокольчики в лесу динь, динь!
       --- Малый! Это что за звон? Поди, погляди!
     Сперва пошёл один малый, там другой, третий, и разбрелись все в разные стороны - никак толку не доберутся.
     Выскочил сам барин и пустился в лес. А Климка того и ждал, спрыгнул с дерева, подбежал к коляске и вмиг очутился на козлах. Приударил коней по бёдрам и покатил себе.
     Барин пришёл назад - нет ни барыни, ни Климки на дереве, только пыль по дорожке вьётся! Догадался и воротился пешком домой.
     Велел позвать Климку:
       --- Ты украл барыню?
       --- Я.
       --- Отдай назад!
       --- Нет, барин, шалишь! Не на то воруют, чтоб назад отдавать. Выкупи - твоя будет.
       --- Что возьмёшь?
       --- Коробочку серебра.
     Барин согласился.
     Климка вырыл яму, поставил на неё коробку, да в коробке-то дно продырявил. Барин сыпал-сыпал, яма не насыпается, Климка, барыней не меняется. Надоело барину сыпать, опостылел ему Климка, велел бросить его в море.
     Зашили раба божия в куль, положили на бережок, пошли искать камень на шею. А Климка-вор в куле катается, громким голосом разливается:
       --- Сударе бояре! Явите божию правду. На воеводство меня посылают, судить-рядить заставляют, а я воеводою быть не гожусь!
     Проходил мимо какой-то боярин, вслушался в эти речи, подошёл и спрашивает:
       --- Что ты говоришь, братец?
       --- На воеводство меня посылают, судить-рядить заставляют, а я воеводою быть не гожусь!
       --- Пусти меня на своё место. Лезь вон!
     Забрался боярин в куль, уж считал себя за воеводу - да попал в воду.
     А Климка вышел на простор, загулял вольным казаком, кутил-мутил, пока буйну голову сложил.
     ++++++++++++++++++++
.....
Головиха. Сказка!!
====================
     Одна баба сильно бойка была, и вино с мужиками пила, и ругалась не хуже, табак курила.
     Пришёл муж ейный с совету сельского, она и спрашивает его:
     — Чего вы там судили-рядили-от?
     — Чего судили-то! Голову сельскую выбирали
     — А кого выбрали?
     — Никого ещё.
     — Выберите меня, ; бает баба.
     Муж пошёл на совет на другой день, а как она зла была, ему хотелось её проучить, сказал он это старикам. Те тотчас бабу его и выбрали головой сельской.
     Стала баба головой, судит и рядит, и вино с мужиками пьёт, и взятки берёт, всё как у головы.
     Пришло время подушно сбирать. Голова не успел, не мог собрать вовремя. Приехал казак старшой, с городу, стал спрашивать голову, а баба прятаться. Узнала, что приехал казак старшой, бежит скорей домой.
     — Да куда же я, да куда же я спрятаюсь? ; говорит мужу. ; Завяжи-ка меня, батюшка-муженёк, в мешок да поставь вон к мешкам с хлебом-то.
     Тут стояло с ярицей мешков пять. Муж завязал голову сельскую в мешок, поставил в серёдку мешков.
     Казак пришёл да говорит:
     — Э, голова-то где у вас тут спрятался!
     А мужик показывает на мешок со своей бабой. Тут и давай казак по мешку-то плетью хлестать с одной стороны, а мужик ейный с другой. Баба во всё горло голосит:
     — Ой, батюшка, не пойду в головы, не пойду в головы!
     Казак отхлестал, да и ушёл. Баба перестала головить и стала после того мужа слушать.
     +++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Голодный поп. Лесная Архангельск. Сказка!!
====================
     Жил-был поп, у его казака не было, пошёл казака искать, нашёл и спрашивает:
     — Идёшь ко мне в казаки, у меня жить хорошо, да сколько жалованья?
     — Жалованья сто рублей.
     — Хорошо, поступайте.
     А поп был скупой, только и глядит казака не накормить да голодом в лес отправить.
     Раз казак и говорит:
     — Матушка, дай мне пообедать, да я на работу поеду.
     Матушка принесла обед. Пообедал, да наелся худо и говорит:
     — Матушка, принесла бы и попаужинать за попутьем.
     Матушка принесла и попаужинать. Попаужинал, всё голодный, и говорит:
     — Матушка, дайте зараз и поужинать.
     Матушка была этого рада, как они были скупы. Принесла ужины: вперёд мало ести будет.
     Казак поевши три выти, повалился спать и заспал. Спит час, другой и третий.
     Батюшко поглядел и думает:
     — Пойду разбужу, на роботу пошлю. Казак, вставай!
     — Что надо?
     — Работать поезжай.
     — Как у вас, батюшко, живут, а у нас после ужина не работают.
     Поп задумался:
     — Вот так казака нанял!
     На другой день стали поезжать за сеном, пожня далёко была, им пришлось ехать через Солзу.
     Когда поезжали, поп спросил казака:
     — Надо-ле взять хлеба для запасу?
     Казак взял хлеба воровски от попа и говорит:
     — Не надо, Батюшко, не берите.
     Поп не взял хлеба.
     Приехали за сеном на Кудьму, попу захотелось есть, и говорит:
     — Давай, клади поскорее сено, мне исть охота, поедем скорее домой.
     А казак нарочно тихонько шевелится: за воз отойдёт, хлеба съест из кармана и опять тихонько кладёт.
     Кое-как наклали, вернулись обратно. Казак и думает:
     — Поморю я попа сегодня, не спушшу скоро в деревню.
     Взял и опружил обои возы у попа. Стали подымать, казак взял и вязки обрезал.
     Поп и говорит:
     — Казане, поедем в Солзу, покушаем, тогда и сено повезём.
     — Нет, батько, нужно сначала сено скласть, а тогда и ехать.
     Стали опять возы класть, попу очень исть хочется, а у казака хлеба много, отвернётся, покушает и кладёт.
     Склали и поехали. Отъехали, казак опять один воз опружил. Поп и законался:
     — Казане, поедем в Солзу, поедим.
     Приехали в деревню к знакомому мужику. Работник забежал в избу первый и говорит:
     — Девки, девки, поп ехал всю дорогу булки ел, сытой, много его не угощайте, раз скажите, а не седёт, больше и не садите.
     А попу сказал:
     — Батюшко, ты сразу за стол не садись и другой скажут ; не садись, а после третьего ты и садись.
     В избу зашли, их стали садить ужинать, батюшко молчит. Больше и не угощали. Казак сел и начал ужинать. Вышли из-за стола и спать стали валиться, а попу исть охота.
     Он и говорит.
     — Вот, казане, ты сразу не велел садиться, а они больше не попотчивали.
     Повалился поп с казаком спать на печь, а когда ещё ехали, видели за церковью монах лежит мёртвой, у него сапоги хороши на ногах. Поп был завидной, снять не мог сапогов, взял и отрубил ноги по колена и увёз с собой, а когда на печь легли, он и ноги положил растаять и сапоги снять.
     Поп и говорит:
     — Казане, я ведь с голоду помру.
     — Батюшко, тут квашня с раствором, кушайте.
     Поп давай пригоршнями кушать. Покушавши досыта раствору, и говорит:
     — Ладно, казане, теперь где бы мне-ка руки обмыть?
     Казак и говорит:
     — Вода в сельдянке стоит, вымой.
     А в сельдянке была смола. Поп пришёл, да в сельдянку руки и спустил, руки запачкал.
     — Казане, ведь тут смола, я ещё пуще выпачкался.
     — Батюшко, ты не в ту, тут рядом кувшин с водой.
     Горло у кувшина тесно, поп обои руки запихал в кувшин, руки прильнули, он и снять не мог, и спрашивает, как бы снять кувшин с рук.
     В углу старик спал, лысина светила, казак и говорит:
     — Вон, в углу точило, ты поди ударь кувшин, он разобьётся.
     Поп пришёл, хлоп старика по лысине и убил старика до смерти.
     — Вот беда, что мне теперь будет? Сибирь ведь, чисто.
     — Ничего, не бойся, дай двести рублей, да бежи в Нёноксу, а я здесь отделаюсь.
     Батька двести рублей посулил казаку, а сам давай домой устилать.
     На фатеры в утрях стали, видят старик в крови, убитой, смутолоха сделалась, разбудили казака:
     — Батько где?
     — А я ведь не караульщик ему. Видите ноги одни осталися, вот, значит, что телёнок Батюшко нашего съел. Ноги-то вон за печкой.
     Они его и запросили:
     — Как бы дело замять?
     — Дайте триста рублей, дак замну дело.
     Получил триста рублей и поехал к Батюшку на квартиру. Батько говорит:
     — Что мне будет за это?
     — Давай деньги, ничего не будет.
     Казак получил деньги и пошёл прочь. Старика схоронили, и дело обошлось.
     +++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Горе-злосчастие. Сказка!!
====================
     Вот народился у казачки сын.
     Да народился, видать, в недобрый час, в минуту неталаную.
     Перевязывала повитуха ему пуповину - оборвала нить. Дурная примета - злосчастный ребёнок будет, горемыка да бедоноша. Заголосила мать, кинулась к гадалке, что да как - про судьбу своего ребёнка узнать.
     А та ей и говорит:
     — Нить жизни его суровая, узловатая, опутывает, словно сетями, налягает на него тяжёлой обузой. Не будет у него в жизни радости.
     Поплакала мать, поплакала. А что делать? Жить-то надо.
     Нарекли ребёнка Кузьмою. Намаялась с ним мать, что и говорить. Пока мал был Кузьма, не понимал, что ему горькая долюшка выпала. Дите, оно и есть дите. Каждое утро хотел Кузьма с правой ноги встать, а вставал с левой.
     Захочет матери что-нибудь по домашности помочь, дак все наоборот выходит. Иль горшки разобьёт - расколотит, иль хуже того - себя поранит.
     Однажды приходит он к матери весь в слезах и спрашивает, отчего у него нойка на сердце.
     Залилась мать слезами:
     — Зародился ты в ту звезду бессчастную, в лихую годину. Нет тебе талану на роду.
     После этого случая совсем духом пал Кузьма: злая змея на сердце залегла. Вырос он жидким да слаботельным.
     Говорили про него: не казачьего роду. Ну что ж, в хлебе не без ухвостья.
     Терпели Кузю в станице: кто жалел, а кто и подсмеивался над ним, да не в зло. Он тож дружбы ни с кем не водил, одиночествовал. От людей прятался.
     Солнышко к закату потянулось, и Кузя на завалинке объявлялся. Молодой ещё, а повадки стариковские заимел.
     В той же станице жила дочка атамана Дарья. И личиком бела, и с очей весела. Огонь - девка, живому черту глаза колет.
     Отцова любимица. Вздыхал атаман:
     — Эх, жаль, что девка. Такой бы казак вышел.
     Сватов отгонял, свою дочку высоко ставил. Хотел мужа ей найти, чтоб по ней был.
     Вот как-то раз проходила Дарьюшка с подружкой мимо Кузиного дома, увидела его на завалинке и запало ей что-то в душу: возьми да спроси:
     — А это кто такой? Чтой-то раньше я его не видывала.
     А подружка ей в ответ удивляется.
     — Сколько разов мимо проходила и только заприметила. Да это Кузя - горедушный.
     — А от чего горедушный? ; спрашивает Дарьюшка.
     — Кто-ить знает. Так люди меж собой говорят. Да вона вишь сидит, развесил печаль по плечам, сам собой любуется.
     Разобрало Дарьюшку любопытство.
     — Давай подойдем к нему, ; говорит.
     — Да ну, ; отвечает подружка и руками замахала, ; с ним тока тоску разводить.
     Дарьюшка Дарьюшкой бы не была, если б на своём не настояла. Подошли они к Кузе. А тот и глазом не ведёт.
     Сидит горюн - горюном. Об чем-то думу думает.
     — Об чем твоя печаль-забота? ; спрашивает Дарьюшка.
     Поднял голову Кузя. Видит, перед ним две девки стоят. В смущение вошёл.
     — Да вот, думаю, разбежалось моё счастье по сучкам да по веточкам.
     — А что так? ; допытывается Дарьюшка.
     — Так рок судил. Так, знать, на роду написано.
     Интересно стало Дарьюшке: никогда об этом так не думала.
     А подружка её прочь тянет, говорила, мол, тебе, разведёт тут скуку этот Кузя.
     Дарьюшка и говорит ему на прощанье:
     — Приходи на посиделки, у нас весело.
     — Ладно, ; сказал Кузя и лицом вроде бы как просветлел.
     Подружка Дарьюшки так и прыснула со смеха! Отошли подальше, она прям зашлась от хохота. Здорово, мол - де, ты над ним подшутила.
     — А я не шутила вовсе, ; говорит Дарьюшка и от досады брови нахмурила.
     Прикусила язычок подружка, да не надолго.
     К вечеру вся станица знала, что Кузю - горемыку на посиделки пригласили. Разыгрывает Дарья Кузю, всего-то дел.
     Ближе к вечеру собрался молодняк на посиделки.
     Дарья как всегда на первом месте: и поёт, и пляшет, и в игрища играет - весела да радостна.
     И никому невдомёк, что она ждёт - пождёт Кузю, да так, что сердце у неё сладко замирает. И сама-то не понимает, что с ней такой-чи происходит. Наконец-то дождалась она Кузю. Идёт тот и спотыкается на ровном-то месте.
     Молодняк присмирел. Ждут, как дальше комедь разыгрываться будет. Дарья к Кузе подошла, за руку взяла.
     — Сядь, ; говорит, ; опочинься и ни о чём не кручинься.
     — Легко сказать, ; отвечает Кузя.
     Вздохнул горестно и присел вместе с Дарьюшкой.
     — А как в народе говорят: кто в радости живёт, того кручина не берет.
     — Эх, Дарья - Дарья, не знаешь ты ещё горя, не ухватывала тебя нойка за сердце.
     И опять завздыхал Кузя. А Дарьюшка никак не угомонится.
     — Что ж тебе радоваться неохота?
     — От чего ж? ; удивился Кузя. ; Охота смертная, да участь горькая.
     Парни тут дурить стали. Обидно им, что Дарьюшка Кузе такую честь оказывает.
     — Гляка, гляка, как она к нему липнет.
     — Вот так пара!
     — А Кузя-то, кочетом себя ведёт.
     Обсмеяли их, обхохотали.
     Подхватилась Дарья, взяла Кузю за руку.
     — Пойдём, ; говорит, ; отсель.
     Вздохнул Кузя:
     — Вишь, злости сколько в людях.
     — Эко, горе.
     — То-то ж, что горе.
     И пошли они. Где слово какое друг дружке скажут. А где и помолчат. Только хорошо им было вдвоём. А на прощанье договорились ещё встретиться.
     И встречались ещё. А дальше больше, друг без дружки вроде как и обойтись не могут.
     Вот как-то сидят они на берегу Дона. Хорошо Кузе с Дарьюшкой. Когда с ней рядом, вроде отступает от него кручина.
     Взял он сухую палочку и бросил в воду. Покружила - покружила палочка и камнем на дно пошла. Запечалился Кузя: и что ж я такой злосчастный.
     Заприметила это Дарьюшка. Взяла незаметно камень. И говорит:
     — Смотри, и у меня потонет.
     И бросила в воду. Глядь, а камень поплыл. Не по себе стало Дарьюшке.
     А Кузя совсем омрачился.
     — Эх, не бывать нам с тобою в этой жизни никогда.
     Помолчала Дарьюшка, а потом и говорит:
     — Взойдёт солнышко и на наш двор. А ты меня сосватай.
     Удивился Кузя, слов нет.
     — Я не могу, ; говорит.
     — От чего ж?
     — Если и отдадут тебя за меня, то все одно - я с тобой жить не смогу.
     — От чего ж? ; допытывается Дарьюшка.
     — Мне будто кто-то ноги сводит и руки назад вяжет, ; говорит Кузя. ; Так оно выходит, что моя любовь горькая к тебе.
     Досада Дарьюшку забрала.
     — Иль, ; говорит, ; себя переможешь, иль я с тобой встречаться боле не буду.
     Поднялась и ушла. Посидел Кузя на бережку, посидел. И поплёлся домой.
     Приходит и говорит матери:
     — Жениться хочу.
     Мать посмотрела на него недоверчиво.
     — На ком?
     — На Дарье, ; отвечает Кузя.
     — Эх, хватил! Дочь атамана. Ты дерево по себе руби.
     Оперся Кузя. Первый раз мать его таким увидела.
     — Она мне в совесть, и я ей тож.
     — Это она тебя надоумила? Смеётся она над тобой.
     — Не до смеха нам.
     И завздыхал Кузя горестно. А может что и выйдет. Пошла мать к свахе. Объяснила, что и как. Та аж рот раззявила от удивления. Мыслимо! Кузя и Дарья. И ни в какую не соглашается.
     Атаман характером был крутоват, скольким сватам от ворот поворот давал. Срамиться-то кому хочется.
     — Да ты только проведай, ; упрашивает её мать. - Закинь удочку. От чужого стола не зазорно и повернуть.
     Подарков ей мать насулила. Согласилась-таки сваха.
     — Ладно, ; говорит, ; вечером сбегаю, как стемнеет, чтоб от людей стыдно не было.
     Обещание своё сваха сполнила в точности. Как стемнело, пришла она к атаману. Тот уж вечерять собрался.
     О том, о сём зубы заговаривала сваха, все-то духом не решалась сказать, зачем пришла.
     — Давай выкладывай, зачем явилась, ; говорит атаман.
     — А-то ходишь все вокруг да около.
     Помялась сваха и зачастила:
     — У вас есть товар красный, а у нас купец славный.
     Смекнул атаман, в чем дело. И отвечает с неохотой. Как положено:
     — Был бы купец хорош, товару залёживаться не к чему.
     Кто таков?
     — Купец - молодец Кузя.
     — Кузя? Купец! Да в своём ли ты уме?
     Сваха раззадорилась. Все одно - позор на свою голову накликала.
     — Надо бы дочь спросить.
     — Когда надо, сам спрошусь!
     А тут Дарья выходит. Своевольница.
     — Отдай меня за Кузю.
     И на колени бух.
     — В совесть он тебе что-ль?
     — В совесть, ; отвечает Дарья твёрдо.
     — Дочка - дочка, не накормить коня сухопарого, не наделить человека бессчастного.
     — Я наделю, ; говорит Дарья.
     Атаман в гнев вошёл.
     — Значит, правду про вас в станице несут. Ну, погоди. Уйдёшь самовольно, я с тебя и крест сниму.
     Так и умелась сваха ни с чем. Мать Кузю утешает как может. Отказ, мол, жениху не бесчестье. Жених, мол, как нищий, в один дом пришёл - не удалось, пошёл в другой.
     Кузя её утешения не слушает. У него думы о другом. Совсем парень в отчаянье вошёл.
     Взял незаметно верёвку и на зады пошёл, там, где дерево росло. Привязал он верёвку к суку, встал на пенёк, надел петлю на шею, простился с белым светом и с пенька сиганул. А сук возьми и обломись. Вроде как толстый сук. И дерево не гнилое. А обломился - и все тут.
     — Эх ты, лютая смерть, неупросливая, неподатливая, ; загоревал Кузя. - Значит, рубашка для меня ещё не сшита. Если не время умирать, то как жить, что делать?
     Не знает Кузя. Поплёлся Кузя к дому атамана. Вот идёт он, а кубыть кто-то его в сторону уводит. Дошёл, наконец, присел около ворот.
     Вдруг вышел сам атаман, отец Дарьин. Увидел Кузю, запенился аж, кипельный сделался.
     Спрашивает с ехидцей:
     — Вы сюда по делу или для лёгкого воздуха?
     — По делу, ; промямлил Кузя.
     — Вы, что ж, свой антирес имеете?
     — Имею, ; отвечает Кузя, ; с Дарьей свидеться хочу.
     — Нельзя!
     — Отчего ж нельзя? Я к ней со всей душой.
     Атаман мясами дюже одержимый был. Лапища такая, что, увидев, страх берет. Послал он благим матом Кузю по ухабистой дорожке.
     — Не был бы такой квёлый, ; кричит, ; навалил бы я тебе вот этим батиком. Баранья твоя башка, иди отседа от греха.
     Встал Кузя, всей душой горем задетый. И диву дивится: ноги его сами несут от Дарьиного дома подалее.
     Через какое время приходит ему весточка от Дарьюшки. Передала её верная подружка.
     Мол, ждёт она своего милого дружка Кузю в полночь у дуба, и если не придёт, то не увидит Дарьюшки никогда, приходили-де сваты, и отец согласье дал.
     Дождался полночи Кузя и пошёл на околицу к дубу одинокому, чтобы встретиться с милой Дарьюшкой.
     Кругом темень, хоть глаз коли, ничего не видать. Шёл - шёл, шёл - шёл. Вроде как из станицы вышел, собачьего бреха не слыхать, а дуба все нет и нет. Назад повернул. Сбился с дороги Кузя, зашёл в какие-то кущи непролазные.
     Знать, так рок судил, так суждено. И пошёл Кузя свою смертыньку искать, чтоб прибрала она его поскорее.
     А Дарья к полночи поближе с постели встала, из хаты вышла, ни едина половица не скрипнула. Дверь затворила тихонечко.
     На конюшню зашла, своего любимого Воронка оседлала, тряпками копыта обмотала. Задами коня вывела. И к одинокому дубу направилась. На обусловленном месте ждёт - пождёт милого дружка. Ан - нет Кузи.
     Уж звезды блекнуть стали, а Кузи все нет. Радость у Дарьи на убыль пошла. Думки всякие одолели.
     Не может быть такого, чтоб Кузя от неё отказался. Видать, от горя попал в беду.
     — Домой мне все одно возврату нету, поеду-ка я Кузю искать, из беды его, родного, выручать, ; решила Дарья.
     И поехала куда глаза глядят. В полдень видит Дарья в мареве, каменная девка чикиляет.
     — Может, ; думает, ; она что про Кузю знает.
     Догнала Дарья каменную девку, о Кузе спрашивает. Приподняла каменная девка каменные веки: храбра казачка, не убоялась её и говорит:
     — Окажи услугу. Надои у меня каменного молока, тогда скажу.
     Удивилась Дарья: вот так задача. У девки! Да ещё каменной! Надоить каменного молока! Где это слыхано?
     Слезла Дарья с коня. Обошла каменную девку вокруг: не знает как к ней подступиться. А потом была не была! Ухватилась за каменные титьки и давай туда-сюда тягать.
     Не поддаются титьки, словом, каменные они. Ободрала Дарья руки в кровь.
     Вдруг видит: чудо! Брызнула струйка серая из одной титьки, упала на землю и превратилась в камень. Брызнула струйка из другой титьки, тоже в камень превратилась. И пошло дело. Каменная девка только успевает поворачиваться.
     Всю землю вокруг каменьями засыпала.
     — Ну, будя с тебя, ; говорит каменная девка, ; видать, ты под счастливой планидой родилась.
     А Дарья в ответ:
     — Услуга за услугу.
     — Кузя твой в обратной стороне, ; говорит каменная девка. ; Вяжет его Горе-Злосчастие по рукам и ногам и подале от тебя уводит.
     — Какое Горе-Злосчастие? ; забеспокоилась Дарья. ; Я ни разу его не видала.
     — Ну, это не мудрено: довольно взглянуть на Кузю через правое ухо твоего коня.
     Обрадовалась Дарьюшка, хотела каменную девку приобнять, да та опять зачикиляла по своим делам.
     Теперь у Дарьюшки задача: Кузю - горемычного отыскать.
     Поворотила она коня на обратный путь. Долго ли, коротко ли, нагоняет Дарьюшка Кузю. Идёт он пешки, спотыкаясь, горемилый её. Слезла Дарья с коня и посмотрела в его правое ухо. Батюшки мои! Свят - свят! Что она там увидела.
     Горе-Злосчастие тонёшенько, чернёшенько, голова у него малым - малёшенька, с наперсточек будет, туловище не спознать с соломиной, лычком связанное, подпоясанное, мочалами ноги изопуталися. Бежит оно впереди Кузи и чертит что-то на дороге: судьбу его изменяет.
     То кругами вокруг него ходит: темнеет от этого у Кузи в глазах. То камень ему под ноги катнёт, спотыкается Кузя. То на него запрыгнет, сядет на шею, согнётся Кузя в три погибели. То к самому сердцу припадёт, тут застонет Кузя, закручинится.
     Хочет назад поворотить, а Горе-Злосчастие ему не даёт.
     Захолонуло сердце у Дарьюшки, на такое глядючи.
     — Ну, ; думает, ; погодь, мерзавка ты, эдакая, расправлюсь я с тобой.
     И поехала за ними вслед, чтоб только из виду не потерять. На перекрёстке дорог, у бел-горюч камня остановился Кузя, прилёг под кустиком и вроде бы приснул.
     Глянула Дарья через правое ухо коня на своего бедоношу милого. И видит: забралось Горе-Злосчастие ему на грудь да чтой-то нашёптывает. Вздрагивает Кузя во сне, душа его криком кричит, стонет, мечется.
     Призадумалась Дарьюшка, как ей Кузю от Горя - Злосчастия освободить. И хлоп - придумала! Подошла она поближе к Кузе, расстелила тряпочку, приготовила нитку с иголкой.
     И говорит:
     — Горе-Злосчастие, покажись - объявись.
     А-то молчок, затаилось. Трусливое, видать, это самое Горе-Злосчастие. Замечает Дарья: успокоился Кузя, заснул глубоким сном.
     Что делать? Чем бы Горе-Злосчастие замануть? Выплела Дарьюшка из косы ленту, такую красивую. И говорит:
     — Хошь, ленту подарю?
     И положила её на траву около себя. Глядь, исчезла лента.
     — Ну покажись - объявись, ; просит Дарья.
     А Горе-Злосчастие - ни гу-гу. Сняла Дарья колечко.
     — Хошь, перстенёк подарю, тока объявись.
     Раз! И Горе-Злосчастие из рук перстенёк вырвало. И хихикает, злорадствует.
     Расстроилась Дарья, дарить больше нечего. Схватилась за голову. Ба! Ещё платок остался. Сняла платок, расстелила на траве, а сама за один край крепко его ухватила.
     — Хочешь, говорит, ; платок подарю, не простой, узорнотканый, тока объявись, очень тебя прошу.
     Горе-Злосчастие хвать платок. А Дарья его держит. Горе-Злосчастие на себя его тянет. А Дарья на себя.
     — Отдай платок! ; кричит Горе-Злосчастие.
     — Не отдам, ; говорит Дарья. - Ни за что не отдам. Порвём платок. Какая тебе польза будет.
     Отпустило Горе-Злосчастие платок и спрашивает:
     — Тебе каким манером показаться?
     — А каким ты можешь?
     — Дык, я в любом виде могу объявиться.
     — Дык не сможешь.
     — А вот и смогу!
     — Дык не сможешь!
     — Смогу!
     — Завейся тогда верёвочкой.
     Глядь, верёвочка завитая на тряпочке лежит. Схватила Дарья верёвочку. Завязала в три узла. В тряпочку завернула. И зашила.
     Ругается Горе-Злосчастие, грозится страшными карами.
     А Дарье одна дума: куда эту треклятую тряпицу деть. Сердце заходится, в висках стучит. Неужель удалось Горе-Злосчастие провести.
     Видит, бел-горюч камень у дороги лежит. Еле-еле отворотила Дарьюшка его, бросила под него тряпицу с Горем-Злосчастием. Ух! Дух бы надо перевести.
     Глядь, а камень покраснел, как маков цвет, и развалился пополам. Схватила Дарья тряпицу, подбежала к дубу столетнему и кинула её в дупло. Закачался дуб, затрещал, вот-вот упадёт. Вытащила Дарья тряпицу из дупла.
     Побежала к Дону и бросила её подале в воду.
     — Поразмыкай Горе-Злосчастие, Дон ты наш, батюшка!
     И на колени упала. Пошло Горе-Злосчастие камнем на дно. Забурлила вода. Застился туманом Дон.
     Вышло тут солнышко из-за туч, подул ветерок, развеял туман. И успокоилась река.
     Приняла, знать, Горе-Злосчастие на себя. Поклонилась Дарья Дону-батюшке. Полегчало ей на душе. Справилась-таки она с Горем-Злосчастием. Пошла к своему Кузе милому. А тот спит себе, разметался.
     Хорошо ему, видать, сладко спится. Умаялась Дарья. В сон её потянуло. И прилегла она рядом с Кузей.
     Сквозь сон чувствует Дарьюшка, целует её кто-то. Глаза открыла, а это Кузя её жарко обнимает.
     — Вставай, ; говорит, заждался я тебя.
     Да голос такой уверенный, диву даёшься. Глядит Дарья на него во все глаза. Сила в Кузе большая. Откуль? А тот кудрями тряхнул. Сроду у него кудри-то не вилися.
     И говорит:
     — Вставай, лебёдушка. Нам в станицу засветло надо попасть.
     Встала Дарья, Кузей любуется: её рук дело. А Кузя коня споймал, вскочил в седло.
     Опять Дарье удивление: вот тебе и мешковатый Кузя, вот тебе и бедоноша. Кузя подхватил её наперёд себя и поехали.
     Народ на улицу высыпал. И атаман со двора вышел. Видит, Дарьюшка едет. А рядом с ней казак. Молодцеватый. Как влитой в седле сидит.
     Ну, Дарья, ну и девка! Нашла, знать, по себе муженька. Да как песню играют. Как красиво выводят. Подъехали они поближе.
     Да не как это Кузя! Ах, так раз так! Кузя - он и есть. Досада взяла атамана, батиком, как шашкой, заиграл.
     Спрашивает:
     — Это ты никак, Кузя?
     — Нет, ; отвечает казак, ; не Кузя, а Кузьма, прошу любить и жаловать.
     Остепенился атаман, народ на него смотрит.
     — Ну, если Кузьма, тогда засылай сватов.
     +++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
+++++++++++++++++++
.....
Далеко, далеко степь за Волгу ушла
================
     Далеко, далеко степь за Волгу ушла
     В той степи широко буйна воля жила
     Часто с горем вдвоем, и бедна и вольна,
     С казаком-бурлаком там водилась она

     Знать, в старинный тот век жизнь не радость была,
     Что бежал человек из родного села,
     Покидал отчий дом, расставался с женой
     И за Волгой искал только воли одной
==================
.....
Елевы шишки. Сказка!!
===============
     Жили-были два брата, один богатый, другой бедный.
     Богатый брат свиней покупал, свининой торговал, возил в Москву и большие барыши получал.
     Пришлось раз, повёз свинину, и нипочём не берут. Привёз её всю назад.
     У богатого брата было три сына. Приехал он из Москвы, дети спрашивают:
     — Что, как, батюшка, дела ти?
     — Свинина, – говорит, – нынче, ребята, нипочём.
     А этого торговца-мясника сам царь знал.
     Вот наутро бедный брат приходит к богатому и спрашивает его:
     — Что слышно в Москве?
     — Ничего не слыхать, – сердито таково ему брат отвечает.
     — А почём, брат, свинина?
     — Свинина нипочём.
     — А что же в Москве дорого?
     И сказал брат ему на смех:
     — Елевы шишки в Москве больно дороги.
     Беднеющий брат приходит домой и говорит хозяйке своей:
     — Хозяйка, свинина, брат сказывает, в Москве нипочём, а елевы шишки больно дороги. Айда, возок наберём!
     А они от Москвы жили в двадцати вёрстах. Поехали в лес и набрали воз.
     Он был бедный: Поехал в Москву совсем раздевши, что я же. Приехал в неё утром, и так холодно. Стоит, весь посинел, с шишками на базаре.
     Никто не подходит и не торгует, потому брат на смех сказал. Вот идёт базаром сам царь, посмотреть, что на базаре есть, и говорит:
     — Мужичок, что это ты привёз?
     — Елевы шишки.
     — А почём их продаёшь?
     — Никто не торгует.
     — На что же ты их привёз?
     — Да меня брат смутил.
     — Кто тебе брат?
     — Вот такой-то, – говорит. ; Был здесь с свининой, свинину не продал, всю домой привёз. Я его спросил: Почём свинина в Москве? А брат мне и сказал: Нипочём, а шишки елевы дороги.
     Царь и говорит:
     — Я твоего брата хорошо знаю. Ну, погоди, шишки ты все распродашь. Смотри, продавай по рублю за шишку! В час все у тебя разберут.
     Приезжает царь домой и послал по всем господам, купцам и богатым мужикам, чтобы все шли к царю в гости и каждый бы нёс елеву шишку.
     Приказ получили и думают, где шишки взять. Один другому рассказывает:
     — А вот тебе: – на базаре их воз стоит.
     Побежали на базар, весь воз расхватали. Полны сани мужик денег наклал. Приходят все к царю и приносят шишки.
     Шишки он принимает и в чехаус их валит.
     Вот мужичок шашечки продал, пошёл, полушубочек купил, зашёл, стаканчик водочки выпил, сел, да и домой поехал.
     Приехал домой, встречает его жена и спрашивает:
     — Что, старик, как дела?
     — Слава богу, хозяйка, рубль за шишку взял. Теперь казны привёз, детям не прожить.
     А богатый брат в дырочку слушает, да и кричит его:
     — Подь-ка сюда! Что, как твои шишки?
     — Рубль за шишку, – говорит, – взял.
     Тот побежал к своим детям, запрягли трёх лошадей, поехали, набрали три воза. Поехали в Москву с шишками.
     Стали на базаре, стоят. Прежде вся Москва знала, что он свининой торговал, и говорят ему:
     — Что ты дерьма-то вывез? Что свинины не привёз?
     — Свинина, – говорит, – нипочём, очень шишки здесь дороги: – брат рубль за шишку продавал.
     Идёт сам царь и подходит к нему.
     — Что ты дерьма привёз?
     — Нету, нынче, ваше царское величество, шишки здесь дороги.
     Царь только головкой помотал и пошёл домой. Послал царь на базар двоих казаков с плетями и велел им всыпать приезжим трём мужикам по сотне каждому за то, чтобы дерьма в город не возили.
     Казаки приехали на базар и начали богатого брата лупить плетьми. Так его отдули, чуть живого пустили. И шишки все раскидали.
     Приехал домой весь избитый, как пёс, и так брата ругает. А брат и говорит:
     — А чёрт ли тебе велел? Ты бы не торговал, а свинину бы продавал.
     С тем и кончилось.
     +++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Ермак и Епишка. Сказ. Жигули. Самара. Сказка!!
===============
     Епишка, сгибаясь под волчьей тушей, хрустя ивовыми лаптями, спускался звериной тропой в Яблоневый буерак к своей бурдюге, к землянке.
     Вечерело. Закатное небо меж туч кровянилось, как свежая рана.
     Верхами гор гудел обломный ветер, сдирал с шиханов худосочные деревца, сорил сыпучим замшелым камнем.
     — Ох, не к добру, не к добру непогодь! – сжималась в страхе душа христианская, и Епишка истово крестился.
     Недоброе предчувствие сбылось. Ещё издалека охотник учуял вкусный дымок мясного варева, а там вскоре донеслась и пьяная разноголосица.
     Что было делать Епишке? И страх-то давил его грузнее волчьей убоины, и разбуженная тоска по человечьему духу подталкивала вперёд. Но пуще других чувств взыграло дерзкое любопытство беглеца-отшельника:
     — Что за пришлое буянство? Может, такие же сбродники, как я?
     И решил Епишка подкрасться и все выведать вблизи. Вот подкрался он с звериной мягкостью, раздвинул орешник, да тут же и одеревенел.
     Под яблонькой-дикаркой, близ его родной бурдюги, бились на ветру раздёрнутые шатровые полотнища, а вокруг шатра дымился, дотлевал, заодно с кострами, привольный пир низовой вольницы.
     Вразброс на овчинах и рогожах, среди обсосанных костей и опрокинутых чашбратин возлегли удалые разбойнички – кто в тяжёлых сапогах с подковами, кто в стёртых добела сочнях из кабаньей кожи.
     Одни уже богатырски храпели, подложив под головы драные зипуны или какие-нибудь смурые кафтанишки. Другие ещё что-то дожёвывали, пуча осовелые глаза. Третьи, буйные во хмелю, драчливо хватались за пистоли, за кривые, азиатских статей шашки, за кистени на перевязках из пожилины – за все, что под рукой было. Однако страшный атаманский голос из шатра вмиг укрощал взыгравшую хмельную силу.
     — Ножевая оравушка, казацкая, – решил Епишка. – Почесть, с Дона накатили ватажничать, суда купецкие зорить. Да и меня, дуропьяны, разорили! Ну-ка, сунься к бурдюге.
     Жирные запахи пиршества дразнили охотника.
     Подползти бы сейчас к артельному котлу да зачерпнуть прямо ладонью горячее варево! Но у котла сидел голый до пояса дядька с клоком сивых волос на бритом черепе – не то кашевар, не то дозорный – и выжаривал вшей из казацкого жупана.
     Тогда Епишка начал к спящим приглядываться. Вон вблизи на ковре похрапывал добрый молодец в полосатом татарском халате, а в ногах его валялась коврига ржаного хлеба.
     И Епишка, не будь дурнем, напялил волчью тушу поверх спины, весь как бы вобрался под её обвислую мякоть, пополз, пластаясь по-звериному.
     Ещё, кажется, рывок, и он, ошалелый от голода, схватил бы ковригу. Но Епишка сызмальства был невезуч.
     На беду ему, голый дядька у котла обернулся, увидел волчью напасть, вскричал истошно. Тотчас же всполошился весь разбойничий стан. В волчью тушу полетели калёные стрелы.
     Очнулся израненный, окровавленный Епишка в атаманском шатре. Перед ним на дубовом пне, крытом синей камкой, восседал сам атаман в длиннополом яргане из черных жеребячьих шкур, в остроконечной с заломом бараньей шапке, из-под которой, словно дым, вылетали черные кудри, темня лицо, но высветляя глаза.
     И грозен, пронзителен был их взгляд, а ещё грознее рыкающий голос:
     — Ты кто? Не боярский ли изветчик? Что умыслил на стану?
     Епишка, как ни ломило его тощий простреленный зад, повалился в ноги атаману.
     — Какой от меня опас, батюшка? – прохрипел он жалостно. ; Я в охотниках хожалый. Здесь, в бурдюге, два летичка пролетовал. Да вот, батюшка, твои молодчики-соколики заселье там справили. Где теперича головушку приклонить?
     — Молчи, костоглот! – прикрикнул атаман. – Сказывай: – не холоп ли ты беглый, уж не из самой ли Московии?
     — Оттуда, оттуда, батюшка! Примучили меня приказные, я и ухлябал одного дьяка, вот как нонче волка в буеражине.
     Атаман, довольный, громыхнул смехом на весь шатёр:
     — Ай да скорохват! Ай да волкорез!
     И весь стан хмельными глотками подхватил меткую кличку, пущенную атаманом подобно стреле из лука. И пошла она греметь по горам, по буеракам бедовым эхом.
     — А теперича думай во весь ум, – продолжал атаман. – По ндраву ли тебе, Волкорезу, наше товариство? Не хочешь ли храбровать и дуванить вместе с нами?
     Глянул Епишка на счастливые пьяные рожи есаулов, на пистоли и сабли за шёлковыми кушаками и, как кобель, тряхнул вскосмаченной головой:
     — По ндраву ваше товариство! Буду с вами храбровать и дуванить!
     — Тогда садись с Ермаком, ешь досыта, пей долюби! А утро придёт – ступай с братами-соколами в подгляд и сделай высмотры судов купецких.
     — Все сполню, батюшка атаман, – отвечал Епишка, подсаживаясь к Ермаку на дубовую коряжину, у самых его сапог сафьяновых с кистями и подковами. – Все курганы смотровые и удолия травяные покажу и речку тайную открою твоему воинству. Примут от нас слуги московитские ещё много скорби и досады!
     Похвалил атаман Ермак Тимофеевич складную речь своего нового сокола и поднёс ему серебряную братину с вином, а потом сам отхлебнул из неё, сказал:
     — Вместях пили, вместях и сполох на Волге-матушке учиним.
     Доверился атаман Ермак Епишке Волкорезу – и не посетовал.
     Утром казацкие струги да насады, будары да лодки кладные поднялись от Яблоневого буерака вверх по Волге до урёмистой, в вечных сутёмках лощине промеж двух курганов, один высок, обрывист, молодцеват, другой – пониже и плоский, как лепёха, и здесь раскинули стан, а все суда завели близ курганов в тенистое устье речонки, что усом отросла и Усой звалась же.
     — Дюже укладное место, – одобрил атаман. – Ни одна купецкая али патриаршая насада не убережётся. Теперь только б караульный подгляд устроить немешкотно.
     — Будет и подгляд караульный, – сказал Епишка Волкорез и повёл атамана и его есаулов на высокий курган.
     Денёк взыграл солнечный, с заволжским духмяным ветерком.
     Шли звериной тропой, сквозь бурелом, отбивались от гнуси летучей, но скоро выбрались на пологий скат в сосенках искривлённых, в дубнячке-коротыше повеселели. А под ногами хрустел, щелкал белый дикий камень, ласкалась на ветру расчёсанная гривастая ковыль-трава.
     Однако вымучились степные казаки, не свычные к горной крутизне: – не раз обтирались, распаренные, обезноженные, полами тёмно-зелёных чекменей. Епишка же знай без роздыха, как орёл-беркут, все тянул вверх да вверх на ветровой подмывающей струе, пока наконец не ухватился за свислые ветви яблони-дикарки и не выбросил своё ледащее, ещё не отъевшееся на атаманских харчах тело на белым-белую, каменистую, обдутую вершину.
     А как взобрался атаман со своими верными есаулами да как глянул с кургана в солнечный простор, кремневым сердцем зашёлся, сытным воздухом захлебнулся:
     — Ух ты, приволье божье, краса земная, несказанная!
     Из глухой, неведомой дали московитской вырывалась Волга и на воле под солнцем лучезарным цвела ярче синей заморской камки, кипуче играла волной на стрежне, широким заплеском ложилась понежиться на подстеленные воловьими шкурами пески, окуналась в тёмные бездны лесов, забрызгивала, разыгравшись, голубые озера в луга заливные, лево-бережные, где паслись ногайские табуны, откуда замахивало кизячным дымом.
     — Ай да молодчик курган! – вскрикнул захмелевший от радости Ермак. – Зваться ему отныне Молодецким!
     Потом глянул на Епишку.
     — Приказую тебе, Волкорезу, высмотры судов купецких отсюда, с кургана, вести. Чуть что, весть подавай на стан неотложно. А мы выдадим тебе, караульщику, припас одёжный, снедь в преизбытке, огниво. Пали костёр, как гостюшко желанный припожалует!
     — Я не какой-нибудь худоумный, – отвечал заносчиво Епишка. – Все сполню. Да вот только, батюшка, сердце тоска гложет по вдовушке, по лебёдушке, что на хуторке неподалёку отсюда живёт. Гляди, заждалась она меня. Позволь, атаманушка, к ней наведаться. А уж после того посылай хошь в огонь, хошь в воду.
     Сказал это Епишка так, для куражу. И пожалел, что сдуру дал волю языку непутёвому.
     Потому как Ермак от тех слов зло скосился и угрозливо зыкнул:
     — Какой из тебя, Волкорез, казак, коли дело на бабу готов променять? Да она всякому дружеству может порухой стать!
     Епишка примолк, скособочился и на дело заспешил. Место занял под навесистой скалиной, откуда лучше было высматривать.
     И, весьма довольный собой, сытый, все ещё во хмелю, стал справлять свою новую службу.
     Внизу речка синей дорогой стелется, вверху небо такой же синевой полыхает.
     Теплынь. Тишина. После несусветной суматохи, которая так удачливо кончилась для Епишки, потянуло его в сон.
     Так и этак супротивился – не помогло. Что за напасть, сморил Епишку сон вконец. Ладно, решил вздремну маленько, а там и легче будет.
     Не успел глаз сомкнуть, явилась к нему в бурдюгу белолицая молодушка. Говорит ему сладкие как мёд слова:
     — Хоть ты, Епишка, и не барского роду-племени, хоть и зарос, ровно пудель бездомный, а все равно люб моему сердцу. Бежала я из хором своих от мужа постылого в твою лачугу убогую. Тут мне будет и рай и услада. Да что же ты, ненаглядный, не встречаешь, не приласкаешь меня, разнесчастную? Аль не рад, что припожаловала?
     И тянется к Епишке белыми руками. Шелестят на ней шёлка-бархаты. А он, как на грех, не может ни сдвинуться, ни слова сказать. То ли радость нежданная сковала, то ли колдовская сила в камень его превратила? Долго маялся-томился Епишка в смертной тоске.
     Когда же открыл глаза, увидел, что прямо перед курганом купецкая насада в уторопь бежит.
     — Ох, и дуросвет я! – застонал Епишка. – Что ж теперь-то будет?
     Лишь зорька затеплилась да ветром стало выдувать туман из лощины – собрался под курганом казацкий круг.
     Близ раздёрнутого шатра восседал Ермак во всем атаманском обличье: – атласный кафтан на нем огнём полыхает, кисти и петлицы серебрятся, шарики-пуговицы тоже из тянутого серебра, на голове баранья шапка с малиновым верхом.
     Пообочь атамана есаул Ивашка Кольцо стоял с казацким знаменем, на котором голопузый казачина в штанах на-малеван:
     — Сидит он верхом на бочке, как на добром коне, в правой руке держит саблю, в левой – дымящуюся трубку.
     Казаки – те возлегали вкруговую, сонные, с дряблыми сердитыми лицами, а в кругу засохшим деревцем поник обесславленный Епишка Волкорез – над ним и судилище артельное, праведное.
     — Браты матерые казаки, я открываю круг! – рыкающим голосом, не сулящим добра, обратился атаман. – моё слово наперёд, ваше напослед. Наш высмотрщик Епишка, по прозванью Волкорез, опозднился нам клич подать, и мы в догон за насадой купецкой пустились, да мы ту насаду не полонили, добычу не раздуванили, а нам стрельцы царские погромище учинили: – струг с борта вырешетили, кормщика Елисея Полухана изранили, а Якуньку Гусаку ; того потопили. И за все лихо ответчик Епишка, он же Волкорез, и мы, браты матерые казаки, должны его судить и другим укорот дать.
     Смолк атаман и выжидающе глянул на казаков:
     — Что скажете, браты-соколы?
     И, словно стрелы с тетивами, сорвались приговорные слова с казачьих уст:
     — От Волкореза нам поруха, покор!
     — Он купецкую насаду упустил – не мы!
     — В бочку Епишку да с горы вниз!
     — Костёр распалить и ужарить!
     Махнул атаман пламенным рукавом и, когда смолкли рыкающие голосья, молвил:
     — Быть по-вашему, браты матерые казаки! Наладим грехопуту вечный опочив! Схватить его да на суку вздернуть принародно!
     Тут от страха обезноженный Епишка покачнулся и упал головой в траву, а зад по-страусиному выставил.
     Но когда схватили его два дюжих молодца, откуда и сила взялась – вырвался из тяжёлых лап, кинулся в ноги атаману, вскричал с горя-отчаянья:
     — Помилуй, батюшка! Дай грех перед товариством замолить! Только приказуй – уловлю купецкую насаду! Никуда не убежит, сама в руки попадет, ей-ей!
     Вскинул соболиные брови атаман Ермак:
     — Чего квохчешь без надобы? Как же ты рыбу ухватишь, коли из сети вырвалась?
     Ударил Епишка головой о землю и раз, и другой:
     — Пымаю, пымаю насаду! Только не вели казнить вели миловать!
     Атаман переглянулся с есаулом Ивашкой Кольцо, сказал увесисто:
     — Встань и говори слово путное, советливое.
     Поднялся Епишка и, тряхнув вскосмаченной головой, заговорил без роздыха:
     — Обещался я, батюшка, тебе тайный ход открыть. Вот сядем-ка мы в будары легкие и поднимемся по Усе вверх, а где переволока, там лодки вытянем да по земле их переволочим и опять в Волге очутимся, купца станем поджидать, пока он по Самарской Луке горы обходит и над нами посмехается.
     Тут враз казаки загалдели, как на привальном пиру, голосья у всех весёлые, без рыка, – и Епишка понял: – он спасена!
     Вилась украдчиво серебряной змеёй разбойная Уса в кустах прибрежных, навесистых, тенью ласковой и дремучей студила тела казацкие. А над кустами леса-дебри вскидывалась тучей, над лесами горы громоздились, горбатились, плешистые.
     Епишка с атаманом напереди плыл на длинной бударе о шести вёслах – путь верный указывал, чтоб не заносило на каменья известковые – в заводи, на тихую струю, утягивало.
     Плыли вспугивали жизнь лесную.
     Взвивались из камышовых насидок невиданные красные утки, свечой уходил ввысь черный аист, рычал на водопойной тропе растревоженный медведь, трусливые олешки с треском вламывались в зеленодремную сумеречь.
     — Здесь наше поселье, лучшего не сыщешь, – говорил атаман Ермак под скрипенье кочетков весельных, и откликались согласно казаки-веселыщики:
     — Тут нашу крепь слаживать, здесь гнездиться!
     Придвинулись холмы, взрезанные, как каравай, узкими ущельями: – кружили над ними орлы-беркуты – властители Жигулей.
     А как малость отлегли холмы и отмель песчаную выбросили, сказал Епишка Волкорез:
     — Здесь переволока, отсюда будары посуху тянуть вёрсты две-три, не более!
     Казачья ватага с сотню чубов впряглась в наплечные трёхжильные верёвки и под окрики старшин-десятников:
     — Ходи, ходи, соколики, веселее! – потянула пустые и кладные бударки через лужки приветные и буреломы, сквозь орешник густой и дубовую рощу. А где неспробой было – секирами секли гущину да под днища бревна-катыши подпихивала.
     За полдень, вскинувшись на хребтину горы, увидели казаки солнечную Волгу и шкурой распластанный рыжий остров, за ним – воложки и низины кудрявой поймы – владенья засмиревшей Орды.
     На хребтине меловой, водораздельной, где люто припекало, выпили казаки по чарке привальной и заскользили вниз, хоть садись в будары заместо саней!
     Вскоре уже выволочились к реке, в прибрежных тальниках затаились. А чтоб вернее перехватывать купецкую насаду, надумал атаман и на остров послать несколько бударок и наказал есаулу Игреньке Бубенцу враз нападать, как только махнут с берега белым полотнищем.
     И легла над Волгой вечерняя тишина. Под ленивые приплески волн суетно, тяжко бились казацкие сердца.
     Но всех пуще волновался Епишка Волкорез:
     — Не дай бог, снова не дастся в руки насада – останутся браты-соколы без воровского прибытка и с досады опять смерть посулят ему, разнесчастному Епишке!
     — Ватарба-а! – Возгласил дозорный с береговой кручи и махнул полотнищем. — Ватарба-а!
     Купецкая насада ползла стрежнем, паруса её обвисали в безветрии.
     — Айда на переем! – Гаркнул атаман Ермак. – Рви, ребятушки!
     Остря щучьи носы, на едином выплеске сиганули будары из раздёрнутых тальников.
     Впереди всех летела атаманская, о шести вёслах. Ражие, отбористые гребцы вовсю взваривали. Епишка, корчась на корме, черпал воду кожаным ведром и обливал взмыленных весельщиков.
     — Навались! – Взбадривал атаман. – Качай, покачивай!
     От берега, от острова слетелись разбойные будары на поживу.
     Глухо, всполошено взлаивал чугунный колоколец на купецкой насаде. Взблескивали там, за нашитыми на борт досками, бердыши нанятых стрельцов, кровенели их шапки. Доносились между колокольными вызвонами начальственные покрики:
     — Ратуйте, воины стрелецкие! Ратуйте!
     Вперекор этим покрикам, взбалмошному звону ревела атаманская гортань:
     — Дери, царапай!
     Хрястнули, сойдясь, борта. Епишка при толчке едва удержался на корме. А гребцы, выкинув из воды весла с железными крючьями на концах, мигом взбагрили насаду.
     — Сарынь! – ревел страшливо, угрозливо атаман Ермак. – Шары на палы!
     Стрельцы, однако, не растерялись – махнули бердышами, норовя перерубить багры.
     Но казаки враз их отставили и тут же, изловчась, закогтили крючьями стрелецкие кафтаны.
     Глянул Епишка, и возликовал: – два сдёрнутых стрельца, распотешно кувыркаясь, летят за борт.
     — Сарынь! Шарила! – Не умолкал атаман. – Круши!
     Заскочил он на казацкую спину и полез на палубу насады: – в одной руке пистоль турский, в другой – кривая татарская шашка с серебряным узорочьем.
     А Епишка, чтоб трусом не назваться, с ведром вскораблькался на палубу – и ну махать им!
     Да размахался он больно шибко и сослепу угодил в трюм. Смотрит: – среди сундуков кованых сам купец в белой распоясанной рубахе стоит на коленях. Перед ним икона богоматери, и он поклоны ей отбивает.
     Вскинул Епишка кожаное ведро и нахлобучил на седую голову, тыкнул:
     — Идём, идём, старче, на расправу атаманову!
     На палубе творилось сущее побоище. Казаки, облепив насаду, кораблькались на неё. Взблескивали шашки и топоры – отлетали головы стрелецкие. С визгом проносились калёные стрелы лучников, потрескивали пистоли.
     Стукотня кованых сапог громом рассыпалась по палубе.
     На кичке, на носу, натекла кровавая лужа: – там, на просторе, рубился взъяренный атаман Ермак, сам весь в крови.
     Скоро все было покончено. Уселся атаман прямо на убитого стрелецкого начальника, вытер кровавый пот со лба бараньей шапкой и сказал с усталой хрипотцой:
     — Сыскать купца! Будем суд чинить!
     Епишка вытолкнул своего пленника с ведром, нахлобученным на голову, распотешил всю ножевую оравушку.
     Но атаман даже не улыбнулся. Сдёрнув концом сабли ведро, спросил купца:
     — Пошто замятню-сечу устроил? Пошто не сдался вольным казакам на милость?
     Страхом забивало гортань купеческую, крупной дрожью ходило под распоясанной рубахой старческое тело.
     — Удавить его на мачте! – приказал атаман Ермак. – Там он ближе к Богу будет. Там ему, грехопуту, дюже укладно покаяться, как скудобедный люд разорял.
     Взвили казаки захрипевшего купца в самую высь мачты, а сами стали дуванить добычу, вино фряжское пить да песни весёлые петь.
     Епишка, обряженный в стрелецкий кафтан, с воткнутой в ухо жемчужной серьгой, бражничал по-казацки.
     Теперь он сознавал себя не жалким беглым сбродником, но вольным казаком, человеком, которого царь-гроза московитский никогда не склонит на покорность и который сам в урочный час сможет пригрозить ему пистолью или отнятым бердышом.
     +++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Ермак, покоритель Сибири. Московские, казацкие, Петровские. Авенариус. Былина.
===============
     Как на славных на степях было саратовских,
Что пониже было города Саратова,
А повыше было города Камышина,
Собиралися казаки, люди вольные,
Собирались они, братцы, во единый круг,
Гребенские и донские, и яицкие;

Атаман у них Ермак сын Тимофеевич,
Есаул у них Асташка сын Лаврентьевич;
Стали думать они думушку единую,
Со крепки ума, со пблна разума.

И возговорит Ермак сын Тимофеевич:
„Уж как что-то проходить, лето теплое,
А зима-то настает холодная;
Еще где-то нам, казакам, зимовать будет?

Некорыстна у нас шутка ведь зашучена:
Как гуляли мы по морюшку по синему,
Как стояли на протоке да на Ахтуб,
Мы убили ведь посланничка персидского
Со солдатами его да со матросами,
Животом его всем покорыстались:

Как-то будет нам на то ответствовать?
Нам на Волге жить —т ак все ворами слыть,
На Яик идти — так переход велик,
Под Казань идти — там Грозён царь стоит,
Грозён царь Иван Васильевич;
У него там силы много множество.

Мне ли, Ермаку, там быть повешеным,
Вам ли, казакам, быть переловленным
Да по крепким тюрьмам поразсоженным.
Мы уйдемте-ка в Усолье, ко тем Строгоновым,
Ко тому Григорию ко Григорьевичу
Возьмем много свинцу-пороху, запасу хлебного.
А как вскроется весна-то красная,
Мы тогда-то, братцы, во поход пойдем,
Да вину свою заслужим пред Грозным царём.

И ушли они в Усолье, ко тем Строгоновым,
Взяли много свинцу-пороху, запасу хлебного
И пошли по Чусовой реке,
Где бы зиму-зимовати им.

И нашли они на Чусовой реке
Во крутом кряжу пещеру каменну;
Опущалися в пещеру, убиралися,
Что немного и немало — триста молодцев.
Хорошо тут было зиму-зимовати им.

Как прошла зима холодная,
Наставала весна красная,
Говорить Ермак сын Тимофеевич:
„Нам пора уж, братцы, убиратися,
Убиратися да во поход идти,
Уж вы делайте-ка лодочки-коломенки,
Забирайте кочета еловые,
Накладайте весельца сосновые;
Мы поедем, братцы, с Божьей помочью,
Мы пригрянем, братцы, вверх по Чусовой рек,
Перейдемте, братцы, те крути кряжи,
Доберемся до того до царства басурманского,
Завоюем царство то Сибирское,
А царя Кучума во полон возьмем
Тем вину свою заслужим пред Грозным царем.

Понаделали тут лодочек-коломенок,
Вверх пригрянули по Чусовой реке,
Во Серебряну вошли, до Жаровля дошли,
До той Варанчёнской переволоки,
Забрали тут лодочки-коломенки,
На себе тащили, да надселися
На пути их и покинули.

Мало время позамшкавши,
Увидали Баранче-реку;
Понаделали боты сосновые,
Сколотили лодочки-набойницы,
И поплыли вниз по Баранче-реке,
Выплывали на Тагил-реку,
У Медведя-камня становились;

Жили тут с весны до Троицы,
Промыслами рыбными кормилися.
В Троицу ли в путь опять собиралися,
И поплыли по Тагил-реке,
Выплывали на Туру-реку,
По Туре-реке поплыли в Епанчу-реку,
И тут жили до Петрова дня.

Еще тут ли управлялися:
Понаделали людей соломенных
И.нашили на них платье цветное:
Было-то у Ермака дружины триста молодцев,
А уж с теми стало больше тысячи.

И поплыли по Тобол-реке.
И приплыли в юрты Мяденски;
Полонили тут князька татарского,
Дабы путь казал им по Тобол-реке.
Во тех устьях во Тобольскшх
Собирались во единый круг,
Стали думать думушку единую:
Как бы им приплыть к той горе Тобольской?
Верхним устьем сам Ермак пошел,
Нижним устьем ли Асташка сын Лаврентьевич.

Выплывал Асташка на Иртыш-реку,
Под ту саму гору под Тобольскую.
Зогорался тут у них великий бой
Со татарами со Котовскими.

Бьют татары в них с той крутой горы,
Стрелы как бы частый дождь летят,
А казакам взять их нё можно.

Бились день с утра до вечера;
Прибили татар казаки не мало число,
А татары смотрят да дивуются,
Каковы-то русски люди крепкие,
Что убить-то не единого не могут их:
Каленых стрел в них как в снопики налеплено,
А казаки все живи стоять.

В те поры Ермак сын Тимофеевич
Выходил лукою Соуксанскою
Во реку Сибирку, до устья дошёл,
Полонил Кучум-царя татарского;

Первого князька-то полонёненого
Отпустил к татарам Котовским,
Чтобы в драке с казаками помирилися:
„Уж де вашего царя в полон взяли
Атаманом Ермаком да Тимофеевым".

То услышавши, татары сокротилися,
И пошли к нему, ко Ермаку, с подарками,
Понесли куниц и соболей сибирских;
Принимал Ермак у них не отсылаючи,
А на место их Кучум-царя
Собанака утвердил татарина.

А и жил там с Покрова Ермак
До Николина дня зимнего.
Шил тут шубы соболиные,
Нахтармами вместе, теплым мехом вверх;
Шил и шапки кути на тот же лад.

Поубравшись со своими со казаками,
Отъезжал Ермак во каменну Москву,
К Грозному царю с повинною.

Слез с коня тут и пешком идет,
Потихохоньку и почастёхоньку,
За собою всю силу ведёт;
Подходил к палатам царским,
Ко тому крылечку красному.

Было ж то о самом о Христовом дне
Изволил царь идти с заутрени.
На колени пал Ермак тут пред Грозным царем,
Говорил сам таковы слова:
„Ой ты гой еси, надёжа православный царь!
Не вели меня казнить, вели речь держать.
Я пришел к тебе, Ермак, с повинною,
Мы, казаки, видь шаталися-моталися
По чистом полю и по синю морю,
По сини морю Хвалынскому,
Разбивали бусы-корабли,
Бусы-корабли все неорлёные;

Да годилось на протоки том на Ахтубе
Мимо нас идти послу персидскому
Со солдатами и со матросами,
И хотели от казаков поживитися,
И напали на казаков своей волею;
Только им казаки спуску не дали.

И посла персидского устукали
Со солдатами его и со матросами.
А теперича, надёжа православный царь,
Приношу тебе повинную головушку,
С головой в гостинец — царство да Сибирское.

И возговорит надёжа православный царь,
Грозный царь Иван Васильевич:
„Ой ты гой еси, Ермак сын Тимофеевич,
Ты лихой казацкий атаманушка!
За твою за службу верную
Я тебе прощаю все вины твои,
А и жалую тебе славный тихий Дон.
++++++++++++++++++++
…..
ЕРМАК. Как было при старом при царе
===============    
Как было при старом при царе при Иване Васильевиче,
Было время нехорошее, время нездоровое:
Только слышишь брани драки, всё то буйныя дела!

Вот настало времечко счастливое:
Уж и стал то Грозный царь Россеюшку любить,
Стал Россеюшку любить, чужи страны с ней сводить.

Проявился в Сибири славный крепкий казак,
Славный крепкий казак, по прозванию Ермак.

Уж как этот то Ермак, он сражался – не робел,
Он сражался – не робел, всей Сибирью завладел.

Завладемши всей Сибирью, он царю послал поклон.
Ты прими, де, Грозный царь, ты поклон от Ермака,
Посылаю те в гостинец всю Сибирскую страну,
Всю Сибирскую страну: дай прощенье Ермаку!
===========
Орловская губ. Эпическое.
++++++++++++
.....
Женитьба дурня. Матершина. Сказка!!
================
     Жил-был себе казак, у него была жинка и ещё был сын Грицько.
     Грицько ходил в степь и охотился за волками.
     От дед с бабою и говорят:
     — Стара! Треба нам Грицька оженить.
     — Як женить, так женить! – Говорит старая.
     Послали они наймита за Грицьком. Приходит наймит в степь, да и говорит:
     — Здоров был, панове! Батька велел тебе идти до дому.
     Пришёл Грицко до дому, встречают его батька и мати:
     — Здоров был, сынку! Як себе маешь, что делаешь?
     — Слава Богу, тато и мамо! Помаленьку. А чего-же вы мене до дому звали?
     А батька говорит:
     — Я уже-ж старый и мати твоя стара стала, так треба тебе оженить.
     — Не хочу! – Говорит Грицко. ; Пойду себе в степь охотиться.
     — Погоди ещё немного, погуляй лишнего трохи, мы поговорим, посоветуемся, с добрыми людьми, як они скажут.
     — Ну, добре! – Соглашается Грицко.
     Вот добрые люди присоветовали, чтобы дать ему муки-борошно, зерно, хлеб, мешков шесть и послать на базар, да чтобы он не продавал ни евреям, ни купцам, ни старым бабам, а продавал девчатам и молодицам и просил бы с них за муку-борошно трохи перебёлки.
     Вот старый и говорит сыну:
     — Сынку! Бери пару волов, запрягай в воз и иди на базар, да свези шесть мешков муки-борошня. Только не продавай евреям, купцам и старым бабам, а продавай девчатам да молодицам.
     Взял Грицко пару волов, запряг, наклал на воз борошня и повёз. Подъехал к базару, встречает его еврей:
     — Здоров был, панове! Що таке у вас есть продажное?
     — Ничего нема, бисов еврей! Тебе нету ничего.
     Подходит к нему купец:
     — Что таке, панове, продаёте?
     — Ничего нема!
     О це подходит к нему молодица и пытает:
     — Що таке продажное имеете?
     А он ей говорит:
     — Борошно, мука пшеничная.
     — А сколько есть?
     — Шесть мешков. Для вас. Отвечает Грицко.
     — А що просите за это?
     — Та дай перебёлки!
     Он подивилась на парубка и говорит:
     — А что не можно ли меньше взять, другим чем-то?
     — Не, не возьму, не велели родители. Как дашь перебёлку, так и отдам муколку.
     — Ну так что ж, вези за мною.
     Ну Грицко зараз гикнул на волов:
     — Гей! Гей!
     Приехал до ней на двор и пытает:
     — Куда же мене сносить борошно?
     Она показала ему, а сама пошла, приготовила мёду и паляницу, и говорит:
     — Иди сюда, панове!
     Приходит он в хату. Она ему говорит:
     — Здоров был, панове! Садись та ешь свою перебёлку.
     Вот Грицко сел и начал наяривать еству, наелся и говорит:
     — Спасибо за перебёлку, хорошая была!
     Она и отвечает:
     — Богу святому благодарствуй.
     Приехал Грицко до дому, батько и мати его пытают:
     — А що, сынку, продал муку-борошно?
     — Продал.
     — А за шо продал?
     — За перебёлку.
     — А що, сынку, гарна ли перебёлка?
     — Так такая сладкая, що и сказать не можно.
     — Ну, сынку, тогда женись, у твоей жинки такого много будет!
     — Коли так, ; говорит Грицко, ; то й жените меня!
     — Ну, старая, ; говорит батько, – слава Богу! Наш Грицько жениться захотел.
     Послали они сваху к богатому мужику. Пришла туда сваха и говорит:
     — Помогай Бог, хозяевам!
     — Здорова была, бабуся! А що ты нам скажешь хорошее?
     — Так у вас есть товар, а у меня есть купец.
     От и сосватала сваха за Грицька дивчину Гапку.
     Туточки выбрали дружку и бояр, созвали поезд, поехали до церкви и повенчали. Начали гулять, веселиться, пировать. И вот уже треба молодых вести спать до коморы в ихнюю постель.
     Дружок и говорит:
     — Ну, гляди-ж, Грицько! Знаешь-ли, где перебёлка?
     А он и говорит:
     — Как не знать, знаю уже!
     — Так и где она?
     Грицько отвечает:
     — Так она столе бывает.
     Дружка и говорит ему:
     — Ты вот что, слушай: где волосья, там и есть перебёлка.
     — Добре. – Отвечает Грицко.
     Положили дружки их спать, а сами пошли гулять. Долго лежал Грицко с Гапкою, и захотелось ему перебёлки.
     Начал он шукать по кошелям, да по полкам, а нигде нема её. А в той же каморе стояла соха, а сверху на сохе были подоткнуты кущем волосья.
     Вот он увидел те полосы с волосьями и полез на соху, просунул руку и щупает, нет ли там перебёлки! Потом залез на соху, а слезть с сохи боится, высоко.
     Пришли дружки, поднимать уже надо молодых, стучат в комору:
     — Добрый день, молодой Грицько!
     А он сидит верхом на сохе и говорит им:
     — Здоровы были!
     — А что, Грицько, нашёл волосья?
     — Так нашёл, конечно, вот они, на сохе.
     — И что, влез ты хорошо? – Дружки спрашивают.
     — Влез, только никак не слезу теперь. – Грицко говорит.
     — А ты вылезь сбоку.
     А то всё они из-за двери ему говорят, они не знают, что он на сохе сидит.
     Грицько завалился наконец набок, ударился об землю и разбил себе голову до крови.
     Дружки его пытают снова из-за двери:
     — Ну что, свалился, Грицко?
     — Да вот, свалился.
     — А что, до крови разбился?
     — Да вот, до крови разбился! Отчиняйте же двери мне, я пойду в степь.
     Отчинили дружки двери ему, Грицько зараз выскочил и побёг в степь.
     Вот он бежит как раз мимо попова двора, и вдруг наскочили на него собаки. От начал отбиваться от них, пятился, пятился, да и влез в самую церковь, а это было воскресенье.
     Смотрит он, а там много народу. Он подивился, да и говорит:
     — Ишь ты, бисовы собаки, сколько нагнали сюда людей!
     И стало дивно ему, что людей здесь богато, только все молчат или помаленьку шепчут что-то и кланяются. Он и думает про себя:
     — Может быть они кого просят, чтобы их до дому довели?
     Потом увидел он ещё и попа в золотой свыти, который ходит меж людей, да всё кланяется. И вот он как раз подходит ко Грицьку. Грицько и думает:
     — Шо це таке?
     Несёт поп торбочку с кадилой и на людей огонь кидает. Подошёл поп ближе, а Грицько ему и говорит:
     — Поосторожнее, батько, очи не выпечи мне!
     А поп всё махает, да махает. Грицько тогда как свиснет его по голове, что поп упал. Схватили люди дурня, а их было человек пятьдесят, а как здоровый дюже был Грицко, то всех их вытащил с церкви, да пошёл в степь, приговаривая:
     — Ну, бисовы люди, скажите мне спасибо, а то бы вы туточки все и заночевали бы слепыми!
     А в то время Гапка сидит, скучает без жениха и плачет. Тогда люди добрые научили её, чтобы она пошла до Грицька в степь. Когда будет стоять близ воды, то чтобы она спытала у него:
 ; А что, чи можно ли тут скупаться? А если он скажет:
 ; Почему же нельзя? Можно. Тогда она должна сказать:
 ; Да может здесь глубоко? Полезай Грицко сам первый в воду.
     Вот так дело, да и сладится!
     Выучила Гапка урок и пошла в степь, приходит, а он как раз и стоит около пруда:
     — Здорово, паноче! – Говорит Гапка.
     — Здоровая была! – Отвечает Грицко.
     — А что, можно ли здесь скупаться?
     — Почему же ж не можно, можно?
     Полезла Гапка, да испугалась, смотрит на Грицко:
     — Тут может быть глубоко, покажи мне, где зайти.
     Вот Грицко зараз скинул сорочку и штаны, влез у воду и говорит:
     — Видишь, тут совсем по колено.
     Она тогда влезла в воду, увидела у него кукуй, да и пытает его:
     — Що це таке есть?
     Грицко говорит:
     — Так это ж табака.
     — А на что она нужна? Что ты делаешь с нею?
     — Писькаю.
     — А чем же ты её кормишь, да холишь?
     — Да вот ничем не кормлю.
     Удивилась Гапка и говорит:
     — От-то почему она так худа, жалко посмотреть на неё!
     Тут Грицько пригляделся, да увидел у Гапки пупыську её, да и сам начал её пытает:
     — А у тебя що це таке. На что это надо?
     — Пупыська это.
     — А на что она тебе нужна?
     — Как это на что. А табака твоего холить и кормить. А пусть твоя табака покушает немного моей пупыськи.
     — Э, я боюся, она меня укусит!
     Гапка же к нему всё ближе подходит и говорит:
     — Нет, нет, она тебя не укусит.
     Грицько взял свою гирлыгу, овчарскую палку, и начал пробовать: укусит или не укусит? Смотрит, ничего страшного, не кусается пупыська, тогда он и согласился похолить немножко свою табаку.
     Гапка взяла его кукуй, потёрла и направила его в свою пупыську, и там его придерживает. Так они и сошлись. Потом Гапка ушла. Да только любо это стало Грицьку, бросил он свою степь, прибежал до дому, и кричит:
     — Тату, мамо? Где моя жинка?
     — А на что она тебе, ты ж сбежал от неё?
     — Попробовать хочу её перебёлку.
     Родители ему отвечают:
     — Зараз придёт. Вон она во дворе.
     А жинка тому и рада, а сама говорит:
     — Подожди Грицько до обеда, мати галушки варит, тогда и поедим.
     А он ей отвечает:
     — Ничего не хочу, пошли холить мою табаку.
     Начать он её шерстить, а она начала пёрдить, трудно ей стало, вскочила она и говорит:
     — Я, Грицько больше не могу, уж больно ты шустёр шерстить, не вздюжаю я тебя, приболела уже.
     Грицько её спрашивает:
     — Так что же делать?
     Она отвечает:
     — Мне добры люди сказали, чтобы нашего сусида вол полизал мини сраку, тогда может быть я и поправлюся. Пойди к нему попроси его вола!
     Пошёл Грицько до сусида и спрашивает его:
     — Нехай ваш вол у моей жены сраку полижет?
     А что соседу не жалко:
     — Нехай полижет!
     Воротился Грицько до жинки своей, и говорит ей:
     — Иди! Вон, я уже пригнал вола.
     Гапка тут же задрала хвост свой, да и вставила сраку у в окно. Умора смотреть: - Грицько её придерживает. А сусидский Ивашка, начал Гапку через сраку чесать, аж её тут лихорадка забрала. А про то Гапка с Ивашкой ещё раньше обговорилась.
     — Ну що? ; спрашивает Грицько.
     — Та мало полегчило! – Еле дышит Гапка.
     Как-то и сам Грицько приболел. Вот и просит Гапку:
     — Жинка, пойди, попроси сусидова вола, чтобы мини тоже сраку полизал.
     Вот пошла Гапка к суседу Ивашке, стала его просить ей для лечения вола дать и выпросила. Приходит домой и говорит мужу своему дурню:
     — Ну, вставай, Грицько, иди до окна, я привела вола!
     Грицько спустил штаны и выпятил в окно сраку, а вол как вдарит его по той сраке, так Грицько через голову перевернулся!
     +++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Забава. Жигули. Самара. Сказка!!
================
     День за днём идёт, как трава растёт.
     Год за годом идёт, как вода течёт. Самые старые старики сказывали, будто в давних годах под тем вон горелым осокорем жил рыбак дорофейка с дочкой Забавушкой. Дорофейка рыбу ловил, дочку кормил.
     Забава пиво варила, портки на батю мыла да все на бережке посиживала – на воду глядела, воду слушала, казака-бурлака Игнашку поджидала.
     И такая-то ли гожая да голосистая девка росла, сокол спускался из-под облак слушать песню её, и осётры выплывали со дна реки зреть на её красоту.
     А за горами в шатре с золотой кистью жил татарский державец Чарчахан. Слыл он славой и богатством, лихой был аламанщик, не чаял ни коней своих изъездить, ни удаль свою размыкать, а вот как делу быть, и он попал в перетурку.
     Объезжал Чарчахан кобылу Подыми-Голову, и вынеси она его на Волгу.
     Увидал татарин Забаву – ахнул. И черти в горах Соколиных, передразнивая его, ахнули.
     Борода его, крашеная, от радости сразу начала в кольца завиваться.
     Хлестнул он кобылу, залился к своему кочевью и песню басурманскую залотошил.
     Наутро опять приехал:
     — Молодуха, дай испить.
     Девка ему и говорит:
     — Лакай, Волга большая, а ковша поганить тебе не дам.
     Сказала так-то, да и пошла. Поглядел ей Чарчахан вслед, крикнул:
     — Аида, баская, со мной! Будешь кумыс пить, салму и бешбармак ашать, меня целовать.
     — Тьфу!
     — Будешь жить со мной в хороше да в радости. Большой шатёр, золотые махры.
     — Тьфу!
     — Подарю тебе сапожки казанских козлов – окованный носок, серебряная подковка.
     — Тьфу!
     — Подарю бухарский кушак с кистями, как поток.
     Повела на него девка серым глазом и ещё плюнула.
     Урезал Чарчахан плетью кобылу свою Подыми-Голову и погнал её во всю ноздрю лошадиную, грива стоем встала. Не спится татарину, не лежится.
     Чуть заря занялась, как бурей понесло его опять на Волгу.
     — Во сне тебя видал, – говорит, а самого ровно бересту на огне ведёт. ; Во сне видал – смеялся, проснулся – заплакал.
     — Тьфу!
     — Снаряжу караван с товарами, и поедем мы с тобой из земли в землю. Ты будешь там, где буду я. И я буду там, где будешь ты. Ветра всех степей будут обдувать нас, будем пить воду из всех колодцев. Солнце поведёт нас через горы и пустыни, звезды будут указывать нам дорогу. На привале мокрым рукавом ты оботрёшь мне подмышки и пузо, разуешь меня, раскуришь кальян да ляжешь со мной.
     — Тьфу!
     — С тобой никакая беда не сокрушит меня, как ключ, бьющий из-под камня, не разрушает гору. Будешь пить со мной из одной чаши, есть от одного куска, дыхание своё мы будем смешивать в одно. Мои богатства – твои богатства. Последнее пшеничное зерно раскушу пополам и половину отдам тебе.
     Вспомнила Забава бурлака Игнашку, и заиграло в ней.
     — Ох, – говорит, – злее зла мне честь татарская! Откачнись, окаянный, не улещай! Мила мне моя сторона русская. Никуда я с Волги не пойду, не поеду.
     Раззадорился Чарчахан:
     — Подыму народы свои, велю рыть новое русло и Волгу, как верблюда за повод, поведу за собой в пески Монголии, и куда бы мы ни заехали – Волга, сверкая, покатится у наших ног.
     Много чего он сулил, не сдалась девка на его упросы. Уехал – туча тучей.
     Малое время спустя налетела на рыбачий стан татарва. Рыбака Дорофейку с камнем на шее метнули в омут раков ловить, а Забаву уволокли с собой.
     — Корись! – Говорит Чарчахан. – Корись, девка, силе и славе моей.
     Девка ухом не ведёт и отвечает:
     — За стыдное и за грех почитаю некрещёного любить.
     И стала она просить, чтоб отпустил её. Долго думал Чарчахан, наконец выдумал и говорит:
     — Пущу тебя на вольную волю, коли сделаешь, что велю.
     — Загадывай.
     — Видишь озеро! Перетаскай его вёдрами в Волгу, и тогда пущу тебя.
     Согласилась Забава.
     День за днём идёт, как земля гудёт. Год за годом идёт, как метель метёт.
     Бурлак Игнашка то ль в гульбу пошёл, то ль аркан азиятца увлёк его в дальнюю сторонку.
     Забава протоптала через гору тропку в человеческий рост. Птицы склёвывали её слезы, ветер раздувал тоску. Она стала старухой, пока таскала озеро.
     Чарчахан в те поры кочевал с ордой на Иргизе-реке. Ему сказали – не поверил. Приехал и, дивясь, зашёл в заросшее травой сухое озеро.
     И вот – каждому на рассужденье, кто хочет верит, а кто и нет – поднялись все слезы, выплаканные девкой, и в них утонул татарский державец.
     +++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Аж на горах, на горах крутых.
 ================
     Аж на горах, на горах крутых,
Ай на шоломях, на горах юкатистых,
Ай-я застали там на заставы богатыри,
Ай-я берегли-стерегли да стольней Киёв-град.

     А не много тут богатырей - триццеть три:
А и во-перьвых, старый казак Илья Муромец,
Во-вторых, Дунай да сын Иванович,
Ай-я во-третьих, Олешенька Попович блад,
Ай-я в-четвёртых, Добрынюшка Микитович,
Ай-я во-пятых, был тут Васенька Окулович,
Во-шестых, Васенька Буслаёвиць,
А и как всех по имени - не высказать,
Ах и как по изотчине - не звеличать.

     Ай-я по утру нонь было по раному,
Ай-я старой казак провожаетця,
Ключевой ле водой е умываетцэ,
Аж он браным полотенцем вытираетця.

     Вынимал ле трубочку подзорную,
Он смотрел ле, гледел во чисто полё,
А-на ювидала во чистом поле доброго молоцца.
Кабы ездит молодец потешаитце:
А-на каленую стрелочку подстреливат,
А на землю ту стрелку не ранивал,
На полете сам стрелочку подхватыват.
А ще как это старому за беду стало,
За досаду великою показалосе:
А ще как нас-то, богатырей, ничем зовёт,
Как ницем ле зовёт, ни во что кладёт! -

     Ай-я говорил ле старой да таковы слова:
Мы кого же нонь пошлём за молоццем?
Ай-я пошлём нонь Добрынюшку Микитича:
Аж Добрынька у нас да вежлива,
А ще как вежлива роду была, учестлива,
Ёна умеет с людьми съехатьси,
Ёна юмеет с людьми да поздороватьце,
Ёна умеет, Добрыня, людям честь воздать. -

     А ще как и стал Добрынюшка срежатися,
Ай как скоро наш Микитич сподоблятися,
А берёт своего коня доброго,
А кабы берёт он его за шолков повод,
А налаживал на своего коня шолков повод,
Стремена наступил да на коня скочил,
А да поехал-погонил во чисто поле.

     А да ювидели: во чистом поле курева стоит,
Курева стоит, да дым столбом валит.
Ён ле скоро пригонил к добру молодцу,
Говорил Добрынька таковы слова:
А ще ты здраствуешь, да доброй молодец!
Ты ли ездишь, гуляшь, потешаишьсе,
А как ту ле стрелочку постреливашь,
На полети ле стрелочку подхватывашь,
А на землю ту стрелочку не ранивашь,
А ще как наших богатырей ничем зовёшь,
А ничем нас зовёшь, ни во что кладёшь. -

     А подъезжает ко Добрыньке ко Микитичу,
Снимает со добра коня,
Аж как дал на жопу-ту по тепышу,
На другую дал ему по ёлабышу,
Ай-я посадил Добрыньку на добра коня:
Поеждяй назад, Добрынька, на заставу,
Ты скажи теперь старому Илье Муромцу -
Аж как после старой говном не заменеетця:
Если хочет, пусть евдет во чисто поле
Побитися со мной, поратися,
Попробовать силы молодецкия. -

     Ай-я приехал Добрынька ко белу шатру,
А и тут стал Добрынька рассказывать.
А ю старого тут очи ясны помутилисе,
Могуче плечи его да росходилисе,
А ще как и стал старой скоро срежатися,
А и скоро ле старой стал сподоблятисе.
А-на берёт свою приправу да богатырскую,
А и как сабельку берёт ён булатною,
Ай-я копеицо берёт да бурзамецкоё,
А бурзамецкоё копеицо да долгомерное,
Ай-я палицу ту буёвую,
Ай да стал ён тут седлать коня добраго,
А наложивал седёлышко черкальчето,
А-на ле клал на брюхо пять подпругов,
А и шестой он положил через хребетину,
А и не для ради басы - ради крепости,
Штоб не оставил добрый конь во чистом поли.
Ай-я и стрёмена наступил, на коня скочил
А ще и отправилса-поехал во чисто полё.

     А-на ювидели: во чистом поли курева стоит,
Курева то ле стоит, дым столбом валит.
А и да скоро пригонил к добру молоццу,
А еще сразу ле с ним съехались
Как на те нонеце сабельки булатные.

     Ани бились тут, махались, добры молоццы -
Ай-я по насадоцкам сабельки измахалисе.

     Ай-я во второй раз ребята еще съехались
Как на те нонеце копеица долгомерныя -
Ай-я копеица да те изломалися,
По насадочкам копеица да извихалисе.

     Ай-я они съехались на палицы буёвые -
А ще как палицы опять у них сломалисе,
По насадочкам они извихалисе.

     Ай-я скоцили робята со добрых коней,
И схватились они на рукопалочку.
А ще бились тут робятушки, боролисе,
А кабы бились тут робятушки трое суточек -
Ай-я до колена о землю прибилисе.

     Ай-я по старому бесчастью по великому
Кабы правая нога подскользилася,
Кабы левая рука а опустилася,
Как а упал ле старой на мать сыру землю.

     Налетел Сокольник ему на белы груди,
А-на выхватывал кинжал свой булатный нож,
А-на взмохнул тут старому во белы груди -
А ле старому по бесчастью по великому,
Ай-я попало старому во чуден крест.

     Ай-я взмолилса старой Богородице:
А ще ты, пресвета мати Богородиця,
А ще ты выдала меня да на поруганьё,
Ай-я на поруганьё, на покор? -

     Ай-я лежит старой, сам чуствует -
А ще как много силы прибыло.
Ай-я стрепеснулса старой, как белой куропат,
А ще скочил старой, да стал на резвые ноги,

     А ще хватил Сокольника за жолты кудри,
А и подымал ёго выше буйной головы,
А опустил его на матушку на сыру землю,
А и садилса старой ему на белы груди.
Ай-я вынимал кинжал свой булатной нож,
А-на взмахнул своей рукой правое -
Ай-я завид рука у старого застоелося,

     А ще говорил ле старой да таковы слова:
А ще ты ой еси, юдалой молодец,
А ще коей ты земли да коего города,
А ще которого ты отца, которой матушки,
А ще как тя, молоцца, ёменём зовут? -

     Ай-я говорит Сокольник, ответ дёржит:
Кабы я был у тя на белых грудях,
Я не спрашивал ю тя роду-племени,
Я не спрашивал ю тя да ётца-матушки,
Есле хочёшь, пори мои белые груди. -

     А ще взмахнул старой во второй након -
А ще в локтю у его рука застоеласе,
А ще говорил ле тут старой да таковы слова:
Да ты гой еси, юдалой доброй молодец,
А ще которого отца, которой матери,
А уж как отця именём зовут? -

     А ще говорит ле Сокольник, ётвет дёржит:
Кабы был я когда у тя на белых грудях,
А ще не спрашивал ю тя роду-племени,
А не спрашивал ю тебя отца-матушки,
Есле хочёшь, пори мои е белы груди. -

     Ай-я взмахнул ле старой на третёй раз -
А ще в плече у его рука застоялосе.
А ще говорил ище старой, его спрашивал:
А ще ты ой еси, удалой молодец!
А ще как тя, молоцца, да ле именем зовут,
А ще как тебе величают по ётечеству? -

     А говорит ему Сокольник, ётвет дёржит:
А зовут меня, да добра молоцца,
Аж зовут-то меня, право, Сокольником.
А ще как есь у меня матушка родимая,
А ще как та нонече, право, Златыгорка. -

     А берёт его старой за праву руку,
А ще целуёт его в уста ле да во сахарные,
А ще называёт его, право, своим сыном,
Аж как тут молоццы да ле помирилисе,
А ще назвалисе они братьема ронными-та,
А ще поехали теперь долеко ко белым шатрам.
++++++++++++++
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Ай во стольнём во городе во Киеви.
================
     Ай во стольнём во городе во Киеви,
Там жили на заставы богатыри,
Каравулили-хранили стольнёй Киев-град,
Не видали они не конного, не пешого,
Не прохожого оне да не проежжого.

     Да не серой там волк да не прорыскивал,
Да не чёрной медведь там не пробегивал.
Ставает старой да поутру рано,
Да выходит старой дак вон на вулецу,
Да берёт-де старой подзорну трубочку.

     Он смотрит под сторону подлетнёю -
Кабы там-де стоят да лесы темныя;
Он смотрит под сторону под западню -
Кабы там-де стоят горы ледяныя;
Он смотрит под сторону под северну -
Кабы там-де стоит да морё синяё;
Он смотрит под сторону восточную -
Кабы там-де стоит да полё чыстоё.
Не туман, видит, в поле да колыбаитце,

     Видит: ездит богатырь, забавляитце.
Он кверху-то стрелочку постреливат,
На сыру землю стрелку не ураниват,
На лету ету стрелочку подхватыват,
На одном-то колени дёржит чернильничку,
На другом-то колени дёржит гумажочку,
Да и пишот богатырь скору грамотку.
Подъежжает богатырь ко белу шатру,
Он подбросил ету грамотку старому казаку.

     Вот берет-де старой да ету грамотку,
Да заходит старой да во белой шатёр,
Заревел тут старой да громким голосом:
Уж как не времё спать, да нам пора ставать,
От великого сону пробужатися,
От великой хмелинки просыпатися! -
Вот скочили ребята на резвы ноги,
Умывались они да ключевой водой,
Утирались они все полотенышком,

     Вот и стал им читать да старый грамотку:
Уж я еду-де к вам да во стольней Киёв-град,
Я греметь-штормовать у вас в стольнём Киеве,
Стара казака да я под меч склоню,
Молоду его княгиню за себя возьму,
А белой ваш шатёр да я на дым спущу,
А святы ваши иконы на поплав воды спущу,
А Мишку Торопанишка - во конюхи,
А Добрыню Микитичя - во писари,
Кабы Мишки Торопанишку - чашки-ложки ему мыть,
Чашки-ложки ему мыть да поварёночки. -

     Вот и стал тогда старой да их выспрашивать:
Да кого мы пошлём да во чысто полё,
Во чысто полё пошлём мы за богатырём?
А послать бы нам Мишку Торопанишка:
У нас Мишка-та роду торопливого,
Заевяд он потерят свою буйну голову.

     А пошлём лучше Добрынюшку Мекитичя:
А Добрыня-то роду да у нас вежливого,
Он сумеёт с богатырём-то съехатьце,
Он сумеёт богатырю ведь чесь воздать. -

     Вот и стал тогда Добрынюшка срежатися,
Вот и стал тут Микитич сподоблятися.
А не видяли, Добрыня как на коня когда скочил,
А увидяли: Добрыня в стремена ступил.
Да увидяли: в чыстом поле курева стоит,
Курева где стоит, да дым столбом валит,
У коня-то ыз роту пламё мечитце,
У коня из ноздрей да искры сыплютце.

