История Юхана Крэилла, риттара из Алиски. Часть 7

В ЛЕСАХ НА КАРЬЯЛАНКАННАС

- Эй, там! А ну, назовите себя! – Матти Тахвонпойка выставил дуло аркебузы из-за огромного замшелого валуна, увенчанного пышной снежной шапкой, пытаясь разглядеть цель за укрытыми толстым слоем снега лапами елей.

Тем временем, Юсси Крэилл с сыновьями, братом Олли и другими, используя стволы деревьев, сугробы и камни, как прикрытия, крадучись по-волчьи, пытались обойти лесных незнакомцев с флангов.

- Сами назовитесь! – Живо откликнулся чей-то голос из зарослей. – И пусть эти болваны остаются на месте, если не хотят отведать на вкус доброго шведского железа!

- Как там здоровье его милости херра Флеминга? – Издевательски поинтересовался Матти. – Не мучает ли старого пердуна подагра?

- Черт бы подрал твоего Флеминга с его подагрой! Какого рожна ему в этих краях делать? – Снова отозвался голос из укрытия. – Всадники красно-желто-синего липусто нынче по себе сами. Отвечайте, что делаете в наших лесах, или, клянусь богом, пожалеете.

- Погоди-ка, - Юхан подобрался поближе к Матти и положил руку на замок его аркебузы. – Где-то я уже слышал этот голос…

- Хей, Антти Зверобой из Яаски! Это так-то теперь Туомас Теппойнен привечает старых друзей и боевых товарищей?

- Юхан! Юхан Крэилл! Юмалаута! Ты ли это, великан из Карьялы?!

- Антти Куисма! Голос твой узнаю из тысячи! Терве, вели! Митя куулу?

- Оле хювя, ванха юстявяни! Терветулоа, перрркеле! Добро пожаловать, дьявол тебя дери.

Юсси кивнул головой своим притаившимся позади соратникам:

- Можно выходить… Это друзья!

Навстречу Крэиллу, подбоченясь в седле, из-за каменной гряды верхом на лошади показался сам старый вояка Туомас Теппойнен.

Увидев рядом с Крэиллом мальчишку лет восьми с большим луком в руках, как две капли воды похожего на своего отца, ратсупяалликко подмигнул Юсси и, наклонившись в седле, с хитрым прищуром спросил:

- Ну что, пойка, пойдешь ко мне в липусто ритарем?

Тем же вечером, когда позади уже были объятия давно не видевшихся друзей и похлопывания по плечам, после благоговейной тишины жарко натопленной сауны и - впервые за много дней – по-настоящему сытной трапезы, состоявшей из лесной дичи, бульона из бычьего хвоста в горшочках, козьего сыра, копчёной рыбы с луком, рыбного пирога-калекукко, тушёных корнеплодов с мёдом, хлеба-рейкялейпя, плоских ржаных лепёшек-риеска, которые заодно служили для накладывания на них пищи - ведь тарелок в те времена ещё не было, кислой капусты со сливками и доброго ячменного олута, мужчины сидели в просторной каморе хозяйского дома-пиртти в укрепленном поместье Теппойнена. Закрытый двор усадьбы расположился посреди густой хвойной чащи где-то между старой Валкеаматкой и Костяла.

Лесное обиталище старого командира разведчиков ничем не походило на обычное кнаапское владение.

Окруженное со всех сторон частоколом на земляном валу и даже рвом, напоминало оно, скорее, заправскую крепость или пограничный форпост, в котором, в случае опасности, могло бы укрыться достаточное количество людей.

- Соболезную вашей утрате. – Тяжело вздохнул Теппойнен. – Многие из финнов потеряли близких за эти годы… Мало было нам двадцати пяти лет военного лиха, как грянуло теперь новое горе. Ты как, пойка?

Туомас взъерошил ладонью русые волосы на голове юного Антти.

- Славный у тебя малый, Крэилл! Да и прочие сыновья, как на подбор.

- Удивляюсь я, Туомас, как тебе удалось при всеобщем разорении такой достаток сохранить!

- Тут-то как раз все просто… Липусто у меня теперь хоть и не полный, а вроде как и сам здесь в «замковом лагере». Крепостной налог со здешних крестьян нам и собирать не нужно. Такая у нас любовь в народе, что добрые финны по своей воле сами нас снедью снабжают. Всего в избытке! –  рассмеялся Туомас. - Да и мы беднякам в помощи никогда не отказывали.

Те же huovi да maanihti, что после войны сюда забредали, от ворот поворот получили. Мол, все квартиры тут заняты, проваливайте-ка по-добру, по-здорову. Ну, пару раз пришлось пугнуть кое-кого из моих фальконетов с Птичьей башни... Так и оставили нас в покое.

- Помнится, друг мой, хотел ты всё прежде сюда, в Валкъярви, насовсем вернуться да в Валкеаматке своей на земле, наконец, осесть, фермерством заняться. Козочек выращивать да землю пахать...

- Была такая мечта!  Да как сделать это, когда по обязательству своему я службу нести пожизенно должен?

В тот же год,  как мы с тобою под стенами Виипури яртаул воевод московитских побили, в начале зимы, когда и наш славный король Юхан почил, снова вернулись рюсса к нам в Суомаа...

Дважды налетали их полчища, подобно вихрю. Все пожгли - от Сиестарйоки до самого Турку. Здешней округе тоже перепало, хоть мы и в  самой глуши обитаем. Но и сюда добрались злые недруги. Видно, к Кякисалми чрез нас хотели пробиться. От Валкеаматки моей в который раз одни головёшки остались!

Тогда-то мы стан свой здесь, в лесу, и устроили. Ну, и сыновья мои с женой Анни тут же теперь обретаются. Под охраной-то да за крепкими стенами оно поспокойнее будет.

Той же порой в последний раз повел я и липусто свой - рюссам за подлые набеги их отомстить. От Сиестарйоки, Смородиновой реки, и до самой Неванйоки мы земли все огню и мечу предали!

Но до того еще у меня тем летом с бургомистром Тённесом Нюландом, что нынешнему pormestari  Херману Брёйеру из Любека тестем приходится, да самим воути  Виипуринлинна, комендантом Вийпурского замка, стало быть, линнанпяалликко Матти Лауринпойкой - Матссом Ларссоном Круусом, пара размолвок вышла.

Сам-то Клас Флеминг, вишь,  никак простить мне не мог, что наш дерзкий план обороны Роговой крепости столь успешным тогда оказался, а он сам вроде как и не при делах вовсе.

Да ты ведь и сам помнишь, должно быть, как в Виипури все нас тогда привечали. Мы героями были! Народ меня уж в наместники Великого герцогства было прочить начал... На Флеминга же ровно на пустое место глядели. Вот и взъярился не на шутку наш марски. Ну, и давай нам, Саатана, всякие каверзы строить…

- Каверзы? Это как же?

- Ну, перво-наперво, присоветовал он, kakara, поганец эдакий, этому толстяку Нюланду разведчиков моих на ремонте порушенных рюссами валов, куртин да равелинов в Виипури использовать. И на Ревонхянтя то, что ты со своими парнями пожёг тогда, нам же повелели  отстраивать заново. Кирпич им, видите ли, понадобился! Вы, мол, разрушили, вам и восстанавливать обратно. Ну? Каково? Виданное ли дело, чтобы свободные ритари камни таскали да известь с глиной замешивали?!

А после - нет, ты только подумай, Юсси! Сено заготавливать для  гарнизона замка хотели отправить! Нас! Героев Виипури! Покуда сами тамошние nihti да huovi в винных домах на Kuninkaankatu, Королевской улице, бражничают…

«Что, - Матсс Ларссон мне говорит, - от твоих крестьян проку, когда войны нет? Пускай привычным им делом отправляются заниматься!» А то, мол, от бургомистра Нюланда и епископа на них одни жалобы. Только и знают, что добропорядочных горожанок в греховное искушение вводить. Отцы и мужья, видите ли, в претензии! А ещё со шкотами и саксами на дуэлях у Монашеского колодца в Пансарлахти драться беспрестанно горазды. Да не на тех напали! Плюнули мы и послали всех в пекло.

- Так-таки и послали? – Расхохотался Крэилл.

- Так и послали! Даром, что мне в награду четыре надела земли в любом месте лаана и собственное жилище-huoneisto в самом Виипури пожаловали. Да на что они мне?

Марски-то, конечно, как услыхал, разгневался страшно. Ножищами топал, бородой тряс козлиной... Всеми шведскими демонами и троллями проклинал нас. А уж дорогих кубков стеклянных перебил!

Думал я – всё! Не сносить головы старику Теппойнену. У Тённеса Нюланда щеки от страха тряслись, что твой холодец-«лихахюутелё» на блюде. А Матсс Ларссон совсем собрался уж было в железа меня заковать.
 