     Полятел тут Добрыня во чысто поле,
Подъежжает Добрыня ко богатырю,
Зарявел тут Добрыня во перьвой након:
А куда же ты едёшь, куда путь дёржишь?
Не воротишь ты на заставу каравульнюю? -
А на ето богатырь не ослушалсэ.

     Заревел тогда Добрыня во второй након:
Ах ты летишь, ворона пустопёрая,
Ах ты летишь, сорока загумённая,
Ах ты нас, видно, богатырей, нечым зовёшь? -

     А на ето Сокольник поворот даёт,
Налетел тут Сокольник на Добрынюшку,
Он схватил тогда Добрыню со добра коня,
Он бросил его да на сыру землю,
Да и дал ему по жопы-то два тяпыша,
Да прыбавил ему да два олабыша,
Посадил его назад да на добра коня:
Поежжай ты назад да во белой шатёр
Да скажи старику от меня низкой поклон,
Да пускай вами, говном, не заменяитце,
Самому ему со мной да не поправитцэ. -

     Видят: едёт Добрыня не по-старому,
А конь-то бежит да не по-прежнему,
Повеся он дёржит да буйну голову,
Потопя он дёржит дак очи ясныя.
Подъежжает Добрыня ко белу шатру,
Да заходит Добрыня во белой шатёр.

     Вот и стал его старик тогда допрашивать,
Ай и стал ему Добрынюшка рассказывать:
Он послал со мной тебе низкой поклон,
Не велел нами, говном, да заменятися, -
Самому ему со мной, говорит, не поправитцэ. -

     У старого-то плеця расходилисе,
А глаза у его да помутилисе,
Заревел тогда старой да громким голосом:
Вы уздайте, седлайте коня доброго,
Коня доброго уздайте да со восьми цепей.
Не успеете вы, говорит, горшка сварить -
Привезу я ведь тотарску да буйну голову! -

     Вот и стал тут старой тогда срежатисе,
Надевает он латы да богатырьцкия,
Надевает он шляпу да на лево вухо,
А черной ворон у его на левом плечи,
А сизой-то орёл да на по-правом плечи,
Да не видели, старой как на коня когда скочил,
А увидели: старой да в стремена ковда ступил.

     Да увидели: в чыстом поле курева стоит,
Курева где стоит, да дым столбом валит,
У коня-то из роту пламё мечитце,
У коня из ноздрей да искры сыплютце,
А хвост-от трубачкой завиваитце.

     Полятел тут старой да во чысто полё,
Подъежжает старой да ко богатырю,
Заревел тут старик да во перьвой након:
А куда же ты едёшь, куда путь дёржишь?
Не воротишь ты на заставу каравульнюю? -

     А на ето богатырь не ослушалсэ.
Заревел тут старой да во второй након:
Ах ты летишь, ворона пустопёрая,
Ах ты летишь, сорока загумённая,
Ах ты нас, винно, богатырей, нечим зовёшь? -
А на ето богатырь поворот даёт.

     А не две тут ведь тучи да столконулисе -
Два богатыря тут да солеталисе.
Задрожала тогда да мать сыра земля.
Они бились-хвостались да целы суточки -
У их палицы все да изломалисе.
Они ж выхватили сабельки булатныя.
Они бились-рубились да вторы суточки -
У их сабли-ти все да исщарбалисе.
Они бросили тот бой да о сыру землю?

     Да скочили тогда да со добрых коней,
Да схватились они тогда в охабочку.
Они бились-боролись третьи суточки,
А старого похвальнё слово спутало -
Ан одна-та нога да подкатнуласе,
А втора-та нога да подломиласе -
Упал тогда старой да на сыру землю.
Заскочил ему Сокольник на белы груди,
Он разорвал-де латы да богатырския,
Да и вытащил чиньжалишчо булатноё.

     Взмолилсэ старой тогда Богородицы:
Пресвятая ты мати Богородица,
Почему ты меня да ето выдала
Черным воронам да на росклёваньё,
А лютым-то зверьям да на ростасканьё?
Я стоял ведь за веру за Христовую,
А молилсэ всегда тебе, Богородицы. -

     А не ветру полоска тогда махнула же -
Вдвоя-втроя у старого силы прибыло,
Сосвистнул он Сокольника со белых грудей,
Заскочил он ему да на его груди,
Он розорвал-де латы да богатырския
Да и вытащил чинжалишчо булатноё.
Замахнулсэ Сокольнику во белы груди -
А в махальни рука у его застояласе.
Вот и стал его старой да тут расспрашивать:
Да какого же ты роду, какой племени,
А как же тебя зовут по имени? -
Отвечает Сокольник да таковую речь:
Когда был я у тя да на твоих грудях,
Я не спрашивал не роду у тя, не племени. -

     Замахнулсэ старой да во второй након -
В завяти у его рука да застояласе.
Вот и стал его старой ище выспрашивать:
Да какого же ты роду, какой племени,
Ах как же тебя зовут по имени? -
Отвечает Сокольник таковую ему речь:
Есь, грит, за морём богатырица да одноокая,
Я ейный сынок, а отец у мня прохожой молодец. -

     Соскоцил тогда старой да на резвы ноги,
Поднимает Сокольника на резвы ноги:
Ах ты ой еси, дитятко, Сокольник же,
А ведь ты будёшь сынок, а я отец тебе. -

     Это было как раз, - я сказкой остатки доскажу,
что ле, петь-то не замог.
Он, это самое, стар казак, ездил всегда он по всему свету,
искал всё себе поединщыка, чтобы хто мог с им состоять.

     И вот и он как раз услышал это
что за морем там одноокая богатырица есь очонь сильняя.
Он к ей уехал, там силу тожо попробовать;
ну он там с ей отведалсе, ей победил,
ну, она и стала просить в гости его там, к ему.

     Оне уехали, видно, там подвыпили, погостились, да и переспали там.
И он прижил этого самого вот Сокольника ей, в это время, в этой гостьбы.

     Ему только было двенадцеть лет, он стал у матери просить благословленье ехать себе поединщыка искать.
А она говорит: Что ты, дитятко, молодёшенёк ты, зеленёшенёк...

     Оно - всё бы оно поётся, ну я...худо петь-то мне, не могу!
Ты, говорит, тебе, говорит, не времё ехать, ты, грит, пока подрости,
подобрей; подобреёшь, тогда, грит, поедёшь.
А он ей заявил: Дашь, говорит, коня, поеду, и не дашь - поеду!
Ну, она, в силу необходимости, пришлось ей отдать коня богатырского своего.

     И он вот к им и приехал. Она ёму рассказала, что вот такия-то там богатыри живут, охраняют такой-то город,
и вот он к им и приехал, как раз этот сын егов.
И вот они тут и сразились.
Ну, он только был двенадцати ище лет,
но он уже отца своего всё-таки переодолел.

     Ну, и вот он, настолько был, тожо уж богатырь был,
дак ишь и серьцо-то большоё жо было.
Стал его стар казак звать в гости-ка к отцю там, а он грит:
Нет, я уж поеду счас домой, грит, а приеду - дак только с матерью, говорит, к тебе в гости.

     Приехал домой, россердилсе так, разнервницал.
Мати вышла его встречать: Где же ты, дитятко, говорит, побыл, кого же ты повидел?
Был, говорит, я за морём, видел бозыкову коровушку, говорит.
Она, говорит, тебя зовёт ****ью, а меня - вы****ком!
Россердился, матерь свою чинжалишчом шарнул, и матерь свою убил.

     И тогда завернул своего коня и поехал обратно, опять во белой шатёр. Приехал, а стар казак с великого побоища. У его ети все помощники видели там, как они дрались. Они от страху убежали все и лишились своего шатра.
Он приехал, - их никого нету. Он коня спустил там и лёг, да богатырским сном заснул.

     А ет Сокольник прилетел, сын его, ко белу шатру, заскочил во белой шатёр, а отець ёго спит богатырьским сном. Шарнул ему чинжалишчом в грудь. Погодилсе, говорит, у старого старинной чуден крест, говорит. Угадал да в самый крест выгнул, а груди не повредил.

     Скочил, говорит, стар казак, говорит, на резвы ноги,
Схватил, говорит, Сокольника в-за белы кудри, говорит,
Хвостнул его о кирпичён пол,
Наступил, говорит, ему на одну руку, другую оторвал, говорит,
Наступил, говорит, на одну ногу, - оторвал.
И выбросил за окошко и опять лёг спать.

     (На этом старина, по-моёму, кончилась. Может быть, и еще дальше что ле было, но я больше-то не могу петь-то. Вишь, когда бы у меня ребята вот помогали бы, то бы мы спели всё бы это. Но мне трудно. У меня вишь как сердцо-то больнё, дак мне трудно петь-то. Долго-то не могу я)
++++++++++++++++++
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Ай да во стольнём во городе во Киёве.
================
     Ай да во стольнём во городе во Киёве
Как жили на заставы богатыри,
Каравулили-хранили стольнёй Киёв-град.
Не видали они ни конного, ни пешего,
Не прохожого они да не проезжаго.
Да не серой-от волк да не прорыскивал,
Да не черной медведь да не пробегивал.

     Ставает старой Илья да поутру ранёшенько,
Да выходит старой, да он на улицу,
Да берет он подзорну свою трубочку.
Он смотрит под сторону под западну:
Кабы там-де стоят горы ледяные.

     Он смотрит под сторону под северну:
Кабы там-де стоит да море синее.
Он смотрит под сторону под летнюю:
Кабы там бы стоит да поле чистое.
Не туман ведь в поле да полыхается -
Ездит богатырь, забавляется:

     Он кверху-то стрелочку постреливат,
На сыру землю стрелку не ураниват,
На лету-то стрелочку подхватыват.
На одном-то колене держит чернилочко,
На другом-то колене держит бумажечку,
Да и пишет богатырь скору грамотку.

     Подъезжает богатырь ко белу шатру,
Он подбросил эту грамотку сторому казаку.
Берет да старой эту грамотку,
Да заходит сторой да во белой шатёр -
Заревел, закричал он громким голосом:
Уж как не время спать, да пора вставать,
От велика сона пробуждатися,
От великой хмелины просыпатися! -

     Вскочили ребята на резвы ноги,
Умывались они все ключевой водой,
Утирались они да полотёнышком.
Вот и стал им читать да старик грамоту:
Уж я еду да к вам во стольный Киев-град,
Я греметь-штурмовать что ваш стольный Киев-град,
Что Владимира-то князя я под меч склоню,
Молоду его княгиню за себя возьму,
Я Алешу Поповича - во конюхи,
А Добрынюшку Микитича - во писари,
Кабы Мишку Торопанишка - чашки-ложки мыть,
Чашки-ложки ему мыть да поварёшки,
А святы ваши иконы на поплав спущу! -

     Вот и стал тогда старой их спрашивать:
Да кого мы пошлем да во чисто поле,
Во чисто полё пошлем да за богатырем?

     Да послать бы нам Мишку Торопанишка:
У нас Мишка да роду торопливого,
Зря ведь он потерят свою буйну голову.

     Мы пошлём лучше Добрынюшку Микитича:
Добрыня-то - роду у нас вежливого,
Он сумеет с богатырем-то съехаться,
Он сумеет богатырю всю честь воздать. -
Вот и стал-то Добрынюшка сряжатися,
Вот и стал-то Никитич сподоблятися.
Да не видели Добрыню, как на коня когда вскочил,

     А увидели: Добрыня в стремена ступил, -
Да увидели: в чистом поле курева стоит,
Курева стоит, да дым столбом валит,
У коня-то из роту пламя мечется,
У коня из ноздрей искры сыплются,
А хвост трубашкой возвивается.

     Полетел тут Добрыня во чисто полё,
Во чисто полё поехал да за богатырем.
Подъезжает Добрыня ко богатырю.
Заревел тут Добрыня во первой након:
А куда же ты едешь, куда путь держишь?
Не воротишь ты на заставу караульную? -
А на это богатырь не вослушался.

     Заревел тогда Добрыня да во второй након:
Ах ты летишь, ворона да пустопёрая,
Ах ты летишь, сорока загумённая,
А ты нас, богатырей, ничем зовешь? -

     На это богатырь поворот дает,
Нападает тут богатырь да на Добрынюшку,
Схватил он Добрыню да со добра коня,
Свистнул он его да на сыру землю,
Да дал ему по ж<опе> да два тяпыша,
Да прибавил он два олабыша,
Посадил его назад да на добра коня:
Поезжай ты назад да во белой шатёр,
Да скажи старику от меня да низкой поклон,
Да пусть вами, г<ов>нами, не заменяется,
Самому ему со мной не поправиться! -

     Видят: едет Добрыня не по-старому,
А конь-то бежит да не по-прежнему -
Повеся он держит да буйну голову,
Потопя он держит да очи ясныя.
Подъезжает Добрыня ко белу шатру,
Заходит Добрыня во белой шатер.

     Вот и стал его старой да тут выспрашивати,
И стал ему Добрыня рассказывати:
Посылает он тебе со мною низкой поклон,
Не велел нами, говняками, да заменятися;
- Самому ему со мной не поправиться. -

     У старого глаза да помутилися,
А могучие плеча да расходилися.
Заревел тут старик да громким голосом:
Уздайте, седлайте коня доброго,
Коня доброго да со восьми цепей,
Не успеете, говорит, горшок щей сварить -
Привезу сюда боярскую да буйну голову! -

     Вот и стал тут старой тут сряжатися:
Надеват-то латы богатырские,
Надеват он шляпу да на одно ухо,
На правом плече у него орёл сидит,
На левом у него черный ворон.

     Да не видели старика, на коня когда скочил,
Не увидели: старик в стремена скочил,
А увидели: в чистом поле курева стоит,
Курева стоит, да дым столбом валит,
У коня-то из роту пламя мечется,
У коня-то из ноздрей да искры сыплются,
А хвост трубашкой завивается.

     Полетел да старой да во чисто полё,
Во чисто полё поехал да за богатырем.
Подъезжает старой да ко богатырю,
Заревел тут старой да во первой након:
А куда ты же едешь, куда путь держишь?
Не воротишь ты на заставу караульную? -
А на это Сокольник да не ослушался.

     Заревел тогда старой да во второй након:
Ах ты летишь, ворона пустопёрая,
Ах ты летишь, сорока загумённая,
Ах ты нас, видно, богатырей, ничем зовёшь! -
На это Сокольник да поворот дает.

     Не две тучи столпилися -
Два богатыря тут да солеталися.
Задрожала тогда да мать сыра земля.
Они бились-хвостались да целы суточки,
У их палицы все да изломалися.

     Они бросили тут бой да на сыру землю,
Да и повыхватили сабельки булатные.
Они билися-рубилися да вторы суточки,
У них сабельки все да исщербалися.

     Они бросили тут бой да о сыру землю,
Да соскочили тогда да со добрых коней,
Да схватились тогда они в охабочку.
Они бились-боролись да третьи суточки.

     Да старого похвально да слово спутало -
Одна-то нога да поскользнулася,
А друга-то нога да подломилася,
А столкнул Сокольник его на сыру землю,
Да разорвал он у его латы богатырские,
Да вытащил чинжалице булатное.

     Замахнулся Сокольник да во белы ему груди -
Взмолился старой тогда Богородице:
Пресвятая ты мать да Богородица,
Почему ты меня выдала
Черным воронам да на раслеванье,
Лютым зверям да на растасканье? -

     Вдвое-втрое у старого силы прибыло.
Сосвистнул он Сокольника со белых грудей,
Соскочил он ему да на черны груди,
Он разорвал его латы богатырские,
Да и вытащил чинжалище булатное,
Замахнулся Сокольнику во белы груди -
А в маханье рука да застоялася.

     Он и стал его тогда он и спрашивать:
Да какого ты роду, да какой племени,
А как же тебя зовут по имени? -
Отвечал Сокольник да такову речь:
Когда был я у тебя да на твоих грудях,
Я не спрашивал ни роду у тя, ни племени. -

     Замахнулся старой да во второй након -
А в маханьи рука да остоялася.
Он и стал его опять да тут спрашивать:
Да какого ты роду, да какой племени,
А как же тебя зовут по имени? -
- Есть там за морем богатырица да одноокая,
Я ей буду сын, а отец у мня прихожий молодец. -

     Скочил тут старой на резвы ноги,
Схватил он Сокольника за белы руки,
Поставил его на резвы ноги:
А ты будешь сыном, да я отец тебе. -

     [На этом месте исполнитель, певший всю былину с огромным увлечением, устал и дальнейшее передал в кратких словах:]
     Сокольник едет к матери за проверкой, узнает от нее правду, сердится, убивает ее, возвращается к Илье, спящему в шатре, и пытается убить его копьём. Илью спасает крест на груди.
     Богатырь просыпается, убивает Сокольника, выбрасывает из шатра и снова засыпает.
+++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Ай да не близко от города, не далёко же.
================
     Ай да не близко от города, не далёко же,
Не далёко ё от Киева - за двенаццэть вёрст,
Там и жили на заставы бугатыре,
Караулили-хранили стольнёй Киев да град,
Не видали не конного, не пешёго,
Не прохожёго, ни ле проежжёго.

     Э да их было двенаццеть все богатырей:
Да за старшого был Илья Муромеч,
Под им был Самсон да Колыбанович,
Ай Добрыня да был у ёго во писарях,
А Олёша жил во конюхах,
Кабы Мишка Торопанишка чашки-ложки мыл,
Чашки-ложки мыл да поварёночки.

     Да не серой-ёт волк не прорыскиват,
Да не черной медвед не прохаживат,
Да вставаёт старой да по ютру рано,
Да й выходит старой вон на юличю,
Да берёт-де старой да подзорную трубочку.
Да он и смотрит под сторону под западню -
Кабы там да стоят горы ледяныя.

     Посмотрел под сторонушку под северну -
Кабы там да стоит морё синёе.
Посмотрел под сторону обедничну -
Кабы там стоит да полё чистоё,
Ай ведь ездит богатырь забавляетцэ,
Кверху он стрелочку постреливат,
На сыру землю он стрелку не юраниват,
На лету ту стрелочку подхватыват.
На одном-то колене держит чернильницу,
На другом-то колене дёржит гумажечку,
И пишет богатырь скорограмотку.

     Ай подъеждяёт богатырь к белу шатру,
Подбрасывает грамотку старому казаку.
А и берёт старой эту грамотку,
Да заходит старой во белой шатёр,
Заревел-закричал громким голосом:
Не время нам спать, пора встовать,
От великого вы сону пробужатися,
От великого хмелю просыпатися! -
А вот скокали ребята на резвы ноги,
Умывались ребята ключевой водой,
Утирались чистым полотенышком.

     Вот и стал читать старый скорограмотку:
Уж я еду-де к вам в стольный Киев-град,
Греметь-шурмовать у вас в стольнем Киеве,
Стара казака к себе в полон возьму,
Молоду его кнегину за себя возьму,
Добрыню Микитичя во писари,
А Олёшу Поповиче во конюхи,
Как бы Мишку Торопанина чашки-ложки мыть,
Чашки-ложки мыть да поварёночки.
Белой я шатёр у вас на дым спущу,
А светые иконы на поплав воды. -

     Ай вот и стал старой их выспрашивать:
Да кого мы пошлём да во чисто полё,
Во чисто полё пошлём да за богатырем
А послать нам Мишку Торопанишку,
А у нас Мишка роду торопливого -
Заевит потерят свою буйну голову.

     А пошлём мы Добрынюшку Микитичя,
Добрыня роду у нас вежливого:
Он умеет с богатырем съехатьсэ,
Он умеет богатырю ведь честь воздать. -

     Вот и стал тут Добрынюшка срежатисэ.
Только видели, как Добрыня на коня вскочил,
Только видели: Добрыня в стременя ступил.
Только видят: в чистом полё курева стоит,
Курева стоит да дым столбом валит,
У коня изо рту пламя мечетцэ,
У коня из ноздрей искры сыплютцэ,
А и хвост трубой да завиваетцэ.

     Подъеждяёт Добрыня да ко богатырю,
Заревел тут Добрыня во первой након:
А и куда ты едёшь, куда путь дёржишь?
А на ето богатырь не ёслушался.

     Заревел-закричал ны второй након:
Ах ты летишь, ворона пустопёрая,
А и ты летишь, сорока загумённая,
Не воротишь к нам на заставу караульнюю! -
А на ето богатырь поворот даёт.

     Налетел тогда богатырь на Добрынюшку -
Сосвистнул он Добрыню со добра коня,
Да и дал ему по жопы два потяпыша,
Да и прибавил ему два алабыша.
Посадил его назад на добра коня:
Поеждяй ты, Добрыня, во белой шатёр,
Да скажи от мене старичку низкой поклон,
Да пускай вами, гавнами, не заменеетця,
Самому ему со мной не поправитцэ. -

     Ай видят: идёт Добрыня не по-старому,
А и конь-то бежит не по-прежному,
Повеся он дёржит буйну голову,
Потопя он дёржит да очи ясныя.

     Подъезждяёт Добрыня да ко белу шатру,
Да заходит Добрыня во белой шатёр.
Вот и стал его старой выспрашивать,
А и стал ему Добрынюшка рассказывать:
Да послал он тебе со мной низкой поклон,
Не велел он гавном заменятися,
Самому ему со мной не поправитцэ. -

     А ю старого тут плеча да расходилися,
Да и глаза у его да помутилися,
Заревел он, закрычал громким голосом:
Вы уздайте-седлайте коня доброго,
Коня доброго уздайте его со восьми чепей!
Не успеете вы, говорит, горшка сварить,
Привезу я таторьску буйну голову! -

     Вот и стал тут старой тут срежатисе,
Да и стал тут старой надеватисе.
Надеваёт он латы тут богатырские,
Надеваёт он шляпу на одно ухо,
На правом-то плечи черной ворон,
На левом-то плечи всё орёл сидел.

     Ай да не видели старика, как на коня скоцел,
Только видели: старой в стремена ступил,
Ай да увидели: в чистом поле курева стоит,
Курева где стоит да дым столбом валит,
У коня из роту пламя мечитцэ,
У коня из ноздрей да искры сыплютцэ,
Ах хвост трубой да завиваетцэ.
Полетел старичок во чисто полё.

     Подъеждяет старой да к богатырю.
Заревел тут старой да во первой након:
А куда же ты едёшь, куда путь дёржишь,
Не воротишь к нам на заставу,
Ай неужели нас, богатырей, ничем зовёшь? -

     Ай на ето богатырь не ослушелся.
Заревел тогда старой на второй након:
Ах ты летишь, ворона да пустопёрая,
Ах ты летишь, сорока загумённыя! -
А на ето богатырь поворот даёт.

     А не две тут тучи столконулисэ -
Два богатыря тут съезжалисэ.
Задрожала тогды мать сыра земля.
Они бились-хвостались целы суточки -
У их палицы до рук да обломалисэ.

     Они бросили тут бой о сыру землю,
Схватали копеица оны булатныя,
Они тыкались-дрались вторы суточки -
А копеиця у их да изломалисэ.

     Они бросили тот бой о сыру землю,
Да скочили тогды со добрых коней,
Да схватились ёни во охабочку.
Они бились-боролись да третьи суточки -

     А похвальнёе слово старого спутало:
Одна-то нога-то подкатнуласэ,
А другая нога-то подломиласэ,
Вот упал тогды старой на сыру землю.

     Заскочил ему тогда богатырь на белы груди,
Он разорвал ведь латы богатырския,
Да и вытащил чинжалищо булатноё,
Замахнулса ему да во белы груди.

     Ай да взмолилсэ старой да Богородицы:
Пресветая ты мати да Богородиця,
Почему ты меня да это выдала
Черным воронам да на расклёваньё,
А лютым зверям на растёрзаньё?
А стоял я за веру за Христовую,
А молилсэ всегда да Богородицы! -

     А не ветру полоска тут махнула -
Вдвое-втрое у старого силы прибыло.
Сосвиснул он богатыря со белых грудей,
Заскочил он ему на белы груди?.

     Он разорвал латы да богатырския,
Да и вытащил чинжалещо булатноё,
Замахнулсэ ему да во белы груди -
В плече его рука да застояласэ.
Вот и стал его старой тогда распрашивать:
Да какого ты роду, какого племене,
Но как же тебя зовут по емени? -
А когда был я у тебя на белых грудях,
Я не спрашивал ни роду, ни племене. -

     Замахнулсэ старой на второй након -
В локтю рука да застоялосэ.
Вот и стал его старой выспрашивать:
Да какого же ты роду, какой племене,
Но как же тебя зовут по емене? -
А когда был я у тебя на белых грудях,
Я не спрашивал у тя ни роду, ни племене. -

     Замахнулсэ старой на третей након -
В заветье рука да застоялосэ.
Вот и стал его старик выспрашивать:
Да какого роду, какой племене,
Но как же тебя зовут по емене? -
- Ай я еду из-за моря, богатырь же,
А мне не много веку, только двенаццеть лет.
У мня мати богатыриця, полениця уже,
А отец мой - он прохожой молодець. -

     Тогда скочил старой со белых грудей и поставил его на резвы ноги и поцеловал его дважды:
И ты будешь мене сынок, и я тебе буду татенька.
Поедем со мной во белой шатёр. –
А он сказал ему: Не еду я с тобой во белой шатёр.
Поеду назад за синё морё.
За синё море поеду, - говорит, - к ронной матушке.
И приедем мы обои с матерью.

     Распростелись и приеждяет к ронной матери,
встретила его родима матушка:
Где же ты, дитятко, побыл, чего же ты, дитятко, повидал? -
Был я в стольнем Киеве и видел там базыкову коровушку,
и она зовет тебя ****кою, а меня вы****ком.
Вытащил чинжалищо и шарнул матери в груди.

     И завернул коня и поехал опять в стольный Киёв-град.
Подъеждяет ко белу шатру.
Соскочил со добра коня и забежал во белой шатёр.
А старой со великого устатку спит богатырским сном, не слышит.
Вытащил он чинжалищо булатноё
и шарнул старому во белы груди.

     Погодился у старого на груди старинный чуден крест.
Угадал он в этот самый крест.
Соскочил тогда старой на резвы ноги,
схватил Сокольника за белы кудри, хвоснул его о дубовый пол,
на одну руку наступил, другу оторвал,
наступил на одну ногу, другу оторвал
и выбросил его на улицу и опять лёг спать.

     (Тут конець, пожалуй).
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Да стояли-де на заставы богатыри.
================
     Да стояли-де на заставы богатыри,
Да ни много ёни - петнаццеть лет:
Але стар-то казак был на большани,
А Добрынюшка Микитичь был во писарях,
Да и Васинька Буслаев был во кашниках,
Да два брата Долгополыи - во конюхах.
Да нихто-ко туды нонь не прохаживал,
Кабы черной ле ворон да не пролетывал.
Да ставают ёни ютром ранешинько.

     Да ставал стар казак утром ранёшинько,
Надевал он сапожки да на босу ногу,
Свою кунью-ту шубу на одно плецё,
Свой пухов-де калпак да на одно ухо,
Кабы брал-то ле трубоцьку подзорную,
Выходил-де ведь он да на юлицу,
Заходил он на рели да превысокия,
Он смотрел ле теперь да во чисто полё.

     Не гора ле в чистом поле знаменуетсе -
Не богатырь ле ездит да потешаетця:
Под правой-то ногой дак бежит серой волк,
Под левой-то ногой дак молодой выжлок,
На правом-то плеце сидит ясен сокол,
На левом-то плеце сидит белой кречет,
Калену ле он стрелоцьку постреливат
Да и на пол-де стрелку да не юраниват.

     Слезывал-то старой дак на сыру землю,
Он увидел ярлык дак скору грамоту,
Он взял-де ярлык да скору грамотку,
Заходил-то старой да во белой шатёр,
Говорил-то стар казак да Илья Муромець:

     Ой вы ой еси, дружинушка хоробрая!
Аш вам полно-ко спать, да пора ставать,
От великого сну да пробужатисе,
Он великой хмелины да просыпатисе.
Ты ставай-ко, Добрынюшка Микитиць блад,
Ты считай-ко ярлык, да скору грамоту. -

     Да ставаёт Добрынюшка Микитиць блад,
Клюцевой-де водой да умываетця,
Полотёнышком сам да утирается,
Он берёт-де ярлык да скору грамоту,
От цитаёт, детина, да усмехаетса:

     Уж у старой собаки да голову срублю,
Я Добрынюшку Микитиця возьму в писари,
Я и Ваську Буслаева во кашники,
Да два брата Долгополых возьму в конюхи. -

     Кабы тут-де старому да за беду стало,
За великую досаду да показалосе.
Он уздал-де, седлал да коня доброго,
Он поехал за Сокольником в чисто полё,
Он наехал на Сокольника в чистом поле,
Закрычал тут старой дак зычным голосом:
Ах ты ой еси, ворона да пустопёрая!
Да куда ноньце летишь, да куды путь держишь?
Заневид ты потеряешь буйну голову! -
Да на то ноньце Сокольник не ёгленетце.

     Закрычал тут старой да во второй након:
Уж ты ой еси, ворона пустопёрая!
Ты куда ноньце летишь, да куды путь держишь?
Заневид ты потеряешь буйну голову! -
А оттуль же Сокольник да поворот даёт,

     Да съежжались со старым, да они встретилисе:
А ударил Сокольник да Илью Муромца -
Он не выпал едва из седёлышка.
Оттуль же ёни дак разъежжалисе,

     Как съехались они да во второй након,
Как ударил стар казак да Сокольничка -
Тут ведь вышиб его из седёлышка.

     А скакали тут ёни да на сыру землю,
Как хватались они дратця в рукопашную,
Они бились как, дрались да двои сутоцьки.

     Как каки-то ле тяжки грехи попутали -
Как права нога стара казака да окатилосе,
Да лева его нога да подломилосе.
Как садился Сокольник да на белы груди,
Он вымал-то чинжалище булатен нож,
Он хотел-то пороть да груди белыя -
В заведи его рука да застоялосе.

     Замахнулса Сокольник да во второй након -
Да в локтю его рука да застоялося.
Тут змолилса старой дак Господу Богу:
Ох ты ой есь, присвета матерь Богородиця!
Я стоял ноньце за веру Христовую,
Я стоял ноньце за церквы православныя,
Я стоял ле за иконы за цюдныя,
Ты повыдала поганому Едолищу. -

     У стара казака да силы прибыло;
Он не бел-то ле куропать выпархивал -
Кабы стар-де казак ноньце выскакивал,
Он бросал-то Сокольника на сыру землю,
Он садилса к ему да на белы груди:

     Ох ты ой еси, удалой да доброй молодец!
Ты коей нонь земли, коей вотцины?
Коего ты отца, да коей матери?
Кабы как тебя, детина, да именём зовут? -
Говорит-то Сокольник да таково слово:
Когда был я у тя дак на белых грудях,
Я не спрашивал ни имени, ни вотчины,
Я хотел нонь пороть твои белы груди -
Ты пори ноньце мои, право, белы груди. -

     Говорит ему старой да во второй након:
Ох ты ой еси, удалой доброй молодец!
Ты коей ноньце земли, да коей вотчины?
Коего же ты отца, да коей матери? -

     От того же я от камешка от Латыря,
Да от той же я от матушки Златыгорки,
Как зовут меня, право, Сокольником. -

     Говорит ему старой да Илья Муромец:
Ох ты ой еси, удалой доброй молодец!
Ты ведь будешь ныньце мне да непоклёпной сын:
Мы дрались с твоей матушкой родимоей,
Мы дрались ле с ею да ровно три года,
Мы один ле другого да нынь не ранили,
Мы не ранили один, дак не кровавили -
Уж мы сделали любовь с ею сердецьную,
Да сердецьную любовь, да нынь телесную. -

     Говорил ле стар казак Илья Муромец:
Ты зачем же ведь выехал во чисто поле?
Молодёшинёк выехал, зеленёшинёк,
Кабы выехал ле ты да лет семнаццети,
Дак и не было бы тебе в поли поединщика. -

     Кабы тут же ёни да распростилисе,
Как поехал Сокольник да он назад домой.
Приежжает он к своей матушке родимоей,
Говорит своей матушке родимоей:
Уж как стара собака да похваляетца:
Будто ты ему топере да ноньце суща ****ь,
А как я ему да ноньце выбледок? -

     Говорит ему матушка родимая:
Не пустыми ведь старой-от похваляетца,
Ты ведь будёшь ему да непоклёпной сын. -

     Кабы тут же Сокольнику за беду стало,
За велику ле досаду показалосе -
Он убил свою матушку родимую.
Он поехал топере да во чисто полё,
Ко тому же шатру да Илью Муромцю,
Он и брал-то копейцо бурзомецкое.

     Как о ту ноньце пору, да как о то время,
Кабы стар казак спит, дак порог шумит,
Кабы ткнул-де Сокольник Илью Муромца,
Да попал-де ему, право, в чуден крес.

     Кабы тут-де старой да пробужаетсе,
Он выскакивал, старой, дак из бела шатру,
Он хватал ле Сокольника за черны кудри,
Да бросал же его ноньце о сыру землю,
Да срубил же ему да буйну голову.
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Жили, хранили Киев-град двенадцать богатырей
================
     Жили, хранили Киев-град двенадцать богатырей.
Из них, конечно, старший-то был Илья Муромец.
Как они столицу хранили, было ли, нет ли, кто его знат.
Подъезжал один богатырь и стрелки постреливал к воздуху,
и не давал падать на землю, подхватывал.
Вызывал их поратиться, а богатыри в шатре были.
Потом они стали беседовать: Кого нам послать за богатырем етим?

     Стали выбирать, кто бы мог поехать:
Послать бы Мишку Торопанюшку:
он роду торопливого, незавидь где потеряет свою буйну голову.
Того нужно отставить.

     Потом послать хотели Алешу Поповича:
Алеша Попович роду сонливого, тоже оставить.

     Послать, - говорят, - Добрынюшку Никитича.
Добрынюшка Никитич роду вежливого,
сумеет с богатырем съехаться, сумеет честь воздать. -

     Поехал Добрынюшка Никитич в чистое поле,
наезжает на Сокольника.
И закричал он сваим громким голосом:
Если русский богатырь, отворот давай,
а если не русский, то напуст держи.

     А Сокольник не оглянется.
До трех раз-то повторял Добрынюшка.
Потом поворот дает Сокольник.

     Подъезжает к Добрынюшке Никитичу,
берет коня его за повод и поворачиват в обратну сторону.

     Поезжай, говорит, обратно. С тобой мне делать нечего.
Скажи старому казаку Илье Муромцу низкий поклон.
Никем говном заменяется, ему старику не поправиться.
Коня-то тяпнул по тяпышу, добавил по олабышу.
От евовного тяпанья лошадь присела.

     Поехал Добрынюшка Никитич ко белу шатру обратно.
Подъезжает ко белу шатру обратно, остальные смотрят.
Конь бежит не по-старому, а Добрыня сидит не по-прежнему.

     Подъезжает Добрынюшка и сказывает старому казаку низкой поклон.
Никем ты говном заменяешься, ему, старику, не поправиться.

     А Илье старичку, да за беду стало,
За беду ли стало, да за великую,
За великую досаду показалосе,
За великую досаду показалосе.

     Могучие плеча росходилисе,
А могучие плеча росходилисе,
Кровь горячая да роскипеласи,
Кровь горячая да роскипеласи,
Очи ясные да возмутилисе:
Уздайте, седлайте коня, да коня добренького,
Уздайте, седлайте коня, да коня добренького! -

     Уздали, седлали коня да со семи цепей.
Уздали, седлали коня да со семи цепей.
Он тогда вот и сказал:
Не удастся, гыт, вам горшка скипятить,
я привезу татарску буйну голову.

     Не видно было старого: на коня скочил,
Да только винно было: в струмина ступил,
А не винно было поездки молодецкией,
Только видно было: в чистом поле курева стоит,
Только винно было: в чистом поле курева стоит,
Курева-де стоит, да дым столбом валит,
У коня-то из роту да пламя мечится,

     У коня-то из ноздрей да искры сыплются,
У коня-то хвост да он столбом стоит.
Нагонил старой да на Сокольничка,
Нагонил старой да на Сокольника,
Закричал он своим да громким голосом,
Закричал он своим да громким голосом:
Если русский богатырь, оворот давай,
Если русский богатырь, оворот давай,
А не русский богатырь, ты напуст держи! -
А на это Сокольник не оглянится,
А стал старой да всё ругатися,

     Стал старой да всё ругатися,
Стал ругатися да всё бранитися:
Ворона ты летишь пустопёрая,
Ворона ты летаишь пустоперая,
Сорока ты летаишь загуменная,
А нас, добрых молодцов, да ты ничем зовешь.
А нас, добрых молодцов, да ты ничем зовешь! -
(Потом я уж немножко, извините, неловко.)

     Бились-дрались да целы суточки,
Они бились-дрались да целны суточки,
А не ранились да не кровавились,
А не ранились да не кровавились,
А копейча по насадкам извихнулися,
А копейча по насадкам извихнулися.

     Они тогда слезли со добрых коней, стали бороться.
Как ни боролись, старого казака лева нога подвернулась, упал.
Похвально слово его попутало:
чем похвалишься, тем и подавишься.
Наскочил тогда Сокольник на белы груди
и махнул его булатом в грудь.
Он вроде как крест носил,
то ле в броню попало, - не мог пробить его.

     Вдвое-втрое силы прибыло у Ильи Муромца,
он смахнул богатыря и скочил ему на белы груди.
И тоже махнул он булатом, но рука в локте остоялась,
он не мог его убить. Стал его спрашивать:
Откуда ты явился, какого ты роду-племени,
что не слышно было раньше про тебя?

     А он с достью богатырской говорит:
Я, когда сидел на белой груди,
не спрашивал роду-племени.
Уж ты победил, не расспрашивай.
Но он опять спрашиват. Вынужден сказать:
Сокольник. Мать была богатырица-паляница,
а отца, говорит, не знаю, какой был отец.

     Потом, конешно, Илья Муромец сознался ему отцом.
Сокольнику было тринадцать лет,
но чувствовал таку силу, что не мог сидеть, поехал поратиться.

     Илья Муромец спустил Сокольника,
но Сокольнику показалось неловко, ч
то он оказался вы****ок.
Он поехал и мать убил.
Так ли оно было, Бог его знает.

     Потом вернулся обратно, поехал и на отца.
А с битвы Илья ехал, лег в чистом поле отдохнуть,
заспал богатырским сном, а коня рядом спустил.

Когда конь богатырский заслышал,
конь стал копытами землю бить, Илью будить,
чтобы на сонного не наехал.
Всё же добудился, успел Илья уехать в белой шатер.
И нагонил Сокольник во белом шатре и наскочил на отца.
Тогда Илья наступил на одну ногу
и розорвал его, прикончил,
что нахальный сын его был

(Больше не знаю, так от стариков слыхал).
+++++++++++++++++++
.....
     Застава богатырская. Жило-было тридцать два богатыря могучиих
================
     Жило-было тридцать два богатыря могучиих,
Они жили на заставушке,
Охраняли на посту да славный Киев-град.
За старшого был старой казак,
Старой казак Илья Муромец.
Вот сидят они, богатыри, у заставушки.
У заставы сидят у великоей,

     А в чистом поле Соколик-богатырь.
Он к заставы не приворачиват,
Богатырям челом не бьет, головы не гнет.

     Как пошли тут богатыри, Илье доложили:
Ездит в чистом поле богатырь незнаемый,
Он к заставы не приворачиват,
Нам, богатырям, челом не бьет, головы не гнет. -
Рассердился старой казак Илья Муромец,
Стали думать они, кого в чисто поле послать,
Во чисто поле, во раздолие:

     Нам послать будет Алешеньку Поповича:
Алеша роду невежливого, неочестливого,
Не сумеет он слова молвити,
Разумную речь говорити.

     А послать нам буде послать Добрынюшку Никитича:
Он, Добрыня, роду вежлива,
Роду вежлива, очестлива,
Он сумеет с богатырем съехаться,
Он сумеет ему речь держать.
Поезжай, Добрыня, во чисто поле. -

     Не видали тут, как Добрыня коня седлал,
Не видали, как Добрыня на коня скочил,
Только видят: в чистом поле курева стоит.

     Подъезжает Добрыня ко богатырю:
Ох ты гой еси, удалый добрый молодец!
Как тебя по имени зовут,
Величают из отечества?
Куда едешь, куда путь держишь? -
Богатырь ему ответа не дает,
Он челом не бьет, головы не гнет.

     В другой раз Добрыня спрашивал:
Ох ты гой еси, удалый добрый молодец!
Как тебя по имени зовут, величают из отечества?
Куда едешь, куда путь держишь? -
Богатырь ему ответа не дает,
Он челом не бьет, головы не гнет.

     Рассердилсе тут Добрынюшка:
Ох ты гой еси, невежа неученая!
Ты пошто мимо заставы поезжашь,
Сам челом не бьешь, головы не гнешь? -

     Тут богатырь оборот давал,
Дал Добрынюшке по тябышу, по олябышу,
Сам поехал во чисто поле.
Едет по полю Добрынюшка,
Повеся держит буйную голову,
Приезжает на заставу он:
Еще дали мне по тябышу, по олябышу. -

     Говорит тут Илья Муромец:
Некого послать нам в чисто поле за богатырем -
Видно, самому мне ехати.
Не сварить вам котла пива пьяного -
Привезу я вам вора-татарина. -
(Похвастался, значит)

     Не видали, как Илья на коня скочил,
Только видят: в поле курева стоит.
Подъезжает Илья ко богатырю,
А Соколик с им не разговариват,
Он челом не бьет, головы не гнет.

     Говорит ему Илья Муромец:
Ох ты гой еси, удалый добрый молодец!
На заставы нас тридцать два богатыря,
Куда едешь мимо, нам челом не бьешь, головы не гнешь? -
А Соколик ему ответа не дает.

     В другой раз говорит Илья:
Ох ты гой еси, удалый добрый молодец!
На заставы нас тридцать два богатыря,
Куда едешь мимо, нам челом не бьешь, головы не гнешь? -
А Соколик ему ответа не дает.

     Рассердился Илья Муромец:
Ох ты гой еси, невежа неученая!
На заставы нас тридцать два богатыря,
Куда мимо едешь, нам челом не бьешь, головы не гнешь? -

     Тут схватил Соколик свое копье мурзомецкое,
Они стали биться-ратиться.
У их копья изломалися,
У их сабли извихлялися,
У их мечи поисщербалися.
Захватилися они в рукопашный бой -

     У Ильи тут нога подскользнулася,
Говорит Илья Муромец:
Не была мне на роду смерть в поле написана.
Ох, неужто ко мне смерть пришла? -
Тут у его силы вдвое прибыло -

     Повалил Илья Соколика,
Еще сел к ему на белы груди:
Ох ты гой еси, удалый добрый молодец!
Ты чьего нынь роду-племени,
Как тебя именём зовут,
Величают по отечеству? -

     Отвечает Соколик таковы слова:
Я сидел у тебя на белых грудях,
Ничего у тебя не спрашивал,
Режь и ты меня, не спрашивай. -

     Вынул нож Илья Муромец,
А рука у его в плече остоялася.
Говорит он таковы слова:
Ох ты гой еси, удалый добрый молодец!
Ты чьего нынь роду-племени,
Как тебя именём зовут,
Величают по отечеству? -

     Отвечает Соколик таковы слова:
Я сидел у тебя на белых грудях,
Ничего у тебя не спрашивал.
Режь и ты меня, не спрашивай. -

     Вынул нож Илья Муромец,
А рука в локте остоялася.
Говорит он таковы слова:
Ох ты гой еси, удалый добрый молодец!
Ты чьего нынь роду-племени,
Как тебя именём зовут,
Величают по отечеству? -

     Отвечает Соколик таковы слова:
Из того я роду-племени,
Только знаю я свою мать родимую. -
(Марьей ли ее звали, как ли - он назвал)

     Поднимат его Илья Муромец,
Говорит ему таковы слова:
Ты сынком мне-ка приходишься».
И пошел старой спать во белой шатер.

     Тут Сокольник нынь разгневался,
К своей матери он кинулся,
Приезжает, говорит ей таковы слова:
Видел я старого казака Илью Муромца,
Тебя назвал ****ью, меня вы****ком. -
Тут убил он мать родимую.

     Снова едет во чисто поле ко заставушке.
Там увидели его опять богатыри:
Не опять ли тот невежа к нам спешит? -
А Соколик привернул ко шатру,
Размахнулся - хотел старого убить,
Да попало его копье в чудотворен крест.

     Пробудился Илья Муромец,
Разорвал тогда Соколика, в поле выбросил.
     (Тут и конец. Боле не помню, дале-то. Быват, боле ницо и не было)
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Кабы жили на заставе богатыри.
================
     Кабы жили на заставе богатыри,
Недалёко от города - за двенадцать верст,
Жили они да тут пятнадцать лет.

     Тридцать-то их было да со богатырем;
Не видали ни конного, ни пешего,
Ни прохожего они тут, ни проезжего,
Ни серый тут волк не прорыскивал,
Ни ясен сокол не пролетывал,
Да нерусский богатырь не проезживал.

     Тридцать-то было богатырей со богатырем:
Атаманом-то - стар казак Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович,
Податаманьем Самсон да Колыбанович,
Добрыня-то Микитич жил во писарях,
Алеша-то Попович жил во поварах,
Мишка Торопанишка жил во конюхах;

Да и жил тут Василий сын Буслаевич,
Да и жил тут Васенька Игнатьевич,
Да и жил тут Дюк да сын Степанович,
Да и жил тут Пермя сын Васильевич.
Да и жил Родивон да Превысокие,
Да и жил тут Микита да Преширокие,
Да и жил тут Потанюшка Хроменький;

Затем Потык Михайло сын Иванович,
Затем жил тут Дунай сын Иванович,
Да и был тут Чурило млады Пленкович,
Да и был тут Скопин сын Иванович,
Тут и жили два брата, два родимые,
Да Лука, да Матвей - дети Петровые...

     На зачине-то было светла деничка,
На заре-то было да на утренней,
На восходе-то было да красна солнышка;
Тут ставает старой да Илья Муромец,
Илья Муромец ставает сын Иванович,
Умывается он да ключевой водой,
Утирается он да белым полотном,
А ставает да он нонь перед господом,
А молится он да господу богу,
А крест-от кладет да по-писаному,
А поклон-от ведет да как водится,
А молитву творит полну Исусову;

     Сам надернул сапожки да на босу ногу,
Да и кунью шубейку да на одно плечо,
Да пухов-то колпак на одно ухо.
Да и брал он трубочку подзорную,
Да выходит старой да вон на улицу,
Да и зрел он, смотрел на все стороны.
Да смотрел он под сторону восточную, -
Да и стоит-то наш там стольно-Киев-град;
Да смотрел он под сторону под летную, -
Да стоят там луга да зеленые;
Да глядел он под сторону под западну, -
Да стоят там да лесы темные;
Да смотрел он под сторону под северну, -
Да стоят-то там да ледяны горы;
Да смотрел он под сторону в полуночу, -
Да стоит-то наше да сине море,
Да и стоит-то наше там чисто поле,
Сорочинское славно наше Кулигово.

     В копоти-то там, в тумане, не знай, зверь бежит,
Не знай, зверь там бежит, не знай, сокол летит,
Буян ли славный остров там шатается,
Да Саратовы ли горы да знаменуются,
А богатырь ли там едет да потешается:
Попереди-то его да бежит серый волк,
Позади-то его да бежит черный выжлок;

     На правом-то плече, знать, воробей сидит,
На левом-то плече, да знать, белой кречет,
Во левой-то руке да держит тутой лук,
Во правой-то руке стрелу каленую,
Да каленую стрелочку, переную;
Не того же орла да сизокрылого,
Да того же орла да сизокамского,
Не того же орла, который на дубу сидит,
Да того же орла, который на синем море,
Да гнездо-то он вьет да на серой камень.

     Подверх богатырь стрелочку подстреливат,
Да и на пол он стрелочку не ураниват,
На полете он стрелочку подхватыват.

     Подъезжат он ныне ко белу шатру,
Да и пишет сам да скору грамотку;
На правом-то колене держит бумажечку,
На левом-то колене держит чернильницу,
Во правой-то руке да держит перышко,
Сам пишет ярлык да скору грамотку.
Да подметывал ярлык да скору грамотку,
Да к тому же шатру к белобархатному.

     Да берет-то стар казак Илья Муромец.
Да и то у него тут написано,
Да и то у него тут напечатано:
Да и еду я нонь да в стольный Киев-град,
Я грометь-шурмовать да в стольно-Киев-град,
Я соборны больши церкви на дым спущу,
Я царевы болыши кабаки на огонь сожгу,
Я печатны болыши книги во грязи стопчу,
Чудны образы-иконы на поплав воды,
Самого я князя да в котле сварю,
Саму я княгиню да за себя возьму. -

     Да заходит тут стар во белой шатер:
Ох вы ой еси вы, дружинушка хоробрая,
Вы, хоробрая дружина да заговорная!
Уж вам долго ли спать, да нынь пора ставать.

     Выходил я, старой, вон на улицу,
Да и зрел я, смотрел на все стороны,
Да смотрел я под сторону восточную, -
Да и стоит-то-де наш там стольно-Киев-град;
Да смотрел я под сторону под летную, -
Да стоят там луга да там зеленые;
Да глядел я под сторону под западну, -
Да стоят там да лесы темные;
Да смотрел я под сторону под северну, -
Да стоят-то там да ледяны горы;
Да смотрел я под сторону в полуночу, -
Да стоит-то наше да сине море,
Да и стоит-то наше там чисто поле
Сорочинское славно наше Кулигово;

     В копоти-то там, в тумане, не знай, зверь бежит,
Не знай, зверь там бежит, не знай, сокол летит,
Буян ли славный остров там шатается,
Да Саратовы ли горы да знаменуются,
А богатырь ли там едет да потешается:
Попереди-то его да бежит серый волк,
Позади-то его бежит черный выжлок;
На правом-то плече, знать, воробей сидит,
На левом-то плече да, знать, белой кречет,
Во левой-то руке да держит тугой лук,
Во правой-то руке стрелу каленую,
Да каленую стрелочку, переную;
Не того же орла да сизокрылого,
Да того же орла да сизокамского,
Не того же орла, который на дубу сидит,
Да того же орла, который на синем море,
Да гнездо-то он вьет да на серой камень.

     Подверх богатырь стрелочку подстреливат,
Да и на пол он стрелочку не ураниват,
На полете он стрелочку подхватыват.

     Тут скакали нынь все русские богатыри.
Говорит-то стар казак Илья Муромец:
Да кого же нам послать нынь за богатырем?

     Да послать нам Самсона Колыбанова, -
Да он ведь роду-то сонливого,
За невид потерят свою буйну голову;
Да послать нам Дуная, сына Иванова, -
Да он ведь роду-то заплывчива,
За невид потерят свою буйну голову;

     Да послать нам Алешеньку Поповича, -
Да он ведь роду-то хвастливого,
Потеряет свою буйну голову;

     Да послать-то нам Мишку Торопанишка, -
Да он ведь роду торопливого,
Потеряет свою буйну голову;

     Да послать-то нам два брата, два родимыя,
Да Луку-де, Матвея - детей Петровичей, -
Да такого они роду-то ведь вольного,
Они вольного роду-то, смиренного,
Потеряют свои да буйны головы;

     Да послать-то нам Добрынюшку Микитича, -
Да он ведь роду он-то вежлива,
Он вежлива роду-то, очестлива,
Да умеет со молодцем соехаться,
Умеет он со молодцем разъехаться,
Умеет он молодцу и честь воздать. -

     Да учуло тут ухо богатырское,
Да завидело око молодецкое,
Стал тут Добрынюшка сряжатися,
Стал тут Добрынюшка сподоблятися;

     Побежал Добрыня на конюшен двор,
Да и брал он коня да семи цепей,
Да семи он цепей да семи розвязей.
Клал на коня да плотны потнички,
На потнички клал да мягки войлочки,
На войлочки седелышко черкальское,
Двенадцать он вяжет подпруг шелковых,
Да тринадцату вяжет чересхребетную,
Через ту же он степь да лошадиную, -
Да не ради басы да молодецкоей,
Ради крепости вяжет богатырскоей.

     Тут приснял он шапочку курчавую,
Простился со всеми русскими богатырьми.
Не видно поездки да молодецкоей,
Только видно, как Добрыня на коня скочил,
На коня он скочил да в стремена ступил,
В стремена-те ступил да он коня стегнул.

     Хоробра была поездка молодецкая,
Хороша была побежка лошадиная,
Во чистом поле видно - курева стоит,
У коня из ушей да дым столбом валит,
Да из глаз у коня искры сыплются,
Из ноздрей у коня пламя мечется,
Да и сивая грива расстилается,
Да и хвост-то трубой да завивается.

     Наезжает богатыря на чистом поле,
Заревел тут Добрыня да во первой након:
Уж я верный богатырь, - дак напуск держу,
Ты неверный богатырь, - дак поворот даешь. -

     А и едет татарин, да не оглянется.
Заревел-то Добрынюшка во второй након:
Уж я верный богатырь, - дак напуск держу,
Ты неверный богатырь, - дак поворот даешь. -

     А и едет татарин, да не оглянется.
Да и тут-де Добрынюшка ругаться стал:
Уж ты, гадина, едешь, да перегадина!
Ты сорока, ты летишь, да белобокая,
Да ворона, ты летишь, да пустоперая,
Пустопера ворона, да по загуменью!
Не воротишь на заставу караульную,
Ты уж нас, молодцов, видно, ничем считашь? -

     А и тут-де татарин да поворот дает,
Да снимал он Добрыньку со добра коня,
Да и дал он на...по отяпышу,
Да прибавил на...по алябышу,
Посадил он назад его на добра коня:
Да поедь ты, скажи стару казаку, -
Кабы что старой тобой заменяется?
Самому ему со мной еще делать нечего. -

     Поехал Добрыня да едва жив сидит;
Тут едет Добрынюшка Никитьевич
Ко тому же к своему да ко белу шатру,
Да встречает его нынче стар казак,
Кабы стар казак да Илья Муромец:
Ох ты ой еси, Добрынюшка Никитич млад!
Уж ты что же едешь не по-старому,
Не по-старому едешь да не по-прежнему?
Повеся ты держишь да буйну голову,
Потопя ты держишь да очи ясные. -

     Говорит-то Добрынюшка Никитич млад:
Наезжал я татарина на чистом поле,
Заревел я ему да ровно два раза,
Да и едет татарин не оглянется;
Кабы тут я ровно ругаться стал.
Да и тут татарин да поворот дает,
Да сымал он меня со добра коня,
Да и дал он на...да по отяпышу,
Да прибавил он еще он по алябышу,
Да и сам он говорит да таковы речи:
Да и что-де старой тобой заменяется?
Самому ему со мной да делать нечего! -

     Тут старому да за беду стало,
За великую досаду показалося;
Могучи его плеча да расходилися,
Ретиво его сердцо разгорячилося,
Кабы ровно-неровно - будто в котле кипит.

     - Ох вы ой еси, русские богатыри!
Вы седлайте-уздайте да коня доброго,
Вы кладите всю сбрую да лошадиную,
Кладите всю приправу богатырскую. -

     Тут седлали-уздали да коня доброго.
Да не видно поездки молодецкоей,
Только видно, как старой на коня скочил,
На коня он скочил да в стремена ступил.

     Да и приснял он свой пухов колпак:
Вы прощайте, дружинушка хоробрая!
Не успеете вы да штей котла сварить, -
Привезу голову да молодецкую. -

     Во чистом поле видно - курева стоит,
У коня из ушей дым столбом валит,
Да из глаз у коня искры сыплются,
Из ноздрей у коня пламя мечется,
Да и сива-де грива да расстилается,
Да и хвост-от трубой да завивается.

     Наезжает татарина на чистом поле,
От того же от города от Киева
Да и столько-де места - да за три поприща.

     Заревел тут старой да во первой након:
Уж я верный богатырь, - дак я напуск держу,
Ты неверный богатырь, - дак поворот даешь. -
А и едет татарин, да не оглянется.
Да и тут старой заревел во второй након:
Уж я верный богатырь, - дак я напуск держу,
Ты неверный богатырь, - дак поворот даешь. -
Да и тут татарин да не оглянется.

     Да и тут старой ругаться стал:
Уж ты, гадина, едешь, да перегадина!
Ты сорока, ты летишь, да белобокая,
Ты ворона, ты летишь, да пустоперая,
Пустопера ворона, да по загуменью!
Не воротишь на заставу караульную,
Ты уж нас, молодцов, видно, ничем считашь? -

     Кабы тут-де татарин поворот дает,
Отпустил татарин да нынь сера волка,
Отпустил-то татарин да черна выжлока,
Да с права он плеча да он воробушка,
Да с лева-то плеча да бела кречета.
- Побежите, полетите вы нынь прочь от меня,
Вы ищите себе хозяина поласкове,
Со старым нам съезжаться - да нам не брататься,
Со старым нам съезжаться - дак чья божья помочь. -

     Вот не две горы вместе да столканулися, -
Два богатыря вместе да тут соехались,
Да хватали они сабельки нынь вострые,
Да и секлись, рубились целы суточки,
Да не ранились они, не кровавились,
Вострые сабельки их да изломалися,
Изломалися сабельки, исщербилися;

     Да бросили тот бой да на сыру землю,
Да хватали-то палицы боёвые,
Колотились, дрались да целы суточки,
Да не ранились они да не кровавились,
Да боёвые палицы загорелися,
Загорелися палицы, распаялися;

     Да бросали тот бой на сыру землю,
Да хватали копейца да бурзамецкие,
Да и тыкались, кололись целы суточки,
Да не ранились они, не кровавились,
По насадке копейца да изломалися,
Изломалися они да извихнулися;

     Да бросили тот бой на сыру землю,
Да скакали они нонь со добрых коней,
Да хватались они на рукопашечку.
По старому по бесчестью по великому
Подоспело его слово похвальное,
Да лева его нога да окользилася,
А права-то нога и подломилася,
И падал старой тут на сыру землю,
Да и ровно-неровно будто сырой дуб.

     Заскакивал Сокольник на белы груди,
Да и разорвал лату да он булатную,
Да и вытащил чинжалище, укладен нож,
Да и хочет пороть да груди белые,
Да и хочет смотреть да ретиво сердце.

     Кабы тут-де старой да нынь расплакался:
Ох ты ой есть, пресвята мать Богородица!
Ты почто это меня нынче повыдала?
Я за веру стоял да Христовую,
Я за церкви стоял да за соборные. -

     Вдруг не ветру полоска перепахнула, -
Вдвое-втрое у старого да силы прибыло,
Да свистнул он Сокольника со белых грудей,
Да заскакивал ему да на черны груди,
Да и разорвал лату да все булатную,
Да и вытащил чинжалище, укладен нож,
Да и ткнул он ему да во черны груди, -
Да в плече-то рука и застоялася.

     Тут и стал старой выспрашивать:
Да какой ты удалый добрый молодец? -
У поганого сердце-то заплывчиво:
Когда я у те был на белых грудях,
Я не спрашивал ни роду тя, ни племени. -

     Да и ткнул старой во второй након, -
Да в локте-то рука застоялася;
И стал-де старой да опять спрашивать:
Да какой ты удалый добрый молодец? -
Говорит-то Сокольник да таковы речи:
Когда я у те был на белых грудях,
Я не спрашивал ни роду тя, ни племени,
Ты еще стал роды у мня выспрашивать. -

     Кабы тут старому да за беду стало,
За великую досаду да показалося,
Да и ткнул старой да во третей након, -
В заведи-то рука да застоялася;
Да и стал-то старой тут выспрашивать:
Ой ты ой еси, удалый добрый молодец!
Да скажись ты мне нонче, пожалуйста:
Да какой ты земли, какой вотчины,
Да какого ты моря, коя города,
Да какого ты роду, коя племени?
Да и как тя, молодца, именем зовут,
Да и как прозывают по отечеству? -

     Говорит-то Сокольник да таковы речи:
От того же я от камешка от Латыря,
Да от той же я девчонки да Златыгорки;
Она зла поленица да преудалая,
Да сама она была еще одноокая. -

     Да скакал-то старой нонь на резвы ноги,
Прижимал он его да ко белой груди,
Ко белой-де груди да к ретиву сердцу,
Целовал его в уста да нынь сахарные:
Уж ты, чадо ли, чадо да мое милое,
Ты дитя ли мое, дитя мое сердечное!
Да съезжались с твоей мы ведь матерью
Да на том же мы на чистом поле,
Да и сила на силу прилучилася,
Да не ранились мы, не кровавились,
Сотворили мы с ней любовь телесную,
Да телесную любовь да мы сердечную,
Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили;

     Да поедь ты нынь к своей матери,
Привези ты ее в стольно-Киев-град,
Да и будешь у меня ты первый богатырь,
Да не будет тебе у нас поединщиков. -
Да и тут молодцы нынь разъехались.

     Да и едет Сокольник к своему двору,
Ко своему двору, к высоку терему.
Да встречат его матушка родимая:
Уж ты, чадо ли, чадо мое милое,
Уж дитя ты мое, дитя сердечное!
Уж ты что же едешь не по-старому,
Да и конь-то бежит не по-прежнему?
Повеся ты держишь да буйну голову,
Потопя ты держишь да очи ясные,
Потопя ты их держишь да в мать сыру землю. -

     Говорит-то Сокольник да таковы речи:
Уж я был же нынче да во чистом поле,
Уж я видел стару коровушку базыкову. -
Говорит-то старуха да таковы речи:
Не пустым старой да похваляется, -
Да съезжались мы с ним да на чистом поле,
Да и сила на силу прилучилася,
Да не ранились мы, не кровавились,
Сотворили мы с ним любовь телесную,
Да телесную любовь да мы сердечную,
Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили. -

     А и тут Сокольнику за беду стало,
За великую досаду показалося,
Да хватал он матушку за черны кудри,
Да и вызнял он ее выше могучих плеч,
Опустил он ее да о кирпищат пол,
Да и тут старухе смерть случилася.

     У поганого сердце-то заплывчиво,
Да заплывчиво сердце, разрывчиво,
Подумал он думу да промежду собой,
Да сказал он слово да сам себе:
Да убил я теперя да родну матушку,
Да убью я поеду да стара казака,
Он спит нынь с устатку да с великого. -

     Да поехал Сокольник в стольно-Киев-град,
Не пиваючись он да не едаючись,
Не сыпал он нынче плотного сну;
Да разорвана лата нынь булатная,
Да цветно его платье все истрепано.
Приворачивал он на заставу караульную, -
Никого на заставе не случилося,
Не случилося нынь, не пригодилося.
Спит-то один старой во белом шатру,
Да храпит-то старой, как порог шумит.

     Соскакивал Сокольник да со добра коня,
Заскакивал Сокольник да во бел шатер,
Да хватал он копейце да бурзамецкое,
Да и ткнул он старому во белы груди;
По старому-то по счастью да по великому
Пригодился ли тут да золот чуден крест, -
По насадке копейце да извихнулося;

     Да и тут-де старой да пробуждается,
От великого сну да просыпается,
Да скакал старой тут на резвы ноги,
Да хватал он Сокольника за черны кудри,
Да и вызнял его выше могучих плеч,
Опустил он его да о кирпищат пол,
Да и тут-де Сокольнику смерть случилася;
Да и вытащил старой его вон на улицу,
Да и руки и ноги его он оторвал,
Рассвистал он его да по чисту полю,
Да и тулово связал да ко добру коню,
Да сорокам, воронам да на расклёванье,
Да серым-де волкам да на растарзанье.
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Как во славном-то было граде Киеве
================
     Как во славном-то было граде Киеве,
Управлял-княжил да Владимир-князь,
Поставил он стражу охранять град Киев -
Удалых троих да богатырей.

     Во главе их был да Илья Муромец,
Были друзья его по оружию:
Добрынюшка Никитич млад да Алеша сын Поповича,
Еще были братья да Долгополые,
Лука да Матвей, дети Петровичи,
Поваром-то был Мишка да Торопанишко,
Он чашки-ложки мыл да поворёночки.

     Дружно жила застава караульная,
Берегли строго стольный Киев-град,
Никто заставу мимо не прорыскивал.

     Во едино утро было ранёшенько,
Проскакал заставу да злой разбойничёк,
Удалой исполин Сокольничёк.
Едет полем он да забавляется:
Из лука стреляет да в чисто небушко -
Его стрелка земли да не касается,
Подбирает он да своевременно.

     На левом колене стоит чернилица,
На правом колене лежит бумажечка,
Да и пишет он да скору грамотку.

     Всегда первым старой Илья да просыпается,
Да и смотрит он в трубушку подзорную.
Видит: в поле будто как бы дым валит,
Дым валит да столбом стоит.

     Старой Илья будит всех: Да встать пора бы вам,
Вставать пора да разбужатися,
Ключевою водою да омыватися,
Полотенцем белым утиратися! -

     Посылает старой Добрынюшку Никитича,
Он роду будет знатного, умеет встретиться,
Встретиться да и совет держать.

     Поскакал Добрыня на коне своём,
Нагоняет в поле гордого Сокольника.
- Уж ты гой еси, да добрый молодец!
Откуда ты да к нам пожаловал?
Какого ты да роду-племени?
Чтоб достойно тебе честь воздать. -

     А Сокольник ему ответ держит:
Что-де вами старой подменяется,
Самому ему со мной да делать нечего. -
Да(й) дал Добрыне тяпыша,
Да вдобавок еще олабыша,
Да(й) выпал он из седла на землю.
Едва собрался на коня сести,
С горем явился к стану да караульному.

     Тут-то старому да за беду стало,
За велику досаду да показалосе.
Привести приказал да коня буйнаго,
Укрепить на нем седло казацкое.
- Не успеете вы в котле обед сварить -
Привезу голову я басурманскую. -

     Видели старого, как в стремена вступил,
Но не видели его в поле, как скакал.
Нагнал в поле да зла разбойника,
Поносить начал его словами бранными:
Что ты кичишься, ворона да пустопёрая? -

     И сразились они копьями булатными
А во чистом поле, да во раздольице.
Да и бились-дрались они трое суточки,
И не ранились они, не кровавились,
Поломались у них да колья острые.

     Тут схватились они да врукопашную -
Одолел да Сокольник старого,
Хочет пороть да его груди белые.

     Да призвал Илья в помощь Богородицу -
Тут у старого втрое силы прибыло,
Опрокинул под себя Сокольника,
Приступил пороть его груди белые,
Но рука старого остояласе,
Уткнуть Сокольника не дало.

     И начал его старой упрашивать:
Какого ты роду будешь, племени? -
А Сокольник ему да и ответ держит:
Когда я был на твоей груди,
То не спрашивал роду-племени
Да какого ты отца-матери. -

     Тут старой ему удар еще нанес,
Но опять рука его да остояласе.
И снова просит он опять Сокольника:
А скажи ты мне об отце да матери. -

     Тут Сокольник слово да вымолвил:
Я родился от матери Златыгорки. -
И старой Илья признал его своим сыном.
На том познании они да помирилися.

     Но Сокольник замыслил дело злое тут
И вернулся к матери с донесением:
Что я видел в поле коровушку базыкую
И тебя зовет ****кой, а меня вы****ком. -

     Да и мать ему дала такой ответ:
Не пустым-то старой да похваляется -
Была поступка да молодецкая. -
За сие он и убил тут мать свою
И решился убить еще отца старого Илью,
Да не позволил Бог да совершить сего.

     Сошлись они снова да во чистом поле,
Победил-то старой тогда Сокольника
Да сказал ему да таковы слова:
Не успел ты скопить да силу исполинскую,
Выехал дратися на седьмом годку,
А кабы выехал ты да лет семнадцати,
То бы не было тебе да поединщика. -

     Но не написано было судьбою старому
Смерть принять да во чистом поле.
Да однажды ехали они, три богатыря,
Увидали гроб новый на распутии
И начали в нем да примерятися.

     Добрыня, Алеша ложились впервые -
Неудобен пришелся им гроб новыи.
Последним лег да Илья Муромец -
И вдруг на гроб да крышка накрылася,
И обручи железные утвердилися,
Рассекать их стали острыма саблями,
А они с каждым ударом прибавляются.

     И сказали они тогда старому:
Не можем помочь тебе, Илья Иванович. -
Так старому смерть тогда случилася.
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Недалеко от города от Киева.
================
     Недалеко от города от Киева
Тут стояли на заставы богатыри:
Во-первых, стоял казак да Илья Муромець,
Во-вторых, Дунай да сын Ивановиць,
Во-третьих, стоял Добрынюшка Никитиць,
Во-четвертых-то, Олешенька Поповиць.

     По утру раным-ранешинько,
По восходу было красна солнышка,
Выходил Илья Муромець вон на улицю,
Смотрел он во все стороны в трубочку подзорную.

     - У нас все же-де во поле по-старому,
А в зеленых у нас лугах не по-прежному -
Как заехал к нам удалый добрый молодець,
Уж он топчет нашу травоньку шелковую
И ломат он наши яблони кудрявые.
Конь-ёт под ним вот, как лютой змей,
Сам он на коне-то, как лютой зверь.
У его же три утехи, три великие:
Впереди его бежит черной медведь,
Позади его бежит борзой выжлочек,
На правоем плече воробей сидит.
Со своими он утехами потешается. -

     Заходил тут Илья да во белой шатёр,
Говорил он тут Олёшеньки Поповицю:
Поезжай-ко ты, Олёшенька Поповицев,
Поезжай-ко ты к удалу добру молодцу,
С прашивай-ко ты удала добра молодца,
Которого он города, коей земли,
Он которого отца, коей матушки. -

     Поехал Олёшенька Поповицев,
Он поехал к удалу добру молодцу.
Доезжает тут Олёша в зелены сады,
Заревел Олёша громким голосом:
Ах ты ****ь, ты ворона пустопёрая,
Зачем ты залетела не спрося в зелены сады
И мнешь нашу травоньку шелковую,
И ломашь наши яблони кудрявые? -

     Заревел тут Сокольник громким голосом -
И падат у Олёши конь наокорочь.
Подъезжает тут удалый добрый молодець
Ко тому ли ко Олёши ко Поповичу,
Схватил он тут Олёшу за русы кудри,
Сбросил он Олёшу на сыру землю,
Наклескал его по жопе по-робецьему,
Приговариват удалый добрый молодець:
Возьму я Илью к себе в прикашчики,
Возьму я Дуная к себе в писари,
А Добрыню я возьму к себе в конюхи,
А тебя, Олёшу, - чашки-ложки мыть. -

     Поехал Олёша ко белым шатрам,
Говорит тут Олёша Илье Муромцю:
Не сказыват удалый добрый молодець,
Не сказыват ни родины, ни отчины,
Тебя, Илью, он хочет взять в прикашчики,
Дуная-то взять к себе в писари,
Добрыню-то взять к себе в конюхи,
А меня, Олёшу, - чашки-ложки мыть. -

     Это слово Ильи за беду стало,
За беду, за досаду показалося.
Выходил старой тут на улицу,
Прикликал он к себе коня доброго,
Седлал он, уздал коня доброго:
Седлает Илья седло черкасское,
Подстегиват двенадцять подпруг шелковых,
Тринадцату кладет чересхребетную,
Не ради басы - да ради крепости,
Ради прелести лошадиноей,
Не оставил бы меня добрый конь во чистом поле.

     Берет он с собой палицю буёвую,
Берет с собой копейцё бурзомецькое,
Берет он с собой саблю вострую.
Отправлялся Илья к добру молодцю.
Подъезжает к добру молодцю, недалече уж.

     Отпускает удалый добрый молодець
От себя три утехи три великие:
Едет, - говорит, - собака ярыжлива,
Надо будет с ним поотведаться. -

     Заревел Илья громким голосом:
Эй ты, удалый добрый молодець,
Ты какого городу, какой земли,
Какого отця, какой матушки? -

     Заревел тут Сокольник громким голосом -
Падат у Ильи конь наокорочь.
Бьет Илья коня по тучным ребрам:
Ах ты волчья сыть, травяной мешок,
Не слыхал ли ты крыку богатырского,
Не слыхал ли ты шипу соловьиного?»

     Разъехались удалы добры молодцы
(на друг дружку),
Палицами буёвыми билися.
Долго ли бились, коротко ли -
Палки в руках загорелися,
Никоей никоего не ранили,
Не ранили, не окровавили.

     Кололися они копьями вострыма -
По насадкам копья извернулися,
Никоей никоего не ранили,
Не ранили, не окровавили.

     Секлись они саблями вострыма -
Все сабли у них исчербилися
(друг о дружку),
Никоей никоего не ранили,
Не ранили, не окровавили.

     Сбились они со добрых коней,
Схватились крепким боем врукопашную.
Долго ли билися, коротко ли -
Никоей никоего не ранили,
Не ранили, не окровавили.

     У Ильи нога права подвернулася
(как-то),
И бросил Сокольник Илью на сыру землю,
Садился Сокольник на белы груди,
Вынимает из кинжалища булатен нож,
Расстегивает пуговки вальячные,
Разворачивает латы булатные.

     Взмолился Илья Божьей матери:
Стоял я за веру православную
И за дом Божьей матери,
А теперь доставаюсь на поруганье
Идолищу поганому! -

     У Ильи вдвое силы прибыло,
И сбросил Сокольника со могучих плець,
И сел ему на белы груди,
Вынимает из кинжалища булатен нож,
Расстегивает пуговки вальячные,
Разворачивает латы булатные,
Заносит нож во первой након,
Хочет пороть груди белые,
Смотреть на его ретиво сердце -
В заведи рука остоялася.

     И спрашиват удала добра молодця:
Ах ты, удалый добрый молодець,
Какого ты города, какоей земли,
Какого отца, какой матушки? -
Говорил тут Сокольник таковы слова:
Я сидел бы у тебя на белых грудях,
Смотрел бы у тебя ретиво сердцё,
Не спрашивал бы ни родины, ни отчины».

     Занес Илья нож во второй након -
В локтю рука остоялася.
Спрашиват Илья добра молодца:
Ах ты, удалый добрый молодец,
Какого ты города, какоей земли,
Какого отца, какой матушки? -
Говорит тут Сокольник таковы слова:
Я сидел бы у тебя на белых грудях,
Смотрел бы у тебя ретиво сердце,
Не спрашивал бы ни родины, ни отчины.

     Занес Илья нож во третёй након -
В плече рука остоялася.
(Опять не может убить!)
Спрашиват Илья добра молодця:
Что ты, удалый добрый молодець,
Какого ты города, какоей земли,
Которого отца, коей матушки? -

     Говорит тут удалый добрый молодець:
От того же я от моря, моря синего,
От того же я от каменя от Латыря,
От тоей паленици приудалыя,
Я от матушки от Латыгорки. -

     Говорил тут Илья Муромець:
Был я у каменя у Латыря,
Был я у матушки Латыгорки,
Жил я там ровно три месяця.
Видно, ты будешь мне сын, а я - твой отец. -

     Встал тут Илья со белых грудей,
Взял он его за белы руки,
Встали они на резвы ноги
(поцеловались!),
Разъезжалися да распрощалися.
Поехал Илья во белы шатры,

     А Сокольник поехал к родной матушке.
Приехал Сокольник к родной матушке,
Спрашивает мать его родимая:
Не видал ли, говорит, старого на поли -
Говорит тут Сокольник таковы слова:
Видел, грит, собаку ярыжливу,
Тебя зовет ****ью, меня вы****ком. -

     Бросил мать о середу кирпичату,
На одну ногу стал, за другу розорвал.
А самому 12 лет, - непобедимый был.

     Поехал он назад к Илье Муромцю,
Натягиват он свой тугой лук,
Кладет он туда калену стрелу,
И сам ко стрелы приговариват:
Не падай ты ни на воду, ни на гору,
А падай Ильи во белы груди,
Разбей ему груди белые,
Сомешай ему кровь со печенью! -

     Разлетелася стрела во белы шатры
И пала Ильи во белы груди,
А пала ему в крест серебряной,
Крест серебряной в полтора пуда.

     Стрела Илью когда хлопнула,
Выскакивал Илья вон на улицу
В одних чулочках, без чоботов,
В одной рубашке, без пояса.

     Наехал Сокольник по белым шатрам
Илью посмотреть еще мертвого.
Схватились они с Ильей Муромцем,
И тут Сокольнику и смерть пришла.
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Недалёко от города от Киева.
================
     Недалёко от города от Киева
А стоит ле триццеть три богатыря.
А пасли-стерегли они да стольней Киев-град.

     Во первых-от, у их был да стар козак,
Во-вторых, - у их Добрынюшка Микитич блад,
Во-третьих, - у ех Дунай да сын Иванович,
Во-четвёртих-то, - Самсон да сын Колыбанович,
А во пятых, - Олёшенька Попович блад,
Во шестыих, - два брата да Долгополыех,
Долгополы два брата полонённые.
Как ина братья вся была схожея.

     Отаманом да был стар козак,
Податаманьём - Добрынюшка Микитич блад,
А во писарях был Дунай да сын Иванович,
А во поварах Самсон был да Колыбанович,
А во конюхах - Олёшенька Попович блад.

     Поутру-то, ле утру ле было раному,
На зачине тут было да свету белого,
На подъёме тут было да красна солнышка,
А старой-от козак пробуждаетца,
Клюцевой водой да старой умываетца,
Полотёнушком старой обтираетцэ.
Одеваёт ступеньца на босу ногу,
Надеваёт кунью шубу на онно плечо,
Надёвает ле колпак на онно ухо,
А выходит старой да вон на юлецю.

     Как глядел-насмотрел на все стороны,
В мороку в туман и нынь худо видитцэ:
То ле летит блад ясен сокол,
То ле едет там удалой доброй молодец.
Едет винно собака потешаетцэ:
Впереди его, собаки, да бежит серый волк,
Позади его, собаки, да звери всякии,
На правом-то плече сидит ясен сокол,
На левом-то плече дак сидит бел кречёт.
Едет, винно, собака да потешаетцэ:
Подверьх он стрелочку постреливат,
Кабы на пол ту стрелку не юраниват,
Он в руки возьмёт - пламё мечетца,
А вокруг-то повернёт - искры сыплютцэ.
Кабы едёт собака да потешаитцэ:
На правом-то колени держит гумажечку,
Он гумажечку держит да гербовой лист.
На левом-то колени держит чернильницю,
Во руках-то держит перо ёрлиное,
Не того же орла да сизокрылого,
Да того ле орла сизокамьского,
А не тот был орёл - на лесу сидит,
А бы тот орёл - на корню сидит,
А гнездо-то он вьёт да на сер камень,
Он бы пищу достават из синя моря.

     Он бы пишет ёрлык да скорограмотку:
Я поеду, молодець, да в стольней Киев-град,
Я поеду, молодець, да там поздороватьцэ.
Я силушку всю во гресь стопчу,
Я бы князя там Владимира под мечь склоню,
Я бы матушку кнегиню с собой возьму. -

     А пометыват ёрлык ко заставы,
А старой-от берёт, во шатёр пошел,
Кабы будит дружину всю заговорьнюю:
Вы встаньте-ко, дружина заговорьная!
А будёт спать - стала пора вставать,
Ты вставай-ко, Добрынюшка Микитич блад,
Ты вставай-ко, Дунай сын Иванович,
А цитай етот ёрлык да скорограмотку,
Ка да щё у собаки есь написано,
Ка да щё у собаки напечатано. -

     Как цитает Дунай сын, россказыват:
Я поеду, молодець, да в стольней Киев-град,
Я поеду, молодець, там да поздороватьцэ,
Я бы силушку хочу да всё во гресь стопчу,
Я кнезя ле Владимира под мечь склоню,
Кабы матушку кнегину да то с собой возьму. -

     А на ето старой да осержаетцэ,
Выбирать он стал, кого в сугон послать:
А послать нам Олёшу Поповиця -
А Олёша Поповичь роду невежлива,
А невежлива сам роду да не оцеслива,
Кабы роду-то Олёша поповьского.

     А послать-то ле двух-то братьев Долгополыих,
Долгополыих-то братов полонённыих же, -
А от не нашей земли они, неверьные,
А доспеют бы изменушку великую.

     А послать ведь Добрынюшку Микитичя -
Кабы тот ле детинка роду вежлива,
Да вежлива детинка роду, оцеслива. -

     А не видели поездки да молодецькое,
А увидели: Добрынюшка на коня скочил,
На коня-то он скочил да в струмена ступил.
А увидели: да во поле курева стоит,
Курева стоит, да дым столбом валит.

     Нагонил-натоптал скоро-наскоро:
А какой же ты ле едёшь богатырь же?
Есле русьской богатырь, то поворот даю,
Есле не русьской богатырь, да я напус держу. -
(Сзади хочет ехать.)

     А на третье раз да как ругатьцэ стал:
Ты кака летишь ворона да пустопёрая,
Да кака же сорока позагубиста? -
А оттуль же молодец поворот даёт.
Кабы дает Добрынюшке по тяпышу,
А прибавил бы Добрыни по алабышу,
А едва ле Добрыня на коне сидит,
А оттуле Добрынюшка поворот даёт.

     А увидел старой казак Илья Муровец -
А бы едет Добрыня да не по-старому,
А сидит он на коне да не по-прежному.

     Осержаётцэ старой да сам срежаетцэ:
Не сварить вам без меня пивна котла -
Привезу вам голову вам тотарьскую! -

     Как отправилса старой казак Илья Муромец,
Нагонил-натоптал скоро-наскоро:
Ты какой же нонь едёшь за богатырь же?
Есле русьской богатырь, да я поворот даю,
А не русьской богатырь, да я напус возьму. -

     А на третье ле раз ругатьцэ стал:
Ты кака летишь ворона да пустопёрая,
Да кака летишь сорока да позагубиста?
Ты ницем зовешь нас, тридцеть богатырей! -
А оттуль молодець да поворот даёт.

     Кабы съехались два удалых добрых молоцца,
Кабы секлись сабельками вострыми -
А сабельки-те у их прищербалисе.
А тыкались копейцами бурзамеческими -
А копейца у их да извихалисе.
А соскакивали робята да со добрых коней,
А хватались робята да в охабоцьку,
Кабы биелись-боролись да трое суточьки -
А пробиели они до колен землю?.

     По бесчесью тут да по великому
У старого-то права рука да промахнулась,
А лева-то нога да прокатилась.
Кабы пал старой на матушку сыру землю.
А садился Соколик на белы груди,
Он и хоцёт пороть да груди белые,
Он и хоцёт смотреть его ретиво серццё.

     А взмолилса старой дак да Господу Богу:
Пресвета ти ли мати Богородиця!
А стоел я за веру за Христовую,
Я держалса того креста распятого,
А повыдала поганому Издолищу,
Ты повыдала ему дак на руганьицё! -

     У старого вдвоё да силы прибыло,
Он скакал со матушки сырой земли,
А взметал-то Сокольника на матушку,
А на матушку метал его на сыру землю,
А садилса ему он да на черны груди.
Замахнулса пороть его черны груди,
Посмотреть он хотел его ретиво серьцё -
Застоялась у старого во плече рука.

     - А скажи е-то удалой доброй молодець,
Откуль идёшь, да откуль едешь же,
Ты какого отця да какой матери? -
Говорил е удалой да добрый молодець:
Не роздражай меня, удалого,
Ты пори скоро мои да груди черные,
Посмотри моё ты ретиво серьцё. -

     Замахнулся старой дак во второй након -
Застоелась у его дак во локтю рука.
- Ты скажи-ко, удалой да доброй молодец!
Ты какого отця да какой матери? -
- Я сидел когдэ у тя на белых грудях,
Я не спрашивал роду у тя, не племени,
Я отця не спрашивал, не матере,
Ты пори скоре да груди черные,
Ты смотри моё да ретиво серьцё. -

     Замахнулсэ старой да во третей након -
Застоелась у старого да в заведи рука.
- Ты скажи-ко, удалой доброй молодец,
Та какого отця да какой матери,
Ты откуль нонь идёшь да откуль правишь? -
- Я иду, молодець, да от синя моря.
Кабы матушка моя да Златыгорка,
А Златыгорка она да полениця же,
Полениця она да преюдалая. -

     А соскакиват старой да со черных грудей,
А хватал его, молоцца, за белы руки,
Целовал бы его он в уста сахарные:
А твоя ле матерь ****ка,
А бы то, молодець, есь ты выбледок,
А любиемой ты мой ноньце сын же веть.
Ты поедь-ко, удалой да доброй молодець,
Привези матушку родимую,
Окрестим-приведём в веру Христовую,
А не будёт тебе в поле поединщика. -

     А разъехались удалы да добры молоццы,
А приехал как молодець ноньце к матушке:
А ты ой еси, матушка родимая!
А бы ездил-ходиел во чистом поле.
Я бы видил собаку серу седатую,
Он зовёт тебя да, право, ****кой,
А меня-то кличет да выбледком. -

     Говорит его ле матушка родимая:
Не пустым-то молодець похваляетцэ.
Я ле тут матушка родимая. -
Он хватил ле за косы женьские долгия,
А метал-то он ей о кирпищет пол,
А давал он ей тут да скору смёрточку.

     Погонил на тот, право, белой шатёр,
А бы ткнул копьём да во белой шатёр,
Он бы ткнул старому во белы груди.
У старого на груди был бы чуден крест,
А попало ему, право, в чуден крест.

     Просыпаетцэ старой дак скоро-наскоро,
Выбегаёт старой да вон на улецю,
Он хватил Сокольника за буйну главу -
Он оторвал да тут буйну главу,
А бы туловище отвёз он во чисто поле,
А бы воронам да на граеньицё,
А зверям бы его да на тасканьицё.
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Недалёко от города от Киёва.
================
     Недалёко от города от Киёва,
Недалёко ли во чистом поле? - за двенадцать верст,
Тут стояла застава богатырская,
Тут стояло тут тридцать удалых добрых молодцев,
Тут стояло тридцать могучих богатырей.
Уж набольший их был да, право, стар казак,
Стар казак Илья Муромец.

     Выезжал Сокольник во чисто полё,
Ездит на полях у города у Киева,
Не приворотил к заставе богатырскоей,
Не спросился славныих богатырей.

     Ездил Сокольник по чисту полю,
Своими утехами забавляется:
Подкидывает свою палицу буёвую,
Палица была девяносто пудов,
На полёте-то палочку подхватыват,
На землю ей не ураниват;
Из туга лука стрелочку постреливат,
На землю ее не ураниват,
На полете стрелочку подхватыват.

     По праву руку бегат черной медведь,
По леву руку бегат серый волк,
На правом плече сидит млад ясён сокол,
На левом плече - млад сиз орел,
На головушке сидит черный кречеток заморской.

     Вставал Илеюшко по утру по раннему,
Вот он брал трубочку подзорную,
Выходил он в одну улочку,
Заходил на заставу богатырскую,
Смотрел Илья да на все стороны.
Смотрел в сторонку подшелонную -
Стоят леса темные, дремучие;
Смотрел в сторону подзападную -
Под западной сторонушкой грязи черные, болота зыбучие;
Смотрел в сторонушку подглубничную -
Под глубничной сторонкой снежны горы непроходимые;
Смотрел в сторонку подсеверную -
Под северной сторонушкой стоят сини моря Вохлынские,
Стоят сини моря Вохлынские, Ледовитый океан.

     Смотрел в сторонку подполуночну -
Тут стоят ледяны горы непроходимые;
Смотрел в сторонку подвосточную -
Под восточной сторонкой стоят горы превысокие,
Стоят горы превысокие, места претемные;
Смотрел в сторонку подобедничную -
В подобедничной сторонке стоят поля зеленые;
Смотрел в сторону теплую подлётную -
В подлётной сторонке стоит славный Киев-град,
По чистым полям ездит Издолище поганое.

     Тогда стар казак зашел да на заставу богатырскую,
Разбудил всех молодцов-богатырей:
Проспали мы: Издолище поганое
Ездит по чистым полям по киевским. -
Сказал стар казак Илья Муромец:
Надо ехати проведати,
Снарядить Алешеньку Поповича! -
(Худяшший такой был, малосильный!)

     Уж как стал Алешенька сряжатися,
Стал Попович сподоблятися.
Выходил Алешенька на улицу,
Обуздал коня уздечкою тасмяноей,
Оседлал седёлышком зеркальчатым,
Во седёлышко клал плотны потнички,
На потнички стелил он мягки войлочки,
Застегивал у седла двенадцатую подстеголенку,
Метал тринадцатую через сильну степь,
Через сильну степь лошадиную:
Это не ради басы - ради крепости,
Не оставил чтобы конь меня в чистом поле. -

     На коня вскочил, в стремена ступил,
Поехал Алешенька ко Издолищу.
Подъезжает, ругает речьми непотребными:
Ах ты Издолище, сорока белобокая,
Ты, ворона пустопёрая,
Уж ты ездишь мимо заставы богатырскоей,
Нас, богатырей, ничем зовешь,
Нас, богатырей, ни во что кладешь! -
Едет Сокольничек помимочок, ему не здравствует,
Своими утехами забавляется.

     Обгонил его Алешенька вокруг кругом,
Встречает Сокольничка, сам ругается:
Ты, сорока белобокая, ворона пустопёрая,
Едешь мимо нашей заставы богатырскоей,
Нас, богатырей, ничем зовешь,
Нас, богатырей, ни во что кладешь,
Не отдаваешь нам честь молодецкую! -
Едет Сокольник помимочок, ему не здравствует.

     Обгонил Алеша Сокольничка во третий раз,
Обгонил, опять ругается.
- Ты, сорока белобокая, ворона пустопёрая,
Едешь мимо нашей заставы богатырскоей,
Нас, богатырей, ничем зовешь,
Нас, богатырей, ни во что кладешь,
Не отдаваешь нам честь молодецкую! -

     Это Сокольничку не по уму пришлось,
Это Сокольничку не по разуму,
За великую досадушку показалося.
Подгонил Сокольничек ко Алешеньке,
Схватил его за черны кудри,
Вытащил его из седёлышка,
На жопу положил два отяпышка,
На отяпышки положил два олабушка
(четыре раза хлопнул!) -
Алеша и встать не смог.

     Еле-еле взобрался на добра коня
И поехал на заставу богатырскую.
Вышел стар казак из заставы,
Смотрит он на Алешеньку Поповича:
Уж как едет Алеша не по-старому,
Не по-старому едет, не по-прежнему,
Он лягается на коне, как худа ворона.

     Зашел старой казак на заставу богатырскую:
Не надо было посылать Алешеньку Поповича,
Алешенька ведь роду он поповского,
Он поповского роду, собачлива,
А надо было посылать Добрынюшку Микитича.
У Добрыни отец был Никита Романович,
Он ведь роду был-от вежлива, вежлива роду, очестлива,
Умел с людьми сойтись, съехаться,
Умел людей именём назвать
И величать из отечества.
И Добрынюшка Микитич роду вежливого. -

     Стал Добрынюшка сряжатися,
Микитич-бат сподоблятися,
Срядился он скоро-наскоро,
Выходил он вон на улицу,
Обуздал коня уздечкою тасмяною,
Обседлал его седёлышком зеркальчатым,
Во седёлышко клал плотны потнички,
На потнички стелил мягки войлочки,
Застегивал двенадцатую подстеголенку,
Метал тринадцатую через сильну степь,
Через сильну степь лошадиную:
Не ради басы - ради крепости,
Не оставил чтобы конь да во чистом поле.

     На коня садился Добрыня, в стремена ступил,
Не видали поездки молодецкоей,
Не видали побежки лошадиноей,
Только видят: в поле курева стоит,
Из ушей пар столбом валит,
Из ноздрей искры сыпом сыплются,
Изо рту пламя-огонь столбом стоит.

     Подгонил Добрынюшка к Сокольничку,
Обгонил его вокруг-кругом,
Соскочил Добрыня со добра коня,
Снял он шапочку-пуховой колпак,
Еще кланяется понизёшенько:
Здравствуешь, удалый добрый молодец,
Коя ты села, коя города,
Какого роду, какой племени,
Какого отца, которой маменьки,
Как тебя, молодца, именём назвать
И величать тебя из отечества? -
Едет Сокольничек помимочок, ему не здравствует.

     Заскочил Добрыня на добра коня,
Обгонил Сокольничка вокруг-кругом,
Соскочил со добра коня,
Снял он шапку-пуховой колпак,
Еще кланяется понизёшенько:
Здравствуешь, удалый добрый молодец,
Коя ты села, коя города,
Какого роду, какой племени,
Какого отца, которой маменьки,
Как тебя, молодца, именём назвать
И величать тебя из отечества? -

     Сокольничек едет помимочок, не разговариват.
Тогда заскочил Добрыня на добра коня,
Обгонил Сокольничка вокруг-кругом.
Стретаетсе ему во третий раз.
Снял он шапочку-пуховой колпак,
Еще кланяется понизёшенько:
Здравствуешь, удалый добрый молодец,
Коя ты села, коя города,
Какого роду, какой племени,
Какого отца, которой маменьки,
Как тебя, молодца, именём называть
И величать тебя из отечества? -

     Тут сказал ему Сокольничек:
Я не спрашивал вас ни отца, ни матери,
Я не спрашивал ни роду, ни племени.
Только надо мне поединщичка,
Старого казака Илью Муромца».

     Тогда заскочил Добрыня на добра коня,
Приехал на заставу богатырскую:
Что Сокольничем со мною не здоровался,
Только просит он, Сокольник, поединщичка,
Стара казака Илью Муромца. -

     Тут и стал Илеюшка сряжатися,
Стал сряжаться, сподоблятися,
Снарядилсе Илейко скоро-наскоро,
Обуздал коня уздечкою тасмяною,
Обседлал коня седёлышком зеркальскиим,
Во седелышко клал плотны потнички,
На потнички стелил мягки войлочки,
Застегивал у седла двенадцатую подстеголенку,
Метал тринадцатую через сильную степь,
Через сильну степь лошадиную:
Не ради басы - ради крепости,
Не оставил чтобы конь во чистом поле.

     И поехал тогда Илеюшка в стольный Киев-град:
Надо, надо мне-ка покаяться,
Надо, надо мне с души грехи снести,
Может статься - убьют меня. -

     Покаялся Илейко, распростился с князем и с княгинею,
Тогда уехал на заставу богатырскую,
Распростился со богатырями.
Как сказал Илейко таково слово:
Коли убьют меня, - схороните во матушку во сыру землю. -
Распростился он, садился на добра коня,
Погонил он в чисто поле к Сокольничку.

     Не гора с горой скатается -
Богатырь с богатырем съезжаются.
Ухватили они по палице буёвоей,
Начали один другого бить палицами буёвыми.
От рук их палочки загорелися,
По насадочкам извихлялися -
Бросали они палочки на матушку сыру землю.

     Схватили тогда по копейцу бурзомецкому,
Начали драться кольями бурзомецкими.
Дрались они копьями бурзомецкими.
От рук у их копеицы загоралися,
По насадочкам извихлялися -
Бросили они их на матушку сыру землю.

     Схватили они по сабельке по востроей,
Нещерблены, некровавлены,
Начали рубиться саблями вострыми.
От рук их сабельки загорелися,
С носка до пяты исщербалися,
По насадочкам извихлялися -
Бросили их на матушку сыру землю.

     Соскочили тогда со добрых коней на матушку сыру землю.
Схватились в рукопашный бой.
Дрались они, промесили матушку сыру землю до колена.
У старого права нога да прокатилася,
Лева рука да прохватилася -
Улетел старой на матушку сыру землю.

     Взлетел Сокольничек ему на белы груди,
Вытащил чинжалище, булатен нож,
Хочет распороть у старого белы груди,
Вытащить лёгка, печень и ретиво сердцо,
Предать старого злой смерти.

     Тогда взмолился старой Богу Господу:
За что выдали меня поганому татарину на поруганье?
Стоял я сорок лет за церкви за соборные,
Стоял за веру за крещеную,
За пресвяту я Божью матерь Богородицу
И за всю силу небесную,
Стоял я за тех младенцев троелётныих,
За тех девиц сорокалётныих,
Не выдавал поганым татарам на поруганье. -

     Вдруг у старого силы прибыло.
Схватил Сокольника за черны кудри,
Свистнул его с себя на сыру землю,
Взлетел ему на белы груди,
Вытащил чинжалище булатен нож,
Хочет у него распороть белы груди,
Вытащить вон ретиво сердцо.
Замахнулся, хочет всадить ему булатен нож в белы груди -
В плече у его рука застоялася.

     Стал Илеюшка выспрашивать:
Кто ой еси, удалый молодец,
Коя села, коя города,
Какого роду, какой племени,
Как тебя именём назвать, величать по отчеству? -

     Говорит Сокольничек таковы слова:
Когда я сидел у тебя на белых грудях,
Я не спрашивал у тебя ни роду, ни племени,
Ни отца не спрашивал, ни матери,
Пори мои груди белые,
Тащи вон мое ретиво сердцо, лёгка и печень. -

     Во второй раз замахнулся старой казак Илья Муромец -
Во локтю у Ильи рука застоялося.
Опять старой стал выспрашивать:
Кто ой еси, удалый добрый молодец,
Коя села, коя города,
Какого роду, какой племени,
Как тебя именём назвать, величать по отечеству? -

     Говорит Сокольничек таковы слова:
Когда я сидел у тебя на белых грудях,
Я не спрашивал у тебя ни роду, ни племени,
Ни отца не спрашивал, ни матери.
Пори мои груди белые,
Тащи вон мое ретиво сердцо, лёгка и печень,
Представляй меня да злой смерти. -

     Третий раз замахнулся старой казак Илья Муромец -
В кисти рука застоялося.
Тогда стал он опять Сокольничка спрашивать:
Кто ой еси, удалый добрый молодец,
Коя села, коя города,
Какого роду, какой племени,
Как тебя именём звать, величать по отечеству? -

     Тогда сказал ему Сокольничек:
От того я от моря, моря синего,
От того я от камешка от Латыря,
От той от матушки Золотой горки. -

     Соскакивал старой на резвы ноги,
Брал Сокольничка за белы руки,
Ставил его на резвы ноги,
Целовал его в уста сахарные,
Называл его сыном любимыим.

     Говорит Сокольник таково слово:
Как ты мог меня прижить моей маменьке? -
- Я у твоей маменьки жил в таю три месяца,
Тут я тебя прижил, мой сын. -
Я съезжу, спрошу у маменьки,
Верно ли ты ею хвастаешь. -

     На коня скочил, в стремена ступил,
Погонил Сокольничек во своё место.
А старой казак поставил шатер белобархатный,
Лег спать с великого побоища,
Захрапел, как порог зашумел.

     Пригонил Сокольник ко свою месту.
Не приказывал коня, не привязывал,
Как бежал он в палаты белокаменны.
Повстречалась ему маменька родимая.

     Говорит Сокольник таковы слова:
Был я на полях на киевских,
Видел старого казака Илью Муромца,
Он тебя назвал ****ью, меня зовет вы****ком». -

     Не пустым старой похваляется:
Жил со мною в таю три месяца,
Тут тебя мне-ка прижил. -

     Схватил Сокольничек сабельку вострую,
Нещарблёну, некровавлену,
Срубил у матери буйну голову.
Схватил копейцо берзомецкое,
Как бежал он вон на улицу,
Как садился на добра коня,
Как он ехал во чисто? полё ко старому.

     Старой спит, как порог шумит.
Заскочил Сокольник в шатер белобархатный,
Ткнул старого копьем берзомецким в ретиво сердцо.
А у старого погодилсе на груди чуден крест -
В крест взошло копейцо и сломилося.

     Ото сну старой прохватился,
Соскочил старой на резвы ноги,
Как схватил Сокольничка за черны кудри,
Свистнул его в вышину поверх,
Поднял повыше дерева стоячего,
Чуть пониже облака ходячего,
Не подхватывал его на белы руки.
Пал он на матушку сыру землю, -
Тут Сокольничку смерть случилася.

     Поймал Сокольничкова коня старой казак,
Привязал Сокольничка к коню за хвост,
Пустил Сокольничка во чисто полё:
Езди, гуляй по чистым полям. -

     Тогда собрал свой белой шатер,
Склал в седёлышко зеркальское,
Вскочил старой на добра коня,
Сам поехал на заставу богатырскую.
Собрались тогда русские могучие богатыри
И поехали во стольный Киев-град.
Приезжали они в стольный Киев-град,
Сделал тогда князь им почестен пир,
Пировали они, столовали трое суточки.

     (Тогда и конец).
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Ой недалёко от города от Киева.
================
     Ой недалёко от города от Киева,
Ах, не далёко, не близко - да за двенадцать вёрст,
Стояла застава да богатырская,
Не велика, не мала - тридцать собогатырёв.
Они хранили-каравулили стольнёй Киев-град.
Тут не конной, не пешой не прохаживал,
Не рыскучой зверь да не пробегивал,
Не ясён сокол да не пролетывал,
А жил за старшего да Илья Муромец.

     Поутру вставал да он ранёшенько,
Умывается старой да ключевой водой,
Вытирается старой да полотеничком,
Богу молится да не по множеству,
Одевал козловы-те сапожки на белы чулки,
А кунью шубу да на плечи,
А пуховой колпак да на головушку.

     А брал он трубочку подзорную
И зрел-смотрел на все стороны:
На севере стоят да ледяны горы;
А еще зрит в сторону восточную -
На восточной стоят да леса темные;

     А еще зрит-смотрит в ту да южную -
А на юге там стоят луга зелёные;
А еще зрит-смотрит во сторону во западную -
А на западе стоит да поле чистое,
Поле чистое да все Куликово.

     Там славный Буян-остров, он шатается,
А не Саратовски там горы да воздымаются -
А ведь едет богатырь да забавляется:
Во руках держит да свой лук тугой,
Он стрелочку калёну да сам постреливат,
На лету ее подхватыват,
На землю ее да не ураниват.
На левом колене у его чернильница,
На его правом колене бумажечка.
А и пишет он арлык да скору грамоту,
Он подмётыват да ко белу шатру.

     Выбегат старой да он скорёшенько,
Брал он записочку легошенько,
Давал читать Добрынюшке Никитичу.
Где читал Добрыня, да усмехается:
А не идёт богатырь, да похваляетсе:
Уж я еду к вам в стольный Киев-град,
Пошуметь-пограметь да в стольном Киеве,
Я божьи церкви на дым спущу,
А церковны-те иконы на поплав воды,
А медны кресты я во грязь стопчу,
Владимира-князя под меч склоню,
Апраксию-княгиню за себя возьму,
Крупну силу да я повыбью всю,
Мелку силу я повыгоню,
Да Добрынюшку Никитича да во писари. -

     Закричал старой громким голосом:
А не время спать, да нам пора вставать,
Не от великого хмелю да просыпатися,
Не от крепкого сна вам разбужатися!
А кого же мы пошлём да за богатырем,
А кого же мы пошлём да за могучиим?

     А послать-то не послать Самсона да Колыбанова?
А Самсон-от Колыбанов роду да он сонливого,
Не за что он потерят дак буйну голову.
А послать-то не послать-то Мишку ле Турупанишка?
А Мишка Турупанишка роду ле да торопливого,
Не за что он потерят дак буйну голову.

     А послать-то не послать Алешеньку Поповича?
А Алешенька Попович роду заговорлива,
Не за что он потерят дак буйну голову.

     А послать-то не послать Добрынюшку Никитича?
А Добрынюшка Никитич роду вежлива,
А сумеет он с богатырем ведь съехаться. -

     А не видели, как Добрыня да на коня скочил,
А не видели, как Добрыня да в стремена ступил,
Только видели: в поле копоть стоит.
Где догнал Добрынюшка богатыря,
Он кричал ему да во первой након:
Если русский богатырь, да поворот держи,
А не русский богатырь, да я напус даю! -
А на это тут детина да не ослушался.

     А закричал Добрыня да во второй након:
Если русский богатырь, да поворот держи,
А не русский богатырь, да я напус даю! -
А на это тут детина да не ослушался.

     А кричал Добрыня да во третий након:
Если русский богатырь да поворот держи,
А не русский богатырь, да я напус даю! -
А на это тут детина да не ослушался.
А тут стал Добрынюшка ругатися:
А едешь, гадина, да перегадина,
А летишь, ворона да пустопёрая,
А летишь-машешься, сорока да загумённая.
А была у нас убайна коровка набозыкова -
По загуменьям коровина волочилася,
Алавиной корова да подавилася.
А верно те, собаке, да то же надобно. -
А на это тут детина да поворот дает,

     О да брал он Добрыню да за желты кудри,
А бросал его да на сыру землю,
А дал ему да тут по тяпышу,
А прибавил еще да по олабышу:
А поезжай, грит, ты назад да во белой шатер,
А скажи-ка старику да ты низкой поклон,
А что он вами, говнами, да заменяется:
Ему самому со мною да не поправиться. -

     А и едет Добрыня да не по-старому,
А и конь его бежит да не по-прежнему,
А повеся держит Добрыня да буйну голову,
Потопя его да очи ясные.
А-де стал старой Добрынюшку выспрашивать,
А Добрынюшку выспрашивать, его выведывать.
Видел в поле да я богатыря,
А шлёт он тебе да он низкой поклон,
А говорит, что он вами, говнами, да заменяется,
Ему самому со мною да не поправиться. -

     А завидело око да молодецкое,
А заслышало ухо да богатырское,
Расходились его плеча могучие,
Рассердилось его да ретиво сердцо:
Оседлайте мне да вы добра коня!
Уберите его да вы со трех цепей,
Укладите восемь подпружичек,
А девятую кладите да через хребётину.
А на шею кольчужечку серебряну,
А не ради красы дак молодецкоей,
А ради крепости да богатырскоей,
А чтобы не оставил добрый конь да во чистом поле.
А не успеете вы щей котла сварить -
А привезу я вам погану да буйну голову,
На погаленье вам дам, на поруганье! -

     А не видели, как старой да на коня вскочил,
А не видели, как он да в стремена вступил,
А только видели: в чистом поле копоть стоит,
Из-под копыт коня да искры сыплются,
А из рота да коня да пламя мечется,
Не золотиста грива да расстилается,
Хвост трубой его да завивается.

     О-де наговаривал Сокольник да он своим слугам,
Он своим слугам, да своим верныим:
Уж выбирайте вы себе хозяина поласковей,
А поласковей хозяина, повежливей,
А со старым-то съехатися - да не с родным отцом,
А со старым-то съехаться - да мне не брататься,
А со старым-то съехаться - да дело да под молитвою,
День под молитвою - да чья Божья помощь. -

     Тут не две горы да там столкнулися,
А два богатыря да съехались.
А копья их да повихалися,
А сабли их да пощербалися,
Ухватились они да там в охабочку,

     Они бились-дрались да целы суточки.
А-де старому похвально да слово встретилось -
А лева рука да проказнулася,
А права нога да подломилася,
А-де упал старой да на сыру землю,
Где взмолился старой да Богородице:
А я за вас стою, да я за вас борюсь,
А я стою-борюсь за верушку Христовую,
А выдали вы меня поганыим да на погаленье,
А на погаленье выдали, на поруганье! -

     А тут не ветер полосочкой возмахиват -
У старого силы вдвое да тут поприбыло.
Ухватил он Сокольника за подпазухи
И бросил его да на сыру землю.
Он вытащил ножичок булатныей,
Разорвал его латы железные,
А хотел он ему резать да груди черные,
А смотреть его да ретиво сердцо -
А в плече его рука да остоялася,

     Он стал выспрашивать богатыря:
Уж ты кой земли, да коей матери,
А как звать тебя да нынь по имени? -
- Когда я у тя сидел на грудях, тебя не спрашивал,
А режь меня да ты, не спрашивай. -

     А замахнулся старой ведь во второй разок, -
А в локтю рука его да остоялася:
Уж ты гой еси, да добрый молодец!
Коей ты земли, да коей матери,
А как тебя зовут да нонь по имени? -
- Я у тя сидел на грудях, тебя не спрашивал,
А режь меня да ты, не спрашивай. -

     Замахнулся старой да во третий разок -
А в заведи его рука да остоялася:
Уж ты гой еси, да добрый молодец!
Коей земли да коей матери,
А как тебя зовут да нонь по имени? -
- Есть за морем поляница да одинокая.
Есть за морем поляница да одинокая,
Та поляница - моя матушка. -

     Тут соскакивал старой на резвы ноги,
Брал Сокольника за белы руки,
Называл его сыном любезныим.

     Говорит Сокольник таково слово:
А и как ты прижил меня моей маменьке? -
- Я у маменьки твоей прожил втаю три месяца,
Тут тебя и прижил я, мой сын. -

     Говорит Сокольник таково слово:
А поеду я, спрошу у моей маменьки,
Верно ли ты ею похвасталсе. -
Погонил Сокольничек к своей маменьке,
А старой поставил шатер белобархатный,
Лег он спать с великого побоища.

     Пригонил Сокольник к своему двору,
Говорит матери таковы слова:
Был я на полях на киевских,
Видел старого казака Илью Муромца,
Назвал он тебя ****ью, меня вы****ком. -

     - Не пустым старой похваляется:
Он со мной жил втаю ровно три месяца,
Тут тебя мне-ка прижил. -

     Тут схватил Сокольник саблю вострую,
Срубил у матери буйну голову.
Он садился на добра коня,
Ехал во чисто поле ко старому.
Заскочил Сокольник в шатер белобархатный,
Старой спит, как порог шумит.

     Ткнул Сокольник старого копьём в ретиво сердцо.
А у старого погодился на груди чуден крест,
Копейцо в крест вошло да и сломалося.

     Ото сну старой пробуждается,
Как схватил Сокольника за черны кудри,
Поднял повыше дерева стоячего,
Чуть пониже облака ходячего,
На белы руки его не подхватывал.

     Пал Сокольник на матушку сыру землю -
Тут Сокольничку смерть случилася.
Тогда собрал старой свой белой шатер,
Соскочил старой на добра коня,
Сам поехал на заставу богатырскую.
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. От того было от моря от Студёнаго.
================
     От того было от моря от Студёнаго,
От того было от камешка от Латыря,
Как от той было от матушки Златыки,
Как у ей-то бывал да чадо милоё,
Он просил-то у ей благословленьица,
Кабы съездить, сходить да в стольной Киёв-град,
Посмотреть там князя да со княгиною,
Посмотреть там ище русских богатырей.

     Как давала ему матушка благословленьица.
Выходил он ведь тогда да на конюшон двор,
Он седлал себе коня да троелеточка,
Надевал ему уздечку шамошелкову,
Ох, ле клал на ту лошадочку двенадцеть войлучков,
Как тринадцетой метал церез хребетницу,
Он не для-то басы - да ради крепости,
Щобы не оставил его доброй конь в чыстом поли.

     Отправлялсэ Сокольник в стольной Киёв-град,
Он садилсэ тогды да на добра коня.
Как правой-то ногой да в струмена стоял,
Ак левой-то ногой да колесо катил.

     Он поехал-де нынь да по чысту полю,
Он по тому-де ле ехал по роздольицу.
Говорил-то Сокольник таковы слова:
Я заеду теперь на заставу богатырьскую,
Я старого казака возьму в придверьники,
Я Олёшу-ту Поповича - во писари,
Я Добрынюшку Никитича - во стольники,
Как остальных-то богатырей возьму во конюхи.

     Я приеду тепере в стольной Киёв-град,
Я князя-та царя да во полон возьму,
А кнагину мать Опраксею за себя возьму,
Кабы стольной я Киёв на огни сожгу,
Как святы, ой, иконы на поплав реки. -

     Как во ту-де пору, ище во то времё,
Как на той-то на заставы великоей
Кабы были удалы добры молодцы -
До двенадцети удалых добрых молодцов.

     Как первой-то - старой казак Илья Муровец,
Как второй-то - Олёшенька Попович блад,
Кабы третьёй - Добрынюшка Никитич блад,
Кабы семых-то братей да Долгополыих.
Как в онну-де как пору, нынь в онно времё,

     По утру-то было ище ранешенько,
Как ставал-то старой да со мягка места,
Надевал-то ведь шубу на онно плечо,
Как пухов-то колпак да на онно ухо.

     Кабы брал-то ведь трубочку подзорную,
Выходил-то старой да во чысто полё.
Как смотрел-то в сторонушку подзападну -
Увидал-то ле там ище сини моря;

     Как смотрел-то в сторонушку подсеверну -
Увидал там ле ти горы ледянные;
А смотрел под сторонушку под сточную -
Там видал-де леса ище дремучия;
Как смотрел-де под сторонушку под летнюю -
А видал ле ведь там иде чисто полё,
Как во том-де ле было во чыстом поли
Увидал ле он добра ище ведь молодца:
Кабы едет молодец да по чысту полю.

     Заходил тогды старой да во белой шатер:
Вы ставайте-ко, удалы добры молодцы,
Кабы у нас во чыстом поли видал я добра молодца,
Кабы надо кому ле съездить за нахвальщыком! -

     Отправляли они Олёшеньку Поповича.
Поежжал-то Олёшенька Попович же,
Поежжал ведь он нынь да во чысто полё.
Он встречалсэ, Олёшенька, с добрым молодцом,
Говорил-де Олёша таковы слова:
Ах, кака же ты невежа-та хорошая,
Почему же ты на заставу нам не приворачивашь?
Ты, наверно-де, нас да ты ничем зовёшь,
Как ничем нас зовёшь да ни во что кладёшь? -

     Ах, ставал тут Сокольник со добра коня,
Кабы дал-то Олёшеньке по тяпышу,
Как прибавил ему да по олабышу.
Отправлялсэ Олёшенька на заставу.
Как у Лёшеньки конь бежит коровою,
Как Олёша на коне сидит вороною.
Приежжал-то Олёшенька на заставу,
Посмотрели на Олёшу добры молодцы,

     Говорит-то старой Илья да таковы слова:
Видно, мне-то, старому, неким заменитися,
Кабы надо мне ведь ехать во чысто полё. -

     Как ставал-де старой да на резвы ноги,
Надевал с собой одежду ту военную,
Кабы брал с собой он палицу буёвую,
Ище брал с собой копейцо бурзумецкоё,
Кабы брал с собой ведь сабельку он вострую,
Он наряжал-де, старой, ище добра коня.

     Как садилсэ он, старой, да на добра коня,
Поежжал-то старой да во чысто полё.
Наежжал-то тогда да он Сокольника,
Говорил-то ему да таковы слова:
Уж ты ой еси, удалый добрый молодец!
Уж ты что же нам на заставу не приворачивашь?
Ты ницем нас зовёшь да ни во что кладёшь?
Заежжай-ко ты нам да хлеба-соли есть,
Кабы хлеба-то есть да переваров пить! -

     От тогды-то с Сокольником они оссорились,
А схватились с Сокольником ведь [бой вести].
Как ударились они да саблима вострыма -
Кабы сабли-ти у их да пощербалисе.
Кабы схватились они палицами буёвыма -
По насадкам-то палицы росшаталисе.
Кабы схватились они копейцима-та вострыма -
Как копейца у их да поломалисе.
Как соскакивали они ище с добрых коней,

     Как схватились они да рукопашный бой.
Как по великому несчастью было в то времё -
У старого-то Ильи рука да прохватиласе,
Кабы левая нога да проступиласе,
Кабы пал да старой да на сыру землю.

     Как садилсэ Сокольник на стара казака,
Как хотел у ёго пороть да ведь белы груди.
Как взмолилсэ старой да Господу Богу -
Как у старого-то силы вдвое прибыло.

     Как вскочил-де старой, вин но, сэ сырой земли,
Ухватил-то Сокольника за белы руки,
Он метал-то Сокольника на сыру землю,
Он садилсэ ему да как на черны груди,
Замахнулсэ старой нынь <своим> ножом булатныим -
У старого-то рука да остояласе,
Как замахнулсэ старой да во второй након -
У старого-то рука да задержаласе.

     Кабы спрашивал старой ведь роды ль, племени,
Как тогда ему сказал ище Сокольник же,
Как сказал-то ему да роду ль, племени:
От того-де я от моря от Студёного,
От того ище от камешка от Латыря,
Как от той ище от матушки Златыки. -

     Поднимал-то его да на резвы ноги,
Говорит-то старой да таковы слова:
Уж ты ой еси, удалый добрый молодец!
Мы с твоей-то ведь нонче ронной матушкой
Мы кабы бились-дрались ище двенадцеть лет,
Во тринадцетом году да во последнёём
Мы с твоей-то ронной да согласилисе,
Согласилисе мы да с ей помирилисе,
Кабы сделали мы с нею любовь телесную. -

     Поежжал тогды Сокольник ронной матушки,
Подъежжат-то Сокольник к широку двору -
Увидала его да ронна матушка,
Выходила она да вон на улецу,
Кабы смотрит она на добра молодца:
Кабы едёт-то он да не по-старому,
Кабы едёт-то он да не по-прежному.

     Говорит тогды Сокольник таковы слова:
Уж ты ой еси, моя мати родимая!
Мы бы съехались теперь со старым казаком,
Мы ведь съехались с им, ище поссорились.
Он называт-то тебя да ище ****кою,
Он величат-то меня да ище вы****ком. -

     Как берёт-де Сокольник свой булатной нож,
Абы зарезал свою да ронну матушку.
Как бы тут-то ее да смерть случиласе.
- Я поеду тепере во чысто полё,
Я зарежу своего да родна батюшка. -

     Поежжал-то Сокольник во чысто полё.
Кабы едёт ле он да по чысту полю -
Увидали его на заставы добры молодцы.
Как седлал-то старой ище добра коня,
Поежжал-то Сокольнику навстречу ле.

     Кабы съехались они ище с Сокольником,
Как схватились они во рукопашный бой.
Кабы метал-де старой ведь нынь Сокольника,
Розорвал-то старой его ведь надвоё.
Кабы тут-де Сокольнику смерть случиласе,

     Как на етом-де деле всё окончилось.
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. От того от морюшка от синего.
================
     От того от морюшка от синего,
От того от камешка от серого,
От той от мамки от Владимирки
Был у ей сын, маленький воробушек.
И стал он тоже поезжать от матушки,
Просится в чисто поле погулять.

     Отпускает его мамка, наговаривает:
Ты еси, мое чадо милое,
Не съезжайся ты со старым казаком Ильей Муромцем,
Он побьет тебя, молодёшенька! -
(Он-то молодой был еще, пятнадцать лет ему было!)

     Взял Соколик палицу боёвую,
На правом плече у него сидит седой голубь,
На левом плече сидит сизый сокол,
Впереди его бежит собака его верная.
И поехал он, простился с родной маменькой,
И выехал он во чисто поле.

     Едет он по чисту полю,
По чисту полю, по раздольицу,
Едет он, забавляетца,
Вперед палицу помётывает,
На лету он палицу подхватывает,
И палице он наговаривает:
Нож ты мой булатный,
Стрелоцка моя калёная,
Палица моя боёвая,
Не выдавайте меня во чистом поле,
Во чистом поле с неприятелем! -
Поехал он прямо на заставу богатырскую.

     А было в эту пору, во времецко -
Вышел стар казак да вон на улицу,
Вышел он на свою на башню на высокую,
Взял он трубоцку подзорную,
И смотрит он во все четыре стороны:
Под восточной стеной - горы снежные,
Под западной - погоды великие,
А под северной - горы льденистые,
А с южной стороны он заметил
Во чистом поле неприятеля,
Неприятеля да мала юноша.

     Едет маленький да забавляетца,
Небылыми речами похваляетца,
Говорит он, изрецает таково слово:
Я заеду нынче в стольний Киев-град,
Святы иконы я сповыкалю,
Старого казака возьму во конюхи,
Всю заставу его сповыубиваю. -
Едет, просит споединщика.

     Зашел стар казак Илья Муромец:
Ну, ребята, - говорит он, - кого послать нынче нам?
Алешеньку, рода поповского? Не умеет он съехатьца
С Добрынюшкой во чистом поли,
Потерят он свою буйну голову;
Послать Добрынюшку, роду богатого?
Так Добрынюшка - роду богатого,
Не умеет он съехатца во чистом поли;

     И послать мне Васильюшка - роду християнского! -
Вот собрали они Василия,
Посадили его на добра коня,
Посадили в седёлышко зеркальное,
Дали ему тугой лук, нож булатный, копьё долгометное.

     И видели: молодец в стремена вступил,
А не видели, как на коня вскочил.
Видели: в поли не пыль стоит,
Курева стоит, да дым столбом валит.

     Наехали молодца во чистом поле:
Што едешь, ворона распугана,
Нас, сорок богатырей, ницем зовешь,
Всю нашу заставу, молодец, под ноги стоптал? -

     Нагонил Васильюшку с добрым конем,
Схватил Васильюшка за желты кудри,
Вытащил его из седёлышка зеркального,
На одну уколку дал тяпушек,
На другую посадил алабушек
И посадил обратно на того коня,
Отправил Васильюшка со выслугой.

     Поехал Васильюшка - не может сидеть на кони -
Едет Василий не по-старому,
Едет Василий не по-прежнему.

     Встречает стар казак да Илья Муромец,
И говорит он таково слово:
Што ты, Василий, едешь не по-старому,
Что ты, сын крестьянский, не по-прежнему?
Ты не умел, видно, съехаться с молодцом во чистом поле.
Кого нынце послать нам поединщика?
Давай пошлем нынце Алешеньку, сына поповского. -

     Отправляют они Алешеньку, сына поповского,
Повыбрали Алешеньке добра коня,
Всю приправу молодецкую,
Всю сбрую лошадиную.
Сел Алешенька на добра коня,
Распростился со всема со товарищами,
Поехал во чисто поле.

     Подъезжает опеть ко добру молодцу
И говорит молодцу таково слово:
Што ты едешь, собака стара,
В цем ты едешь, похваляешься,
Из речей да вышибаешься? -
Подгонил Алешенька к добру молодцу.

     Не успел Алешенька конём вернуть -
Подхватил его добрый молодец за желты кудри,
Вытащил со добра коня,
Со добра коня, с седла зеркального,
По одну - дал ему тяпышек,
По другу холку дал алабушек,
Посадил обратно на добра коня,
Отправил опять на заставу со выслугой.

     Поехал Алешенька не по-старому,
Едет Алешенька, да не по-прежнему,
Встречат стар казак да Илья Муромец:
Что ты едешь не по-старому,
Што ты, сын Попович, не по-прежнему?
Не умел, наверно, съехатьца с добрым молодцем во чистом поли.
Кого нынце нам послать да поединщиком,
Кого станем выбирать да защитника,
Защитника всему нашему народу? -

     Послали они Добрынюшку, сына купеческа,
Повыбрали ему добра коня,
Всю сбрую лошадиную, всю приправу военную:
Дали ему копье долгометное, тугой лук, булатный нож,
Дали ему все стрелоцки калёные,
Все винтовочки заряженые.
Поехал Добрынюшка во чисто поле.

     Во чистом поле да на раздольице
Наезжает быстро добрый молодец
И говорит он таково слово:
Ты куда-то едешь, куда путь держишь,
Нас, сорок богатырей, ницем зовешь? -

     Он не бился с ним, на ратился,
Он взял дал ему тяпышек,
На другу холку дал алабушек,
Посадил его на добра коня,
И поехал Добрынюшка со выслугой -
Не может сидеть на добром коне.

     И говорит нынце стар казак Илья Муромец:
Больше неким, ребята, заменитися,
Придетца самому ехать во чисто поле
Да съезжатьца придётся с добрым молодцом.
Мы съедимся с им - добром да не разъедимся. -

     Поехал стар казак да Илья Муромец.
Помолился он Господу Богу,
Заходил он да во божьи церквы,
Налаживал он чудный крепкий крест.

     Видели, как стар казак в стремена вступил,
А не видели - на коня вскочил,
Не пыль в поли - курева стоит,
Курева стоит, дым столбом валит.

     Съезжаютца сейчас два молодца во чистом поли
На добрых своих конях да на удалыих.
Как подъезжат стар казак да к добру молодцу,
Отпускает от себя всех добрый молодец.
Он сымает с права плеча сиза голубя,
Сымает с лева плеча черна соболя,
Отпускает он всех их во чисто поле:
Вы подьте от меня, мы съедимся со старым Ильёй Муромцем,
Нам добром с им да не разъехатьца. -

     Вот и съехались они и сразались,
Они пулями стрелялись - пули их не брали,
Копьями бились - копья поламалися.
Бились они тут трои суточки -
Некоторый некоторого не ранили.

     Сбились они с добрыих коней,
Схватились они на рукопашную битьца,
Волочились они тут и билися -
У младого у Соколика нога тут подвихнулася,
Повихнулась у него права нога,
Упал он на колена с ног.

     А в пору было, в то времечко,
А стар казак Илья Муромец
Сел ему да на белы груди
И вытащил он булатный нож,
И замахнулся ему во белы груди -
Во плече рука у его да застоялася.

     И стал он у его спрашивать:
Уж ты молодой, юный да сын Соколушек,
Ты скажи мне всю правду-истину,
Ты с какой земли, какой родины,
Ты какого да отца-матери? -

     - Уж ты старая собака захлынчива,
Уж ты стар, смотри, да стар казак,
Ты не спрашивай у меня ни отца, ни матери,
Никакого у меня ни роду, ни племени;
Коли сидишь на грудях, так коли меня. -

     Во второй раз замахнулся стар казак на него -
Во локти рука застоялася.
- Ты скажи-ка мне, христианский сын,
Ты какой земли, да какой родины,
Ты какого да отца-матери? -
- Ты коли меня, когда сбил меня,
Ты не спрашивай ни роду, ни племени:
Ни отца у меня, ни матери. -

     Он и замахнулся во третей након -
По кисти рука застоялася.
Он опять спрашивает:
Уж ты ой еси, Соколушка,
Ты скажи мне-ко всю правду-истину,
Ты какой земли, какой родины,
Какого да отца-матери? -

     Он и сказывать ему стал:
Я от того от камешка от серого,
От той от мамки от Владимирки».

     Вставал стар казак на резвы ноги,
Брал его во белы руки,
Целовал его в уста сахарные,
Называл его чадом милыим:
Ты одно у меня чадо милое.
Есть в чистом поле стоит шелков шатер,
Мы поедем там, да отдохнем там. -
Садились они на добрых коней,
Поехали они к белому шатру да белокаменну,
Поехали они во чисто поле.

     Они приехали столованьем да пированьем тут,
Ложились они тут с бою отдыхать,
Ложился стар казак, засыпал своим крепким сном.
А молодой этот Соколик не спит,
В худом уме всё думает.

     Вышел он вон на улицу,
Поехал он ко своей маменьке.
Приезжает он к своей мамоньке.
Встречает его мамонька родимая:
Всё-то у него не по-старому, всё не по-прежнему,
Всё-то у него истрепано, всё оборвано.

     И говорит ему мамонька таково слово:
Ты, чадо мое милое,
Ты съехался во чистом поле со старым казаком,
А старому в поле смерть не написана. -

     Говорит Соколик таково слово:
Я съехался со старым казаком во чистом поле,
Старый казак зовет тебя б<лядью>, меня выб<лядком>. -

     Говорит ему мамонька родимая:
Не пустым старой да похваляетца. -
Он ваял у матери да голову смахнул.

     Когда заспал стар казак да Илья Муромец
Своим сном да богатырскиим,
Тогда забежал Сокол во бел шатер,
Во бел шатер да в белокаменный
Со своим ножом со булатныим,
Он ткнул стара казака во белы груди.

     У старого-то казака был чудный крест,
Во крест нож-то ударился,
Разбудился стар казак да Илья Муромец,
Увидел окол себя Соколушка,
Говорит ему таково слово:
Уж ты что делаешь, млад Соколушек,
Не говорено было больше биться-ратитьца. -

     Вскочил стар казак на резвы ноги,
Хватал его за желты кудри,
Поднимал его выше лесу, выше тёмного,
Выше облака, выше ходяцего,
Опускал его на землю - не подхватывал, -
Опадывал Соколик, как камешек, на сыру землю.

     (Так вот он его и убил)
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. Поехали прогуливатьце двенадцать молодцев.
================
     Поехали прогуливатьце двенадцать молодцев,
Ездили, гулели и стали варить, закусывать.
Тут видят, а на стороне
Постреливат детинка незнакомая стрелку вверх,
На лету простреливат.

     - Кого послать по детинке спросить,
Какого роду он, племени? -
- Послать лучше Олешеньку Поповича:
Если послать Добрынюшку Никитича,
Так он роду невежливого, да не отечливого.  -

     Послали Олешеньку. Олешенька поехал.
Подъезжат к тому добру молодцу:
Уж ты ой еси, удалой доброй молодец!
Ты какого да роду-племени:
Какого да отца-матери,
Как, детинка, тя именем зовут? -

     Он: Фу - да не здраствует,
Всё похватыват да постреливат.

     На третий раз Олешенька Попович подъезжает ближе.
Иванушка Сокольничек говорит:
Не сказывай да не спрашивай, - говорит.

     Поехал Олешенька Попович и подъезжат к товарищам,
а стар казак Илья Муромец говорит:
Самому надо съездить, кипятите котлы, а сам я съезжу. -

     Подъезжат во чисто поле и говорит:
Уж ты ой еси, детина, добрый молодец!
Как тя именем зовут,
Какого ты роду племени?

     А он опять не отвечат.
На второй раз опять говорит:
Какого ты роду-племени,
Какого отца-матери,
Как тебя именем зовут? -

     А он опять тут не здравствует.
Третий раз спрашиват.

     Тогда Илья Муромец говорит:
Давай, говорит, бороться, если ты не отвечашь. -
Ну и стали боротьца.

     Боролись, боролись, землю-мать до полноги пробили.
Боролись, боролись второй раз - до колена пробили,
а третей раз пробили землю до пояса.

     Иванушка Сокольник старого казака Илью Муромца и бросил,
подколоть хочет.
А стар казак Илья Муромец и говорит:
Старому казаку Илье Муромцу
смерть во чистом поле не написана.

     Старому казаку Илье Муромцу силы вдвое прибыло.
Свалил с грудей Иванушку Сокольника,
и опять стали боротьца.

     Боролись они, боролись.
Стар казак Илья Муромец бросил Иванушку Соколика,
вынимат свой кинжалище и спрашиват:
Как тебя, детинка, зовут,
Какого ты роду-племени? -

     - Я, грит, тебя валил, не спрашивал,
И ты вали меня, не спрашивай. -

     Нож вынимат, а Бог не допускат,
Рука в плечи не дошла, стала.
Опять стали снова боротьца.

     Долго дело деется, скоро сказыватца,
опеть Илья Муромец его сбросил,
опеть вынимат кинжалище,
а рука в локти застоялася,
Как тебя, детинка, зовут,
Какого ты роду-племени? -

     А то опять говорит:
Я тебя валил, не спрашивал,
И ты меня вали, не спрашивай. -

     Потом опять стали боротьца третий раз.
Илья Муромец опеть свистнул
рука у него в кисти отстоялася.
- Скажи, говорит, детинка,
Какого ты роду-племени,
Какого отца-матери,
Как тебя именем зовут?
У меня, грит, рука отстоялась. -

     А он отвечат: А я, грит, Иванушка Сокольничек.
Илья Муромец и заплакал:
Эх, да я, грит, тебя прижил.
Я у твоего тятеньки жил во конюхах,
Да с матерью твоей мы и сошлися.

     Теперь стар казак Илья Муромец стал от его отходить.
Трое сутки ведь они боролись,
стягались, сын да отец.

     Стал на лошадь садитьца.
Иван Сокольничек поехал так в избу-ту
к матери раскатом и говорит матери:
Ты, грит, вы****ка, меня прижила, меня люди корят.
Приехал к своим товарищам.

(Тут и конец, а мне кривой жеребец!)
+++++++++++++++++++
.....
Застава богатырская. У Ильи Муромца был сын нажитой.
================
     У Ильи Муромца был сын нажитой.
Он с поляницей дрался и нажил сына.
За десять лет этот сын приехал воевать.
А Илья Муромец стоит,
из подзорной трубы смотрит - едет богатырь,
Вынимает он бумажечку,
Скоро пишет письма-грамотки.

     Ухватил старый казак Илья это письмо:
Я еду шуметь-грометь в стольный Киев-град.
-Илья заскочил в белый шатёр, закричал громким голосом:
Хватит нам спать, проехал нашу заставу богатырь. -

     Воскочили ребята на резвы ноги,
Обтирались они ключевой водой,
Утирались они тонким полотном,
Становились они в одну шириночку:
Кого послать нам за богатырем?

     Послать нам Мишку Торопанишка -
Он такого роду торопливого,
Потеряет голову, не воротится;
Послать Алешу Поповича -
Он такого роду сам невежливого,
Потеряет голову, не воротится;
А пошлём мы Добрыню -
А Добрыня роду съехатого,
Он умеет съехаться, умеет честь воздать. -

     Вот садился Добрыня на добра коня,
И полетел он за этим богатырем.
Он настиг его в чистом поле,
Он стал спрашивать:
Куда ты едешь, куда путь держишь?
(Не отвечает ему)
Куда летишь, ворона пустоперая,
Куда летишь, сорока загубённая? -

     И видит: он поворот даёт,
Налетел он на Добрыню
И дал ему по тяпышу
Да прибавил еще по алабышу -
Вылетел Добрыня из седелышка,
Упал на землю.

     Соскочил он со добра коня,
Схватил за желты кудри
И забросил его на своего коня:
Ты поедь скажи старому казаку Илье:
Вашим говном путь не заменяется -
Самому ему со мной не справиться. -

     Едет Добрынюшка не по-старому,
Не по-старому едет, не по-прежнему,
Конь бежит - поднимается,
А Добрыня сидит еле держится.

     Приехал он к белу шатру,
Старый казак Илья стал его спрашивать,
А Добрыня ему отвечает:
Он послал низкой поклон,
Нашим говном не велел заменяться,
А самому тебе с ним не справиться. -

     Рассердился старик крепко-накрепко,
Роспрямились его плечи богатырские,
Засверкали его глаза кровью,
Он заревил, засвистел крепким голосом:
Вы седлайте, уздайте коня с семи цепей! -

     Тогда Илья схватил коня и полетел в чисто поле.
Они бились, стегались трое суточек -
У старого нога подвернулася,
А левая рука оскользнулася.
(Упал старик на землю, а он...)
Выхватывает своё кинжалище,
Растигает у старого крючки-пряжечки.

     Скоро старик взмолился Богородице:
Пресвятая мати Богородица,
Выдала меня ты на поругание,
Серым воронам на исклевание,
Серым волкам на истаскивание! -
Не ветра тут полосочка подёрнула -
У старого казака силы прибыло,
Вдвое-втрое у него силы прибыло.

     Он сына содвинул со своих грудей,
Соскочил ему на черны груди,
Выхватывает своё кинжалище,
Замахнулся он на первой након -
А в плечи рука удержалася,
(он спрашивает:)
Откуда ты, какой есть? -
- А и у тебя на грудях сидел, не спрашивал. -

     Замахнулся он и во второй након -
Рука в локтю у него удержалася.
(И спросил:)
Ты чьего роду-племени,
Как тебя зовут по имени? -
(Он тогда сказал:)
Роду я - поленицын сын,
А спородил меня казак Илья Муромец. -

     Он тогда соскакивал со чёрных грудей,
Ухватил его за рученьку
И поставил его на резвы ноги:
Сын ты мой, только выблюдок,
А мать твоя ****очка. -

     Сокольнику эти слова не понравились.
Илья-то звал его в гости к себе, а он не поехал.
Они сели на коней, распростились, разъехались.
Сокольник приехал домой,
мать вышла его встречать.

     Он мать разрубил на мелкие куски,
заскочил на коня и поехал к старому казаку.
А он спит богатырским сном.
Он заскакивает в белый шатер
и ударил его прямо в грудь своим кинжалищем.
Золоченый крест и вогнулся.

     Илья тогда вскочил на резвы ноги
и влепил его в каменный пол.
У него тут голова отлетела.
Илья вырвал его на мелкие куски
и высвистел в чистое поле
+++++++++++++++++++
.....
Иван Вдовий сын.  Сказка!!
==================
     На море на океане, на острове Буяне есть бык печёный. В одном боку у быка нож точёный, а в другом чеснок толчёный. Знай режь, в чеснок помакивай да вволю ешь. Худо ли?
     То ещё не Сказка, а при Сказка вся впереди. Как горячих пирогов поедим да пива попьём, тут сказку поведём.
     В некотором царстве, в некотором государстве жила-была бедная молодица, пригожая вдовица с сыном.
     Парня звали Иваном, а по-уличному кликали Иван – вдовий сын.
     Годами Иван – вдовий сын был совсем мал, а ростом да дородством такой уродился, что всё кругом диву давались.
     И был в том царстве купец скупой-прескупой. Первую жену заморил купец голодом. На другой женился – и та недолго пожила.
     Ходил купец опять вдовый, невесту приглядывал. Да никто за него замуж нейдёт, все его обегают.
     Стал купец сватать вдовицу.
     — Чего тебе без мужа жить? Поди за меня.
     Подумала, подумала вдовица:
     — Худая про жениха слава катится, а идти надо. Чего станешь делать, коли жить нечем! Пойду. Каково самой горько ни приведётся, а хоть сына подращу.
     Сыграли свадьбу. С первых дней купец невзлюбил пасынка: и встал парень не так, и пошёл не так.
     Каждый кусочек считает, сам думает:
     — Покуда вырастет да в работу сгодится, сколько на него добра изведёшь! Этак совсем разорюсь, лёгкое ли дело?
     Мать убивается, работает за семерых: встаёт до свету, ложится за полночь, а мужу угодить не может.
     Что ни день, то пуще купец лютует.
     — Хорошо бы и вовсе, – думает, – от пасынка избавиться.
     Пришло время ехать на ярмарку в иной город. Купец и говорит:
     — Возьму с собой Ивашку – пусть к делу привыкает, да и за товарами доглядит. Хоть какая ни есть, а всё польза будет.
     А сам на уме держит:
     — Может, и совсем избавлюсь от него на чужой стороне.
     Жалко матери сына, а перечить не смеет. Поплакала, поплакала, снарядила Ивана в путь-дорогу. Вышла за околицу провожать. Махнул Иван шапкой на прощанье и уехал.
     Ехали долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, заехали в чужой лес и остановились отдохнуть. Распрягли коней, пустили пастись, а купец стал товары проверять.
     Ходил около возов, считал и вдруг как зашумел, заругался:
     — Одного короба с пряниками не хватает! Не иначе как ты, Ивашка, съел!
     — Я к тому возу и близко не подходил!
     Пуще купец заругался:
     — Съел пряники, да ещё отпирается, чтоб тебя леший, такого-сякого, взял!
     Только успел сказать, как в ту же минуту ельник-березник зашумел, затрещал, всё кругом затемнело, и показался из лесной чащи старик, страшенный-престрашенный: голова как сенная копна, глазищи будто чашищи, в плечах косая сажень и сам вровень с лесом.
     — За то, что ты отдал мне, лешему, парня, получай свой короб!
     Кинул старик короб, подхватил Ивана – и сразу заухало, зашумело, свист да трескоток по лесу пошёл.
     Купец от страху под телегу и пал. А как всё стихло, выглянул и видит: кони на поляну сбежались и дрожмя дрожат, гривы колом стоят, и короб с пряниками лежит.
     Купец помаленьку пришёл в себя, выполз из-под телеги, огляделся – нигде нету пасынка. Усмехнулся.
     — Вот и ладно: сбыл с рук дармоеда, и товар весь в целости.
     Стал коней запрягать.
     А Иван – вдовий сын и оглянуться не успел, как очутился один со страшным стариком. Старик и говорит:
     — Не бойся. Был ты Иван – вдовий сын, а теперь – мой слуга на веки веков. Станешь слушаться – буду тебя поить-кормить: пей, ешь вволю, чего душа просит, а за ослушание лютой смерти предам.
     — Мне бояться нечего – всё равно хуже, чем у отчима, нигде не будет. Только вот матери жалко. Совсем она изведётся без меня.
     Тут старик свистнул так громко, что листья с деревьев посыпались, цветы к земле пригнулись и трава пожухла. И вдруг, откуда ни возьмись, стал перед ним конь трёхсаженный хвост развевается, и сам огромный-преогромный, будто гора.
     Подхватил леший Ивана, вскочил в седло, и помчались они, словно вихрь.
     — Стой, стой, – закричал Иван, – у меня шапка свалилась!
     — Ну, где станем твою шапку искать! Пока ты проговорил, мы пятьсот вёрст проехали, а теперь до того места – уже целая тысяча.
     Через мхи, болота, через леса, через озёра конь перескакивал, только свист в ушах стоял. Под вечер прискакали в лешачьё царство.
     Видит Иван: на поляне высокие палаты, а вокруг забором обнесены из целого строевого лесу. В небо забор упирается, а ворот нигде нету.
     Рванулся конь, взвился под самые облака и перескочил через изгородь. Леший коня расседлал, разнуздал, насыпал пшеницы белояровой и повёл Ивана в палаты:
     — Сегодня сам ужин приготовлю, а ты отдыхай. Завтра за дело примешься.
     С теми словами печь затопил, семигодовалого быка целиком зажарил, выкатил сорокаведёрную бочку вина:
     — Садись ужинать!
     Иван кусочек-другой съел, запил ключевой водой, а старик всего быка оплёл, всё вино один выпил и спать завалился.
     На другой день поднялся Иван раненько, умылся беленько, частым гребешком причесался. Все горницы прибрал, печь затопил и спрашивает:
     — Что ещё делать?
     — Ступай коней, коров да овец накорми, напои, потом выбери десяток баранов пожирнее и зажарь к завтраку.
     Иван за дело принялся с охотой, и так у него споро работа пошла – любо-дорого поглядеть! Скоро со всем управился, стол накрыл, зовёт старика:
     — Садись завтракать!
     Леший парня нахваливает:
     — Ну, молодец! Есть у тебя сноровка и руки, видать, золотые, только сила ребячья. Да то дело поправимое.
     Достал с полки кувшин:
     — Выпей три глотка.
     Иван выпил и чует – сила у него утроилась.
     — Вот теперь тебе полегче будет с хозяйством управляться.
     Поели, попили. Поднялся старик из-за стола:
     — Пойдём, я тебе всё здесь покажу.
     Взял связку ключей и повёл Ивана по горницам да кладовым.
     — Вот в этой клети золото, а в той, что напротив, серебро.
     В третью кладовую зашли – там каменья самоцветные и жемчуг скатный и четвёртой – дорогие меха: лисицы, куницы да чёрные соболя.
     После того вниз спустились. Тут вин, медов и разных напитков двенадцать подвалов бочками выставлено.
     Потом снова наверх поднялись. Отворил старик дверь. Иван через порог переступил да так и ахнул.
     По стенам развешаны богатырские доспехи и конская сбруя. Всё червонным золотом и дорогими каменьями изукрашено, как огонь горит, переливается на солнышке.
     Глядит Иван на мечи, на копья, на сабли да сбрую и оторваться не может.
     — Вот как бы, – думает Иван, – мне те доспехи, да верный конь!
     Повёл его леший к самому дальнему строению. Подал связку ключей:
     — Вот тебе ключи ото всех дверей. Стереги добро. Ходи везде невозбранно и помни: за всё, про всё с тебя спрошу, тебе и в ответе быть.
     Указал на железную дверь:
     — Сюда без меня не ходи, а не послушаешь – на себя пеняй: не быть тебе живому.
     Стал Иван служить, своё дело править. Жили-пожили, старик говорит:
     — Завтра уеду на три года, ты один останешься. Живи да помни мой наказ, а уж провинишься – пощады не жди.
     На другое утро, ни свет, ни заря, коня оседлал, через забор перемахнул – только старика и видно было. Остался Иван один-одинёшенек. Слова вымолвить не с кем.
     Прошёл ещё год и другой – скучно стало Ивану:
     — Хоть бы одно человеческое слово услышать, всё было бы полегче.
     И тут вспомнил:
     — Что это леший не велел железную дверь открывать? Может быть, там человек в неволе томится? Дай-ка пойду взгляну, ничего старик не узнает.
     Взял ключи, отпер дверь. За дверью лестница – все ступени мохом поросли. Иван спустился в подземелье. Там большой-пребольшой конь стоит, ноги цепями к полу прикованы, голова кверху задрана, поводом к балке притянута.
     И видно: до того отощал конь – одна кожа да кости. Пожалел его Иван. Повод отвязал, пшеницы, воды принёс.
     На другой день пришёл, видит – конь повеселее стал. Опять принёс пшеницы и воды. Вволю накормил, напоил коня.
     На третий день спустился Иван в подземелье и вдруг слышит:
     — Ну, добрый человек, пожалел ты меня, век не забуду твоего добра!
     Удивился Иван, оглянулся, а конь говорит:
     — Пои, корми меня ещё девять недель, из подземелья каждое утро выводи. Надо мне в тридцати росах покататься – тогда в прежнюю силу войду.
     Стал Иван коня поить, кормить, каждое утро на зелёную траву-мураву выводить. Через день конь в заповедном лугу по росе катался.
     Девять недель поил, кормил, холил коня. В тридцати утренних росах конь покатался и такой стал сытый да гладкий, будто налитой.
     — Ну, Иванушка, теперь я чую в себе прежнюю силу. Сядь-ка на меня да держись покрепче.
     А конь большой-пребольшой – с великим трудом сел Иван верхом. В ту самую минуту всё кругом стемнело – и, словно туча, леший налетел.
     — Не послушал меня, вывел коня из подземелья!
     Ударил Ивана плёткой. Парень семь сажен с коня пролетел и упал без памяти.
     — Вот тебе наука! Выживешь – твоё счастье, не выживешь – выкину сорокам да Воронам на обед!
     Потом кинулся леший за конём. Догнал, ударил плёткой наотмашь. Конь на коленки пал. Принялся леший коня бить.
     — Душу из тебя вытрясу, волчья сыть!
     Бил, бил, в подземелье увёл, ноги цепями связал, голову к бревну притянул:
     — Всё равно не вырвешься от меня, покоришься!
     Много ли, мало ли прошло времени, Иван пришёл в себя, поднялся.
     — Ну, коли выжил – твоё счастье, – леший говорит. ; В первой вине прощаю. Ступай, своё дело правь!
     На другой день пролетел над палатами Ворон, трижды прокаркал:
     — Крр, крр, крр!
     Леший скорым-скоро собрался в дорогу:
     — Ох, видно, беда стряслась! Не зря братец Змей Горыныч Ворона с вестью прислал.
     На прощанье Ивану сказал:
     — Долго в отлучке не буду. Коли провинишься в другой раз – живому не быть!
     И уехал. Остался Иван один и думает:
     — Меня-то леший не погубил, а вот жив ли конь? Будь что будет – пойду узнаю.
     Спустился в подземелье, видит – конь там, обрадовался:
     — Ох, коничёк дорогой, не чаял тебя живого застать!
     Скоро-наскоро повод отвязал. Конь гривой встряхнул, головой мотнул:
     — Ну, Иванушка, не думал, не гадал я, что осмелишься ещё раз сюда прийти, а теперь вижу: хоть годами ты и мал, зато удалью взял. Не побоялся лешего, пришёл ко мне. И теперь уж нельзя нам с тобой здесь оставаться.
     Тем временем Иван и конь выбрались из подземелья. Остановился конь на лугу и говорит:
     — Возьми заступ и рой яму у меня под передними ногами.
     Иван копал, копал, наклонился и смотрит в яму.
     — Чего видишь?
     — Вижу – золото в яме ключом кипит.
     — Опускай в него руки по локоть.
     Иван послушался – и стали у него руки по локоть золотые.
     — Теперь зарой ту яму и копай другую – у меня под задними ногами.
     Иван яму вырыл.
     — Ну, чего там видишь?
     — Вижу – серебро ключом кипит.
     — Серебри ноги по колено.
     Иван посеребрил ноги.
     — Зарывай яму, и пусть про это чудо леший не знает.
     Только Иван яму зарыл, как конь встрепенулся:
     — Ох, Ваня, надо торопиться – чую, леший в обратный путь собирается! Поди скорее в ту кладовую, где богатырское снаряжение хранится, принеси третью слева сбрую.
     Ушёл Иван и воротился с пустыми руками.
     — Ты чего?
     Иван молчит, с ноги на ногу переминается и голову опустил. Конь догадался:
     — Эх, Иван, забыл я – ведь ты ещё не в полной силе, а моя сбруя тяжёлая – триста пудов. Ну, не горюй, всё это поправить можно. В той кладовой направо в углу сундук, а в нём три хрустальных кувшина. Один с зелёным, другой с красным, третий с белым питьём. Ты из каждого кувшина выпей по три глотка и больше не пей, а то и я не смогу носить тебя.
     Иван побежал. Глядь, уже возвращается, сбрую несёт.
     — Ну как? Прибавилось у тебя силы?
     — Чую в себе великую силу!
     Конь опять встрепенулся:
     — Поторапливайся, Ваня, леший домой выезжает.
     Иван скоро-наскоро коня оседлал. Конь ему снова говорит:
     — Теперь Иван ступай в палаты, подымись в летнюю горницу, найди в сундуке мыло, гребень и полотенце. Всё это нам с тобой в пути пригодится.
     Иван мыло, полотенце и гребень принёс:
     — Ну как, поедем? – Спрашивает Иван.
     — Нет, Ваня, сбегай ещё в сад. Там в самом дальнем углу есть диковинная яблоня с золотыми скороспелыми яблоками. В один день та яблоня вырастает, на другой день зацветает, а на третий день яблоки поспевают. Возле яблони колодец с живой водой. Зачерпни той воды ковшик-другой. Да смотри не мешкай: леший уж полпути проехал.
     Иван побежал в сад, налил кувшин живой воды, взглянул на яблоню, а на яблоне полным-полно золотых спелых яблок.
     — Вот бы этих яблок домой увезти! Стали бы все люди сады садить, золотые яблоки растить да радоваться. В день яблони растут, на другой день цветут, а на третий день яблоки поспевают. Будь что будет, а яблок я этих нарву.
     Три мешка золотых яблок нарвал Иван и бегом из сада бежит, а конь копытами бьёт, ушами прядёт:
     — Скорее, скорее! Выпей живой воды и мне дай испить, остальное с собой возьмём.
     Иван мешки с яблоками к седлу приторочил, дал коню живой воды и сам попил.
     В ту пору земля затряслась, всё кругом ходуном заходило, добрый молодец едва на ногах устоял.
     — Торопись! – Конь говорит. ; Леший близко!
     Вскочил Иван в седло. Рванулся конь вперёд и перемахнул через ограду.
     Леший подъехал к своему царству с другой стороны, через ограду перескочил и закричал:
     — Эй, слуга, принимай коня!
     Ждал-ждал, а нету Ивана. Оглянулся и видит: ворота в подземелье настежь распахнуты.
     — Ох, такие-сякие, убежали! Ну да ладно, всё равно догоню.
     Спрашивает коня:
     — Можем ли беглецов догнать?
     — Догнать-то догоним, да чую, хозяин, беду-невзгоду над твоей головой и над собой!
     Рассердился леший, заругался:
     — Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, тебе ли меня бедой-невзгодой стращать!
     И стал бить плетью коня по крутым бёдрам, рассекал мясо до кости:
     — Не догоним беглецов – насмерть тебя забью!
     Взвился конь под самые облака, перемахнул через забор. Будто вихрь, помчался леший в погоню.
     Долго ли, коротко ли Иван в дороге был, много ли, мало ли проехал, вдруг конь говорит:
     — Погоня близко. Доставай скорее гребень. Станет леший наезжать да огненные стрелы метать – брось гребень позади нас.
     В скором времени послышался шум, свист и конский топот. Всё ближе и ближе. Слышит Иван – леший кричит:
     — Никому от меня не удавалось убежать, а вам и подавно не уйти!
     И стал пускать огненные стрелы.
     — Живьём сожгу!
     Иван изловчился, кинул гребень – и в эту же минуту перед лешим стеной поднялся густой лес: ни пешему не пройти, ни конному не проехать, дикому зверю не прорыснуть, птице не пролететь.
     Леший туда-сюда сунулся, а нигде нету проезду, зубами заскрипел:
     — Всё равно догоню, только вот топор-самосек привезу.
     Привёз топор-самосек, стал деревья валить, пенья-коренья корчевать, просеку расчищать. Бился, бился, просеку прорубил, вырвался на простор.
     Поскакал за Иваном, кричит:
     — Часу не пройдёт, как будут в моих руках!
     В ту пору конь под Иваном встрепенулся.
     — Достань, Ваня, мыло, – говорит конь. ; Как только леший станет настигать и огненные стрелы полетят, кинь мыло позади нас.
     Только успел вымолвить, как земля загудела, ветер поднялся, шум пошёл. Слышно – заругался леший:
     — Увезли мой волшебный гребень, ну, всё равно не уйти от меня!
     И посыпались, дождём огненные стрелы. Платье на Иване в семи местах загорелось. Кинул он мыло – и до облаков поднялась каменная гора позади, коня. Остановился леший перед горой:
     — Ах, и волшебное мыло увезли! Чего теперь делать? Коли кругом объезжать, много времени понадобится. Лучше каменную гору разбить, раздробить да прямо ехать.
     Поворотил коня, поехал домой, привёз кирки, мотыги. Стал каменную гору бить-долбить. Каменные обломки на сто вёрст летят, и такой грохот стоит – птицы и звери замертво падают. День до вечера камень ломал, к ночи пробился через гору и кинулся в погоню.
     Тем временем Иван коня покормил и сам отдохнул. Едут, путь продолжают.
     В третий раз стал их леший настигать, стал огненные стрелы метать. Иваново платье сгорело, и сам он и конь – оба обгорели. Просит конь:
     — Не мешкай, Ванюшка, скорее достань полотенце и брось позади нас.
     Иван полотенце кинул – и протекла за ними огненная река. Не вода в реке бежит, а огонь горит, выше лесу пламя полыхает, и такой кругом жар, что сами они насилу ноги унесли, чуть заживо не сгорели.
     Леший с полного ходу налетел, не успел коня остановить – и всё на нём загорелось.
     — И полотенце увезли! Ну, ничего, надо только на ту сторону переправиться, теперь уж нечем им будет меня задержать.
     Ударил коня плетью изо всех сил, скочил конь через реку, да не смог перескочить: пламенем ослепило, жаром обожгло. Пал конь с лешим в огненную реку, и оба сгорели.
     В ту пору Иванов конь остановился:
     — Ну, Иванушка, избавились мы от лешего и весь народ избавили от него: сгорел леший со своим конём в огненной реке!
     Иван коня расседлал, разнуздал, помазал ожоги живой водой. Утихла боль, и раны зажили. Сам повалился отдыхать и уснул крепким, богатырским сном. Спит день, другой и третий.
     На четвёртое утро пробудился, встал, кругом огляделся и говорит:
     — Места знакомые – это наше царство и есть.
     В ту пору конь прибежал:
     — Ну, Иванушка, полно спать, прохлаждаться, пришла пора за дело браться. Ступай, ищи свою долю, а меня отпусти в зелёные луга. Когда понадоблюсь, выйди в чистое поле, в широкое раздолье, свистни посвистом молодецким, гаркни голосом богатырским:
     — Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой! – Я тут и буду.
     Иван коня отпустил, а сам думает:
     — Куда мне идти? Как людям на глаза показаться? Ведь вся одёжа на мне обгорела.
     Думал-подумал и увидал – недалеко стадо быков пасётся. Схватил Иван одного быка за рога, приподнял и так ударил обземь, что в руках одна шкура осталась – бычью тушу, будто горох из мешка, вытряхнул.
     — Надо как-нибудь наготу прикрыть!
     Завернулся Иван с ног до головы в бычью шкуру, взял золотые скороспелые яблоки и пошёл куда глаза глядят.
     Долго ли, коротко ли шёл, пришёл к городским воротам. У ворот народ собрался. Слушают царского гонца:
     — Ищет царь таких садовников, чтобы в первый день сад насадили, на другой день вырастили и чтобы на третий день в том саду яблоки созрели. Слух пал: где-то есть такие скороспелые яблоки. Кто есть охотник царя потешить?
     Никто царскому гонцу ответа не даёт. Все молчат. Иван думает:
     — Дай попытаю счастья!
     Подошёл к гонцу:
     — Когда за дело приниматься?
     Вся глядят – дивятся: откуда такой взялся? Стоит, словно чудище какое, в бычью шкуру завернулся, и хвост по земле волочится. Царский гонец насмехается:
     — Приходи завтра в полдень на царский двор, наймём тебя да пугалом в саду поставим – ни одна птица не пролетит, ни один зверь близко не пробежит.
     — Погоди, чего раньше времени насмехаешься? Как бы после каяться не пришлось! – Сказал Иван и отошёл прочь.
     На другой день пришёл Иван на царский двор, а там уже много садовников собралось. Вышел царь на крыльцо и спрашивает:
     — Кто из вас берётся меня утешить, наше государство прославить? Кто вырастит в три дня золотые яблоки, тому дам всё, чего он только захочет.
     Вышел один старик садовник, царю поклонился:
     — Я без малого сорок годов сады ращу, а и слыхом не слыхивал этакого чуда: в три дня сад насадить, яблони вырастить и спелые яблоки собрать. Коли дашь поры-времени три года, я за дело примусь.
     Другой просит сроку два года. Третий – год.
     Иные берутся и в полгода всё дело справить.
     Тут вышел вперёд Иван:
     — Я в три дня сад посажу, яблони выращу и спелые золотые яблоки соберу.
     И опять все на него глядят – дивятся. И царь глядит, глаз с Ивана не сводит, сам думает:
     — Откуда такой взялся?
     Потом говорит:
     — Ну, смотри, берёшься за гуж – не говори, что не дюж. Принесёшь через три дня спелые яблоки из нового сада – проси, чего хочешь, а обманешь – пеняй на себя: велю голову отрубить.
     И своему ближайшему боярину приказал:
     — Отведи садовнику землю под новый сад и дай ему всё, чего понадобится.
     — Мне ничего не надо, – говорит Иван. ; Укажите только, где сад садить.
     На другой день вечером вышел Иван в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул посвистом молодецким, гаркнул голосом богатырским:
     — Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
     Конь бежит – земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет, грива по ветру развевается. Прибежал, стал как вкопанный:
     — Чего, Иванушка, надо?
     — Взялся я сад насадить и в три дня яблоки собрать.
     — Ну то дело нехитрое. Бери яблоки, садись на меня да спускай в ископыть по яблоку.
     Ходит конь, по целой печи комья земли копытами выворачивает, а Иван в те ямы яблоки спускает. Все яблоки посадили.
     Иван коня отпустил и в каждый ступок по капле живой воды прыснул. Потом прошёл по рядам – землю распушил, разрыхлил. И скоро стали пробиваться ростки. Зазеленел сад. К утру, к свету, выросли деревца в полчеловека, а к вечеру стали яблони совсем большие и зацвели. По всему царству пошёл яблоневый дух, такой сладкий – всем людям на радость.
     Иван два дня и две ночи глаз не смыкал, рук не покладал, сад стерёг да поливал. В труде да заботе притомился, сел под дерево, задремал, потом на траву привалился и заснул.
     А у царя было три дочери. Зовёт младшая царевна:
     — Пойдёмте, сестрицы, поглядим на новый сад. Сегодня там яблони зацвели.
     Старшая да средняя перечить не стали. Пришли в сад, а сад весь в цвету, будто кипень белый.
     — Глядите, глядите, яблони цветут!
     — Кто этот сад насадил да столь скоро вырастил?
     — Хоть бы разок взглянуть на этого человека!
     Искали, искали садовника – не нашли. Потом увидали: кто-то лежит под деревом, человек – не человек, зверь – не зверь.
     Старшая сестра подошла поближе. Воротилась и говорит:
     — Лежит какое-то страшилище, пойдёмте прочь.
     А средняя сестрица взглянула и говорит:
     — Ой, сестрицы, и глядеть то противно на эдакого урода! Уж не это ли чудище сад насадило да вырастило?
     — Ну вот ещё, чего выдумала! – Говорит старшая царевна.
     А младшая сестра, Наталья-царевна, просит:
     — Не уходите далеко, и я погляжу, кто там есть!
     Пришла, поглядела, обошла кругом дерева. Потом приподняла бычью шкуру и видит: спит молодец такой пригожий – ни вздумать, ни взгадать, ни пером описать, только в сказке сказать, – по локоть у молодца руки в золоте, по колено ноги в серебре.
     Глядит царевна, не наглядится, сердце у ней замирает. Сняла свой именной перстенёк и тихонько надела Ивану на мизинец.
     Сёстры аукаются, кричат:
     — Где ты, сестрица? Пойдём домой!
     Бежит Наталья-царевна, а сёстры навстречу идут:
     — Чего там долго была, чего в этом уроде нашла? Будто пугало Воронье! И кто он такой?
     А Наталья-царевна в ответ:
     — За что человека обижаете, чего он вам худого сделал? Поглядите, какой он прекрасный сад вырастил, батюшку утешил и всё наше царство прославил.
     В ту пору и царь пробудился. Подошёл к окну, видит – сад цветёт, обрадовался:
     — Вот хорошо, не обманул садовник! Есть чем перед гостями похвалиться. Приедут сегодня женихи – три царевича, три королевича чужеземных. Да своих князей, бояр именитых на пир позову – пусть дочери суженых выбирают.
     К вечеру гости съехались, а на другой день завели большой пир-столованье. Сидят гости на пиру, угощаются, пьют, едят, веселятся.
     Спал Иван, спал и проснулся, увидал на мизинце перстень золотой, удивился:
     — Откуда колечко взялось?
     Снял с руки и увидел надпись – на перстне имя меньшой царевны обозначено.
     — Хоть бы взглянуть, какая она есть!
     А на яблонях налились, созрели золотые яблоки, горят-переливаются, как янтарь на солнышке.
     Нарвал Иван самых спелых яблок полную корзину и принёс во дворец, прямо в столовую горницу.
     Только через порог переступил, сразу всех гостей яблоневым духом так и обдало, будто сад в горнице. Подал царю корзину.
     Все гости на яблоки глядят, глаз отвести не могут. И царь сидит сам не свой, перебирает золотые яблоки и молчит.
     Долго ли, коротко ли так сидел, прошла оторопь, опомнился:
     — Ну спасибо, утешил меня! Этаких яблок нигде на белом свете не сыскать. И коли умел ты в три дня сад насадить да вырастить золотые яблоки, быть тебе самым главным садовником в моём королевстве!
     Покуда царь с Иваном говорил, все три царевны стали гостей вином обносить, стали себе женихов выбирать.
     Старшая сестра выбрала царевича, средняя выбрала королевича, а меньшая царевна раз вокруг стола обошла – никого не выбрала и другой раз обошла – никого не выбрала.
     Третий раз пошла и остановилась против Ивана. Низко доброму молодцу поклонилась:
     — Коли люба я тебе, будь моим суженым!
     Поднесла ему чару зелена вина. Иван чару принял, на царевну взглянул – такая красавица, век бы любовался! От радости не знает, что и сказать.
     А все, кто был на пиру, как услышали царевнины слова, – пить, есть перестали, уставились на Ивана да меньшую царскую дочь, глядят, молчат.
     Царь из-за стола выскочил:
     — Век тому не бывать!
     — А помнишь ли, царское величество, – Иван говорит, – когда я на работу рядился, у нас уговор был: коли не управлюсь с делом – моя голова с плеч, а коли выращу яблоки в три дня – сулил ты мне всё, чего я захочу. Яблоки я вырастил и одной только награды прошу: отдай за меня Наталью-царевну!
     Царь руками замахал, ногами затопал:
     — Ах ты, невежа, безродный пёс! Как у тебя язык повернулся этакие слова сказать!
     Тут царевна отцу, матери поклонилась:
     — Я сама доброго молодца выбрала и ни за кого иного замуж не пойду.
     Царь пуще расходился, зашумел:
     — Была ты мне любимая дочь, а после твоих глупых речей я тебя знать не знаю! Уходи со своим уродом из моего царства куда знаешь, чтобы глаза мои не видали!
     Царица слезами залилась:
     — Ох, отсекла нам голову! От этакого позору и в могиле не ухоронишься!
     Поплакала, попричитала, а потом стала царя уговаривать:
     — Царь-государь, смени гнев на милость! Ведь хоть дура, да дочь, чего станешь делать. Не изгоняй из царства. Отведи где-нибудь местишко. Пусть там живут. Пусть они на твои царские очи не смеют показываться, а я знать всегда буду, жива ли она!
     Царь тем слезам внял, смилостивился:
     — Вот пусть в старой избёнке в нашем заповедном лесу живут. В стольный град и не показывайтесь!
     Выгнал царь Наталью-царевну да Ивана, а старшую и среднюю дочь выдал замуж честь честью.
     Свадьбы сыграли, и после свадебных пиров и столованья царь отписал старшим зятьям полцарства.
     Царевич да королевич со своими жёнами в царских теремах поселились. Живут припеваючи, в пирах да в веселье время ведут.
     А Иван лесную избушку починил, небольшую делянку в лесу вырубил, пенья, коренья выкорчевал и хлеб посеял. Живут с молодой женой, от своих рук кормятся, в город не показываются.
     Много ли, мало ли времени прошло, – нежданно-негаданно беда стряслась: постигла царство великая невзгода.
     Прискакал гонец, печальную весть принёс:
     — Царь-государь, иноземный король границу перешёл, и войска у него видимо-невидимо! Три города с пригородками и много сёл с присёлками пожёг, попалил головнёй покатил: всю нашу заставу побил-повоевал.
     Царь сидел на лежанке и, как услышал те слова, так и обмер. Ёрзает на кирпичах, а с места сойти не может.
     Потом очнулся:
     — Подайте корону и скличьте зятьёв да ближних бояр!
     Пришли зятья с боярами, поклонились. Царь корону поправил, приосанился:
     — Король Гвидон с несметными войсками на нас идёт. Собирайте рать-силу, ступайте навстречу неприятелю, царство моё защищать.
     Зять-царевич да зять-королевич похваляются:
     — Не тревожь себя, царь-государь, мы тебя не покинем! Гвидоново войско разобьём и самого Гвидона в колодках к тебе приведём.
     Собрали полки, в поход пошли. Царь велел шестерик самолучших коней в карету запрячь и поехал вслед за войском:
     — Хоть издали погляжу, каковы в ратном деле мои наследники.
     Долго ли, коротко ли ехал, – выехала карета на пригорок, и видно стало в подзорную трубу: неприятельские войска вдали стоят.
     Замерло сердце у царя: глазом не окинуть Гвидонову рать, соколу в три дня не облететь. Куда ни погляди – везде Гвидоновы полчища, чёрным-черно в степи.
     Глядит царь в подзорную трубу и видит: ездит неприятельский богатырь, похваляется, кличет себе поединщика, над царёвыми войсками насмехается.
     Никто ему ответа не даёт. Царевич с королевичем за бояр хоронятся, а бояре прочь да подальше пятятся. За кусты да в лес попрятались, одних ратников на поле оставили.
     В ту пору дошла до Ивана весть: войска в поход ушли. Выбежал он в чистое поле, в широкое раздолье, свистнул посвистом молодецким, гаркнул голосом богатырским:
     — Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
     На тот крик бежит конь со всеми доспехами богатырскими. У коня изо рта огонь-пламя пышет, из ушей дым столбом валит, из ноздрей искры сыплются. Хвост на три сажени расстилается, грива до копыт легла.
     Иван коня седлал. Накладывал сперва потники, на потники клал войлоки, на войлоки – седельце казацкое. Шёлковые подпруги крепко-накрепко затягивал, золотые пряжки застёгивал.
     Всё не ради красы, а ради крепости: как ведь шёлк-то не рвётся, булат не гнётся, а красное золото не ржавеет. На себя надел доспехи богатырские, вскочил в седло и ударил коня по крутым бёдрам.
     Его добрый конь пошёл скакать. Из-под копыт комья земли с печь летят, в ископыти подземные ключи кипят. Будто сокол, налетел Иван на Гвидоново войско и увидал в чистом поле могучего богатыря иноземного.
     Закричал громким голосом, как в трубу заиграл. От такого крику молодецкого деревья в лесу зашатались, вершинами к земле приклонились.
     Засмеялся чужой богатырь:
     — Нечего сказать, нашли поединщика! На ладонь покладу, а другой прихлопну – и останется от тебя только грязь да вода!
     Ничего Иван в ответ не сказал. Выхватил свою пудовую палицу и поскакал навстречу бахвальщику.
     Съехались они, будто две горы скатились. Ударились палицами, и вышиб Иван супротивника из седла. Упал тот на сырую землю, да столько и жив бывал.
     Как увидали Гвидоновы войска, что не стало главного богатыря, кинулись бежать прочь.
     А царевич с королевичем да с боярами из-за кустов выскочили, саблями замахали, повели ратников своих в погоню.
     Иван коня поворотил, птицей соколом навстречу летит. Никто его не узнал. Только когда мимо царя проскакал, заметил царь: руки по локоть у молодца золотые, а ноги по колено – серебряные.
     Крикнул царь:
     — Чей ты, добрый молодец, будешь, из каких родов, из каких городов? Как тебя звать-величать и кто тебя на подмогу нам прислал?
     Ничего Иван царю не ответил, скрылся из глаз. Уехал в чистое поле, расседлал, разнуздал коня, отпустил на волю. Снял с себя доспехи богатырские. Всё прибрал, а сам завернулся в шкуру и пошёл домой. Залез на печь, спать повалился.
     Прошло времени день ли, два ли, воротились царевич да королевич с войсками. Во дворце пошли пиры да веселье – победу празднуют.
     Посылает Иван жену:
     — Поди, Наталья-царевна, попроси у отца с матерью чару зелена вина да свиной окорок на закуску.
     Пошла во дворец Наталья-царевна незваная, непрошеная. Отцу с матерью поклонилась, с гостями поздоровалась:
     — Пошлите моему Ивану чару зелена вина да свиной окорок на закуску.
     Царь ей и говорит:
     — Под лежачий камень даже вода не течёт. Твой муж на войну не ходил. Дома на печи пролежал, а теперь пировать захотел!
     Царица просит:
     — Ну, царь-государь, ради такого праздника смени гнев на милость!
     — Ладно, ладно, – махнул рукой царь, – так и быть, пошлите Ивану, чего после гостей останется.
     Наталья-царевна обиделась:
     — Пусть уж старшие зятья пьют, гуляют да угощаются. Они на войну ходили и, слышно, из-за кустов Гвидоново войско видали. А нам с мужем блюдолизничать – статочное ли дело!
     Повернулась и ушла.
     Не успел царь с гостями отпировать, как прискакал гонец:
     — Беда, царь-государь! Гвидон с войском опять границу перешёл, а и с ним – средний брат убитого богатыря. Тот богатырь требует: Коли не приведёт царь того молодца, кто моего брата убил, всё царство разорим, не оставим никого в живых.
     Царю от той вести кусок поперёк горла стал, руки, ноги дрожат. А хмельные зятья – царевич да королевич – кричат, бахвалятся:
     — Мы тебе, родитель богоданный, в беде – верная помога, на нас надейся!
     Войско собрали, коней оседлали, пошли в поход. Царь со страху занемог, лежит стонет.
     Встретились царские полки с неприятелем. Гвидонов богатырь с несметной силой напал, и начался кровавый бой. Бьются ратники с чужеземными полчищами: один – с десятью, а двое – с тысячей.
     Царские зятья как увидали великана-богатыря да несметное войско, и весь их боевой пыл пропал. За боярские спины хоронятся, а бояре – за кусты, за кусты, прочь подальше пятятся.
     В ту пору выбежал Иван в чистое поле, в широкое раздолье. Свистнул посвистом молодецким, гаркнул голосом богатырским:
     — Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
     На тот крик-свист добрый конь бежит, под ним земля дрожит, изо рта огонь-пламя пышет, из ноздрей искры сыплются, из ушей дым кудреват столбом валит. Иван коня остановил, оседлал и сам в боевые доспехи нарядился.
     В седло вскочил, поскакал на побоище, наехал на Гвидоново войско и принялся бить, как траву косить, чужеземную силу. Где проедет – там улица, а мечом махнёт – переулочек.
     Скачет Гвидонов богатырь на Ивана. На коне, как гора, сидит, готов Ивана живьём сглотнуть.
     Съехались, долгомерными копьями ударились – копья у них приломились, никоторый никоторого не ранили. Сшиблись кони грудь с грудью, выхватили наездники острые мечи. Угодил Иван мечом в супротивника. Рассёк, развалил его надвое, до самой седельное подушки.
     Повалился из седла богатырь, будто овсяной сноп. Тут Гвидоновы войска ужаснулись, снаряжение боевое кинули и побежали с поля боя прочь.
     А свои ратники приободрились: наседают да бьют, гонят вражью силу.
     Иван коня поворотил:
     — Теперь и без меня управятся!
     Навстречу ему едут царские старшие зятья с боярами, торопятся свои полки догнать, машут саблями, – ура — Кричат. Мимо проскакали, на доброго молодца и не взглянули.
     Уехал он в чистое поле, коня отпустил, снял с себя боевые доспехи. А сам в шкуру завернулся и пошёл в свою избёнку. Залез на печь. Лежит отдыхает.
     Прибежала домой Наталья-царевна:
     — Ох, Ваня, опять ты где-то скрывался, покуда наши войска с неприятельскими полчищами воевали!
     Иван молчит. Заплакала Наталья-царевна:
     — Стыдно мне добрым людям в глаза глядеть!
     На другой день воротились в стольный град войска с победой. Все их в радости встречают. Царевич с королевичем царю рассказывают, как они Гвидоново войско побили.
     Царь всех воевод щедро наградил. Велел выкатить бочки с вином да с пивом – ратникам угощение. Приказал из пушек палить, в колокола звонить.
     У царя в столице победу празднуют, а старший брат двух убитых богатырей – Росланей – уговорил короля Гвидона в третий раз на войну идти и сам свои полки выставил.
     Гвидон собрал войско больше прежнего да Салтана, своего тестя, подбил в поход идти. Войска набралось видимо-невидимо. Идут, песни поют, в барабаны бьют.
     Впереди едет сарацинский наездник, а за ним – самый сильный, самый отважный в Гвидоновом королевстве богатырь Росланей.
     Заставу на границе побили, повоевали и написали царю письмо:
     — Подавай нам своего наездника, который наших двух богатырей победил, и плати дани-выкупы вперёд за сто лет, а не то всё твоё царство разорим и тебя самого пошлём коров пасти.
     Царь грамоту прочитал, с лица сменился. Позвал зятьёв, князей да бояр:
     — Что станем делать?
     Зять-царевич говорит:
     — Коли бы знамо да ведано было, кто богатырей Гвидоновых убил, лучше бы одного отдать, чем воевать.
     А зять-королевич присоветовал:
     — Чем ещё раз воевать, лучше дань платить. Сколько надо будет, столько с мужиков да с посадских людей и соберём – царская казна не убавится.
     На том и согласились, отписали Гвидону и Салтану:
     — Землю нашу не зорите, станем дань платить. И обидчика найдём да к вам приведём – дайте сроку три месяца.
     Гвидон с Салтаном ответили:
     — Даём сроку три недели.
     Царь с зятьями да с боярами торопятся. Послали гонцов по всем городам, по всем деревням:
     — Собирайте казну с мужиков и посадских людей да ищите Гвидонова обидчика!
     Вспомнил царь примету:
     — Глядите, у кого руки по локоть золотые, а ноги по колено серебряные, того моим именем велите в железо ковать и везите сюда.
     Проведала о том Наталья-царевна и догадалась:
     — Не иначе как мой муж богатырей победил! Недаром, когда бой был, его дома не было.
     Легко ей стало, радостно, а как вспомнила, что велено его отыскать да в цепи заковать, запечалилась. Прибежала домой, кинулась мужу на шею:
     — Прости меня, Иванушка! Напрасно я тебя обидела. Знаю теперь: ты победил обоих богатырей.
     И рассказала ему про царский приказ.
     — Ухоронись подальше – как бы и сюда царские слуги не наехали.
     — Не плачь, не горюй, жёнушка, я царских слуг не боюсь. Сейчас перво-наперво надо Гвидона с Салтаном проучить, вразумить, чтобы век помнили, как в нашу землю за данью ходить.
     Тут Иван с молодой женой простился и побежал в чистое поле, в широкое раздолье. Свистнул посвистом молодецким, крикнул-гаркнул голосом богатырским:
     — Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой!
     Конь прибежал и говорит:
     — Ох, Иванушка, чую я, будет сегодня жаркий бой: прольётся кровь и твоя и моя!
     Иван на то ответил:
     — Лучше смертную чашу испить, чем в бесчестье жить да лютому ворогу дань платить!
     Оседлал коня, сам в боевые доспехи снарядился и поехал в стольный град, в посадские концы.
     Вскричал тут громким голосом:
     — Подымайтесь все, кому честь дорога! Постоим до последнего за жён, за детей, за престарелых родителей, не дадим свою землю Гвидону с Салтаном в поруганье!
     На тот клич вставали посадские люди, поднялись мужики по всем волостям. Три дня Иван войско собирал, на четвёртый день по полкам разбивал, на пятый повёл полки на недругов.
     А из дальних городов и волостей ратники валом валят, и такая рать-сила скопилась – глазом не окинуть! Сошлись ратники с иноземными полчищами поближе.
     Выехал вперёд сарацинский наездник:
     — А, не хотите добром дань платить, войско послали! Всё равно войско побьём и дань возьмём!
     Метнул в него Иван копьё и насквозь пронзил бахвальщика. Повалился сарацин из седла, будто скошенный.
     — Вот тебе дань, получай, басурман!
     В ту пору выехал из вражьего стана самый сильный богатырь Росланей. Сидит на коне, как сенный стог. Конь под ним гора горой. Конь по щётки в землю проваливается, из-под копыт столько земли выворачивает – озёра на том месте наливаются.
     Кличет богатырь себе поединщика. Выехал навстречу Иван. Засмеялся чужеземный богатырь-великан:
     — Эко, поединщик выискался! Соску бы тебе сосать, а не с богатырями силой меряться!
     Закричал ему Иван:
     — Погоди, проклятое чудище, раньше времени хвалиться – не по тебе ли станут панихиду петь!
     С теми словами разъехались богатыри на двенадцать вёрст, повернули коней, стали съезжаться.
     Не две громовые тучи скатились, не две горы столкнулись – два могучих, сильных богатыря на смертный бой съехались.
     Съехались, стопудовыми палицами ударились. Палицы в дугу согнулись, а сами никоторый никоторого не ранил.
     Другой раз съехались, стали копьями долгомерными биться. До тех пор бились, покуда копья у них не приломились, и опять никоторый никоторого не ранил.
     На третий раз съехались, выхватили острые мечи.
     Конь Ивану успел только сказать:
     — Берегись! Как можешь, пригнись ниже!
     И сам голову пригнул. Росланей первым мечом ударил. Со свистом Росланеев меч пролетел. Задел Ивану левую руку да ухо коню отсёк.
     Выпрямился Иван, размахнулся и вышиб меч из рук Росланея, не дал другой раз ударить.
     Тут сшиблись кони богатырские грудь с грудью.
     Иван с Росланеем спешились и схватились врукопашную. Бились они с полудня до вечера. Росланей по колено Ивана в землю втоптал.
     Рана у Ивана болит, и чует он – сил у него всё меньше становится. Улучил добрый молодец минуту и кричит Росланею:
     — Погляди-ка, что у тебя за спиной творится!
     Не удержался Росланей, оглянулся, а Иван собрал все свои силы, изловчился и так сильно ударил супротивника, что тот зашатался.
     Тут Иван не стал мешкать, метнул в Росланея свой булатный нож и навеки пригвоздил его к сырой земле.
     Тем временем Иванов конь сбил с ног, затоптал Росланеева коня.
     А в ту пору Иваново войско кинулось на вражьи полчища, Ивану с конём и отдыхать некогда.
     Вскочил добрый молодец в седло и поскакал в бой. Бились с вечера до утренней зари. К утру всё поле усеяли Гвидоновыми да сарацинскими войсками.
     Салтан с Гвидоном ужаснулись и кинулись с остатками полков прочь бежать. Иван со своими ратниками их гнали и били не покладая рук. Под конец настигли Гвидона с Салтаном и взяли их в плен.
     — Ещё ли вздумаете к нам за данью приходить? – Спрашивает Иван.
     — Ох, добрый молодец, отпусти нас подобру-поздорову домой, и мы не только сами на вас войной не пойдём, а и детям нашим, внукам и правнукам накажем с вами в мире жить и вам веки-повеки дань платить!
     — Ну, смотрите, нарушите слово – худо вам будет! Тогда все ваши земли разорю и корня вашего не оставлю!
     После этого отпустил их Иван на все четыре стороны. Потом все свои полки собрал и повёл домой.
     А между тем дошли вести до царя, что посадские люди и деревенские мужики побили Гвидоновы да Салтановы войска и самого могучего богатыря Росланея победили.
     Собрал царь князей да бояр, позвал своих старших зятьёв и говорит:
     — Наши ратные люди все Гвидоновы и Салтановы полки побили, повоевали, а воеводой у наших ратников был тот молодец, у которого по локоть руки в золоте, по колено ноги в серебре. Он собрал мужиков да посадских людей, выступил в поход самовольно и тем мне, царю, и вам, моим ближним князьям да боярам, нанёс большое бесчестье. Чего станем с самовольником делать?
     — Чтобы вперёд на такое самовольство никому соблазна не было, надо царёва ослушника казнить! – Князья с боярами закричали.
     Тут поднялся с места один старый боярин, низко царю поклонился:
     — Не вели, царь-надёжа, казнить, вели слово молвить!
     — Сказывай, боярин, сказывай, – царь велит.
     — Покуда посадские люди да мужики все вместе и покуда у них есть свой воевода, негоже наши намерения показывать. Надо их ласково встретить да приветить. Надо выкатить из погребов всё вино, какое есть, да побольше наград раздать – нечего жалеть золотой казны. Пусть ратники пьют, гуляют, забавляются. А как перепьются в разные стороны, тут поодиночке с ними полегче управиться. Тогда и царского ослушника, холопьего воеводу, легче лёгкого в железо заковать, а там, царь-государь, твори над ним свою волю!
     Царю те речи по нраву пришлись, и все со старым боярином согласились.
     Иван в ту пору незаметно отъехал от своих ратников подальше в чистое поле, в широкое раздолье. Коня расседлал, разнуздал.
     — Спасибо, конь дорогой! Послужил ты мне верой и правдой, и я век твою службу помнить буду.
     Конь ему и говорит:
     — Ты, Ваня, пуще всего опасайся царской милости да боярской ласки. А я тебе и вперёд буду верно служить, когда исполнишь мою просьбу.
     — Говори, мой верный конь, я всё для тебя сделать готов, чего бы ты ни попросил!
     — Помни, Иванушка, своё обещанье!
     — Говори, всё исполню.
     — Бери, Ваня, в руки свой острый меч и отруби мне голову, – просит конь.
     — Что ты говоришь! Статочное ли дело, чтобы я своему верному коню сам голову отрубил! Чего хочешь проси, а об этом и говорить нечего. Веки веков моя рука на этакое дело не подымется.
     Конь голову опустил:
     — Коли так, навеки ты меня несчастным оставишь.
     И заплакал конь горькими слезами. Стоит Иван, глядит на друга-товарища, не знает, чего делать.
     А конь неотступно просит:
     — Не бойся ничего! Отруби голову и тогда увидишь, что будет.
     Думал, думал Иван, схватил меч, размахнулся и отсёк коню голову.
     И вдруг, откуда ни возьмись, вместо коня стал перед ним добрый молодец:
     — Ох, Иванушка, друг дорогой, спасибо, послушал меня, избавил от колдовства! А как бы не исполнил моей просьбы, век бы мне конём быть. Сам я из этого царства – Василий, крестьянский сын. Сила во мне великая. А в ту пору обидел царский слуга моего отца с матерью. Вызвал я обидчика на поединок и победил его в кулачном бою. Царь на меня прогневался.
      — Подкараулили царские слуги меня и сонному руки, ноги сковали, увезли в глухой, тёмный лес, оставили там диким зверям на растерзание. Мимо ехал леший, взял в своё царство. Не захотел я у него холопом служить. За это леший конём меня обернул, голодом морил да мучил, покуда ты не выручил меня? Мы с тобой вместе от лешего избавились, вместе за свою землю стояли, с лютыми ворогами бились, кровь пролили. И никто, кроме тебя, не мог избавить меня от лешачьего колдовства.
     Глядит Иван и глазам не верит: был конь, а теперь стоит добрый молодец. Тут Василий, крестьянский сын, Ивану поклонился:
     — Будь мне названым братом!
     Иван обрадовался, названого брата за руки брал, крепко к сердцу прижимал. И пошли они к своим войскам.
     А как стали полки к столице подходить, царь приказал из пушек палить, в барабаны бить и сам с боярами вышел навстречу ратникам:
     — Спасибо, ребятушки, за верную службу! Век я вашей услуги не забуду, всех велю наградить! А теперь отдыхайте, пейте, гуляйте – угощения на всех хватит!
     Тут Иван с Василием, крестьянским сыном, вышли вперёд.
     — Теперь-то ты ласковый, на посулы не скупишься, а помнишь ли, как всю нашу землю ты да бояре Гвидону с Салатном согласились навек в кабалу отдать? Теперь пришло время ответ держать.
     Царь и бояре ни живы ни мертвы стоят, руки, ноги дрожат и с лица сменились. Названые братья им и говорят:
     — Уходите, чтобы и духу вашего тут не было!
     И все ратные люди закричали:
     — Худую траву из поля вон!
     Царь да бояре не стали мешкать, кинулись бежать кто куда, только их и видели.
     А Иван – вдовий сын со своим названым братом стали тем царством править. Все лешачьи богатства и диковинки привезли.
     Все посадские люди и деревенские мужики с тех пор стали лихо да беду изживать, добра наживать.
     Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец.
+++++++++++++++++++++++++++++++++
…..
Иван Грозный царь, взятие Казани. Московские, казацкие, Петровские. Авенариус.
==================
Ох вы, гости, гости званые,
Гости званы, гости браные!
Уж сказать ли вам, гости, про диковинку,
Про диковинку такую не про маленьку
Про царев поход на славный на Казань-город?