Но Флеминг на наше счастье сам же приказ отдал, думал, болван, что нам в наказание,  а вышло наоборот как раз - о переводе моего флага-липусто опять на границу… Мы и давай скорее по коням. Только нас Нюланд с Круусом и видели.

Через пару лет всего - в ратсулиппу под моим началом уже почти четыреста всадников было! Хочешь не хочешь, а приходилось считаться с нами. После  подписания мира же, большую часть я по домам распустил.

А тут ещё Каарле-херттуа, будто назло Флемингу, всем нам поимённо, кто на службе ещё оставался, вместо временного - пожизненное освобождение от налогов дал. От подводной повинности и уплаты крепостного налога избавил. Пять десятков нас было всадников - и каждого герцог по имени в хартии своей помянул! Кому же нам, если не принцу, как до него королю Юхану, верными быть?!

Как и сам Ноки-Клас до этого с полсотни крестьян из Яаски от повинностей приказал избавить... Тот ведь ещё пройдоха! Верой и правдой теперь наместнику Сигизмунда служат. Вот, как судьба и время разделили финнов!..

Ну, так, ведь и мои парни не промах! Чего только такие герои-санкари, как Лассе Ванханен, Мауну Икавалка, Ханну Иханонпойка или приятель твой старый из Ряйсяля - Микко Саволайнен, по прозвищу Питкко-Долговязый, стоят!

Но - довольно обо мне, брат Юсси! Желаю подробный рассказ от тебя и спутников твоих услышать! Ведь проходящих боевым порядком из Кякисалми на Виипури по Карьялантие всадников Пьетари Юустена и мы тогда видели… У разведчиков всюду глаза и уши есть. Кабы заранее знали, чем тот поход обернётся для финнов – в клочья бы его риттарфану разнесли! А так… Мало ли, по какой надобности войска у нас по всему Виипурскому лаану, от Инкеринмаа до Карьялы шастают! Что теперь толковать… Про битвы дубинщиков ваших при Нокиа, Улвиле, Нюйстеля и Миккели с войсками Флеминга теперь все уж наслышаны. Попробовали бы они только к нам сунуться!

- Даа… Ничто, ничто не будет теперь, как прежде, Туомас! - Горестно покачал головой Крэилл.

Короткохвостая лесная кошка из Лаатоккской Карьялы, урча, стала тереться под столом о его ноги.

Анни Свеннинтютяр, жена Теппойнена, чей отец держал трактир в Эуряпяа в прежние годы, молча  убрала  объедки и крошки перед едоками и подала на стол рыбные пирожки-калакяарейтя, а из кувшина долила олут в кружки. Теппойнен выразительно прикрыл свой кубок ладонью: «Хватит!»

Юсси же машинально поднес посудину к губам и залпом осушил до дна, гулко стукнув донышком по столу.

- Опустела нынче Суоменмаа наша! Тысячи финнов-«дубиноносцев» только в одних сражениях полегли. А сколько еще безвинных солдаты Ноки-Класа одной мести ради убили, под лёд озёр бросили, над сколькими женщинами надругались – про то никому не ведомо! В иных местах все деревни пройдешь ты, а ни единой живой души в них не встретишь. Да и от самих деревень порой пепелища да головни. Как и от моего дома!

Кровью залита вся Финляндия, Туомас. Да только не захватчиками-венами, вековыми врагами финнов, пролита она, а теми, кто землю эту и людей её Господом Богом и королём оберегать поставлен. Да вот, есть ли у них самих Бог в сердце? Никто уж в том не уверен... Не случайно же самые страшные злодейства перед дверьми кирх совершались! Будто жертвоприношение сатанинское.

Но хоть и пришлось отступать нам под натиском беспощадных гонителей и по лесам скитаться, а, как говорится, «опускать топоры в озеро» мы и не думали.

То и дело доходили до нас слухи, что сам  Каарле-херттуа с огромным войском вот-вот высадится в Финляндии и придет на подмогу… Тщетны были эти надежды.

На лесных тропах нападали мы из засад на отряды наёмников и патрули huovi, продолжая дело, начатое Яакко Илккой. Но все теснее сжималось вокруг нас кольцо…


ПОХЪЯНМАА В ОГНЕ

Горький осадок, подобно полыни-koiruoho, оставило в душах финнов жестокое поражение Дубинной армии  при Нокии.

Подлое же предательство горсткой трусов Яакко Илкки несмываемым пятном позора легло на всех жителей Похъянмаа.

В северной части её не знали в большинстве своём пресловутых «лагерей в замках» и не платили крепостного налога. Не досаждали фермерам постоем фанике-липпуе разнузданных наёмников-nihti и риттарфаны-липусто huovi. Зажиточные в массе своей крестьяне, как и прежде, вели спокойную и размеренную жизнь. Даже тяготы военного лихолетья «питкя виха» - за исключением  былых вторжений вражеских отрядов рюссалайсет, почти не затронули эти земли. Но неожиданно именно здесь восстание их южных собратьев из Илмайоки нашло  отклик в тысячах горячих финских сердец...

Как тлеющий глубоко под пеплом огонь внезапно вспыхивает ярким пламенем, так и крестьянская Война Дубин с новой силой  заполыхала теперь в северной Похъянмаа.

Ещё в начале месяца januari-таммикуу до герцога Карла стали доходить леденящие кровь сообщения из финляндских провинций о зверских расправах, чинимых  Класом Флемингом над восставшими там против произвола и беззакония крестьянами.

«Проклятье! Никто иной же, как сам я и подтолкнул этих людей поднять дубину восстания… - Мысленно сокрушался регент Швеции. – А ведь если бы не жалкие трусы в Риксдаге, не давшие мне согласие своё отправиться с армией в Остерботтен, всё могло бы сложиться иначе!»

Вне себя от гнева и ярости, Карл более, чем своего племянника Сигизмунда, короля польского и шведского, ненавидел сейчас давнего врага своего и соперника –  Класа Флеминга.

Если самого Карла, младшего из сыновей  Густава I Ваасы, регентом Швеции в отсутствие короля Риксдаг в Сёдерчёпинге выбрал, то Клас Эрикссон в Финляндии регентствовать  самим королём Сигизмундом Ваасой был поставлен. Так и началось противостояние двух знатных персон этих, многих жизней вассалам их стоившее.

«Погоди, чёртов мерзавец, - скрипел зубами герцог, - Богом клянусь, доберусь я еще до тебя, палач и убийца! И головы прихвостней твоих насажу на пики, как твоя солдатня поступала с теми несчастными в Нокиа…» 

Не откладывая дело в долгий ящик, или, «не кладя на лёд», как говорят в Швеции,  отправил герцог в Финляндию  надёжного и доверенного человека своего - Исраэля Лауринпойку, назначив его фогтом-воути Остроботнии.

Да вот беда – должность-то эту занимал уже ставленник Сигизмунда и Флеминга, католик Абрахам Мелкиоринпойка, который, будучи чистокровным шведом родом из Уппсалы, на самом деле Мелькирссоном звался.

Тот самый фогт-воути, что над Яакко Илккой и его товарищами судилище учинил, жестоко казнив шестерых вождей армии дубиноносцев.

Однако, когда, самодовольно полагая, что дух восстания навеки сломлен расправой в Нокиа и смертью Илкки,  Мелькирссон потребовал от жителей Южной Похъянмаа новой присяги ему и Флемингу на верность, крестьяне в Лапуа, Илмайоки и Кюрё отказались принести её.

С Мелькирссоном вместе в Похъянмаа лаглясар прибыл - заместитель самого Флеминга, как судьи-лагмана, Ээрик Олавинпойка-Олссон из Лахнасаари.

Давним, давним врагом крестьян был этот Олавинпойка! Жестокий произвол-то его и послужил причиной жалоб недовольных герцогу  Карлу.

А ведь и сам он не благородных кровей был  - происхождение своё скрывал от всех тщательно! Ни про отца, ни про мать его, и откуда он родом - никто никогда и не слыхивал.

Впервые упоминается имя Эрика, сына Олафа, в анналах истории королевства как советника Густава Аксельссона Банера, придворного маршала при короле Юхане III, а в то время – воута-фогта владения Мустасаари, что у самого берега Похъянлахти.

Известно было, что десять лет прослужил Олссон помощником судьи – «чтеца закона». Поначалу заместителем Каарле Хенрикинпойки Хорна был, а после и самого Класа Флеминга в Остроботнии.

Пользуясь своим положением, приобрёл в Мустасаари он две фермы, из коих на одной, в Лахнасаари, сам жил, а Войтиланкюля как «ратсустила» - поместье для содержания риттара и риттарской лошади использовал, чтобы положенное ему по должности трёхлетнее освобождение от налогов для себя и по истечении этого срока сохранить.