Как он, Грозный царь Иван Васильевичу
Скоплял силушку да ровно тридцать лет,
Ровно тридцать лет и три года;
Сокопивши силу, воевать пошёл
Под то славно царство под Казанское.

Не дошедши до Казани города,
Становился батюшка наш в зеленых лугах,
В зеленых лугах во заповдных;
Подводил подкопы под Булат-реку,
Подводил и под Казанку под реку,
Бочечки дубовые закатывал
С лютым зельем — чёрным порохом,
Затеплял на бочках свечи воску ярого,
Только свечи тушились, сколь не старались.

А татарки по степе похаживают,
Грозного царя подразнивают:
„Как не взять тебе Казань-город ни во сто лет,
Как ни во сто лет и не во тысячу!"

Воспалилося сердечко- государево,
Утопил он очи во сыру землю:
„Подавай мне пушкарей сюда,
Пушкарей-подкопщиков и зажигалыциков!
Отчего это бочки на сгораются?"

Призадумались пушкарчики, молчат-стоят;
Только выбрался молоденький пушкаричек:
„Не вели меня, царь-батюшка, казнить-вешать,
Прикажи мне слово молвити:
На ветру-то свечи скоро топятся,
Во глухом же месте долго теплятся."

Не успел пушкарчик слово вымолвить
Догорели свечи воску ярого,
Принимались бочки с чёрным порохом,
Раскидало-разметало стену каменну,
Побросало в реку всех татаришек.

Привозрадовался тут царь-батюшка,
Приказал всех пушкарей дарить,
Всем пушкарчикам по пятьдесят рублей,
Одному тому пушкарчику пятьсот рублей,
Одному ему пятьсот за слово смелое,
Да за правду его добрую.
++++++++++++++++++
……
Иван Грозный. Оговор царевича. Московские, казацкие, Петровские. Авенарис.
==================
Прикажи нам, Боже, старину сказать,
Старину сказать да стародавнюю,
Стародавнюю старинушку, бывалую,
Про того царя про Грозного,
Про Ивана да Васильевича.

Когда в небе воссияло красно солнышко,
Становилась звезда восточная,
Когда зачиналась каменна Москва,
Тогда воцарился Грозный царь,
Грозный царь Иван Васильевича.

У того царя Ивана да Васильевича
Во палатушках во блокаменных,
На столах на белодубовых
Скатерти разостланы да браные,
Яствушки поставлены сахарные.

Во большом углу сидит сам Грозный царь,
А вокруг сидят его князья да бояре,
Пьют они да хлеба кушают,
Била лебедя да рушают,

Во полу-пиру да порасхвастались:
Сильный хвалится своею силою,
А богатый — золотой казной.

Государь-царь распотешился,
Выходил из-за стола с-за белодубова,
По палатушкам похаживал,
Во красно окно поглядывал,
Черны кудри чистым гребешком расчёсывал,

Сам возговорил да таковы слова:
„Ой вы, глупые бояре, неразумные!
Чем вы хвалитесь, перехваляетесь?
Силушка-то к вам от Господа,
А богатство от меня пришло.

Уж как мне-то можно похвалитися:
Вынес я порфиру из Царя-града,
Взял Казань-город и славну Астрахань,
Вывел я туман из-за сини моря,
Вывел я изменушку из Ново-города,
Вывел и изо-Пскова, из каменной Москвы!"

Говорит Малюта сын Скурлатович:
„Ах ты гой еси, наш родный батюшка,
Грозный царь Иван Васильевич!
Вывел ты изменушку из Ново-города,
Вывел ты измену и изо-Пскова,
Да не вывести тебе ее из каменной Москвы:
Может быть, измена за столом сидит,
За столом сидит да во глаза глядит,
Ест и пьет с тобою с одного блюда,
Цветно платье носить с одного плеча."

За то слово царь спохватится,
На царевича сам злобдо озирается:
„А скажи, скажи-ка, в чем измена есть?

Говорить злодей Малюта сын Скурлатович:
„Где с тобой мы улицею ехали,
Грешничков все били-вешали,
А где ехал улицей изменщик твой,
Грешных он не бил, а миловал.
Ерлычки давал им потаённые,
Да велел виновным укрыватися".

Как воскликнет тут, возгаркнет Грозный царь,
Грозный царь Иван Васильевич:
„У меня ль не стало грозных палачей моих?"

Все князья-бояре испужалися,
Из палаты разбежалися.
Соходились палачи десятками,
Соходилися и сотнями.

Говорил тогда Грозный царь:
„Гой еси вы, грозны палачи мои!
Сослужите-ка мне службу вирную,
Службу верную и неизменную:
Вы берите-ка царевича да за белы руки,
Распоясайте-ка с него шелковый пояс,
Скидывайте с него платье цветное,
Надавайте платье черное, опальное,
Отведите самого далече во чисто поле,
За ворота Москворецкие,
На то озеро зыбучее,
На ту лужу на Поганую,
Ко той плахе белодубовой,
Да снесите буйну голову!"

Палачи не знают, как ответь держать:
Болыше за малыми хоронятся,
Малых же за большими и не видать давно.

Выступает тут Малюта сын Скурлатович,
Говорить сам таковы слова:
„У меня ли не дрогнёт рука
На роды на ваши царские!"

Взял царевича да за белы руки,
Распоясал с него шелковый пояс,
Скидывает платье цветное,
Надевает платье чёрное, опальное,
И ведёт его на озеро зыбучее,
На ту лужу Поганую, кровавую.

По сеням тут по новым, по косящатым,
Как не красно солнышко катилось по земли
Проходила-то царица блоговерная,
Молода Настасьюшка Романовна,
К своему ко братцу ко любезному,
К молоду Никитушке Романычу
И говорила таковы слова:

„А и гой еси ты, милый братец мой,
Молодой Никита свет Романович!
Спишь-лежишь ли, опочив держишь?
Аль тебе Никите мало можется?
Над собой невзгодушки не ведаешь:
Упадает звезда поднебесная,
Угасает свеча воску ярого
Не становится у нас млада царевича,
Твоего любима крестничка!"

Много тут Никита не выспрашивал,
Скоро пометался на широкий двор,
Воскричал сам зычным голосом:
„Эй вы, конюхи мои, приспешники!
Вы ведите на-скоро добра коня,
Что неседлана, неуздана."

Скоро конюхи металися,
Подводили на-скор добра коня.
Сел Никита на добра коня,
Поскакал далече во чисто поле,
За ворота Москворецкие,
Шайкой машет, головой трясет,
Во всю голову кричит-ревет:
„Вы раздайтесь, люди добрые,
Не убейтесь, православные:
За мной дело государево!"

Настигает палача он во полу-пути,
Не дошел до озера кровавого;
По щеке его, злодея, бьет:
„Ох, Малюта ты Скурлатович, лютой палач!
Не за свойский кус ты принимаешься:
Этим кусом ты подавишься,
Этим пойлицем поперхнешься!"

Взял царевича тут за белы руки,
Посадил с собою на добра коня,
И увез в свое село боярское,
Во боярское Романовское.

По утру было раным-ранёхонько,
Ото сна встает царь Грозный — пробуждается,
Сына милого хватается,
Млада-зелена царевича.

Вызнав дело, рвется-мечется;
„Ой вы, слуги мои верные!
Вы зачем меня не уняли,
Попустили дело окаянное?

Отвечают ему слуги верные:
„Ой ты, батюшка наш,
Грозный царь, Царь Иван, сударь, Васильевич
Не поcмели мы перечить те,
Убоялись твоего гнева скорого!"

Отдает тут Грозный царь строгий приказ
По церквам служить молебны частые,
Заводить печальны звоны колокольные,
Надавать всем платье черное,
Собираться во большой собор,
Служить панихиду по царевиче.

Вот ударили к заутрене;
У той церкви у соборные
Собиралися попы и дьяконы,
Все причетники церковные,
Отпивать любимого царевича.

Вот идет и батюшка наш Грозный царь,
На нем платье черное нерадошно,
Во правдй руке царскбй костыль;
Богу молится и поклоняется,
Сам горючими слезами заливается.

А Никита свет Романович
Нарядился в платье цветное,
Взял с собой млада царевича
И поставил позади дверей,
Позади дверей у права крылоса.

Как на шурина тут опаляется
Грозный царь Иван Васильевич,
Костылем пришил его в правит ногу
К половице ко дубовой:
„Ай же ты, любезный шурин мой!
Что в глаза мне насмехаешься,
Надо мною наругаешься?
Аль не сведался про горе царское,
Про кручинушку несносную,
Что звезда упала поднебесная,
Что свеча угасла воску ярого?

У меня поеле заутрени
Всем боярам перебор пойдет,
А тебе ли, шурин, перва петелька!"

Говорит Никита свет Романович:
„А я, батюшка-царь, все в отлучки был,
Все в отлучке за охотою,
Ясна сокола поймал тебе,
Что ни есть лучшего и ближнего
Твоего ли сына родного".

Поднебесная звезда тут высоко взошла,
Свеча воску ярого затеплилась
Выходил царевич из-за крылоса,
Подходил ко государю-батюшке.

Брал царевича тут за белы руки
Грозный царь Иван Васильевич,
Целовал его в уста сахарные,
Воскричал сам зычным голосом:
„Ох ты гой еси, любезный шурин мой!
Уж и как мне тебя назвать теперь?
Али дядюшкой, аль батюшкой?
Али будешь ты мне больший брат?
Обратил мое ты ретиво сердце,
Взвеселил мою ты буйну голову,
Воротил ты мне мою жемчужину!
Еще чем тебя пожаловать?
Аль тебе за то полцарства дать,
Аль бессчетной золотой казны?"

Говорил ему на то шурин-то:
„Гой еси ты, царь Иван Васильевич!
Ни полцарства мне не надобно, ни золотой казны;
Ты меня пожалуй грамотой Тарханною:
Кто церкву ограбит, мужика убьет,
Кто жену у мужа со двора сведет,
Да уйдет в село боярское
К молоду Никите ко Романовичу
Не было б ни взыску там, ни выемки".

И пожаловал Никите Грозный царь
По той грамоте Тарханноей
Новое село боярское,
Что теперь село Преображенское,
Тем поныне ли слывет оно и довеку.
++++++++++++
…..
Иван да Марья. Рудник-то наш нынче позабыт-позаброшен. Сказка!!
==================
     Рудник-то наш нынче позабыт-позаброшен, да и посёлок вымирает: одни старики и старухи на огородах копаются, приезда родственничков из города ждут не дождутся.
     А в старые времена, дед мой сказывал, жизнь ключом била, не бедствовал народ.
     Оно и понятно: по золотишку никто на Урале с рудником Иван-да-Марьевским сравниться не мог.
     Чудное вроде бы названьице – Иван-да-Марьевский – а родилось-то оно ещё при государе батюшке Петре Великом.
     Раньше народ от бесчинств и притеснений куда бежал? Либо на Дон, к казакам-разбойникам, либо к нам на Урал.
     Селились по пять-десять семей на реках, в местах потаённых, рыбу лавливали, зверя добывали, золотишко потихоньку намывали.
     И были у одного здешнего охотника, из беглых, двое деток: Иван да Марья.
     Вот как-то в разгар лета все взрослые ушли на покос, а Иван с Марьею решили на лодочке на ту сторону речонки нашей переплыть, черникою полакомиться.
     Сели в лодку, оттолкнулись от берега, а на стремнине одно-то весло и утеряли. Понесла, понесла их река, а скоро и деревня скрылась из глаз. По вечеру вернулся с женою домой охотник, Никодимом его величали: глядь-по-глядь – дети пропали.
     Уже ближе к ночи докумекали, что одной лодки недочёт – ну и поплыли вослед. Плывут, аукают, к берегу тут и там пристают. Измаялись к утру, решили передохнуть чуток близ песчаной отмели.
     Глядь, а детки-то их спят под кустиком, ровно ангелочки. Тут, понятное дело, слезы, причитания и все такое.
     Одна закавыка: твердят в один голос Иван да Марья, будто ночью совсем рядом птицы огненнопёрые песок клевали. Что за притча?
     Никодим мужик был смекалистый и спустя несколько дней уже начал промывать песочек на отмели. И за две недели намыл фунтов пять, а к концу лета – и все двадцать.
     Другой бы умелец спрятал золотишко ненадежнее, да и жил бы поживал беззаботно, а наш-то рисковый был мужичок.
     Собрался ранней зимою в долгий путь, золотишко в три мешочка кожаных ссыпал – да и с обозом попутным добрался аж до града Петербурга. А там выждал, когда государь-батюшка на верфи пожалует к своим кораблям – и пал ему в ноги.
     — Так, мол, и так: вот золото самородное, дарю в казну государеву, а мне бы, рабу божьему, рудник бы дозволили учредить в месте потаённом, на Урале.
     Государь Пётр Великий расцеловал Никодима, велел грамоту ему охранную выдать, во дворец к себе повёз пировать.
     А когда услышал про жар-птиц, что песок на глазах у детей Никодимовых клевали, повелел назвать новоявленный рудник:
     — Иван-да-Марьевский.
+++++++++++++++++++++++++++++++++
……
Иван царевич и Белый Полянин. Сказка!!
==================
     В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. У этого царя было три дочери и один сын, Иван-царевич.
     Царь состарился и помер, а корону принял Иван-царевич.
     Как узнали про то соседние короли, сейчас собрали несчётные войска и пошли на него войною.
     Иван-царевич не знает, как ему быть. Приходит к своим сёстрам и спрашивает:
     — Любезные мои сестрицы! Что мне делать? Все короли поднялись на меня войною.
     Отвечают ему девицы, его сёстры:
     — Ах ты, храбрый воин! Чего убоялся? Как же Белый Полянин воюет с бабою-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает? А ты, ничего не видя, испугался!
     Иван-царевич тотчас оседлал своего доброго коня, надел на себя сбрую ратную, взял меч-кладенец, копье долгомерное и плётку шёлковую, помолился богу и выехал против неприятеля. Не столько мечом бьёт, сколько конём топчет. Перебил все воинство вражье, воротился в город, лёг спать и спал трое суток беспробудным сном.
     На четвертые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле – короли больше того войск собрали и опять под самые стены подступили. Запечалился царевич, идёт к своим сёстрам:
     — Ах, сестрицы! Что мне делать? Одну силу истребил, другая под городом стоит, пуще прежнего грозит.
     — Какой же ты воин! Сутки воевал, да трое суток без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает?
     Иван-царевич побежал в белокаменные конюшни, оседлал доброго коня богатырского, надел сбрую ратную, опоясал меч-кладенец в одну руку взял копье долгомерное, в другую плётку шёлковую, помолился богу и выехал против неприятеля.
     Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападаёт Иван-царевич на войско вражье. Не столько сам бьёт, сколько конь его топчет.
     Побил рать-силу великую, воротился домой, лёг спать и спал непробудным сном шесть суток.
     На седьмые сутки проснулся, вышел на балкон, глянул в чистое поле – короли больше того войск собрали и опять весь город обступили. Идёт Иван-царевич к сёстрам:
     — Любезные мои сестрицы! Что мне делать? Две силы истребил, третья под стенами стоит, ещё пуще грозит.
     — Ах ты, храбрый воин! Одни сутки воевал, да шестеро без просыпа спал. Как же Белый Полянин воюет с бабой-ягою золотой ногою, тридцать лет с коня не слезает, роздыху не знает?
     Горько показалось то царевичу. Побежал он в белокаменные конюшни, оседлал своего доброго коня богатырского, надел на себя сбрую ратную, опоясал меч-кладенец, в одну руку взял копье долгомерное, в другую плётку шёлковую, помолился богу и выехал против неприятеля.
     Не ясен сокол налетает на стадо гусей, лебедей и на серых утиц, нападаёт Иван-царевич на войско вражье. Не столько сам бьёт, сколько конь его топчет.
     Побил рать-силу великую, воротился домой, лёг спать и спал непробудным сном девять суток.
     На десятые сутки проснулся, призвал всех министров и сенаторов:
     — Господа мои министры и сенаторы! Вздумал я в чужие страны ехать, на Бела Полянина посмотреть. Прошу вас судить и рядить, все дела разбирать в правду.
     Затем попрощался с сёстрами, сел на коня и поехал в путь-дорогу. Долго ли, коротко ли – заехал он в тёмный лес. Видит – избушка стоит, в той избушке стар человек живёт.
     Иван-царевич зашёл к нему:
     — Здравствуй, дедушка!
     — Здравствуй, русский царевич! Куда бог несёт?
     — Ищу Белого Полянина. Не знаешь ли, где он?
     — Сам я не ведаю, а вот подожди, соберу своих верных слуг и спрошу у них.
     Старик выступил на крылечко, заиграл в серебряную трубу – и вдруг начали к нему со всех сторон птицы слетаться. Налетело их видимо-невидимо, чёрной тучею все небо покрыли.
     Крикнул стар человек громким голосом, свистнул молодецким посвистом:
     — Слуги мои верные, птицы перелётные! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?
     — Нет, видом не видали, слыхом не слыхали!
     — Ну, Иван-царевич, – говорит стар человек, – ступай теперь к моему старшему брату. Может, он тебе скажет. На, возьми клубочек, пусти перед собою. Куда клубочек покатится, туда и коня управляй.
     Иван-царевич сел на своего доброго коня, покатил клубочек и поехал вслед за ним. А лес все темней да темней.
     Приезжает царевич к избушке, входит в двери. В избушке старик сидит – седой как лунь.
     — Здравствуй, дедушка!
     — Здравствуй, русский царевич! Куда путь держишь?
     — Ищу Белого Полянина. Не знаешь ли, где он?
     — А вот погоди, соберу своих верных слуг и спрошу у них.
     Старик выступил на крылечко. Заиграл в серебряную трубу – и вдруг собрались к нему со всех сторон разные звери. Крикнул им громким голосом, свистнул молодецким посвистом:
     — Слуги мои верные, звери прыскучие! Не видали ль, не слыхали ль чего про Белого Полянина?
     — Нет, – отвечают звери, – видом не видали, слыхом не слыхали.
     — А ну, рассчитайтесь промеж себя. Может не все пришли.
     Звери рассчитались промеж себя – нет кривой волчицы. Старик послал искать её. Тотчас побежали гонцы и привели её.
     — Сказывай, кривая волчица, не знаешь ли ты Белого Полянина?
     — Как мне его не знать, коли я при нем завсегда живу. Он войска побивает, а я мёртвым трупом питаюсь.
     — Где же он теперь?
     — В чистом поле, на большом кургане, в шатре спит. Воевал он с бабой-ягою золотой ногою, а после бою залёг на двенадцать суток спать.
     — Проводи туда Ивана-царевича.
     Волчица побежала, а вслед за нею поскакал царевич. Приезжает он к большому кургану, входит в шатёр – Белый Полянин крепким сном почивает.
     — Вот сестры мои говорили, что Белый Полянин без роздыху воюет, а он на двенадцать суток спать залёг! Не заснуть ли и мне пока?
     Подумал-подумал Иван-царевич и лёг с ним рядом.
     Тут прилетела в шатёр малая птичка, вьётся у самого изголовья и говорит таковые слова:
     — Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти моего брата Ивана-царевича. Не то встанет – сам тебя убьёт!
     Иван-царевич вскочил, поймал птичку, оторвал ей правую ногу, выбросил за шатер и опять лёг возле Белого Полянина.
     Не успел заснуть, как прилетает другая птичка, вьётся у изголовья и говорит:
     — Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти моего брата Ивана-царевича. Не то встанет – сам тебя убьёт!
     Иван-царевич вскочил, поймал птичку, оторвал ей правое крыло, выбросил её из шатра и опять лёг на то же место.
     Вслед за тем прилетает третья птичка, вьётся у изголовья и говорит:
     — Встань-пробудись, Белый Полянин, и предай злой смерти брата моего Ивана-царевича. Не то он встанет да тебя убьёт!
     Иван-царевич вскочил, изловил ту птичку и оторвал ей клюв. Птичку выбросил вон, а сам лёг и крепко заснул.
     Пришла пора – пробудился Белый Полянин, смотрит – рядом с ним незнамо какой богатырь лежит. Схватился за острый меч и хотел было предать его злой смерти, да удержался вовремя.
     — Нет, – думает, – он наехал на меня на сонного, а меча не хотел кровавить. Не честь, не хвала и мне, доброму молодцу, загубить его! Сонный что мёртвый! Лучше разбужу его.
     Разбудил Ивана-царевича и спрашивает:
     — Добрый ли, худой ли человек? Говори: как тебя по имени зовут и зачем сюда заехал?
     — Зовут меня Иваном-царевичем, а приехал на тебя посмотреть, твоей силы попытать.
     — Больно смел ты, царевич! Без спросу в шатёр вошёл, без докладу выспался, можно тебя за то смерти предать!
     — Эх, Белый Полянин! Не перескочил через ров, да хвастаешь. Подожди – может, споткнёшься! У тебя две руки, да и меня мать не с одной родила.
     Сели они на своих богатырских коней, съехались и ударились, да так сильно, что их копья вдребезги разлетелись, а добрые кони на колени попадали.
     Иван-царевич вышиб из седла Белого Полянина и занёс над ним острый меч. Взмолился ему Белый Полянин:
     — Не дай мне смерти, дай мне живот! Назовусь твоим меньшим братом, вместо отца почитать буду.
     Иван-царевич взял его за руку, поднял с земли, поцеловал в уста и назвал своим меньшим братом:
     — Слышал я, брат, что ты тридцать лет с бабой-ягою золотой ногою воюешь, за что у вас война?
     — Есть у неё дочь-красавица, хочу добыть да жениться.
     — Ну, – сказал царевич, – коли дружбу водить, так в беде помогать! Поедем воевать вместе.
     Сели на коней, выехали в чистое поле. Баба-яга золотая нога выставила рать-силу несметную.
     То не ясные соколы налетают на стадо голубиное, напускаются сильномогучие богатыри на войско вражье! Не столько мечами рубят, сколько конями топчут. Прирубили, притоптали целые тысячи.
     Баба-яга наутёк бросилась, а Иван-царевич за ней вдогонку. Совсем было нагонять стал – как вдруг прибежала она к глубокой пропасти, подняла чугунную доску и скрылась под землёю.
     Иван-царевич и Белый Полянин накупили быков многое множество, начали их бить, кожи сымать да ремни резать. Из тех ремней канат свили – да такой длинный, что один конец здесь, а другой на тот свет достанет.
     Говорит царевич Белому Полянину:
     — Опускай меня скорей в пропасть, да назад каната не вытаскивай, а жди: как я за канат дёрну, тогда и тащи!
     Белый Полянин опустил его в пропасть на самое дно. Иван-царевич осмотрелся кругом и пошёл искать бабу-ягу. Шёл-шёл, смотрит – за решёткой портные сидят.
     — Что вы делаете?
     — А вот что, Иван-царевич: сидим да войско шьём для бабы-яги золотой ноги.
     — Как же вы шьёте?
     — Известно как: что кольнёшь иглою, то и казак с пикою, на лошадь садится, в строй становится и идёт войной на Белого Полянина.
     — Эх, братцы! Скоро вы делаете, да не крепко. Становитесь-ка в ряд, я вас научу, как крепче шить.
     Они тотчас выстроились в один ряд. А Иван-царевич как махнёт мечом, так и полетели головы.
     Побил портных и пошёл дальше. Шёл-шёл, смотрит – за решёткой сапожники сидят.
     — Что вы тут делаете?
     — Сидим да войско готовим для бабы-яги золотой ноги.
     — Как же вы, братцы, войско готовите?
     — А вот как: что шилом кольнём, то и солдат с ружьём, на коня садится, в строй становится и идёт войной на Белого Полянина.
     — Эх, ребята! Скоро вы делаете, да не споро. Становитесь-ка в ряд, я вас получше научу.
     Вот они стали в ряд. Иван-царевич махнул мечом, и полетели головы. Побил сапожников, и опять в дорогу. Долго ли, коротко ли – добрался он до большого прекрасного города. В том городе царские терема выстроены, в тех теремах сидит девица красоты неописанной.
     Увидала она в окно добра молодца. Полюбились ей кудри черные, очи соколиные, брови соболиные, ухватки богатырские. Зазвала к себе царевича, расспросила, куда и зачем идёт.
     Он ей сказал, что ищет бабу-ягу золотую ногу.
     — Ах, Иван-царевич, ведь я её дочь. Она теперь спит непробудным сном, залегла отдыхать на двенадцать суток.
     Вывела его из города и показала дорогу. Иван-царевич пошёл к бабе-яге золотой ноге, застал её сонную, ударил мечом и отрубил ей голову.
     Голова покатилась и промолвила:
     — Бей ещё, Иван-царевич!
     — Богатырский удар и один хорош! – Отвечал царевич, воротился в терема к красной девице, сел с нею за столы дубовые, за скатерти браные.
     Наелся-напился и стал её спрашивать:
     — Есть ли в свете сильнее меня и краше тебя?
     — Ах, Иван-царевич! Что я за красавица! Вот как за тридевять земель, в тридесятом царстве живёт у царя-змея королевна, так та подлинно красота несказанная: она только ноги помыла, а я тою водою умылась!
     Иван-царевич взял красную девицу за белую руку, привёл к тому месту, где канат висел, и подал знак Белому Полянину.
     Тот ухватился за канат и давай тянуть. Тянул-тянул и вытащил царевича с красной девицей.
     — Здравствуй, Белый Полянин, – сказал Иван-царевич, – вот тебе жена-невеста. Живи, веселись, ни о чем не крушись! А я в змеиное царство поеду.
     Сел на своего богатырского коня, попрощался с Белым Полянином и его невестою и поскакал за тридевять земель.
     Долго ли, коротко ли, низко ли, высоко ли – скоро Сказка сказывается, да не скоро дело делятся – приехал он в царство змеиное, убил царя-змея, освободил из неволи прекрасную королевну и женился на ней. После того воротился домой и стал с молодой женою жить-поживать да добра наживать.
+++++++++++++++++++++++++++++++++
……
Ильи Муромца три поездочки. Киев. Авенариус. Былина. От того от моря.
==================
От того, от моря от синего,
От того, от океана Ледовитого,
Ехал старо;й да Илья Муромец на добро;м кони;.
Едет старо;й, только курева; стоит, дым столбом вали;т,
Из-под копыт прямо летит, прямо за; версту.

На кони; Илья сам бел-бело;й,
Бел-бело;й, уж сед-седой.
Приехал старо;й на перво;й застав,

На заста;вы три столбика стоят,
Стоят да три столбика дубовые,
На столбики дощечки приколочены,
На дощечках подписи подписаны,
Золотыми нумерами надрезы надрезаны:

«Перву; дорожку мне ехать — живому не быть,
Втору; — мне богатому быть,
Третью; — мне женатому быть».

Подумал старо;й своим умом богатырскиим:
«С мо;лоду было богатство не нажито,
На старость мне — душа па;губа,
С молоду было не же;ненось,
А на старость жениться — чужа; коры;сть.
В чисто;м поли; старо;му смерть не писана,
Поеду в ту дорожку да нее;зжену,
Поеду в ту дорожку прямоезжую».

Заросла дорожка эта тридцать лет;
Добрый молодец туда не проезживал,
Ясен со;кол туда не пролётывал,
Добрый молодец туды не прохаживал:

На дороге живет Соловей Рахматович,
Не спускат он ни конного, ни пешего.
Лево;й рукой старо;й Илья Муромец коня ведет,
А право;й — ду;бья рвёт,
Ду;бья рвёт и мосты мостит.

Едет старо;й опять вперед,
Стоят тут три мужичка, три бога;тыря,
Хотят старо;го схватить за черны; кудри.

Говорит да Илья Муромец:
«Ой вы еси, мужички, русски бога;тыри,
Бить-то вам меня не; за что,
Взять-то вам у меня нечего,
Только есть на шеи чу;ден крест позолоченый».

На то мужики пуще обзадо;рились,
Хватать стали Илью Муромца.
Разгорелось у Ильи сердце богатырское,
Он схватил всех трех во белы; руки;,
Бросил их о сыру; землю;,
И тут мужицкам и смерть случиласе.

Едет опять Илья Муромец вперед,
Опять приехал на заставу великую.

Сидит тут Соловей Рахмантович
На двенадцати дубах, на двенадцати подду;бинках.
Закричал Соловей по-змеиному,
Заревел Рахмантов по-соловьиному,
Испужался у старо;го добро;й конь, конь богатырский,
Припал он на колена.

«Ой ты, конь, ты конь, лошадь добрая,
Не слыхала разве ты крыку соловьиного,
Не слышала разве ты крыку вороньего?»
Справился у старо;го конь.

На кони; сидит, лук принатягиват,
Калёную стрелоцку накладыват,
Сам ко стрелки приговариват:

«Ты лети, стрела моя калёная,
Калёная стрелоцка, перёная,
Ты не на; воду пади, стрела, не на; землю,
А попади ты Соловью во право;й глаз,
И вылети ты, стрела, ухом левыим».
А на лету; старо;й был ухватчивой,

Полетел с дубу Соло;вьюшко.
Ухватил старо;й его право;й рукой,
Не допустил его до сыро;й земли,
И привязал его к стремени булатному,
Приковал ко стремени лошадиному.

Едет Илья опять вперед в стольне-Киев-град.
Увидела Соловья мать родимая, гроза великая:
«Ой еси ты, Илья Муромец,
Почему везешь ты моего сына?
Не пропущу я вас в стольне-Киев-град,
Не спущу к солнышку Владимиру».

Говорит Соловей матушке родимоей:
«Не твое теперь, маменька, кушаю,
Не тебя сейчас я слушаю,
Теперь слушаю Илью Муромца,
Почитаю я за родного батюшка».

В е;йной дом Илья выстрелил,
Окошечка все выбил до единого.
Едет вперед, не разговариват,
Приехал старо;й в стольне-Киев-град,
Ко солнышку да ко Владимиру.

Ставит коня позади двора,
Дал ему пшеницы белоя;ровой:
«Стой, мой бурушко, тихо, смирненько».
Заходит Илья к солнышку Владимиру,
Крест кладет по-писаному,
Поклон дает по-ученому,
Молитву творит по-исусову,
Кланяетце на все четыре стороны,
Солнышку Владимиру на особицу:
«Здравствуй, солнышко Владимир-князь!»

— «Здравствуй, русский, сильный бога;тырь,
Старо;й казак, Илья Муромец!
Откуль едешь, откуль пра;вишьсе,
Откуль нынче путь держи;шь?»

— «Еду из сторонушки из западноей,
Еду дорожкой прямое;зжеей».
Сделал солнышко Владимир-князь
Большо; пиро;ванье, большо столо;ванье.

Тридцать три, собралось русских бога;тыря,
Собралось много бояр толстобрюхиих.
Пировали, столова;ли трои суточки,
Стали все пьянёшеньки,
Стали все веселёшеньки.

Ильюшко стал пьянёшенек,
Стал по полу похаживать
И такие речи стал поговаривать:
«Пособил бог добыть Соловья Рахмантова,
Пособи, бог, добыть врага неверного, врага идо;льского,
Еще успокоить думою бояр толстобрюхиих».

Говорит ему тут солнышко Владимир-князь:
«Сходи-ко-се на улицу, приведи Соловья Рахмантова
Поглядеть нам всем на посмотре;ньицо».
Тут и вышли все на улицу,

Взял он солнышка Владимира во праву; руку;,
А матушку его Апраксию во леву; руку;,
И сказал Илья Соловью Рахмантову:
«Зареви ты, Соловей, в полу;крика,
Засвисти ты, Соловей, в полу;свиста».

Заревел Соловей во весь крык,
Засвистал Соловей во весь свист.
Па;ли все тут люди на; землю,
Лежали люди без ума все три часа.

Солнышко Владимир с матушкой
Едва живы в руках Ильи.
Рассердилсе тут старо;й на Соловья,
Заскочил старо;й тут на добра; коня;,

Привязал он Соловья за лошадиный хвост,
Потащил его по чисту; полю;:
Где руки, где ноги, где буйна голова,
Тут ему и смерть случиласе.

Приехал старо;й в стольне-Киев-град;
Насказали на старо;го бояре толстобрюхии,
Насказали солнышку Владимиру,
Что «пособил бог добыть Соловья Рахмантова,
Пособи, бог, добыть солнышка Владимира».

Испужался солнышко Владимир-князь,
Приказал слугам верныим взять старого за белы; руки;,
И вести его в подземелие.
Дали там ему стол дубовый, книгу евангелье, свечи стерлинные,
Посадили тут Илью Муромца.

У Солнышка матушка была до сиро;т добра;,
Она носила тайком всё, что хочетце,
Кормила его ровно три года;.

Взволновалась тут земля неверная, силы множество.
Едет она на стольне-Киев-град
И шлет она пакет немилослив:
«Весь стольне-Киев-град во полон возьму,
Мелкую силу всю повырублю».

Солнышко Владимир запечалился:
«Кто меня станет охранять-беречь?
Нет у меня сильного бога;тыря,
Нет надежного Ильи Муромца».

Послал он слугу верную
К Ильи Муромцу во темно;й погре;б.
Приходила слуга верная к Илье Муромцу,
Низко ему поклониласе,
Горькими слезами уливается:
«Ты выходи-ко, старо;й да Илья Муромец,
Выходи-ко ты за святую Русь,
На нас больша; сила срядилася».

Старо;й казак челом не бьет, головы не гнет:
«Не ваше пью и кушаю,
Не вас сейчас я слушаю».

Пришла к князю тут слуга верная:
«Ильюшка нам челом не бьет, головы не гнет.
Не ваше, — говорит, — кушаю,
Не вас, — говорит, — и слушаю,
А послушаю только матушку Апраксию».

Говорит тут солнышко Владимир-князь:
«Поди, матушка Апраксия,
Сходи к Илье Муромцу,
Пади ему во праву; ногу;,
Проси у него прощеньица».

Побежала к ему матушка Апраксия,
Отворила двери по;гребны.
Бьет челом, низко кланяетце:
«Ой еси, старо;й Илья Муромец,
Ты защита была великая,
Оборона была надейная,
Ведь на наш на стольне-Киев-град
Взволновалась орда неверная,
Хочет она взять стольне-Киев-град».

Говорит тут ей Илья Муромец:
«Поди, веди мне бу;рушка,
Дам тебе ключи золоченые».
Привела матушка ему бурушку,
Развернул он двери стеклянные,
Вылетел из погреба ясным соколом.

Не видала Апраксия, как он на коня скочил,
Только видела, как в стремена ступил,
В стремена ступил булатные.

Пригони;л он в стольно-Киев-град,
По приезде его все встретили,
Сделали ему че;стен пир.
Солнышко стал ему жа;литьце:
«Отделились все от нас русски бога;тыри,
Поднялась на нас сила неверная,
Пособи нам с ней справитьце».

Говорит тут старо;й казак Илья Муромец:
«Не хочу с ней ла;дитьце,
Не хочу с ней ми;ритьце,
Поеду сам на за;ставу».

Приехал он на за;ставу великую,
Поглядел он в трубочку подзорную,
Увидел силу неверную,
Неверную силу многую,
И погони;л к силы неверноей.
Раз пять прокатил и всех срани;л.

По улоцки гони;т, как траву коси;т.
Лучшую силу во полон берет,
Плохую силу в пень повырубил,
А красно чи;сто се;ребро ко себе берет,
Красно золото колесо;м кати;т,
Красных девушек гонит стани;цами,
Молодых молодушек всех пленни;цами.

Оттуль нынце поворот держи;т,
Приехал в стольне-Киев-град,
Сделали тут нынце веселой пир.
Все на пиру напивалисе,
До;сыта все наедалися.

Благодарили стара; казака да Илью Муромца:
«А сберег ты нам стольне-Киев-град,
Не знаем теперь, чем дарить тебя».
— «Не надо мне ваши подарочки, —

Говорит тут Илья Муромец, —
Меня храните да в темницу не сади;те».
++++++++++++++
……………
Илья Муравич да два хотничка.
==================
Ни ва даличи была, ва даличи,
Ва далечиньки была, ва чистам поли,
Тут пралеживала дарожинька,
Ана ни широкая, чуть прабойная.

Нихто па ней ни прахаживал,
Нихто па ней ни праежживал,
Тут прашол па ней старинушка,
Старой казак Илья Муравич.

На старинушки была шубёначка
Худым та худа, фся излотана.
На правая полачка ва питсот рублей,
А левая ва фсю тысичу.
А на фсей ефтай шубёначки сметы нету.

Стричаюца старинушки да два ахотничка,
Два ахотничка да два разбойничка;
Хатят ани старинушку зарезати,
Хатят ани са старинушки ефту шубёнку снять.

На ту пору старинушка пристарожился,
Пристарожился да натягивал свой тугой лук,
Налаживал сваю калёную стрилу;
Пущал он ефту стрилу ва ахотничкаф,
Ва ахотничкаф, ва разбойничкаф.

Ни папал он ва ахотничкаф,
А папал он ва сырой дуп;
Раскалол он сырой дуп на двинадцать штук.

На ту пору ахотнички пирпужалися,
Пирпужалися и врось разбижалися.
+++++++++++++++++++
.....
Илья Муромец и Калин-царь. Былина. Легенда.
==================
     Как Владимир-князь да стольно-киевский
     Поразгневался на старого казака Илью Муромца,
     Засадил его во погреб во холодный
     Да на три года поры-времени.
    
     А у славного у князя у Владимира
     Была дочь да одинакая.
     Она видит, это дело есть немалое,
     А что посадил Владимир-князь да стольно-киевский
     Старого казака Илью Муромца
     В тот во погреб во холодный.
    
     А он мог бы постоять один за веру, за отечество,
     Мог бы постоять один за Киев-град,
     Мог бы постоять один за церкви за соборные,
     Мог бы поберечь он князя да Владимира,
     Мог бы поберечь Апраксу-королевичну.
    
     Приказала сделать да ключи поддельные,
     Положила-то людей да патаёных,
     Приказала-то на погреб на холодный
     Да снести перины да подушечки пуховые,
     Одеяла приказала снести тёплые,
     Она яствушку поставить да хорошую
     И одежду сменять с ново на ново
     Тому старому казаку Илье Муромцу,
    
     А Владимир-князь про то не ведает.
    
     Воспылал-то тут собака Калин-царь на Киев град,
     И хочет он разорить да стольный Киев-град,
     Чёрнедь-мужичков он всех повырубить,
     Божьи церкви все на дым спустить,
     Князю-то Владимиру да голову срубить.
     Да со той Апраксой-королевичной.

     Посылает-то собака Калин-царь посланника,
     А посланника во стольный Киев-град,
     И даёт ему он грамоту посыльную.
    
     И посланнику-то он наказывал:
     — Как поедешь ты во стольный Киев-град,
     Будешь ты, посланник, в стольном во Киеве
     Да у славного у князя у Владимира,
     Будешь на его на широком дворе,
     И сойдёшь как тут ты со добра коня,
     Да й спускай коня ты на посыльный двор,
     Сам поди-тко во палату белокаменну.
     Да й пройдёшь палатой белокаменной,
     Да й войдёшь в его столовую во горенку.
     На пяту ты дверь да поразмахивай,
     Подходи-ка ты ко столику к дубовому.
     Становись-ка супротив князя Владимира,
     Полагай-ка грамоту на золот стол.
    
     Говори-тко князю ты Владимиру:
     Ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
     Ты бери-тко грамоту посыльную
     Да смотри, что в грамоте написано,
     Да смотри, что в грамоте да напечатано.
    
     Очищай-ко ты все улички стрелецкие,
     Все великие дворы да княженецкие.
     По всему-то городу по Киеву
     А по всем по улицам широким,
     Да по всем-то переулкам княженецким
     Наставь сладких хмельных напиточков,
     Чтоб стояли бочка о бочку близко поблизку,
     Чтобы было у чего стоять собаке царю Калину
     Со своими-то войсками со великими
     Во твоём во городе во Киеве.
    
     То Владимир-князь да стольно-киевский
     Брал-то книгу он посыльную,
     Да и грамоту ту распечатывал
     И смотрел, что в грамоте написано,
     И смотрел, что в грамоте да напечатано:
    
     А что велено очистить улицы стрелецкие
     И большие дворы княженецкие
     Да наставить сладких хмельных напиточков
     А по всем по улицам широким
     Да по всем переулкам княженецким.
    
     Тут Владимир-князь да стольно-киевский
     Видит, есть это дело немалое,
     А немало дело-то, великое.
    
     А садился-то Владимир-князь да на червлёный стул
     Да писал-то ведь он грамоту повинную:
     Ай же ты, собака да и Калин-царь!
     Дай-ка мне ты поры-времячка на три года,
     На три года дай и на три месяца,
     На три месяца да ещё на три дня
     Мне очистить улицы стрелецкие,
     Все великие дворы да княженецкие,
     Накурить мне сладких хмельных напиточков
     Да й поставить по всему-то городу по Киеву,
     Да й по всем по улицам широким,
     По всем славным переулкам княжецким.
    
     Отсылает эту грамоту повинную,
     Отсылает ко собаке царю Калину.
    
     А й собака тот да Калин-царь
     Дал ему он поры времячка на три года,
     На три года и на три месяца,
     На три месяца да ещё на три дня.
    
     Ещё день за день как и дождь дождит,
     А неделя за неделей как река бежит -
     Прошло поры-времячка да три года,
     А три года да три месяца,
     А три месяца да ещё три-то дня.
    
     Тут подъехал ведь собака Калин-царь,
     Он подъехал ведь под Киев-град
     Со своими со войсками со великими.
    
     Тут Владимир-князь да стольно-киевский
     Он по горенке да стал похаживать,
     С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие,
     Шёлковым платком князь утирается.
    
     Говорит Владимир-князь да таковы слова:
     — Нет жива-то старого казака Ильи Муромца,
     Некому стоять теперь за веру, за отечество,
     Некому стоять за церкви ведь за божий,
     Некому стоять-то ведь за Киев-град,
     Да ведь некому сберечь князя Владимира
     Да и той Апраксы-королевичны!
    
     Говорит ему любима дочь да таковы слова:
     — Ай ты, батюшка Владимир-князь наш стольно-киевский!
     Ведь есть жив-то старый казак да Илья Муромец,
     Ведь он жив на погребе холодном.
    
     Тут Владимир-князь-от стольно-киевский
     Он скорёшенько берёт да золоты ключи
     Да идёт на погреб на холодный,
     Отмыкает он скоренько погреб да холодный,
     Да подходит ко решёткам ко железныим,
     Разорил-то он решётки да железные.
    
     Да там старый казак да Илья Муромец.
     Он во погребе сидит-то, сам не старится,
     Там перинушки-подушечки пуховые,
     Одеяла снесены там теплые,
     Яствушка поставлена хорошая,
     А одёжица на нём да живёт сменная.
    
     Он берёт его за ручушки за белые,
     За его за перстни за злачёные,
     Выводил его со погреба холодного,
     Приводил его в палату белокаменну,
     Становил-то он Илью да супротив себя,
     Целовал в уста сахарные,
     Заводил его за столики дубовые,
     Да садил Илью-то он подле себя
     И кормил его да яствушкой сахарною,
     Да поил-то питьицем медвяныим.
    
     И говорил-то он Илье да таковы слова:
     — Ай же старый казак да Илья Муромец!
     Наш-то Киев-град нынь да в полону стоит.
     Обошёл собака Калин-царь наш Киев-град
     Со своими со войсками со великими.
    
     А постой-ка ты за веру, за отечество,
     И постой-ка ты за славный Киев-град,
     Да постой за матушки божьи церкви,
     Да постой-ка ты за князя за Владимира,
     Да постой-ка за Апраксу-королевичну!
    
     Так тут старый казак да Илья Муромец
     Выходит он со палаты белокаменной,
     Шёл по городу он да по Киеву,
     Заходил в свою палату белокаменну
     Да спросил-то как он паробка любимого.
    
     Шёл со паробком да со любимым
     А на свой на славный на широкий двор,
     Заходил он во конюшенку в стоялую,
     Посмотрел добра коня он богатырского.
    
     Говорил Илья да таковы слова:
     — Ай же ты, мой парубок любимый,
     Верный ты слуга мой безызменные,
     Хорошо держал моего коня ты богатырского!
    
     Целовал его он во уста сахарные,
     Выводил добра коня с конюшенки стоялый
     А й на тот же славный на широкий двор.
    
     А й тут старый казак да Илья Муромец
     Стал добра коня тут он заседлывать.
    
     На коня накладывает потничек,
     А на потничек накладывает войлочек -
     Потничек он клал да ведь шёлковенький,
     А на потничек подкладывал подпотничек,
     На подпотничек седелко клал черкасское,
     А черкасское седёлышко недержано,
     И подтягивал двенадцать подпругов шёлковых,
     И шпенёчики он втягивал булатные,
     А стремяночки покладывал булатные,
     Пряжечки покладывал он красна золота.
    
     Да не для красы-угожества -
     Ради крепости всё богатырской:
     Ещё подпруги шёлковы тянутся, да они не рвутся,
     Да булат-железо гнётся, не ломается,
     Пряжечки-то красна золота,
     Они мокнут, да не ржавеют.
    
     И садился тут Илья да на добра коня,
     Брал с собой доспехи крепки богатырские:
     Во-первых, брал палицу булатную,
     Во-вторых, копье брал мурзамецкое,
     А ещё брал саблю свою острую,
     Ещё брал шалыгу подорожную.
    
     И поехал он из города из Киева.
     Выехал Илья да во чисто поле,
     И подъехал он ко войскам ко татарским
     Посмотреть на войска на татарские.
    
     Нагнано-то силы много множество.
     Как от покрика от человечьего,
     Как от ржанья лошадиного
     Унывает сердце человеческое.
    
     Тут старый казак да Илья Муромец
     Он поехал по раздольицу чисту полю,
     Не мог конца-краю силушке наехати.
    
     Он повыскочил на гору на высокую,
     Посмотрел на все на три, четыре стороны,
     Посмотрел на силушку татарскую -
     Конца-краю силе насмотреть не мог.
    
     И повыскочил он на гору на другую,
     Посмотрел на все на три, четыре стороны -
     Конца-краю силе насмотреть не мог.
    
     Он спустился с той горы да со высокие,
     Да он ехал по раздольицу чисту полю
     И повыскочил на третью гору на высокую,
     Посмотрел-то под восточную ведь сторону.
    
     Насмотрел он под восточной стороной,
     Насмотрел он там шатры белы,
     И у белых шатров-то кони богатырские.
    
     Он спустился с той горы высокий
     И поехал по раздольицу чисту полю.
     Приезжал Илья к шатрам ко белым.
    
     Как сходил Илья да со добра коня,
     Да у тех шатров у белых
     А там стоят кони богатырские,
     У того ли полотна стоят у белого,
     Они зоблят-то пшену да белоярову.
    
     Говорит Илья да таковы слова:
     — Поотведать мне-ка счастия великого.
    
     Он накинул поводы шёлковые
     На добра коня на богатырского
     Да спустил коня ко полотну ко белому:
     — А й допустят ли то кони богатырские
     Моего коня да богатырского
     Ко тому ли полотну ко белому
     Позобать пшену да белоярову?
    
     Его добрый конь идёт-то грудью к полотну,
     А идёт зобать пшену да белоярову.
    
     Старый казак да Илья Муромец
     А идёт он да во бел шатёр.
     Приходит Илья Муромец во бел шатёр,
     В том белом шатре двенадцать-то богатырей,
     И богатыри всё святорусские.
    
     Они сели хлеба-соли кушати,
     А и сели-то они да пообедати.
    
     Говорил Илья да таковы слова:
     — Хлеб да соль, богатыри да святорусские,
     А й крёстный ты мой батюшка
     А й Самсон да ты Самойлович!
    
     Говорит ему да крёстный батюшка:
     — А й поди ты, крестничек любимый,
     Старый казак да Илья Муромец,
     А садись-ко с нами пообедати.
    
     И он встал ли да на резвы ноги,
     С Ильёй Муромцем да поздоровались,
     Поздоровались они да целовалися,
     Посадили Илью Муромца да за единый стол
     Хлеба-соли да покушати.
    
     Их двенадцать-то богатырей,
     Илья Муромец, да он тринадцатый.
     Они попили, поели, пообедали,
     Выходили из-за стола из-за дубового,
     Они господу богу помолилися.
    
     Говорил им старый казак да Илья Муромец:
     — Крестный ты мой батюшка Самсон Самойлович,
     И вы, русские могучие богатыри!
     Вы седлайте-тко добрых коней,
     А й садитесь вы да на добрых коней,
     Поезжайте-тко да во раздольице чисто поле,
     А й под тот под славный стольный Киев-град,
     Как под нашим-то под городом под Киевом
     А стоит собака Калин-царь,
     А стоит со войсками со великими,
     Разорить хочет он стольный Киев-град,
     Чернедь-мужиков он всех повырубить,
     Божьи церкви все на дым спустить,
     Князю-то Владимиру да со Апраксой-королевичной
     Он срубить-то хочет буйны головы.
    
     Вы постойте-ка за веру, за отечество,
     Вы постойте-тко за славный стольный Киев-град,
     Вы постойте-тко за церкви те за божий,
     Вы поберегите-тко князя Владимира
     И со той Апраксой-королевичной!
    
     Говорит ему Самсон Самойлович:
     — Ай же крестничек ты мой любимый,
     Старый казак да Илья Муромец!
    
     А й не будем мы да и коней седлать,
     И не будем мы садиться на добрых коней,
     Не поедем мы во славно во чисто поле,
     Да не будем мы стоять за веру, за отечество,
     Да не будем мы стоять за стольный Киев-град,
     Да не будем мы стоять за матушки божьи церкви,
     Да не будем мы беречь князя Владимира
     Да ещё с Апраксой-королевичной.
    
     У него ведь есте много да князей-бояр -
     Кормит их и поит, да и жалует,
     Ничего нам нет от князя от Владимира.
    
     Говорит-то старый казак Илья Муромец:
     — Ай же ты, мой крестный батюшка,
     Ай Самсон да ты Самойлович!
    
     Это дело у нас будет нехорошее,
     Как собака Калин-царь он разорит да Киев-град,
     Да он Чёрнедь-мужиков-то всех повырубит.
    
     Говорит ему Самсон Самойлович:
     — Ай же крестничек ты мой любимый,
     Старый казак да Илья Муромец!
     А й не будем мы да и коней седлать,
     И не будем мы садиться на добрых коней,
     Не поедем мы во славно во чисто поле.
     Да не будем мы беречь князя Владимира
     Да ещё с Апраксой-королевичной:
     У него ведь много есть князей-бояр,
     Кормит их и поит, да и жалует,
     Ничего нам нет от князя от Владимира.
    
     А й тут старый казак да Илья Муромец,
     Он тут видит, что дело ему не полюби,
     А й выходит-то Илья да со бела шатра,
     Приходил к добру коню да богатырскому,
     Брал его за поводы шёлковые,
     Отводил от полотна от белого,
     А от той пшены от белояровой.
     Да садился Илья на добра коня,
     То он ехал по раздольицу чисту полю.
     И подъехал он ко войскам ко татарским.
    
     Не ясен сокол да напускает на гусей, на лебедей
     Да на малых перелётных серых утушек -
     Напускается богатырь святорусския
     А на тую ли на силу на татарскую.
     Он спустил коня да богатырского
     Да поехал ли по той по силушке татарскоей.
     Стал он силушку конём топтать,
     Стал конём топтать, копьём колоть,
     Стал он бить ту силушку великую.
    
     А он силу бьёт, будто траву косит.
     Его добрый конь да богатырския
     Испровещился языком человеческим:
     — Ай же славный богатырь святорусский!
     Хоть ты наступил на силу на великую,
     Не побить тебе той силушки великий:
     Нагнано у собаки царя Калина,
     Нагнано той силы много множество.
     И у него есть сильные богатыри,
     Поляницы есть удалые;
     У него, собаки царя Калина,
     Сделано-то ведь три подкопа да глубокие
     Да во славном раздольице чистом поле.
    
     Когда будешь ездить по тому раздольицу чисту полю,
     Будешь бито-то силу ту великую.
     Так просядем мы в подкопы во глубокие,
     Так из первых подкопов я повыскочу
     Да тебя оттуда я повыздану.
    
     Как просядем мы в подкопы-то во другие -
     И оттуда я повыскочу,
     И тебя оттуда я повыздану.
    
     Ещё в третий подкопы во глубокие -
     А ведь тут-то я повыскочу
     Да тебя оттуда не повыздану:
     Ты останешься в подкопах во глубоких.
    
     Ещё старый казак да Илья Муромец,
     Ему дело-то ведь не слюбилося.
    
     И берёт он плётку шёлкову в белы руки,
     А он бьёт кот да по крутым рёбрам,
     Говорил он коню таковы слова.
     — Ай же ты, собачище изменное!
     Я тебя кормлю, пою да и улаживаю,
     А ты хочешь меня оставить во чистом поле
     Да во тех подкопах во глубоких!
    
     И поехал Илья по раздольицу чисту полю
     Во тую во силушку великую,
     Стал конём топтать да и копьём колоть,
     И он бьёт-то силу, как траву косит,
     У Ильи-то сила не уменьшится.
    
     Он просел в подкопы во глубокие,
     Его добрый конь да сам повыскочил,
     Он повыскочил, Илью с собой повызданул.
    
     Он пустил коня да богатырского
     По тому раздольицу чисту полю
     Во тую во силушку великую,
     Стал конём топтать да и копьём колоть.
     Он и бьёт-то силу, как траву косит.
    
     У Ильи-то сила меньше ведь не ставится,
     На добром коне сидит Илья, не старится.
    
     Он просел с конём да богатырским,
     Он попал в подкопы-то во другие,
     Его добрый конь да сам повыскочил
     Да Илью с собой повызданул.
    
     Он пустил коня да богатырского
     По тому раздольицу чисту полю
     Во тую во силушку великую,
     Стал конём топтать да и копьём колоть.
    
     И он бьёт-то силу, как траву косит, ;
     У Ильи-то сила меньше ведь не ставится,
     На добром коне сидит Илья, не старится.
    
     Он попал в подкопы-то во третий,
     Он просел с конём в подкопы-то глубокие,
     Его добрый конь да богатырский
     Ещё с третих подкопов он повыскочил
     Да оттуль Ильи он не повызданул.
    
     Соскользнул Илья да со добра коня
     И остался он в подкопе во глубоком.
     Да пришли татары-то поганые,
     Да хотели захватить они добра коня.
    
     Его конь-то богатырский
     Не сдался им во белы руки -
     Убежал-то добрый конь да во чисто поле.
     Тут пришли татары-то поганые,
     Нападали на старого казака Илью Муромца,
     А й сковали ему ножки резвые
     И связали ему ручки белые.
    
     Говорили-то татары таковы слова:
     — Отрубить ему да буйную головушку!
     Говорят ины татары таковы слова:
     — Ай не надо рубить ему буйной головы,
     Мы сведём Илью к собаке царю Калину,
     Что он хочет, то над ним да сделает.
    
     Повели Илью да по чисту полю
     А ко тем палаткам полотняным.
     Приводили ко палатке полотняной,
     Привёли его к собаке царю Калину.
    
     Становили супротив собаки царя Калина,
     Говорили татары таковы слова:
     — Ай же ты, собака да наш Калин-царь!
     Захватили мы да старого казака Илью Муромца
     Да во тех-то подкопах во глубоких
     И привели к тебе, к собаке царю Калину,
     Что ты знаешь, то над ним и делаешь!
    
     Тут собака Калин-царь говорил Илье да таковы слова:
     — Ай ты, старый казак да Илья Муромец!
     Молодой щенок да напустил на силу на великую,
     Тебе где-то одному побить силу мою великую!
    
     Вы раскуйте-тко да ножки резвые,
     Развяжите-тко Илье да ручки белые.
    
     И расковали ему ножки резвые,
     Развязали ему ручки белые.
     Говорил собака Калин-царь да таковы слова:
     — Ай же старый казак да Илья Муромец!
     Да садись-ка ты со мной а за единый стол,
     Ешь-ка яствушку мою сахарную,
     Да и пей-ка мои питьица медвяные,
     И одень-ко ты мою одежу драгоценную,
     И держи-тко мою золоту казну,
     Золоту казну держи по надобью -
     Не служи-тко ты князю Владимиру,
     Да служи-тко ты собаке царю Калину.
    
     Говорил Илья да таковы слова:
     — А й не сяду я с тобою да за единый стол,
     И не буду есть твоих яствушек сахарних,
     И не буду пить твоих питьицев медвяных,
     И не буду носить твоей одежи драгоценный,
     И не буду держать твоей бессчётной золотой казны,
     И не буду служить тебе, собаке царю Калину.
     Ещё буду служить я за веру, за отечество,
     А й буду стоять за стольный за Киев-град,
     А буду стоять за князя за Владимира
     И со той Апраксой-королевичной.
    
     Тут старый казак да Илья Муромец
     Он выходит со палатки полотняной
     Да ушёл в раздольице чисто поле.
    
     Да теснить стали его татары-то поганые,
     Хотят обневолить они старого казака Илью Муромца,
     А у старого казака Ильи Муромца
     При себе да не случилось-то доспехов крепких,
     Нечем-то ему с татарами да попротивиться.
    
     Старый казак Илья Муромец Видит он, дело немалое.
     Да схватил татарина он за ноги,
     Так стал татарином помахивать,
     Стал он бить татар татарином -
     Й от него татары стали бегати.
    
     И прошёл он сквозь всю силушку татарскую.
     Вышел он в раздольице чисто поле,
     Да он бросил-то татарина да в сторону.
     То идёт он по раздольицу чисту полю,
     При себе-то нет коня да богатырского,
     При себе-то нет доспехов крепких.
    
     Засвистал в свисток Илья он богатырский,
     Услыхал его добрый конь во чистом поле,
     Прибежал он к старому казаку Илье Муромцу.
    
     Еще старый казак да Илья Муромец
     Как садился он да на добра коня
     И поехал по раздольицу чисту полю,
     Выскочил он на гору на высокую,
     Посмотрел-то он под восточную под сторону -
     А й под той ли под восточной под сторонушкой,
     А й у тех ли у шатров у белых
     Стоят добры кони богатырские.
    
     А тут старый-то казак да Илья Муромец
     Опустился он да со добра коня,
     Брал свой тугой лук разрывчатый в белы ручки,
     Натянул тетивочку шелковиньку,
     Наложил он стрелочку калёную,
     И он спускал ту стрелочку во бел шатёр.
    
     Говорил Илья да таковы слова:
     — А лети-тко, стрелочка калёная,
     — А лети-тко, стрелочка, во бел шатёр,
     Да сними-тко крышу со бела шатра,
     Да пади-тко, стрелка, на белы груди
     К моему ко батюшке ко крестному,
     Проскользни-тко по груди ты по белая,
     Сделай-ко царапину да маленьку,
     Маленьку царапинку да невеликую.
    
     Он и спит там, прохлаждается,
     А мне здесь-то одному да мало можется.
    
     Он спустил как эту тетивочку шёлковую,
     Да спустил он эту стрелочку калёную,
     Да просвистнула как эта стрелочка калёная
     Да во тот во славный во бел шатёр.
    
     Она сняла крышу со бела шатра,
     Пала она, стрелка, на белы груди
     Ко тому ли то Самсону ко Самойловичу,
     По белой груди ведь стрелочка скользнула-то,
     Сделала она царапинку-то маленькую.
    
     А й тут славныя богатырь святорусские
     А й Самсон-то ведь Самойлович
     Пробудился-то Самсон от крепка сна,
     Пораскинул свои очи ясные -
     Да как снята крыша со бела шатра,
     Пролетела стрелка по белой груди.
     Она царапинку сделала да по белой груди.
    
     И он скорёшенько стал на резвы ноги.
     Говорил Самсон да таковы слова:
     — Ай же славные мои богатыри вы святорусские,
     Вы скорёшенько седлайте-тко добрых коней,
     Да садитесь-тко вы на добрых коней!
     Мне от крестничка да от любимого
     Прилетели-то подарочки да нелюбимые -
     Долетела стрелочка калёная
     Через мой-то славный бел шатёр,
     Она крышу сняла ведь да со бела шатра,
     Проскользнула стрелка по белой груди,
     Она царапинку дала по белой груди.
    
     Только малу царапинку дала, невеликую:
     Пригодился мне, Самсону, крест на вороте -
     Крест на вороте шести пудов.
     Кабы не был крест да на моей груди,
     Оторвала бы мне буйну голову.
    
     Тут богатыри все святорусские
     Скоро ведь седлали да добрых коней,
     И садились молодцы да на добрых коней
     И поехали раздольицем чистым полем
     Ко тому ко городу ко Киеву,
     Ко тем они силам ко татарским.
    
     А со той горы да со высокие
     Усмотрел ли старый казак да Илья Муромец,
     А что едут ведь богатыри чистым полем,
     А что едут ведь да на добрых конях.
    
     И спустился он с горы высокие,
     И подъехал он к богатырям ко святорусским,
     Их двенадцать-то богатырей, Илья тринадцатый,
     И приехали они ко силушке татарской,
     Припустили коней богатырских,
     Стали бить-то силушку татарскую,
     Притоптали тут всю силушку великую
     И приехали к палатке полотняной.
    
     А сидит собака Калин-царь в палатке полотняной.
     Говорят-то как богатыри да святорусские:
     — А срубить-то буйную головушку
     А тому собаке царю Калину.
     Говорил старой казак да Илья Муромец:
     — А почто рубить ему да буйную головушку?
     Мы свезёмте-тко его во стольный Киев-град
     Да й ко славному ко князю ко Владимиру.
    
     Привезли его, собаку царя Калина,
     А во тот во славный Киев-град
     Да ко славному ко князю ко Владимиру,
     Привели его в палату белокаменну
     Да ко славному ко князю ко Владимиру.
    
     Тут Владимир-князь да стольно-киевский
     Он берёт собаку за белы руки
     И садил его за столики дубовые,
     Кормил его яствушкой сахарною
     Да поил-то питьицем медвяным.
    
     Говорил ему собака Калин-царь да таковы слова:
     — Ай же ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
     Не сруби-тко мне да буйной головы!
     Мы напишем промеж собой записи великие:
     Буду тебе платить дани век и по веку
     А тебе-то, князю, я, Владимиру!
    
     А тут той старинке и славу поют,
     А по ты их мест старинка и покончилась.
++++++++++++++++++++++++
.....
Илья Муромец и Соловей-Разбойник. Былина. Легенда.
==================
     Из того ли то из города из Мурома,
     Из того села да Карачарова
     Выезжал удаленький дородный добрый молодец.
     Он стоял заутреню во Муроме,
     А й к обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град.
     Да й подъехал он ко славному ко городу к Чернигову.
     У того ли города Чернигова
     Нагнано-то силушки Чёрным-Чёрно,
     А й Чёрным-Чёрно, как Чёрна ворона.
     Так пехотою никто тут не прохаживат,
     На добром коне никто тут не проезживат,
     Птица Чёрный ворон не пролётыват,
     Серый зверь да не прорыскиват.
     А подъехал как ко силушке великой,
     Он как стал-то эту силушку великую,
     Стал конём топтать да стал копьём колоть,
     А й побил он эту силу всю великую.
     Он подъехал-то под славный под Чернигов-град,
     Выходили мужички да тут Черниговски
     И отворяли-то ворота во Чернигов-град,
     А й зовут его в Чернигов воеводою.
     Говорит-то им Илья да таковы слова:
     — Ай же мужички да вы Черниговски!
     Я не йду к вам во Чернигов воеводою.
     Укажите мне дорожку прямоезжую,
     Прямоезжую да в стольный Киев-град.
     Говорили мужички ему Черниговски:
     — Ты, удаленький дородный добрый молодец,
     Ай ты, славный богатырь да святорусский!
     Прямоезжая дорожка заколодела,
     Заколодела дорожка, замуравела.
     А й по той ли по дорожке прямоезжею
     Да й пехотою никто да не прохаживал,
     На добром коне никто да не проезживал.
     Как у той ли то у Грязи-то у Чёрной,
     Да у той ли у берёзы у покляпыя,
     Да у той ли речки у Смородины,
     У того креста у Леванидова
     Сидит Соловей Разбойник на сыром дубу,
     Сидит Соловей Разбойник Одихмантьев сын.
     А то свищет Соловей да по-соловьему,
     Он кричит, злодей-разбойник, по-звериному,
     И от его ли то от посвиста соловьего,
     И от его ли то от покрика звериного
     Те все травушки-муравы уплетаются,
     Все лазоревы цветочки осыпаются,
     Темны лесушки к земле все приклоняются, -
     А что есть людей, то все мёртвы лежат.
     Прямоезжею дороженькой, пятьсот есть вёрст,
     А й окольной дорожкой, цела тысяча.
     Он спустил добра коня да й богатырского,
     Он поехал-то дорожкой прямоезжею.
     Его добрый конь да богатырский
     С горы на гору стал перескакивать,
     С холмы на холмы стал перемахивать,
     Мелки реченьки, озерка промеж ног пускал.
     Подъезжает он ко речке ко Смородине,
     Да ко тоей он ко Грязи он ко Чёрноей,
     Да ко тою ко берёзе ко покляпыя,
     К тому славному кресту ко Леванидову.
     Засвистал-то Соловей да по-соловьему,
     Закричал злодей-разбойник по-звериному,
     Так все травушки-муравы уплеталися,
     Да й лазоревы цветочки осыпалися,
     Темны лесушки к земле все приклонилися.
     Его добрый конь да богатырский
     А он на корни да спотыкается.
     А й как старый-от казак да Илья Муромец
     Берёт плеточку шёлковую в белу руку,
     А он бил коня да по крутым рёбрам.
     Говорил-то он, Илья, таковы слова:
     — Ах ты, волчья сыть да й травяной мешок!
     Али ты идти не хошь, али нести не можь?
     Что ты на корни, собака, спотыкаешься?
     Не слыхал ли посвиста соловьего,
     Не слыхал ли покрика звериного,
     Не видал ли ты ударов богатырских?
     А й тут старый казак да Илья Муромец
     Да берёт-то он свой тугой лук разрывчатый,
     Во свои берёт во белы он во ручушки.
     Он тетивочку шелковиньку натягивал,
     А он стрелочку калёную накладывал,
     Он стрелил в того-то Соловья Разбойника,
     Ему выбил право око со косицею,
     Он спустил-то Соловья да на сыру землю,
     Пристегнул его ко правому ко стремечку булатному,
     Он повёз его по славну по чисту полю,
     Мимо гнёздышка повёз да соловьиного.
     Во том гнёздышке да соловьином
     А случилось быть да и три дочери,
     А й три дочери его любимых.
     Больша дочка, эта смотрит во окошечко косявчато,
     Говорит она да таковы слова:
     — Едет-то наш батюшка чистым полем,
     А сидит-то на добром коне,
     А везёт он мужичища-деревенщину
     Да у правого у стремени прикована.
     Поглядела как другая дочь любимая,
     Говорила-то она да таковы слова:
     — Едет батюшка раздольицем чистым полем,
     Да й везёт он мужичища-деревенщину
     Да й ко правому ко стремени прикована.
     Поглядела его меньша дочь любимая,
     Говорила-то она да таковы слова:
     — Едет мужичище-деревенщина,
     Да й сидит мужик он на добром коне,
     Да й везёт-то наша батюшка у стремени,
     У булатного у стремени прикована,
     Ему выбито-то право око со косицею.
     Говорила-то й она да таковы слова:
     — А й же мужевья наши любимые!
     Вы берите-ко рогатины звериные,
     Да бегите-ко в раздольице чисто поле,
     Да вы бейте мужичища-деревенщину!
     Эти мужевья да их любимые,
     Зятевья-то есть да соловьиные,
     Похватали как рогатины звериные,
     Да и бежали-то они да й во чисто поле
     Ко тому ли к мужичище-деревенщине,
     Да хотят убить-то мужичища-деревенщину.
     Говорит им Соловей Разбойник Одихмантьев сын:
     — Ай же зятевья мои любимые!
     Побросайте-ка рогатины звериные,
     Вы зовите мужика да деревенщину,
     В своё гнёздышко зовите соловьиное,
     Да кормите его ествушкой сахарною,
     Да вы пойте его питьецом медвяным,
     Да й дарите ему дары драгоценные!
     Эти зятевья да соловьиные
     Побросали-то рогатины звериные,
     А й зовут мужика да й деревенщину
     Во то гнёздышко да соловьиное.
     Да й мужик-то деревенщина не слушался,
     А он едет-то по славному чисту полю
     Прямоезжею дорожкой в стольный Киев-град.
     Он приехал-то во славный стольный Киев-град
     А ко славному ко князю на широкий двор.
     А й Владимир-князь он вышел со божьей церкви,
     Он пришёл в палату белокаменну,
     Во столовую свою во горенку,
     Он сел есть да пить да хлеба кушати,
     Хлеба кушати да пообедати.
     А й тут старый казак да Илья Муромец
     Становил коня да посередь двора,
     Сам идёт он во палаты белокаменны.
     Проходил он во столовую во горенку,
     На пяту он дверь-то поразмахивал.
     Крест-от клал он по-писаному,
     Вёл поклоны по-учёному,
     На все на три, на четыре на сторонки низко кланялся,
     Самому князю Владимиру в особину,
     Ещё всем его князьям он подколеным.
     Тут Владимир-князь стал молодца выспрашивать:
     — Ты скажи-тко, ты откулешний, дородный добрый молодец,
     Тебя как-то, молодца, да именем зовут,
     Величают, удалого, по отечеству?
     Говорил-то старый казак да Илья Муромец:
     — Есть я с славного из города из Мурома,
     Из того села да Карачарова,
     Есть я старый казак да Илья Муромец,
     Илья Муромец да сын Иванович.
     Говорит ему Владимир таковы слова:
     — Ай же старый казак да Илья Муромец!
     Да й давно ли ты повыехал из Мурома
     И которою дороженькой ты ехал в стольный Киев-град?
     Говорил Илья он таковы слова:
     — Ай ты славный Владимир стольно-киевский!
     Я стоял заутреню христосскую во Муроме,
     А й к обеденке поспеть хотел я в стольный Киев-град,
     То моя дорожка призамешкалась.
     А я ехал-то дорожкой прямоезжею,
     Прямоезжею дороженькой я ехал мимо-то Чернигов-град,
     Ехал мимо эту Грязь да мимо Чёрную,
     Мимо славну реченьку Смородину,
     Мимо славную берёзу ту покляпую,
     Мимо славный ехал Леванидов крест.
     Говорил ему Владимир таковы слова:
     — Ай же мужичища-деревенщина,
     Во глазах, мужик, да подлыгаешься,
     Во глазах, мужик, да насмехаешься!
     Как у славного у города Чернигова
     Нагнано тут силы много множество -
     То пехотою никто да не прохаживал
     И на добром коне никто да не проезживал,
     Туда серый зверь да не прорыскивал,
     Птица Чёрный ворон не пролётывал.
     А й у той ли то у Грязи-то у Чёрной,
     Да у славной у речки у Смородины,
     А й у той ли у берёзы у покляпыя,
     У того креста у Леванидова
     Соловей сидит Разбойник Одихмантьев сын.
     То как свищет Соловей да по-соловьему,
     Как кричит злодей-разбойник по-звериному -
     То все травушки-муравы уплетаются,
     А лазоревы цветочки прочь осыпаются,
     Темны лесушки к земле все приклоняются,
     А что есть людей, то все мёртвы лежат.
     Говорил ему Илья да таковы слова:
     — Ты, Владимир-князь да стольно-киевский!
     Соловей Разбойник на твоём дворе.
     Ему выбито ведь право око со косицею,
     И он ко стремени булатному прикованный.
     То Владимир-князь-от стольно-киевский
     Он скорёшенько вставал да на резвы ножки,
     Кунью шубоньку накинул на одно плечко,
     То он шапочку соболью на одно ушко,
     Он выходит-то на свой-то на широкий двор
     Посмотреть на Соловья Разбойника.
     Говорил-то ведь Владимир-князь да таковы слова:
     — Засвищи-тко, Соловей, ты по-соловьему,
     Закричи-тко ты, собака, по-звериному.
     Говорил-то Соловей ему Разбойник Одихмантьев сын:
     — Не у вас-то я сегодня, князь, обедаю,
     А не вас-то я хочу да и послушати.
     Я обедал-то у старого казака Ильи Муромца,
     Да его хочу-то я послушати.
     Говорил-то как Владимир-князь да стольно-киевский.
     — Ай же старый казак ты Илья Муромец!
     Прикажи-тко засвистать ты Соловья да й по-соловьему,
     Прикажи-тко закричать да по-звериному.
     Говорил Илья да таковы слова:
     — Ай же Соловей Разбойник Одихмантьев сын!
     Засвищи-тко ты во полсвиста соловьего,
     Закричи-тко ты во полкрика звериного.
     Говорил-то ему Соловой Разбойник Одихмантьев сын:
     — Ай же старый казак ты Илья Муромец!
     Мои раночки кровавы запечатались,
     Да не ходят-то мои уста сахарные,
     Не могу я засвистать да й по-соловьему,
     Закричать-то не могу я по-звериному.
     А й вели-тко князю ты Владимиру
     Налить чару мне да зелена вина.
     Я повыпью-то как чару зелёна вина -
     Мои раночки кровавы поразойдутся,
     Да й уста мои сахарны порасходятся,
     Да тогда я засвищу да по-соловьему,
     Да тогда я закричу да по-звериному.
     Говорил Илья тут князю он Владимиру:
     — Ты, Владимир-князь да стольно-киевский,
     Ты поди в свою столовую во горенку,
     Наливай-то чару зелёна вина.
     Ты не малую стопу, да полтора ведра,
     Подноси-тко к Соловью к Разбойнику.
     То Владимир-князь да стольно-киевский,
     Он скоренько шёл в столову свою горенку,
     Наливал он чару зелена вина,
     Да не малу он стопу, да полтора ведра,
     Разводил медами он стоялыми,
     Приносил-то он ко Соловью Разбойнику.
     Соловей Разбойник Одихмантьев сын
     Принял чарочку от князя он одной ручкой,
     Выпил чарочку ту Соловей одним духом.
     Засвистал как Соловей тут по-соловьему,
     Закричал Разбойник по-звериному,
     Маковки на теремах покривились,
     А околенки во теремах рассыпались.
     От него, от посвиста соловьего,
     А что есть-то людушек, так все мёртвы лежат,
     А Владимир-князь-от стольно-киевский
     Куньей шубонькой он укрывается.
     А й тут старый-от казак да Илья Муромец,
     Он скорешенько садился на добра коня,
     А й он вез-то Соловья да во чисто поле,
     И он срубил ему да буйну голову.
     Говорил Илья да таковы слова:
     — Тебе полно-тко свистать да по-соловьему,
     Тебе полно-тко кричать да по-звериному,
     Тебе полно-тко слезить да отцов-матерей,
     Тебе полно-тко вдовить да жён молодыих,
     Тебе полно-тко спущать-то сиротать да малых детушек!
     А тут Соловью ему й славу поют,
     А й славу поют ему век по веку!
++++++++++++++++
……
Илья Муромец с Добрыней на Соколе-корабле. Былина. По морю, по синему морю.
==================
По морю, морю синему,
По синему, по Хвалынскому,
Ходил-гулял Сокол-корабль
Немного-немало двенадцать лет.

На якорях Сокол-корабль не стаивал,
Ко крутым берегам не приваливал,
Желтых песков не хватывал.

Хорошо Сокол-корабль изукрашен был:
Нос, корма - по-звериному,
А бока зведены по-змеиному.

Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было вставлено
Два камня, два яхонта;

Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо бровей было повешено
Два соболя, два борзые;

Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было повешено
Две куницы мамурские;

Да еще было на Соколе на корабле:
Еще три церкви соборные;

Да еще было на Соколе на корабле:
Еще три монастыря, три почесные;

Да еще было на Соколе на корабле:
Три торговиша немецкие;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще три кабака государевы;

Да еще было на Соколе на корабле:
Три люди незнаемые,
Незнаемые, незнакомые,
Промежду собою языка не ведали.

Хозяин-от был Илья Муромец,
Илья Муромец, сын Иванов,
Его верный слуга - Добрынюшка,
Добрынюшка Никитин сын,
Пятьсот гребцов, удалых молодцов.

Как издалече-далече, из чиста поля
Зазрил, засмотрел турецкой пан,
Турецкой пан, большой Салтан,
Большой Салтан Салтанович.

Он сам говорит таково слово:
Ах вы гой еси, ребята, добры молодцы,
Добры молодцы, донские казаки!
Что у вас на синем море деется?
Что чернеется, что белеется?
Чернеется Сокол-корабль,
Белеются тонки парусы.

Вы бежите-ко, ребята, ко синю морю,
Вы садитесь, ребята, во легки струги,
Нагребайте поскорее на Сокол-корабль,
Илью Муромца в полон бери;
Добрынюшку под меч клони!

Таки слова заслышал Илья Муромец,
Тако слово Добрыне выговаривал:
Ты, Добрынюшка Никитин сын,
Скоро-борзо походи во Сокол-корабль,
Скоро-борзо выноси мой тугой лук,
Мой тугой лук в двенадцать пуд,
Калену стрелу в косу сажень!

Илья Муромец по кораблю похаживает,
Свой тугой лук натягивает,
Калену стрелу накладывает,
Ко стрелочке приговаривает:
Полети, моя каленая стрела,
Выше лесу, выше лесу по поднебесью,

Не пади, моя каленая стрела,
Не на воду, не на землю,
А пади, моя каленая стрела,
В турецкой град, в зелен сад,
В зеленой сад, во бел шатер,
Во бел шатер, за золот стол,
3а золот стол, на ременчат стул,
Самому Салтану в белу грудь,
Распори ему турецкую грудь,
Ращиби ему ретиво сердце!