С шайкой лично набранных им вооруженных головорезов-huovi для собственного «замкового лагеря»  людей в Похъянмаа Ээрик Олавинпойка обирал нещадно!

Вняв крестьянским мольбам о помощи, отправил герцог Карл верного слугу своего Йоэна Йемпти - дабы арестовать Олссона и тогдашнего фогта Остроботнии - Туомаса Юрьёнпойку, а после в Швецию обоих доставить.

Что и сделано было – заключили обоих в тюрьму замка Эребруно. Однако, затем под залог выпустили.

Восставшие же вскоре крестьяне, ведомые Яакко Илккой, поместье Лахнасаари разгромили и большой тайник с награбленным серебром в нём нашли.

«Действуй решительно - от моего имени и во благо Швеции,  - напутствовал теперь Карл Исраэля Лауринпойку перед отбытием того из Стокгольма. –  Всё сопротивление в Остроботнии отныне тебе препоручаю возглавить! Бери дело в  свои руки, чтобы воля моя исполнена, наконец, в полной мере была!  Препятствующих же в том велю казнить без пощады!»

Первым же делом, следуя указаниям Регента, в местечке Пьетарсаари созвал Лауринпойка собрание-ассамблею всех жителей провинции.

Депутации крестьян от деревень и приходов единодушно заявили о прекращении всякой уплаты ими крепостного налога на содержание военных «лагерей в замках».

Давно ведь поговаривали уже сведущие люди, что Флеминг и до Северной Похъянмаа намеревался распространить их!

Также решено было по одному мужчине от каждого дома с оружием и припасами на один месяц для защиты южной границы выставить, чтобы Флемингу организованной силой противостоять.

Вождём своим крестьяне  Лиминки, Ия и Кеми опытного в военном деле Ханну Ээрикинпойку Кранкка избрали, что  родом из Алапяа в Лиминке был и ополченцами здешними во времена «Питкя виха», войны против рюсса, командовал, заменив отца своего - Ээрика Пьетаринпойку, павшего в битве. В мирное-то время Ээрик тот при должности lohivouti - «лососевого смотрителя»,  состоял и всем рыболовным промыслом в Лиминке за королевское жалованье заправлял.
 

Также и Пертту Лауринпойка -  богатый крестьянин из селения Пало в приходе Кюрё, сподвижник самого Яакко Илкки, с ним вместе во главе крестьянского войска встал.

Не понаслышке тот Пертту Пало о крепостном налоге знал! Во время последней войны и сам он квартирменом-фьердингом сборами для пехоты и кавалерии в замковых лагерях ведал.

С началом же восстания по поручению Илкки отправился Пертту Пало в Хямеэнмаа крестьян на борьбу поднимать. А из Рауталамми возвратясь, знаменосцем крестьянской армии стал. Чудом удалось ему от страшной смерти в резне при Нокиа спастись! Заснеженными лесами да замёрзшими болотами, будто раненый зверь, пробрался в поисках убежища он в Северную Похъянмаа.

С ним же ныне старый друг и товарищ по оружию его, ленсман из Лапуа - Мартти Вилпунпойка Туомала был, также квартирмен и сборщик налогов в прошлом, с коим вместе они  в Швецию к герцогу Карлу с апелляцией от крестьян ездили.

По всей провинции теперь гудел набат, высоко взымали языки пламени пылающие сторожевые костры на сопках и Птичьих башнях, созывая под знамя восстания мужчин Северной Похъянмаа!

Тут и там в огромных котлах прямо на улицах и деревенских площадях женщины готовили сытное варево. Словно в дни большой ярмарки, коптились в дыму окорока и колбасы. Жарились на вертелах туши, а на глиняных противнях - птица и рыба.

Задачка ведь не из лёгких предстояла финским хозяйкам – столько ртов прокормить!

Днём и ночью дымили хлебопекарные печи-uuni, отовсюду с окрестных мельниц везли к ним муку крестьяне. Хотя хлеб-рейкялейпя в мирное время всего дважды в год выпекали на фермах.

В кузнях нестерпимый жар стоял от ни на миг негаснущих раскалённых горнов, а по округе разносился  беспрестанный звон металла от ударов молотов по наковальням – ковались там мечи, наконечники копий и острые шипы для палиц-nuija.

Десятками и целыми сотнями вливались люди в отряды дубиноносцев. Никогда ещё не знала  такого подъёма и единения земля финская.

Отовсюду, из самых отдаленных уголков Похъянмаа, по укрытым снегом лесам, холмам и равнинам поспешали в Пьетарсаари ватаги вооруженных дубинами, топорами и копьями лыжников…

Не впервой жителям Северной Похъянмаа  было с оружием вставать на защиту родного края. Много раз доводилось им прежде отбивать  жестокие набеги рюссалайстен на свои земли. Опыта военного не занимать было! Да и оружия имелось побольше, чем в других областях Суомаа.

Призвав к себе избранных вождей крестьянской армии: Ханну Кранкка, Пертту Пало и предводителей отрядов повстанцев, среди которых особенно Свен Олавссон - Олавинпойка по-фински, выделялся, что шведскими ополченцами с побережья командовал, Исраэль Лауринпойка приказал им:

- Отправляйтесь без промедления со своими людьми к берегу Похъянлахти! В приходе Коккола  лагерем встанете - дабы для высадки подкрепления из Швеции от дюка Каарле плацдарм обеспечить, и врагу не дать нас от моря отрезать. Гавань близ Киркконмяки в Кокколе под неусыпным присмотром держать надо!

- Дозволь мне с частью людей на юг, к Илмайоки и Кюрё отправится!  - Обратился к воути Пертту Пало. -  Чтобы Яакко Илкку, который эту войну за нашу свободу начал, с  товарищами из беды вызволить. Перед самой битвой при Нокиа порешили мы, что нужно бежать им. Когда предатели словам Флеминга и Мелькирссона поверили и схватить вознамерились  Яакко. Поговаривают, что где-то в родных краях, в Илмайоки, он и скрывается ныне.

- Превосходно, брат Пертту! Берите тысячу копий, всеми силами на юг и отправитесь! По моим сведениям, мерзавец Абрахам снова вернулся в Похъянмаа. Найдите его, а после - ко мне живым или мёртвым доставьте. Полагаю, херттуа Каарле будет весьма рад такому подарку!

От узкого морского залива Кокколахти и вся здешняя местность вместе с приходом название своё получила. От того, что на прибрежных скалах, говорят, в былые времена кокколы – орланы гнездились.

Заняв поселение, раскинувшееся вокруг холма с деревянной кирхой, большим табором обосновалась в нём  крестьянская армия Северной Похъянмаа, готовясь оправится вскоре в южную часть провинции.


СРАЖЕНИЕ ПРИ ТАРХАРАНТЕ


- Ваша милость, херр фогде…

- Что там ещё? Ведь я же дал своё дозволение этим невежам из Илмайоки забрать и похоронить по-христиански столь дорогие их сердцам останки тех мерзавцев, чего, надо сказать, они совсем не заслуживают. Разве им мало? Или у них хватает наглости что-то ещё выклянчивать у меня? Довольно с них уже наших милостей! Пусть будут благодарны за мою доброту и что я не сжёг дотла их дома за помощь и сочувствие мятежникам. С них ещё за отказ присягу на верность нам принести взыщется!

- Nej, herr fogde...  Нет!  - Нихтипяалликко Пекка Пьетаринпойка, командующий пехотным липпуе-фанике Остроботнии, со встревоженным видом стоял в дверях комнаты, словно не решаясь пройти.

У камина в особняке семьи Пелтониеми, что в отместку за казнь Яакко Илккой одного из  сородичей их выдали недавно фогту укрытие давнего соперника своего и конкурента, сидел сам воути Похъянмаа - Абрахам Мелькирссон.

Протянув ладони к огню и кутаясь в волчьи меха, швед тщетно пытался согреться. С самой казни мятежников в Кюрё не покидало его смутное ощущение тревоги и то и дело пробирал озноб.

- Что вы стоите там в проходе, будто истукан или прислуга, херр фанабефёльхаваре"? Проходите уже внутрь и закрывайте за собой двери плотнее. Чертовски дует нынче! Изо всех щелей этой жалкой лачуги... Налейте себе вина да расскажите мне, наконец, по порядку, что там ещё стряслось.

____________________________'_______
*Командующий пехотным флагом (шведс.)

Последовав совету воути, командир пехоты продолжил:

- Вернулись мои лазутчики с севера. Что по вашему приказанию отправлены были слухи о скоплениях новых сил мятежников проверить. Покуда до такой крови, как здесь, на юге, дело не дошло ещё, но народ всё больше волнуется. Ассамблею всех жителей провинции собрали, а ныне большим табором в приходе Коккола стоят.