Ах тут Салтан покаялся:
Не подай, боже, водиться с Ильей Муромцем,
Не детям нашим, не внучатам,
Не внучатам, не правнучатам,
Не правнучатам, не пращурятам!
+++++++++++++++++++
.....
Илья Муромец. Вот, в городе Муромле бывало. Архангельск. Сказка!!
==================
     Вот, в городе Муромле бывало, в селе в Карачаеве.
     Жил-был, крестьянин Иван Тимофиевич. Не было у него никакого отплодья.
     Стал Господа он просить:
     — Дай мне дитище, с молодых лет на потеху, с полвека на перемену, а на стары лета по смерти на помин души.
     Господь, услышав его молитву, дал ему детище, назвали его Ильёй, дал Бог ему дитище на большие слёзы, ног у него не было, тридцать лет Илья Муромец высидел без ног в фатере.
     Родители сойдут на трудную работу, оставят ему пищу денную, до отца матери пищи он не выкушает, а отдаст нищей бедной братии.
     Как приходит нищая братия, так им Илья говорит:
     — Нищая братья, просите Господа Бога, чтобы ноги мне Господь дал.
     И самого Господа просит сильно, усердно:
     — Дай ты мне ноги и здоровия.
     Вот минуется ему 30 лет, и Господь смилосердовался, послал светобразного юношу ему, ангела своего.
     Подошёл этот юноша к Ильи, говорит:
     — Илья, создай ты мне по чину милостыню, есть ли у тебя. Я от многих людей слыхал, что ты милослив был, сам хлеба не воскушаешь, которую денную пищу родители оставят, всю ради имени Господня отдаваешь.
     Илья отвечает:
     — У меня дать нечего, а я сам жадный напиться студёной воды, а сейчас у меня дать нечего, не почерпнёшь-ли ты в студёном колодце?
     Ангел юноша светобразный почерпнул студёной воды и поднёс Илье. Илья эту чару принял, и всю выпил до духу. И просит светобразный юноша:
     — Чувствуешь ли в себе, Илье, что ни?
     — Я чувствую в себе то, что стали у меня ноги, и здрав сделался. Юноша, дай мне другую чару зараз выпить.
     Юноша этот ангельский поднёс другу чару ему. Илья Муромец взял, другую выпил.
     — Илья, что чувствуешь в себе?
     — Типерича я чувствую то, что, если бы в краю земли было кольце, я бы проворотил землю краем.
     И тут исчез ангел юноша от Ильи.
     Скочил Илья теперь на ноги и побежал он, где отец-мать трудятся. А там отец-мать по край реки чистят пожню. Пришёл к ним Илья. Отец-мать сели хлеба воскушать, а он на то время трудиться стал, работать, которое дерево тяпнет руками, вырвет с кореньями, в реку и бросит.
     Подоходит он к отцу, к матери. Отец-мать и говорят:
     — Есть ты дитё наше по силам своим не крестьянин, ты другую работу ищи себе не сельскую.
     — Отец, ; Илья говорит, ; дайте мне прощение и благословление ехать во Киев град Господу Богу помолиться, а стальнокиевскому князю появиться.
     Родители ему и говорят:
     — Дитё наше, поедешь ты во Киев град, ни проливай крови понапрасну, постой за Божьи церкви и за златы кресты, и за веру христианскую постой и голову положи.
     Стал искать Илья коня себе. И дал Бог ему коня, из тучи или из чего, скреснулся конь против Ильи. Сделал тогда Илья орудие себе, тугой лук и стрелочек калёных наделал.
     Потом Илья Муромец сел на доброго коня и отправился во Киев град, подъехал к городу к Муромлю, смотрит, а на пути его стоит серёд дороги камень. Ударил конь копытом этот камень, покипела с этого каменя ключь-вода студёная.
     Приезжает Илья в Муром, говорят ему в городе Муромле:
     — Илья Муромец, не поезжай ты прямой дорогой во Киев град, а поезжай окольными дорогами. На пути, 30 лет как дорога закощона в Киев град. Теперь на дороге большой стоит тридевять разбойников, не пропущают ни конного и не пешного, и придавают всех к злой смерти.
     Говорит же Илья Муромец:
     — Меня Господь на то и послал, чтобы прямой дорогой ехать, дорогу очистить.
     Подъехал же он к этим разбойникам, видят разбойники, что едет юноша бедный, а конь под ним, как лев зверь, идёт сердитый, однако они собрались толпой, и думают:
     — Мы юноша не убьём тебя, а коня только отоймём.
     Илье Муромцу этот совет их не показался, натягивает тугой лук и накладает стрелочку калёную и спускает в этих разбойников.
     — Ты лети, лети, стрела калёная моя, куда летишь прибирай лес кореньями, проворачивай кверху.
     Пролетела его стрелочка, деревца в струночку повлилися вкруг разбойников. Устрашившись, эти разбойники все пали на коленка.
     — Ах, витязь богатый, скажи, как тебя по имени, по отечеству зовут? Ты бери у нас злата и серебра и скачного жемчугу, и подарим самоцветным каменьем мы тебя. Это тебе было, бери в нашем табуне лошадином по разуму себе жеребца!
     Илья отвечает:
     — Мне ваше не нужно ничего, у вас, головы убиты, кров пролита, именье копчено у вас. А вы разойдитесь по домам к своим жёнам, если вы не разойдитесь, то я наоборот приеду с Киева граду на сие место, если вы будете тут, хвачу одного за ноги и одним всех убью.
     Они же ему заповедь дают большую:
     — Илья Муромец, не поезжай-ко дорогой прямой во Киев град, не поезжай к граду Чернигову, под градом Черниговом стоит войско басурманское три года. Князь басурманский похваляется такой речью:
     — На князи, говори, черниговском буду пахать, на княгини буду след бороновать.
     Илья на это говорит:
     — Вы не учите гоголя на воде плавати, а меня храброго богатыря с татарами биться.
     Подъехал Илья Муромец под Чернигов град, смотрит, а там стоит войско басурманское в поле.
     Тетерича в Чернигов град он не поехал, глядит, что Чернигов град стоит в великом плену, ворота заперты все, мосты подняты и ворота песком засыпаны.
     Илья Муромец разгорячил своё сердце и поехал по войску басурманскому, зачал войско побивать: куда едет, туда улица падёт силы, куда перевернётся, туда переулок падает. Перебил он войско всё, захватил князя басурманского живьём в руки.
     Илья теперь взял с него запись, чтобы больше не попущать на Чернигов град из роду в род, не то внучатам, но и правнучатам моим не подумать.
     Едет теперь в Чернигов град Илья Муромец. Князь черниговский смотрит и думает:
     — Что Господь какого богатыря послал мне славного оберегать Чернигов град.
     Илья Муромец подъезжает к градским воротам. Князь черниговский приказал ворота отворить и вышел с княгиней своей посереди двора.
     — Какой ты юноша орды, какой земли, и какого отца-матери сын, и как по имени зовут?
     — Города я Муромля, села Карачарова, а сын я Ивана Тимофеева, а по имени зовут меня Ильюшкой.
     Брали его за руки, проводили в свою белокаменную палату и кормит, и поят его ествами сахарными, пивом медовым.
     Говорит теперь Князь Черниговский:
     — Не я теперь буду князь, а быть теперь тебе всему граду управителем и сберегателем, и как знаешь, так теперь управляй градом нашим.
     Илья Муромец говорит:
     — Я вам не управитель и не оберегатель, и не нужно мне ваше злато, ни серебро, ничто, а как ты стоял князем, так ты и стой в своём Чернигове граде. Если где напасть будет, так прознавай меня, я оберегу град. Однако же я поеду в Киев град теперича.
     Говорит ему князь Черниговский:
     — Илья Муромец, не поезжай теперь в Киев град прямой дорогой, закощона дорога, на грязи топучей, на реке на Смородине, на трёх дубах, на двенадцати разсохах, у Соловья разбойника свито гнездо, сидит на гнезде, свищет свистом разбойничьим, за тридцать вёрст не допущает никакого богатыря.
     Илья Муромец говорит на эти слова:
     — Ехать мне всё равно нужно.
     Илья Муромец подъезжает чистым полем по ближности. Соловей разбойник услышал себе беду неминучую, что близко богатырь неодолимый едет, засвистал в полный свист разбойничий, у Ильи Муромца, с этого свиста, конь на коленки пал под ним.
     — Ах же ты волчья сыть, кровяной мешок, неужто ты храбрее меня слышишь на гнезде?
     Ударил коня по крутым рёбрам, и так конь рассердился, что стал от земли отделяется, под гнездо посерёд подтащил его, Илью Муромца.
     Илья Муромец сын Иванович, натягивал тугой лук, накладал стрелу калёную и спускал в это гнездо, попадал Соловью разбойнику в правый глаз стрела калёная и вышибла его с гнезда на землю.
     Пал разбойник из гнезда, как будто овсяный сноп, пал на землю из зарода, так он и брякнул на землю. Илья Муромец взял его к стременам и привязал.
     Тут возмолился Соловей-Разбойник:
     — В чистом поли, в зелёном луге, моя палата белокаменная стоит Соловья разбойника.
     Начал его Соловей просить в свою палату. Илья Муромец не боится, едет в его палату белокаменную. А у его большая дочь, была богатырша, выскочила на ворота, поднимает жалезную подворотню и говорит:
     — Как этот молодец, сровняется под ворота, и спущу жалезную подворотню, да убью его как раз.
     Однако Илья Муромец прежде времени увидел её, как она села поганой вороной над воротами, натягивал тугой лук, накладал стрелу калёную и спускал в эту богатыршу, попадал ей по животу и растащило её от стрелы на обе стороны.
     Въехал в их дом, а Соловей и говорит своим дочерям:
     — Не дразните богатыря, уж как я не мог устоять, так уж вам и моим зятевьям никому не устоять, не троньте его, просите лучше честью, чтобы меня оставил Соловья разбойника.
       — Потчивайте его тем и иным, златом и серебром, не окинется ли его взгляд на что-нибудь такое, на богачество, и не оставит ли меня старика при доме при своём.
     Илья Муромец не окинулся на ихнее чещение, что они дарили всем, пошёл, да и старика Соловья повёл и никто отнять не может. Вышел, вывел его и привязал к стременам и поехал во Киев град.
     Приехал Илья во Киев град, прямо к князю стальнокиевскому во двор, закричал громким голосом:
     — Стальнокиевской князь, надо-ли тебе доброго молодца во служение, доброго коня изъездить, красны штаны износить, а тебе верой правдой послужить?
     Посылает он оттуда, богатыря, по имени Алёша Попович, который приводит Илью Муромца в палаты белокаменные.
     Илья Муромец крест несёт по писаному, поклон по учёному, кланяется князю и княгине и спрашивает князь Владимир его:
     — Какой ты орды и земли? И какого роду-племени, говори, и какого отца матери сын?
     На это отвечает ему Илья:
     — Я городу Муромля, села Карачарова, сын Ивана Тимофеева, а по имени зовут меня Ильюшкой. Приехал я во Киев град. Господу Богу помолиться, постоять за Божьи церкви и за златы кресты, за веру отечества.
     — Каким же ты путём ехал из Муромля и давно ли выехал? Каким числом?
     Илья отвечает ему:
     — В скором времени я проехал прямой дорогой.
     Князь тут говорит:
     — Дороги-то были закощоны все, как же ты мог проехать в скором времени?
     — Очищены теперь все пути у меня, сделана путь прямая. Пуще всех был на заставе Соловей разбойник на трёх дубах, на 12 рассохах, не пропускал никого, ни пешного, ни конного. Так, стальнокиевской князь, мой конь на дворе и Соловей разбойник на стременах моих.
     Говорит теперь князь стальнокиевской:
     — Илья Муромец, приведи его теперь в палату белокаменную.
     Ну, Илья Муромец его и привёл, поставил его в палате возле себя.
     — Илья Муромец, а прикажи его посвистать в подсвисту, любопытно нам послухать разбойничьего свисту.
     Илья Муромец и приказывает Соловью разбойнику:
     — Соловей разбойник, в полсвиста посвищи нам.
     Илья князя под правую пазуху брал, княгиню под левую и говорит ещё:
     — А прочие, вы богатыри, которые малосильны, выйдите из палаты в сени, а Микита Добрынич, стой возле меня.
     И приказывает Соловью розбойнику:
     — Засвищи ты в полсвиста.
     А у разбойника свой умысел. Думает он:
     — Если как я в полный свис засвищу, так Илью убью и все убиты будут и будет воля моя.
     Как засвистал в полный свис, так прочие богатыри пали на землю от свиста полумёртвы, а князя да княгиню заглушило от свиста под шубой, под пазухом у Ильи.
     Тогда Илья Муромец разгорячился хватил мяч-кладенец, да и отрубил ему голову, на улицу и бросил.
     — Собаки собачья и честь, ; говорит.
     Стали они почестный пир водить, йисть и пить. И прочие богатыри все веселились да пили. Потом назвались они с Добрыней братьями и крестами побратались. После чего погостили и раздумали:
     — Братья родные, пойдём в чистое поле.
     Ездили да были, наконец въехали в подсолнечное царство, там нашли дивицу.
     Илья Муромец, как приехал, да и распоселился жить тут с Микитой Добрыничем. Пожили малое ли долгое время, того не знать, только как-то поехал Микита Добрынич и стал Илью в Киев град звать. Но девица, с которой Илья жил, тут ему говорит:
     — Ты как со мной жил, так я сделалась в поноси от тебя, ты как теперича уедешь? ; Говорит.
     Тогда Илья вынул перстень именной свой, подал ей в руки и говорит:
     — Сына принесёшь, так на руку его надень. Когда вырастет в полный возраст, захочет в Рассею съездить, захочется ему отца своего поискать, то по перстню своего именному я его и узнаю.
     Отправились они от девицы во Киев град. Идут-едут они путём дорогой Микита Добрынич и Илья Муромец. И вот наехали они на калику прохожего.
     День он идёт по солнышку, а ночь по самоцветному каменю. Зачали Илья Муромец и Микита Добрынич на калику этого напущаться. Только как наехали на его, так он свой костыль топнул в землю, а костыль был в девяносто пуд, он по локоть ушёл в землю. Захватил калика коня одного в одну руку, другого коня в другую руку, да и обоих остановил. Потом говорит богатырям:
     — Ах ты брат мой, Илья Муромец, наущаешь ты на калику прохожего, ты не помнишь что ли, как мы в одном училище учились, в одну чернильницу перьями макали? Вы разве не знаете, что есть невзгода большая во Киеве граде у князя стальнокиевского в палате, поезжайте туда.
     Спрашивают богатыри у калики, что там случилось, отвечает он:
     — Приехал из Литовской земли, удолище поганое, ест по нетели яловичьей к выти, а пьёт по котлу по пивному, 12 богатырей на носилках приносят ему котёл пивной, а он захватит за уши котёл и выпьет до духу.
     Илья Муромец и говорит:
     — Ах брат Иван, дай мне свою одёжу нищенскую, я пойду в нищей одёже.
     А у Ивана этого шляпа в пятьдесят пудов, костыль девяносто пуд, а гуня, плащь его был в сорок пудов.
     — Ты, ; говорит Илье калика, ; одёжу у меня возьмёшь, да и бок себе намнёшь.
     Илья Муромец примерил на себя одёжу, только крякнул, да и отправился во Киев град. Прибежал на княженецкий двор и закричал громким голосом:
     — Стальнокиевский князь, ты мне милостыню подай.
     Но там удолищо орёт:
     — Что у вас за калики попущены, от голоса их стёкла посыпались в окнах, позвать сюда калику этого.
     А у калика-Илюши сердце как разгорячилось, в ярой мути он бежит по ступенькам, ступеньки подрагивают. Прибежал он в палату, крест положил по писаному, поклон по учёному князю, княгине. Потом и говорит:
     — Многолетно здравствовать, вперёд желаю здоровым быть, а тебе, удолище поганое, челом не бью, ты зачем в чужой полате сидишь?
     — А что, калика прохожая, не знаешь ли Илью? Каков у вас Илья корпусом своим?
     Илья говорит ему на это:
     — Удолище поганое, гляди на меня, каков я, таков и Илья.
     — Каково ваш Илья выть умеренную ест ли? ; Удолище говорит.
     Илья отвечает:
     — Ест выть умеренную с людьми вместе.
     — А великую ли чару он пьёт? ; Говорит удолище.
     — А чару пьёт Илья в полтора ведра, во одно время.
     Удолище сказывает на то:
     — Слабый ты Илья есть против меня. Я вот, богатырь, ем по нетели яловичьей и пью, по котлу по пивному, который несут 12 богатырей, захвачу котёл за уши и выпиваю весь до духу. Слабый богатырь этот ваш Илья Муромец, я бы взял на руку да другой сверху ударил, да в блин бы шлёпнул.
     Вскричал ему Илья:
     — Ай ты, поганое удилище, у моего батюшки была сера кобыла. Был пивной завод, оповадилась кобыла та ходить на пивоварню, да и тех пивных выжимок йисть, по день ходила да ела, по другой день ходила и ела, а по третий день как пошла, так натрескалась, брюшина её и лопнула, так также тебе поганому удолищу приказала моя кобыла, как съешь нетель яловичью, так и лопнешь.
     Однако удолищу проклятому это слово не полюбилось, хватил ножище кинжалище да и махнул, тропнул в Илью Муромца. Илья Муромец был на поспехи богатырьские сильно удал был, ; вывернулся он, пролетело ножище мимо него в стену и прошибло стену, и убило там много татаров за стеной.
     Илье Муромецу оборониться ничем было, хватил шляпу свою пятидесят пудовую, да ударил шляпой по удолищу, у его голова отлетела прочь на улицу. Схватил Илья удолище за ноги его и крикнул во гневе:
     — Ах ты, татарин проклятый, кости твои толсты, а жилья твёрды, ; говорит Илья. Выскочил на улицу, да что у его было войска навезено, всех убил тем же удолищем-татарином.
     — Не время вам, говорит, теперь при Илье Муромце во Киеве граде жить, а теперь тесно стало вам.
     И убрали всех этих татаров, очистили место Киевское.
     Собрались все богатыри, собрались все ко князю в палату, зачали йисть, пить и веселиться.
     Через много времени из Подсолнышного царства Соколик Соколиков приехал под Киев град. Приехал и подкидывает палицу одной рукой под облако, а другой подхватывает и просит из Киева града поединщика себе.
     Тогда князь, князь Владимир собрал всех богатырей, что было в Киеве на почестный пир и спрашивает:
     — Ну, что, братья, кто теперича пойдёт насупротив богатыря, кому ехать по очереди?
     Князь Владимир начал речь водить:
     — Что послать Микиту Добрынича, постарел, неповоротлив стал, убит будет. Олёшу Поповича послать: храбёр, удал, поры мало, не дорос, убит будет, и прочих много есть, все на делах, никакого нет, не осмеюсь надеяться, ; говорит Князь. – А придётся просить старого казака Илью Муромца.
     Позвали Илью, ничего не сказал он, а уж видит, что пала очередь на его, сел на доброго коня и поехал в чистое поле супротив богатыря.
     Соколик Соколиков речь говорит ему:
     — Ах ты, старый чёрт, седатый волк, а лежал бы на печи со старухами, ел бы репные печёнки.
     На это старик Илья говорит:
     — Ах ты, младой, юноша, не поймавши птицу щиплешь, а не узнавши старика хулишь его. А разъедимся мы в чистом поли. Друг друга попробуем, каковы будем в могучих плечах.
     Разъехались они по чистому полю, разъезд держали большой, друг к другу съехались, друг друга ударили по плечам, орудия погнувши, а друг друга с коней не вышибли. Другой раз держали разъезд ещё больший и ударились, и друг друга не вышибли и орудия погнувши опять, поломавши.
     Илья Муромец и говорит:
     — Ах, Соколик Соколиков, выйдем с добрых коней, слезем вон, поборемся мы охапочкой.
     С Киева града глядит Владимир князь стальнокиевской.
     — Эка беда, да если убьёт Илью, то весь град попленит, постоять некому будет уже за нас.
     Долго они поборолись, у Ильи ноги сплелись и на землю он пал. Соколик Соколиков сел к ему на грудь и вынимает ножище кинжалище и хочет Илью по грудям лопонуть ножом.
     Илья Муромец своим разумом и думает:
     — А мне смерть на бою не написана была старцами.
     Илья его левой рукой схватил, а правой ногой вышиб вон и сел ему на место на груди и спрашивает:
     — Скажись-ко ты, юноша, какого ты отца-матери сын?
     А Соколик ярым оком отвечает:
     — Коли я сидел бы на твоих грудях, не спрашивал бы ничего, а колол бы белую грудь топором.
     Илья Муромец занёс ножище кинжалище к верху. Соколику Соколикову страшно стало, страх напал, что отрубит голову, накинул правую руку себе на глаза, чтобы страх не напал, на руки у него Илья Муромец увидел перстень свой именной.
     Илья Муромец стаёт на ноги и вздымает Соколика Соколика тоже на ноги.
     — Ах ты, детище моё, если бы ты на Микиту Добрынича напал, так была бы у тебя голова отрублена.
     А с Киева града глядят, что Илья Муромец не убавляет богатырей, а всё только прибавляет. Теперь их уже двое едет.
     Въехали они в белокаменную палату, их встретили с радостью, кормили и поили хорошо Илью и сына его.
     Пожили отец и сын долго или коротко время, прохлаждались, ели, пили, что давали.
     Потом Илья и говорит:
     — Поезжай-ка ты, Соколик Соколиков, в своё царство, покамест ты при своём отце, так тебе хорошо, ведь если отлучусь я, так Добрыня Микитич убьёт тебя, пожалуй.
     Как брат на брата думает, так и богатырь на богатыря.
     Потом от Ильи Муромца поехал Соколик Соколиков во своё царство, разъехались и распростились Илья с сыном.
     Илья Муромец развернул шатёр и лёг на отдых. А сын этот Соколик Соколиков отъехал и раздумался:
     — Ах, старый чёрт, седатый волк, что это моей маменькой похваляется.
     Соколик Соколиков слезает со своего доброго коня, заходит в белый шатёр, где Илья спит, выхватил ножище-кинжалище и топнул Илью Муромца ножом.
     А у Илья Муромца был трёхпудовый крест на груди, попало ножом по кресту и не поранило его, ничего у Ильи не сделалось.
     Вскочил Илья Муромец на ноги да хватил Соколика Соколикова за волосы, да торкнул его о сыру землю, тут его душа да и вышла вон.
     Отец его перекрестил, тут и в землю его зарыл.
     Воротился Илья Муромец во Киев град, и зачал он тут служить князю стальнокеевскому верой и правдой.
     Тут и балы происходили.
++++++++++++++++++++++++.....
Иргень-озеро. Сказка. Быличка. Реконстр.
==================
     Некая купеческая жена Скобельцина, жившая в Благовещенске, тяжело страдавшая от неизвестной болезни, видела сон, в котором ей явился один из казаков с Иргень озера, воин, назвавшийся Василием, и велел выздороветь, выпив озёрной воды.
     Поутру купчиха побежала, не смотря на свою недужность, к священнику, чтобы узнать, как же ей выпить той воды. Тот посоветовал бедной женщине поискать у себя в хате кувшин, который вчера был пустой, а сегодня наполнился. Но сначала указал ей отслужить панихиду по этому Василию из сна, что без мзды Божественной не получается.
     Купчиха, освободив свою колиту от денежной тяготы, налегке вернулась домой и увидела на лавке кувшин, который там с вечера не стоял.
     Испив из него, она впала в обморок, но, будучи приведенная в чувство, оказалась настолько здоровой, что немедля отправилась в паломничество на Иргень озеро, где тоже отслужила панихиду по мученику воину Василию, в советовчестве с местным благобородым священником.
     По совершении всех этих деяний купчиха через положенное время разрешилась двойней.
     С тех пор на Иргень озеро зачастили сновидицы, застрявшие в своём девичестве, либо немогшие давно уже произвести на свет божий никаких чад для восполнения наследников.
+++++++++++++++++++++++
.....
Как Атаман учился грамоте. Казаки. Сказка!!
=================
      Всякими правдами и неправдами домовитый казак Агафон затесался в станичные атаманы.
      Благодать ему, голова всей станицы, что хочу, то и ворочу! Было бы все хорошо, да оказалась у него одна закавыка: не умел ни читать, ни писать, а считал лишь до десяти и то по пальцам.
      Досадно ему. Решил атаман научиться грамоте. Позвал солдата-грамотея Сидора к себе, что малых ребятишек обучал в станице, и говорит:
      — Знаешь что, хочу, чтобы ты малость поучил меня. Читать, расписываться, считать до сотни.
      Солдат-грамотей на атамана поглядел, в угол плюнул.
      — Тебя учить, дак руки обобьёшь. Неохота мне связываться с тобой.
      Атаман просит:
      — Не откажи, обучи уж, постарайся, за платой не постою!
      — Ну, ладно, – говорит солдат, – только уговор такой -платить мне в месяц будешь три рубля. И в моей воле будет тебя сечь плетью, дурь и лень выбивать.
      — А без битья-то нельзя?
      — Нет, никак невозможно, без этого тебя лапти плести не выучишь, а не то что грамоте.
      Вздохнул атаман.
      — Видно, делать нечего, так уж и быть, до смерти не убьёшь.
      На другой день солдат-грамотей принялся учить атамана. Из угла в угол по горнице ходит, твердит атаману. -Аз, буки. Аз, буки! Атаман сует ему в руку пятак.
      — Эти склады пропусти, никак я их не осилю.
      Сидор пятак в карман спрятал и по азбуке твердит дальше:
      — Веди, глаголь. Веди, глаголь.
      Атаман вздохнул.
      — Ты до следующего раза и эти оставь. После я их осилю.
      Солдат-грамотей перебрал все склады и буквы. Атаман в них ничего не уразумел. Сидор схватил тут азбуку и орёт:
      — Фита, ижица. Фита, ижица!
      Вертит атаман головой во все стороны.
      — Ничего не могу у тебя перенять.
      — Не можешь!
      Сидор за чуб атамана, и давай его плетью пороть. Ревет атаман, что есть мочи, грозится.
      — Я тебя, солдат, в острог на хлеб и воду посажу!
      А солдат атамана знай своё, охаживает плетью, да приговаривает:
      — Не зря бью тебя, по уговору, учу грамоте, дурь выбиваю!
      Целый год мучился солдат-грамотей, а атамана так грамоте и не выучил.
      Остался он дурак дураком, хотя носил атаманскую булаву, не по праву, а потому что первый богач был в станице.
++++++++++++++++++++++++++++++++.....
Как звери спасли охотника. Казаки. Сказка!!
=================
      Жил старик со старухой, и родили они себе сына.
      Сын подрос и начал охотится. Выходит он однажды в путь, а навстречу ему заяц. Он хотел его убить.
      А заяц ему и говорит:
      — Не бей меня, Василий-охотник, я тебе пригожусь.
      Он зайца не убил и пошёл дальше, а заяц за ним следом побег. Идут они, а навстречу им лиса, он лису хотел убить, а лиса говорит:
      — Не убивай меня, Василий-охотник, я тебе на время сгожусь.
      Он и лису не убил, и пошли они втроём.
      Вот идут они, идут, а навстречу им ведмедь. Парень и его хотел убить.
      А ведмедь просит:
      — Не убивай меня, Василий-охотник, я тебе на время сгожусь.
      Ведьмедя он тоже не убил.
      И пошли все звери за ним. Пришёл Василий домой и привёл зверей за собой.
      Так звери и стали жить с охотником. Куда он идёт, туда идут за ним звери.
      Вот долго Василий охотничал и задумал жениться. Женился он. Ну, живёт он с молодой женою. Жил-жил и стал замечать, что жена невесёла с ним. Стоит ему собраться на охоту, она сейчас же повеселеет.
      А до жены Василия змей приходил, оборотень тот змей был, – в человека он превращался, а когда нужно, змеем делался. Вот пошёл раз Василий на охоту, а змей пришёл до его жены. Пришёл, и решили они с женой охотника:
      — Придёт с охоты Василий, убить его.
      Пришёл домой с охоты Василий. Когда он заснул, змей хотел задушить его, ну, а звери спасли охотника.
      Вот один раз собрался он на охоту, а зверей не взял с собой. Змей обратно приполз и начал искать его. А звери набросились на змея, он и уполз.
      Ушёл Василий на охоту, а жена его дома сидит, и звери дома. Змей приполз и приказал жене охотника, чтобы она вырыла яму для зверей, бросила бы их в яму и накрыла большим камнем.
      Ушёл Василий на охоту, а зверей дома оставил. Жена вырыла яму и побросала туда зверей. Навалила сверху ямы камнем большим. А сам змей пополз в лес искать охотника.
      Увидал парень змея и полез на дерево. Змей полез за ним. Василий лезет выше и кричит, зверей зовёт. А змей ползёт за ним.
      Василий громче стал кричать:
      — Ах вы, звери мои! Неужели вы не видите, что ваш хозяин пропадает! Спасите меня!
      Первый услыхал заяц и потом ведьмедь. А все они сидели под камнем в яме.
      Лиса ударилась головой об камень, да только камня не сдвинула. Тогда она подкопала норку и вылезла. Вылезла, налегла на камень и сдвинула его. Звери выскочили из ямы и побегли на слух, где хозяин кричал.
      Добегли звери до хозяина, а его вот-вот змей схватит. Ведьмедь влез на дерево, вдарил лапой змея и сшиб его на землю. Упал змей на землю, а звери его и растерзали. Слез Василий с дерева и пошёл домой, а за ним и звери пошли.
      А змей-то приказал жене охотника, когда в лес пополз искать Василия:
      — Если меня убьют, то найди косточку и в подушку положи, на которой спит твой муж.
      Пришёл муж домой, а жена стала его беспокоить:
      — Пойдём туда, где ты змея задавил.
      Ну, муж сперва не хотел, а потом жена опять беспокоит. Раз она просит, другой и третий. Вот Василий и решил испытать жену. Ну и повёл он её на то место. Пришли они.
      Жена потайно взяла косточку от змея, принесла домой и положила тайком эту косточку в подушку. Положила и повеселела. Охотник видит, что жена весёлая, и говорит зверям:
      — Смотрите, жена задумала нехорошее.
      Пришла ночь, охотник лёг спать, а жена его уколола змеевой косточкой и Василий мёртвым стал. Заметила это лиса, вытащила косточку, хозяин ожил.
      Так звери спасли своего хозяина.
      Охотник тогда вывел жену в лес. Прибегли звери лютые и разорвали злую жену охотника.
      А он живёт с теми зверями и не разлучается.
++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Как Илья Журба казаком стал. Легенда. Сказка!!
=================
      Растёт у нас на Кубани такой кустарник: лозняк.
      Как подует ветер, он ниже любой травы кланяется, а в тихую погоду он выпрямится, поднимет ветки и стоит себе красуется, словно богатырь какой.
      Наш станичный атаман Тимофей Убийвитер был точь-в-точь как тот лозняк, начальству ниже всех кланялся, а перед простым человеком большого начальника из себя строил.
      Надо вам ещё сказать, что был Убийвитер, как говорится, казак с головой и умел дела с выгодой для себя устраивать.
      Свою старшую дочку он умудрился выдать замуж за полковника, который в канцелярии самого Кубанского войскового атамана служил.
      Вторая дочка нашего атамана была замужем за богатым екатеринодарским купцом.
      Потому был Тимофей в большой чести у высокого начальства и не знал, куда девать гроши.
      В станице он делал все, что захочет, и страшился только одного, смеха.
      Стоило при атамане каким-нибудь казакам посмеяться промеж себя, как Тимофей сразу выпячивал грудь, хмурил брови и с подозрением смотрел на смеющихся.
      И вот как-то пришла весть, что проедет через нашу станицу сам господин атаман войска Кубанского.
      Что тут началось! Всех казаков Тимофей выгнал равнять дорогу и чинить заборы.
      Бабам было строго приказано хаты белить. Даже ребятишек Убийвитер к делу приставил, велел улицы подметать и водой сбрызгивать;.
      Атамана ждали на следующий день утром.
      И вот ещё солнце не успело подняться из-за хат, а станица наша уже вся была на ногах.
      У правления, возле осёдланных коней, дежурила сотня отборных казаков.
      Правленческий писарь в садочке в сотый раз дрессировал станичный духовой оркестр, в котором было четыре трубы и барабан.
      На площади толпился принарядившийся народ, а на колокольне сидел самый глазастый казачок и следил за Екатеринодарской дорогой.
      Сам Тимофей Убийвитер, потный и запаренный, в белой черкеске бегал по улицам и проверял, хорошо ли выбелены хаты и подметено ли возле дворов.
      Потом Тимофей прибежал на площадь и, стал осматривать казачьих коней, потому что была всем известна любовь кубанского атамана к отличным лошадям.
      Часов в десять, когда все уже здорово умаялись и размякли под жарким солнцем, раздался с колокольни истошный крик:
      — Едет! Едет! Пыль аж до неба подымается!
      Атаман сорвал с себя шапку-кубанку, перекрестился и подал команду:
      — Давай!
      И сейчас же казаки вскочили на коней, из садочка, как горошины из стрючка, брызнули музыканты, а на колокольне запели, заиграли колокола.
      Не прошло и пяти минут, как в конце улицы, возле выгона появилось пыльное облако.
      Атаман наш соколом влетел на коня, махнул рукой и ещё раз выкрикнул:
      — Давай!
      Духовой оркестр грянул, не то Боже, царя храни, не то Похоронный марш, но так страшно и оглушительно, что у казаков шарахнулись кони.
      Вперёд шагнули станичные старики с хлебом и солью. Соловьями заливались колокола.
      — Смир-рно! На караул! – Гаркнул атаман и рванул из ножен шашку.
      Пыльный клубок докатился до площади, остановился и рассеялся. И все увидели, что в тачанке, запряжённой лихой гнедой тройкой, сидит всего один человек. А когда разглядели, кто этот человек, по площади прокатился хохот. Захлебнулся и смолк. Оркестр. Только колокола продолжали свой весёлый перезвон.
      В тачанке, натянув поводья и улыбаясь, сидел Илько Журба, всем известный цыган-конокрад, лихой, весёлый, но неудачливый хлопец.
      Сколько раз он крал коней, столько его и ловили. А не убили только из-за весёлости.
      Как видно, Илько не рассчитывал на такую торжественную встречу и был поражён ею, яркий рот его под Чёрными усами широко раскрылся от удивления тёмные глаза стали совсем круглыми.
      Но находчивый цыган быстро преодолел растерянность. Он встал в тачанке, махнул смоляным чубом и гаркнул:
      — Молодцы, казаки! Благодарю за торжественную встречу! Жалую пану атаману нанки на штаны!
      Он тронул поводья, и гнедые жеребцы нетерпеливо затоптались на месте.
      — А теперь, звиняйте, дак некогда! Спешу по своим делам. Ждут меня жинка моя, да ребята малые, так что, прошу дороги!
      — Нет, погоди! – Недобрым голосом проговорил Тимофей Убийвитер и сердито покосился на колокольню, где все ещё заливались колокола. – Откуда у тебя эти кони?
      — Нашёл, насилу ушёл! А догнали б, ещё дали! – С лихостью отчаяния ответил цыган. – А что бедному Илько делать? Земли у него нет, а жена, дети есть-пить просят.
      — Да я теб-бе! – Задохнулся от злости Убийвитер. – Сгною подлеца!
      Он обернулся, чтобы позвать тыждневных, и замер с открытым ртом. В нескольких шагах от него остановился новенький щёгольский фаэтон, и из-под поднятого верха выглядывали генеральские погоны и седобородое, румяное лицо войскового атамана.
      Догадливый писарь махнул рукой, и оркестр нестройно, но оглушительно грянул свою смесь гимна с маршем.
      И сейчас же, по заранее намеченному распорядку, к фаэтону подошли старики с хлебом и солью.
      Войсковой атаман рассеянно принял поднос с хлебом и солью, сунул его в руки своего адъютанта, нетерпеливо выскочил из фаэтона и мелкими шажками направился прямо к Ильковой тройке.
      — Эх! Хор-роши кони! – Любуясь тройкой, выкрикнул атаман. – Чёрные лебеди, а не кони!
      И тут Тимофей Убийвитер показал себя.
      — Ваше превосходительство! – Выкрикнул он, молодецки вскинув два сжатых пальца к кубанке. – Разрешите доложить! Владелец этих распрекрасных коней цыган Илько Журба, известный своим трудолюбием и примерным поведением, просит вас принять от него этих лошадей в презент!
      — Что?! – Недоверчиво и радостно переспросил атаман.
      — Так точно, ваше превосходительство! – Подтвердил находчивый цыган. – Так что прошу принять от меня этих коней! Куда простому цыгану такие орлы! Не побрезгуйте, ваше превосходительство!
      — Вот это уважил, так уважил ты меня, Журба, – растроганно проговорил генерал. – Люблю коней.
      — Так я же сразу это подметил, ваше превосходительство, – таким же растроганным тоном подхватил цыган и даже шмыгнул носом. – Я ж только для вас и доставал. То есть растил этих соколов.
      — Что хочешь за коней, цыган? Хочешь, тысячу рублей.
      — Да нет, ваше превосходительство! Куда мне тысяча рублей! – Отмахнулся цыган. – Я о другом прошу! Желаю стать казаком, ваше превосходительство! Прошу принять меня в казачье сословие!
      — Похвально! Молодец! – Обрадовался генерал и подозвал станичного атамана, который в это время высылал казаков за околицу с приказом задерживать и не допускать в станицу всех, кто будет искать гнедых коней.
      — Так, значит, Журба хорошего поведения? – Спросил войсковой атаман.
      — Отменного, ваше превосходительство!
      — Отлично! – Милостиво кивнул цыгану войсковой атаман. – Будешь казаком! А в какой станице ты желаешь поселиться?
      — В этой, ваше превосходительство, будьте так милостивы! – Попросил Журба. – В этой! Уж больно здесь атаман хороший! Добрейший человек! И душа у него открытая, щедрая, прямо как у меня! И характер мой!
      — Быть по сему! – Решил генерал и приказал Тимофею. – Нарежешь Журбе надел! Хату построите новому казаку! Пару коней и корову дадите! Ну, можно за мой счёт!
      Наш атаман с кислой улыбкой покорно кивал головой. А Журба только приговаривал:
      — Покорнейше благодарю, ваше превосходительство! Покорнейше благодарю!
      — Коней пока к себе на конюшню поставь, атаман, – распорядился генерал. – Мне сейчас недосуг, дальше еду. А дня через три перешлёшь их с надёжным человеком ко мне в Екатеринодар.
      Генерал подошёл к Тимофею, милостиво похлопал его по плечу и закончил:
      — А тобой я доволен! Очень доволен! В станице, порядок, чистота. Оркестр хороший. Хотя я, правду сказать, не понял, что он играл. А ты, молодец! Жалую тебя и казаков, которые достойно встретили меня, сукном на праздничные шаровары!
      Войсковой атаман повернулся на каблуках и направился к своему фаэтону.
      Снова задудели трубы и загрохотал барабан.
      Фаэтон, провожаемый казаками, промчался по станице и скрылся.
      — Ну, ирод, веди скорей коней до моей конюшни! – Прикрикнул на Илько атаман, – да скажи спасибо, что я тебя выручил!
      — Э, атаман! – Засмеялся цыган. – Это ты мне спасибо говорить должен. За один день две пары добрых штанов заработал, одну от меня, а другую от пана войскового. И ещё лихого казака для своей станицы приобрёл.
      Журба с тревогой посмотрел на выгон, где снова клубилась пыль, и присвистнул:
      — Ой, не нравится чего-то мне эта пылюка! Но теперь я не цыган, а казак, и перво-наперво должен приказ атамана выполнять!
      Тут Илько вспрыгнул в тачанку, щёлкнул поводьями, и лихие гнедые унесли, его в боковой переулок, где стоял атаманский особняк.
      А на станичную площадь чуть погодя влетел неизвестный казачина, окружённый целым десятком станичных казаков.
      — Где он, ваш атаман? – Басом орал казачина. – По какому такому праву он не конокрадов, а казаков хватает?
      — Чего разоряешься, кум? – Выступил вперёд Тимофей Убийвитер.
      — Да как же мне не кричать, когда утром в Екатеринодаре на Сенном у меня коней с тачанкой увели!
      — Нет у нас чужих коней, окромя тех, которые самому его превосходительству господину войсковому атаману принадлежат! – Строго заявил Тимофей. – А тачанку действительно хлопцы на шляху подобрали. Может, твоя? Пойдём поглядим!
      Он подхватил заезжего казака под руку, велел тыждневным выходить и напоить его коня.
      По дороге к атаманскому дому новые друзья сперва зашли в трактир, потом к атаманскому свату, затем, к свахе.
      И когда подошли к воротам особняка Убийвитра, хозяин похищенных коней почему-то никак не мог пройти в калитку и удивлялся, почему она такая узкая.
      На атаманский двор заезжий казак попал через ворота. Илько Журба сказывал, что казак долго ходил вокруг своей тачанки и сомневался:
      — Чи моя? А може, не моя?
      Но в конце концов решил, что его. А на коней он бросил равнодушный взгляд и проговорил:
      — Разве ж це кони?! Вот у меня были кони! А це так, букашки-таракашки, хоть и хозяин у них сам господин войсковой атаман.
      На следующий день Илько заставил Тимофея нарезать ему земельный надел, припомнил все обещания войскового атамана и потребовал, чтобы были они выполнены.
      А когда Тимофей Убийвитер пытался подсунуть ему неудобную землю и плохих коней, Илько качал головой и приговаривал:
      — Ай-яй-яй! Придётся мне дойти до пана войскового атамана и спросить, почему не выполняют его слово? Неудобно, пан атаман. Две пары штанов заработал, а жилишь. Ай-яй-яй! На моих конях ведь суконные шаровары заработал.
      — Да какие они твои! – Взрывался Убийвитер.
      — А чьи же? Хозяина на них не нашлось, значит, мои, кровные. Вот тачанка, дак та действительно не моя. А кони, видать, мои.
      Атаман только сопел, но все требования Илько уважил.
      Так не стало на Кубани цыгана-конокрада Илько и появился в нашей станице казак Илья Журба.
++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Как лесовик с табором подружился. Цыгане. Сказка!!
=================
      Повадился лесовик в табор ходить, да мешаться.
      Как закрутит цыган по лесу, так они никак по делам своим никуда доехать не могут.
      И такая уж напасть пошла от этого лесовика, что хоть ложись, да помирай.
      А лесовик не унимается. И днём, и ночью в табор приходит. В лаптях, в кафтане, в кушаке с кистями, чисто мужик, а шапка, как у казака. Подойдёт к цыганам и давай руками махать, мол, вон отсюда, мои это места.
      Уж что только цыгане ему не предлагали.
      — Давай сюда, иди к нам, – кричат, – мы тебе чаю нальём, свининкой покормим.
      А лесовик отойдёт назад, на пару шагов, и сделается выше берёз. Испугаются цыгане и бежать с этого места.
      Долго бы это продолжалось, если бы не нашлась и на лесовика управа. Была в этом таборе прекрасная цыганка, да будь она и уродливой, все равно бы слава о ней шла большая. Так пела эта цыганка, что заслушаешься. Будешь десять дней слушать, дак не надоест.
      Как-то раз снова пришёл лесовик, снова вырос выше деревьев и принялся цыган гонять по лесу.
      Запрягли коней цыгане, и только собрались уезжать с проклятого места, как выходит эта цыганка-певунья и говорит цыганам.
      — Распрягайте коней. Попробую я лесовику песню спеть. Глядишь, он от нас и отстанет.
      Запела цыганка песню. Прислушался лесовик и стал все ниже и ниже спускаться, пока не принял обычный человеческий вид. Сел на пенёк и слушает.
      Но как только цыганка стала к нему приближаться, лесовик снова вскочил и снова поднялся выше берёз. Отойдёт цыганка назад, и лесовик опять в нормальный человеческий рост входит.
      Вроде как бы испугался лесовик цыганки, но в то же время настолько ему песни её понравились, что с той поры перестал он табор по лесу гонять и цыганам этого табора в делах их больше не мешал.
      Но лишь только наступит вечер, а лесовик уж тут как тут.
      Сидит неподалёку от костра и песни слушает.
++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Как середь царства было Московскаго…!!
=================

Как середь царства было Московскаго,
Государства российскаго.
Стояли палаты бело каменны.

Во тех во палатах бело каменных
Наставлены столы всё дубовы,
Разостланы скатерти немецки,
Расставлены кушанья сахарны.

За теми за столами за дубовыми,
За теми кушаньями сахарными,
Сидел тут Семион государь:
Играет во цымбалы в золотыя,
Выигрывает волю батюшкину,
Наигрывает негу матушкину,
Вокруг приказы даёт, да покрикивает.

А и сватали за него Аннушку
Дочку боярина Параскевича.
Подвели к Семиону-Государю Аннушку
Подошедши Анна послушала,
Отошедши она заплакала:
Как привыкати мне девиче к обычаю Семионову,
Ко тяжелому нраву Ивановичеву!

Не споёт он как Алёшенька,
Не запляшет, как Васильюшка,
Не угостит, как казацкий сын.
Буду я теперь да в запертях,
Из окна глядеть на речушку
Не видать мне теперь матушку…
===========
Москва. Эпическое.
++++++++++++
.....
Как сотник дочь замуж выдавал. Казаки. Легенда. Сказка!!
=================
      Жил как-то в одной из станиц близ славного града Екатеринодара старый казак.
      За свои подвиги, которые он совершил на охране южной границы, приобрёл тот казак большую славу.
      И получил он в награду чин сотника и сто лихих казаков в своё подчинение. И сотня его на столько смело и умело справлялась с врагом, что турки прозвали её, Сотня шайтана.
      И вот вернулись казаки после очередных военных действий в родную станицу и, как всегда, занялись ведением домашнего хозяйства.
      А к тому времени дочери сотника уже исполнилось восемнадцать лет. И была она удивительно красивой, умной и замечательной хозяйкой. Она умела хорошо готовить, управляться за скотиной, шить одежду и много-много разных дел выполнять.
      И вздумалось сотнику выдать свою дочь замуж. Собрал он всех казаков в станице и говорит:
      — Отдам свою дочь в жены тому, кто сможет меня удивить хоть словом, хоть словом, хоть делом.
      Разошлись казаки по сторонам, думают, чем же сотника можно удивить. Один удалец положил на обрубленное дерево кочан от яблока, отошёл на сто пятьдесят шагов и выстрелом из своего ружья сбил его. Все стоявшие вокруг захлопали в ладоши от такой меткости.
      А сотник погладил свои длинные, закрученные усы и промолвил:
      — Доброе ружьё.
      Удальца он не похвалил и не удивился, потому что ему и в голову не приходило, что кубанский казак из хорошего ружья может промахнуться.
      Другой станичник, казак-богатырь, взвалил на себя своего коня и понёс его по кругу, который образовали стоящие вокруг люди. От такой силищи казаки были в недоумении и захлопали в ладоши ещё сильнее.
      А сотник, знай себе, усы поглаживает, да люльку курит.
      — Были на Руси богатыри, есть и всегда будут. И это меня не удивляет, потому что так должно быть, – сказал сотник.
      Многие ещё показывали, на что они способны, вытворяли разные трюки, показывали фокусы, мастерское владение ружьём и шашкой, но ничего не удивляло сотника.
      В стороне стоял казак, который любил его дочь и тайно с нею встречался. Долго он наблюдал за всем происходящим. И заныло у него сердце, что его любимую может взять кто-то другой. А любовь этого казака была слишком сильна.
      Вот вышел он к сотнику, посмотрел ему прямо в глаза и говорит:
      — Хотел бы я тебя удивить, да глупцы не умеют удивляться.
      — Ты меня уже удивил, – отвечает сотник, – потому что слова твои идут от сердца, ты говоришь искренне. Будь моим зятем.
      И на следующий день закатили такую свадьбу, какой в той станице никто не видывал.
      И все были счастливы, особенно молодожёны.
++++++++++++++++++++++++++++++++

+++++++++++++++++++
.....
Калика-богатырь. Онежская Былина.
=================
А и с;под ельничка, с;под березничка,
Из;под часта молодого орешничка,
Выходила калика перехожая,
Перехожая калика переезжая.

У калики костыль дорог рыбий зуб,
Дорог рыбий зуб да в девяносто пуд,
О костыль калика подпирается,
Высоко калика поднимается,
Как повыше лесу да стоячего,
А пониже облачка ходячего,

Опустилася калика на тыи поля,
На тыи поля на широкие,
На тыи лужка на зеленые,
А и о матушку ль о Почай;реку.

Тут стоит ли силушка несметная,
А несметна сила непомерная,
В три часа серу волку да не обскакати,
В три часу ясну соколу да не облетети,
Посередь;то силы той невернои,
Сидит Турченко да богатырченко.

Он хватил Турку да за желты кудри,
Опустил Турку да о сыру землю.

Говорит калика таково слово
«Скажи, Турченко да богатырченко!
Много ль вашей силы соскопилося,
Куда эта сила снарядилася»

Отвечает Турченко да богатырченко
«Я бы рад сказать, да не могу стерпеть,
Не могу стерпеть, да голова болит,
А и уста мои да запечалились,
Есть сорок царей, сорок царевичев,
Сорок королей да королевичев.
Как у кажного царя, царевича,
А и у короля да королевича,
А и по три тмы силы, по три тысячи,
Снарядилася уж силушка под Киев;град,
Хочут Киев;град да головней катить,
Добрых молодцов ставить ширинками,
А и добрых коней да табунами гнать,
А и живот со града вон телегами».

О костыль калика подпирается,
Высоко ль калика поднимается,
А и повыше лесу стоячего,
А и пониже облачка ходячего.

Прискакала каликушка ко городу,
А и ко славному ко городу ко Киеву,
Она в город шла да не воротами,
Она прямо через стену городовую,
Нечто лучшу башню наугольную,

Становилася калика середь города,
Закричала калика во всю голову,
С теремов вершочики посыпались,
Ай околенки да повалялися,
На столах питья да поплескалися.

Выходил Алешенька поповский сын,
Берет палицу булатную,
Не грузную палицу, да в девяносто пуд,
Он бьет калику по головушке,
Каликушка стоит не стряхнется,
Его жёлты кудри не сворохнутся.

Выходил Добрынюшка Никитинич,
Как берет Добрынюшка черлёный вяз,
Не грузныя вяз, да в девяносто луд.
Он бьет калику по головушке,
Каликушка стоит не стряхнется,
Его жёлты кудри не сворохнутся.

Выходил казак Илья Муромец,
Говорит казак таково слово
«Уж вы, глупы русские богатыри!
Почто бьете калику по головушке
Еще наб у калики вистей спрашивать
Куды шла калика, а что видела»

Говорит калика таково слово
«Уж я шла, калика, по тыим полям.
По тыим полям по широкиим,
По тыим лужкам по зелёныим,
А и о матушку ли о Почай;реку.
Уж я видела тут силушку великую
В три часу волку не обскакати,
В три ясну соколу не облетети.

Осерёдке силы великии
Сидит Турченко;богатырченко.
Я хватил Турку за желты кудри,
Опущал Турку о сыру землю
«Скажи, Турченко;богатырченко
Много ль вашой силы соскопилося,
Куда эта сила снарядилася ;

Отвечал Турченко:
„Уж бы рад сказать, да не могу стерпеть,
Не могу стерпеть, да голова болит
Ай уста мои да запечалились».

Говорит казак таково слово
«Ай, калика перехожая!
А идешь ли с нами во товарищи,
Ко тыи ли силы ко великии»

Отвечат калика перехожая
Старому казаку Илью Муромцу
«Я иду со вами во товарищи».

Садились богатыри на добрых конях
Во;первых, казак Илья Муромец,
Bo;других, Добрынюшка Никитинич.
Оны с города ехали да не воротами,
Прямо через стену городовую,
Нечто лучшу башню наугольную.

А и каликушка не осталася,
О костыль она да подпиралася,
А скочила стену городовую.

Поезжат казак Илья Муромец
Во тую ли силу в великую,
Во тую ли силу правой рукой,
Добрыня Никитинич левой рукой,
Калика шла серёдочкой.

Стал он своею дубиною помахивать,
Как куды махнул, дак пала улица,
Отмахивал – переулочок,
Прибили всю силу неверному.

Обращались к славному городу,
Ко тому ли городу ко Киеву.
Скакали через стену городовую,
Отдавали честь князю Владимиру
«Мы прибили силу всю неверную».

Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфердингом летом 1871 года.
+++++++++++++++++++
.....
КОСТРЮК. Люди вы люди мои.
=================
    
Люди вы, люди мои,
Люди вы, старые мои,
Старички стародавные,
У вас бороды широкия,
У вас разумы расхожие!

Раздоборы раздабарывали,
Разговоры разговаривали
Про Ивана царя Васильевича.

Как Иван царь Васильевич
Сколько сел проезжал,
Сколько городов происходил, –
По себе борца не нашел,
Кто бы Кострюка поборол,
Да кто бы Темрюльевича.

Как выискались два брата,
Два брата, два братеника,
Два Андрея два Андреевича,
Они дети то Кулашниковы.

Они по двору похаживали,
Они полы заворачивали.
Как схватился с ним бо;льший брат,
Они возилися осенний день,
Из утра да и до вечера:

Как никто никого не одолел,
Как никто никого не оборол.
Как схватился с ним меньший брат,
Как ударил об сыру; землю;:

Как сырая земля стогнула,
Как на ём шкура лопнула,
Сапожки то с ног свалились,
Чулочки то с ног скатились.

Как увидела сестрица то его,
Да Марья Темрюльевна,
Выходила она на новое крыльцо,
Закричала громким голосом своим:
– Ты, мужик, ты мужичий сын,
Ты, мужик, кровопивцов сын!
Хотя бы ты Кострюка поборол,
Хотя бы ты Темрюльевича,
Ты в его не до смерти бил:
Я б тебя пожаловала
Городами с пригородочками,
Еще селы то с приселочками,
Пятьдесят бы бояринов дала,
Шестьдесят бы татаринов дала.
Шестьсот бы донских казаков,
Что ни лучших удалых молодцов. –

Захотелося жениться ему,
Он и брал из иных городов,
Он и брал из иной земли,
Молодую черкашенку,
Марью Темрюльевну.

Как и сделалась пирушичка,
Пирушичка немалинькая.
Как и все гости съехались.
Одного гостя нетути.
Как и нету гостя милаго,
Моего шурина любимаго,
Братца то родимаго.

Как Иван царь Васильевич!
Ты пожалуй нам Степные города,
Чтоб нам пить есть безденежно,
Торговать бы нам безпошлинно. –

Как Иван царь Васильевич говорит:
– Не позорь ты ни меня, ни себя,
Ни молодецкой бодрости своей, –