- Что ж, выходит, не зря мы столь поспешно с этим подонком Яакко Иллккой расправились! И гнев его милости Класа Эрикссона напрасно на мою голову изливался. Неспроста были мои подозрения, что злодеи своего главаря отбить попытаются! – Мелькирссон в сердцах яростно пошурудил кочергой в камине, взметнув целое облако искр. - Чего же на сей раз требуют эти олухи?  Ведь у них там даже военных лагерей в замках нет!

- Как мои люди проведали, похоже, что этим болванам кто-то внушил, будто его милость, херр фельтоверсте* Флеминг намерен замковые лагеря и военный постой с чрезвычайными повинностями и на север Остроботнии распространить… И этот «кто-то» - некий Исраэль Ларссон, что с мандатом от самого герцога Карла из Швеции прибыл и, прошу прощения, вместо вашей милости фогтом всей Похъянмаа себя объявил.

_____________________________________
*«Полевыми полковниками» в Северной Семилетней войне (1563 - 1570) и 25-летней войне против Русского царства (1570 - 1595) именовались Главнокомандующие шведской армией.

- Дин йовель, дьявольщина! Что за чушь… Этот спятивший дядя законного короля нашего Сигизмунда, Карл, здесь не властен… Но раз дело обстоит именно так, и причина  недовольства такова, надо попросту убедить крестьян в обратном - и открыть им глаза на то, что люди Карла подло обманывают их…

Как месяц тому назад было, когда я при Нокиа сомнения и смуту среди мятежников Илкки, придя в их лагерь,  посеял. Но тогда мы и сами хитростью действовали! Теперь даже придумывать и обещать ничего не нужно!

- Кто же возьмётся за такое рискованное предприятие?

- А здесь есть кто-то ещё, кроме нас с вами, сударь мой, херре Перссон?

- Да, но…

- Никаких «но», милсдарь! Довольно мы уже бегали от этих смутьянов, пора показать невежам, кто в Остроботнии настоящий хозяин. Я при покойном короле нашем фогтом в Восточном Гётланде и в Гельсингфорсе не просто так был, и господин мой, херре Флеминг, меня в Остроботнию, как человека с большим опытом не случайно направил.

Наперёд же письмо отошлём наше в Кокколу тамошнему викарию... Предупредим о скором своём прибытии. И всё там изложим подробно. Пример с казнью Илкки и печальной участью его шайки должен всем смутьянам послужить назиданием. И о том преподобный в проповеди своей всем расскажет. Пусть знают, какая судьба их ждёт, если не оставят дерзкие свои замыслы и глупые проекты. Пред видом всякой бумаги эти финские мужланы всегда тушуются и робеют. Велю им самим главных зачинщиков-горлопанов схватить и в мои руки, по прибытии нашем, передать. Ослушникам же суровой карой пригрожу!

Сколько при нас людей сейчас в вашем фанике?

- Порядка сорока финнов-нихти, ваша милость.

- Полагаю, этого вполне довольно, чтобы произвести впечатление. Один хороший залп сорока пехотных мушкетов- и даже самые горячие сорви-головы с дурацкими их дубинками разбегутся…


*****

Последний из морозных дней таммикуу клонился к закату. В вечернем небе заплясали уже зеленоватые «лисьи огоньки» - «revontulet», когда в лагерь повстанцев близ замёрзшего русла Тархаранты  возвратился отряд шведских разведчиков Свена Олавинпойки.

Притопывая ногами от стужи и похлопывая себя по бёдрам руками в меховых рукавицах, крестьяне в лагере, словно танцуя свои «ринкохюппют» вокруг лагерных костров, кивали на столбы зелёного пламени над горизонтом и восклицали со смехом:

- Ревонтулет тиетявят паккаста! Северное-то сияние мороз не понаслышке знает!

От стариков-лопарей же известно, что огоньки в небе – это не что иное, как  искорки, которые с хвоста Туликетту, Огненной Лисицы, сыпятся, когда она ветки кустов и деревьев, пробегая, им задевает. Благословение Духа Леса Тапио охотнику, сумевшему изловить туликетту! На всю оставшуюся жизнь он тогда богачом станет.

- Идет в нашу сторону лесом конвой военный… Sotilassaattueen - пехота на санях - десятка три или чуть больше нихти… – Докладывал Свен. - В каждом возке по квартерине, четыре-пять солдат с мушкетами и аркебузами. Лишь на одних санях-келкки, похоже, самый их главный едет. По всему видно, особа важная - в мехах волчьих да в куньей шапке  с хвостами лисьими... Нихти же все, кроме возчиков, то ли спят там, то ли перепились в дороге, в плащи и шкуры закутались – носов даже не видно. Голыми руками их брать можно!

Накануне ещё в лагерь в Кокколе посланец прибыл с письмом от Мелькирссона - авоути, помощник фогта, - в сопровождении всего двоих нихти  из фанике-липпуе Остроботнии.

- Глядите-ка, братья, что уготовил нам сей разлюбезный холуй Ноки-Класа! – Возглашал, потрясая бумагой перед собравшейся у подножия Киркконмяки толпой, Ханну Кранкка. – Читаю:

«Ныне же из Илмайоки шесть сотен фаникеров в составе пехотного флага-липпуе Остроботнии под началом моим выступают, дабы волю повелителя нашего Класа Эрикссона Флеминга - наместника короля Польши и Швеции Сигизмунда Первого Ваасы, великого князя литовского, великого герцога Финляндии, и эктера, эктера, эктера, в Великом Княжестве Финляндском исполнить и замковые лагеря в центральной и северной  Остроботнии учредить так же, как в Южной и других землях, и чрезвычайные налоги на нужды армии ввести повсеместно!»

По толпе у холма прокатился всенарастающий ропот негодования.

- Но это же ложь! – Побледнев, взволнованно воскликнул посланник фогта, которого крестьяне вместе с сопровождавшими его солдатами крепко держали за руки. – В письме об этом ни слова! Там…

В следующий же миг мощный удар кулаком в лицо заставил его замолчать. Рухнув на колени, авоути, обильно орошая снег хлынувшей из рассеченных губ кровью, один за другим выплевывал перед собой выбитые зубы.

- Вот, что этот подлый сигизмундист-католик Мелкиоринпойка пишет нам далее:

«Требую от вас покорности и повиновения, зачинщиков же смуты приказываю схватить и связанными нашей милости в руки выдать. После чего оружие сложить и по домам разойтись смиренно, моля Господа нашего о прощении, дабы не постигла вас та же участь, что и непокорных бунтовщиков при Нокии».

Кранкка умолк, словно не в силах продолжать, затем же срывающимся голосом произнёс:

- Мерзавец этот, будь трижды он проклят, в письме своём извещает, что захваченного им брата и вождя нашего, нуийяпяалликко Яакко Илкку из Илмайоки с пятью его сотоварищами он самолично к смерти приговорил и четыре дня назад в Кюрё четвертованию подверг…

Последние слова Кранкки буквально потонули в рёве обезумевшей от гнева и ярости толпы.

Пленных нихти вместе с окровавленным помощником Мелькирссона повалили на снег и принялись в ожесточении топтать ногами. Связанных, потащили их к берегу реки и тут же скинули в наскоро вырубленную топорами прорубь, заталкивая под лёд древками копий. Течение быстро утащило тела в чёрную речную бездну.

В тот же день крестьянская армия походным маршем выступила из Кокколы к Илмайоки.


*****

…Выскочивший из зарослей ельника перед передними санями здоровенный детина в бобровой шапке схватил коренника под узцы и легко развернул возок поперек дороги.

Быстро сообразив, что дело вот-вот  обернётся совсем худо, возницы из числа крестьян, выполнявшие «подводную повинность», соскочили с облучков и шустро задали стрекача. Им никто не препятствовал. На лесной просеке немедленно образовался затор.

Дремавшие в санях нихти, нехотя высовывая носы из-под меховых плащей и накидок, никак не могли взять в толк, в чём причина столь внезапной задержки. Когда же до них, наконец, дошло, что их конвой атакуют, было уже слишком поздно хвататься за оружие.

Поднявшийся следом невообразимый шум, крики, лязг железа и оглушительный гром редких выстрелов перекрывал только зычный и уверенный голос Ханну Кранкки, который подбадривал своих людей, командуя атакой: «Бей, бей! Бей без пощады!»

Пользуясь сгущающейся тьмой зимней ночи, кому-то из нихти всё же удалось отползти в сторону, схоронившись среди сугробов и в густых зарослях ельника. Другие, лёжа без движения среди изрубленных тел их павших товарищей, всеми силами пытались теперь притворяться мёртвыми.

Но с два десятка солдат нашли свою смерть под безжалостными ударами крестьянских дубин, топоров и копий у заснеженных берегов Тархаранты.

Среди повстанцев никто не был даже ранен.

В разгар побоища Ханну Кранкка пробрался к саням, на дне которых бесформенной грудой топорщилась пышная волчья доха.

- Попался, трусливый ублюдок! – Вскричал вождь повстанцев, срывая меха с повозки.

Но разочарование и ярость тут же охватили его: в санях под мехами никого не было. Убийца Яакко Илкки -  Абрахам Мелькирссон, пользуясь темнотой и всеобщей суматохой, снова улизнул от расплаты.


ТРЕВОЖНЫЙ ФЕВРАЛЬ

Когда известия о событиях в Похъянмаа достигли столицы Швеции, в двенадцатый день месяца хелмикуу отправил  герцог Карл в помощь Исраэлю Лауринпойке  наидостойнейших из своих офицеров -  Ханну Ханнупойку из Мониккалы и молодого камер-юнкера (hovijunkare) Повела Лудлова.

- Всеми силами вашими новое противостояние предотвратить нужно! Каждая жизнь этих героев дорога мне, ибо знаю я о беззаветной любви их и преданности! И без того крови верных нам людей пролито уже довольно… – Говорил герцог своим посланникам. – Если же столкновение с армией не представится возможным избежать, и туда придёт враг мой заклятый, Флеминг-козлобородый,  всё, от вас зависящее сделайте, чтобы защитить крестьян!

Явившись пред очи Исраэля Лауринпойки в Пьетарсаари, Ладлоу предъявил новоявленному фогту Остроботнии мандаты за подписью самого герцога и его приказ о восстании, также сообщив о готовящейся отправке из Швеции крупных военных сил на подмогу.

Сказано ли было это, дабы собственную значимость подчеркнуть или боевой дух восставших поддержать, так и осталось загадкой.

Может статься, камер-юнкер и сам полагал искренне, что шведские корабли с войском взаправду уже под парусами стоят в стокгольмской гавани.


*****

С рассветом наступившего после битвы у Тархаранты дня Ханну Кранкка во все стороны разослал отряды на поиски сбежавшего Мелькирссона.

Нашли его к югу от Кокколы - в местечке Круунункюля, где окоченевший от холода подручный Флеминга прятался в деревенском свинарнике.

Тыча перемазанного свиным помётом  фогта в спину копейными древками и пиная под зад ногами, под хохот, свист и улюлюканье погнали крестьяне своего пленника в Кокколу.  Оттуда столь же бесцеремонным образом приволокли его в Пьетарсаари, где  довольный Исраэль Лауринпойка принял своего низверженного соперника отнюдь не с распростёртыми объятиями.

Предводитель повстанцев Похъянмаа не мог сдержать злорадной ухмылки, разглядывая жалкую и оборванную фигуру ничтожества, стоящего перед ним на коленях, которое столь недавно ещё мнило себя вершителем крестьянских судеб, правой рукой наместника и главным лицом провинции.

Связанным переправили Мелькирссона в Стокгольм, а затем, по приказу герцога Карла - в тюрьму Арбога в Вестманланде, что в Центральной Швеции.

Специальный  суд, созванный на время рассмотрения дела бывшего фогта Остроботнии заседавшим в Арбоге всесословным собранием, был единодушен, вынося приговор.

Всё ещё уповая на заступничество короля Сигизмунда и не желая примириться со своей участью, несчастный написал два пространных письма в собственную защиту, оправдывая совершённые им злодеяния исключительно мотивами блага королевства.

Но тщетны были эти усилия! Спустя год, весною 1598 года, стокгольмский палач-скарпряттаре опустил топор на шею Абрахама Мелькирссона.

Так был отмщён нуийяпяалликко Яакко Илкка.

*****

Восстание разрасталось, подобно лесному пожару жарким безводным летом.

Заполыхала вся Кески-Похья. Из Хаапавеси, Лиминке, Пюхяярви, Сийкалатва и Тохолампи шли  вооружённые крестьяне, чтобы соединиться с армией Кранкки.

Когда в Лапвярте отряд риттаров-huovi попытался было приструнить смутьянов, все жители, как один – мужчины и женщины, набросились на солдат и при помощи шестов просто затолкали их в широкую полынью. Ни одному не удалось ускользнуть живым, всех поглотили холодные воды.

Прибывший в Южную Остроботнию вместе с Абрахамом Мелькирссоном наводить порядок Эрик Олссон и другие сторонники Флеминга снова бежали из провинции.

Трёхтысячная армия повстанцев подошла, наконец, к кирхе в Кюрё. Всего несколько месяцев назад начал здесь свою войну вождь дубиноносцев Яакко Илкка, чей образ мученика уже успел стать священным.

В начале XIV века в Кюрё первую каменную церковь Похъянмаа в честь святого Лаури построили. С давних времен проводились при церкви ярмарки на Дни Хейки и Лаури, куда люди из самых отдаленных мест вплоть до Турку и Стокгольма съезжались. Вокруг же  целый церковный городок возвышался. Полторы сотни домов в те времена было в Кюрё, а самыми большими из окрестных деревень Напуе и Орисмала считались.

Прежде каменной кирхи, что построена для общины Северного Кюрё была, стояла здесь деревянная церквушка, подле которой изначально выстроили ризницу из красного обожжённого кирпича.

Больше ста фресок, созданных в правление короля Эрика, будто узорчатой лентой,  в три ряда опоясывали изнутри стены кирхи. повествуя о событиях Книги Бытия, жизни Иисуса и притч из проповедей святых дней. Викарий Яакко Геет, он же - великий герцог Кюрё Якоб Зигфридссон, из собственных средств оплатил их написание.

В Кюрё же в сопровождении эскорта важно прибыл с севера и сам Исраэль Лауринпойка.

В крепости Оулу, изначально стоявшей за герцога Карла, ему удалось раздобыть пару  пушек, при виде которых крестьян охватило всеобщее ликование.


*****

- Саатана, пропустите меня немедленно, тупые болваны! – Эрик Олссон отпихнул в сторону пытавшихся преградить ему дорогу караульных.

- Какого дьявола здесь происходит? – На шум, доносившийся с улицы, из сводчатых дверей пасторского дома викария Пирккалы Сипи Ээрикинпойки выглянул сам командующий. – Ба! Кого я вижу! Да уж не вы ли это, достопочтенный херр Олссон, друг мой?

- Точно так, ваша милость, - склонился лаглясар перед Флемингом.

- Что же заставило вас снова примчаться к нам в Пирккала с вашего севера? Уж не безногий ли и безрукий призрак самого Яакко Илкки гонится нынче за вами?

Наблюдавшие за этой сценой офицеры расхохотались шутке командующего.

- Как есть, целая армия призраков, херр фельтоверсте! – Ничуть не смутившись, ответствовал лаглясар. – Чрезвычайно дурные известия следуют по пятам за нами! Ужасные события заставили меня и многих других верных ваших сторонников снова покинуть пределы Остроботнии.

Олссон замолчал и схватился рукой за горло, покачав головой, будто спазмы мешали ему продолжать говорить.

- Подайте вина моему старому другу и заместителю, – махнул рукой Флеминг. – Продолжайте, продолжайте, херре Олссон. Не томите меня в ожидании.

- Всю Северную Остроботнию подмяли под себя мятежники. Казнь этого пройдохи Яакко Илкки не только не напугала тамошних безумцев и последователей его, а лишь раззадорила ещё пуще. Во главе же  толпы злодеев с их копьями и дубинами люди самого герцога Карла встали, специально прибывшие из Стокгольма.

При этих словах Флеминг нахмурился и лицо его помрачнело.

- Друг наш, любезный Абрахам, законный фогт Остроботнии, назначенный вами, и с ним две руоту нихти Пекки Пьетаринпойки отправились было успокоить обманутых крестьян - и вконец распоясавшихся ренегатов приструнить. Но юго-западнее Кирконмяки в Коккола, у реки Тархаранты отряд их в подло подстроенную засаду угодил.

Всех в куски изрубили мясники-пунакаула, дубинами своими забили до смерти, а раненых - под лёд реки бросили. Схватили они Абрахама Мелькирссона да, говорят, по рукам и ногам, будто тюк со шкурами, связанного, в Швецию злодею-герцогу  отослали…

Выслушав подробный рассказ Олавинпойки, Флеминг немедля всех офицеров к себе на военный совет затребовал.

Ситуация складывалась весьма скверная и затруднительная. Всего три риттарфаны было в распоряжении Флеминга.  Полторы тысячи всадников – против трёхтысячного крестьянского войска.