Он садится повыше всех,
Наедается попрежде всех,
Он ни пьет, ни ест, ни кушает.
Бела лебедя не рушает.
На Ивана царя гнев держит…
===========
Орловская губ. Эпическое.
++++++++++++
.....
Кумова смерть. Побывальщина.
=================
     В семье одного бедного мужчины родился первый ребенок.
     Ходил он по селю и не мог найти кума, так как был очень бедный.
     Все знали, что он не имеет, что дать есть, и не хотели идти к нему за кумив.
     Ребенок лежит некрещеная, а иметь через это не имеет права выйти из дома.
     Даже к керници за водой не имеет права выйти.
     Она снова посылает мужчину:
     — Иди ищи кумив.
     Он снова ходил по селю, спрашивал, просил, и никто не хотел идти.
     Возвращается он домой и встретит какую-то чужую бабу.
     Та баба спрашивает:
     — Куда ты ходил?
     — Ходил искать кого-то у кумы. И не знайшов. — иди домой и скажи женщине, пусть пополоче и высушит пеленки. Я сейчас буду у тебя.
     Женщина пополокала пеленки, высушила их и ждет.
     Приходит та баба.
     — Все готовое?
     — Готовое.
     — Давай ребенка.
     Заматывает иметь ребенка в пеленки и дает куме. И понесла кума ребенка к попу крестить.
     А мужчина с женщиной дома говорят:
     — Как придет кума из церкви, которые ей даты на обод? У нас лишь немножко мучения в хвостике мешка.
     Посылает женщина мужчины к соседи, и соседа дал килограмм кукурузного мучения.
     — Ты имеешь мне за это отработать,- говорит.
     Сварила хозяйка мамалиґу, а здесь и кума с ребенком приходит.
     Садятся за стол, начинают обедать, и спрашивает кума:
     — Кум, вы знаете, что я за одна?
     — Вы - кума.
     — То кума, но я - Смерть. И не бойтесь меня. Я вам помогу, и вы будете богатые. Я сделаю из вас первого врача. Пойдете к соседи, у него больной мальчик. Как придете и увидите меня в ногах того мальчика, то скажите, пусть выкупают его в теплой воде, и все будет хорошо. И мы еще много будем ходить по слабым. Как я буду сидеть в ногах слабого, то это значит, что он будет жить. Беритесь его лечить. А как увидите, что я сижу в главах, то знайте, что он не будет жить, и сразу говорите людям, пусть готовят доски на гроб. А как я буду сидеть круг какого слабого, то лишь вы меня будете видеть, более никто.
     Пошел мужчина к соседи, у которого был больной мальчик. Зашел, посмотрел, а Смерть, его кума, в ногах слабого сидит.
     Он говорит родителям мальчика:
     — Загрейте купель, обмойте его, и он встанет.
     Они так и сделали, и мальчик поправился.
     Врач пошел домой.
     А за ним идет вылеченного мальчика отец и несет плату - мучение, мясо, деньги.
     — За что это вы мне принесли?
     — За то, что вылечили моего сына.
     И принял мужчина плату. Почуял он, что где-то дальше болела женщина.
     Его никто не звал, ресниц сам пошел туда. Смотрит, кума в ногах слабой.
     — Дайте ей теплого и сделайте купель.
     И она выздоровеет. Так и было, слабая встала.
     Тот мужчина тоже хорошо заплатил ему. На третий день слышит он, что заболел один мужчина.
     Идет наш врач и туда.
     Смотрит - Смерть у изголовья сидит.
     — Ищите доски, так как умрет,- сказал он и пошел.
     А слабый умер. Дальше он уже не ходил сам к слабым, его звали.
     И куда он не приходил, везде сидела кума.
     Как сидела в ногах, он лечил слабого, как у изголовья - говорил, что умрет.
     Люди хорошо платили ему, и он очень розбагатив и заболела дочь у царя. Сказали царю, который есть такой врач.
     Присылает царь карету и двенадцать козакив на конях.
     — Здесь живое врач?
     А он испугался да и говорит:
     — Я не ликар.
     — Нам сказали, чтобы мы тебя живого привезли к царю.
     Садится он в карету и едет к царю. Привезли его.
     Как увидел он, что такая большая стража стоит с обнаженными саблями, то подумал:
     — Здесь я пропал, так как здесь моя кума не пройдет. А без нее я ничего не достойный.
     Говорят царю:
     — Приехал тот ликар.
     — Поднимите сабли, пусть он зайдет.
     Пидоймили казаки сабли, и он зашел.
     И пришел в дворец к царю.
     — Вы врач?
     — Я не врач. Меня избрали ликарем.
     — У меня больная дочь. Три года лечу и не могу вылечить.
     — Где она лежит?
     — В соседней комнате,- говорит цар.
     Зашел он в комнату, а там стены такие свете, который от них видно, как днем.
     Больная лежит на кровати.
     Он посмотрел - кума в ногах.
     — Сделайте ванную с румяную,- говорит он царю,- выкупайте больную, и она встанет.
     Выкупали - и царевна одужала.
     Оделась она и помаленьку вышла в сад гулять.
     — Чем тебя наградить? - спрашивает царь врача.
     — Ничем, мне ничего не надо.
     — Я дам тебе половину государства.
     — Мне не надо, так как я неграмотный.
     — Я дам тебе карету золота.
     — Как дадите золота, то хорошо.
     Насыпали ему карету золота.
     Приказывает царь тем казакам:
     — Отвезите его туда, где взяли.
     И не оставляйте по дороге карету, а то бандиты пограбят его.
     Как отвезете, то возьмите расписку, чтобы я знал, что вы довезли его счастливо.
     Едут они через лес.
     А в том лесе какой-то дом, и в ней светится.
     Он говорит:
     — Станьте.
     — Куда же ты хочешь идти? - спрашивают казаки.
     — К тому дому.
     — А как там бандиты? И тебя убьют? Что мы тогда будем говорить царю?
     — Пустите, не убьют.
     Заходит он к тому дому, а казаки зосталися на дворе.
     Зашел, а там его кума.
     В доме полно засвеченных свечек.
     Одни лишь воспылались, вторые к половины сгорели, третьи догорают зовсим.
     — Чего вы, кум, сюда пришли? - спрашивает Смерть.
     — Так как я разбогател, — и он показал, что разбогател по самую шею.
     — Не надо было вам, кум, сюда приходить.
     — Я пришел сюда, так как хочу все знать. Скажите мне, чего эти свечки здесь горят?
     — Кум, я хотела бы, чтобы вы об этом не знали.
     — Расскажите мне, что значат свечки, которые лишь засветились?
     — Это на мир родились новые люди.
     — А те, что к половине догорели?
     — Это люди половину возраста прожили.
     — А те, что догорают?
     — Тем людям возраст есть на исходе.
     — Теперь, кума, покажите мне, которая свечка моя.
     — Я б не хотела говорить, кум, но как вы так хотите, то скажу. Идите домой и ищите доски - ваша свечка догорает.
     Приехал он домой. И идет к кузнецу и заказывает колыбель на пружине.
     Кузнец сделал ту колыбель, приносит, а он уже слабый.
     — Забейте,- говорит,- в потолок кол и нацепите колыбель на него. А меня положите в колыбель.
     Положили больного в колыбель, он расплатился с кузнецом, и тот пишов.
     Лежит в колыбели слабый и видит, идет Смерть, кума его. Заходит в дом да и идет просто к его главе.
     А колыбель на пружине. Он тронул ногой, колыбель возвратила, и баба осталась в ногах.
     Идет баба от ног до главы, а он снова ногой тронул, колыбель возвратила, и баба снова осталась в ногах.
     Идет баба снова от ног до главы, а он снова ногой тронул, но баба ухватилась за колыбель и перебирает руками, подступает к главе.
     Он хотел еще раз возвратить колыбель, но уже не смог.
     А Смерть говорит:
     — Кум, крути - не крути, тебе нужно умереть.
+++++++++++++
.....
Лебедь. Любилися одни. Сказка!!
======
     Любилися одни.
     Так любилися, как встренутся, целуются-милуются и слезы льют. И было от чего. Оба бедные сиротинушки. Ни кола у них, ни двора. Она в работницах у богатых была. Он на вскормлении у дядьёв жил, навроде приёмыша.
     Его звали Ларькой, а её – Катериной.
     Вот раз он говорит ей.
     — Пойду на заработки, нету мочи мне так жить.
     Катерина его упрашивает:
     — Не ходи, пропаду я без тебя. Руки-ноги целы – хватит нам достатку.
     Заупрямился Ларька, набычился.
     — Пойду, – говорит, – на Волгу к бурлакам. Толкуют, что они большие деньги загребают. Хочу по-людски пожить, в довольстве.
     — Да там люди хуже скота живот свой надрывают, ; говорит Катерина.
     — Ничего. Выдюжу. Силенка какая-никакая имеется, ; отвечает ей Ларька.
     Просит его, однако, Катерина.
     — Отступись. Хозяева обещались за меня большую кладку дать. Хватит нам совместную жизнь начать. А дальше – видать будет.
     На своём стоит Ларька.
     — Вона, – говорит, ; хозяйский сын к тебе клинья подбивает. Думаешь, я не знаю. Не стерплю я этого, порешу его.
     Плачет Катерина.
     — Окстись, разве не ты для меня свет в окошке. Или я причинность тебе какую дала.
     Не уговорила она-таки Ларьку. Сделал он по-своему. Пошёл на Волгу в бурлаки наниматься. Добрался до села, где артели собирались.
     А там миру тьма! Мужики здоровущие, не Ларьке чета. Вербовщики народ приглядывали и в артели гуртовали.
     Увидали Ларьку, на смех подняли. Где это видано, чтобы казак пришёл в бурлаки наниматься? В лесу что-то сдохло.
     Росту он был небольшого, по бурлацкому делу, видать, совсем негодящий.
     Терпит Ларька, своего недовольства не показывает, кулаки тока затомилися да затяжелели.
     Однако ж все одно – не берет его никто в артель. Бурлаки, что с хозяевами сладились, магарыч пропивают.
     А тут, кстати, между артелями состязания устроили. Борются да на кулачки выходят.
     Вот один бурлак, всех в борьбе победил, увидал Ларьку, схватил его под силки да как бросит наземь.
     У того гул в голове пошёл.
     — Что, – кричит бурлак, – слабоват казачок.
     Смеются вокруг: – куда ему с бурлаками тягаться. Поднялся казак с земли, себя превозмог.
     — Не пикайте пикульками, – говорит.
     Гонористый казачок-то оказался. Ничего не скажешь. Закипело у Ларьки нутро. Чирик вперёд выставил.
     — Может в борьбе я тебе и уступлю, – говорит Ларька, – а вот на кулаках не хотишь ли свою силу спробовать?
     — Счас я тебе вздую, – говорит бурлак.
     — Не своими ли боками, ; шутит Ларька
     — У тебя хвост короток со мной управиться, ; отвечает шуткой бурлак.
     — Да ноготок востер обуздать, ; смеётся Ларька.
     Заколотырились они, заспорили до одури. Раззадорили они друг дружку. Смеются вокруг, бойцов подначивают:
     — Ой да, казак! Вот уморил!
     — Чига егупетская!
     — Это тебе не шашкой махать, не с винта стрелять, тут сила нужна, выучка.
     — А сила солому ломит.
     Пошёл бурлак на казака, словно гора на малую мышь двинулась, замахал руками, словно мельница крыльями.
     Отступил Ларька раз да два, потом как пустил все силы на кулак, точно супротивнику в лоб припечатал.
     Остановился бурлак, закачался и свалился, как сноп. Аж земля под ногами дрогнула, закачалася.
     Плюнул казак.
     — Пшено, оно и есть пшено.
     Тихо кругом стало. Понурились бурлаки. Не удалось веселье. Начали потихоньку расходиться.
     Подходит к Ларьке купец.
     — Ай, да удалец, – говорит, – с одного раза уложил. Беру тебя к себе. Будешь воров да разбойников ружьишком отбивать, моё добро стеречь.
     Дал согласие казак: – дело вроде знакомое, пустяшное. Получил задаток и пошёл на судно. Плывёт судно по Волге, тащут его бурлаки.
     А Ларька сидит себе с ружьишком в конторке, хозяйскую казну охраняет. Работа не пыльная, однако ж, что-то маятно ему сидеть.
     Видит он, как бурлаки хребет гнут, животы надрывают. Тяжкая эта работа – до ломоты в суставах и куриной слепоты в глазах.
     Вот один бурлак Ларьке как-то и говорит:
     — Мы на тя не сердимся, парень ты неплохой, но зря на хозяйскую руку тянешь.
     За живое поддел бурлак казака. Плюнул Ларька, бросил ружьё, подошёл к купцу.
     — По мне, – говорит, – лучше лямку тянуть.
     Рассердился купец.
     — Ты что это, разинская порода, закочевряжился.
     — Знай край да не падай, – отвечает Ларька, – казачью честь не обзывай.
     Глянул купец на Ларьку: – лучше с ним не связываться – себе дороже выйдет.
     — Воля твоя, – говорит и ухмыльнулся.
     Так попал казак в бурлаки. Тянет лямку Ларька. Кровь к глазам прилила, стукатит в висках. Ноги в песке вязнут, кровянятся об острые камни. Слышит только, как кричит шишка:
     — Шире бери, ребята!
     Остановились бурлаки на ночлег. А перед тем дождь прошёл. Промок Ларька до костей. От холода у него зуб на зуб не попадает.
     Силится в рогожный куль залезть, а не может. Озноб его пронял. Так и остался лежать на песке.
     На рассвете будят Ларьку товарищи, добудиться не могут. Хворь, видно, крепко его взяла, в беспамятстве лежит. Хотели его на судно определить, да хозяин заартачился.
     — Може, – говорит, – он тифозный, оставьте где есть.
     Поворчали бурлаки, погодите, мол, толстомордые, скоро мы вас всех через колесо протащим, а ничего не поделаешь. Простились с Ларькой, завернули его в рогожку и оставили на берегу.
     Ночью, однако, Ларька в память пришёл, ни рукою, ни ногою шевельнуть не может. Смотрит он, лунная дорожка по воде стелется. А по той дорожке к нему лебедь плывёт. На берегу лебедь обернулся в девицу. И начала она за Ларькой ухаживать.
     Целую ночь над ним колготилася. Забылся казак, очнулся, солнце уже высоко в зените. Поднялся Ларька, в теле живость почувствовал. Водицы волжской испил.
     Ах, ты, Волга-мать, река неласковая, укачала-уработала Ларьку.
     Возвертаться домой нельзя с пустыми-то руками. О лебеди-девице думать позабыл. В бреду чего не привидится.
     И побрёл Ларька по берегу куда кривая выведет. Долго ли так казак шёл, коротко ли, видит, мужик с лопатой ходит. Остановится, землю копнёт. Отойдёт. Опять копнёт. Припадёт. Встанет. Дальше идёт. Приляжет на живот, ухом к земле припадёт, вроде, как слушает.
     Странный, словом, мужичок. В себе ли? Окликнул его Ларька. Вздрогнул мужичок, оторопь его взяла. Смотрит на казака перепугано.
     Подошёл Ларька поближе и озадачился. Одет мужичок как бы наоборот. Вся одёжа наизнанку напялена, картуз козырьком назад, правый лапоть на левой ноге, а левый – на правой.
     Спрашивает его Ларька, а самого смех разбирает.
     — Ты что это вырядился, как шут гороховый?
     Хмыкнул мужичок, скриворотился, глаза плутоватые отвёл, много-де будешь знать, скоро состаришься.
     — А все-таки, – допытывается Ларька.
     — Ты кто таковой выискался, чтобы меня к допросу призывать, огрызается мужичок этот.
     — Я кто таковой? Ну что ж, скажу, мне таить нечего, ; отвечает Ларька.
     Рассказал Ларька мужичку в двух словах, кто он да чего на этом месте оказался. Расчувствовался мужик.
     — Эх, ты, человек, – говорит, – душа твоя нагишом. Мыслимо ли честным трудом денежку скопить. Да такого сроду на белом свете не бывало. Так и быть – подсоблю я тебе. Разбогатеешь, мне ещё спасибо скажешь.
     — Как так? – Удивился Ларька.
     — А вот так. Клад найдём, и я тебе долю дам.
     Рассмеялся Ларька.
     — Так тебе клад и приготовили.
     Обиделся мужичонка.
     — В каждом деле свой толк имеется. Я столько трудов положил, чтобы след клада разыскать.
     Понятно стало Ларьке, отчего мужик одет шутом гороховым. Не удержался казак, подтрунил над ним.
     — Ну, а что – напал на след?
     — Напал, – отвечает мужичок. ; Тока ты не скалься. Желаешь – будь мне сотоварищем, не желаешь – скатертью дорога.
     Понял Ларька, дело серьёзный оборот принимает. А вдруг и вправду что-нибудь из этой затеи выйдет, и согласился у мужика в сотоварищах быть.
     Поучает Ларьку мужик:
     — Клад абы кому не даётся. Он заговорённый. Его умеючи надо брать.
     Вот и наладились они компанией клад искать. Мужик с лопатой впереди выфигуривает, а Ларька за ним следом идёт.
     Ходили-ходили, кажись, конца-краю этой канители не видать. Харчишки у мужичонки уже подобралися.
     Наконец, подходит он к Ларьке и шепчет:
     — Нашли.
     — Что нашли, – спрашивает казак.
     — Как что? Клад нашли! – Шепчет мужик.
     — Где же он? – Спрашивает Ларька.
     — Вон под тем камнем, ; говорит мужичок.
     — Так давай, – говорит Ларька, – откроем.
     Смеётся мужичок, довольный.
     — Вот дурная голова! Полночи надо ждать.
     Присели они. Ждут, томятся. Быстрей бы стемнело. Приложил мужичок ухо к земле.
     — Послушай, – говорит.
     Припал к земле Ларька: – грохочет что-то там внизу, лязгает. Мужичонка говорит:
     — Это черти бочки с золотом катают.
     Среди ночи грохот стих, подошли они к камню, отвалили его, и открылся им вход в подземелье. Предупреждает мужик казака.
     — Что бы ни увидел, что бы ни услышал, ни слова мне не говори.
     — Ладно, – отвечает Ларька.
     И полезли они в подземелье. Чуть прошли, свет забрезжил. Доходят они до залы, а там денег – кучи насыпаны. Бери – не хочу.
     А на тех кучах кот Китоврас разлёгся, сладко дремет. Вот тебе и сторож!
     Начали сотоварищи деньги в мешок собирать. И показалось мужику, что Ларька серебро в мешок кладёт, а золото оставляет.
     Разозлился он и говорит:
     — Глаза разуй, дурья башка! Золото в стороне оставляешь, а серебро гребёшь.
     Что тут началось! Кот проснулся, замяукал, захохотал. Кинулся Ларька назад к выходу. Обрушились потолки.
     Очнулся казак, темно вокруг. Из завала выбрался, никак руки-ноги целы – и то счастье. Куда ни пойдёт – везде серые стены.
     Знать, решил, суждено ему помирать в этом склепе. Присел, загоревал Ларька, Катерину вспомнил.
     Вдруг свет пред ним замерцал. Голову поднял, девица перед ним стоит в белых одеяниях, за собой манит. Пошёл за ней Ларька.
     Куда ж деваться? Скоро девица его к выходу привела. Обрадовался Ларька, на свет Божий вышел. Дышится, не надышится. Рассветёт уже скоро. Звезды еле видно.
     Хотел девицу поблагодарить, а та лебедем обернулась и улетела.
     Вспомнил Ларька мужика, заплакал. И решил, хватит судьбу испытывать, надо до дому к Катерине возвертаться.
     Дошёл Ларька до города. Решил в трактир заглянуть, перекусить чего-нибудь. От голода живот свело. Голод-то, он не свой брат.
     Подсел к нему ражий детина, спрашивает:
     — Ты что невесёлый такой?
     — Да счастье мной играет, – отвечает казак.
     — Пока на воле, смейся, брат, – говорит детина. ; Любишь ты ли Матрёну Ивановну?
     — Какую? – Спрашивает удивлённо Ларька.
     — Нашу тётку, что всех нас веселит, приголубливает и спать с собой укладывает, ; смеётся ражий детина.
     — Такой не знаю, ; отвечает Ларька.
     — Так знай теперь, ; говорит ражий детина.
     И детина поставил на стол бутылку вина. Рассмеялся Ларька, хорош детинушка, нечего сказать. И говорит ему детина:
     — А знаешь ли ты, казак, сколько в этой бутылке добра и зла?
     — Нет, не знаю, ; отвечает Ларька.
     — Пока я с тобой, учись познавать добро и зло. Выпьешь мало – зло, выпьешь много – зло, выпьешь достаточно – добро.
     И это понравилось Ларьке. Выпили они, перекусили и вышли из кабака, хмельные.
     Детина спрашивает Ларьку.
     — Есть ли у тебя деньги?
     — Нету, ; честно отвечает Ларька.
     — А не призанять ли нам денег у тороватого купца? – Предлагает детина.
     — Как это? – Удивляется Ларька.
     — А так, обухом его сундуки потрогать. – Говорит детина.
     — Не в совесть это, – отвечает Ларька.
     — Совесть подлежит до одного Большого суда, а не человеческого. Посмотри, птицы небесные чем живут? Воровством. Стянула зерно, не попалась, ну и сыта. Отец небесный их питает и греет.
     — Так то птицы, а мы люди, ; философствует Ларька.
     — А ты куда ни кинься, все люди воруют, только нам не велят. – Настаивает детина.
     — Да кто ты таков? – Спрашивает Ларька.
     — Ты видел волю, она по белу свету ходит? – Отвечает детина.
     — Нет, не видел. А какая она? – Спрашивает Ларька.
     — Со мной схожа, – говорит детина и рассмеялся.
     — Так ты, вор, что ли? – Его Ларька пытает.
     — Не вор, не тать, тока на ту же стать. – Отвечает ражий этот детина.
     Подбил-таки детинушка Ларьку к его промыслу пристать.
     — Я, – говорит, – тебе милость оказываю, а ты супротивничаешь.
     И поклялся казак быть с вором за один.
     Вот купил детина живую курицу на базаре. Последние деньги отдал.
     — Да на кой она тебе сдалась? – Спрашивает Ларька.
     — Дай срок, сам все увидишь, – отвечает детина.
     Подошли они к дому купца. Забор около него высоченный. Доска к доске пригнана. Ничего не углядишь что там во дворе делается. Детинушка кинул курицу через забор.
     В ворота постучал. Открыл ему сторож и спрашивает:
     — Чего надоть?
     — Мил человек, курица моя через забор перелетела, споймать надо, ; говорит ему детина.
     Поворчал что-то сторож, но детину за ворота пустил. Пока курицу ловили, детина все ходы-выходы высмотрел.
     — Ловок, шельма, – подумал Ларька, – за таким не пропадёшь.
     Дождались они ночи. Через забор перебрались. Не успел Ларька и шаг шагнуть, как схватил его сторож.
     Ларька отбиваться начал. Не тут-то было. Руки у сторожа точно обручи железные.
     Позвал Ларька детину на помощь. Да тот махнул через забор, только его и видели.
     А казака хватили чем-то по голове и сознания лишили. Очнулся Ларька уже в тигулевке. Тело избито, живого места нет. Подвел детина его под каторгу.
     Лежит казак, думает:
     — Ну, детинушка, по гроб живота своего не забуду я твоей милости. Права была Катерина, ох как права: – везде хорошо, где нас нет.
     Видит казак, опять девица перед ним в белых одеяниях объявилась, за собой манит. Встал Ларька, дверь открыта, стража спит. Вышел на волю, поклонился девице. А та лебедем обернулась и улетела.
     — На кого ж эта девица лицом сходствует, – думает Ларька, – не понять.
     Добрался до своей станицы Ларька. А там его большое гореванье поджидает.
     — Скрепи сердце, – говорят ему, – утонула твоя Катерина в озере, и тому уж много времени прошло.
     Понял враз Ларька, что это она его из беды выводила. Вошла ему незнаемая боль в сердце.
     Выпытывает он, что да как получилось.
     — Она, как утопла, то сюда по ночам приходила, – говорит один из дядьев. ; Вокруг хаты топотила, все стонала-плакала, тебя звала.
     — Ну, а ты чо ж? – Спрашивает Ларька.
     — А я что, с крыльца из берданы в неё стрелил. С тех пор перестала наведываться, говорит дядька.
     Вскочил Ларька, хотел на дядьку кинуться. Удержали его.
     — Ничто с ней с этого не сделалось, а худое на хату могла б накликать, ; говорят ему люди.
     — Куда же хуже, – говорит Ларька.
     — Навроде ей хозяйский сын докучал, проходу не давал. Не нарочно она это дело произвела. А все одно – грех большой, на себя руки наложить, ; поясняет ему дядька его.
     Пошёл Ларька хозяйского сынка этого искать. Узнал он, что отправил его отец на дальний хутор, от беды подальше. Добрался Ларька до хутора. Обыскался – нет нигде хозяйского сынка.
     Настиг он его в камышах.
     — Ты что ж это здесь своим жирным телом комарам служишь, ; подступает к нему Ларька.
     Тот на колени упал.
     — Не убивай! – Кричит. – Любил я её не меньше твоего.
     — Шабаш! Зараз я тебя расчахну, ; грозится ему Ларька.
     — Меня убьешь, а её не возвернёшь, ; просит сын купецкий.
     Удивительны слова его стали для Ларьки.
     — Возверну, – думает, – любовь моя возвернёт.
     Плюнул на хозяйского сынка и домой пошёл.
     Прослышал как-то Ларька от людей, что кружил над озером одинокий лебедь и кричал до того жалобно. Подумал казак:
     — Може, то Катерина была.
     И пошёл на озеро. И тут Ларьке невезение. Ходил-ходил, высматривал. Все гуси-лебеди живут парами. Одиночествующих среди них нет.
     Дядька посмотрел на мытарства племянника, да и говорит ему:
     — Живость в человеке должна верх брать, пора тебе к делу притуляться.
     Отправил Ларьку на сенокос. Работает Ларька на сенокосе от зари до зари, гонит от себя думки. Тока они приходят незваны. Тошно казаку, плохо.
     Однажды утром хватился Ларька, узелок с харчами пропал.
     — Да что это за оказия такая, – думает, – в станицу идти далече, делянку надо докосить, пока погода стоит.
     Остался Ларька, поработал. На следующее утро проснулся – нет чириков. Ларька туда-сюда, один чирик нашёл.
     Смотрит, трава примята, никак след куда-то ведёт. Пошёл казак по следу, нашёл второй чирик. Дальше прошёл – узелок с харчами у дерева лежит.
     Поднял Ларька узелок.
     — Видно, зверь какой балует, – подумал он и назад вернулся.
     Поработал до темноты и лёг спать. Во сне чувствует: – давит ему грудь. Глаза открыл, а перед ним девица в белых одеяниях на коленях стоит.
     Ларька как крикнет:
     — Катерина!
     Испугалась девица и в бега. Ларька за ней. Никак не угонится. Добежала Катерина до озера.
     В воду вошла и к себе Ларьку манит. Боязно казаку стало. А Катерина ещё глубже в воду вошла. Обернулась, поманила Ларьку. Ступил казак в воду, дальше не может, страх забирает.
     Застонала Катерина, заплакала и под водой скрылась.
     Вернулся назад Ларька. Какой уж тут сон! Одни муки. И за себя казаку стыдно – невысока его любовь. Целый день промаялся, обтомился душой.
     Решил Катерину ждать. В полночь приходит она к нему. И за собой манит. Встал Ларька молча, чтобы словом её не спугнуть и пошёл за ней. К озеру подошли.
     Ларька за руку её взял, и они вместе в воду ступили. Идут-идут. Друг на дружку смотрят.
     Вода уж до пояса дошла. Вот уже грудь холодит. Не страшно Ларьке. Хорошо ему на душе, спокойно.
     Говорили люди, что объявились через сколько-то времени в дальней станице муж и жена, очень схожие собою на Ларьку и Катерину.
++++++++++++++++++++++++
…………….
Манчиха. Сказ. Самара. Сказка!!
=======
      Давным-давно это было.
      Жигулёвские горы ещё Яблоневыми звались. Диких яблонь было столько, что волжские берега казались садом сплошным.
      И всякие звери водились. А вот людей тут жило мало. Боялись разбойников. Молва ходила, будто они костры разводили, да горящими вениками пленных жгли, за то и назвали те горы Жигули.
      В горах на берегу Волги избушка ветхая стояла. Жил в той избушке рыбак Андрей Сомов.
      Был он стар. Голову, брови и бороду словно снегом занесло. Многие и звали его Белым Дедом, но больше, Андреем Чихой.
      Может, прозвище шло от того, что нюхал он табак, да чихал шибко, а может, от другого, дед беззубый был и слово тихо не мог правильно сказать, получалось, чихо.
      С дедом жила его внучка Маня. Шёл ей тогда десятый годок. Во всем она деду помогала. Мало кто не бывал у Андрея Чихи.
      Захаживали и охотники, и разбойники, но чаще всего бурлаки делали привал. Дед им подносил по чарке, да расспрашивал, как поживает народ в других краях.
      Как-то раз ушёл дед в лес, а Маня одна осталась. Сидит на берегу и рубаху деду чинит. Вдруг взглянула на Волгу и заволновалась.
      Барку тянули бурлаки. А деда вот нет. Крикнула было, да нешто услышит он в лесу.
      И решила Маня сама встречать гостей. Хотела заварить уху, да рыбы не оказалось.
      Тогда она спустилась в погреб, чтоб достать вина. Дед Чиха сам его варил из диких яблок.
      Наполнила Маня вином два кувшина. А чтобы бурлаки послаще закусили, решила отдать им малину, что в лесу насобирала.
      Приготовила все для гостей и на берег вернулась. А барка уже совсем рядом.
      — Здравствуйте, бурлаки! Милости просим.
      — Ладно, красавица, спасибо за приют, – ответили люди. – А где же дед Чиха?
      — Вот-вот придёт, – сказала Маня и побежала в избушку за вином.
      — Благодарствуем, дочурка, – сказал бурлак с широкой чёрной бородой.
      Взял он у Мани вино и начал потчевать своих. Люди выпили оба кувшина, потом ещё два с баржи принесли и тоже опорожнили. Прилегли они на землю и тут же заснули.
      Маня тихонько, чтобы не разбудить их, подошла к бурлацким лямкам и стала разглядывать людские хомуты.
      Заметила подле лямок рваные рубахи волгарей и решила наложить на них заплаты.
      Починила одну рубаху и собралась было за нитками в избу, да окликнул её чернобородый:
      — Подь-ка сюда, дочка!
      Подошла Маня, и так хорошо ей стало, что назвали дочкой.
      — Не надо, не трудись, – говорит бурлак. – Заплаты не помогут, рубахи-то ведь гнилые. Присядь-ка лучше. У меня тоже есть красавица такая. – Волосы как лён, а глаза, что сине море. Давно не видал я её. Как звать тебя?
      — Маней.
      — И моя дочь Маня, точь-в-точь как ты. – Хорошая и добрая. Садись-ка рядышком со мной.
      Присела Маня. А чернобородый ей своё:
      — Вот видишь, какая жизнь наша. Не можем купить себе рубахи, так в лохмотьях и шагаем, да и лапти рваные у всех. Один вот, как волк, живу, а семья дома голодает. Болит душа по ним, дюже болит. А про своего отца знаешь?
      — Нет, – ответила Маня. – Ни отца, ни матери не знаю. У дедушки я расту. Он обещает сказать мне об отце с матерью, когда буду большая. А где они, Дядя?
      Не сразу ответил чернобородый.
      — Трудно придумать, дочка. Может, на заработки ушли, а может, сидят в остроге аль в неволе у господ. Нет ещё на земле той яблоньки, чтоб её черви не точили. Отца-то как звали? – Спросил он.
      — Василием, – ответила Маня. – Встречал, поди, такого, дядя?
      — Мало ли Василиев по Волге бурлаками ходят, – ответил чернобородый.
      — А тебя зовут как, дядя? – Спрашивает Маня.
      — Петром. Петром Светловым, а сам я, вишь, чёрный весь, ни единого пятнышка светлого-то нет.
      О многом хотела Маня расспросить Светлова, да кормщик помешал. Отдыхал он на барке и на берег не сходил, поди, боялся за товары. Протёр глаза и давай на бурлаков кричать:
      — Эй, подымайсь! Пора к отвалу. Живей!
      Начали бурлаки нехотя натягивать лапти, обматывать онучи оборами. Ёжились от холода, когда входили в воду.
      Маня не отставала от Светлова. А когда барка сдвинулась с места, крепко уцепилась Маня ручонками за лямку чернобородого и стала ему помогать.
      — Не трать, дочка, силу. Ой, как много её понадобится тебе. Ступай к избе и деду поклон передай. Ну, прощай, расти большая.
      Вернулась Маня к избушке вся в слезах. Может, и её отец такой несчастный. Плакала она и думала:
      — Дядя Петя добрый, и у него такая дочка Маня, может, он мой отец.
      Дед Чиха лишь к вечеру домой пришёл. Узнал от Мани, что бурлаки привал делали, и забеспокоился, не сказал ли Петр Светлов Мане об отце.
      Быстро летело время. Кончилось лето, зима настала. И снова лето. Маня и не заметила, как год прошёл. Исполнилось ей десять лет.
      Дед платье красное купил, сплёл лапти и две ленты для косы принёс. Но не обрадовалась Маня подаркам. ещё пуще загрустила.
      Вздохнул дед:
      — Пора настала тебе правду сказать.
      И стал рассказывать дед. Его сын, а Манин отец Василий работал бурлаком у купца Хвалыни. Тянул барку с тем чернобородым, что Маня посчитала за отца.
      Как-то готовили барку под груз. Бурлаки мыли и чистили её. Василий вычерпывал воду из трюма и обронил в Волгу ведро. Заставил купец достать его. Долго нырял Василий, а ведра все не находил.
      Пригрозил купец Василию. – Не достанет ведро, десять плетей получит на спину. ещё нырнул Василий, да так на дне Волги и остался. Вытащили его бурлаки, качали долго, да понапрасну, так и не ожил.
      Слушала Маня деда и не плакала, а только крепко сжала кулачки. Когда ж дед умолк, про мать свою спросила.
      — Жива ли теперь она, не знаю, – отвечал дед. – А случилось с ней горе не меньшее. Красавица была твоя мать. – Высокая, синеглазая, а силы, да смелости хоть отбавляй. Бывало, и ветер с бурей ей нипочём. Волга шумит, гудит и косматыми гребнями лодку бьёт. А она зазябшими руками убирает снасти, потом лодку правит на волны и их острым килем режет. Вернётся на берег весёлая такая, рыбы полна лодка, и сеть цела. Развесит сеть сушить и к зыбке твоей прильнёт, да песню запоёт. А как певала!
      — Мама тоже утонула? – Маня спрашивает.
      — Нет, иная беда приключилась. В тот день Алёна в город ходила. По дороге ей встретился какой-то князь. Ехал в коляске золочёной, по бокам бежали слуги, мошкару гоняли от него, да дорогу цветами устилали. Мужики подгорские тоже были там. Лес они рубили, чтоб дорога шире стала. Завидел князь Алену и велел остановить коней.
      — Ведала твоя мать, что для князей и бар закон не писан. – Кого хотят, полюбят кого хотят, погубят. Ну и кинулась она бежать.
      — Да нешто от слуг Князевых уйдёшь? Что гончие собаки, поймали её и к князю поволокли. Показалась ему краса Алены, и взял он её себе в служанки.
      — С той поры и нет у тебя матери. Прошло уж восемь лет, а от неё ни слуху ни духу, поди, и в живых-то нет.
      — Уж больно непокорна была. Прогневался, видно, князь и в монастырь её отправил, а то и руки могла на себя наложить.
      Дед умолк. Маня плакала. Потом вытерла слезы, встала, посмотрела на Волгу и громко сказала:
      — Когда вырасту, не жить князьям, да барам!
      У избы как-то опять сделали бурлаки привал. Был там и чернобородый. Когда же бурлаки собралися в путь, Маня и молвит деду:
      — Хочу и я в бурлацкой лямке походить. Пойду с ними маленько вверх по Волге, а оттуда спущусь на лодке, да хорошенько огляжу горы.
      И как ни отговаривал её дед с Петром Светловым, настояла на своём. Привязала к корме барки свою лодку, сама впряглась в лямку и с бурлаками по берегу пошла. Вёрст пять так шла, а потом на лодке домой вернулась.
      — Тяжело им, бедным, дедушка, – рассказывала Маня, Кабы силу я имела, то запрет такой дала бы, людьми барку чтобы не тянуть.
      — Добрая у тебя душа, Манюша, да только и пользы людям, что словом пожалеешь их.
      Прожили Маня и Андрей Чиха в своей избе ещё года два. А тут хлопот прибавилось. Атаман разбойничьей шайки к деду со своими сватами приехал.
      По сердцу пришлась ему волжанка молодая. Сам он тоже молодой был, высокий, черноглазый, и силы хоть отбавляй. – Огромные деревья срубал одним взмахом.
      Нравился Мане атаман, да не казались ей хорошими дела его. – Грабежи и убийства.
      Потому дала она атаману такой ответ:
      — Муж мой не должен быть разбойником.
      Скривил атаман лицо, потрогал рукою саблю и долго глядел на Маню. А потом сквозь зубы процедил.
      — Тогда ладно. На себя пеняй.
      Быстро вышел он из избы, прыгнул на белого коня и помчался в горы. Едва успевали за ним сваты.
      И снова дед и внучка по-старому зажили, да ненадолго.
      Потом ослеп дед Андрей. Как-то ушёл в лес и заблудился. Маня пошла искать его и тоже не вернулась.
      Мужики села Подгоры говаривали, будто Андрея Чиху с его внучкой медведица растерзала.
      Осиротела избушка деда Чихи. Никто уже не заходил в неё, и бурлаки не делали здесь привал.
      Проходили все мимо знакомой избушки и добрым словом деда с внучкой вспоминали, думая, что нет их больше в живых.
      А деда Андрея и внучку на самом деле разбойники к себе забрали.
      Женой же атамана Маня не стала. Уж чего только он ей не сулил. – И золота, и серебра, и всякого другого богатства, да только не соглашалась Маня:
      — Не нужно мне ни золота, ни серебра. Хочу быть я вольной волжанкой.
      Злился атаман на такую непокорность. Для других он был властелин, что ни скажет, все по его сделают.
      А у Мани думка была самой атаманом стать, да не таким, как её жених, а бедных защищать. Мало-помалу птичка гнездо свивает. Так и Маня.
      Жила в шайке, училась верхом на коне скакать и саблей владеть, за что и заслужила у разбойников уважение.
      Прожили так дед и внучка год с лишним. Но вот дед захворал. Сидела Маня возле него, да горько плакала.
      Перед вечером Андрею Чихе легче стало. Подозвал он к себе внучку:
      — Хорошо, Манюша, ведёшь ты себя. Будь и наперёд такой. Бедный народ любить надо, тогда люди тебя вовек не забудут.
      Сказал и улыбнулся. Только не развеселил этим внучку. Понимала она, что деду полегчало перед смертью. Так оно и сталось. В сумерки Андрей Чиха распрощался с белым светом.
      Через неделю атаман сам к Мане пришёл и о свадьбе разговор повёл. Слушала, слушала она, потом головой покачала:
      — Я о поминках думаю, а ты мне о свадьбе. Даже басурманы не поступают так.
      Ещё месяц прошёл. Хотел однажды атаман сызнова о свадьбе разговор завести, да побоялся, а потому начал издалека:
      — Долго будешь хлеб есть задаром?
      — Коль жалко, отпусти на волю, – ответила Маня.
      — На волю не отпущу, а дело дам. – Говорит атаман.
      — Доброе возьму, а о лихом и слушать не стану. – Отвечает Маня.
      — Померяемся силой, тогда видно будет. – Бурчит своё Атаман.
      Уговор атаман выставил такой. Коль в чем слабее окажется Маня, станет его женой, а не захочет такого счастья, рабыней в шайке будет жить.
      На всё согласилась Маня. Стали они меряться силой. И на конях вперегонки скакали, и саблями деревья рубили, и волков лихо гоняли.
      А только Маня ни в чем атаману не уступала. Тогда он заставил её Волгу переплыть. И на это Маня согласилась.
      А день был ветреный, река шумела и бурлила. В такую непогодь боязно на Волгу глянуть. Знала Маня, что атаман испугом хотел её взять, да нисколько не страшилась.
      Повелел атаман всем разбойникам в полдень собраться, а его с Маней на луговой берег переправить.
      Да строго-настрого наказал наблюдать:
      — Когда Волгу переплывать они будут, подмоги ни тому, ни другому не давать.
      Настал полдень. Маню с атаманом, как уговорились, доставили на луговой берег. Сидели они рядом. Атаман то и дело курил, да поглядывал на Маню, видать, ждал, что откажется она через Волгу плыть.
      А Маня молчала и даже не глядела на него. Тогда он и говорит:
      — Люба ль тебе моя шутка?
      Не сдавалась Маня:
      — А я к шуткам не привыкла.
      — Ладно, – сказал он громко, а потом добавил потише. – Коль станешь тонуть, крикни мне. Спасу.
      — А я тебя спасать не стану, так и знай. – Ответила ему Маня.
      Захохотал атаман, потом свистнул так, что люди услышали на жигулёвском берегу. Махнули оттуда белым платком, дескать, можно начинать.
      Сначала атаман Маню обошёл и уже на середине Волги был. Маня медленно плыла, словно в шайку возвращаться не хотела.
      А только увидели скоро разбойники другое. Маня была впереди, а атаман захлёбывался водой.
      Ещё прошло немного времени, и вышла усталая волжанка из воды. Еле на ногах держится. Лицо бледное, измученное, глаза ввалились и будто ещё синее стали.
      — Спасайте атамана, – говорит, – утонет он.
      Кинулись в Волгу два разбойника, лихих пловца, спасать атамана. За волосы его приволокли, на берегу принялись откачивать, да поздно! По закону шайки ему уж камень готовили на шею, чтобы бросить в Волгу.
      Да Маня отменила закон этот. Велела вырыть могилу подле палаты и с почестями атамана похоронить, крест дубовый поставить и цветы вокруг могилы рассадить.
      Когда схоронили атамана, собрала Маня всех разбойников. Много их было. Из разных мест пришли, но больше из волжских деревень. Все бежали от господ, да оброков, так и сказывали:
      — Нечем платить долгу, побегу на Волгу.
      Оглядела Маня разбойников и сказала:
      — Так вот, атаманом вашим буду я. Может, кому и не по нраву, что командовать вами будет баба?
      — Аллах с тобой, Манчиха, – ответил за всех один разбойник из татар, Мурзаев, – Покойный атаман и то соглашался. Мы рады тебе служить.
      Долго Маня глядела на него. Все понять хотела, смеётся он аль правду говорит. Потом обратилась ко всей шайке:
      — Тогда слушайте меня. Отныне шайка наша будет вольницей, а вы все, казаками. Коль со мной кто не согласен, может уходить.
      Молчали разбойники. Опять оглядела всех Маня:
      — Ну, есть такие?
      — Нет, красавица, таких, – ответил за всех разбойник с Дона. – Как дело поведёшь, так оно и будет.
      — Вот и ладно. Только я не красавица. Манчиха, как сказал Мурзаев, и атаман я у вас.
      Улыбнулись тут все, дескать, и вправду Манчиxа, строгая, с такой дела пойдут.
      А Манчиха стала расспрашивать, как хозяйство ведётся, да оружия сколько. Не забыла и о казне узнать. Порасспросила обо всем и отпустила людей.
      А на прощанье сказала:
      — Помяните сегодня атамана, отдохните, а завтра, за дело.
      И устроили казаки поминки атаману.
      А Манчиха набрала маленький букет цветов, присела к могиле атамана и задумалась. Долго она так сидела. Над Волгой, да над горами ночь спустилась, а она все не уходила.
      Думала, какие барские поместья грабить и в каких селах бедным помогать. Подумала и о чернобородом Петре Светлове.
      И когда уже стала заря заниматься, Манчиха прошла в атаманскую палату. Разобрала постель, а спать так и не ложилась, все думала.
      И хорошо, что не уснула. На рассвете в её палату пробрался разбойник. По телу мурашки пробежали, да не выдала Манчиха своего страху, не вскочила.
      Лишь спросила строго:
      — Зачем пожаловал, непрошеный гость?
      Не ответил разбойник, дышал он тяжело и злыми глазами мерил атамана, знать, не с добрым делом явился.
      Поднялась Манчиха и сызнова ему вопрос, да погромче:
      — Зачем явился? Случилось что, Клим?
      — А ты шибко не кричи, – шепчет он, – разбудишь шайку. Хочу я с глазу на глаз вести с тобой беседу.
      — Иди, Клим, проспись, а завтра потолкуем. – Говорит ему Атаманша.
      — Не пьян я. Не пил за атамана, чтоб помянуть его твоей кровью.
      — Непонятны мне твои слова, – говорит Манчиха, а сама саблю берёт.
      — Врёшь, поняла. Иль я тебе голову срублю, и ты не будешь других мучить, иль ты мне голову снесёшь.
      Вынул разбойник из ножен саблю, расставил ноги и покрепче стал на ковёр.
      — Ты погубила атамана. Из-за любви к тебе он утоп. А ты колдунья, и тебя русалки от бурливых волн спасли, да и шайку ты околдовала, чтоб погубить всех до единого. Будем же драться. А не хочешь биться, откажись от атаманства, и я тебя живой выведу отсюда.
      Манчиха тоже обнажила саблю. Бились они у самых дверей палаты. Клим все пятился, пятился назад, да так и вылетел на волю.
      А когда Манчиха из его рук выбила саблю, упал он к её ногам и стал пощады просить.
      Наступила она ногой на спину Клима и хотела было сказать, чтоб разбойник об этой схватке другим рассказал, да услышала тут дружный хохот шайки.
      — Спасибо тебе, Манчиха, что не поддалась страху. – Слава тебе, наш атаман!
      Подняла Манчиха глаза, а разбойники перед ней ниц пали и просили Клима пощадить:
      — Мы повинны в затее, метнули всей шайкой жребий, и ему выпал он.
      Вскоре о вольнице знали в Жигулях всё от стара до мала. Не раз в сёлах видали вольных казаков, что бедных одаривали.
      А вот атаман-бабу никто ещё не встречал. Потому и всякая молва о ней шла в людях. Одни сказывали, будто атаман, старуха, вся седая и в чёрном, как монашка.
      Другие толковали, будто атаман вольницы, волжанка, молодая, красивая, какие бывают только в сказках.
      Ходит она в широких казацких шароварах, красном кафтане из парчи и в такой же красной шапке.
      Даже конь её, и тот красной масти. В той молве все было правдой. В разные наряды Манчиха наряжалась.
      Когда разбойники на барские поместья нападали, она являлась старухой, во всем чёрном, в седом парике, страшная, словно смерть. А в стане у себя, да среди бедняков и красотой и добротой брала.
      Сказывают, как-то раз она во всем красном приехала на Волгу бурлаков встречать.
      Оставила казаков в лесу вблизи своей избушки, а сама к дедовой могиле подошла. Встала на колени и низкий поклон праху деда отдала, а потом не спеша в избу вошла. Все там было родным и детство напоминало.
      У почерневшей стенки деревянная кровать стояла, тут же на боку лежала скамейка деда, на которой он всегда сидел, да лапти плёл, а под ней кочедык валялся. И вспомнилось сразу детство ей, как сиротой росла.
      Да не пришлось Манчихе долго думать. Услышала она от своих казаков сигнал. – Барка купеческая к избушке подходит. Бурлаки, как и прежде, лямками её тянули и стонали.
      Вспомнила Манчиха, как в детстве зазывала бурлаков к избушке, и давай кричать:
      — Приворачивай сюда!
      Не поверили бурлаки своим ушам. Уж сколько лет они у избушки не отдыхали, думали, деда с внучкой нет в живых. И вдруг внучка деда Чихи живая, да нарядная такая.
      — Манюша! – Обрадовался Светлов, – ты ли это, дочка?
      — Я, дядя Петр. Я, отец, я. – Отозвалась Маня.
      Обняла она чернобородого, поцеловала, да только Светлов уж поседел и весь согнулся. Замигал он слезливыми глазами:
      — Какая большая ты стала. А дед Андрей, поди, помер.
      Показала Манчиха на дубовый крест и с глаз слезы смахнула.
      — Где же ты теперь живёшь, Манюша?
      — А вот увидишь скоро. Отдыхать прошу всех ко мне в горы. – Приглашает Маня бурлаков.
      Услышал это кормщик и лицо скривил. Ведь в барке не рыба–товар, а персидские шёлка.
      — Отдохнём мы там, где надобно будет, – говорит он Манчихе. – А ты иди-ка своей дорогой, молодуха.
      Засмеялась Маня:
      — Путаешь? Ну что ж, я пойду, да только со мной уйдут и все бурлаки. Барку я опорожню, готовься сдавать товары.
      — Не гневайся, сударыня, но нам некогда шутить. – Говорит кормщик.
      — А я и не шучу. – Отвечает Маня.
      Когда сгрузили товары и навьючили их на коней, Манчиха бурлакам и говорит:
      — Вот и у вас будут новые рубахи, а то на ваши гнилые даже нельзя заплаты класть, да и мужиков надобно одеть, они тоже в лохмотьях ходят.
      Пояснила Манчиха бурлакам, кто она, и стала звать к себе, в вольницу. Ну, а тем, кто по домам уйти захочет на дорогу денег обещала.
      — А что делать с ним, – указала она на кормщика, – рассудите сами. Коль верный пёс господский он и мучит людей, то собаке собачья смерть, камень на шею и в Волгу.
      — Пёс-то он пёс, – говорит Светлов, – да пусть поживёт и другим расскажет, что бурлаки тоже люди.
      — Согласны так? – Спрашивает Манчиха.
      — Да, – отвечают бурлаки. – И согласны твоими вольными казаками быть.
      Встретились казаки и бурлаки как братья. По русскому обычаю поклонились друг другу и трижды поцеловались. То была клятва в дружбе жить, да биться с богатеями, ни силы, ни жизни не щадить.
      После обеда веселье началось, И Манчиха песню затянула, ту, что ещё мать её певала:
      — При долинушке берёза белая стояла,
           — При березоньке девица плакала-рыдала,
           — Ах, с вершинушки берёзу ветром колыхает,
           — С корешка её, кудряву, водой подмывает.
      Голос у Манчихи был душевный. Казалось, что слушали её не только казаки и бурлаки, а сама Волга, да Жигули. Заметила Манчиха, что люди загрустили, тряхнула головой и поднялась, стройная, красивая:
      — Эй, молодые, вставайте в хоровод!
      Повскочили тут молодые, встали в круг, гармонисты ударили по ладам. Клим вышел первым. Он лихо закружился подле атамана, приговаривая:
      — Ходи, гуля, не скучай,
           — Головушкой не качай.
           — Не давайся печаль.
           — Твоим ясным очам.
      За Климом пошли в пляс другие казаки. И каждый свою припевку сказывал:
      — Мы и пляшем и поем,
           — Волга нам играет;
           — Богатеи, берегись!
           — Вольница гуляет.
      Долго продолжалось веселье.
      Поглядела Манчиха на шумевших хмельных казаков и подсела к Петру Светлову.
      — Хотелось бы мне видеть Волгу вольной рекой. Царство видеть в Жигулях без бар, царей и кормщиков. Ведь сколько кладут труда люди для господ, а сами в нищенстве живут, да долю горькую свою клянут, а какая в людях сила!
      Не сразу ответил Светлов Манчихе. Такого ещё не слыхивал он на своём веку. Оглядел Жигули, глаза прищурил, и будто другими горы стали. Вместо скал стояли крепости, дворцы. ещё раз оглядел бурлак горы, и прежними они стали.
      Тут и ответ он дал Мане:
      — Умная твоя голова, дочка. Только, видать, никогда не статься тому, о чём твоя думка. В сказках нешто.
      Слава о вольнице все села на Волге облетела. Трудовые люди у Манчихи защиты от господ просили. Снарядили ходоков и подгорские мужики. Пришли они в Жигули и ахнули. В горах словно царство. – Людей тьма-тьмущая, да все в труде живут.
      А за главную у них Маня Чиха.
      — Вот диво будет, когда в селе узнают, что ты и есть баба-атаман, молвил Фадей.
      Улыбнулась Манчиха:
      — Скажите всем моим друзьям, что жива я, здорова и собираюсь навестить их.
      Прошёл год, а может, и два. Бары к царю с поклоном пришли, дескать, вольница им житья не даёт. Караваны с товарами мимо Жигулей ходить не могут. И бурлаки барки тянут только до Жигулей, а там сбрасывают с плеч лямки и становятся, гулящими людьми. Кто ж из господ попадается вольнице той, тому смерть.
      Удивился царь. А когда узнал, что Манчиха красы необыкновенной, захотелось ему её повидать, и такой он отдал указ:
      — Послать войско на Волгу, но войны не открывать. Волжанку молодую уговорить, чтоб сдалась без боя, значит, с повинною ко мне явилась. Дать атаману обещание, что коль сделает так, как я велю, то за все дела будет ей моё прощенье.
      Вскоре царское войско в Жигули пришло. Расположились стрельцы в оврагах, лесах, да скалах, а воевода к атаману гонцов послал.
      Тем временем собрала Манчиха казаков:
      — Други мои, вольные люди! Пишет царь, чтоб мы опомнились в своих делах, склонили головы перед ним, ушли бы из Жигулей и набегов не чинили боле. Меня он зовёт к себе, видать, тоже княжной хочет сделать.
      Зашумели казаки и давай на все голоса кричать:
      — Не склоним голов перед царём.
      — Из Жигулей не уйдём.
      — Веди на битву нас, атаман.
      — Спасибо, други мои. Верю я вам, как верю, что жигулёвского огня не потушить царям. Пусть мы умрём. Придут сюда другие, умрут и те, придут ещё, а Волге суждено быть вольной. Вот и все. Теперь же идите почивайте, да будьте начеку.
      А утром проводила гонцов Манчиха с таким ответом:
      — Как мог осмелиться царь подумать, что соглашусь я отдать на смерть людей своих? Передайте царю, что собака на солнце лает, а солнце светит. Поймет он, что смеюсь я над ним. С вами же, лакеи царские, мы померяемся силой.
      Гонцам Манчиха наказала, чтоб передали всем в войске, коль кто хочет быть живым, пусть уходит из Жигулей немедля, потому что завтра будет уже поздно. И пусть знают, что казаки биться будут за вольные дела и жизни своей не пожалеют.
      А в полдень началася в Жигулях битва. Трудно было с царскими войсками воевать, их было втрое больше. Но казаки рубились, словно богатыри. А сама Манчиха ужас на всех наводила. На коне своём будто по воздуху летала. Где трудно было, там и атаман.
      Всю неделю шла битва, а на вторую войска царёвы стали отступать, да мало кто живым из гор ушёл. Даже воеводу израненного полонили.
      Рассердился царь и дал указ строгий. – На Волгу ещё войско послать, а командиром того войска назначить лучшего в России воеводу. Призвал царь воеводу во дворец:
      — Разбить вольницу велю. Атамана Манчиху ко мне живой доставить.
      И снова в Жигулях шла битва. Долго сражались с вольницей стрельцы. К осени стали казаки слабеть, а Манчиху однажды войско царёво окружило и к берегу прижало. Воевода уж радовался победе и царю донос писал:
      — Мой государь, дела к концу подходят. Скоро буду у ног твоих с Манчихой вместе.
      А только не такая была баба-атаман, чтоб у ног царёвых быть. Как увидела, что к своим ей не пробраться, окинула взглядом Жигули и крикнула казакам:
      — Боритесь, други мои, без меня. Прощайте, вольные казаки! Прощай, Волга и русская земля, царям не сдаюся я.
      Сказала так, и на своём коне с горы прыгнула в Волгу. Долго на воде круги расходились, а потом снова тихая, да блестящая Волга стала, ровно ничего-то и не случилось. Зато в памяти людской волжанка навеки осталась.
      А та гора, что стоит вблизи села Подгоры, и доселе зовётся всеми Манчихой.
++++++++++++++++++++++++++++++++++++
…………….
Марк купец богатый. Архангельск. Сказка!!
=======
      Был нужной хресьянин, в нужде жил и у него было шесть сыновьей.
      И ещё у него родился седьмой сын, ночью.
      Был также Марк богатый, пришла как-то ему сиротина-старец, попросилась ночевать, Марк и говорит:
      — У нас народу много, покормить покормим, а спать некуда.
      — А я хоть под стол лягу. – Отвечает сиротина.
      Пустили сиротину. Стала ночь, сиротина лежит под столом. И тут слышится, как человек с улицы говорит в окно громко:
      — Господи! Вот у нужного человека седьмой сын родился, каким его счастьем наделим?
      А Сиротина отвечает:
      — Счастьем наделить Марка богатого купца.
      Сиротина тот и был Богом-Господом.
      Этот голос услышала куфарка, в утрях и сказала Марку-купцу, что Господь у него спал ночью как сиротина, и что он наделил мальчика, родившегося в эту ночь и ставшего седьмым в семье нужного человека его счастьем, Марка Богатого.
      Марк Богатый с утра и изнарядился, да и пошёл искать по городу, у какого человека родился седьмой сын.
      Марк-купец ходил, ходил, и нашёл наконец бедный дворишко. Зашёл в избу и спросил хозяина:
      — У тебя в сею ночь хозяйка принеслась-ле?
      — Принеслась. – Ему хозяин отвечает. – Седьмого сына принесла.
      Марк-купец говорит:
      — Продай мне его.
      — Купи. – Отвечает Хозяин. – А что дашь?
      — А я не знаю, что просишь? Давай, я сто рублей дам.
      А мужик и рад, за сто рублей и отдал.
      Марк-купец понёс парнишечка домой. Вот живёт парнечок день-ле, два-ле, там его держат, кормят, поят.
      Здумал Марк-купец как-то ехать, велел кучеру запрякчи лошадь. Работник лошадь запрёг, Марк-купец стал поезжать и ребёночка с собой взял в повозку. Ехали они ехали, да и в лес заехали.
      По лесу ехали, Марк-купец работнику и говорит:
      — Остановись-ка.
      Тот остановился, стоит. Марк-купец ребёночка и давает работнику и говорит:
      — На, отнеси ребёночка, под ель положь.
      А время было зимой. Ребёночка снёс работник тот, и уехали они с Марком прочь с места того.
      А не знали они, что ехал сзади купец с ярманки. Сидит он в повозке, услышал в стороне от дороги писк, и говорит:
      — Стой, ямщик!
      Ямщик стал. И ямщик учуял, что ребёнок плачет.
      — Поди-ко поищи, кто там плачет. – Приказывает купец.
      Пошёл ямщик, видит, а под елью ребёночек плачет, а перед им свечка горит. Ямщик взял ребёночка и понёс.
      — Лежит, лягается на снежку, а перед им свечка горит.
      Купец ребёночка взял. Привёз купец ребёночка и стал растить вместо сына. Вырос он годов до семнадцати, выучился грамоты, стал детина хороший, послухмяный.
      Вот как-то Марку-купцу случилось ехать к купцу к этому по делу своему. Приехал к нему, купец его стал чествовать, а детина живёт у него кучером, на столы подносит. Марку детина поглянулся, стал он спрашивать:
      — Откуль у тебя такой? Сын але лакей?
      Купец рассказал, как было. Марку купцу и в сердце его ткнуло. Не говорит ничего, а в уме-то думает:
      — Видно это тот самый. Кому моё богатство Господь отсудил.
      Говорит он купцу:
      — Отдай мне его в принеты, есть у меня доча, дак будет сын приёмный и дочка родная.
      — Жалко, хороший детина. – Говорит купец.
      Марко всё одно просит купца отдать. Купец отпирался, отпирался, потом отступил.
      Марк-купец сладился потом ехать торговать. Через некоторое время домой бумагу написал, в которой приказал, чтобы детину в соленой завод отправили. Оттуда никто живым не возвращался. Так написал в записке той, чтобы до моего прибытия его управили его туда.
      Отправили принету детиного этого на почту за письмом от Марки. Взял это письмо, а детина этот учён был зело, почуял недоброе, записку открыл, прочитал, сожог и новую написал.
      Приходит домой отдавает хозяйке пакет, хозяйка распечатала, прочитала. А в письме написано:
      — До моего прибытия чтобы свадьбу с дочерью моей доспели и обвенчали.
      Ну, хозяйка Маркова весёлым пирком, да за свадебку. Парень хорош, умён. Грамотам обучен, чем не жених. Живут они сколько-то времени, Марка-купца всё ещё нету.
      Вот, наконец, Марк-купец приехал, хозяйка и говорит:
      — Потьте, молодые, стречайте на двор Марка, отца вашего.
      Марк выходит из повозки и видит. Стоит детина и дочь его и кланяются ему. Марку сердце ткнуло. Зашёл в комнату, жену призвал, на жену сгромел:
      — Что вы это наделали? Ведь я велел его извести, а вы его обвенчали?
      Жена однако бумагу притащила.
      — Ты ведь это писал, чтобы обвенчали. Я не виновата.
      Марк-купец живёт день-ле, два-ле, всё думал. Как ему детину извести. И наконец удумал, пошёл на завод, соль где у него варят, и сказал работникам:
      — Ночью придёт к вам человек, дак вы его пихайте в котёл, что бы он вам не говорил.
      Пришёл Марк домой, призывает зятя.
      — Вот, зятюшко, сходи посмотри на завод, может они спят там и не работают.
      Тот говорит:
      — Ланно, ланно, схожу.
      Поужинали они с молодкой, наряжается он идти на завод.
      — Неси мне обутки жена, посмотреть на завод надо, не спят ли.
      Молодка и говорит:
      — Давай, лучше лягем спать с тобой, есть у него заводов-то, всех не пересмотришь.
      — Давай, ложись, поспим, – отвечает детина.
      Легли спать, а Марку-купцу не спится. Посмотрел часы, а тот час, в которой он велел походить зятю прошёл уж. Стал наряжаться, собрался пойти проверить, как исполнено всё. Надёрнулса плащом, обволокся, что не узнать его и побежал.
      Приходит на завод, к котлу идёт, подбежали казаки, схватили. Он кричит:
      — Я Марк-купец, я Марк-купец.
      — Нам показано, хоть кто приди.
      И бросили в котёл, тут он и сварился.
      Детине весь живот его с семьёй и достался, как Господь присудил.
++++++++++++++++++++++++++++++++
…………..
Марья Спасительница в Хиве. Пермь. Быль. Рекон. Сказка!!
Около 1840 года появляются известия о русской женщине, поражавшей ум и глаза местных ханков и бийков своей способностью заговаривать их уши своими байками. Она, так говорили, могла изъясняться на всех языках этой местности. Конечно, это могло означать, что помимо природных способностей, она должна была иметь определённую практику общения с местными народами, что требовало определённого времени пребывания в этих местах.
Говорили, что она имела такую способность настолько сильно впечатлять внимание местной знати своими разговорами о необычные явлениях, что могла на некоторое время оставлять палаты, в которых происходило собрание, так что его почтенные участники были в полной уверенности её непосредственного присутствия в палатах. Она же в это время делала свои, только ей известные действия.
Её не единожды видели в качестве важной персоны в составе разных экспедиций, как русского, так и персидского и даже европейского происхождения.
В русских казачьих селениях по линии Сыр-Дарьинских укреплений в те годы была сложена то ли сказка, то ли легенда о некоей Марье, которая, используя своё влияние в среде местной знати и благодаря своей необычной способности буквально завораживать властителей магическим голосом, а также знанию местных наречий и диалектов, выводить из плена русских казаков. Особенно была популярна история о спасении казака Костылева. В исторических справках тех времён никаких сведений ни о казаке Костылеве, ни о Марье-спасительнице не находится.
По всей видимости это некое обобщение казачьих мечтаний о спасении пленных казаков, которое стихийно сложилось среди поселенцев.
Рассказывали про эту Марью в казачьих селениях так….
Ехал в Россию по каким-то делам подданный иноземного королевства. Прибыл он в столицу, там был принят, потом в другую столицу. И надо было ему ехать дальше на юг куда-то что-то там торговать. Говорил он на каком-то языке, что и понять было не можно ничего, только бумажки свои показывал нашим придворным. Они их брали, прочитывали, головами кивали, какие-то записки писывали, куда-то отправляли, и двигался этот иноземец дальше.
Где-то на пути в Среднюю Азию его пригласил к себе градоначальник одной нашей южной области и там, на балу он увидел то ли служанку, то ли камеристку местного дворянина из села Воронцовка по фамилии то ли Кирмасова, то ли Ковалёва, то ли Кучугурова, то ли Киянова, а может и Зуева.
Была эта женщина относительно образована, умела изъясняться на языке этого сановного немца. Он оценил её ум, красоту и страсть, взяв с собою в дальнее путешествие.
Через какое-то время они прибыли в Оренбург, оттуда с какой-то экспедицией добрались до Чугучака, то ли городок, то ли поселение между Российским царством и Китаем. Там они задержались на некоторое время, за которое жена этого немца сумела быстро расположить к себе местную и дворянскую и купеческую элиту тем, что красиво говорила. Заодно она быстро выучила местные диалекты, на которых говорили аборигены.
Она очень ловко действительно говорила на русском в отличие от своего немца. Заслушаешься. Ханы, беи и другие властители этой земли собирались в залах, чтобы послушать её разговор, хотя ничего в этом и не понимали. Не понимали, но согласно кивали головами, и причпокивали языками. Немцу это было приятно, и он почувствовал себя важной фигурой в этом городишке.
В Чугучак людей из России впускать не велено, кроме купцов, особливо не велено пускать было чиновных. Но русские казаки обладали удивительной способностью дружно и ладно жить с соседями. Так что китайцы не возражали видеть у себя побольше русских.
Вот этого-то самого умения ладить с людьми немцу-то как раз и не хватало.
Приехав туда он вельми шибко заважничал и прямо приказал, чтоба главный начальник явился к нему на разговор.
Территория эта по договору относилась к Китаю, а по китайским обычаям он считался вроде бы как беглым русским, да ещё с какими-то чиновными бумагами, который самовольно прибыл в китайский город, его схватили и посадили в жалезную клетку, отправили в Пекин, а оттуда, то же в клетке препроводили в Кяхту, где, как беглеца и сдали Русскому послу. Посол отказался его принимать, поскольку он ни мог изъясняться по-русски, да лицо его было не русское.
Спасли его чиновные бумаги, которые прибыли из Пекина за некоторым опозданием, свойственным для Великой китайской империи. А так его могли бы притравить в этой клетке, чтобы не тратиться на суды и казни.
При передаче этот иноземец не сказал, однако, что ехал он с женой русской. Его отправляют в Россию и затем он исчезает бесследно.
Его безымянная жена, не имея никакой поддержки в Чугучаке, отправляется с русской экспедицией в Бухару, где в это время противодействовали друг другу российские и английские дипломаты.
Каким-то образом она оказалась в свите некоего английского то ли агента, то ли чиновника, то ли географа Барна.
Исправив в Бухаре свою миссию, он отбывает на родину, оставив нашу невольную путешественницу то ли в Бухаре, то ли в Хиве.
Англичанин, однако же, оказался в некотором смысле джентльменом, в отличие от немца. Он представил её туркменскому бию Ниязу, у которого она исполняла роль устроителя важных для него встреч, будучи хорошей и статной собой. Он не отправил её по тамошнему обычаю в свой гарем, увидев в ней нечто необычное, возвышающее её над женщинами гарема.
Через некоторое время Нияз стал доверять ей настолько, что стал отпускать её на городские базары, где она выбирала товары для бия, а за ней следовали слуги и несли корзинки с купленными ей товарами.
Говорили, что новая наложница Нияза следила за тем, как используются его земли, часть которых была в аренде. Арендаторы платили не деньгами, а четвертью или больше урожая.
Но однажды положение русской путешественницы в один день рухнуло. Бий Нияз решил воссесть на трон Хивинского хана и задумал убить его. Он вместе со своими подручными явился в Хивы по какому-то делу и напросился в гости к Хану, и там прямо во время приёма убил его и его советников.
Однако хивинские горожане его не поддержали, начались избиения туркмен, которых спаслось совсем немного. Бий Нияз был казнён прямо на крыльце ханского дворца.
К счастью, русская путешественница оставалась в Бухаре, и тем избежала смерти. Узнав о случившемся, она не стала ожидать расправы над собой, забрала из дворца сколько можно было денег и отбыла с торговцами местных базаров в Кунград, что было невозможно для женщины в тех местах. Народная же молва переодела её в русского купца, и, обладая особенностями своего голоса, она, не вызывая ни у кого подозрений, купила у проезжавших несколько телег с товаром, направилась в Кунград, поближе к Сыр-Дарьинской линии русских укреплений.
Где-то на пути в этот город Марья выкупила пленного казака Костылева, которого она знала ещё когда ездила с немцем. Чем-то он ей приглянулся, что она сделала крюк и остановку в каком-то захолустном селении. Найдя Костылева в болезненном состоянии, но живого, ей удалось его выкупить, и затем, спрятав в обозе, перевезти в Кунград. Там он получил покровительство русского посланника, тоже, видимо, за деньги, который сделал официальную депешу в крепость Сыр-Дарьинской линии, где служил Костылев. Через месяц, столько времени ходят там письменные сообщения, за ним прибыл целый казачий отряд.
Вообще в Бухаре и Хиве было тогда около тысячи русских пленных. Были там и отставшие от своих дозоров казаки, но были беглые русские, которым всё одно виселица. Что касается казаков, то в стычках с туземцами казаки никогда не оставляли своих на поле боя, ни живых, ни мёртвых.
Их обменивали, если об этом договаривались хан и русские власти. Многих казаков выкупали станицы сами, если узнавали, где находятся потерявшиеся пленные.
Многих, наиболее рослых и сильных пленных доставляли в Хивы, где всячески склоняли принять ислам. Если это происходило, то они получали новое имя, право на землю и их немедленно женили на туркменках, киргизках или даже персиянках.
Но, чаще всего их использовали на тяжёлых работах при рытье каналов, распашке земель. Убежать было практически невозможно. Проходившие купеческие караваны были, как правило китайские или узбекские, они не брали к себе нищих оборвышей, если брали, то только за деньги. Но и это не спасало несчастных пленников, потому что на первой же таможне их немедленно продавали местным биям, а то и так бросали.
Их судьба в небольшой степени была в руках русских научных или географических экспедиций. Им так или иначе нужны были носильщики и рабочие, но много людей они не могли взять с собой, да и местные власти этого не приветствовали, стараясь при проезде этих обозов подальше убрать русских оборвышей.
Вид, конечно, пленные имели весьма жалкий. В оборванных халатах, головы выбриты или обросшие космами. Основная масса этих казаков не выдерживала всеугнетающего рабства, умирала в канавах, либо их казнили за попытки к бегству.
Те же, кому удавалось бежать, не проходили по окружающим этот оазис болотистым степям более пары десятков вёрст, будучи съеденные огромным количеством гнуса, который немедленно поднимался за человеком, ступившим за пределы поселения.
Вообще же комары и мошки были настоящим адом для проезжих купцов и особенно для пленных.
По наступлении вечера, сразу как спадает жара, эти воины Аллаха приступали к своему торжеству. От них не помогали ни какие полога, попоны, мешки, халаты. Ничто не могло спасти от этих насекомых. Закрыться с головою и сидеть всю ночь так было невозможно по причине высокой ночной температуры, ниже 25 там она ночью не опускается. С непривычного к таким невзгодам посетителя этих мест всю ночь течёт градом пот, отлагая на коже соль, которая нестерпимо ест тело.
Когда на улице Бухары или Хивы останавливался на ночь какой-нибудь экскурсионный обоз из России, то всю ночь из кибитки джумалайки ежесекундно выскакивали страдальцы, чтобы вздохнуть свежего воздуха, и тут же попадали во власть комариного бога. Эти страдальцы, начинали, словно приведения, прыгать и бегать вдоль улицы и вокруг обоза, отчаянно махая руками, словно за ними по воздуху гнался невидимый воздушный дракон, что было недалеко от истины.
Как всё это переживали несчастные пленные, трудно даже представить, ведь они ночевали под открытым небом. Их лица покрывали жуткие кровяные раны и волдыри, которые со временем уже не кровоточили, а гноились. В этих муках многие умирали в первые же месяцы своего пленения.
Каракалпаки и киргизы, коих тут было во множестве, довольно легко переносили все эти тяготы. По всей видимости их кожа имела свойство источать некий аромат, неприемлемый чувству белого человека, так же, как и комариному богу.
Марья-спасительница не осталась в Кунграде, а продолжила свою опасную миссию, поскольку за время нахождения при биях и ханах, хорошо изучила местные обычаи, что в купе со знанием диалектов и наличием денег, давало ей преимущественную возможность заниматься освобождением пленных казаков.
Она сумела вывезти несколько десятков пленных и уже при её жизни среди казачьего населения, в основном среди казачек, стали ходить истории про некую Марью, которая удивительным образом проникала сквозь многочисленные кордоны и вывозила на свободу казаков.
Однако никому и невдомёк было, что этим на самом деле занимается русский купец. Свою миссию Марья осуществляла весьма тайно. О том, кто спасал их от гибели, не знали даже спасённые. Они полагали, что кто-то из местной знати их выкупает и передаёт русским купцам для доставки в Кунград.
К тому же, Марья эта, каждый раз переодевалась по другому и принимала вид нового купца. О том, кто она на самом деле знал только русский посланник, потому что каждый раз ему нужно было справлять ей особые бумаги, которые обеспечивали ей особый дипломатический статус.
В течение года эта смелая и героическая женщина осуществила несколько десятков путешествий до Бухары и обратно, что было невыносимо тяжело даже для мужчин. Но однажды на каком-то постоялом дворе её смогла узнать женщина из гарема старого бия, который в своё время страстно желал получить Марью себе, предлагая за неё большие деньги самому Ниязу. Из-за своей страсти он даже на несколько долгих дней не радовал своим присутствием своих любимых жён.
Вместе с ночью в этих местах приходит заметная свежесть. Прозрачность неба струится своей глубиной. На небе высыпает миллионы звёзд, которые вместе с Луной рассыпают неестественно серебристый отсвет на всём подлунном пространстве. Из щели полузакрытой кибитки выпросталась изящная рука, явно не мужского происхождения.
Мимо как раз проходила женщина из гарема бия, неся в кувшине воду из соседнего ручья. Женщины, известное дело, всегда любопытны до изящного. К тому же эта женщина весь день провела на площади и не видела никаких женщин в этом караване. Она приостановилась, природная скромность не позволяла ей приблизится, но любопытство взяло верх.
Подойдя поближе, она немного отвернула войлочный полог и заглянула одним лишь глазом внутрь, чтобы узнать, кому же принадлежит эта рука. На кружевном одеяле она увидела женскую головку со знакомым профилем. Рядом лежали мужская одежда, сапоги и прочие принадлежности купца.
А женщины не только любопытны, но и злопамятны. Она не столько глазами, сколько сердцем своим почувствовала присутствие здесь духа ненавистной искусительницы своего хозяина.
Она бегом отправилась к своему бию и захлёбываясь рассказала ему про увиденное.
Тайна Марьи была быстро раскрыта. Она была представлена местным знатным людям, и в ней признали популярную год назад наложницу Нияза, сводившую их с ума своими разговорами.
За переодевание в мужскую одежду по местным законам была положена травля собаками, если, конечно кто-то не захочет её выкупить.
Никто из биев или проезжих купцов не захотел её выкупить.
Поскольку она была русской, то её чествовали благородной казнью по местным законам, она была казнена медленным отрубанием частей тела при стечении местного народа на центральной площади Бухары. Голову ей не стали отрубать, поскольку она считалась русской, а значит высокородной. Да и посланник русский в Бухаре мог обидеться. Её, ещё живою культяпкой, оставили умирать на площади.
И никто даже и не подозревал, что она и была той самой Марьей спасительницей, про которую уже при её жизни ходили легенды.
Казней в то время в Бухаре было много, каждый день кого-нибудь казнили, и мужчин, и женщин. Так что эта казнь не стала необычной. Только через полгода до русского посланника в Кунграде дошло известие о казни русской женщины в Бухаре, однако деталей в сообщении не было.
Он самолично под каким-то предлогом отправился в Бухару и там попытался выяснить обстоятельства. Но мало что понял из рассказов местных жителей. Однако на одном из местных биев он увидел халат, расшитый звёздами, точно такой, который он сам лично дал своей шпионке. Сложив все сведения в целое он пришёл к выводу, что это и была его подопечная Марья Спасительница.
Эта история его настолько потрясла, что вернувшись в Кунград, испросил по дистанции себе оставление службы, кою и получил, хоть и не так скоро. Затем отправился в Петербург, где много лет обивал пороги чиновников, рассказывая им историю этой героини. Но никаких доказательств не имея, отъехал в своё имение в Пермской губернии и там предался воздушным воспоминаниям. Он пытался жене своей доказать правдивость сей истории. Но та, заподозрив его в измене, пригрозила, что будет просить у Императора развода по этой причине.
На том дело и встало. Посланник отваживался рассказывать эту историю только местным крестьянам, любопытным до всяких волшебств. Вот кто-то из них и пересказал эту историю очередному проезжему собирателю сказочных историй.
Да вот опять незадача какая с этой Марьей. При переезде через речушку, повозка учёного собирателя опрокинулась и часть записок уплыла по течению в Каму, оттуда в Волгу.
Потом их выловил какой-то казах в устье Волги, когда ловил рыбу. Он их поднял, пытался прочесть, но забыл, видимо, что не обучен с детства ещё грамоте, так и отправил их дальше. Записки переправились в Каспий, оттуда по строму руслу подземному Аму-Дарьи вышли в Арал и дальше по каналам и канавам вернулись в Кунград, где пристали к бывшему дому посланника. Там они попали в ведро носильщика воды. Он их вынул, высушил и спрятал где-то в своём сундуке. Так что шанс найти истинную историю Марьи спасительницы есть.
А теперь хватит, я от вас всех устал. Пора и на спокой. Завтра ещё что расскажу.
++++++++++++++++++++++++++
……….
Мать робёнка съела. Притча. Архангельск. Сказка!!
=======
      Жил-был купец. Жил он в таком месте, что с его села в волость нужно было идти через жидь-болото. И народ идёт вкруг оного восемь вёрст, а прямо если идти, то всего только верста.
      Он и вздумал сделать мост. Как вздумал, так и сделал. Трои годов строил и построил. Как поставил мост этот, так захотел узнать купец тот, что про него люди говорят. Как-то утром послал своего казака и говорит:
      — Поди сядь под мост, слушай, что скажут.
      Тот пошёл и сел. А тут как раз идёт Господь с апостолом, апостол и говорит:
      — Господи, что этому рабу будет, кто мост сей поставил?
      — У него жена во чреве понесла сына. Как вырастет, что запросит, то ему и дам. – Господь-от говорит.
      Казак взял в ум:
      — Ну я уж не скажу хозяину этих слов.
      Пришёл домой.
      — Ну что? – Спрашивает купец.
      — А шли, да прошли, да сказали. Спаси, Господи, только и всего!
      Жили-пожили время недолго, купец и видит, жена беременна. Ему надо поехать торговать, а жена плачет:
      — С кем я останусь-то, не раживала никогда досель, кто поможет?
      Отвечает купец:
      — А я тебя с казаком оставлю. Не бойся, останься, дело в надежде, вот и надейся.
      Купец и уехал, она и осталась. Вот жена и занемогла, она лакею и говорит:
      — Ты иди прочь, мне своё время приходит, рожать я буду.
      Он ушёл, она родила, расслабела вся, занемогла, ослабела вся, стала стукать, чтобы кто пришёл. Казак и пришёл, видит, что у ней рожон мальчик.
      Он взял, у ней в кровь губы её наморал, а мальчика отнёс прочь. Отдал мальчика старухе, подговорил раннее, – сам пошёл бабку повивалку звать.
      Бабка пришла, а бладёня, мальца-то нету.
      — Дак это что? Роженица лежит, а бладёнь. Малец-то где? Разве он не рожоной?
      Лакей говорит тут:
      — Нет, был мальчик рожон, я видел.
      — Кто же его взял? – Бабка удивляется.
      Он и говорит:
      — Может она съела его, в безчуствии была, в тосках.
      И поверили все, что она съела бладёнца, мальца-то. Созвали родных, попа.
      — Хоть которого дня родила, какое-нибудь имя-то дай, отцу сказать.
      Поп и дал имя Иван. Вот отец приехал, поздоровался с женой.
      — Ну, что ты жена? Порозна? Родила кого?
      А она говорит:
      — Ну, да Бог дал, да родить неумела.
      — Это-то как же так? – Говорит купец.
      — Да я в тосках съела, пока лакей к бабке-повивалке ходил.
      — Может-ли такое быть? – Ахнул купец.
      — Ну, да, однако куда делся, не знаю. – Жена говорит.
      Ну муж и согласился.
      Что делать, стали праздновать Ивана. Родных созывали в памятной день и в именинный день. Так каждый год было.
      Время идёт, а паренёк этот у старухи растёт. Вот как-то лакей и заговорил:
      — Рассчитайте меня, я стар стал, надо на родине помереть.
      Его и рассчитали. Лакей пошёл, паренька этого с собой взял и домой отправился. Шли они шли, и вот пришли к жидкому месту, прямо идти с полверсты места, а обходить кругом, дак целых три дня идти.
      Лакей парнишке и говорит:
      — Ванюшка, скажи. Господи! Было болото, сделайтесь луга.
      Паренёк и говорит:
      — Господи! Было болото, сделайтесь луга.
      И что же, по его словам сделалось болото зелёным, травливым, хорошим лугом. Они по лугу и прошли. Так лакей домой пришёл, привёл и парня с собой. Поздоровался с женой, она и спрашивает:
      — Откуль у тебя этот парень?
      Он говорит:
      — Откуль есть, после скажу.
      Накормили, напоили. Потом лакей-казак с женой в другую половину избы спать повалились, а Ванюшку на зень оставили на голую.
      Мальчик тогда и говорит:
      — Я не повалюсь на зень, холодно там, я повалюсь на печку.
      А с печки слышно было хорошо, как лакей с женой разговаривают. Лакей жене и обрассказал всё как было. Этот парень-то всё и прослышал.
      — Я парня, – говорит лакей, – себе и взял, ты его уважай, корми и пой, мы разбогатеем от него.
      Парень не спал, слышал эти слова с печки, в ум взял и говорит себе:
      — Господи! Была изба, сделайся луга.
      И тут глядь, а жена лакеева спит на травяном клочке, муж её лакей, спит на другой кочке, парень сидит на третьей.
      После того парень и говорит:
      — Господи! Был лакей, сделайся собака.
      Собака и стал лакей тот. Парень собаку взял, да и пошёл. Хотел он найти своих родителей, которых лакей омманул. Шёл он шёл, и пришёл в деревнюшку такую небольшую, пришёл в избу, назвался ночевать к хозяевам и просит:
      — Нельзя ли мне и собаку мою в избу взять?
      — А ничего, не напакостит? – Хозяева спрашивают. – Если нет, то пускай в избу идёт.
      Он собаку в избу завёл, сам зашёл. Хозяева его посадили исть.
      — Собаки-то дай, – хозяева говорят, – приустала она, исть поди хочет.
      — Не надь, не надь! Моя собака не ест ни хлеба, ни мяса. Ей надо горячие уголья. – Говорит парень.
      Они все и здивовались:
      — Вот беда-то! На веку не слыхали, чтобы собака горячее уголье ела.
      — Вы вот хоть люди и пожилые, да не слыхали, чтобы мать родила и своё отродье съела.
      — Ангел ты наш, да вёрст за пятнадцать купчиха родила, да съела. Завтра памятной день будет, Иваном его звали.
      Так парень тот и узнал, как его зовут, и кто его мать. Иван и пошёл туда. Идёт он мимо дома, а дом большинской у родителей-то был, отец его не последним купцом был в селе. Вот он идёт мимо окон, увидали его лакеи и говорят:
      — Вот идёт молодец со собакой, нужно-ле его звать?
      — Что же не звать-то, кажного званья зовём, пущай заходит. – Хозяева говорят.
      А Иван, парень тот и говорит им:
      — Мне надо собаку с собой взять, без собаки нейду.
      — Пущай идёт с собакой. – Соглашаются.
      Он и пришёл в избу. Собаку положил на лавку. Тут и пир пошёл, хозяйка заговорила:
      — Собака-то исть поди хочет, в глаза вон глядит, хоть бы чего-нибудь, да дали бы ей поисть.
      А Иван говорит:
      — Нет-нет-нет, не беспокойтесь, моя собака не чего не йист, кроме горячего уголья.
      Они все на ноги скочили, как так:
      — Что ты! Давно ли скотина йист эти уголья?
      — Ох вы какие, я вам сказал, дак вы сразу говорите, что это неправда. А у вас тогда как. Кто-то сказал, что мать родит своё отродье, да съела его и вы сразу поверили?
      А они ему все в голос:
      — Да вот, мы сей день празднуем Ивану. Родила хозяйка, да съела его.
      — А, Господи! – Говорит тут Иван, – была собака, сделайся лакей.
      Лакей на ноги и скоцил, хозяину и хозяйке в ноги пал, а сын здоровается:
      — Здравствуйте татинька и маменька! Я ваш сын, а вы мои родители.
      Они тут обрадовались, лакея простили, денег дали, да прогнали его прочь, не бранили, не журили, не ругали. Сын всё-так как ни крути жив остался.
++++++++++++++++++++++++++++
………..
Не кулик по болотам куликует:
Молодой князь Голицын по лугам гуляет;
Не один князь гуляет, – с разными со полками,
Со донскими казаками, еще с егарями,

И он думает гадает:
Где пройтить проехать?
Ему лесом ехать – очень тёмно;
Мне лугами, князю, ехать, – очень было мокро;
Чистым полем князю ехать, – мужикам обидно;
А Москвою князю ехать, – было стыдно.

Уж поехал князь Голицын улицей Тверскою,
Тверскою Ямскою, Новой Слободою,
Новой Слободою, глухим переулком.

Подъезжает князь Голицын близко ко Собору,
Скидава;ет князь Голицын шапочку соболью,
Становился князь Голицын на коленки,
На коленки становился, сам богу молился,

Богу помолился, царю государю низко поклонился:
– Уж ты здравствуй, государь царь, со своими боярами,
Со своими боярами, с большими князьями,
А еще ты, государь царь, с голубыми лентами,
А еще ты, государь царь, с разными полками!

Ох ты, батюшка, государь царь, ты наш православный!
Ты зачем, государь царь, черня т разоряешь?
Ты зачем, государь царь, больших господ сподобляешь?
Ты пожалуй, государь царь, меня городочком,
Не большим городочком, Малым Ярославцем?

– Нету, нету тебе, князю, нет ни городочка,
Ни малого, ни большого нет Ярославца!
===========
Московская губ. Звенигород. Деревня Воронки. Эпическое.
++++++++++++
.....
Новый богатырь Фома Берденик. Легенда. Сказка!!
==============
     Был старик. Имел он одного сына.
     Он ростом был маленькой. Звали его Фома. И делал он рогозяные берда. Делал берда и не знал он горя никогда.
     Вот как-то этот Фома услыхал: богатырь богатыря побивает, именье отбирает. Собрался Фома с богатырём воевать.
     А мать и отец его разговаривают:
     — Ой, Фома, делал бы ты берда, так не видал бы ты горя никогда!
     Нет, Фоме не терпится ехать, и ехать надо с богатырём воевать. Кинул рогозенко на свою гречуху, поехал. Уехал на чисто поле, да тут и спокаялся:
     — У отца-матери-то не благословился!
     Взял Фома с дорожки воротился, у отца-матери благословился. Едет и думает:
     — Что же я еду-то? У богатырей булатные сабли, мушкантанты, а у меня нету ничего!
     Увидел в куньем навозе жуков, жуки там ползают. Как сдёрнул с себя шляпу, как хлопнул! Слез, сосчитал, убил шляпой сто офицеров, девяносто командеров, а мелкой силы и сметы нет на этих жучёнков.
     Едет дальше. Тут одумался:
     — И что же, еду, и ничего у меня в руках нет, а еду с богатырём воевать!
     Увидел, у дороги лемех стоит. Слез с лошади своей гречухи, выдернул отрез у лемеха, повесил на лыко, через плечо перекинул, поехал.
     Приезжает к богатырским палатам, всё на замках, всё на цепях. Как хватил свой отрез, начал по цепям, по замкам бить. Пустил тут Фома свою лошадку гречуху на двор.
     Богатырской конь услышал лошадиный дух, заржал, конём зацокал. А он как раз ел-то белоярую пшеницу.
     Фома-то и пустил свою лошадку гречуху к богатырскому коню. Гречуха отодвинула коня Богатырского. Да сама стала есть белоярую пшеницу.
     Забрался Фома к богатырю в палаты, расхаживается, пока богатырь-от спит богатырским сном.
     Хотел Фома его убить лемехом, да передумал и говорит:
     — Что его сонного погубить, это ведь не честь, не хвала и не добро слово!
     Богатырь стал пробуждаться, Фома же под лавку закатался.
     Говорит богатырь, глаза отворивши:
     — Что за этакая за гадина без докладу зашла ко мне, да все палаты растворила настежь?
     Тут как раз и Фома из-под лавки выскочил:
     — Какая это я гадина? Я приехал с тобой побратоваться!
     — А ты, ; говорит Богатырь, ; кто такой?
     — Я новый богатырь, Фома Берденик!
     — А где станем, ; Богатырь говорит, ; братоваться мы с тобою? На чистом поле или здесь?
     Фома Берденик отвечает:
     — Конечно, на чистом поле.
     Выехали они на чисто поле. Стали они искать место для братованья. Фоме это не подходит, тут не гладко, здесь овражно. Да застигает их как раз тёмная ночь. Богатырь задёргивает шёлковы шатры, снова ложится спать.
     Фома Берденик поставил три батожка в землю, да свою рогозенку раскинул, закрылся, лежит, вздыхает и думает:
     — Правду отец-мать говорили, делай Фома берда, не узнаешь горя никогда! Теперь горя хвачу с богатырём братоваться!
     А богатырь свою думку горькую думает:
     — Этакая гадина хочет какими-нибудь хитростями со мной братоваться!
     Так они и вздыхают со всех своих печеней один и другой, обоим не спится.
     Стал от темени свет отделяться, этот богатырь и кричит из шатра:
     — Послушай Новый богатырь, Фома Берденик, вот что: ты ступай такого-то могучего богатыря побей, который там-то живёт, да мне знак привези, тогда я с тобой и братоваться стану!
     Фома Берденик тут обрадовался, что не сразу смертушку свою примет по глупости по своей, тут же скоро сел на свою лошадушку гречуху, и быстрым ходом поехал подальше от этого богатыря к тому богатырю, думает может здесь что лучше будет.
     Прискакал, видит, что всё на замках, всё на цепях.
     Вот он к зачал отрезом лемеховым пазгать по замкам тем, все их охлестал, все затворы пооткрывал.
     Там стоял богатырской конь, лошадку гречуху услышал, заржал, зазвал к себе в гости.
     Фома Берденик пустил свою гречуху к коню на белоярову пшеницу, сам заходит в палаты. А Богатырь спит богатырским сном. На стене висятся булатные сабли богатыря этого.
     Фома Берденик снял булатную саблю, приставил богатырю тому свыше горла и приткнул ко стене, а потом засопел богатырю под ухо-то. Тут богатырь спросонья махнул своей головой, да и отнёс себе голову напрочь, без головы остался. А Фома даже и сделал ничего.
     Фома Берденик тогда и говорит:
     — Какой такой знак везти к этому богатырю, который спит в шатрах? Давай голову повезу! Лучше не придумать.
     Прикатил к порогу голову богатырскую, а через порог-то не может перекатить её.
     Нашёл он бечёвку, уши проткнул у богатырской головы, бечёвку вдёрнул в уши эти, привёл свою лошадушку гречуху, в хвост и привил богатырскую голову волосами прямо. И едет себе полями и лесами.
     А тот из шатров-то смотрит Богатырь первый в подзорную трубу и говорит:
     — Вот это ладно, что я не стал с ним брататься! Я с ним не справлюсь. Не мне с ним братоваться. Вон он сильномогучего богатыря убил, да и насмехается ещё!
     А царь в это время ищет главного командующего себе, чтобы с неприятелем воевать. Этот богатырь не хочет воевать и отправил царю публикацию, что-де вот Фома могучий богатырь побил того, ему и командовать!
     Присылает царь к Фоме агента своего, чтобы явился к царю во фрунте, как положено. А Фома Берденик к тому времени обносился уже одёжой и лошадку гречуху приездил совсем. Агент о том доложил царю, царь прислал одёжу, прислал коня Фоме Берденику, и приказывает, чтобы в этакие сутки Фома Берденик явился ко царю!
     Вот царь всё смотрит в подзорные трубы, а Фома Берденик коня ведёт в поводу. Царь на это смотрит и думает:
     — Фома-то Берденик, новой богатырь, не изволит и на коня сесть, так едет!
     А Фома сел бы, да не залезть ему на коня-то!
     Является Фома к царю как есть во фрунте. Царь ему и говорит:
     — Ступай, Фома Берденик, в армию мою, дам я главную силу, ты будь командующим, отправляйся за Дунай на войну!
     Царь наказывает солдатам:
     — Дети мои, слушайте нового богатыря Фому Берденика, что он станет делать, то и вы!
     Пошли в поход. Застигает их тёмная ночь. Фома Берденик нашёл пенёк, склал огонёк. Всякий солдат тоже расстарался, зажгли все огонёк, всяк для себя.
     Тут неприятельские казаки разъездные увидали зарево, решили, что война началася. Прямо на них едут. Заиграли наступленье.
     Фома-то ничего не знает, а конь его был учёный. Слышит, что наступленье играет музыка, конь потащил его на поводу и прямо в неприятельскую силу.
     Фома Берденик схватил тогда головёшку с огнём, да и вызнял её выше себя. За ним следом и всякой солдат схватили по головешке, вызняли выше себя. Огонь-от горит, искра-та валит.
     Неприятельский главный командующий заявляет тогда:
     — Что это такое, пожалуй Фома Берденик огнём всех нас спалит?
     Сыграли вороги отступленье и отправилась за Дунай неприятельская сила.
     А Фома Берденик идёт степями, камышинки ломает да под пазуху кладёт себе. Всякий солдат след за ним, как по царскому указу, по пуку наломали этого камышу, несёт с собой.
     Фома Берденик отпустил своего коня. Конь переплыл через Дунай. А Фома Берденик идёт да камышинки на воду бросает, на них и ступает. Так Фома Берденик переправился через Дунай.
     А солдаты ковры из камышей навязали, да тоже переплыли через Дунай на коврах.
     Фома Берденик свернулся подле деревка, ; сплавной лес нарождён на воду, ; сбросил свою одёжу. И всякой солдат тоже свернулся. Легли.
     Неприятельские казаки разъездные увидали, что Фома Берденик переправился через Дунай, да и спать повалился, стали наступление делать. Музыка заиграла, все пошли в атаку, думали побьют всех пока спали.
     Фома Берденик ничего не знает, а конь-то учёный, Фому Берденика и потащил на поводу в неприятельскую силу, в саму серёдку.
     Фома Берденик вскричал тут:
     — Сила моя, слушай ты меня!
     Вдёрнул во стремена жердь и взбежал по жерди-то на коня-то.
     А повора во стремени задёрнулась комлём, не пролезает сквозь стремено, так и торчит сбоку коня на три аршина, на всём пути своём всё скашивает подчистую.
     Солдаты всё так за ним и сладили с поворой той.
     Фома Берденик, а следом за ним и солдаты на конях заехали в неприятельскую силу, в середину. Как конь-то повернёт, повора-то тоже повернётся, так неприятельскую силу полосой и положит, конь-то и здоров остаётся.
     Неприятельский главный командующий посмотрел на эту войну, знамёна приклонил, да и помирился! Больше с Фомой воевать не стал. Такой войне генерал не учился нигде.
+++++++++++++++++++++++++++
.....
О селе Аносоно на Ангаре. Реконстр
---
     Это бабушки своим детям любят рассказывать, где была деревня Аносово, теперь там Братское хранилище воды. Так там, рассказывают много-многожды было поселений, которые ещё с арийских времён образовалися. Нынешние учёные говорят, что там даже какая-то Антарктида была, или район от её.
     И вот там была старая Аносова, деревня такая. Давно-давно это было, все правнуки и правнучки, тех, кто это рассказывает, ещё маленькие были. Что было там очень чудесно, как сейчас сказали бы, Рай там был.
     И было там много всяких богатств. А потом стали люди от этих богатств возвышать себя над природой и теми ангелами, которые научали их предков как правильно жить здесь, и получить счастливое довольство от природы.
     За то духи той природы стали направлять на эти места ветры неуёмные и бури. Стали люди погибать. Тогда собрались они на собрание такое, вроде как на колхозное, и решили совсем уйти отсюда. А как поклажи было много, то многие богатства, которые в дороге на новые долины не понадобятся, решили в землю спустить, как сегодня скажут, клады сделать. Злата там, сребра всякого, каменьев разноцветных, колец всяческих самодельных.
     Спустили всё это в землю и ушли за Урал. А места, где клады были схоронены в нети себе склали, ну, вроде бы как в сон по-нашему.
     Потом, уже когда в Сибирь пришли казаки и другие люди с Пугачёвым, то с ними были и праправнуки тех, кто оттуда ушёл много тысяч лет назад. И как они туда явились, то их признали духи природные, которые тут были, признали их за своих, что ли. И стали они им мнить про то, что тут их предки оставили самые клады, мнить из самой нети, что никуда в человеке не девается, сколько бы он не перерождался.
     И вот одна женщина рассказывала, как её деду и потом отцу снились такие сны, что они после них начинали в поиски бросаться, да прямо с избы, где жили-то. Вот пока солнце-то в зенит не встанет, пол избы разберёт. Потом очухается и сам сказать не помнит, что это такое округ.
     А деревня та называлась Анохино, где женщина эта жила. Был сказывают род Анохиных из старого обряда ещё, когда и церквей на Руси не было, которые сюда и ушли от креста.
     Ещё говорят про именование деревни этой, что тут ничего не было, а пришли люди с декабристами, поставили избы, стали обживать места эти богатые, да случилося несчастье. Девочка одного ссыльного ушла в лес, и, говорят, лешие её прибрали. Аня её звали. Её долго искали, по тайге, звали, а она вроде как отзывалась на Аня как ох, да ох.
     И вот женщина эта говорит, что мол, и её отец часто видел сны такие, про клады, и однажды встал, разбуянился, стал избу разбирать всю, за печку взялся, того гляди всё порушится, дети и домочадцы с дому ушли. А ночь пришла, так легли все за изгородью.
     А там было озеро недалеко, глубины бездонной, как рыбаки говорили, сколько они туда вниз сети на камнях не спускали, так никогда до дна и не достали. А обратно вынимали только обрывки сетей.
     И вот мнится этой женщине, как над озером этим светло стало, как словно солнце среди ночи глаз свой приоткрыло, женщина эта ещё стихи писала. Светло совсем стало, она проснулася, и её что-то неотвратимо потянуло прямо к этому озеру.
     Вышла она к берегу, и видят, что кто-то выходит из озера этого, весёлый такой, ладненький, в сюртуке с пуговками, в цилиндре аглицком, высотой с два этажа. В руке одной он нёс рубаху красного цвету.
     Вот эта женщина дальше рассказывает, что, мол, выходит и говорит, а сам далеко, но слышно, мол, вы меня не бойтеся, не робейте, идите сюда, что я вам покажу. А сам так и скачет то на берег, то в озеро. Так с ним случилося три раза. А потом скочил в глубь и сгинул.
     И тут пошёл округ вихорь вроде как, хотя ветру не было, только звук от него, как бы вот как: у-у-у-у-у! Потом всё стихло, волны стали стоять вокруг одного места в озере. И потом такая темень, и мгла полная пришла.
     Все, конечно испугались, разбежалися кто куда в разные стороны. А с тех пор у отца эти фантазии во сне перестали появляться.
     А на деревне-то старые люди говорили, что это пришло время кладу старому явиться на поверхность земли. Только он заколдован был в древности. Только тогда он вскроется, когда роднородственный человек этого посланца с красной рубахой прикоснётся, к котором он вышел. Он его признает, клад-то тут и объявится.
     Выходит, эту женщину он признал для себя родной. А она что, малая была, ни чего такого не знала, с братьями и сёстрами побежали, испугались, маленькие были все.
     Потом уже, через пять лет после того случая, деревня Аносова была затоплена в Братское море. Там и стоит вместе с домами до сих пор, иногда только, когда по весне воду спускают, верхушка церкви вылезает с воды. Хотели начальники снести её, чтобы не возбуждался народ от неё и не крестился, да учёные отговорили. Аквалангисты туда плавают, что-то всё ищут. Может клады эти древние.
===============