Правда, пешие, в основном, крестьяне, без сомнения, во всём уступали риттарской коннице. Также в пушках и ружьях за войсками наместника перевес был существенный.

- Вот что, херр Олссон, - Флеминг, всегда отличавшийся от прочих дворян-аатели простотой в общении с подчинёнными и пренебрежением к обычаям дворянства, по-товарищески опустил руку на плечо прежнего своего заместителя-лаглясара. – Нынче же обходными путями отправитесь вы в ваше Мустасаари. Большая часть тамошних обитателей, как известно, шведского происхождения, и мятеж поддержать до сих пор отказывалась. Там огласите приказ мой: выступить с оружием на восток нам на помощь. Оттуда же направитесь в Нярпиё и в тех местах так же жителей побережья призовёте под наши знамёна. Всем же, кто присоединится, трёхлетнее освобождение от налогов пообещайте.

В восемнадцатый день февраля-хелмикуу Клас Флеминг всеми силами выступил из Пирккалы на северо-запад,  в охваченную пламенем восстания Остроботнию.


ДОРОГА НА КУРИККУ

Летняя дорога, что от Каухайоки на юге до Илмайоки на севере ведёт, и зимняя дорога, по которой через Яласъярви до самого Турку за десять дней доехать на санях можно, друг с другом у кирхи Курикка сходятся.

Хутор-то на берегу речного залива уж более века стоял – с тех пор, как у него самого даже имени никакого не было. Поселение по первости к приходу Кюрё относилось, при коем в начале XVI столетия и конгрегация Илмайоки учредилась. Когда же году в 1532  молитвенная община Илмайоки самостоятельность обрела, то и ферма Курикка частью этого прихода стала.

Первым из известных хозяев Курикки в  месте, красивее которого, по-правде, во всей округе не сыщешь - посреди девственных лесов и дикой природы  на восточном берегу Кюрёнйоки, что над заливом Куриканлахти возвышается, был скромный земледелец Антти Курикка, родившийся здесь в 1480-м. Отец же его, Яакко - родом из Пирккалы происходил, где род Курикков, как справных фермеров, еще и за сто лет до этого известен стал. Прозвище их родовое от слова «колотушка», «деревянный молоток» происходило. Видно, кто-то из предков ночным деревенским сторожем служил в приходе – и с колотушкой своею по улицам расхаживал.

По зимней дороге Кюрёнканка, что Хяме с Похъянмаа в те дни соединяла и вдоль Яласйоки до самого Куриканлахти шла, где и заканчивалась, перебрался Яакко Курикка с женой, на сносях бывшей, в здешние края, отделившись от родительской фермы в Пирккале у озера Пюхяярви.

И ведь удачно расположился, не прогадал с местом Яакко!

Нет, совсем не до красот природы было суровым поселенцам и не в них было дело.

Но извека славились здешние воды богатым рыбным уловом, а речная долина - плодородием. В Куриканлахти рыба на нерест целыми косяками шла, а полноводная,  порожистая Кюрёнйоки по всему течению своему до самого впадения в Похъянлахти лососем, плотвой, лещём да окунем изобиловала.

Кюрёнйоки – единственная большая река на этих поросших лесом плодородных равнинах. Хотя всю округу так и пронизывают жилы стремящихся слиться с ней воедино многочисленных ручейков и притоков.

Севернее Илмайоки, по правую руку - в Кюрёнйоки река Сейни вливается, а вирстах в двух южнее Курикки она и сама начало своё от слияния Яласъйоки и Каухайоки берёт.

Первые-то поселенцы вообще считали, что Кюрёнйоки наша из озера Каухаярви на Суоменселька проистекает и в начале своём не иначе, как Каухайоки зовётся - «ковшом-рекою». Прежде, чем к западу повернуть, она уже Илмайоки – «Воздушной рекой» становится. От того это, что лосось, на нерест идущий, в этом месте из воды выпрыгивает и как бы по воздуху через пороги- «пукаранкоски» у Коскенкорвы перелетает. А уж с Кюрё поравнявшись, дальше как Кюрёнйоки -  «Каменистая река», и течёт.

Двухглавая гряда Сантавуори, собственно  «Песчаная гора», северо-восточнее Курикки, и Пикку Сантавуори, «Маленькая песчаная гора» южнее – самое возвышенное место в округе среди прочих, именуемых так же «горами». Почва-то там и впрямь песчаная. Для густого  хвойного леса, что горы эти сплошным ковром покрывает, самое благоприятное дело.

К югу Мескайсвуори ещё – Медовая гора среди леса высится, на северо-востоке - Большая гора Исовуори, а на севере, отрогами своими к самой окраине Илмайоки спускаясь – Лесная гора Салонвуори стоит.

Паавалинвуори на левобережье, что на северо-запад от Курикки, с грядой Сантавуори никак не сравнится! Куда там. А уж Пааволанмяки-то, к которой и ферма Паавола примыкает с юга, так и подавно. Лишь  Лоуханвуори меж  Каухайоки и Исойоки ее раза в два ещё выше будет.

По дошедшему до дней нынешних свидетельству о праве собственности, сын Яакко, Антти Исо-Курикка, уже полноправным хозяином фермы значился. Название же сего места от него пошло. За шесть лет до кончины своей году в 1546 он и кирху построил, и сам в ней первым викарием стал.

Микки Антинпойка Курикка, который в шведских податных ведомостях Микаэлем Андерссом именовался, сын того самого Антти,  до самой кончины своей без малого тридцать лет   немндеманом-присяжным в суде Илмайоки служил. В 1582 году ферму Курикка сын его Юхо – Йёнс Микельссон, тридцати двух лет от роду,  по наследству принял.

Когда, спустя пять дней после отправки из Пирккалы, войска Класа Флеминга лагерем близ перекрестка двух дорог прямо на льду Куриканлахти – аккурат напротив кирхи обосновались, сам риксмарск ферму Курикки великой чести удостоил - в усадьбу со своими офицерами на постой нагрянул.

Тогда уже особняк ни много, ни мало, из сорока комнат состоял! Было, где разместиться. Войска при том берегами залива от ветра и метели укрыты были.

Атакованный кавалерией аванпост повстанцев, что так же было в Курикке обустроился, спешно назад в  Илмайоки и дальше уж в Кюрё отступил.

Да только Юхо-то сам от такой «чести» со всеми домочадцами и десятилетним сыном Туомасом в леса подался - от родного дома подальше. Так и прятался там, покуда гроза не утихла.

Как-никак, а и он, следуя призыву Яакко Илкки, к Дубинной армии примкнул - и в походе на Нокиа и Пирккалу со всеми вместе участвовал. Аккурат путь армии Илкки через Курикку проходил.

«Уж тебе-то, Юхо, с твоим прозвищем сам Бог велел к нашей армии присоединиться!» - Смеясь, говорил ему сам нуийяпяаллико, вождь дубиноносцев. – «Недаром оно у тебя колотушку означает!»

Едва гибели в битве при Нокии избежал Юхо Курикка! Толком от всех потрясений ещё не оправился. Да и ныне повстанцев Кранкки у себя   привечал на ферме. Были причины страшиться гнева Флеминга!

Получив с передовых постов известия о приближении неприятеля, в стане дубиноносцев спешно готовиться к битве начали. Всё о том говорило, что предстоящее сражение в этой войне решающим будет.

- Братья! – Воззвал к собравшимся вокруг кирхи в Кюрё Исраэль Лауринпойка. – Нас вдвое больше, чем huovi Ноки-Класа. Ударим же на врага со всей решимостью, сокрушим тиранию! Неиссякаема наша воля к победе… Ennemin kuolla ja huolella kukkua kuin orja olla – лучше умереть и сгинуть за дело, чем быть рабами! Ныне я вновь отправляюсь на север - и вскоре вернусь к вам с еще большими силами. Девять тысяч человек из Швеции пересекли море, чтобы прийти нам на помощь. Сам Каарле-герцог спешит уже к берегам Похъянмаа со своим войском. Командование вами передаю тому, кого вы прежде и сами выбрали вождём вашим, известному вам всем Ханну Кранкке. Девиз наш один отныне: «Победа или смерть!»

- Победа или смерть! – Вдохновлённые своим военачальником, кричали следом крестьяне, вздымая кверху топоры, арбалеты, дубины  и копья. – Элякёон Каарле-херттуа! Да здравствует герцог Карл! Хювя!

И они пели:

Вставайте на битву за свободу
Те, кто мужественны!
Прямой путь к счастью
Близок к дороге смерти!

Лишь немногие, из примкнувших к восстанию позже прочих, в основном – неохотно шедших со всеми шведских ополченцев с побережья, скептически качали головами, бормоча под нос, чтобы за длинные языки свои не лишиться головы по собственной неосторожности: «Трус! Жалкий трус! Да он просто решил бросить нас накануне битвы, как только запахло жареным!»

- …Зачем лишний раз рисковать и лезть прямо в пасть к голодному волку? – Заметил один из высланных Ханну Кранккой разведчиков, едва завидев мерцающие вдалеке, подобно звёздам на ночном небе, огоньки бивуачных костров армии Флеминга. – И без того понятно, где Ноки-Клас лагерем обосновался… Почти к самой Илмайоки старый лис подобрался. Вот там-то его и щёлкнуть бы по носу!

Другие, также опасавшиеся наткнуться на патрули huovi, поспешили согласиться со своим товарищем.

 – Что ж, - выслушав сообщение вернувшихся из разведки лыжников, обратился Ханну Кранкка к сидящим   вкруг стола в дома пастора  крестьянским «ротмистрам». – Покуда враги наши неспешно к бою готовятся да у костров животы набивают, не следует ли нам первыми атаковать их внезапно?! За покрывающими обрывистые берега Кюрёнйоки лесами, следуя руслом, сможем незаметно мы к ним подобраться. Так выступим же немедля – ещё затемно, и нападём с рассветом!

Нуийяпяаллико Кранкка как никогда сосредоточен был этой ночью. Судьба всего восстания зависела сейчас от правильности принимаемого им  решения. Нелишним считал он также поддержкой таких признанных предводителей, как Мартти Туомала или Пертту Пало заручиться. Оба с ним вместе во главе армии крестьян ныне стояли.

…Уж лыжники и из сил выбиваться начали, а всё следов противника так ещё и не встретили. Видно, обмануло разведчиков зрение да костры в ночи на добрых полторы пеникульмы ближе им показались, чем на самом деле от них были!

Светло совсем стало, когда маршем на лыжах добрых пять пенинкульм пройдя - шведских мил* тех же, что меж кирхами в Кюрё и Курикке пролегают, повстанцы неприятеля вдруг прямо впереди на льду и на крутых берегах по обеим сторонам реки увидели.

От неожиданного явления пред собою гарцующих на лошадях кавалеристов да при виде чёрных зрачков жерл нацеленных вражеских пушек, крестьяне опешили.

Дозорные-то из передовых разъездов Флеминга  приближение  дубиноносцев ещё прежде них заприметили - и тревогу вовремя подняли.

- Millaista paskaa?! Что за дерьмо? Перкеле! – Выругался шедший во главе скопища лыжников нуийяпяалликко. – Но ведь они гораздо дальше того места, где им, по нашим сведениям, надлежит находиться...

- Ежели донесению разведчиков верить. – Подъехал к нему, опираясь на палки и вытирая рукавицами пот со лба, Мартти Туомала. – Видно, у страха глаза велики оказались. Должно быть, поостереглись лазутчики наши близко к врагу подбираться, чтоб место точнее вызнать. Теперь о всякой внезапности позабыть можно. Да и сами мы, как на ладони у марски.

___________________________________
*Т.н. «старая» пенинкульма или шведский «мил» в Финляндии до 1655 года были равны 6 км. Повстанцы, таким образом, за ночь прошли на лыжах расстояние от Кюрё до Курикки в 30 км.

- Дорого нам эта ошибка обойдётся! – Тяжело переставляя полозья лыж, сердито проворчал подошедший с другой стороны Пертту Пало. – Люди бессонницей и переходом измотаны. Отдых им прежде всего нужен! Какая уж тут битва… Отходить надо!

Три риттарфаны Флеминга в сопровождении  артиллерийских обозов в предрассветной мгле выдвинулись к северу в направлении Илмайоки от кирхи Курикки, заняв позиции в четверти вирсты от неё на льду реки и обрывистых берегах Кюрёнйоки. Так или иначе, оказавшись совсем не в том месте, где ожидали встретить их, чтобы сходу внезапно атаковать с фланга, дубиноносцы.

- Поглядите-ка на этих несчастных. – Восседавший верхом на жеребце в своём сверкающем трехчетвертном доспехе и меховом плаще риксмарск  Флеминг с высоты речного обрыва в окружении офицеров созерцал двигавшуюся чёрной широкой лентой по замерзшему и покрытому снегом руслу Кюрёнйоки  нестройную толпу лыжников. – Какими же недоумками нужно быть, чтобы самим переть вот так, подобно гурту глупых овец на бойню? Хотел бы я взглянуть в глаза тем, кто сознательно ведет это жалкое стадо обманутых герцогом олухов к неминуемой их погибели!..

За то  время, что минуло после  резни в Нокиа и жестоких избиений крестьян в Тавастии и  Саволаксе, риксмарск уже вполне утолил снедавшую его поначалу жажду крови и мщения за оскорбление, нанесенное некогда особе его Яакко Илккой побегом своим из хийденкирну в Абоском замке.

А тут ещё возлюбленная супруга его, достопочтенная фру Эбба Стенбок, сестрица вдовы короля Густава Ваасы, в письме своём укоряла мужа за излишнюю жестокость, проявляемую им в отношении заблудших овец стада Христова. Напоминая заодно о христианском долге любить врагов своих, благословлять проклинающих и благотворить ненавидящим.

Правда, вопросы духовные всегда мало заботили риксмарска. Не будучи сам, как тот же фогт Абрахам Мелькирссон, приверженцем католической веры, он, однако, по личной просьбе Сигизмунда, взял под свою защиту  и всячески опекал бежавших из Швеции католиков. Что, впрочем, не мешало ему водить личную дружбу и с кальвинистами, как, например, маршалок надворный литовский Кшиштоф Дорогостайский.

А тут ещё драгоценная Эбба со своей христианской моралью…

Но Класс Эрикссон жену свою любил, почитал и огорчать совершенно не собирался.

Потому-то и Яакко Илкку не повелел он тогда повесить немедленно. «А ведь скольких бед избежать можно было! Ох уж, эти женщины с вечным их состраданием и милосердием…» - сокрушался марски.

При виде повстанцев, едва передвигающих от усталости ноги на своих лыжах, со стороны солдат послышался издевательский смех, посыпались оскорбления и скабрезные шуточки в адрес  мятежников, бредущих прямиком в руки Флеминга, точно агнцы на заклание.

- Говорят, сам герцог Карл ведёт это скопище оборванцев! Схватим его, притащим, как свинью, на верёвке в Або и посадим там посреди рыночной площади в колодках, - захлебываясь от хохота, выкрикнул кто-то из всадников.

Флеминг раздраженно мотнул головой, будто золочёный горжет доспеха сдавливал ему шею. Досадливо поморщившись от услышанной им только что глупости, он, скривившись, бросил сидящему рядом на коне профосу:

- Стащите этого чёртова горлопана с его лошади и предо мной сей же миг поставьте!

Приказание тут же было исполнено. Давешний хохмач, молодой риттар из сынков новоиспечённых дворян-аатели, вдруг став белее снега под копытами  лошадей, на коленях трясся теперь от страха перед риксмарском, проклиная себя за свою глупость и болтливость.

- Как смел ты, червяк ничтожный, возомнивший  себя невесть кем, поганым своим языком поминать особу королевской крови, хоть и заклятого врага моего? Фрельсе твой ещё не делает тебя равным принцу! Или законы королевства, запрещающие диффамацию любого из членов королевской семьи, ныне уже пустой звук не только для этих жалких бунтовщиков, что копошатся внизу на реке, подобно мухам на дохлой псине, но и для солдат моих?! И преступление это - уже не государственная измена?

Профос выступил вперед, положив ладонь на рукоять кацбальгера:

- Прикажете, ваша милость?..

- В иное время следовало бы в самом деле четвертовать мерзавца… Но я милостив ныне да и каждый солдат теперь на счету. Однако же, никакое преступление не должно остаться безнаказанным. Посему, херр профос, просто отрежьте ему его болтливый язык! А когда он оправится от боли, пускай займёт в строю своё место и в сражении вину свою доблестью искупит.

У прочих кавалеристов всякое желание отпускать шуточки и хохмить сразу пропало начисто.

- Дайте огня! Прижгите ему рану, чтобы не изошёл кровью. Этот бесполезный кусок дерьма в атакующем строю первым сегодня поскачет в битву! - Бросил профос солдатам, вытирая пучком сухой травы фламандский баллок с роговой рукоятью.

Громко стонущего бедолагу со ртом, заткнутым тут же набухшей от крови тряпкой, и лицом, залитым слезами, помощники профоса приподняли, как мешок с зерном, и втолкнули обратно в седло, которое следом за доспехами и холкой лошади также густо окрасилось тёмно-алым.