Оборотень. Казаки. Легенда. Сказка!!
===============
     В одной станице жил колдун по прозвищу Жогша.
     Настоящего его имени никто из станичников и не припомнил бы сразу. Жогша да Жогша.
     Народ его побаивался, он как бы этим довольный был.
     Действительную службу в казачестве Жогша не служил. Нашли у него какой-то в теле изъян и дали ему отступную. Жил он один, ни с кем не знался. Потом взял к себе племянника вскормленником, на воспитание как бы.
     Племянник его телесами был здоров, да инда умом слегка недовольный. Вечно ему от ребятни на орехи доставалось из-за его тугоумия.
     Жаловался племянник дяде на обиды, доносил ему о проделках ребятни. За что обзывали его девкой губошлёпой. Для казачонка позорней слова не придумаешь.
     А верховодил над ребятнёй Минька, первый выдумщик и первый зачинщик ребячьих проказ. Не было ему в этом равных. Пройдёт ли проказа даром или взъедет ему на шею, ему кубытъ всё равно.
     Одно знал твёрдо Минька, проказа должна быть достойна казака, чтобы не пропасть ему в общем мнении.
     Мать Миньки вздыхала горестно.
     — У всех дети как дети, а мой сынок заполошенный.
     — Опять заялдычила, ; досадовал отец, ; ты на своих дочек возлюбленных посмотри.
     Защищал отец Миньку, но, если проказа выходила наружу, спуску не давал, в строгости его держал.
     Вот однажды играли казачата в прятки. Забежал Минька в заброшенный сарай, закопался в старую солому.
     — Тута, ; думает Минька, ; ни за что не найдут, обыщутся.
     Вдруг видит, корова в сарай вошла, а за ней Жогша. Встал он напротив коровы. Уставился на неё зенками. Та засмирела, голову опустила, даже хвостом перестала махать. И молоко у неё из вымени само-собой потекло прямо наземь. Оторопел Минька. Испугался. Вон какими делами Жогша занимается. А корова-то соседская, видать, от стада отбилась.
     Соседка была вдовая, у неё детей мал мала меньше. Зачем-то ей пакостить! Взяло Миньку за живое.
     — Ну, ; думает он, ; ведьмак киевский, погоди, удружу я тебе козью морду.
     Вспомнил он, как Жогша нищих погорельцев кислым молоком угостил. Дал молока не мешочного, а кадочного, пригорклого, такого, что добрые люди и победнее сами не едят, а употребляют для выделки овчин.
     Потом у нищих от этого угощения животы и повспучило.
     Вот наконец сдоилась корова, довольная замычала, хвостом замотала. Выгнал её Жогша из сарая и потом сам ушёл.
     Минька из соломы выбрался, не до игры ему. На уме только одно: чтобы такое Жогше замозголовить. Идёт он по улице задумчивый. Слышит, окликает его кто-то. Оглянулся, Жогша. Зовёт его к себе.
     Струхнул Минька, но виду не подал. Глаза у Жогши тёмные да злые. Схватил он Миньку. Ухо ему накрутил. Распухло оно, как вареник.
     Стерпел это Минька. Ждёт, что дальше будет.
     — Это тебе за то, что со мной не поздоровкался. Так отцу и передай.
     И отпустил Миньку. Пришёл он домой. Отец спрашивает:
     — Что ухо оттопыренное, лазоревым цветом цветёт?
     — С Жогшей не поздоровкался.
     Мать руками всплеснула:
     — Мыслимо ли дело Жогшу в досаду вводить.
     Отец насупурился. Взял минькино ухо да как крутнёт! Слезы у того из глаз так и брызнули.
     — Это, чтоб помнил, ; говорит отец, ; старших уважать надо.
     В те времена строгости были большие. В станице в свычае было со всеми здоровкаться по несколько раз на дню. Младший старшему всегда первым должен уважение оказывать.
     — Ладноть, ; думает Минька, ; однако ж я все одно с Жогшей здоровкаться не буду.
     Не задержалось у него, замозголовил он проказу. Выждал Минька, когда ни Жогши, ни племянника дома не было, и залез к ним в погреб.
     Батюшки мои! А там всего вдоволь: и говядины солёной, и масла, и яиц, а о молоке и каймаке говорить нечего, этим добром хоть пруд пруди.
     Набросал Минька в кадки да горшки дохлых мышей, кузнечиков, гусениц и всякой твари. И был таков.
     Жогша, обнаружив такое, чуть не дошёл до конечного отчаяния. Побежал он к атаману жаловаться.
     — Это Минька напрокудил. Его рук дело, больше некому.
     Атаман призвал Миньку к допросу. Тот не заробел, говорит атаману:
     — Чем на меня напраслину наводить, ты б Жогшу приструнил маленько. Снедь, небось, порченная была, вот и погибли твари ни за грош. А если б люди отведали, что тогда?
     Засмеялся атаман: ловок шельмец, что с таким будешь делать.
     А Жогшу поначалу оторопь взяла, а когда ж в себя пришёл, хотел Миньку за вихры ухватить, но тот не стал этого дожидаться, увернулся:
     — Ну-ка, дале с табаком, дай дорогу с пирогом.
     И на крыльцо правления выскочил. Слышит, кричит Жогша:
     — Одрало бы тебя!
     Засмеялся Минька. Ловко получилось. Дома, конечно, отец калашматки задаст. Зато Жогшу проучил.
     Далее начались с Минькой случаи разные выходить.
     Попервам он им значения не придавал. Забежал к ним во двор чёрный кочет. Завидел Миньку, стал на него кидаться.
     Ах, ты, нечистый дух! Прыгает на парнишку, норовит глаза выклевать. Еле-еле отбился Минька, в сарай забежал. Гневается кочет, клекочет. От двери не отходит. Мать из хаты вышла, Миньку позвала.
     Он из-за двери нос высунул: Нет ли кочета? Нету.
     Дух перевёл. Мать смеётся: видано ли дело, чтобы Минька в сарае сидел. А ему не до смеха. Да и стыдно стало, что кочета испугался.
     Сколько времени с тех пор прошло, никто не считал, сидел Минька на крылечке, вдруг к его ногам клубок чёрной пряжи подкатил.
     Интересно парнишке, ждёт, что дальше будет. А клубок круголя сделал да начал минькины ноги опутывать-стягивать.
     Страшно стало Миньке, силится он нитки разорвать да не тут-то было! Нитки, как железные, стянули обручами ноги, стали тело опоясывать.
     Дух заняло. Вдруг отец во двор заходит.
     — Ты что, расселся, ; говорит, ; на ярманку пора ехать.
     — Сейчас, ; отвечает Минька, а сам с духом собраться не может.
     А клубок-то и распался, словно его и не было вовсе.
     Третий случай вышел, когда Минька уже женихаться начал. Идёт он как-то с посиделок. Луна полная, светло как днём. На улице никого. Тихо, даже собаки не брешут.
     Вдруг из проулка кабан выскочил, такой здоровущий хряк. И понёсся на Миньку во весь опор. Того и гляди, с ног собьёт.
     Не растерялся Минька, каменюгу ухватил да как метнёт в кабана. Попал ему прямо в лоб. Остановился кабан, закачался. На передние ноги упал.
     Выдернул Минька кол из плетня и начал его обуздывать. А тот очухался. В себя, видать, пришёл от минькиных угощений. Заюзжал.
     Минька, недолго думая, вскочил на него верхом. Кабан понёсся пулей. Дух захватывает. Понукает его Минька и по бокам не забывает наяривать.
     За станицей упал кабан без сил, носом кровь пошла. Глянул Минька, а под ним-то не кабан, а сам Жогша лежит.
     Вот такие дела! Взмолился Жогша:
     — Не бей ты меня, пожалей.
     Бросил палку Минька.
     — Так это ты на меня кочетом налетал да пряжей опутывал?
     — Я это был. ; Жогша говорит, чуть не плачет.
     Разозлился Минька, в пору хоть опять за палку взяться да бока колдуну перекрошить.
     — Отпусти ты меня, ; просит Жогша и горько плачет, ; не буду я больше никому вреда делать.
     — Ну, смотри у меня, ежли что, не спущу я тебе, заставлю из песка верёвки вить.
     Оставил Минька Жогшу и домой пошёл. Мать на стук двери встала, лампу зажгла. Увидела Миньку, руками плесь.
     — Ты что такой замусатенный? Всё ли благополучно?
     А Минька отвечает весело.
     — Нет, не все. Мыши кошек стали есть, воробьи коршунов ловят, на станичной колокольне кобыла повесилась, а соседкин кабан Жогшей нарядился.
     Махнула мать рукой:
     — Ложись спать, мелево ты есть!
     После этого случая Минька нос закопылил. Как же, самого Жогшу одолел. А Жогша с полгода из дома не выходил, хворый лежал. Приутих, сбил с него Минька форс.
     Да надолго ли? Затаился по-всему колдун до времени, случай подходящий выжидал, как обиду выместить.
     Время пришло, понравилась Миньке девица по имени Татьяна. Бывало, сколько разов мимо неё проходил и ничего, не появлялось у Миньки на сердце сладкого щемления.
     А увидел-разглядел он её на игрищах. Стояла Татьяна у дерева, ядрёная да румяная, залюбуешься.
     Подошёл к ней Минька.
     — Эх, щёчки, ; говорит, ; точно яблоки. Поди ж и твёрдые такие. Дай потрогаю.
     Татьяна ему эту вольность не спустила.
     — Уйди, шабол! ; Говорит. ; Куда руки тянешь? Не твоё, не трожь!
     — Дай срок, моё станется. ; Минька хвастает.
     Посмеялся Минька, однако ж встрепыхнулось его сердце. Не привыкший казак отступать. Если с одного бока отлуп получил, он с другого зайдёт.
     Добился он-таки татьяниного расположения и любви до самого конца жизни. Сосватали Татьяну за Миньку. К свадьбе приготовились.
     Спохватилась тут мать:
     — Жогшу не пригласили, долго ли до беды.
     Минька мать успокоил.
     — Не беспокойся, я сам до него донесусь.
     Обрадовалась мать, никак Минька за ум взялся. А тот идёт, посмеивается, решил Минька про себя колдуна на свадьбу не приглашать. А вот изведать его надо, да строго-настрого предупредить, чтоб не баловал.
     Зашёл Минька в хату к Жогше, нету никого, в кухнешку заглянул, нету, на базы, тож.
     Видит, над погребом дверца открыта. Минька туда. Так и есть. В погребе колдун. Над кадушкой склонился, нашёптывает что-то. Батик его змея обвила, шипит в ответ что-то.
     — Опять затевается старый хряк, ; подумал Минька, ; вновь что-то замыслил.
     Закрыл он дверцу в погреб, в сердцах камнем привалил и крикнул:
     — Приходи на свадьбу, Жогша!
     А в ответ ругательства да проклятья. Дома мать Миньку спрашивает:
     — Ну как, пригласил Жогшу?
     — Пригласил.
     — Придёт?
     — С полным удовольствием. ; Смеётся Минька.
     Вздохнула мать с облегчением. Куда уж тут! Если колдуна на свадьбу не пригласить, то быть большой беде. Минькина свадьба весело началась, радостно.
     Красные флаги трепещут. Кони ржут. Кисти-ленты на дугах развеваются. Колокольцы-бубенцы звенят, заливаются.
     Съездили за невестой, потом в церковь. Обвенчались, домой вернулись. Все чин по чину. Начали за стол садиться, а невеста ни в какую. Лихоматом ревёт.
     — Не буду я с Минькой садиться. Он же страсть какой рябой.
     Не поймут гости, в чем дело. Невесту уговаривают. И так, и сяк. Бились-бились. Вдруг слышат голос.
     — Ты меня на свадьбу приглашал, вот я пришёл.
     Глянули, в дверях Жогша стоит. Руки лодочкой сложил, нашёптывает что-то. Чувствует Минька, ноги как будто в пол вросли.
     — Смотри, ; говорит Жогша, ; какая ещё комедь-потеха будет.
     Посуда на столе ходуном заходила. Гости вповалку повалились. На рачках ползают. Друг на друга гавчут.
     Зашевелились волосы у Миньки, ни думал, ни гадал, с огнём, выходит, шутковал. Вона какая сила у колдуна.
     — А зараз, ; говорит Жогша, ; я сине море сделаю.
     Гости с пола повскакивали. Заголяются, как будто в брод через воду идут. Кто на лавку заскочил, кто на печь полез.
     — И тебя я зараз подкую, ; говорит колдун.
     Почувствовал Минька, потянуло его в разные стороны. Голова загудела. И сомлел он. Очнулся Минька, в кровати лежит. Тело болит, словно кто ножами изрезал, все в красных рубцах. Грудь давит, дыхнуть невозможно.
     Видит Минька, мать рядом сидит, слезы льёт.
     — Где Татьяна? ; Минька спрашивает.
     — Дома. Обморок её накрыл. Еле оттрясли. Говорила я тебе, не связывайся с Жогшей.
     Махнул рукой Минька, что, мол, теперича рассуждать, встал, оделся и к Татьяне пошёл. А та, как его завидела, прочь со двора погнала:
     — Терпеть тебя ненавижу как!
     — Знать, любовь твоя невысокая была, ; подумал Минька и поплёлся восвояси.
     И вдруг подходит к нему Жогша.
     — Опять ты, Минька, со мной не здоровкаешься, ; говорит, ; А я вот туточки тебя поджидаю. Хочешь, хомут сниму?
     Молчит Минька, нет сил возражать, колдун, будь он трижды неладен, верх над ним взял. Кивнул только в ответ головой.
     — Ну, тогда приходи вечерком за околицу.
     Как солнышко село, пришёл Минька за околицу. А там его уже Жогша поджидает. Довольства своего не скрывает. Забрался верхом на Миньку колдун.
     — Я-то на тебе ещё не катался верхом. Ну-ка, неси меня в лес.
     Вздохнул Минька, деваться некуда, понёс Жогшу в лес. Долго Минька по лесу кружил, упыхался. Луна уже взошла.
     — Вот тута самый раз будет, ; говорит Жогша и слез с парня.
     Огляделся Минька, видит, стоят они на поляне у большого пенька. Жогша вытащил нож с медной ручкой, воткнул его в пень, пошептал что-то над ним.
     — Прыгай, ; говорит, ; через нож.
     Разбежался Минька и кувыркнулся через пень. Упал в траву. Чувствует. Ногти у него выросли, превратились в когти, руки лапами стали, и все тело покрылось мохнатой шкурой. Хотел Минька закричать, и раздался протяжный вой.
     Захохотал Жогша.
     — Быть тебе волком за твою овечью простоту.
     Вытащил нож из пенька и пошёл в станицу. Хотел было Минька-волк кинуться на колдуна да разорвать его в клочья, однако ж неведомая сила не пустила. Завыл Минька-волк, чтобы муки свои выразить.
     Из его глаз потекли слезы в три ручья. Погоревал Минька-волк, погоревал и в станицу подался. Собаки брех подняли, спасу нет. Добрался-таки он до своей хаты. В дверь пошкрябал лапой.
     — Мать, ; говорит, ; мать, выйди на час.
     Услыхала она голос родного сына, выскочила в чем была из хаты. А на крыльце волчина стоит. Закричала мать, позвала на помощь. Кинулся Минька-волк в бега. Слышит отец с берданы выстрелил. В родного-то сына!
     Отдышался Минька-волк в лесу.
     — Всё, ; думает, ; нет мне возврата к прежней жизни, пропадай моя головушка.
     И озлился Минька-волк на весь белый свет. Начал он людям досаждать, скотину у них резать.
     Слухи по станице пошли, волк-то не простой, оборотень. Пуля его не берет, в яму его никакой привадой не заманишь.
     Решил атаман всем миром на оборотня облаву устроить и сдыхаться от него таким манером раз и навсегда. Обложили Миньку-волка со всех сторон. Собаки брешут, рожки гудят, трещотки трещат, куда податься? Кажется, погибель неминуемая настала.
     Видит Минька-волк, хибарка перекособоченная стоит, а около неё старуха в три погибели согнутая притулилася. Кинулся к ней Минька-волк, на брюхе подполз, о помощи просит. Покачала головой старуха.
     — Зачем людям досаду чинил? В чём они перед тобой виноватые?
     — Справедливы твои слова, ; отвечает Минька-волк. ; Тока в чём моя вина? От чего шкура на мне волчья?
     — Нет твоей вины, ; говорит старуха. ; Иди в хату, а я покуда погоню отведу.
     Зашёл Минька-волк в хибарку. А там прохлада, полумрак. В углу над образами лампадка теплится. Приютно стало ему, хорошо.
     Вскорости и старушка появилась. Спрашивает его, что да как с ним приключилось.
     Рассказал ей Минька-волк про свою жизнь по порядку.
     — Страсти Господни, ; говорит старуха. ; Но как твоей беде помочь, ведаю. Перво-наперво надобно нож колдуна сыскать.
     — Так нож-то у Жогши.
     — Не будет он нож при себе держать. Прячет где-нибудь. ; Старушка говорит раздумчиво.
     Вышли они во двор. Крикнула старуха.
     — Эй, вы, птицы небесные, высоко летаете, далеко видите!
     Слетелось тут птиц видимо-невидимо. Солнышко загородили. Просит их старуха посмотреть, нет ли ножа с медной ручкой на небе. Облетели птицы все небо и вернулись ни с чем.
     Позвала тогда старуха зверей, попросила их нож Жогши сыскать. Звери под каждый кустик заглянули, каждую травиночку обнюхали, каждую норку пролезли, нет ножа.
     Пошли старушка с Минькой-волком к озеру. Позвала она рыб, попросила уважить её, найти нож колдуна. Рыбы все глубокие омуты просмотрели, нет нигде ножа.
     Развела старуха руками. Как тут быть? Понурился Минька-волк.
     Вдруг рак на берег выползает, старый-престарый, в клешне нож заветный держит. Обрадовалась старуха, Минька-волк от нетерпения лапами землю зарыл.
     Поблагодарили они рака и пошли тот самый злосчастный пенёк искать. Пока искали, стемнело, и луна взошла.
     Воткнула старуха нож в пенёк, пошептала что-то над ним и говорит:
     — Давай прыгай через него, тока теперича с обратной стороны.
     Прыгнул Минька-волк, перекувыркнулся, упал в траву. Чувствует: когти в ногти превратились, лапы, в руки, и волчья шкура враз слезла.
     Обрадовался Минька, засмеялся, в пляс пустился. Улыбается старушка, мол, потешься, что уж тут. Хорошее дело получилось.
     Поклонился Минька старушке в пояс, поблагодарил, домой-де надо возвертаться.
     — Да нет, ; говорит старушка, ; ещё не время тебе со мной прощаться. Измучена твоя душа, грехи не угадывает. Должна я тебя уму-разуму научить, чтоб от тебя людям помощь была.
     Захурбенился было Минька, но потом поразмыслил, а вить права старушка: страшная сила у Жогши, его на дурака не возьмёшь. Остался, Минька у старушки знахарские науки постигать. Большое терпение в этом деле проявил.
     Однажды старуха ему и говорит:
     — Вот теперича пора тебе возвертаться. Запомни на всю жизнь, наше дело, людям помогать, со злом бороться. Иди, как раз на праздник попадёшь.
     — Что за праздник такой, ; подумал Минька, но спрашивать застеснялся.
     Благословила его старушка. И отправился Минька в путь-дорогу. Пришёл он в станицу, а там никак свадьба идёт.
     Жогша племянника своего на Татьяне женит. Скрепил сердце Минька и прямиком к дому колдуна направился. Заходит в хату.
     Грустная, однако, свадьба у колдуна получается. Гости сидят приструненные, весёлых речей не говорят, шуток-прибауток не слыхать.
     Татьяна бледная за столом сидит, щеки яблочные опали. Встал Минька у дверей и стоит. Поднял Жогша глаза на него, передёрнулся, продрало, видать, его.
     — Двум медведям в одной берлоге не ужиться, ; говорит колдун.
     — Так-то, медведям, ; отвечает Минька, ; а мы же люди.
     Итак беседа у гостей не клеилась, а тут совсем приутихла. Смотрят все на Миньку, что за гость? Не угадывают.
     Встала Татьяна из-за стола, рюмку водки Миньке поднесла. Глаза у неё невидящие.
     — Эх, Жогша, Жогша, сколь ты горя сотворил!
     Выпил водку Минька, а пустую рюмку через левое плечо бросил. Вопль раздался страшенный.
     Глянули гости, а Жогша к потолку задницей прилип и отлепиться не может, руками-ногами сучит.
     — Отпусти меня, ; просит.
     — Я тебя раз отпустил, ; говорит Минька, ; вона как всё обернулось.
     Упал Жогша с потолка: по-лягушечьи запрыгал, кочетом закукарекал, по-свинячьи захрюкал, по-змеиному зашипел.
     Тут Татьяна как закричит, видать, чары колдовские с неё сошли.
     — Минечка, болезный мой, кровинушка моя! Возвернулся!
     Того и гляди, сейчас упадёт. Подхватил её Минька. Повскакивали гости. Миньку тормошат, обнимают.
     — Гляди ты, докой заделался! А тут все думали, что запропал уже в дальней стороне.
     Когда хватились, нету Жогши, А вроде из хаты никто не выходил. Один племянник колдуна за столом как оплёванный сидит, губами шлёпает, слова сказать не может.
     — Ну-ка, ищите то, чего в хате не было, ; скомандовал Минька.
     Начали осматривать хату люди: кто его знает, что тут было, чего не было. Заметил Минька под столом осиновый колышек. С пола поднял.
     — Нашёлся-таки, ; говорит.
     Вытащил Минька нож с медной ручкой, колышек обстругал и за дверь его выбросил. Застонал кто-то во дворе, заохал.
     Высыпал народ из хаты. Нету никого.
     Минька Татьяну обнимает. А та с него глаз не сводит. Ластится к нему. Говорит Минька людям:
     — Пойдёмте, гости дорогие, мою свадьбу доиграем. Чай, не понапрасну собралися.
++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Огненный Змей. Быличка. Сказка
==========
     Проводила Аксинья своего мужа Петра на войну.
     Месяц прошёл, другой. Нет от него весточки. Тревожно ей, не спится. Чёрные думы одолевают.
     Сидит Аксинья как-то ночью у окна. Луна такая большая, полная, льёт в окрест серебром.
     И решила казачка по луне погадать, про мужа разузнать. Сидит и ждёт, что же ей покажется.
     Вдруг видит по лунному свету ручеёк окровавленный заструился, да прямо ей в окошко и по полу лужицей растёкся.
     Застонала Аксинья, дурная примета. В сердце незнаемое горе проникло. Горько ей стало. Хуже смерти! Такое горевание на неё навалилось. Расплакалась-разрыдалась казачка.
     Как-то раз на сенокосе Аксинья шурудит граблями траву, а сама думает:
     — Вот бы Пётр вернулся, и красное солнышко для меня снова б засветило.
     Только подумала, подняла голову, видит, Пётр на коне с горки едет. Рукой ей машет. Одетый чисто, во все форменное. У коня грива длиннющая-длиннющая по земле стелется.
     Бросила Аксинья грабли и к нему навстречу побежала. Пётр с коня прыгнул. Припали они друг к дружке, слов от счастья не находят. Конь около их топчется, ржёт. Аксинья возьми да спроси:
     — Что это у коня грива такая длиннющая?
     Пётр отвечает:
     — А на войне у всех так. Нашла о чём спросить.
     Засмеялась Аксинья:
     — И вправду, что это я. Слава Богу, что вернулся жив и здоров.
     Хватилась, нету никого вокруг, ни Петра, ни коня. Стоит она в лесу и дерево обнимает. Знать, привиделось ей все.
     Не до работы Аксинье стало, пошла она домой. Калитку открыла. Видит через окно, в хате Пётр сидит, чай пьёт.
     — Как он туда попал, ; подумала Аксинья, ; дверь-то на запоре.
     Отперла дверь, в хату вбежала, нету никого. И посуда вся на месте, нетронутая. Туда-сюда заглянула:
     — Нету, никогошеньки нету.
     Опустилась казачка на пол без сил, заплакала. Вечером корова с пастбища пришла, мычит, хозяйку требует. Хочешь, не хочешь, а вставай. Бурёнку доить надо.
     Зашла Аксинья в хлев, только было наладилась корову доить, за титьки ухватилась, слышит, сверху по сеннику ходит кто-то. Она ведро на гвоздок повесила, взяла фонарь и по лесенке вверх полезла. Видит, из сена сапоги торчат, верно человек лежит.
     — Пётр, это ты? ; Спрашивает Аксинья.
     Молчание в ответ.
     — Откликнись, Христос с тобой!
     Сено зашуршало, сапоги исчезли, и дверь в хлеве ветром отворило.
     Ну, ладно.
     Голова у Аксиньи горит, кругом идёт, как в бреду, а страха в душе не чувствует. Подоила она корову, молоко процедила, поужинала и спать легла.
     В полночь слышит Аксинья, в сенях зашаркал кто-то. Дверь отворилась: Она смотрит, а и нету никого.
     Вдруг одеяло с Аксиньи слетело на пол, и кровать сдвинулась. Встала казачка, лампу засветила. Пётр перед ней стоит.
     — Ты живой? ; Спрашивает Аксинья.
     — Видишь, живой остался, ; отвечает Пётр. ; Иди коня устрой, а я пока разберусь.
     Вышла она во двор, коня расседлала, в стойло поставила. В хату вернулась, а Пётр уже в постели лежит, к себе манит. Легла с ним Аксинья и как бы сама не своя: вроде бы и её Пётр, а вроде бы и нет.
     А он к ней ласкается. Услаждает речью лебединою. В горячих объятиях заигрывает.
     От его поцелуев горит Аксинья румяной зарей. От его приветов цветёт красным солнышком. Такого молодца и не любя полюбишь.
     Лежат они в постели. Она ему руки в кудри буйные запустила, пальцами по голове водит.
     — Ой, Пётр, ; говорит, ; у тебя голова-то вся в шишках, волнистая такая.
     — Меня, ; отвечает Пётр, ; как на войну взяли, так тока раз в бане и вымылся. Опаршивели мы там все.
     Аксинья ему и говорит:
     — Так давай я тебе баню истоплю.
     — В другой раз, ; говорит он, ; сейчас не досуг.
     Удивительно это Аксинье, но она ни слова, ни полслова не сказала. На рассвете прощается с ней Пётр и говорит:
     — Ты никому обо мне не говори. Я крадучись к тебе буду ходить с полку нашего, чтобы начальство не дознало.
     К вечеру ближе одолевают сомненья Аксинью:
     — Её ли это Пётр?
     Перед тем, как спать ложиться, взяла она золы и рассыпала по полу.
     В полночь пришёл опять Пётр. Ласкается опять к Аксинье. Любится. Растаяли у неё сомнения, как прошлогодний снег.
     На рассвете ушёл Пётр. Утром смотрит Аксинья, нет следов на золе. Неужель нечистый дух к ней ходит.
     Закручинилась казачка, что делать, не знает. Весь день по двору прометалась, работа из рук валится.
     А ночью Пётр заявился. К ней подступается. Она от него. Он опять к ней. Она от него.
     — Ты что меня боишься? ; Спрашивает Пётр.
     — Нет.
     — Тогда собирайся, я за тобой. Нечего тебе здесь одной мучиться.
     — Сейчас, ; говорит Аксинья, ; я только вещи соберу.
     А сама думает:
     — Вот она, моя погибель пришла.
     Собирается она в дорогу, а Пётр её торопит.
     — Долго я тебя ждать буду?
     — Сейчас, ; говорит Аксинья, ; бусы никак не найду.
     Нашла она бусы и незаметно нитку порвала, рассыпала бисер по полу. Начала Аксинья бусинки собирать.
     — Э-э, да это долгая песня, ; говорит Пётр.
     — Не могу бусы бросить, вить это материна память.
     Собрала она весь бисер, только одной бусинки не хватает. Кочеты тут закричали, топнул ногой Пётр, рассыпался искрами и исчез.
     Чуть заря зарумянилась, побежала Аксинья к бабушке-знахарке. Рассказала ей все, как есть. Вот знахарка ей и говорит:
     — Да это не муж твой вовсе, а огненный змей к тебе летает.
     Расплакалась Аксинья, грех-то какой! Что делать? Посоветовать знахарку просит.
     — Ты, ; говорит ей старушка, ; крестов на двери, на окна наставь, а сама сиди, молитву читай. Звать тебя будет змей, не откликайся.
     Пошла Аксинья домой. Мелом наставила крестов на окнах да дверях и печную заслонку не забыла, крестом пометила.
     Как только свечерело, стала Аксинья на колени и начала молитву творить.
     В полночь прилетел огненный змей, рассыпался искрами. Ходит вокруг дома, топотит, зайти просится, ласковые речи говорит, упрашивает.
     Не слушает его Аксинья, поклоны бьёт. Разозлился огненный змей, стал хату валить. Зашатались стены, затрещал потолок, вот-вот обрушится.
     Аксинья даже и не шелохнулась.
     — Ладно, что догадалась, ; говорит огненный змей, ; а то не быть бы тебе живой.
     И улетел. И больше не объявлялся. Аксинья после этого вроде на поправку пошла.
     Однако ж нет-нет, да и вспомнит Петра и зальётся горячими слезами. Пусто на душе ей без мужа, нету жизни.
     Оседлала она лошадь и пустилась в путь-дорогу.
     — Где бы ты ни был, ; думает, ; все равно я тебя найду.
     И вправду нашла. Видит Аксинья, над одним местом воронье кружит. А рядом боевой конь ходит, воронье отгоняет.
     Подошла поближе. Пётр бездыханный лежит. Весь изранетый. Села около него казачка и в голос закричала.
     — Друг ты мой милый, любимый! Болечка кровный, привалил ты моё сердечушко гробовым камнем тяжёлым.
     — Засохну я без тебя, желанный мой, как былинка одинокая! Запекутся, поприсохнут губы мои, не целуючи тебя, ненаглядный мой! И змеёй тоска сосёт сердечушко моё! Так бы и лёг в сыру землю, так бы и расшибся о камень в степи немой! Горькая я кукушка в зелёном садочке.
     Вдруг чувствует Аксинья, кто-то тронул её за плечо. Обернулась она и видит сквозь слёзы, стоит перед ней побирушка. Старая-престарая. Уродина горбатая.
     — Разве такому горю криком поможешь, ; говорит побирушка.
     — Я бы, ; говорит Аксинья, ; всё отдала, лишь бы мой сокол сизокрылый жив был и здоров.
     Заинтересовалась побирушка и пытает Аксинью:
     — Отдала б, не задумалась? А молодостью да красотой своей поступишься?
     — Отчего не поступиться, ; говорит казачка, ; ради милого друга. Мне все равно без него жизнь не в жизнь.
     — Тогда я тебе помогу, ; говорит побирушка.
     — А как же я тебе молодость и красоту отдам? ; Аксинья спрашивает.
     — Это моя забота, сама возьму.
     Так они и сладились. Полезла побирушка в суму, вытащила два пузыря.
     — Вот тебе вода мёртвая, а это, ; говорит, ; вода живая.
     Как взяла Аксинья пузырьки, видит, руки морщинами покрылись, затряслись.
     А побирушка на глазах стала меняться. Смотрит на неё казачка и думает:
     — Неужели я такая статная да красивая была? Никогда о себе так высоко не думала.
     Побирушка спрашивает:
     — Ну как, ни о чём не жалеешь?
     — Да о чём жалеть, ; отвечает Аксинья, ; дело сделано.
     Залезла побирушка на лошадь и поехала в сторону Аксиньего дому. А Аксинья обмыла раны Петру мёртвой водой. Заросли раны, будто их не было. Окропила его живой водой.
     Вздохнул казак. Глаза открыл. Видит, сидит перед ним старуха, страшная уродина.
     Сдержал себя Пётр.
     — Спасибо, мать, что разбудила.
     С земли вскочил. Говорит:
     — Легко-то как!
     И засмеялся.
     — Домой пора. Жена меня заждалась.
     Свистнул своего боевого коня. Вскочил на него одним махом. Видит, у старухи слёзы льются.
     — Ты что, мать, закручинилась, слёзы льёшь? Может, чем подсобить?
     А та в ответ:
     — Мне от этой жизни ничего не надо. Всем я довольна. А слёзы от старости сами льются.
     — Ну, тогда, ; говорит Пётр, ; прощевай. Не поминай лихом.
     — Прощевай, ; говорит Аксинья.
     И рукой ему махнула, поезжай, мол, с Богом, не до тебя тут.
     И поехал казак в одну сторону, а старуха пошла в другую.
++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Плакун-трава. Челябинск. Легенда. Сказка
==========
     Тёплая июньская ночь легла на Урал.
     Спали лес и горы. Только не спал в эту ночь Карабаш.
     По посёлку рудника рыскали белоказаки в поисках тех, кто записался в Красную гвардию для защиты Советской власти.
     Искали всех, кто сочувствовал большевикам. Бандиты врывались дома подозреваемых, хватали. Искали оружие и патроны.
     Плакали матери, ребятишки, жёны, испуганные щёлканьем затворов винтовок. После допроса подозреваемых отправляли в каталажку.
     С восходом солнца девяносто шесть арестованных вывели на улицу. Окружил их большой конный отряд белоказаков. Ни горькие слёзы, ни просьбы не умилостивили беляков.
     На все вопросы, куда поведут арестованных, отвечали одно:
     — В Миасс или в Челябинск. На допрос. Там разберутся.
     И отгоняли людей нагайкой. Лёгкая пыль вскоре подёрнула уходящий с рассветом отряд. Дорога вилась по берегу Соймоновской долины, от речки Сак-Елги круто поворачивала на юг.
     На каменистых увалах зеленели молодые берёзы и красовались высокие сосны. За ними вздымались отроги Ильменского хребта, покрытые зелёным пологом леса.
     Сделали привал в деревне Андреевка. Остановились у колодца. Солнце высоко поднялось над лесом. Становилось жарко. Дышалось тяжело.
     Но конвой, окружая арестованных, погнал людей дальше. Подходили к Тургояку.
     Арестованные угрюмо молчали и глядели то на конных конвоиров, то на подошедших мужиков и баб из Тургояка.
     Толпа тургоякцев надвигалась к арестованным, люди хотели как-то помочь рабочим.
     В это время какая-то старуха принялась кричать белоказакам:
     — Казаки! Дайте воды людям испить. Что же это такое? Скотину и ту поят, а тут живые люди.
     Есаул, перекрывая своим свистящим голосом гул толпы, закричал, обращаясь к рабочим:
     — Вот, красная сволочь, наше мнение: первое, большевики, выходи вперёд!
     Враз смолкла толпа. Первым вышел Алёша Брямин, за ним Марина Логутенко. И так один за другим выходили горняки Карабаша и становились в ряд с коммунистами.
     При виде такого есаул озверел, прекрасно понимая, какая сила перед ним. От злобы у него налились глаза, и он в бешенстве закричал:
     — Второе наше мнение: кто из вас сейчас встанет на колени и будет просить пощады, того ждёт помилование и хлеб.
     Многие из арестованных побледнели, у других же наоборот, кровь от негодования прилила к лицу, но ни один не стал на колени.
     Тишину расколол голос:
     — Силком будете ставить, всё равно не станем. Перед вами, живодёрами, рабочий на коленях не стоял. И не быть такому!
     — Э! Вот как! Гады, сволочи! ; Заорал в бешенстве есаул.
     Конвойные защёлкали по коням и людям нагайками. Колонна двинулась, вытянулась цепочкой. Поднимая пыль, всё дальше и дальше уходили арестованные от Тургояка. Голодные, но непокорённые горняки шли, унося прощальные взгляды жителей.
     Но вот кончилось село. Широкая дорога повернула налево, а узкая, почти медвежья тропа повела в сосновый бор.
     Движение застопорилось.
     — Куда вы нас ведёте? ; Неслось над лесом.
     Белоказаки словно ждали этого. Кинулись на кричащих, и в воздухе засвистели со страшной силой нагайки.
     Избитые в кровь передние вступили на тропу, ведущую в бор к могильным шахтам.
     С каждым шагом лес становился всё гуще и гуще. На гладких стволах сосен кора стала темней, на вершинах зеленели тяжёлые шапки, заслоняя солнце. Стало прохладней.
     Правей тропы лес уходил к Миассу, петлявшему рядом. Арестованные поняли, что их ведут на гибель к шахтам.
     Оставался один путь: хоть без оружия, но бороться. Казаки со всех сторон напали на рабочих и начали рубить их шашками, топтать конями.
     Арестованные тоже пытались сопротивляться, хватали конвойных и стаскивали их с коней.
     Казаки рубили тянувшиеся к ним руки, как траву. Зверствам не было конца. Уцелевшим рабочим казаки завязывали глаза, тащили их к шахтам и сталкивали в шурфы. Потом на живых бросали изуродованные трупы, обрубки ног, рук, окровавленные головы.
     Красногвардейцы, проклиная палачей, смело принимали смерть. Некоторые, обнявшись, прыгали в бездну сами, не дожидаясь, когда им снесут голову.
     А когда от белобандитов и пыли на Уральских горах не осталось, когда всех разогнали по пещерам и норам, то первая клеть опустилась в шахту.
     Но не руду она подняла, а останки девяноста шести человек. Громовыми раскатами залпов из винтовок заглушал плач и стоны родственников, возвещали люди о каждом погибшем, поднятом из подземелья.
     Это было началом бессмертия тех, кто отдал свою жизнь за советскую власть.
     Бережно были перенесены останки героев в Карабаш и при стечении тысяч людей похоронены на площади Павших бойцов.
     Давно отшумели грозовые годы. На месте гибели героев поставлен обелиск. Шумит по-прежнему бор, да добрые ветры поют свои песни.
     И ещё люди говорят, что после гибели красногвардейцев несколько лет подряд вокруг шахты росло множество плакун-травы.
     И была она чуть скрасна, оттого что каждая травинка кровью отливала.
+++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Пойди туда - не знаю куда. Жил-был некоторый купец, весьма богат. Сказка
==========
     Жил-был некоторый купец, весьма богат: Имел при себе сына на возрасте.
     Вскоре купец помер. Оставался сын с матерью, стал торговать, и пошли его дела худо: Ни в чем-то ему счастья не было. Что отец три года наживал, то он в три дня терял, совсем проторговался, только и осталось от всего богатства, один старый дом.
     Знать уж такой бездольный уродился! Видит добрый молодец, что жить и питаться стало нечем, сел под окном на лавочке, расчесал буйну голову и думает:
     — Чем мне кормить будет свою голову и родную матушку?
     Посидел немного и стал просить у матери благословения.
     — Пойду, ; говорит, ; наймусь к богатому мужику в казаки.
     Купчиха его отпустила. Вот он пошёл и нанялся к богатому мужику, на все лето порядился за пятьдесят рублёв. Стал работать, охоты хоть много, да ничего не умеет: топоров да кос приломал всех, привёл хозяина в убыток рублёв на тридцать.
     Мужик насилу додержал его до половины лета и отказал.
     Пришёл добрый молодец домой, сел на лавочку под окошечко, расчесал буйну головушку и горько задумался:
     — Чем же мне кормить будет свою голову и матушкину?
     Мать спрашивает:
     — О чем, дитя моё, плачешь?
     — Как мне не плакать, матушка, коли нет ни в чем счастья? Дай мне благословение. Пойду, где-нибудь в пастухи наймусь.
     Мать отпустила его.
     Вот он нанялся в одной деревне стадо пасти и рядился на лето за сто рублёв. Не дожил и до половины лета, а уж больше десятка коров растерял. И тут ему отказали.
     Пришёл опять домой, сел на лавочку под окошечко, расчесал буйну головушку и заплакал горько. Поплакал-поплакал и стал просить у матери благословения.
     — Пойду, ; говорит, ; куда голова понесёт!
     Мать насушила ему сухарей, наклала в мешок и благословила сына идти на все четыре стороны.
     Он взял мешок и пошёл, куда глаза глядят. Близко ли, далеко ли, дошёл до другого царства.
     Увидал его царь той земли и стал спрашивать:
     — Откуда и куда путь держишь?
     — Иду работы искать. Все равно-какая б ни попалася, за всякую рад взяться.
     — Наймись у меня на винном заводе работать. Твоё дело будет дрова таскать да под котлы подкладывать.
     Купеческий сын и тому рад и срядился с царём за полтораста рублёв в год. До половины года не дожил, а почти весь завод сжёг. Призвал его царь к себе и стал допытываться:
     — Как это сделалось, что у тебя завод сгорел?
     Купеческий сын рассказал, как прожил он отцовское имение и как ни в чем таки ему счастья нет:
     — Где ни наймусь, дальше половины срока не удаётся мне выжить!
     Царь пожалел его, не стал за вину наказывать. Назвал его Бездольным, велел приложить ему в самый лоб печать, ни подати, ни пошлины с него не спрашивать, и куда бы он ни явился, накормить его, напоить, на ночлег пустить, но больше одних суток нигде не держать.
     Тотчас по царскому приказу приложили купеческому сыну печать ко лбу. Отпустил его царь.
     — Ступай, ; говорит, ; куда знаешь! Никто тебя не захватит, ничего с тебя не спросят, а сыт будешь.
     Пошёл Бездольный путём-дорогою. Куда ни явится, никто у него ни билета, ни пашпорта не спрашивает, напоят, накормят, дадут ночь переночевать, а наутро со двора в шею гонят.
     Долго ли, коротко ли бродил он по белу свету, случилось ему в тёмный лес зайти. В том лесу избушка стоит, в избушке старуха живёт.
     Приходит к старухе. Она его накормила-напоила и добру научила:
     — Ступай-ка ты по этой дорожке, дойдёшь до синя моря, увидишь большой дом. Зайди в него и сделай вот так-то и так-то.
     По сказанному, как по писаному, пустился купеческий сын по той дорожке, добрался до синя моря, увидал славный большой дом. Входит в переднюю комнату, в той комнате стол накрыт, на столе краюха белого хлеба лежит.
     Он взял нож, отрезал ломоть хлеба и закусил немножко. Потом взлез на печь, заклался дровами, сидит, вечера дожидается.
     Только вечереть стало, приходят туда тридцать три девицы, родные сестрицы, все в один рост, все в одинаковых платьях и все равно хороши.
     Большая сестра впереди выступает, на краюху поглядывает.
     — Кажись, ; говорит, ; здесь русский дух побывал?
     А меньшая назади отзывается:
     — Что ты, сестрица! Это мы по Руси ходили да русского духу и нахватались.
     Сели девицы за стол, поужинали, побеседовали и разошлись по разным покоям. В передней комнате осталась одна меньшая, тотчас она разделась, легла на постель и уснула крепким сном.
     Тем временем Бездольный вылез из-за дров да унёс у неё платье её. Рано поутру встала девица, ищет, во что бы одеться: И туда и сюда бросится, нет нигде платья.
     Прочие сестры уж давно оделись, обернулись голубками и улетели на сине море, а её одну покинули.
     Говорит она громким голосом:
     — Кто взял моё платье, отзовись, не бойся! Если ты старый старичок, будь мой дедушка, если старая старушка, будь моя бабушка, если пожилой мужичок, будь мой дядюшка, если пожилая женщина, будь моя тётушка, если же молодой молодец, будь мой суженый.
     Купеческий сын, слез с печки и подал ей платье. Она тотчас оделась, взяла его за руку, поцеловала в уста и промолвила:
     — Ну, сердечный друг! Не время нам здесь сидеть, пора в путь-дорогу собираться, своим домком заводиться.
     Дала ему сумку на плечи, себе другую взяла и повела к погребу. Отворила двери, погреб был битком набит медными деньгами.
     Бездольный обрадовался и ну загребать деньги пригоршнями да в сумку класть.
     Красная девица рассмеялась, выхватила сумку, вывалила все деньги вон и затворила погреб.
     Он на неё покосился:
     — Зачем назад выбросила? Нам бы это пригодилося.
     — Это что за деньги! Станем искать получше. ; Девица говорит.
     Привела его к другому погребу, отворила двери, погреб был сполна серебром навален.
     Бездольный пуще прежнего обрадовался, давай хватать деньги да в сумку класть. А девица опять смеётся:
     — Это что за деньги! Пойдём, поищем чего получше. ; Снова девица смеётся.
     Привела его к третьему погребу, весь золотом да жемчугом навален:
     — Вот это так деньги, бери, накладывай обе сумки. ; Девица Бездольному говорит.
     Набрали они золота и жемчуга и пошли в путь-дорогу. Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, скоро сказка сказывается, не скоро дело деется, приходят в то самое царство, где купеческий сын на заводе жил, вино курил.
     Царь его узнал:
     — Ах, да это ты, Бездольный! Никак ты женился, ишь какую красавицу за себя выискал! Ну, коли хочешь, живи теперь в моем царстве.
     Купеческий сын стал с своей женой советоваться, она ему говорит:
     — На честь не гребись, с чести не вались! Нам все равно, где ни жить. Пожалуй, и здесь останемся.
     Вот они и остались жить в этом царстве, завелись домком и зажили ладком.
     Прошло немного времени, позавидовал их житью-бытью ближний царский воевода, пошёл к старой колдунье и говорит ей:
     — Послушай, бабка! Научи, как бы извести мне купеческого сына. Называется он Бездольным, а живёт вдвое богаче меня, и царь его жалует больше бояр и думных людей, и жена у него красота ненаглядная.
     — Ну что ж! Пособить этому делу можно: Ступай к самому царю и оговори перед ним Бездольного: Так и так, дескать, обещается он сходить в город Ничто, принести неведомо что.
     Ближний воевода, к царю, наговорил ему с три короба, царь, за купеческим сыном:
     — Что ты, Бездольный, по сторонам хвастаешь, а мне ни гу-гу! Завтра же отправляйся в дорогу: Сходи в город Ничто, принеси неведомо что! Если не сослужишь этой службы, то жены лишён.
     Приходит Бездольный домой и горько-горько плачет. Увидала жена и спрашивает:
     — О чём плачешь, сердечный друг? Разве кто тебе обиду нанёс, али государь чарой обнёс, не на то место посадил, трудную службу наложил?
     — Да такую службу, что трудно и выдумать, а не то что исполнить. Вишь, приказал мне сходить в город Ничто, принести неведомо что!
     — Нечего делать, с царём не поспоришь. Надо идти!
     Принесла она ширинку да клубочек, отдала мужу и наказала, как и куда идти.
     Клубочек покатился прямёхонько в город Ничто. Катится он и полями чистыми, и мхами-болотами, и реками-озёрами, а следом за ним Бездольный шагает.
     Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли, стоит избушка на курьей ножке, на собачьей голяшке.
     — Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом.
     Избушка повернулась. Он отворил дверь на пяту. Зашёл в избушку, сидит на скамье седая старуха:
     — Фу-фу! Доселева русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл. Ну, добрый молодец, вовремя явился. Я ведь голодна, есть хочу. Убью тебя да скушаю, а живого не спущу.
     — Что ты, старая чертовка! Как станешь есть дорожного человека? Дорожный человек и костоват и черен. Ты наперёд баньку истопи, меня вымой-выпари, да тогда и ешь на здоровье.
     Старуха истопила баню. Бездольный вымылся, выпарился, достал женину ширинку и стал лицо утирать.
     — Откуда у тебя эта ширинка? Ведь это моя племянница вышивала!
     — Я твою племянницу замуж взял.
     — Ах, зять возлюбленный! Чем же тебя потчевать?
     Наставила старуха всяких кушаньев, всяких вин и медов. Зять не чванится, не ломается, сел за стол и давай уплетать.
     Вот старуха накормила его, напоила, спать повалила. Сама возле села и стала выспрашивать:
     — Куда идёшь, добрый молодец, по охоте аль по неволе?
     — Уж что за охота! Царь велел сходить в город Ничто, принести неведомо что.
     Поутру рано разбудила его старуха, кликнула собачку.
     — Вот, ; говорит, ; тебе собачка. Она доведёт тебя в тот город.
     Целый год странствовал Бездольный, пришёл в город Ничто, нет ни души живой, всюду пусто! Забрался он во дворец и спрятался за печку.
     Вечером приходит туда старик сам с ноготок, борода с локоток:
     — Эй, Никто! Накорми меня.
     Вмиг все готово. Старик наелся-напился и ушёл. Бездольный тотчас вылез из-за печки и крикнул:
     — Эх, Никто! Накорми меня.
     Никто накормил его.
     — Эй, Никто! Напой меня.
     Никто напоил его.
     — Эй, Никто! Пойдём со мной.
     Никто не отказывается. Повернул Бездольный в обратный путь. Шёл-шёл, вдруг навстречу ему человек идёт, дубинкою подпирается.
     — Стой! ; Закричал он купеческому сыну. ; Напой-накорми дорожного человека.
     Бездольный отдал приказ:
     — Эй, Никто! Подавай обед.
     В ту ж минуту в чистом поле стол явился, на столе всяких кушаньев, вин и медов, сколько душе угодно. Встречный наелся-напился и говорит:
     — Променяй своего Никто на мою дубинку.
     — А на что твоя дубинка пригожается? ; Бездольный удивляется.
     Человек с дубинкой и говорит:
     — Только скажи: Эй, дубинка, догони того-то и убей до смерти! ; Она тотчас настигнет и убьёт хошь какого силача.
     Бездольный поменялся, взял дубинку, отошёл шагов с пятьдесят и вымолвил:
     — Эй, дубинка, нагони этого мужика, убей его до смерти и отыми моего Никто.
     Дубинка пошла колесом, с конца на конец повёртывается, с конца на конец перекидывается. Нагнала мужика, ударила его по лбу, убила и назад вернулась.
     Бездольный взял её и отправился дальше.
     Шёл он шёл и попадается ему навстречу другой мужик: В руках гусли несёт.
     — Стой! ; Закричал гусляр купеческому сыну. ; Напой-накорми дорожного человека.
     Бездольный накормил его, напоил досыта. Тот благодарствует:
     — Спасибо, добрый молодец! А ты променяй своего Никто на мои гусли.
     — А на что твои гусли пригожаются? ; Бездольный удивляется.
     — Мои гусли не простые: За одну струну дёрнешь, сине море станет, за другую дёрнешь, корабли поплывут, а за третью дёрнешь, будут корабли из пушек палить.
     Бездольный крепко на свою дубинку надеется и говорит гусляру.
     — Пожалуй, ; говорит, ; поменяемся!
     Поменялся и пошёл своей дорогою. Отошёл шагов с пятьдесят и скомандовал своей дубинке. Дубинка завертелась колесом, догнала того мужика и убила до смерти.
     Стал Бездольный подходить к своему государству и вздумал сыграть шутку: Открыл гусли, дёрнул за одну струну, сине море стало, дёрнул за другую, корабли под стольный город подступили, дёрнул за третью, со всех кораблей из пушек пальба началась.
     Царь испугался, велел собирать рать-силу великую, отбивать от города неприятеля. А тут и Бездольный явился:
     — Ваше царское величество! Я знаю, чем от беды избавиться. Прикажите у своего ближнего воеводы отрубить правую ногу да левую руку, сейчас корабли пропадут.
     По царскому слову отрубили у воеводы и руку и ногу. А тем временем Бездольный закрыл свои гусли, и в ту ж минуту куда что девалося. Нет ни моря, ни кораблей! Царь на радостях задал большой пир. Только и слышно:
     — Эй, Никто! Подай то, принеси другое!
     С той поры воевода пуще прежнего невзлюбил купеческого сына и всячески стал под него подыскиваться. Посоветовался с старой колдуньею, пришёл на костыле во дворец и сказывает:
     — Ваше величество! Бездольный опять похваляется, будто может он сходить за тридевять земель, в тридесятое царство, и добыть оттуда кота-баюна, что сидит на высоком столбе в двенадцать сажон и многое множество всякого люду насмерть побивает.
     Царь позвал к себе Бездольного, поднёс ему чару зелена вина.
     — Ступай, ; говорит, ; за тридевять земель, в тридесятое царство, и достань мне кота-баюна. Если не сослужишь этой службы, то жены лишён!
     Купеческий сын горько-горько заплакал и пошёл домой. Увидала его жена и спрашивает:
     — О чем плачешь? Разве кто тебе обиду нанёс, али государь чарой обнёс, не на то место посадил, трудную службу наложил?
     — Да, задал такую службу, что трудно и выдумать, не то что выполнить. Приказал добыть ему кота-баюна.
     — Добро! Молись спасу да ложись спать. Утро вечера мудрёнее живёт.
     Бездольный лёг спать, а жена его сошла в кузницу, сковала ему на голову три колпака железные, приготовила три просвиры железные, клещи чугунные да три прута: Один железный, другой медный, третий оловянный.
     Поутру разбудила мужа:
     — Вот тебе три колпака, три просвиры и три прута. Ступай за тридевять земель, в тридесятое царство, за котом-баюном. Трёх вёрст не дойдёшь, как станет тебя сильный сон одолевать, кот-баюн напустит. Ты смотри, не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногой волочи, а инде и катком катись. А если уснёшь, кот-баюн убьёт тебя!
     Научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.
     Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, пришёл Бездольный в тридесятое царство. За три вёрсты стал его сон одолевать, он надевает три колпака железные, руку за руку закидывает, ногу за ногой волочит, а то и катком катится. Кое-как выдержал и очутился у самого столба.
     Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий, тут добрый молодец ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями. Наперво сёк железным прутом, изломал железный, принялся угощать медным, изломал медный, пустил в дело оловянный. Этот гнётся, не ломится, вкруг хребта увивается.
     Кот-баюн начал сказки сказывать: Про попов, про дьяков, про поповых дочерей. А купеческий сын не слушает, знай его нажаривает. Невмоготу коту стало. Видит, что заговорить нельзя, и возмолился:
     — Покинь меня, добрый человек! Что надо, все тебе сделаю.
     — А пойдешь со мною? ; Говорит Бездольный.
     — Куда хошь, пойду! Только оставь меня, не бей до смерти. ; Кот Бают просит.
     Бездольный выпустил кота-баюна. Кот позвал его в гости, посадил за стол и наклал хлеба целые вороха. Бездольный съел ломтя три-четыре, да и будет! В горло не лезет. Заворчал на него кот, зауркал:
     — Какой же ты богатырь, коли не сможешь супротив меня хлеба съесть?
     Отвечает Бездольный:
     — Я к вашему хлебу не привык. А есть у меня в сумке дорожные русские сухарики, взял их закусить на голодное брюхо!
     Вынул железную просвиру и словно глодать её собирается.
     — А ну, ; просит кот-баюн, ; дай-ка мне отведать, каковы русские сухари?
     Купеческий сын дал ему железную просвиру, он всю дочиста сглодал, дал ему другую, и ту изгрыз, дал ему третью, он грыз-грыз, зубы поломал, бросил просвиру на стол и говорит:
     — Нет, не смогу! Больно крепки русские сухари.
     После того собрался Бездольный и пошёл домой. Вместе с ним и кот отправился. Шли-шли, шли-шли и добрались куда надо. Приходят во дворец, царь увидал кота-баюна и приказывает:
     — А ну, кот-баюн! Покажи мне большую страсть.
     Кот свои когти точит, на царя их ладит. Хочет у него белу грудь раздирать, из живого сердце вынимать. Царь испугался и стал молить Бездольного:
     — Уйми, пожалуйста, кота-баюна! Все для тебя сделаю.
     Говорит ему Бездольный:
     — Закопай воеводу живьём в землю, так сейчас уйму.
     Царь согласился. Тотчас подхватили воеводу за руку да за ногу, потащили на двор и живьём закопали в сыру землю.
     А Бездольный остался жить при царе. Кот-баюн их обоих слушался, Никто им прислуживал, и жили они долго и весело.
-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,
     Вот и сказка наша вся, больше сказывать нельзя.
     Парням рты не разевать, девкам суженых искать.
++++++++++++++++++++++++++
.....
Поп, попадья и дьячок. Архангельск. Сказка
==========
     Был поп и попадья.
     У них казак был Ваня, работник. А попадья любила дьячка, бегал к ней, чуть попа на дворе нет.
     Вот как-то сделалась она нездорова, посылает попа в Рымское царево за рымским маслом:
     — Батюшко, я тебе испеку пирожков-подорожничков, ты, Ваня, коня запряги, да батька отвези.
     А Ваня-работник батьку повёз и говорит по дороге:
     — Не езди, батько, в Рымское царево. Я тебя завяжу в солому, там спрячешься, принесу в фатеру, посмотришь, что с нашей матки сегодня будет.
     Ваня вназад воротился, занёс солому в избу.
     — Ваня, куда солому-то несёшь? ; Попадья спрашивает.
     — А я лягу на солому спать. ; Ваня ей.
     А у ней уж дьячок запущен в дом. Сели они и стали пировать. Напилися винца, она запела песню:
    
     — Поехал наш попик,
     — Поехал родимый
     — Во Рымское царсво,
     — По рымское масло.
     — Рымское масло
     — Некуда не годно,
     — К нашему приводно.
     И дьяк запел таку песню:
    
     — Поехал наш попик,
     — Поехал родимый
     — Во Рымское царсво,
     — По рымское масло.
     — Рымское масло
     — Некуда не годно,
     — К нашему приводно.
     А казак говорит:
     — Я теперь свою запою.
     И запел:
    
     — Солома, солома,
     — Прямая соломка,
     — Погляди, соломка,
     — Что девичечка дома:
     — Дьяк сидит на лавке,
     — Попадьюшка на скамле,
     — Самоварчик на столе,
     — А бизмен-от на стене,
     — Походи-ко по спине.
     Как поп выскочил из соломы, да дьяка по спине накладывать!
     Дьяк скочил, завопил, штаны подобрал, да горбаткой по двору пробежал. По дороге всю скотину поповскую напугал. Корова потом три дня не доилась, куры три дня не садились, свинка три дня только пукала.
++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Поп, попадья, дьякон и работник. Жил-был поп да пападья. Сказка
==========
     Жил-был поп да попадья, дьякон да дьяконица.
     Только случись так, что попадья-то полюби дьякона, а не попа.
     У попа был казак, парень работяга хоть куда. Узнал он, что попадья-то любит не попа, а дьякона. Стал он думать, как бы эдак отучить дьякона от попадьи, а попадью от дьякона.
     Вот как-то поехали поп с батраком своим на пустошь, выпахивать её. Попадья и блинов, и пирогов напекла, всё это с утра спрятала, а попа с коркой хлеба отправила работать.
     Казак смекнул, что она настряпала для дьякона всего этого.
     — Постой-ка, ; думает, ; я те дам знать!
     Лишь только поп с казаком уехали, а дьякон и шмыг к попадье, и ну угощаться.
     Дело приходит к вечеру.
     Поп, поработавши, стал ложиться спать, а казак:
     — Пусти-ка, ; говорит казак, ; меня батя, я схожу на беседки к девке, а на заре опять приду к тебе работать.
     — Ну что делать, ; говорит поп, ; ступай погуляй, да смотри приходи пораньше.
     — Нешто, ; говорит казак и ушёл.
     Только пошёл он не к девкам, а к попадье, посмотреть, что она делает. Пришёл да под окном слушает. А дьякон как раз явился к попадье, сидит, разговаривает с ней:
     — Ну что, если поп или казак придёт таперичка, куда мне будет деваться?
     — Я тебя, ; говорит попадья, ; спрятаю так, что ни кто из них не найдёт. Вот смотри: тольки лишь стукнет к нам в окно который-нибудь, ты скорее под печку прятайся.
     Только лишь она это промолвила, тут казак и стучит в окно.
     — Кто там? ; Спрашивает попадья.
     — Я это, ; говорит казак.
     — Зачем ты пришёл-то?
     — Чёрт бы вас драл с попом твоим: день работай, да и ночью покою нет! Откутай-ка дверь. ; Казак ругается.
     — Ну дак что случилось-то? ; Попадья ему.
     — Вишь ты, поп-то велел заострённые колья под печку покидать, чтобы они там высохли к утру.
     — Ладно, ; говорит ему попадья, ; ступай отдыхай. Я сама покидаю.
     — Да чёрт знает, кого из вас слушать! Мне батька велел, так я сам перекидаю.
     Она дьякона под печь запихала, потом казаку открыла, он и начал закидывать. Потом говорит:
     — Постой-ка попадья. Что это там, ровно как мешает?
     — Это камни там, ; говорит попадья.
     — Ну, так ладно! Прощай покамест. Я опять пойду к попу на пустышь. ; Казак говорит.
     Ещё до зари, а уж казак будит попа:
     — Ставай батюшка, пора на работу идти!
     Поп скочил и ну работать. Весь день бедный работал, не ленился. Приходит дело к ночи. Казак опять ему говорит:
     — Пусти-ка, батя, опять меня на беседки к девки. Мне нешто полюбилось туда походить!
     — Ступай, ; говорит поп, ; да смотри, приходи завтра нонешней порой.
     — Нешто, приду, как не быть!
     Пошёл казак, да вместо посиделок к попадье опять. Подошёл под окно, да и слухает, что там, в дому-то делается. А дьякон там уже, как словно и не уходил от тудова.
     — Ну что, ; говорит дьякон, ; если опять этот казак озорник придёт, куда мне деваться-то?
     — Вот уж таперичка знаю, ; говорит попадья, ; я тебя спрятаю туда, что он уж никогда не найдёт. Смотри, как только он стукнется под окном, ты вот в этот мешок, что с рожью-та, и садись, а я тебя в него и завяжу.
     — Ладно, ; говорит дьяк, ; дело так и будет.
     Только лишь успела попадья это вымолвить, а казак тут как тут, да и стучится под окном. Дьякон как прыснет к мешку, развязал его и туда влез, попадья по-быстрому мешок завязала, да и кричит:
     — Кто там?
     — Я, ; говорит казак.
     — Зачем ты пришёл-то, казак?
     — Вишь ты, поп-то покою мне не даёт: день на него работай, а ночью на мельницу поезжай! ; Казак ей.
     — Экой какой! Да так и быть, ; говорит попадья, ; отдохни ночь, а на мельницу съездишь и завтра, а не то и послезавтра. А то что теперь за езда! Ступай, ступай, отдохни.
     — Да ведь чёрт знает, кого из вас слухать! Мне что велено, то я и делаю.
     Пришёл казак в хату, взял мешок с дьяком, поднял на плечо себе и говорит.
     — Ох, что-то дюжа грузно.
     Да как с плеча-то мешок назад в пол и фуркнет. Дьякон там чуть не сдыхает. Вот казак опять, да опять мешок этот поднимет да кинет, поднимет да кинет.
     — Ну, ; говорит казак, ; совсем измучился. Чёрт с ним с этим мешком, да с мельницей, что хочет, пусть то и делает, а теперичка ни за что не поеду на мельницу. И без того устал. Прощай, матушка.
     Поутру ранёшенько было, а уж казак опять на работе. Попу ничего не говорит о вчерашнем, работает себе. Опять вечер на дворе. Наш казак по-прежнему просится у попа погулять. Поп отпускает его и говорит:
     — Ступай, братец, да смотри приходи раньше!
     — Небось приду, не опоздаю. ; Казак отвечает.
     Пошёл опять туда же, стал под окном, да и слухает. А дьякон весь избитый, обвязавшись сидит в переднем углу да охает:
     — Ох как меня ваш казак изувечил. Беда, как опять придёт!
     — Вот уж таперичка, ; говорит попадья, ; обману, так обману.
     — А как? ; Охает дьякон.
     — Тольки лишь он стукнется под окном, ты скорее побегай в хлев, разденься там, да распусти волос. Он если придёт туда, дак ты ходи на карачках, как ты есть сам овца. Там темно, он не разберёт.
     Только лишь успела она вымолвить это, тут как тут казак стучится. Дьякон задней дверью шмыг и во хлев. Штаны там снял и сидит аки овца нечёсаная. Вот попадья в это время спрашивает:
     — Что скажешь, казак?
     Тот ругается, чуть не матерится:
     — Чёрт вас дери-то с попом твоим, измучился я, а он ещё велел напоить овец.
     — Ладно, ; говорит попадья, ; я сама напою.
     — Йевота! Если не я сам пойду, так от попа достанется мне, а не тебе. Все ли овцы дома?
     — Все. ; Попадья отвечает.
     — Ну так ладно. ; Казак говорит.
     Вышел в хлев, поставил пойло, стал звать:
     — Тппррось, тппррось, тппррось!
     Телята все подошли, только один стоит в углу прижавшись.
     — Тппрруся, бог с тобой, тппрруся! ; Казак говорит ему, а он не идёт.
     Вот он и плетью его хлесть, он снова нейдет. Вот его ещё плетью, ещё, да ещё. Дьякон видит дела неладно, встал на ноги.
     — А, отец дьякон! Это ты? Как так? ; Удивляется казак.
     — Молчи брат казак, ни говори попу. Вот тебе сто рублёв за молчание.
     — Ладно, ладно, отец дьякон, ; говорит казак, ; так и быть, никому не скажу. Только смотри к попадье больше не ходи!
     Пришёл домой в избу с дьяконом. А попадья казаку тоже плачется:
     — Казачёк ты мой разлюбезный, вот тебе двести рублёв, не говори только никому.
     — Так и быть, хозяюшка, никому ни скажу. Только смотри дьякона не води домой больше!
     Прожил дурак-работник летину до осени у попа, взял ещё с него денежек за работу, ушёл в свою вотчину, и стал там жить да поживать, да всех этих умников поминать.
+++++++++++++++++++++++++++++
.....
Попадья по-немецки заговорила. Архангельск. Сказка
==========
     Жил-был поп с попадьёй, и был у них казак.
     Попадья попа не любила, зналась с дьячком, а этому казаку было ряжено триста рублей до тех пор, пока попадья по-немецки не заговорит.
     Поп и говорит:
     — Матушка, ты не учись по-немецки, этот казак у нас век проживёт один.
     Попадья говорит:
     — До старости жила не училась, теперь неужели буду?
     Поп знал, что попадья дьячка любит, и просил казака:
     — Казане, не можешь-ле дьячка развести как-нибудь?
     — Отчего, можно. ; Казаке говорит. ; Ты батюшка сегодня нарядись кучером, а попадью попом, и поезжайте, а я дома останусь.
     Дьячок здрит в окошко:
     — О, поп с кучером куда-то поехали, надо поспешить к матушке.
     Оделся и к попадьи побежал. Казак одел попадьино платье, увязался и ходит по комнатам.
     Дьячок прибежал и заходит к попадьи в зало. С попадьёй поздоровался, сели разговаривать. дьячок стал к ей приступать. Казак пошёл, на кровать повалился.
     — Ну, иди давай дьяк.
     Дьячок пришёл, на кровать свалился, вытянул куль-курукуй свой и лежит. Попадья взяла в руки кляп-от, наклонилася да и откусила.
     Дьячок побежал домой, из подштанников кровь валит. Настоящая попадья приехала с попом из гостей.
     На другой день поп с казаком пахать запоезжали. Уехали, а дьячок и думает:
     — Ну, ладно, схожу я к попадьи отомщу, что-нибудь сделаю ей.
     Попадья настоящая теперя, нечего не знает этого дела, примат его по-старому. А дьячок невесёлой. Попадья спрашивает:
     — Что ты такой невесёлой?
     — Так, ничего, ; дьячок говорит.
     — Не хошь-ле поисть сёмушки?
     — Нет, не хочу. ; Дьяк отвечает.
     — Не хошь-ле осетрины?
     — Как бы с твоего языка, дак поел бы. ; Дьяк ей.
     А у кухарки как раз дьячковский был выжарен, казак подсунул. Попадья кричит кухарки:
     — Тащы сюда всё, сёмгу и осетрину.
     Кухарка принесла, на стол положила. Попадья взяла сёмгу на язык, грызла, грызла, разгрызть не могла и высунула на языки и говорит:
     — На, ешь.
     Дьячок схватил, да с языком и откусил.
     Поп воротился, попадья говорить не может — немая. Поп говорит:
     — Что такое!
     Роботник говорит:
     — Э, батюшко, расчёт позволь, попадья немецкая стала, да по-немецки и заговорила.
++++++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Потайное подземелье. Легенда. Жигули. Самара. Реконстр
==================
     Много хранится кладов по Волге, где вольные казаки, люди беглые да разбойники хоронилися от государевой ласки. И были среди них атаманы, что смотрели вперёд, полагая, что придёт время и награбленное золото поможет если не им, то их детям и последователям, ибо они стояли за Волгу Вольную.
     Никто и сейчас толком не знает, что хранится под Волгой, в горах Жигулевских, в оврагах ущелий потайных. А ведь непременно что-то есть. Сколько добра у купчишек было отнято! Сказывают, будто завладела этим добром Маринка, Гришки Отрепьева сожительница.
     Когда её сослали в Ярославль, так она оттуда бежала в Астрахань, а потом укрылась на утесе Стеньки Разина. Волгари сильно невзлюбили Маринку.
     Однажды два бурлака ночью поднялись на утес, и тут в полночь сама перед ними раскрылась дверь в потайное подземелье. Один-то и говорит другому:
--- «Что я ни стану делать, знай молчи, а то худо придется. Нам бы только образ спасителя вынести, тогда и добро все наше будет.»
     Спустились они в подземелье. Большая горница. Каменный гроб, поперек три железных обруча. Кругом бочки с золотом, серебром, бриллиантами. А до Спаса далече. Перед ним лампада теплится. И образ весь в золоте и бриллиантах.
     Перекрестились бурлаки. Тут заводила-то поднял кувалду да как трахнет по обручам. Отлетели обручи. Содрогнулся и подпрыгнул каменный гроб. Поднялась крышка, и тут встала перед ними Маринка, баба красы неописанной. И вот она ими говорила тогда ласково так:
--- «Что вам надо, ребятушки? Деньги, каменья, самоцветы? Берите, братцы, сколько душе угодно».
     Ничего не ответил старшой сгрёб железные прутья и давай ими хлестать раскрасавицу. Обливается она кровью, молит о пощаде, а он знай хлещет. Ну, тут второй-то и не выдержал и говорит:
--- «Полно, брат, что с тобой? С ума ты, что ли, сошел? Она же и так всё отдаёт.»
     И только он это сказал, как тут же завыл ветер, сверкнул огонь, засмеялась радостно Маринка, и нечистая сила выбросила бурлаков на вершину утёса.
     Очухались они, ползают, ищут дверь в подземелье, а уже все пропало. Три года со страху не говорили. А как пришли в разум, то только что и пробормотали:
--- «Вот она, жалость-то, как нас губит! Надо было добить Маринку эту».
++++++++++++++++++
…..
Про клады. Недалеко от Тагая. Самара. Быличка. Сказка
==========
     Недалеко от Тагая в незнаемые времена мужик какой-то лошадь искал.
     Шёл он шёл, доходит до крутой горы. Видит: в ней дверь, он её открыл и вошёл. Было там много комнат. В первой комнате всё стояли лодки с золотом. Пошёл мужик дальше, в последней комнате был стол накрыт, а за тем столом сидит девица. На столе, вино и закуска. Поздоровался мужик, а она как немая сидит, руками показывает фигуры всякие.
     Ничего мужик из её фигур не понял, подошёл, взял золотую чарку, налил вина и выпил. Чарку эту золотую взапазух себе сунул, пошёл обратно и во все места, что у него было, золота из лодок насыпал.
     Выходит мужик из двери в пещеру, смотрит, а над дверями серебряные наборные уздечки висят.
     Он взял одну уздечку. Только что вышел, тут как раз напал на него конный народ, вроде казаков, избили его, отняли деньги. Уцелел один кубок да несколько золотых.
     Принёс мужик кубок золотой тагайскому попу и рассказал всё, что с ним приключилось.
     А на кубке был вензель Петра Первого и на деньгах тоже его вензель был. Поп послал по инстанциям.
     После все это у судейских да чиновников пропало.
-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,
     Мужик потом попу хотел показать про то место. Как они пошли, так и не вернулись. Говорят старцы, кто этот клад найдёт, да захочет к нему вернуться, дак там и останется на вечную службу охранником.
     А что это за девица немая. Так никто и не скажет до сих пор. Может надо было её взамуж взять?
+++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Про Мамая безбожного. Легенда. Сказка
==========
     На Руси было это на православной, когда княжил там князь Дмитрий Иванович.
     Засылал он с данью русского посла Захарья Тютрина к Мамаю безбожному, псу смердящему.
     Правится путём–дорогой русский посол Захарий Тютрин. Пришёл он к Мамаю безбожному, псу смердящему и говорит ему:
     — Давай-ка принимай дань от русского князя Дмитрия Ивановича!
     Отвечает Мамай безбожный:
     — Покуль не омоешь ног моих и не поцелуешь бахил, не приму я дани князя Дмитрия Ивановича.
     Отвечает русский посол Захарко Тютрин:
     — Вместо тог, чтобы с дороги молодца напоить, накормить, в бане выпарить, в те поры вестей попросить, а ты, Мамай безбожный, пёс смердящий за эти-то слова свои раздуй твою утробу толще угольной ямы. Велишь ты мыть твои басурманские ноги и целовать бахилы послу русскому. Не след мыть ноги и целовать бахилы русскому послу Захарью Тютрину! Пусть поганый татарин, Мамай безбожный и безверный целует ноги русского посла Захарья Тютрина!
     Разъярился собака–татарин, рвал свои чёрные кудри, метал их наземь да по застолью, княжеские бумаги придрал и писал свои ярлыки скорописчатые:
     — Когда будет овёс кудряв, баран мохнат, у коня под копытом трава и вода, в те поры Мамай безбожный будет с святой Русью воевать: В те поры мне ни воды, ни хлеба не надо!
     Набрал он из татар сильных, могучих богатырей тридцать человек без одного, посылает их на нечестное побоище и так говорит им:
     — Пошли слуги мои верные, попервее русского посла Захарья Тютрина. Дорогой уходите его в тёмных лесах, во крутых угорах, а тело воздымите на лесину в откормку птицам.
     Правится путём–дорогой русский посол Захарий Тютрин. Пристигала его темна ночь на бору. Однако же не оснащается он ночевать, всё одно идёт вперёд.
     Поутру, на восхожем, да на солнышке, видит русский посол Захарий Тютрин, как выходят из лесу тридцать без одного сильных, могучих богатырей.
     Не убоялся Захарий Тютрин поганых татаровей, захватил оберуч, обеими руками, корзоватую мохнатую уразину и ждёт незваных гостей.
     Ударили татаровья на Захарья Тютрина, поставили на округ доброго молодца. Начал Захарко поворачиваться, начал он уразиной гостей чествовать: кого раз ударит, дак, грязьёй сделает.
     Невмоготу стало поганым татаровьям супротивничать русскому послу Захарью Тютрину, начали они конаться ему с хорошими речьми:
     — Отпусти ты нас живьём, русский посол Захарий Тютрин, не посмеем больше перечить тебе!
     Глядит Захарко на сильных, могучих богатырей: Из тридцати голов без одной остались живы только пять голов, да и те уразиной испроломаны, кушаками головы завязаны. Сжалился он над погаными нехристями, отпустил их к Мамаю безбожному и говорит такие им слова:
     — Правьтесь домой, да скажите Мамаю, каково обидеть русского посла Захарья Тютрина.
     Ударил он своего доброго коня по крутым бёдрам, конь по первым ускоком сделал сто саженей печатных, вторым ускоком версту промеж ног проложил, третьего ускока на земле опятнать не могли никто.
     Смекнул тут дело недоброе Мамаево путём-дорогой русский посол Захарий Тютрин, понял, что Мамай поход собирает на Русь, а чтобы тайно было, то посла хотел изгубить. Взял он двенадцать ясных соколов да тридцать белых кречетов. Написал свои листы скорописчаты, привязал к птичьим хвостам и примолвил:
     — Ясные соколы и белые кречеты! Полетите вы ко князю ко Дмитрию Ивановичу в каменну Москву, накажите, чтоб Задонский князь Дмитрий Иванович собирал по городам и селам и по дальним деревням рать–силу несметную. Оставлял бы по домам только слепых, да хромых, да малых ребят, недоростков, чтобы их не печаловать.
     — А я пойду в своё место, стану собирать мохначей, бородачей, донских казаков.
     Поутру было, на всхожем на солнышке, пошли морока по ясну небу, понесли с собой частый, мелкий дождь со буйным ветром со вихорем.
     Во шуму, во грому ничего не чуять стало, только чуется громкий зык от терема княжеского. Задонский князь Дмитрий Иванович наказал клич кликать по всей Москве белокаменной:
     — Собирайтесь все князья и бояре, и сильные, могучие богатыри, и все поленицы удалые ко князю во светлый терем на трапезу.
     Собирались со всех концов Москвы белокаменной все князи и бояре, сильные, могучие богатыри и все поленицы удалые ко князю во светлый терем на трапезу, послушать его разумных речей, а и того пуще, посмотреть его очи ясные.
     Как матёрый дуб промеж тонкими кустами вересовыми, что вершиною в небо взвивается, ; значит великий князь промеж своими князьями и боярами.
     То не золота трубочка вострубила, то Задонский князь Дмитрий Иванович стал речь держать:
     — Воины мои любимые! Не на попойку призывал я вас, не на радостный пир вы ко мне собиралися. Собиралися вы ко мне за печальной весточкой:
     — Мамай безбожный, пёс смердящий, со всеми своими ордами некрещёными, идёт святую Русь воевать. Будет нам от Мамая–собаки пить горькая чаша!
     — Пойдёмте, мои любимые воины, к окиян–морю, изладим лёгкие струги, и побежим мы из окиян–моря в море Хвалынское к соловецким чудотворцам:
     — Запрёмся там, и нечего с нас будет взять Мамаю безбожному, псу смердящему. Коли так не сделаем, то он нас полонит, очи выкопает и злой смерти предаст.
     Отвечают князи и бояре, буйны головы понуривши:
     — Задонский князь Дмитрий Иванович! Одно солнышко катится по небу, один князь княжит над Русью православною: не перечить мы пришли твоему слову крепкому. Позволь нас заставить речь–ответ держать, как надо ладить с Мамаем безбожным, псом смердящим.
     — Задонский князь Дмитрий Иванович! Пойдём мы к окиян–морю, прирубим лёгкие струги, скалепки смечём в окиян–море, сами соберём рать–силу великую и будем драться с Мамаем безбожным, псом смердящим, до последней капли крови, и будет на Мамая безбожного победа!
     — Что за слых, что за гром грянул по трапезе? ; Говорит Задонский князь Дмитрий Иванович.
     Отвечает калика перехожая, сумка перемётная:
     — Это, Задонский князь Дмитрий Иванович, из терема побежала нечистая, неприятная да трусливая сила, что тебе под ухо шептала, чтоб шёл ты к Окиян–морю строить лёгкие струги, из Окиян–моря в море Хвалынское, когда ты бога прославил,.
     Задонский князь Дмитрий Иванович чинил крепкие наказы, чтоб собирали рать–силу несметную по городам с пригородками, по сёлам с приселками и по всем дальним печищам, оставляли б дома только слепых, да хромых, да малых ребят–недоростков им в печальники.
     Собрали со всех концов Руси православной рать, силу великую, утвердили силу по–за Москве белокаменной, расклали силу по жеребьям:
     Семёну Тупику, Ивану Квашнину, русскому послу Захарью Тютрину и семи братьям Белозерцам.
     Пошла сила на поле на Куликово, Москвы не хватаючи. На поле на Куликове начали думу думать, как надо силу сметить?
     Русский посол Захарий Тютрин садился на своего доброго коня, объезжал округ силы три дня и три часа, не мог силы сметить: На сколько вёрст стоит?
     Задонский князь Дмитрий Иванович проговорил таково слово:
     — Разойтись силе по чисту полю и взять силе по камушку, по злаченой пуговке. ; Приказал дубы замётывать теми камушками.
     Заметала сила семь дубов: с комля и до вершины дубов не видно! Разделили ту силу несметную на три полка: Первый полк взял Задонский князь Дмитрий Иванович, другой, русский посол Захарий Тютрин, третий полк взяли: Семён Тупик, Иван Квашнин и семь братьев Белозерцев.
     Начали они кидать жребьи: Кому первому на татаровей поганых идти?
     Первый жребий выпал русскому послу Захарью Тютрину, с мохначами, бородачами, донскими казаками. Другой, Семену Тупику, Ивану Квашнину и семи братьям Белозерцам, третий жребий выпал Задонскому князю Дмитрию Ивановичу.
     Втепор заслышал шведский король про великое побоище, набрал силы сорок тысяч:
     — Пойдите, воины мои любимые, на поле на Куликово, Москвы не хватаючи. Станьте, мои воины, на бугры на высокие: Станет Задонский князь Дмитрий Иванович побивать Мамая безбожного, тогда ко Дмитрию Ивановичу пристаньте. Будет Мамай безбожный побивать Дмитрия Ивановича, ко Мамаю пристаньте.
     Лукав был шведский король, велел по правой силе приставать!
     Турецкий король заслышал про великое побоище, приказал набрать силы сорок тысяч и посылал их на поле на Куликово, сам наказывал:
     — Воины мои любимые! Какую силу побивать будут, ко той пристаньте.
     Прост был турецкий король, по виноватой силе велел приставать!
     Засряжалась рать–сила могучая на поле на Куликове на кровавое побоище. Перед держал русский посол Захарий Тютрин с мохначами, бородачами, донскими казаками.
     Палась им навстречу сила Мамая безбожного: Когда сила с силою сходилась, мать сыра земля подгибалась, вода подступалась.
     Втепор выскочил из земли Кроволин-татарин вышиной семь сажень. Вскричал татарин зычным голосом:
     — Задонский князь Дмитрий Иванович! Давай мне-ка поединщика. Не поставишь мне поединщика, я твою силу один побью–вырублю, грязьёй сделаю!
     Говорит Задонский князь Дмитрий Иванович:
     — Не на кого мне надеяться. Самому пришло идти супротивником, поединщиком на Кроволина–татарина!
     Обволакивает он свои латы крепкие, застегает пуговицы вольянские. Обседлали ему добра коня во седло черкасское, берет он с собой палицу боевую, поезжает к Кроволину–татарину.
     Пал ему навстречу незнамый воин:
     — Осади лошадь, Задонский князь Дмитрий Иванович! Пойду я на Кроволина–татарина, отрублю ему по плеч басурманскую голову!
     Седлал он своего доброго коня, подтягивал двенадцатью подпругами шёлковыми не ради басы, ради крепости.
     — Обороню я тебя, Задонский князь Дмитрий Иванович, от верной смерти! Если я побью Кроволина–татарина, то бейся и дерись с окаянным врагом, с Мамаем безбожным, псом смердящим, до последней капли крови: и будет на Мамая безбожного победа!
     Задонский князь Дмитрий Иванович с незнаемым воином обменялись конями, простились, и благословил его князь Дмитрий Иванович на дело великое, на побоище смертное.
     Съехались два сильные, могучие богатыря на чистом поле на Куликове в бою, драке переведаться.
     Палицами ударились, дак палицы по чивья поломались. Копьями соткнулись, дак копья извернулись. Саблями махнулись, дак сабли исщербились. Повскакали они с добрых коней, бились они рукопашным боем, и бились они три дня, три ночи, три часа не пиваючи, бились не едаючи. На четвёртый день оба тут и упокоились.
     Начал князь Дмитрий Иванович досматривать: незнаемый воин правую руку на тулово Кроволина–татарина накинул, значит его победа была.
     Князь своего воина срядил, похоронил, над ним крест поставил и вызолотил.
     У Мамая безбожного, пса смердящего, выскочил из земли другой воин Квашнинок–богатырёк и завопил своим зычным голосом:
     — Задонский князь Дмитрий Иванович! Подавай мне-ка супротивника. В другую сторону я твою силу побью, и тебе, князю, глаза выкопаю, свет отниму!
     Понурил буйну голову Задонский князь Дмитрий Иванович:
     — Не на кого мне-ка надеяться, самому придётся идти на Квашнинка–богатырька.
     Садился он на своего добра коня, поезжал на Квашнинка–богатырька. Тут пал ему навстречу другой воин и говорит:
     — Осади лошадь, Задонский князь Дмитрий Иванович! Избавлю я тебя от скорой смерти. Буде я побью собаку–татарина, то бейся и дерись с Мамаем безбожным, псом смердящим, до последней капли крови. Будет на Мамая безбожного наша победа! А буде Квашнинок–богатырёк побьёт меня, садись на моего доброго коня: увезёт он тебя от смерти от скорой.
     Князь Дмитрий Иванович и незнаемый воин обменялись конями, простились, и благословил его Дмитрий Иванович на дело великое, на побоище смертное.
     Съехались два сильные, могучие богатыря на чистом поле на Куликове в бою, драке переведаться.
     Впервые палицами они ударились, дак палицы по чивья поломались, копьями кололись, дак копья извернулись, вострыми саблями рубились, дак сабли исщербились. Повскочили они с добрых коней, бились, дрались рукопашным боем, бились, дрались три дня, три ночи и три часа, не пиваючи, не едаючи и ясных глаз не смыкаючи. На четвёртый день оба тут и упокоились.
     Начал князь Дмитрий Иванович досматривать. У воина князева правая пола на поганого татарина накинулась. Значит опять Русь взяла свою силу.
     Князь своего воина честно срядил, похоронил и на могиле крест поставил и вызолотил.
     Втепор русский посол Захарий Тютрин с мохначами, бородачами, донскими казаками напущался на силу Мамая безбожного.
     Светлый день идёт ко вечеру, а бой да драка ещё не кончилась: Когда кончилась драка, начали смечать: У кого сколько силы больше пало?
     У русского посла Захарья Тютрина на одного мохнача, бородача, донского казака по две тысячи по двести татаровей выпало.
     Стал попущаться другой полок, Семена Тупика, Ивана Квашнина и семи братьев Белозерцев.
     Красное солнышко из-за леса привздымается, бой–драка не умаляется. Красное солнышко на покать пошло, нашу силу побивать татаровья стали.
     Втепор стал попускаться Задонский князь Дмитрий Иванович.
     Ходит он в силу Мамая безбожного, как острая коса в сеностав в мягкой траве. Куда проедет на коне, дак там улица, где поворотится, там переулочек, оборота на коне даст, тут площадью силу сделает.
     Невмогуту стало биться Задонскому князю Дмитрию Ивановичу: Забрызгал он свои очи ясные поганою татарскою кровью, тут у него и свет выбрало, отемнел князь на глаза свои.
     Законался он своему коню доброму:
     — Увези ты меня, конь, от скорой смерти!
     Бил он коня по крутым бёдрам. Подымался конь, только топот стоит! Привозил его конь в поле чистое к кудрявой берёзе, а опричь той кудрявой берёзы на поле нет ни лесинки. Слезал он со добра коня:
     — Побегай, мой добрый конь, в чистые поля, в широкие луга, ешь шёлкову траву, пей свежую воду. Не достанься, мой добрый конь, поганому Мамаю безбожному, псу смердящему.
     Сел Задонский князь Дмитрий Иванович под кудрявую берёзу. Просветлели под берёзой его глаза княжьи, смотрит он, а в небе летит стая белых лебедей. Поглядел на стаю Дмитрий Иванович, говорит:
     — За грехи мои окаянные попущает господь бог на землю русскую Мамая безбожного. Не по нас видно птицы летят: будет на Русь православную победа!
     Обсиделся Задонский князь Дмитрий Иванович, смотрит, как бежит по чисту полю стадо серых волков.
     — Господи, истинный Христе! Смилуйся над Русью православною, не отдай нас в лихо к некрещеному поганому татарину. Не по нас звери бегут: пить нам от Мамая безбожного, пса смердящего, горькую чашу!
     Заспал Задонский князь Дмитрий Иванович на кудрявой берёзе.
     Втепор сила Мамая безбожного, пса смердящего, нашу силу побивать стала.
     Русский посол Захарий Тютрин с мохначами, бородачами, да донскими казаками, Семён Тупик, Иван Квашнин и семь братьев Белозерцев и вся Дмитрия Ивановича сила–рать могучая господу богу возмолились:
     — Господи Иисусе, истинный Христос, Дон–мать пресвятая богородица! Не попустите некрещеному татарину наругаться над храмами вашими пречистыми, пошлите нам заступника Георгия Храброго.
     Тут как раз из-за тех ли темных лесов, зелёных дубрав выезжает сильное воинство. Ударилось оно на силу Мамая безбожного.
     Побежали поганые татары по чисту полю, прибегали поганые татары в зыбкую орду, в этой орде поганые татары и живот свой скончали.
     Спохватилась рать–сила могучая Задонского князя Дмитрия Ивановича.
     Русский посол Захарий Тютрин, Семен Тупик, Иван Квашнин и семь братьев Белозерцев начали силу спрашивать:
     — Не пометил ли кто пути–дороги Задонского князя Дмитрия Ивановича?
     Молчит рать–сила могучая: ни от кого ответа нет. Русский посол Захарий Тютрин, Семён Тупик, Иван Квашнин и семь братьев Белозерцев понурили свои буйны головы. Положили они на скопе:
     — Погиб Задонский князь Дмитрий Иванович в бою–драке от поганых татаровей.
     Взадь пошла рать–сила могучая по чистому полю.
     Увидел русский посол Захарий Тютрин в чистом поле кудрявую берёзу, а на той кудрявой берёзе чернизину. Походил Захарко на чернизину, признавал он Задонского князя Дмитрия Ивановича.
     В ноги пал он князю Дмитрию Ивановичу:
     — Возрадуйся, Задонский князь Дмитрий Иванович! Постояли мы за матушку Русь православную, победили Мамая безбожного, пса смердящего!
     Соходит князь Дмитрий Иванович с кудрявой берёзы. На восток он три раза земно кланяется.
     Настигали они рать–силу могучую, находили в том радость да веселие.
+++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Про Петра. Плач войска по Петру. Московские, казацкие, Петровские. Авенариус. Былина
=============

Ах ты, батюшка светёл месяц!
Что ты светишь не по-старому,
Не по-старому и не по-прежнему,
Не во вей землю святорусскую,
Что со вечера не до полуночи,
Со полуночи не до бела-света,
Все ты прячешься за облака,
Закрываешься тучей темною?
Как у нас было на святой Руси,
В Петербурге, в славном городе,
Во соборе Петропавловеком,
Что у правого у крылоса,
У гробницы государевой,
Молодой сержант на часах стоял;
Признобил он резвы ноженьки
Что по самые сапоженьки,
Белы рученьки по сами костеньки.
Стоючи, он призадумался,
Призадумавшись, слёзно плакать стал.
И он плачет, что реки, льется,
Возрыдает, что ключи шумят,
Сам штыком-то бьёт об мать сыру-землю:
„Подымитесь, ветры буйные,
Разнесите снеги белые,
Своротите белъ-горючь камень!
Расступися, мать сыра-земля,
Ты раскройся, гробова доска,
Распахнися, золота, парча!
Встань-проснися, православный царь,
Православный царь Пётр Алексеевич!
Посмотри, сударь, на свою гвардию,
Что на гвардию, да на всю армш.
Все полки уж во строю стоят,
Все полковнички при своих полках,
Подполковнички на своих местах,
Все майорушки на добрых конях,
Капитаны перед ротами,
Офицеры перед взводами,
А и прапорщики под знамёнами:
Дожидают они полковничка,
Что полковничка Преображенского,
Капитана бомбардирского"
++++++++++++++
…..
Про царскую дочь и козлёнка. Казаки. Сказка
==========
     Жил дед с бабкой, а детей у них не было.
     Печалится бабка, да всё причитает:
     — Господи, люди детей имеют, а мне бы хоть козлёнка какого Бог послал.
     Время идёт. И вот как-то пошла бабка за щавелем к оврагу, а там козлёнок бекает. Да такой ладненький, словно ангелочек. Привела она его, стали его лелеять и холить. Стал быстренько расти.
     Прошло сколько-то времени, бабка снова печалится:
     — Что же мы будем на старости лет делать? Кто нам глаза прикроет?
     А козлёнок вдруг и говорит по человечьи:
     — Я глаза прикрою вам.
     Дивуется старуха таким речам, радуется. Время идёт, козлёнок растёт себе да растёт. Прошло восемнадцать годов.
     Вот раз ребята в станице собрались в лес за дровами. Старуха им говорит:
     — Возьмите и моего козлёнка, пусть с вами погуляет.
     Взяли ребята козлёнка. Приходят в лес. Нарубили дров, положили на фуры и поехали домой. А козлёнок листочками лакомился, кустик за кустик и отошёл далеко, так и остался в лесу. Поглядел вокруг, никого нет.
     Подошёл козлёнок к большому дубу, ударил рогами в ствол и сказал:
     — Иди дуб, за мной.
     Козлёнок идёт, а дуб за ним. Увидали станичники такое дело, диву дались. Козлёнок идёт в свой двор, дуб за ним.
     Влезли во двор, козлёнок приказывает:
     — Дуб, попились, поколись и в кучу сложись.
     Как он сказал, так всё и сделалось.
     Стали по всей округе разговоры происходить про чудесного козлёночка. Услыхала про такое чудо царская дочь, приходит к старухе и просит:
     — Бабушка, пусти со мною козлёнка, пусть у меня поживёт.
     — Что ты, чадушка? Одна радость у нас со стариком. Как можно тебе его отдать?
     Царская дочь думает себе:
     — Знала бы я, что за хитрость такая в козлёнке. Видно околдован. Вот разгадать бы, тогда стал бы он молодцем, пошла бы за него замуж.
     Подумала, но ничего не сказала. Время проходит, вот козлёнок и говорит:
     — Матушка, иди сватать за меня царскую дочь.
     Мать дивуется таким речам. Но перечить не стала, собралась и пошла. Приходит к царю, а в палаты не идёт. Постояла, постояла под дворцом и домой вернулась.
     Козлёнок спрашивает:
     — Что царь тебе сказал?
     — Я, сынок, побоялась появить царю, что за тебя сватать пришла. Услыхал бы он про козла, да и голову бы мне отсёк.
     Козлёнок говорит:
     — Иди, однако же, сватай царскую дочь, не бойся.
     На другой день утром собралась старуха и пошла к царю. Подошла, а войти во дворец не смеет. Постояла, постояла, да и обратно домой пришла.
     На третий день козлёнок сказал:
     — Иди же ты к царю и домой не возвращайся, пока не сосватаешь. Сосватаешь.
     Пошла старуха. Стоит возле дворца и плачет. Царь увидал её, вышел и спрашивает:
     — Чего плачешь?
     — Послал меня мой козлёнок дочь твою сватать.
     — Так козлёнок твой и говорит ещё?
     — Так, царь-батюшка, и говорит.
     Царь себе думает:
     — Раз козлёнок посылает сватать, у него есть какая-то хитрость.
     Подумал так и говорит:
     — Слушай, старуха. Счастье будет у тебя, просватаю, не будет, голову с плеч, чтоб царское достоинство не срамила своим сватовством. Иди к своему козлёнку и скажи ему, чтобы построил дом лучше царского за сорок дней, тогда и отдам за него дочь. Не построит, зарежу твоего козлёнка.
     Приходит старуха домой. Пересказала козлёнку все, что царь велел, а он ей отвечает:
     — Не печалься, матушка, всё сделается.
     Время идёт, козлёнок считает дни. Прошло тридцать девять дней. На утро сорокового дня встал царь, глянул в окошко, а супротив стоит дом, ну чистый дворец. Царица корит мужа:
     — Продал ты, царь, дочь за козлёнка.
     — Это её счастье. Будем выдавать замуж.
     Затеяли свадьбу. Мир дивуется:
     — Царь за козлёнка дочь отдаёт.
     Сыграли свадьбу. Отвели молодых в их дворец. Остались молодые одни, козлёнок ударился об землю и превратился в парня пригожего.
     Прошло сколько-то времени, царская дочь появила этот секрет отцу с матерью.
     — Приведи тогда к нам его, ; сказала мать.
     Пошла царская дочь за мужем:
     — Ваня, пойдём к матери, я ей рассказала про твой секрет.
     Услыхал Ваня такие слова, сделался опять козлёнком и побежал прочь от царской дочери. А она за ним. Он по лесам, по камышам, по горам, а она за ним следом.
     Много дорог исходила царская дочь за козлёнком, сохнуть уж стала. Вот раз она и говорит:
     — Ваня, не гони меня, я ведь жена твоя.
     Обняла его, стала целовать, а шкура-то козлиная и спала.
     Вернулся Ваня к жене, стали они жить да поживать. И теперь ещё счастливо живут.
     Это всё правда.
     Кто верит, дак тому счастье будет, а кто не верит, дак он и правду за ложь примет.
++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Расейская наша земля….
============
Расейская наша земля
Разарёна до конца
До Платонова казака.

Как Платов енарал
Йон под армией гулял,
Ко хранцузу заизжал.
+++++++++++++++++++
.....
Хранцуз иво не узнавал,
На скоры ноги уставал,
За белы руки хватал,
У палату уводил,
За дубовой стол сажал,
Рюмки водки наливал,
На подноси подносил,
Иво милости просил:
– Што выкушай, купчина,
Ты масковский маладчина!

Я и во Москве бувал,
Многа сам людей знавал,
Одново вора не узнал,
Што Платова казака.

Кабы хто мни указал,
Многа дених казны дал,
– А на што казну тирять?
Иво так можна признать:

Йон лицом, лицом тобой –
Словна братиц родный твой:
Русы кудирьки на нём
Што на братци на твоем, –

Выходил душа Платов
На широкой двор гулять,
Закричал душа Платов
Своим громким голосом:
– Вы ребята, вы ребята,
Вы донскии казаки!

Вы падайте мне каня,
Словна ясна сакала,
А шта падайте чернильницу со пером:
Напишу я письмецо
На хранцузское лицо,

Пошлю я письмецо
Ко хранцузу королю:
Ты – ворона, ты – сорока,
Хранцузский королек!

Не зумела ты ворона,
Ловить сакала в хоромах,
Не зумел ты, сава,
Ловить ясна сокола.
============

Тульская губ. Эпическое.
++++++++++++
.....
Рассказы о Ведьмах. Поздним вечером приехал один казак в село. Легенда. Сказка
==========
     Поздним вечером приехал один казак в село, остановился у крайней избы и стал проситься:
     — Эй, хозяин, пусти переночевать!
     — Ступай, коли смерти не боишься.
     — Что за речь такая! ; Думает казак, поставил коня в сарай, дал ему корму и идёт в избу.
     Смотрит, и мужики, и бабы, и малые ребятишки, все навзрыд плачут да богу молятся. Помолились и стали надевать чистые рубашки.
     — Чего вы плачете? ; Спрашивает казак.
     — Да вишь, ; отвечает хозяин, ; в нашем селе по ночам смерть ходит, в какую избу ни заглянет, так наутро клади всех жильцов в гроба да вези на погост. Нынешнюю ночь за нами очередь.
     — Э, хозяин, не бойся. Бог не выдаст, свинья не съест.
     Хозяева полегли спать. А казак себе на уме, и глаз не смыкает.
     В самую полночь отворилось окно. У окна показалась ведьма, вся в белом, взяла кропило, просунула руку в избу и только хотела кропить, как вдруг казак размахнул своей саблею и отсек ей руку по самое плечо.
     Ведьма заохала, завизжала, по-собачьи забрехала и убежала прочь. А казак поднял отрубленную руку, спрятал в свою шинель, кровь замыл и лёг спать.
     Поутру проснулись хозяева, смотрят, а все до единого живы и здоровы, и несказанно обрадовались.
     — Хотите, ; говорит казак, ; я вам смерть покажу? Соберите скорей всех сотников и десятников, да пойдёмте её по селу искать.
     Тотчас собрались все сотники и десятники и пошли по домам. Там смерти нету, здесь нету, наконец добрались до пономарской избы.
     — Вся ли семья твоя здесь налицо? ; Спрашивает казак.
     — Нет, родимый! Одна дочка больна, на печи лежит.
     Казак глянул на печь, а у девки рука отсечена. Тут он объявил все, как было, вынул и показал отрубленную руку.
     Мир наградил казака деньгами, а эту ведьму присудил утопить.
+++++++++++++++++++++++++++++
.....
Русалки. Как-то ехал мужик с поля. Легенда. Реконстр
==============
     Как-то ехал мужик с поля. А дело было в те ещё времена, когда люди ещё дружбу водили с водяными да с их русалками. Тогда ещё вражды такой ещё не было, как сейчас.
     Лошадь у мужика за день приустала, хрипеть стала, стала сама крутить в сторону реки, её потом Ангарой прозвали, реку-то эту. Отвязал мужик лошадь от телеги, стал спускать, чтобы напоить её, значить.
     Вот он спускается, а там камни были большие, их казаки местные ещё бычками называли. При них рыбы много ловилося, бычки, видать, сильно плодовитые были, оттого и название такое за собой оставили.
     Стал этот мужик спускаться, а лошадь тут зафыркала, заломилася, да в сторону, да в другую. Мужик глядь, а там русалки, на бычках, на камнях на этих. Оне там косы свои чесали, а с них жемчуг сыпался округ, а оне как вихрами своими мотанут, так жемчуг назад возвернётся.
     Мужик кое-как лошадь подвёл к воде-то, а у них словно команда какая была с под воды, они это бульк, и их не стало.
     Так вот он рассказывал потом дома. А услышала историю бабка одна, она у нас отшельница была, на краю жила, отвары всякие варила. Так вот он сказала, это пусть спасибо лошади своей скажет. Это русалки бы его, мужика этого жемчугами своими речными сманили бы, он бы стал их руками хватать, а за ними волосья русалочьи.
     Так бы его обвили всего и в воду затащили, там бы его заласкали да защекотали до смерти. Потом чертям бы отдали, те бы его тридцать лет заместо лошади гоняли туда-сюда по преисподне, дрова возить к котлам грешников.
     Потом бы на Белый Свет его спустили помирать. Оне хоронить-то как не знают.
++++++++++++++++
……
Русский и калмык. Пермь. Анекдот. Рекон. Сказка!!
      Реконструкция сказки.      
      В Перми была записана то ли сказка, то ли анекдот про калмыцкую сторожевую собаку, которая ела русский пшеничный хлеб и от того стала калмыком.
Текст этого сюжета был потерян.
=====================

Рассказывают, что калмыки появились от собаки, которая у русских казаков научилась готовить пшеничное тесто, от едания которого стала калмыком.
Жила-была далеко отсюдова собака. Был у ней хозяин, и ходили они сторожить стадо овец, а в другой раз на охоту. Так они и жили. Хозяин холил свою собаку, ничем её не обделял, были они как друзья неразлучны.
Но однажды хозяин заболел, покрылся чирьями, которые кровоточили. А у него была собака. Вот эта собака побежала в станицу, где тогда жили русские казаки, начала бегать у ворот и жалобно лаять. Вышел на улицу казак, чтобы прибить собаку, да смотрит, что у неё слеза из глаз падает. Подумал он, что тут дело непростое. А собака его как бы зовёт куда-то. Взял казак винтовку и пошёл за собакой.
Так и привела она русского казака в хижину своего хозяина. Посмотрел русский на больного, почмокал языком, уж больно калмык плохим был. А еды уж никакой не было в доме. Приготовил казак что-то поесть. Да и ушёл домой. А собака прямо так внимательно смотрела, что там русский делает, словно научиться хотела.
Прошло два дня и решал русский посмотреть, умер ли больной. Пришёл, смотрит, а калмыка-то нету.
— Ушёл что ли!!! Думает казак.
А на столе сморит, лежит краюха хлеба пшеничного, только не им сделанная. А полмешка муки он оставил в первый раз. И собака тут сидит, лапы все в тесте. Да сидит она не на полу, как положено собакам, а на лавке. Да ещё локти свои облокотила на стол.
Струхнул солдат, бросил с перепугу и винтовку свою и ну дёру домой.
А то собака сама научилась у русского готовить. Она хозяина своего выходила, он и ушёл в степь по делам своим.
Долго в у русских казаков сказывали потом, что от этой собаки уже не собаки пошли, а люди.
Да только не захотели ханы той земли иметь такое племя собачье при себе, уж очень могучим оно было. Назвали ханы этих людей калмыками и послали в другие земли подале от себя. Тогда ушли калмыки, и пришли туда, где они живут сейчас.
+++++++++++++++++++++
.....
Сестрица Аленушка и братец Иванушка. Жили в одной деревне брат да сестра. Сказка
==========
      Жили в одной деревне брат да сестра.
      Его звали Иванушкой, а её звали Алёнушкой. Родители их померли, и остались они одни-одинёшеньки на всём белом свете.
      Иванушка ещё малой был, а Алёнушка невестилась. Хозяйство их разрушилось, дом в упадок пришёл.
      Ходила Алёнушка по богатеям, работу чёрную сполняла, тем они с братом пропитание имели.
      Работала Алёнушка от зари до темна, а по ночам горевала. Не просыхала её подушка от слез. Хоть бы засватал кто. И за корявого согласна пойти. Может с братом облегчение выйдет.
      Да кому она такая нужна-то, сиротинушка разнесчастная, похоже на то, закулюкает, да промучается она на всю жизнь.
      Как-то встала Алёнушка с постели среди ночи, решила судьбу свою узнать, на суженого-ряженого погадать.
      Первым делом иконы к стене ликом поворотила, потом крест с себя сняла и под пятку в носок положила.
      Вот как отчаяние её забрало, если такой страшный грех на душу взяла!
      Поставила Алёнушка на стол зеркало, две свечи зажгла, налила в чашку воды, положила туда материно обручальное колечко.
      — Суженый-ряженый, появись-покажись!
      Сказала она так, и дрожка по ней пробежала. Ждёт. Терпенья набралась. Долго так сидела за столом.
      Потемнело зеркало. Видит Алёнушка, в колечке всадник скачет. Пыль по дороге клубится, не разобрать, какой её суженый из себя: старый или молодой, красивый или корявый.
      Вдруг чувствует Алёнушка, вроде её кто-то по щеке пощекотал, как все одно травинкой провёл.
      Испугалась она. Из-за стола вскочила. Стоит перед ней парень, ростом может и небольшенький, а так ладный из себя. Чернявый да чупистый такой. Брови да ресницы густющие-прегустющие.
      Рубашка на нем чёрная, воротничок отвороченный, а там подклад белый. Теперича пинжак был на нём ещё, карманы, ну просто всё чин чином.
      — Не меня ли, сударыня, выглядываете? ; Спрашивает парень.
      Растерялась Алёнушка, слова вымолвить не может.
      — Это я провёл ниткой по вашей щеке, имея в виду провести время с вами в уединении. Вы согласны на моё предложение?
      Алёнушка кивает головой, согласна, мол, чего уж тут. Присели за стол напротив друг дружки.
      — Я, ; говорит парень, ; пришёл потому, что более не в состоянии переносить любовь к вам и тоску сердца.
      И стал он в любезностях рассыпаться. Куда там! Таких речей Алёнушка сроду не слыхивала.
      За разговором ноченька пролетела. На рассвете кочеты прокричали. Исчез парень, только его и видели.
      А девица, осчастливленная спать отправилась. Следующей ночью опять парень объявился. И следующей то ж.
      — Видать, по нраву я ему пришлась, ; думает Алёнушка, ; если так ему повадно стало ко мне в гости ходить.
      Проснулся как-то Иванушка ночью. Понять ничего не может. Сидит его сестрица за столом с каким-то парнем, разговоры ведёт. А парень-то, видать, не тутошний, незнакомый.
      Пригляделся Иванушка:
      — Так это ж чёрт! Самый, что ни на есть чёрт. И с рогами, и с хвостом, и с копытами.
      Страх Иванушке кожу ободрал. До того жутко! Прижался он к холодной стенке и проплакал всю ночь.
      Кочеты пропели. Исчез парень. Сестрица к постели направилась. Кинулся к ней Иванушка, кого ты, мол, привечаешь, самого черта.
      — Помнилось тебе, братец, ; говорит Алёнушка. ; Это наречённый мой. Он мне из колечка вышел.
      Стоит на своём Иванушка. Только не слушает его Алёнушка, глаза у неё слипаются, спать хочет.
      — Уедем, ; говорит она Иванушке, ; уедем скоро отсюдова. В дальние края. В хорошем доме жить будем.
      Легла в постель и уснула. Что тут поделаешь? А на ночь глядя погода разыгралась. Дождь с градом посыпал. Ветер страшенный, вот-вот крышу снесёт.
      Вдруг постучал кто-то в ставни. Да так громко. Испугался Иванушка, но дверь открыл.
      Входит барин. Убратый по-богатому. Весь мокрющий, сухой нитки на нем нет. Перебиться просится, непогодь переждать.
      — Лезьте на печь, ; говорит Иванушка, ; она ещё тёплая.
      Залез барин на печь, хоть не барское это ложе. Пригрелся. И задремал.
      В полночь слышит он разговор. Глаза открыл. А это девица с чёртом беседу ведут, милуются да танцы танцуют. Продрало барина от страха, волосы дыбом встали.
      На рассвете улетел чёрт, а девица спать пошла.
      Свалился барин с печи мешком, ноженьки телеса его не несут. На рачках из избы подался. Боком-боком на крыльцо пробрался, да на колясочку свою залез. Выбежал Иванушка на крыльцо, просит барина сестрёнку от напасти спасти. Да где там! У барина без вина голова ширится и кругом идёт. Для него Иванушкины слова, что пустой звук. Стеганул он коня. И задал ходу, только его и видели.
      Через какое-то время опять на дворе непогодить начало. Ветер завыл, молния засверкала, гром загрохотал. Страшно, аж кожу продирает.
      Постучали в ставни. В дверях купчина объявился. Тушистый такой. Переночевать просится. Говорит Иванушка:
      — В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит. Располагайтесь.
      И на печку купчину спровадил. А сам думает:
      — Может этот чёрта не сдрейфит, сестрице поможет, вон он какой дебелый.
      Вот уж полночь скоро. Алёнушка с постели встала. Прихорошилась. У стола присела.
      И чёрт не заставил себя ждать, тут же объявился. Увидел купчина такие дела, от страха зашёлся.
      А как на дворе развиднеться начало, кочеты запели, чёрт исчез, девица к постели направилась, слез купчина с печи, нога об ногу запинается.
      Еле-еле до тарантаса добрался. Вышел Иванушка на крыльцо, просит купчину сестрицу из беды выручить. А купчину от страха заколодило, язык в пятки ушёл. Погрозил Иванушке кулачищем, лошадей стеганул кнутом, и след его простыл.
      Много ли, мало ли времени прошло, к вечеру небо затучилось, занепогодило. Дождь как из вёдра полил.
      А Иванушка уже надеждой томится, что-то должно произойти. Заслышал шаги на крыльце и побежал открывать.
      Входит в избу казак, с виду небольшой, но, видать, силён, потому как в кости широк.
      — Пустите, ; говорит казак, ; переночевать, а то весь перемок.
      Молчит Иванушка, подрастерялся, купчина эка какой был, и тот труса отпраздновал, а этому навряд ли с чёртом совладать.
      Говорит казак с недовольством:
      — Если желаешь, дак меня уважь, а не желаешь, дак я и так уйду.
      — Отчего ж, места в избе довольно, ; отвечает Иванушка и направил казака на печку.
      Согрелся казак на печи и заснул скоро. Среди ночи слышит, говорит кто-то. Никак гости ещё пожаловали? Веки разлепил. Мать честная! Чёрт с девицей любезничает, танцует, всяко выфигуривает.
      — Фу ты, нечистый дух! ; Казак крестится.
      Смотрит казак, как чёрт крещёную душу путает, и горесть его забирает. Совсем лукавый замрачил девицу. Спрашивает она чёрта:
      — Когда вы нас с Иванушкой отсель заберёте?
      Чёрт напыжился, затопорщился. Степенство на себя напустил. Даже руки за спину заложил. Кобызистый такой весь, задавалистый.
      — Позвольте мне сообразиться и завтра я буду с решительным ответом.
      — Ну, уж нет, ; думает казак, ; этому быть не можно.
      И скашлял. Испугалась Алёнушка, к чёрту припала. Спрыгнул казак с печи. Чёрт говорит:
      — Разрешеньице надо спрашивать.
      — А я уж разрешился, изнально спросил. ; Казак ему.
      — Ты кто такой? ; Чёрт на казака наступает.
      — Вот я тебе покажу, кто я такой, ; отвечает казак, ; зараз ты у меня упрыгаешься.
      Боязно казаку и весело, потому что за христианскую душу стоит.
      — Ну-ка, выметайся отседа, ; говорит казак, ; а то я тебе рога враз пообломаю.
      И двинулся на чёрта. Вдруг Алёнушка на казака как кинется, руками замахала.
      — Это ты, ; кричит она на казака, ; уходи отседа!
      Отступился казак, руки девицы ухватил, подрастерялся малёшенько. Не ожидал такого обороту.
      — Креста на тебе нет, ; кричит казак-то.
      Схватилась Алёнушка за грудь. Лап-лап. Расстроилась.
      — Нету креста, ; говорит. ; Вот туточки всегда был и ; нету.
      Сникла, отошла в сторону в чувствах. Захохотал чёрт нечеловеческим хохотом.
      На казака как дыхнёт. Опалил жаром с ног до головы. Не поддался казак. Парень-то он был не промах. Пошёл на чёрта прямо врукопашную.
      — Ну, женишок занюханный, ; говорит казак, ; держись!
      Звизнул чёрта кулаком по сапатке, руку так и отсушил свою. А тот стоит, хохочет. Что ему сделается, лукавому-то?
      — Ты что в купырь лезешь? ; Чёрт казаку гукает.
      И как дыхнёт на казака, так что тот зачерепнел весь, как черепок. Вот-вот грохнется об пол.
      Изловчился, однако, казак из последних сил, ухватил черта за карман пинжака, да как рванёт на себя, и нету кармана, оторвал.
      Завизжал черт, как боров недорезанный, за бок ухватился. Разозлился, спасу нет.
      Чувствует казак, пол из-под ног у него уходит, стены сдвигаются, не устоять ему против чёрта. Мозги на лоб лезут, и глаза совсем выворачивает.
      Понял казак, такой случай вышел, что не спасёшься. Видит тут Иванушка, решит чёрт казака, не растерялся, закричал кочетом.
      Исчез чёрт, будто его и не было. Забормотала что-то про себя Алёнушка и спать направилась.
      Слез Иванушка с полатей, начал казака отхаживать. А тот лежит, с умом-разумом не соберётся, едва дух переводит, слова вымолвить не может. Насилу пришёл в себя казак, когда уж солнышко взошло.
      — Спасибо браток, ; говорит казак, ; без тебя пропадай моя головушка.
      — Это тебе спасибо, ; говорит Иванушка, ; что на беду такую из-за нас пошёл.
      — А сестрица твоя где?
      — Да вона спит, что с ней сделается.
      — Не говори так, нехорошо это. ; Казак ему говорит.
      Встал казак с пола, видит, спит Алёнушка глубоким сном. Хотел перекреститься на образа, а иконы ликом к стене перевёрнуты.
      — Не порядок это, ; говорит казак.
      Взял иконы, поставил их как положено.
      — Теперича надо крест нательный Алёнушкин найти.
      Искали крест, обыскалися. Все углы обшарили, в каждую щёлочку заглянули. Что за пропасть!
      Углядел Иванушка, что гайтан от креста из носка Алёнушки торчит. Сняли носок, а крест у неё под пяткой лежит.
      Прочитал казак молитву и надел крест на Алёнушку. Вздохнула та вроде как облегчённо. Румянец на щеках заиграл.
      И то, слава Богу! Будят Алёнушку, зовут, тормошат. Ни в какую! Спит она глубоким сном.
      — Погодь, ; говорит казак, ; тута надо воды непитой.
      Сходили они за водой в колодец. Побрызгали на Алёнушку. Очнулась она, на кровать присела. Посмотрела на казака с удивлением. А как схватится за грудь: на месте крест.
      Затрюмилась тут, закричала навзрыд:
      — Прогневался на меня Бог, затмил мне глаза дьявол. Бедоноша я разнесчастная.
      Кинулся Иванушка её успокаивать, да казак его остановил:
      — Пусть, мол, потужит.
      Вышли они из избы, присели на крылечке. Молчат, что говорить, когда переживанья столько. Через сколько-то времени затихли плач да гореванья.
      Как бы худого чего не вышло. Забежали казак с Иванушкой в горницу. Стоит Алёнушка перед ними, как свеча, тихая да светлая. Поклонилась она каждому в ноги, прощения попросила.
      Потом спрашивает казака:
      — Как тебя звать-величать? За кого мне Богу молиться?
      — Завьялом, ; отвечает тот.
      И смутился казак, на девицу от чего-то взглянуть не может, засобирался в дорогу.
      Путь-то не близкий ему надо сделать. Попрощался Завьял. На коня вскочил. Только с неохотой конь пошагивает. Будто не хочет от этого дома уходить.
      Обернулся казак. Алёнушка у двора стоит, рукой ему вслед машет, а Иванушка присел около неё, скорнувшись, слезы по лицу в три ручья текут.
      Тронулся казак сердцем. Повернул коня обратно.
      — Теперича я так расчисляю, ; говорит Завьял, ; возьму-ка я вас до своих. У меня родители приветливые. Ты мне будешь вместо сестры, а ты за брата.
      Обрадовался Иванушка, на одной ножке заскакал. Алёнушка раскраснелась, но брови нахмурила. Хоть предложение ей это и по душе, спрашивает:
      — На кой мы тебе нужны?
      — Знать, нужны, ; отвечает Завьял, ; сердцем я с вами за эту ночь сросся.
      — Поехали, ; просит сестру Иванушка.
      Видит казак, согласна Алёнушка с его предложением.
      — Поехали, ; говорит она, ; конь-то под тобой.
      Ну, поехали, так поехали. Собирались в дорогу недолго. Добра-то с узелок набралось. Далече уже от деревни отъехали.
      Видят, на перекрёстке дорог козлёнок бегает. Мекает жалобно. Видать, от стада отбился.
      Просит Алёнушка казака взять козлёнка с собой.
      — Нет, ; отвечает Завьял, ; не надо этого делать, как бы подвоха не вышло.
      — Давайте возьмём, ; просит Иванушка. ; Волки его загрызут, если тут бросим.
      Слезли они с коня. Стал казак козлёнка ловить. А тот ему не даётся. Напрямки к Алёнушке бежит.
      По пути Иванушку так боднул, что тот на ногах не устоял, в дорожную пыль повалился. Изловчился Завьял, ухватил его за ноги. На руки взял.
      Тяжеленный козлёнок оказался. Еле-еле поднял его казак. Задурел тут конь совсем, запрядал, захрапел, глазом закосил.
      Козлёнок повернул морду к казаку да как дыхнёт. Жаром Завьяла обдало с головы до ног. Понял он тут, в чём дело. Бросил козлёнка наземь, шашку выхватил.
      Захохотал козлёнок страшным хохотом.
      — Попомните вы меня ещё.
      И исчез. Испугался Иванушка, а ещё пуще его Алёнушка. Успокаивает их казак.
      — Я так и мозголовил, ; говорит казак, ; что не отпустит нас запросто так лукавый.
      Поехали они дальше. Завела их дорога в лес, в чащобу непроходимую. Слышат они, кричит кто-то, плачется:
      — Помогите, миряне! Помогите!
      — Давай поможем, ; просит Алёнушка, ; ведь стонет человек!
      — До чего жалко, ; говорит Иванушка.
      Упрямится казак, неспроста всё это. Наседают на него брат с сестрой:
      — Не к лицу это, человека в беде бросать.
      — Погодьте, ; говорит Завьял, ; сейчас я этого бедолагу определю.
      И пистоль достал. Как только крик раздался, он в ту сторону и стрельнул. Хохот раздался страшенный, вой, аж мороз по коже.
      — И тут он, подлый, издёвку творит, ; говорит Завьял.
      Расступился лес. А вдали уже и степь завиднелася. Вся лазоревая, в цветах перед ними разлеглася.
      Едут они дальше. Степью любуются. Слышат, вдали колокольчики зазвенели, бубенцы. Кто-то запеснячил, гармоника заиграла. Никак свадебный поезд им навстречу едет.
      — Ну, кончились страсти, ; говорит казак, ; сейчас потешимся песней звонкой.
      Повеселели Иванушка с Алёнушкой, вздохнули облегчённо.
      Топот конский все ближе, ближе, а никого не видать. Вдруг вихрь по дороге заклубился, столбом завился. Вот-вот на них налетит. Не растерялся казак, метнул копье и в самую середину вихря угодил.
      Завопил кто-то. Вихорь змеёй в землю ушёл. Застонала матушка, задрожала.
      Слез с коня Завьял. Взял копье, а у него весь наконечник ржавчиной покрылся, как кровяными каплями. Присел казак на землю.
      К нему Алёнушка с Иванушкой приступились.
      — Ну, всё, кончен бал, ; говорит Завьял, ; кажись, отстал от нас нечистый.
      Тут дождь заморосил, тихий да тёплый.
      — Добрая примета, ; говорит Алёнушка.
      — К счастью, ; подтвердил Иванушка.
      Глянул Завьял на Алёнушку: отошла девка за дорогу, телом округлилась, на лице румянец, глаза блескучие, но ни слова, ни полслова казак не обронил.
      Доехали они до хаты Завьяла. А там их мать с отцом встречают. Поклонился казак родителям в ноги.
      Расцеловались они.
      — А это, ; говорит Завьял, ; родня наша теперича будет, наречённая.
      Приветили родители Алёнушку с Иванушкой, в хату ввели. Народ тут сбежался.
      И пошли обнимания да целования, поздравления с благополучным прибытием, тары-бары-растабары, то о том, то о другом.
      А потом за стол сели и по свычаю чарочка загуляла. Выпили маленькую толику. Спрашивают Завьяла:
      — Девку-то с похода взял или убегом?
      Улыбается казак:
      — Где взял, там уж нет.
      — На свадьбу-то когда приглашения дожидаться?
      — Да у нас начистоту дело, ; отвечает Завъял с неохотцей.
      Потупилась Алёнушка, раскраснелась. Вона беседа какой оборот принимает. Говорит отец с досадой.
      — Ты что ж, сгоряча это дело произвёл, навей ветер, что называется?
      Отмалчивается Завъял, тока желваки играют. Тут мать встряла в разговор. Обидно ей за своё дитятко. Спрашивает Алёнушку:
      — А ты что ж молчишь? Заколодило тебя, штоль? Люб ли тебе мой сын?
      А тот грудь колесом выпятил. Во взоре благосклонность. И смех, и грех.
      — Люб, ; отвечает.
      А тут Иванушка решил сестре подмогнуть.
      — Люб, ; кричит, ; ещё как люб!
      И совсем Алёнушку в смущение ввёл. Смеются гости: смотри какой боевой, добрым казаком вырастет.
      — А ты что сидишь, хвост занёс? ; Спрашивает отец Завьяла. ; Ишь гордый какой! Слова клещами не вытащишь.
      — И она мне по душе, что тут бестолочь толочь, ; отвечает казак и усом Иванушке подмигнул, мол, заставили, сестрицу-то.
      — Ну тогда, ; говорит отец, ; дай вам Бог слышанное видеть и желанное получить.
      Заиграли тут песню и праздник запраздничали.
-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,-,
      Казачий сбор на свадьбу жив и добр. А через год уж и двойняшек нянькали.
+++++++++++++++++++++++++
.....
Сказ об атамане «Белая борода». Челябинск. Сказка
==========
      Было это, когда царица Екатерина дела русские правила.
      Бедному народу плохое было время в здешних местах. Нагнали к нам крепостных со всех сторон, робить на господ, да на заводчиков.
      А вокруг леса непроходимые, болота зыбучие, горы высокие, звери лютые табунами ходили ; жизнь мужику хуже каторги.
      Дотемна лес рубили, уголь жгли ; на завод возили, а за каждую провинку кнутами бьют.
      Ране мужик землю пахал, а тут с лесом управляться пришлось. А лес-то неласков ; задавить норовит. Вовсе невмочь стало: — и свет не мил, и жизнь нерадостна.
      Прошёл тут слух, что появился казак, атаман-Пугач. Будто судит он господ. Судит да приговаривает:
      — Не пей кровушку крестьянскую, не измывайся над бедными холопами.
      Дошла эта весточка и в леса наши Тургоякские. Тут наши мужики и задумались. Стали они тайно ходоков посылать, Пугача в леса звать для расправы.
      Одного пошлют, неделю ждут ; ни слуху, ни духу, ни весточки.
      Другого пошлют ; то же самое, и третий уйдёт ; вестей не несёт, как в трясину провалится.
      То ли зверь их задрал, то ли приказчик догнал, то ли до хороших земель дошли, назад идти не торопятся.
      Год прошёл, а все по-старому. Дождались весны.
      В лесу пташки поют заливаются, рыба икру мечет, глухари на току стонут. И появился в лесу старичок. От стана к стану похаживает, радостную Весточку рассказывает:
      — Пришёл-де к озеру Тургояк атаман, ; Белая борода прозывается. Прислал его сам Пугач-атаман мужицкие жалобы выслушивать, а злых обидчиков смерти предать. Со всех сторон идут мужики на гору высокую к атаману ; Белая борода. Не с пустыми руками идут ; на расправу злых приказчиков тащат с собой.
      Ненароком попался господский сынок ; и его волокут. Он идёт, ревёт, упирается ; знает, собака, что смерть близка.
      Белая борода мужиков ласково встречал, бороду седую поглаживал, жалобы мужицкие выслушивал, скорый да правый суд вершил: — обидчиков смертью наказывал, обиженных казною одаривал.
      Легче стало жить мужику ; горькая каторга сгинула, приказчики стали ласковые, а хозяева и носа не кажут ; за шкуру свою собачью побаиваются.
      Да, скоро от нас атаман ушёл, молодых мужиков он с собою увёл, напросились они в попутчики, пошли с атаманом правду искать. А постарше, семейным, куда идти ; жены за руки придерживают, дети за шею цепляются.
      Недолго гулял атаман. Настигла его на Увельке-реке огромное войско царицыно. Большой генерал из пушек палит, ; Белой бороде сдаваться велит.
      Да только не сдался удалой атаман, от пули генеральской смерть принял. Войско его по лесам разбрелось.
      А гору, где станом стоял атаман, с тех пор горой Пугачёвской зовут.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Сказка о злой ведьме. Поздним вечером приехал один казак в село. Сказка
==========
      Поздним вечером приехал один казак в село, остановился у крайней избы и стал проситься:
      — Эй, хозяин, пусти переночевать!
      — Ступай ночевать, коли смерти не боишься, а коли жить хочешь, дак иди дале. ; Ему оттуда отвечает хозяин.
      — Что за речь такая! ; Думает казак, поставил коня в сарай, дал ему корму и идёт в избу.
      Смотрит он, а и мужики, и бабы, и малые ребятишки ; все навзрыд плачут да богу молятся. Помолились и стали надевать чистые рубашки.
      — Чего вы плачете? ; Спрашивает казак.
      — Да вишь, ; отвечает хозяин, ; в нашем селе по ночам смерть ходит, в какую избу ни заглянет ; так наутро клади всех жильцов в гроба да вези на погост. Нынешнюю ночь за нами очередь.
      — Э, хозяин, не бойся. Бог не выдаст, свинья не съест.
      Хозяева полегли спать. А казак себе на уме ; и глаз не смыкает.
      В самую полночь отворилось окно. У окна показалась ведьма ; вся в белом, взяла кропило, просунула руку в избу и только хотела кропить ; как вдруг казак размахнул своей саблею и отсек ей руку по самое плечо.
      Ведьма заохала, завизжала, по-собачьи забрехала и убежала прочь. А казак поднял отрубленную руку, спрятал в свою шинель, кровь замыл и лёг спать.
      Поутру проснулись хозяева, смотрят, а все до единого живы-здоровы, и несказанно обрадовались.
      — Хотите, ; говорит казак, ; я вам смерть покажу? Соберите скорей всех сотников и десятников, да пойдёмте её по селу искать.
      Тотчас собрались все сотники и десятники и пошли по домам. Там нету, здесь нету, наконец добрались до пономарской избы.
      — Вся ли семья твоя здесь налицо? ; Спрашивает казак.
      — Нет, родимый! Одна дочка больна, на печи лежит.
      Казак глянул на печь, а у девки рука отсечена. Тут он объявил все, как было, вынул и показал отрубленную руку.
      Мир наградил казака деньгами, а эту ведьму присудил утопить.
++++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Сказка о том, как поп теленка родил. Матершина. Вологда. Сказка
==========
      Был-жил поп да попадья.
      У них был казак, батрак, Ванька, только житьё у них казаку было не очень-то хорошее, больно скупа попадья была.
      Вот однажды поехал поп с казаком по сено вёрст за десять. Приехали, наклали воза два. Вдруг пришло к сену стадо коров.
      Поп схватил хворостинку и давай за ними бегать, прогнал коров и воротился к казаку весь в поту.
      Тотчас вместе докончили работу и поехали домой. Было темно.
      — Ванька, ; сказал поп, ; не лучше ли нам ночевать в деревне, хоть у Гвоздя, он мужик доброй, да у него и двор-то крытой.
      — Хорошо, батюшка, ; отвечал Ванька.
      Приехали в деревню, выпросились ночевать у того мужика. Казак вошёл в избу, помолился Богу, поклонился хозяину и сказал:
      — Смотри, хозяин, когда станешь садиться ужинать, то скажи: Садитесь все крещёные, а если скажешь попу: Садись, отец духовный, то он рассердится на тебя и не сядет ужинать, он не любит, когда его так называют.
      Поп выпряг лошадей и пришёл в избу, тут хозяин велел жене собрать на стол, и когда всё было готово, сказал:
      — Садитесь все крещёные, ужинать!
      Все сели, кроме попа, он сидел на лавочке, да подумывал, что его хозяин особенно просить станет, ан-то не сбылось.
      Отужинали. Хозяин и спросил попа:
      — Что, отец Михаил, не садился с нами ужинать? А поп отвечал:
      — Мне не хочется есть.
      Стали ложиться спать. Хозяин отвёл попа и его казака в скотницу, потому что в ней было теплее, чем в избе, поп лёг на печь, а казак на полати.
      Ванька сейчас уснул, а поп всё думает, как бы найти что-нибудь поесть. А в скотной ничего не было, окромя квашни с раствором. Поп стал будить казака.
      — Что, батюшка, надобно?
      — Казак, мне есть хочется.
      — Ну, так что не ешь, в квашне тот же хлеб, что и на столе, ; сказал Ванька и сошёл с полатей, наклонил квашню и говорит:
      — Будет с тебя!
      Поп начал лакать из квашни, а Ванька как будто невзначай толкнул её и облил попа раствором. Поп, налакавшись досыта, лёг опять и скоро заснул.
      В это время отелилась на дворе корова и стала мычать, хозяйка услыхала, вышла на двор, взяла телёнка, принесла в скотную, пихнула его на печь к попу, а сама ушла.
      Поп проснулся ночью, слышит: кто-то лижет его языком, схватил рукою телёнка и стал будить казака.
      — Что опять понадобилось? ; Сказал Ванька.
      А поп:
      — Ванька, ведь у меня на печи телёнок, и не знаю, откуда он явился.
      — Вот ещё что выдумал! Сам родил телёнка, да и говорит, не знаю, откуда взялся.
      — Да как же это так могло статься? ; Спрашивает поп.
      — А вот как, помнишь, батюшка, как мы сено клали, мало ли ты бегал за коровами! Вот теперь и родил телёнка.
      — Ванька, как бы сделать, чтобы попадья не узнала?
      — Давай триста рублей, все сделаю, никто не узнает!
      Поп согласился.
      — Смотри же, ; говорит казак попу, ; ступай теперь тихонько домой, да надень вместо сапогов мои липовки.
      Только что ушёл поп, казак тотчас к хозяину:
      — Ах, вы ослы, ведь не знаете того, что телёнок попа съел, оставил только одни сапоги: ступайте да посмотрите.
      Напуганный мужик обещал казаку триста рублей, чтобы обделал дело так, чтобы никто про это не узнал. Ванька все обещал сделать, взял деньги, сел на лошадь и поскакал за попом. Нагнал его и говорит:
      — Батюшка! Телёнка-то хозяин хочет привезти к попадье, да сказать, что ты его родил!
      Поп ещё больше испугался и набавил Ваньке сотнягу:
      — Только обделай все тихонько.
      — Ступай себе, всё сделаю, ; сказал казак и поехал опять к мужику и говорит ему:
      — Ведь попадья сойдёт с ума без попа, тебе худо будет!
      Этот простофиля дал казаку ещё сотнягу:
      — Только казак обмани попадью, да никому не сказывай!
      — Хорошо, хорошо, ; сказал казак, приехал на погост, содрал с попа денежки, отошёл от него, женился и стал себе поживать, да добра наживать.
+++++++++++++++++++++++++++++++
.....
Срамное дерево. Матершина. Легенда. Сказка
==========
      Шли на богомолье двое, мужик да баба.
      Посреди чистого поля нагоняет их казак.
      — Здравствуйте, добрые люди! Куда путь держите?
      — Здравствуй и ты, ; отвечают мужик с бабой. ; А идём мы ко святым местам, господу нашему поклониться. А ты куда поспешаешь?
      — Так иду, по своим делам. Я казак, человек вольный.
      — Ну так идём с нами, казак, ; говорят мужик с бабой. ; Втроём веселее.
      Пошли дальше вместе. Стало между тем смеркаться в степи. Нечего делать ; ночевать надо. Нашли богомольцы стог, легли в сено. И казак рядышком пристроился. Мужик сразу же захрапел, а казак не спит, ушки на макушке держит. Совсем стемнело в степи.
      Казак, не будь дураком, раскопал сено и ; шмыг к богомолке. Молодка и ; ох сказать не успела.
      Поднялись ранёшенько, пошли быстрёшенько. А казаку все неймётся. Как бы, думает, ему ещё разочек с жёнкой богомола побаловаться.
      В те поры попалась им яблоня у дороги ; старая, развесистая. Казак и полез на неё, вроде бы как за кисленьким. А сам сел на сук и ну над мужиком насмехаться:
      — Ах ты, козел старый! Паскудник! Блудодей!
      Опешил мужик, не возьмёт никак в толк, отчего казак ругается.
      — Ты чего лаешься? ; Кричит ему снизу. ; Али белены объелся?
      А казак ему сверху, с яблони:
      — Это ты, жеребец стоялый, дурной травы, должно, нажевался. Ишь чего надумал. Средь бела дня на бабу свою взобрался, кобелина. Тьфу!
      Да ещё для пущего смеха кулаком богомолу пригрозил.
      Открыл мужик рот, а обратно захлопнуть не может. От удивления дара речи лишился. Мычит что-то совсем несообразное. А казак-озорник с дерева спрыгнул. Подошёл поближе. Да как швырнёт шапку об землю!
      — И то, ; говорит казак, ; правда. Должно быть, попритчилось мне. Вон где ты, а вон где баба твоя. Уж ты прости, Христа ради, за напраслину.
      — Бог простит, ; говорят мужик с бабой. ; Поблазнило тебе.
      — Ещё как поблазнило-то, ; сокрушается казак. ; Не иначе как сам дьявол глаза отвёл.
      — Охти, какие ты страсти рассказываешь, ; крестятся богомольцы.
      А казак знай своё гнёт:
      — Нечистого это козни, нечистого. Оно ведь как было? Только ступил я на ветку, как кто-то возьми, да и шепни мне на ухо, глянь вниз, казак.
      — Свят, свят, свят, ; шепчут мужик с бабой.
      — Я и глянул. А под яблоней такое творится.
      — Не было ничего меж нами, ; разводят руками богомольцы, ; как бог свят, не было.
      Почесал казак башку, подмигнул бабе. И говорит, как бы в задумчивости:
      — Теперь-то я и сам вижу, что не было. Зря только добрых людей оговорил. А все оно, дерево это треклятое. Не зря его в народе срамным прозывают.
      — Как ; срамным? ; Удивляются богомольцы. ; Отчего?
      — А оттого, ; гнёт своё казак, ; что кто бы на ту яблоню ни взобрался, непременно либо блуд, либо ещё какое открытое непотребство воочию узрит. Стало быть, вот эта самая яблоня срамная и есть.
      — А ты не врёшь, казак? ; Ухмыляется мужик.
      — Да разрази меня гром небесный, ; клянётся казак. ; Провались я на этом самом месте! Только ступил на ветку, а вы друг на дружку так и повалились. Я даже зажмурился от срамоты такой.
      — Чудно что-то, ; чешет мужик в потылице, ; с виду яблоня как яблоня. Чудно!
      Скорчил казак рожу попостнее.
      — Хороша яблонька, да яблочки на ней с червячком. Ну, коли не веришь, сам полезай на сук. Увидишь, какие шутки дьявол с добрыми людьми откалывает.
      Полез глупый богомол на дерево. У мужика на дереве аж дыхание в зобу спёрло. Сидит на суку, башкой вверх-вниз мотает. Да вдруг как загогочет сверху:
      — А и правда твоя, казак. Правду народ бает ; срамная это яблоня.
      — Да ты на верхний сук полезай, ; кряхтит на молодке казак. ; Ещё и не такое, брат, увидишь.
      Полез мужик по стволу выше, ступил на тонкий сук, а он возьми да и обломись. Повалился мужик с дерева ; да прямо на бабу с казаком.
      Только тут и догадался глупый богомол, что провёл его казак. Но пока мужик очухивался, из-под сучьев вылезал, обманщика уже и след простыл.
      Что делать дураку богомолу? Плюнул мужик на срамную яблоню, жену за косы оттаскал.
      Побранились немного ещё и дальше пошли ; ко святым местам, богу молиться.
+++++++++++++++++++++++++
.....
Старухина молитва. С казаком. Архангельск. Сказка
==========
      Одна старуха скупа была, казака своего плохо кормила.
      А у них в дому была икона большая, в пол стены и до верху самого. Старуха каждый день этой иконе молилась.
      А казак был парень молодой, он взял как-то, да и стал за эту икону. Старуха встала в утрях и молится:
      — Пресвятая ты Богородица, сохрани и помилуй.
      А парень говорит из-за иконы:
      — Не помилую, зачем худо казака кормишь.
      Старуха опять молится:
      — Очисти мою душу грешную.
      Казак снова говорит:
      — Очищу, очищу, и мужа очисти.
      — И зятя моего очисти. ; Старуха молится.
      — Успею, дак и того обчищу. ; Казак ей.
      Старуха ушла, казак старухины деньги, сколько было, обрал и у мужа обрал, а зять в другом доме был, к тому и не сходил.
      Старуха схватилась, а денег нет и думает:
      — Ах, это, верно, меня Господь очистил. Ему доброхоту занадобилось.
      А казака из пищи стала кормить после того случая хорошо, не подумала, что это казак-то был.
      Казак и хорошей пищи добился, и деньги взял.
+++++++++++++++++++++++++++++
.....
Султанская дочь. Легенда. Казаки. Сказка
==========
      При царице это было, Катерине.
      Объявил турецкий султан Махмет войну Катерине. Позвала она на помощь казачков.
      — Защитите, мол, землю русскую от бусурманской напасти.
      Дело привычное. Собрались казачки всем миром ; и млад, и стар и пошли на защиту разлюбезного отечества.
      И был среди них парень молодой по имени Родион. Необстрелянный ещё. Тока-тока из малолеток вышел.
      Да вот случилась с ним такая история.
      Хотелось парню себя показать, перед товарищами утверждение заиметь. Рвался казачок то в разведку, то провиант у неприятеля отбить, на худой конец, в дозоре постоять. Говорили ему станичники, вразумляли:
      — Погодь, парень. Форсу в тебе ещё много. Жизнь протянется, всего достанется.
      Держали Родьку в обозе. Вместе с казаками, что в возрасте были, с перестарками. Переживал Родька:
      — Никак его станичники за труса почитают.
      Не выдержал, ушёл, не спросясь, в тыл к противнику. Думает:
      — Вот возьму в плен султана турецкого иль, по крайности, его визиря. Простят тогда мой грех и награду дадут.
      Недалече ушёл Родька от наших позиций. Пикнуть не успел, как был схвачен янычарами. Доставили Родьку прямо во дворец к самому Махмет-султану. Под его грозные очи.
      — Эх, ; думает Родька, ; виноватый я кругом. Пропадать, так не спросту. Ну, погодьте, гололобые.
      Взял под козырек да как гаркнет:
      — Здорово, братцы!
      Смотрит на Родьку султан, удивляется. Казаки в плен не даются, а этот, почитай, что сам пришёл.
      — Зачем, ; спрашивает Махмет, ; к нам пожаловал?
      Родька сапожок вперёд выставил:
      — Эх, была ни была. ; Хотел, ; отвечает Родька, ; тебя в полон захватить и до наших довести.
      Говорит Родька, а у самого сердце, как заячий хвост колотится. Загоготали гололобые, и сам Махмет-султан заулыбался.
      Видно, понравился ему Родька, безрассудная головушка. Молод да горяч, вот таких бы молодцов ему поболе. Хлопнул султан в ладоши.
      Принесли яства диковинные, вина заморские.
      — Садись, ; говорит Махмет-султан, ; отведай с нами.
      — Это можно, ; отвечает Родька.
      И сел рядом с султаном. Стали они угощаться. Наелся Родька, пузо трещит. Говорит ему Махмет-султан:
      — Родивон, переходи ко мне служить, я тебе за это сто рублей положу.
      — Сто рублей ; деньги не малые, сто рублей сразу не наживёшь, ; отвечает Родька. ; Тока я не согласный свою отчизну продавать.
      И этот ответ пришёлся по душе Махмет-султану. Скоро за чайком да цигарочкой совсем сошлись.
      — Хочешь, ; говорит султан, ; дочь свою любимую, Айлюк, замуж за тебя отдам?
      Хлопнул в ладоши. Дочь в залу вошла. Ничего. Красовитая. Чернявая. Да уж дюже худа. Как взглянула на Родьку, так и глаз своих ни разу не отвела от него.
      А Родька чо? Родька ничо. Подбоченился. Знамо дело, приятно, когда на тебя девка глаза таращит.
      — Ну, что, Родивон, ; спрашивает султан, ; оболваним это дело?
      — У меня, ; говорит казак, ; в станице девка на примете имеется, так что не обессудь.
      Заплакала султанова дочь, из залы выбежала. Нахмурился султан и говорит:
      — Коли дело наше с тобой расходится, посиди малость в тигулевке, поостынь.
      Посадили Родьку в тигулевку. Сидит он, томится. Вдруг кто-то через окошко ему бумажку кинул. Развернул Родька бумажку, а это письмо. От самой дочки султановой.
      Пишет ему Айлюк:
      — Так, мол, и так, полюбила я тебя до беспамятства. Тока о тебе и думаю, ночи не сплю. Если люба я тебе, ответь, а если нет, то не тревожься и меня не май.
      Посидел Родька, подумал. Что делать? Надо из положения выходить. И решил казак покривить душой. Нашёл уголёк и нацарапал ответ.
      — Если, де, люб я тебе, помоги мне утечь отседа. Подадимся в наши края. Там нам самое место. Будешь мне женой, а я тебе мужем. А в сердце ты моё запала ещё с первого взору.
      Только казак ответ писать закончил. Видит через решётку рука просовывается. Сунул Родька своё послание в ладонь. И вздохнул с облегчением. Сердцем повеселел. Вот она, надёжа, заблестела вечерней звездой.
      Через сколько времени получает Родька записку. Жди, мол, в полночь. Измаялся Родька, места себе не находит. Дождался наконец полночи. Замок щёлкнул, дверь открылася.
      Вбежала Айлюк в тигулевку. К Родьке припала. Радуется. Плачет. А Родька её торопит. Время, де, не терпит. Вышли они из тигулевки. Стража спит вповалку. Вскочили они на горячих коней. И в бега вдарились.
      Всю ночь скакали. Звёзды поблекли. Остановила дочь султана своего коня.
      — Послушай, ; говорит, ; нет ли за нами погони.
      Слез Родька с коня, ухом припал к земле. Топот лошадиный слышит. Гудит земля.
      — Идёт, ; говорит, ; за нами погоня. Вот-вот близёхонько будет.
      Вытащила Айлюк гребень и бросила назад через левое плечо. И вырос лес сзади них. Деревья вековые стволами друг о дружку трутся. Поскрипывают. Ни пройти, ни проехать.
      Чудеса чудесные. Повеселел Родька. Улыбается ему судьба, до дому ведёт. Вскочил на коня. И поехали они дальше.
      Время уже к полдню клонится. Пали у них кони. Пошли они пешки. Видит Родька, никак впереди наш стан. Казачки в круг расположились. Дело какое-то обсуждают. Обрадовался Родька.
      Оглянулся, сердце замерло. Погоня совсем близёхонько. Бросил Родька дочку султанову и к своим побёг.
      — Братцы, ; кричит, ; братцы! Помогите!
      Да где там! Не слышны казачкам крики Родьки, Подоспела погоня. Схватили Родьку, связали и бросили поперёк седла, как мешок.
      Вот она, беда. Вот оно, горе-горькое. Казнят теперь Родьку, лишат его молодой жизни. Плачет Родька, слезами умывается. О себе горюет.
      Предстал Родька опять перед султановыми очами. Глядь, вводят Айлюк. Говорит султан:
      — Казачка не трожьте. Не его вина, что в бега вдарился. А вот дочь моя виноватая.
      Бровью повёл. Сорвал палач одежды с Айлюк. И стал её тело белое истязать, кнутом бить, огнём жечь. Отвернулся казак. Не в силах смотреть.
      — Смотри, казачок, смотри. Впредь неповадно будет бегать ; говорит Махмет.
      Султанская дочь ни звука не проронила, ни охов, ни вздохов от неё не слышали. Впала в беспамятство. Утащил её палач.
      А Родьку в тигулевку увели. Сидит Родька в тигулевке, совесть его мучает. Душа томится, нехорошо получилося. Бросил султанскую дочь на растерзание. На произвол судьбы.
      Много времени прошло. Пришла к Родьке записка от султанской дочки, мол, де, жди полночи. Обрадовался Родька, знать, простила. В полночь дверь открылася.
      Айлюк на пороге. Кинулся Родька к ней, прощения просит. Султанская дочь к нему ластится, об том, мол, и думать позабыла.
      Вышли они из тигулевки. Вскочили на коней ; и в путь. Утро наступило. Говорит султанская дочь:
      — Припади к земле, нет ли погони.
      Слез Родька, припал к земле. Дрожит земля-матушка. Птицы кричат. Звери рычат. Вытащила Айлюк платок и бросила через левое плечо. Разлилось позади озеро. Волны огромные по нему ходят, о берег бьют, не подступишься.
      Ударили Родька да султанская дочь в шенкеля. И поскакали дальше. Запалили коней. Бросили, бегом побежали. Вот и стан казачий. Видно, как люди около костров гурбятся, обед себе, видно, варят.
      Обрадовался Родька. Хоть на этот раз уйдёт. Оглянулся, батюшки мои! А погоня совсем рядом.
      Забыл Родька обо всем на свете. Одна мысль ; до своих добежать. Бросил султанскую дочь. И к своим.
      — Братцы! ; Кричит. ; Братцы! Выручайте!
      Да где там! Не слышны казачкам родькины призывы. Схватили Родьку, связали и обратно к султану доставили. И опять та ж картина повторилась. Истязали Айлюк до умопомрачения.
      Крепился казак, однако ж, изнылась его душа.
      — Не надумал ещё, казак, во услужение ко мне иттить? ; Спрашивает султан.
      — Нет, не бывать тому, ; отвечает казак.
      — Ну, что ж, ; говорит Махмет, ; пришло время твою жизнь забрать.
      Посадили Родьку в тигулевку. Не находит себе места он, султанская дочь из головы не идёт. В кратких снах является, как бы совесть его. Тянет к нему руки, плачет.
      Вдруг в полночь дверь отворяется. Айлюк его к себе манит. Встал казак, понурясь, вышел из тигулевки. Спит стража. И конь стоит. Говорит ему султанская дочь. А лицо строгое, неулыбчивое.
      — Вот тебе, казак, конь, возвертайся к своим один.
      — Нет, ; отвечает Родька, ; без тебя не могу. Не будет мне дороги без тебя в этой жизни. Если можешь, прости и поедем вместе.
      Смотрит на Родьку султанская дочь. То укоризна в глазах, то любовь. Эх, что тут думать! Вскочил Родька на коня. Подхватил султанскую дочь. И айда ; к своим. Припала к нему Айлюк.
      Доверие заимела.
      — Хорошо мне, ; говорит. ; Никогда так в жизни не было.
      — Погодь, ; отвечает Родька, ; вот к своим доберёмся. То ли ещё будет.
      Далече отъехали. Пал их конь. Пошли они пешки. За руки взявшись. Чу, погоня опять.
      — Сделай что-нибудь, ; просит Родька. ; Сотвори преграду какую-нибудь.
      — Не могу, ; отвечает Айлюк. ; Нет боле у меня ничего такого, чтоб чудо сотворить.
      Видит Родька, никак стан казачий. Схватил Айлюк на руки и к своим побег.
      — Братцы! Братцы! ; Кричит.
      Услышали его казачки. Мигом на коней вскочили. Вот оно, избавление. Обернулся Родька ; и погоня, вот она, рядом. Впереди султан на белом коне.
      Увидели турки, что казаки на выручку поспешают, наставили на беглецов ружья.
      Загородил собой Родька Айлюк. Стоит на земле твёрдо. Любовь ему уверенность придаёт.
      Дали залп турки со всех ружей. Только неведома сила пули от Родьки отвела. Кому эта сила неведома, а кому ведома.
      Сотворилось чудо ; на Родьке ни единой царапины. Обрадовался Родька, за себя гордый. Что сумел себя превозмочь. Тепло на душе, хорошо. Любовь таматко купается, плещётся.
      Обнял казак султанскую дочь, поцеловал. А тут казаки-станичники подоспели. С возвращением Родьку поздравляют, с молодой женой. Шутки шутят.
      Да не обидно Родьке, радостно.
+++++++++++++++++++++++++++
.....
Ты Росея, ты Росея….
============
Ты Росея, ты Росея,
Ты Россейская земля!
Про тибе, наша Росея,
Далеко слава прашла:
Про Платова казака,
Росейскава воина.

Вот как Платов ат казак,
Он во Франции гулял,
Со французом воевал,
Француз ево не узнал.

Сам к парату подъизжал,
Ко паратному крыльцу,
Ен биз спросу, биз докладу
Сам к палатушке пошёл,
Черный кивер скидавал,
Француз ево не узнал.

За купчика пачитал,
За белыя руки брал,
За дубовый стол сажал,
Рюмку водки наливал,
На подноси подавал.

Выпил рюмку наш казак,
В разговор он с ним вхадил,
Таковы слова гаварил:
– Я в Москве сколько бывал,
Всех судей ваших знавал,
Одново только не знал
Я Платова казака,
Росейскова воина.

Я бы сколько казны дал,
Кто бы мне яво казал!

Говорил ему Платов казак:
– Вам нашто казны терять –
Еве так можно узнать.
Посмотритя тка на мине:
Точно таков, Платов я!
Эполеты с золотом,
Чёрный кивер са пером,
Перчатачки с серебром!
============
Якушкин. Эпическое.
++++++++++++
………….
Царевич Димитрий и Борис Годунов. Московские, казацкие, Петровские. Авенариус. Былина
==========

Что не вихрь крутит по долинушке,
Не седой ковыль к земле клонится
То орёл летит по поднебесью;

Зорко смотрит он на Москву-реку,
На палатушки белокаменны,
На сады её на зелёные,
На златой дворец стольна города.

Не люта земля воздывалася
Воздывался собака булатный нож;
Упал ни на воду, ни на землю,
Упал царевичу на белу грудь,
Тому ли царевичу Димитрию:

Убили же царевича Димитрия,
Убили его на Углище,
На Углище на игрище!

Уж как в том дворце чёрной ноченькой
Коршун свил гнездо с коршунятами,
Что и коршун тот Годунов Борис;

Убивши царевича, сам на царство сел,
Царит же, злодей, ровно семь годов.

Что не вихрь крутит по долинушке,
Не седой ковыль к земле клонится
То идет ли Божий гнев за святую Русь:

И погиб коршун на гнезде своём,
Его пух прошел по поднебесью,
Проточилась кровь по Москве-реке.
+++++++++++++++++++
.....
Царевна змея. Ехал казак путём-дорогою и заехал в дремучий лес. Сказка
==========
     Ехал казак путём-дорогою и заехал в дремучий лес.
     А в том лесу на прогалинке стоит стог сена. Остановился казак отдохнуть там немножко, лёг около стога и закурил трубку, курил, курил и не видал, как заронил искру в сено.
     Сел казак на коня и тронулся в путь, не успел и десяти шагов сделать, как вспыхнуло пламя и весь лес осветило.
     Оглянулся казак, смотрит – стог сена горит, а в огне стоит красная девица и говорит громким голосом:
     — Казак, добрый человек! Избавь меня от смерти.
     Говорит казак:
     — Как же тебя избавить? Кругом пламя, нет к тебе подступу.
     Просит его девица:
     — А ты сунь в огонь свою пику, я по ней выберусь.
     Казак сунул пику в огонь, а сам от великого жару назад отвернулся. Тотчас красная девица оборотилась змеёю, влезла на пику, скользнула казаку на шею, обвилась вокруг шеи три раза и взяла свой хвост в зубы.
     Казак испугался, не придумает, что ему делать и как ему быть. Провещала змея человеческим голосом:
     — Не бойся, добрый молодец! Носи меня на шее семь лет да разыскивай оловянное царство, а приедешь в то царство, так останься и проживи там ещё семь лет безвыходно. Сослужишь эту службу, счастлив будешь!
     Куда теперь от неё денешься-то. Поехал казак разыскивать оловянное царство. Много ушло времени, много воды утекло, на исходе седьмого года добрался до крутой горы, на той горе стоит оловянный замок, кругом замка высокая белокаменная стена.
     Поскакал казак на гору, перед ним стена раздвинулась, и въехал он на широкий двор. В ту ж минуту сорвалась с его шеи змея, ударилась о сырую землю, обернулась душой-девицей и с глаз пропала – словно её не было.
     Казак поставил своего доброго коня на конюшню, вошёл во дворец и стал осматривать комнаты.
     Всюду зеркала, серебро да бархат, а нигде не видать ни одной души человеческой.
     — Эх, ; думает казак, ; куда я заехал? Кто меня кормить и поить будет? Видно, придётся помирать голодною смертью!
     Только подумал, глядь – перед ним стол накрыт, на столе и пить и есть – всего вдоволь, он закусил и выпил, и вздумал пойти на коня посмотреть.
     Приходит в конюшню – конь стоит в стойле да овёс ест.
     Думает казак:
     — Ну, это дело хорошее: – можно, значит, без нужды прожить.
     Долго-долго оставался казак в оловянном замке, и взяла его скука смертная: шутка ли – завсегда один-одинёшенек! Не с кем и словечка перекинуть.
     Вздумалось ему ехать на вольный свет, только куда ни бросится – везде стены высокие, нет ни входу, ни выходу.
     За досаду то ему показалося, схватил добрый молодец палку, вошёл во дворец и давай зеркала и стекла бить, бархат рвать, стулья ломать, серебро швырять, приговаривает:
     — Авось-де хозяин выйдет да на волю выпустит!
     Нет, никто не является. Лёг казак спать. На другой день проснулся, погулял-походил и вздумал закусить, туда-сюда смотрит – нет ему ничего!
     — Эх, ; думает казак, ; сама себя раба бьёт, коль нечисто жнёт! Вот набедокурил вчера, а теперь голодай!
     Только покаялся, как сейчас и еда и питье – все готово! Прошло дня три, проснулся казак поутру, глянул в окно – у крыльца стоит его добрый конь осёдланный.
     Что бы такое значило? Умылся, оделся, взял свою длинную пику и вышел на широкий двор.
     Вдруг откуда ни взялась – явилась красная девица:
     — Здравствуй, добрый молодец! Семь лет окончилось – избавил ты меня от конечной погибели. Знай же: – я королевская дочь. Унёс меня Кощей Бессмертный от отца, от матери, хотел взять за себя взамуж, да я над ним насмеялася, вот он озлобился и оборотил меня лютой змеёю. Спасибо тебе за долгую службу! Теперь поедем к моему отцу, станет он награждать тебя золотой казной и камнями самоцветными, ты только ничего не бери, а проси себе бочонок, что в подвале стоит.
     Спрашивает казак:
     — А что за корысть в нём?
     Отвечает девица:
     — Покатишь бочонок в праву сторону, дак тотчас дворец явится, покатишь в левую, дак дворец этот пропадёт.
     — Хорошо, поехали. ; Сказал казак.
     Сел он на коня, посадил с собой и прекрасную королевну, высокие стены сами перед ними пораздвинулись, и поехали они в путь-дорогу.
     Долго ли, коротко ли ехали они, а приезжает казак с королевной к королю.
     Король увидал свою дочь, возрадовался, начал благодарствовать и даёт казаку полны мешки золота и жемчугу. Говорит добрый молодец:
     — Не надо мне ни злата, ни жемчугу, дай мне на память тот бочоночек, что в подвале стоит.
     — Многого хочешь, брат! Ну, да делать нечего: – дочь мне всего дороже! За неё и бочонка не жаль. Бери.
     Казак взял королевский подарок и отправился по белу свету странствовать. Ехал, ехал, попадается ему навстречу древний старичок. Просит старик:
     — Накорми меня, добрый молодец!
     Казак соскочил с лошади, отвязал бочонок, покатил его вправо – в ту ж минуту чудный дворец явился.
     Взошли они оба в расписные палаты и сели за накрытый стол.
     — Эй, слуги мои верные! ; Закричал казак. ; Накормите-напоите моего гостя.
     Не успел вымолвить – несут слуги целого быка и три котла пива. Начал старик есть да похваливать, съел целого быка, выпил три котла пива, крякнул и говорит:
     — Маловато, да делать нечего! Спасибо за хлеб и за соль, казак.
     Вышли они из дворца, казак покатил свой бочонок в левую сторону – и дворца как не бывало.
     — Давай поменяемся, ; говорит старик казаку, ; я тебе меч отдам, а ты мне бочонок.
     Усмехается казак:
     — А что толку в мече твоём?
     — Да ведь этот меч-саморуб, только стоит махнуть – хоть какая будь сила несметная, всю побьёт! Вон видишь – лес растёт, хочешь, пробу сделаю?
     Тут старик вынул свой меч, махнул им и говорит:
     — Ступай, меч-саморуб, поруби дремучий лес!
     Меч полетел и ну деревья рубить да в сажени класть, порубил и назад к хозяину воротился.
     Казак не стал долго раздумывать, отдал старику бочонок, а себе взял меч-саморуб, сел на коня и вздумал к королю вернуться. Приехал и смотрит, что под стольный город того короля подошёл сильный неприятель, казак увидал рать-силу несметную, махнул на неё мечом:
     — Меч-саморуб! Сослужи-ка службу, поруби войско вражее.
     Полетели головы. И часу не прошло, как вражьей силы не стало.
     Король выехал казаку навстречу, обнял его, поцеловал и тут же решил выдать за него замуж прекрасную королевну.
     Свадьба была богатая.
,-,-,-,-,-,-,-,-,-
     Мы там с женой были, всё видели, всё слышали, только нас там никто не видел и не слышал. Вот теперь и думаем, были мы там, едали ли мы там ества, да и где мы есть сейчас.
++++++++++++++++++++++++
Чекмень и пешня. Воронеж. Сказка
==========
     У царя, время пришло, родился наследник Иван-царевич. И в этот же раз кобыла родила жеребёнка.
     Возрастали они вместе. Стал в учение ходить Иван-царевич. Мать его вскорости померла. И взял отец мачеху с пасынком.
     Новая мать вот уж как невзлюбила Ивана царевича.
     Приходит Иван-царевич из учения на конюшню к жеребёнку. Жеребёнок говорит:
     — Несчастный ты, Иван-царевич. Мачеха-то хочет тебя сгубить. Она сегодня даст тебе пару булочек. Ты их не ешь, а брось собакам.
     Так и сделал Иван-царевич, а собаки подохли.
     Наутро он встаёт и идёт в учение. Приходит из учения, идёт к жеребёнку. Жеребёнок и говорит ему:
     — Подлянка твоя мачеха! Хочет тебя сгубить. Пошлёт тебя в баню, даст две рубашки, так ты эти рубашки не надевай, а брось их в печку.
     Так и сделал Иван-царевич. Рассердилась мачеха и пошла к попу узнать, кто влияет на Ивана-царевича.
     Поп раскинул свою библию и говорит:
     — Жеребёнок постарше нас с тобою будет. Всё знает. Надо изжить жеребёнка. Когда приедет муж, предложи зарезать его и вынуть желчь, чтобы смазать, тебя. А тебе, царица, нужно притвориться больной.
     Приходит на третий день Иван-царевич из учения, идёт на конюшню, жеребёнок ему и говорит:
     — Подлянка твоя мать! На тебе не покаталась, значит, на мне хочет подыграть. В завтрашний день приедет отец. Мачеха твоя притворится больной и предложит зарезать меня, но ты проси у отца, чтобы он разрешил проехать от ворот до ворот.
     На второй день выпросил Иван-царевич у отца разрешение. Вывели жеребёнка, держат его двенадцать конюхов. Сел Иван-царевич на коня, а он как дёрнет все поводья и поднялся выше небес. Полетал там и опустился прямо в тридевятое царство. Встаёт Иван-царевич с жеребёнка, а жеребёнок ему и говорит:
     — Иван-царевич, иди к царю и нанимайся в садовники. Вечером сходи в лавку и чекмень в сто сажон купи, только без отреза. Кинешь мне чекмень на спину навыворот и застегни на животе. Потом этим чекменём накрой ночью царский сад. Сад разом и увянет. Да ещё возьми в лавке пешню. Пешню эту просунешь мне в уши. Станет она силы немереной. После на все вопросы о себе отвечай не знаю.
     Всё сделал Иван-царевич. Ночью чекменём этим Иван весь сад привёл в полное расстройство, завяли все деревья в нём и цветы. Утром на все вопросы отвечал царю одним словом:
     — Не знаю.
     На следующую ночь жеребёнок привёз живительной воды. Иван-царевич побрызгал корни деревьев, деревья распрямили свои листочки и стали ещё краше. И опять на все вопросы отвечал Иван-царевич одним словом:
     — Не знаю.
     Так его царь и назвал Незнайко.
     У царя было три дочери, и самая меньшая как-то видела, как Незнайко уморил сад, а потом его оживил, подумала, что садовник-то у них необычный, захотела с ним познакомиться. Спустилась в сад и встретилась с Незнайкою. Всё спрашивала его, он говорил на всё – не знаю. Но по глазам видела, что он всё знает. Влюбилась она него и каждый день ходила в сад и задавала вопросы.
     В это время появился в тридевятом царстве змей девятиголовый. И потребовал он, чтобы отправил царь ему на съедение старшую дочь, не то затопчет и запалит всё его царство. Запечалился царь, не было у него богатырей, чтобы биться с этим змеем, но делать нечего. Собрал дочку в последнюю дорожку и проводил её с хохлом- кучером.
     Жеребёнок велел Ивану-царевичу сесть на него, взять с собой пешню и скакать к реке. Прискакал Иван-царевич. А царевна его не узнает, удивляется, зачем он пришёл на верную погибель. Тут заколебалась речка и показался змей трёхглавый.
     Схватил Иван-царевич пешню и отрубил змею три головы. Змей зашипел и пал в глубину реки. Потом Иван царевне говорит:
     — Езжай спокойно домой.
     Приехал за ней кучер-хохол, удивился, что царевна осталась жива, а когда узнал, что спас её Незнайка, то потребовал, чтобы она сказала, что это он, хохол спас царевну. Согласилася царевна, но Иван потребовал отрезать у кучера-хохла два пальца. После чего Иван быстро вернулся с свой сад, его никто и не видел.
     Через несколько дней снова вылез змей из реки и требует среднюю царскую дочь к себе на съедение. Снова царь не нашёл богатыря на бой со Змеем. Повёз её теперь кучер-цыган.
     Прискакал жеребёнок с Иваном-царевичем. Пешнёй отрубил Иван змею ещё три головы. Змей кинулся в реку и тем спасся от пешни Ивана.
     Приехал за ней кучер-цыган, удивился, что царевна осталась жива, а когда узнал, что спас её Незнайка, то потребовал, чтобы она сказала, что это он, хохол спас царевну. Согласилася царевна, но Иван потребовал вырезать у него со спины ремень. После чего Иван быстро вернулся с свой сад, его никто и не видел.
     Наконец, приходит очередь младшей дочери к змею ехать. Пошла младшая царевна к Ивану-царевичу в сад, попрощалась с ним и поехала одна на пожирание.
     Приехал туда и Иван-царевич на своём жеребёнке. Долго он бился со змеем. Змей стал Ивана одолевать и загнал царевича по горло в воду. Тогда прискакал жеребёнок и вдвоём они убили змея.
     В этот раз царевна подарила своему спасителю своё именное колечко.
     Приехал за ней кучер-казак, удивился, что царевна осталась жива, а когда узнал, что спас её Незнайка, то потребовал, чтобы она сказала, что это он, казак спас царевну. Но не согласилася царевна, хотя казак грозился ей отрубить голову своей шашкой. Но тут появился Иван и казак стал просить прощения.
     Потом вернулись все домой и разошлись по своим местам.
     Вот решил царь-батюшка отдать замуж двух своих дочерей своих за спасителей. Когда стали играть свадьбы, то начали цыган и хохол смеяться над Иваном-царевичем за его вечное не знаю.
     Не выдержал Иван-царевич и показал отцу-царю два пальца и ремень. А царь не выдержал обмана и велел казнить и зятьёв, и старших дочерей. Казака казнить не стал, отослал его на границу царства, сторожить его от турков.
     А Иван-царевич рассказал про своё происхождение, женился на младшей царевне и стал править страной.
+++++++++++++++++++++++++++
.....
Чудесное исцеление
Из проекта "Города призраки Руси, России, СССР"
=========================
     Некая купеческая жена Скобельцина, жившая в Благовещенске, тяжело страдавшая от неизвестной болезни, видела сон, в котором ей явился один из казаков с Иргень озера, воин, назвавшийся Василием, и велел выздороветь, выпив озёрной воды.
     Поутру купчиха побежала, не смотря на свою недужность, к священнику, чтобы узнать, как же ей выпить той воды. Тот посоветовал бедной женщине поискать у себя в хате кувшин, который вчера был пустой, а сегодня наполнился. Но сначала указал ей отслужить панихиду по этому Василию из сна, что без мзды Божественной не получается.
     Купчиха, освободив свою колиту от денежной тяготы, налегке вернулась домой и увидела на лавке кувшин, который там с вечера не стоял.
     Испив из него, она впала в обморок, но, будучи приведенная в чувство, оказалась настолько здоровой, что немедля отправилась в паломничество на Иргень озеро, где тоже отслужила панихиду по мученику воину Василию, в советовчестве с местным благобородым священником.
     По совершении всех этих деяний купчиха через положенное время разрешилась двойней.
     С тех пор на Иргень озеро зачастили сновидицы, застрявшие в своём девичестве, либо немогшие давно уже произвести на свет божий никаких чад для восполнения наследников.
+++++++++++++++++++++++
.....
Шут. В одной деревне жил шут. Какой-то поп вздумал ехать к нему. Сказка
==========
     В одной деревне жил шут.
     Вот какой-то поп вздумал ехать к нему, скучно стало попу. Говорит он попадье:
     — Ехать хочу к шуту, не сшутит ли какую шутку!
     Собрался и поехал. А в то время шут по двору похаживает, за хозяйством присматривает. Поп приезжает, здоровкается:
     — Бог в помощь, шут!
     — Добро пожаловать, батюшка! Куда тебя бог понёс?
     — К тебе, свет, не сшутишь ли шутку мне?
     Отвечает ему шут:
     — Изволь, батюшка, только шутку-то я оставил у семи шутов, дак снаряди потеплей, да дай лошади съездить за нею.
     Поп дал ему лошадь, тулуп и шапку. Шут сел и поехал. Поп остался ждать, что будет. Приехал шут тем временем к попадье и говорит:
     — Матушка! Поп купил триста пудов рыбы, меня вот послал на своей лошади к тебе за деньгами, триста рублей просит.
     Попадья тотчас отсчитала ему триста рублей, шут взял и поехал назад. Приезжает шут домой, тулуп и шапку положил в сани, лошадь в ограду пустил, а сам спрятался.
     Поп пождал-пождал, не мог дождаться, собрался и воротился к попадье. Она спрашивает:
     — А где рыба-то?
     — Какая рыба? ; Удивляется поп.
     — Как какая! ; Говорит попадья. ; Шут приезжал за деньгами, сказывал, будто ты заторговал триста пудов рыбы, я ему триста рублей дала.
     Тут вот и узнал поп, каковую шутку сыграл над ним шут!
     На другой день собрался, и опять к шуту. Шут знал, что поп приедет, переоделся женщиной, взял прясницу и сел под окошко, сидит да прядёт.
     Вдруг поп объявляется:
     — Бог в помочь!
     — Добро жаловать, батюшка!
     — Дома ли шут-то? ; Не признал, видать, шута в прядильнице.
     — Нету, батюшка его дома-то!
     — Где же он?
     Отвечает прядильница:
     — Да ведь он, батюшка, с тобой вчерась пошутил, да после того и дома не бывал.
     Ругается тут поп:
     — Экой плут! Видно, назавтрее придётся приезжать.
     На третий день приехал, шута всё нет дома. Поп и думает:
     — Чего же я езжу без дела? Эта девка, знать, сестра его, увезу её домой, пусть зарабливает мои деньги, что отшутил у меня.
     Спрашивает её:
     — Ты кто же? Как шуту доводишься?
     Шут и говорит:
     — Дак сестра я буду ему.
     Говорит поп:
     — Шут у меня триста рублей денег взял, так ступай-ка, голубушка, зарабливай их.
     — Дак что! ; Отвечает шут. ; Ехать, дак ехать, лучше, что сидеть!
     Собралась и поехала с попом. Живёт у него уж и долго. А у попа были дочери, уже невесты.
     И вот как раз по тую пору к попу сватовщики нагрянули, какой-то богатый купец начал сватать дочь за сына за своего.
     Поповские дочери что-то купцу не понравились, не поглянулись. А вот его стряпка пригляделась купцу, он и высватал стряпку, шутову сестру.
     Весёлым пирком, да и за свадебку. Справили всё как следует.
     Ночью молодая говорит мужу, купцову сыну:
     — Высади меня в окошко по холсту поветриться, а как тряхну холстом, назад тяни.
     Муж спустил её в сад, жёнушка привязала вместо себя козлуху, тряхнула – молодой потащил. Притащил в горницу, смотрит – козлуха.
     — Ох, злые люди испортили у меня жену-то! ; Закричал молодой купчишка. Все сбежались, начали возиться с козлухой, дружки взялись наговаривать, чтобы обратить её в женщину, и совсем её бедную доконали, замучили. Пала козлуха, копытами сдрыгала!
     Шут же между тем временем пришёл домой, переоделся и поехал к попу. Тот его встречает:
     — Милости просим, милости просим! ; Угощает поп, улещает.
     Шут сидит, ест да пьёт, те-други всякие такие разговоры говорит. А потом и спрашивает:
     — Батюшка, где же моя сестра? Ты ж её увозил к себе?
     — Увёз, ; говорит поп, ; да и отдал взамуж за богатого купца.
     — А как же, батюшка, без моего спросу отдали её взамуж? Разе есть такие законы? Ведь я просить пойду в суд. А то к архиерею!
     Поп биться-биться с ним, чтобы не ходил в просьбу. Шут тем манером выпросил с него триста рублей, поп отдал. Шут взял и говорит опять:
     — Ладно, батюшка, теперь своди-ка меня к сватушку-то, покажи, каково они живут.
     Поп не захотел спорить, собрались и поехали. Приезжают к купцу, тут их встретили, начали потчевать. Шут сидит, уж давно времени прошло, а сестры не видать. Он и говорит:
     — Сватушка, где же моя-то сестра? Я давно с ней не видался.
     Те сидят посёмывают, переминаются, пережидают. Он опять спрашивает, они и сказали ему, что злые люди похимостили, испортили её, в козлуху превратили, она и пала.
     — Покажите козлуху! ; Просит шут.
     Они говорят:
     — Козлуха тоже пропала.
     — Нет, не козлуха пропала, ; кричит уже шут, ; а это вы мою сестру убили, а наговорили, что сделалась она козлухой! Пойду просить на вас к гумернатору.
     Те давай просить его:
     — Не ходи, пожалуйста не ходи просить: чего хочешь бери!
     — Отдайте триста рублей, не пойду! ; Соглашается шут.
     Деньги отсчитали, шут взял и ушёл, сделал где-то гроб, склал в него деньги и поехал.
     Вот едет шут, а навстречу ему семь шутов. Они его и спрашивают:
     — Чего, шут, везёшь?
     — Деньги. ; Отвечает шут.
     — А где взял? ; Спрашивают семь шутов.
     — Где взял! Вишь, покойника продал в городе. Они подорогу нынче, вот и везу теперь полон гроб денег.
     — А ну покаж. ; Шуты просят.
     Шут открыл гроб. Те смотрят, дивятся. Ничего не говоря, приехали домой, перебили всех своих жён, поделали гроба, склали на телеги и везут в город, везут и кричат:
     — Покойников, покойников! Кому надо покойников?
     Услыхали это казаки, живо подскакали и давай их понужать плетями, драли-драли, ещё с приговорами:
     — Вот вам покойники! Вот вам покойники! ; И проводили вон из города.
     Еле-еле убрались шуты, покойниц схоронили своих, сами и давай к шуту отметить за насмешку. Только наш-то шут уж знал, да наперёд изготовился.
     Вот они приехали, семь шутов этих, вошли в избу, поздоровались, сели на лавку. А у шута в избе была козлуха: она бегала-бегала, вдруг и выронила семигривенник.
     Шуты увидели это, спрашивают:
     — Как это козлуха-то семигривенник выронила?
     Шут отвечает позёвывая:
     — Она у меня завсегда к утру серебро приносит во рту! А сегодня что-то ввечеру. Видно гостям рада стала.
     Те и приступили к шуту:
     — Продай да продай!
     Шут упрямится, не продаёт:
     — Самому-де надо.
     Нет, шуты безотступно торгуют. Он запросил с них триста рублей. Шуты дали и увели козлуху, дома-то поставили её в горнице, на пол ковров настлали, дожидаются утра, думают:
     — Вот когда денег-то наносит! ; Думают они, ага. Не знали, с кем связались.
     А вместо того она только ковры изгадила. Шуты опять поехали мстить тому шуту. Тот уже знал, что они будут. Вот он и говорит своей жене:
     — Хозяйка, смотри, я тебе привяжу под пазуху пузырь с кровью, как придут шуты бить меня, я в те поры стану просить у тебя обедать, раз скажу – ты не слушай, другой скажу – не слушай, и в третий – тоже не слушай.
     Я ухвачу нож и ткну в пузырь, кровь побежит – ты и пади, будто умерла.
     Тут я возьму плётку, стегну тебя раз – ты пошевелись, в другой – ты поворотись, а в третий – скочи, да на стол собирай.
     Вот приехали шуты:
     — Ну, брат, ты нас давно обманываешь, теперича мы тебя убьём.
     — Дак что! Убьёте, так убьёте, дайте хоть в последний раз пообедать. Эй, хозяйка! Давай обедать.
     Та ни с места, он вдругорядь приказывает, она снова ни с места, в третий раз говорит, а всё то же самое. Шут схватил ножик, хлоп её в бок. Тут и кровь полилась ручьями, баба пала, шуты испугались:
     — Что ты наделал, собака? И нас упекёшь тут же!
     — Молчите, ребята! ; Шут говорит. ; У меня есть плётка, я её вылечу.
     Сбегал за плёткой, стегнул раз, вот хозяйка пошевелилась, в другой, вот она поворотилась, в третий стеганул, вот она скочила и давай на стол собирать.
     Шуты говорят:
     — Продай плётку нам-от!
     Говорит шут:
     — Купите, чего не продать-то.
     Торгуют семь шутов:
     — Много ли возьмёшь?
     Просит шут:
     — Триста рублей давайте и сговоримся.
     Шуты отсчитали деньги, взяли плётку, ступай с ней в город, видят, а там везут богатого покойника, они кричат:
     — Стой!
     Остановились похоронщики.
     Говорят семь шутов:
     — Мы оживим покойника вам!
     Раз стегнули плёткой, а покойник не шевелится, в другой раз стегнули, тоже не шевелится, в третий, четвёртый, пятый стегают, а покойник всё никак не шевелится.
     Тут их, сердешных-то, казаки и забрали, давай самих драть, плетьми стегают да приговаривают:
     — Вот вам, лекаря! Вот вам, лекаря!
     До полусмерти исстегали, отпустили. Семь шутов эти кое-как доплелись до двора, поправились и говорят сами с собой:
     — Ну, ребята, не докуль шуту над нами смеяться, пойдёмте убьём его! Чего на него смотреть-то?
     Тотчас собрались и поехали, застали шута дома, схватили и потащили на реку топить. А он просится:
     — Дайте хоть с женой, да с родней проститься, приведите их сюда!
     Те согласились, пошли все за родней, а шута завязали в куль и оставили у проруби.
     Только шуты ушли, вдруг едет солдат на паре каурых, а шут что-то и скашлял. Солдат остановился, соскочил с саней, развязал куль и спрашивает:
     — А, шут! Пошто залез тут?
     Говорит шут солдату:
     — Да вот высватали за меня убегом таку-то девицу, сегодня и украли, А отец и хватился, давай искать. Нам теперь некуда деваться, вот мы спрятались в кули, нас с невестой завязали, да и растащили по разным местам, чтоб не узнали.
     Солдат был вдовый, тоже искал себе невесту, а тут такой случай подвернулся. Он и говорит:
     — Пусти, брат, меня в куль-от.
     Шут упрямится, не пускает. Солдат уговаривать, и уговорил его. Шут наконец вышел, завязал солдата в куль, сел на лошадей и уехал.
     Солдат сидел-сидел в кулю и уснул. Семь шутов воротились одни, без родни, схватили куль и бросили в воду, пошёл куль ко дну, тут и буры да кауры! Сами побежали домой, только прибежали, расселись по местам, а шут и катит мимо окон на паре лошадей, ух как катит, только пыль столбом!
     — Стой! ; Закричали семеро шутов.
     Шут остановился. Спрашивают семь шутов:
     — Как ты из воды выбился, шут?
     Говорит им шут:
     — Эх вы, дураки! Разве не слышали: – как пошёл я ко дну, то сказывал: – буры да кауры? Это я коней имал. Там их много, да какие славные! Это что ещё! Я дрянь взял, что спереди были, а там дальше вороные, вот те лошади, так лошади!
     Шуты поверили и говорят:
     — Спускай, брат шут и нас в воду, пойдём и мы коней выбирать.
     — Извольте! ; Говорит шут и засучивает рукава.
     Всех извязал в кули и давай спускать по одному, испускал всех в воду, махнул рукой и сказал:
     — Ну, выезжайте же теперь на вороных!
,-,-,-,-,-,-,-
     И так остался на всю губернию один единственный шут.
+++++++++++++++++++++
.....
Шут. Жил-был поп с попадьей. Сказка
==========
     Жил-был поп с попадьёй.
     Вот он как-то, вишь ты, поехал нанимать казака себе на работу, только что едет поп по деревне, тут и попадается ему мужик.
     — Здорово, батюшка! ; Говорит мужик.
     — Здравствуй, братеник!
     Спрашивает мужик:
     — Куда ты, батя, едешь?
     — Да вот ведь, вишь, работа поспела, так надобно нанять казака на летину.
     — А что батюшка, ; говорит мужик, ; найми меня.
     — Ладно, ; говорит поп, ; ступай к попадье, скажи, что тебя, мол, нанял поп. А я покамест съезжу в деревню, окрещу ребёнка: Вишь ты, Пафнутьевна родила.
     — Ступай, батюшка, ступай! ; Говорит казак, а сам пошёл на погост.
     Пришёл к попадье и говорит:
     — Здорово, матушка! Поп-то наш приказал дом сжечь, а сам поехал новый покупать.
     Попадья взяла пук лучины зажгла и давай со всех сторон дом поджигать.
     Едет поп, а попадья пепелок развевает, да место очищает. Спрашивает поп:
     — Что ты, попадья тут делаешь-то?
     Отвечает радостно попадья:
     — Да как же! Пришёл Ерёма, меня, говорит он, батюшка нанял в казаки, дом да село покупает, а этот дом велел сжечь.
     — Ах он, лиходей! ; Поп вскричал. ; Где же он?
     — Да ушёл домой.
     — Делать нечего, разве нанять другого мужика в казаки? ; Говорит поп своей попадье.
     — Уж без казака не жить, ; Говорит попадья. ; Найми, найми, поп!
     Вот поп и нанял другого мужика в казаки. Сысоем его звали. Дело пошло на лад.
     Только что приходит сенокос – а ведь это время самое трудное в деревне, поп и задумал нанять ещё казачиху себе по сену.
     Поехал в приход, едет и видит бабу с пяльцами, а это был Ерема, только переоделся, он-от раньше узнал, что поп хочет нанимать казачиху, взял, да и перерядился в бабье платье и стал как девка.
     Вот едет поп, а Ерёма говорит:
     — Куда ты, батюшка, едешь?
     — Да вот ведь, ; говорит поп, ; надобно нанять казачиху, так вот и ищу.
     — Ах, батюшка, да найми меня!
     Спрашивает поп:
     — Да как тебя зовут?
     Отвечает Ерёма:
     — Маланьей зовут.
     Говорит ей поп:
     — Так что же, ступай с богом ко мне.
     Вот и пошла Ерёма-Маланья. Живёт Ерема у попа да работает, а поп и не ведает, что у него в казачихах живёт Ерема.
     Только что долго ль, коротко ль, а попу вздумалось женить казака-работника своего на казачихе Маланье.
     — А что, попадья, ; говорит поп, ; сыграем-ка свадебку, казак-то парень дюжий, да и казачиха-то девка ража. Давай-ка!
     — Так что ж зевать? ; Говорит попадья.
     Взяли, да и женили казака своего на казачихе и заперли их спать на ночь в клети.
     Вот Ерёма и говорит:
     — Что, Сысоюшка-казак, ведь мне на двор надо.
     — Да как же, ; говорит Сысой, ; быть? Ведь мы заперты!
     — Ничего, Сысоюшка, возьмём-ка поднимем половицу, ты меня привяжи к кушаку, да и пусти туда, я как справлюсь, так и потрясу кушаком, а ты и тащи меня.
     — Ну, ладно, ступай! ; Говорит Сысой.
     Вот Ерёма спустился под пол, а там козы у попа были, он и привязал кушаком козу за рога. Привязал, да и тряхнул:
     — Тяни! ; Говорит Ерёма, а сам и ушёл.
     Сысой потянул, а там коза:
     — Бяу! ; И на него смотрит.
     — Что это, ; думает себе Сысой, ; неужто моя жена козой сделалась? Дай-ка ещё потяну!
     — Бяу! ; Снова оттуда. С подполу.
     Думает Сысой:
     — Ах, и взабыль, никак она уж оборотень! Ну-ка ещё потяну.
     — Бяу! ; Опять снизу слышно.
     — Делать нечего, пойти к попу надоть. ; Сысой думает.
     Приходит к попу и стучит ему по воротам:
     — Батюшка!
     — Кто там стучит? ; Поп спросонья.
     — Откутайся-ка. ; Кричит Сысой.
     — Да кто там? ; Говорит поп.
     — Да я, батюшка!
     — Ты. Сысой?
     — Я.
     — Пошто ты, Сысой?
     — Да что, батюшка, ; говорит казак, ; никак жёнка-то козой сделалась!
     — Пойдём-ка посмотрим! ; Говорит поп.
     Казак все рассказал попу, как дело было. Пришли под клеть, глядь – а кушак-то привязан козе за рога, сосчитали коз:
     — Все ли тута, нет ли, лишних? Нет, все по-прежнему, а казачихи как не было!
     — Уж не Ерёма ль это подделал? ; Говорит поп.
     — Да, пожалуй! ; Кивает головой попадья.
     У Еремы было ещё два брата: Фома да Кузьма, и были они ворьё на ворье.
     Двум братьям как-то и вздумалось украсть у попа улей пчёл. Вот и пошли, да в ту самую пору, как Ерёму-то в клеть спать положили, а Ерёма-то уж знал, что братеники думали делать.
     Пошёл, да и сел в один улей. Пришли братья и стали пробовать, который потяжелее, взялись за тот самый, где сидел Ерема.
     — Ого-го! ; Говорят братья. ; Порато много пчёл с мёдом. Вот где мёд-то! Ну-ка, брат, на плечо, да и потащим!
     Подняли и потащили, а Ерёма сидел, сидел, да потихоньку и закричал:
     — Вижу, вижу всё!
     — Смотри-ка, брат, никак нас догоняют, слышишь? Побежим скорее.
     А Ерёма опять:
     — Вижу, вижу!
     — Уж близко! ; Испугались братья. ; Бросим-ка лучше, а не то догонят.
     Вот они бросили и ушли. Ерема тоже ушёл.
     Вот братья на другой день приходят, видят улей, ни его раскрыли, а он пустой!
     — А это дело Еремы. ; Говорят братья. ; Пойдём-ка дадим ему знать, как с нами шутить!
     А Ерема уж это наперёд знал, говорит своей жёнке:
     — Смотри, как придут братья, я тебе велю сбирать на стол, а ты возьми, да и не давай нам, мне, мол, надо ребят малых сначала накормить. Да ещё подвяжи пузырь под пазуху, а я тебе ножом по ему – ты возьми и ляг, а я тебя плёткой – ты и вскочи поскорее. Смотри ж не забудь!
     — Ладно, ; говорит жёнка.
     Вот приходят братья.
     — Здравствуй, Ерёма, ; говорят они!
     — Здравствуйте, братцы! Добро пожаловать! Что скажете хорошенького?
     — Да ничего хорошего! Мы вот хотим с тобой хорошо поговорить про шутки твои.
     А Ерёма им наперёд и говорит:
     — Э, братцы, я вас наперёд угощу. Жёнка, давай сейчас обедать.
     Она ему капризит:
     — Некогда мне.
     Он ей кричит:
     — Ну же, живее давай. Гости ждут!
     Она ему отвечает:
     — Да дай Ерёма ребят накормить!
     Вскричал тут Ерёма:
     — А вот я те дам ребят накормить! ; Да как чесанёт ножом-то под пазуху – жёнка его так тут и грянулась оземь.
     — Ах ты, шельма! ; Ругается Ерёма.
     Взял плётку с гвоздя да её и ну пороть, а сам приговаривает:
     — Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!
     И что тут было? Жёнка разом вскочила, тотчас собрала на стол.
     Братья пообедали, переглянулись:
     — А что, ; говорят они, ; Ерёмушка, дай-ка нам своей плётки, и мы своих жён поучим, они у нас нешто заленились.
     — А как вы её потеряете? ; Говорит им Ерёма.
     Уверяют братья:
     — Небось нет, донесём как-нить!
     Соглашается Ерёма:
     — Ну так возьмите, да смотрите отдайте потом мне её.
     Братья взяли плёточку и пошли домой.
     — Пойдём, ; говорит Фома Кузьме, ; сперва ко мне, сперва я поучу свою жёнку.
     Пришли, говорит Фома:
     — Давай, жёнка, ; говорит Фома, ; нам есть!
     — Погоди, вот я ребят накормлю, тогда и соберу и вам.
     — Нам некогда, давай скорее! ; Ругается Фома.
     — Да погоди ты, ; Говорит снова жена Фомы, ; детей накормлю только!
     Фома схватил нож да как чесанет свою жёнку под пазуху – та и грохнулась наземь. Схватил плётку и ну пороть, а сам приговаривает:
     — Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!
     Не тут-то было: – жёнка лежит себе да лежит.
     — Постой-ка, ; говорит Кузьма, ; ты не умеешь пороть, дай-ка я!
     Хлоп, хлоп! Не встаёт.
     — Ну, ну, брат, ишь твоя жена какая непослухмяная. Пойдём к моей испробуем.
     — Пойдём, ; говорит Фома, ; ведь моя-то ух как была непослухмяна! Видно, и плётка её не берёт.
     Вот они и пошли. Приходят, говорит Кузьма:
     — Жёнка, сбирай мне на стол.
     — Некогда, ; говорит жена.
     Ещё стала отговариваться.
     — Вот я тя щас, ; говорит Кузьма, ; да как чесанет ножом-то, та и грянулась оземь.
     Он схватил плётку и ну стегать, а сам приговаривает:
     — Плётка-живилка, оживи мою жёнушку!
     Не тут-то было: – жёнка лежит себе да лежит.
     Говорят тут боратья:
     — Ну, делать нечего! Обманул Ерема. Пойдём мы его утопим.
     Идут, а Ерема попадается навстречу. Вот они и схватили его и кричат:
     — Мы те дадим знать! Станешь ужо нас обманывать!
     Взяли, да и потащили его к реке, а это дело-то было уж к зиме, только что река замёрзла.
     Притащили его к реке, а проруби-то и нету такой, чтоб его в воду бросить.
     — Поди, принеси топор. ; Говорит Фома Кузьме.
     — Не пойду, ; говорит Кузьма.
     — Ну так останься здеся, а я принесу. ; Фома говорит.
     — Нет, братеник, не останусь я.
     — Ну так делать нечего, пойдём оба.
     Вот они взяли и пошли, а Ерёму так тут и оставили, только ноги ему кушаком связали.
     Слышит Ерёма, что барин какой-то едет, бубенчики-колокольца звончатые по дороге разливают, коньки хрипят. Вот Ерёма и начал кричать:
     — Пожалуйте сюда, господин барин!
     Барин подъехал, а Ерёма силён был, он уж развязал себе ноги, хвать барина, сдёрнул с него попону, армяк, своё всё на него накинул, самого барина в мешок воткал:
     — Лежи здеся, пока опять приду к тебе. ; Говорит Ерёма.
     Только что Ерёма ушёл, а Фома да Кузьма и вернулись, прорубили прорубь да не посмотревши – бух в неё барина!
     Немножко погодя едет мимо них Ерёма на бариновой лошади и в бариновом платье.
     — Здравствуйте, братцы, ; говорит Ерёма!
     — Здравствуй, ; отвечают братья, ; где ты взял лошадей-то?
     — А вот где! Только что вы пихнули меня в воду, а я бурл! Бурл! Бурл! Вот мне и явились буры кони, я на них и выехал из реки.
     — Ах, братец родимый, пихни и нас туда, чтоб и нам достать по бурым лошадям.
     Он взял, да и пихнул их в прорубь, а сам стал поживать, добра наживать.
++++++++++++++++++++++++++
…………
Эх, да ни кулик ат, братцы, во чистом поле куликаить….
=============
.....
Эх, да ни кулик ат, братцы, во чистом поле куликаить;
Ох, ажна молодой князь Голицын по лужкам гуляить,
Ён гуляить разъизжаить на вороном кони.

Ни один князь гуляить – с своими с полками,
Што с сваими са полками – с донскими казаками.

Вот он думаить гадаить, где жа пройтить проехать:
Есть ли лугом князю ехать – лугом очень мокро,
Есть ли лесом князю ехать – лесом очень темно,
Вот и полям князю ехать – полем чернапыльно,
Что Москвою князю ехать – Москвой очень стыдно.

Вот он крался, князь, пробирался улицай Тверскою,
Што и улицай Тверскою, Охотнаим рядом.

Подъезжаить князь Голицын близка ка сабору,
Скидоваить князь Голицын шапочку соболью.
Вот он богу то молился на все три сторонки,
На четвертую сторонку царю пакланился и гаварился:
– Здравствуй, царь государь, с своими с полками!
============
Якушкин. Эпическое.
++++++++++++
.....
Я, Никого, Караул. Жил-был поп только двое с попадьей. Архангельск. Сказка
==========
     Жил-был поп. Были они только двое с попадьёй.
     Скота было у них много, а управляться некому было. Пошёл поп казаков нанимать, встречу мужик идёт, рыжий. Поп его спрашивает:
     — Куда пошёл, казак?
     Говорит тот:
     — А куда глаза глядят.
     Спрашивает его поп:
     — А ко мне нейдёшь в работники?
     — Отчего, можно. Батюшко, чего ж не пойтить.
     — А сколько жалованья в год возьмёшь?
     Отвечает ему казак:
     — Пятьдесят рублей возьму с тебя, потому, как ты священник, с других больше.
     — А как зовут тебя? ; Поп спрашивает
     — Меня зовут Я. ; Отвечает казак.
     Дал ему поп задатку десять рублей, работник отправился домой, сам же поп пошёл дальше.
     Мужик же оббежал кругом, и опять и валит навстречу попу этому. Поп не признал его и спрашивает:
     — Куда пошёл?
     Отвечает казак:
     — А куда глаза глядят.
     Говорит ему поп:
     — А ко мне нейдёшь в работники?
     Отвечает казак:
     — Отчего, можно, батюшко.
     — А сколько жалованья в год возьмёшь-от?
     — Пятьдесят рублей. ; Говорит попу казак.
     Дал поп тридцать рублей задатку мужику и спрашивает его:
     — А как тебя зовут-то хоть?
     — А Никого. ; Отвечает казак.
     — Ну, иди, карауль дома моего. ; Поп сказывает мужику.
     Этот мужик снова оббежал попа и идёт навстречу ему.
     Поп снова не признал его и думает:
     — Что это всё мне мужики-то рыжие попадают?
     А мужик здравствуется с попом:
     — Здраствуй, батюшко.
     Поп спрашивает его:
     — Куда пошёл?
     — А куда глаза глядят, батюшко.
     — Ко мне нейдёшь в работники?
     — Отчего, можно, батюшко.
     — А сколько жалованья просишь за год?
     — Пятьдесят рублей, дашь, батюшко, я и доволен стану.
     Дал поп ему задаток и спрашивает:
     — Как тебя зовут-то хоть?
     — Караул меня зовут. ; Отвечает казак.
     Отправил поп и этого казака домой, сам же пошёл вперёд.
     А мужик тот рыжий с деньгами и ушёл совсем. Мало времени прошло, поп домой вернулся, подошёл и кричит:
     — Ей! Я, Никого, Караул, стречайте.
     Матушка вышла, встречает:
     — Что ты, батюшко, ведь некого нету.
     — Где же казаки мои? ; Поп удивляется.
     — Нет, не бывали тут никакие казаки.
     Поп разгорячился, побежал настигчь мужика того рыжего. Бежал, бежал, услыхал, что мужик дрова в лесе рубит. Поп кричит:
     — А кто тут есть?
     — А я.
     А поп обрадовался:
     — А, это ты и есть. А ещё кто есть?
     — А никого!
     — Никого. Вас двое тут.
     Взял рябиновой батог и побежал за мужиком. Мужик бежит от него и кричит:
     — Караул, караул!
     Поп настиг мужика и давай рябинцом бить его.
     — Вас и все трое тут.
     Мужики мимо ехали, еле как их разняли, а то бы поп мужика до смерти забил.
++++++++++++++++++++++++++
.....
Якуня и Матюша. Ехал казак Якуня по дороге, песню напевал. Притча. Сказка!!
Ехал казак Якуня по дороге, песню напевал. Ехал свою судьбу на этом свете определять.
Степь. Раздолье. На душе птицы поют. Видит, на перекрёстке дуб стоит, под дубом мужик. Здоровенный такой. Из верёвки петлю вяжет. Плачет. Рыдает. Толстую верёвку, как паутинку, рвёт. Подъехал Якуня ближе, с седла перевесился.
— Здорово были, ; говорит Якуня. ; Иль в чем подмогнуть?
— Да вот, ; отвечает мужик, ; петлю не могу навязать, верёвка, видать, гнилая попалась.
— Этому горю подсобить можно, ; говорит Якуня. ; Тока я должон тебе сообщить, не верёвка у тебя старая, а ручищи твои силы непомерной.
Взял верёвку у мужика, завязал петлю.
— Ну что ж, ; говорит, ; никак, к звёздам поближе собрался?
— Да, ; отвечает мужик, ; собрался. Собрался из этой жизни уйти, потому как не везёт мне в ней совсем.
— Тю, ; говорит Якуня. ; А мне везёт так, что от этого везенья в бега вдарился. Надоело. Неинтересно совсем. Скучно.
У мужика аж глаза на лоб. Первый раз в жизни человека видит, везучего во всем.
— Возьми, ; говорит, ; меня с собой. Что тебе, одному, поди, скучно.
— Мне, ; говорит Якуня, ; нескучно. А вот тебе невесело. Поедем, за товарища будешь. Держись за сбрую.
Мужик ухватился за сбрую. Якуня и тронул коня с места. Конь враз так и пал. Поднялся Якуня с земли, посмотрел на издыхающего коня и говорит мужику:
— Тебя как звать-то, величать?
Мужик отвечает:
— Матюша.
А сам глаза отводит.
— Говорил я тебе, невезучий я.
Сказал так и за верёвку опять схватился.
— Ну ничего, ; говорит Якуня, ; друг ты мой, разлюбезный Матюша. Посмотрим, чья сила сильнее. Дюже мне это интересно узнать.
Стали они на распутье. Куда идти?
— Пойдём, ; говорит Якуня, ; направо. У меня душа туда тянет. И ноги сами идут.
Матюша спорить не стал. Пошли они. Идут-идут. Дорога в лес завела. Ничего, идут по лесу. А дорога уже тропочкой вьётся. Якуня вперёд идёт. Матюша сзади и бухтит себе под нос:
— Ох, накликал я на тебя беду.
А Якуня ему в ответ:
— Ничего, всё равно моя возьмёт.
Вышли они на опушку. На опушке дом стоит. Не дом, а хоромы, резной весь, ну чисто дворец. А перед домом забор. Высоченный. Доска к доске пригнана.
— Я говорил тебе, мой друг Матюша, что я есть самый человек везучий.
Ходили-ходили вокруг забора. Калитки нет.
— Может, ; говорит Матюша, ; пошли отседа подобру-поздорову. Здесь дело нечисто.
— Нет, ; говорит Якуня, ; не в моей привычке отступать.
Вынул шашечку, секанул по забору. Только щепочка отлетела. Секанул второй раз, а и ещё щепочка.
А забор, как каменный, как стоял, так и стоит.
— Погоди, ; говорит Матюша.
И плечом навалился. Покраснел от натуги. Силища немалая. Хоть бы одна доска треклятая с места сдвинулась. Невезучий, словом, Матюша.
— Погодь, ; говорит Якуня, ; тут дурью не возьмёшь, это дело обмозговать надо.
Вынул он кисет, свернул цигарку, запалил и плечом в задумчивости к доске самой узкой с сучком неотёсанным притулился. Забор на две части и разошёлся.
Друзья-товарищи, что тут думать, бегом в дом. Якуня радуется:
— Со мной, брат, не пропадёшь!
А Матюша хмурится, в себе ещё не уверенный.
В дом зашли, а там ни души. Все красиво убрато. Зашли они в залу, там стоит стол, скатерочка на нем и больше ничего.
— Эх, ; говорит Матюша, ; хоть бы хлебушка кусочек да воды глоточек.
Глядь, а на столе хлеба кусок да ковш воды стоит.
Якуня сообразил, что скатёрочка непростая, и говорит:
— Это тебе хлеба кусочек да воды глоточек, а мне баранью ногу с чесноком, да блинцы с каймаком, да бражки-кислушки кадушку.
В один миг и Якунино желание исполнилось. Поели они, попили. Хорошая скатёрочка угощала на славу.
Дело к вечеру. Куда идти? Решили ночь переночевать. А там видно будет. Может, хозяева объявятся.
Говорит Якуня:
— Дело такое, куда повернётся, не знаем. Давай попеременки спать. Ты ложись, я покеда покараулю.
Завалился Матюша на пышные перины и тотчас захрапел. Притомился, видно, за день. Якуня ходил-ходил вокруг да около. Глаза слипаются. Да товарища совестно будить, до первых петухов ещё далеко.
Прикорнул около кровати и не заметил, как его в сон склонило.
А на рассвете прилетело в дом чудище поганое Мисюрь на кошме-самолётке. Повёл носом и чует, что тут русским духом пахнет. Подошёл к кровати. А там Матюша сладко посапывает. Разъярился тут чудище, стал Матюшу душить, стал его давить, аж кости у Матюши затрещали.
Не разобрал Матюша спросонку, думал, что с ним кто-то балует, махнул рукой. Чудище с кровати кубарем слетел, и дух из него вон. Проснулся тут Якуня, вскочил, шашкой размахивает.
Видит, чудище лежит. Синий, как пуп. Смрадные пузыри пускает. Приосанился Якуня, шашечку в ножны вложил. Подошёл к кровати. А на кровати Матюша лежит, носом трели выделывает. Стал будить его Якуня. Еле-еле растолкал. На чудище показывает.
Матюша аж затрясся весь, до чего напугался.
— Давай, ; говорит, ; мой друг Якуня, отсюда дёру! А что, если этот чудище не один? У него ещё братья имеются.
Якуня с ним не соглашается.
— Этот дом теперича наш. И бояться нечего. Я, ; говорит Якуня, ; везучий. Моя сила над твоей верховодит.
Вдруг слышат, кто-то плачет, то ли стонет под полом.
— Во, ; говорит Матюша, ; говорил я тебе, не доведёт нас до добра твоё везение.
— Ничего, ; говорит Якуня, ; семь бед, один ответ.
Шашечку острую вытащил.
— Открывай, ; кричит, ; люк, счас и этого определим.
Потянул Матюша за кольцо, крышку откинул.
— Выходи, ; кричит Якуня, ; кто там?
И тут как раз выходит оттуда девушка. Красоты неописанной.
Как увидела Якуню с шашечкой, так и сомлела. На пол повалилася. Якуня мешкать не стал. Понял, что судьба его определилась. Шашечку востру в ножны. Девицу на руки. И Матюше говорит,
— Прощай мой друг Матюша. Любил я тебя. А теперича так жизнь повертается, что пора нам расставаться.
Сел на кошму-самолётку.
— Прости, ; говорит Якуня, ; и прощай. Заждались меня в станице. Оставляю тебе скатерть-самобранку да дом в придачу.
С этими словами и улетел. Только его и видели.
Стоит Матюша. Глазами моргает. Ничего в толк не возьмёт. Слова сказать не может, до того обидно.
— Эх, невезучий я человек, нет мне места на этом свете.
Вдруг слышит, зовёт его кто-то. Поворачивается. Из подпола ещё девица выходит, краше прежней.
— Помоги, ; говорит она, ; мне выбраться, суженый мой, я тебя всю жизнь ждала.
А Матюша стоит столбом, ни жив, ни мёртв. Счастью своему поверить не может. Это, думает, снится, такое в жизни не бывает. А девица тем временем подходит, в пояс кланяется.
— Иль не люба я тебе, Матюша, тогда сестрой буду названной.
— Люба, ; говорит Матюша, ; ой, до чего люба. Будь мне супружницей верной.
Взяли они скатерть-самобранку и из того дома поганого ушли.
Свадебку сыграли. И жили счастливо до глубокой старости. И Якуня со своей супругой тоже хорошую жизнь прожили.
++++++++++++++++++++++++++