Раскачиваясь взад и вперёд от нестерпимой боли и прижимая обеими руками окровавленную тряпицу к лицу, тот сидел, зажмурившись, не в силах и глаз открыть.

Тем временем, Ханну Кранкка, поняв, что первоначальный план его с треском провалился, приказал лыжникам разворачивать полозья.

Напротив пологих прибрежных полей дома Паавола заняли, отступив, оборону повстанцы - примерно в одной вирсте по течению реки ниже.


САНТАВУОРИ: ПРЕДДВЕРИЕ АДА

- Вторая и третья риттарфаны берегами Кюрёнйоки пойдут, чтоб никому из мятежников от реки ни влево, ни вправо не ускользнуть было. И клещами с обеих сторон их по флангам охватят.  Пушки с повозок на берегу по сигналу горна огонь откроют.  Риттарфана центра - под моим началом останется и в лобовую атаку караколем первой пойдёт.

Отрывистые приказания марски тяжело падали, будто расплавленный свинец в форму для отливки ядер.

Между тем, произошло какое-то оживление в тылу. Как оказалось, это бывший лаглясаре, судейский помощник самого Флеминга - Эрик Олссон подошел, наконец, с набранным им в Мустасаари и Нарпиё подкреплением из шведских ополченцев с западного побережья.

- Отлично! – Сразу воспрял духом Клас Эрикссон, до этого вполне сознававший некоторое преимущество, так или иначе остающееся за повстанцами за счет их вдвое большей численности. – Превосходно! Используем это в нашу пользу. Хоть среди мятежников шведов не много, но никаких причин бунтовать и у тех нет вовсе! Да и преподанного им Аксели Курки урока в бою при Улвиле вполне достаточно должно было оказаться.

Приблизившись во главе выстроившейся поперёк речного русла шеренги из пяти десятков риттаров, за которыми следовали еще девять рядов, готовых применить караколе, к ощетинившейся копьями по всему фронту неровной линии повстанцев, Флеминг по-шведски обратился с призывом к дубиноносцам:

- Доблестные сыны Швеции! Славные потомки викингов! Клянусь Господом, что те из вас, кто сложит ныне оружие, последует примеру отважных жителей Мустасаари и Нарпиё и тотчас присоединится к моему войску, полное прощение за участие своё в мятеже получат! За службу же свою моими солдатами – честное королевское жалованье, долю в военной добыче и все права фрельсманов с трёхлетним освобождением от налогов предоставлено будет. Верно ли я говорю? – Клас Эрикссон развернулся в седле к группе сопровождавших его шведов из Мустасаари.

- Верно! Все правда! Херр овербефельхёваре* истинно говорит!

_____________________________________
*Главнокомандующий (шведс.)

- Шведы! Неужто вы прольёте кровь своих соплеменников ради тех, кто обманом завлёк вас на эти равнины? Ведь я и не собирался вводить замковые лагеря и крепостной налог в ваших землях! Все вы были и остаётесь свободными фермерами, ремесленниками и рыбаками. Вас подло обманули люди герцога Карла, который против истинного и законного короля козни свои замышляет и вашими руками престол Швеции захватить хочет! Тех же, кто не подчинится, неминуемая смерть ждёт!

Красноречия риксмарску было не занимать. Слова его, надо сказать, упали на благодатную почву и немедленно дали свои всходы, словно по благословению древнего бога  Фрейра, владыки Альфхейма.

- Что вы делаете?! Вернитесь, жалкие трусы!  Предатели! – Командовавший шведскими ополченцами Свен Олавссон был просто вне себя от отчаяния и гнева. – Нельзя доверять Ноки-Класу! Вспомните Нокиа!

Из толпы крестьян вышли и направились в сторону шеренг Флеминга практически все шведы, примкнувшие ранее к восстанию, во главе с Исо Нильсом из Мустасаари. «Бетре флю эн ила фекта!» - Качая головами, рассуждали они. – «Лучше убежать, чем плохо сражаться!»

- Оставь их, брат Свен! – Ханну Кранкка с лицом, мрачнее тучи, сделал предостерегающий жест вытянутой рукой. – Пусть проваливают. Всяко лучше, чем если бы изменили прямо посреди битвы.

- Эй! Не трогайте этих предателей! – Выкрикнул Ханну так, чтобы все его слышали. – Пусть Господь будет судьёй им, ведь они сами выбрали для себя дорогу Иуды.

Кавалеристы Флеминга расступились, пропуская шведов-перебежчиков. После чего снова сомкнули ряды.

- Ваша милость, - к риксмарску подскакал один из риттмейстеров отправленной берегом риттарфаны, - херр фельтоверст! Ждём вашего приказа атаковать и изрубить подлых мятежников-карлистов всех до единого! Наши риттари просто жаждут повторения Нокии и Нюйстеля!

Флеминг оставался холоден и спокоен.

- Пусть ожидают приказа. Allting har sin tid. Всему своё время. – Процедил он сквозь зубы по-шведски, едва взглянув на офицера. – Вернитесь к своей риттарфане, херр ротмистр. Готовьтесь атаковать по сигналу горна!

Второй раз Флеминг уже по-фински обратился к оставшимся на реке повстанцам, призывая их сложить оружие и сдаться - взамен обещая полное прощение и отмену чрезвычайных налогов.

- Крестьяне Остроботнии! Свободные люди! Шведы, руотсалайсет, свой выбор сделали. И тем явили мудрость свою и достоинство, за что непременно вознаграждены будут и мною, и самим королём нашим. Настала очередь финнам сказать своё слово!

Кто знает? Может в этот раз коварный риксмарск  в самом деле сдержал бы своё обещание?  Вся эта кровь и убийства достаточно уже и ему самому обрыдли.

Вдобавок, главное значение для него имела экономическая составляющая. Ибо, какие же из мертвецов плательщики податей?!

Будучи одним из богатейших людей своего времени, Клас Эрикссон Флеминг всё состояние своё сколотил благодаря не только высоким званиям и должностям в королевстве, но также доходам от вотчин и податям. Как полновластный владетель Финляндии, он и большую часть королевских налогов оставлял в казне Великого княжества.

Помимо же получения месячного жалованья в пятьсот риксдалеров, барон с пяти поместий своих и более, чем с пяти сотен крестьянских ферм  собирал доходы. Прежде в мошну риксмарска текла ещё большая прибыль из Швеции и Эстляндии. Но полноводный ручей этот пресекся из-за конфликта его с герцогом Карлом.

Ни смерти тысяч крестьян, ни разорение ферм их не были выгодны маршалу.

Разграбление домов бунтовщиков, правда, было вынужденной мерой, ведь, призывая солдат под свои знамёна, он щедрую военную добычу обещал им после каждой победы.

Поневоле приходилось закрывать глаза на то, что huovi и nihti подчистую выносили целые деревни, замеченные в помощи и сочувствии повстанцам.

Однако, это же заслуженным возмездием и достойным наказанием служило тем землям, что посмели против короля и наместника его восстать.

После битвы при Нокиа Флеминг солдатам своим все дома в Юля-Сатакунте, из коих люди в армию Илкки вступали, свободно грабить дозволил. На некоторые фермы, чьи хозяева в сражениях пали, риттары так и вовсе права собственности заявляли.

Когда же Иивар Таваст при Нюйстеля разгромил повстанцев, Клас Эрикссон в награду его всадникам весь приход Сюсьма  разорить и нещадно разграбить сам приказал. Ибо именно тамошние жители особенно горячо поддержали восставших.

Но хуже всех прочих земель финских, испытавших на себе произвол солдат и жестокость, провинции Саво пришлось. Несколько месяцев кряду  творили там победители безнаказанно бесчинства свои, грабя, насилуя и убивая.

Очередь Остроботнии после битвы при Сантавуори настала… Грабительские рейды кавалеристов Флеминга, которые якобы «компенсацией» ущерба от восстания служили, до самого Пьетарсаари на севере доходили…



ОКРОВАВЛЕННЫЙ СНЕГ ПААВОЛЫ

Ответом восставших Флемингу был залп двух имевшихся у них лёгких пушек - из туго натянутой в несколько слоёв на медную трубку толстой воловьей кожи.

Это не столь давнее изобретение мастеров из Швеции было всё, что смог выделить из своего скромного арсенала Исраэлю Лауринпойке небольшой гарнизон сторонников герцога Карла в Оулу.

Однако, одним этим залпом сразу пятеро кавалеристов были убиты.

- Сита и дет скапет… дерьмо в  шкафу… - Выругался Флеминг по-шведски. – Вот теперь они перешли все границы и окончательно меня разозлили. Дет вар дроппен сом фик бёгарентатт ринна ёвер… И это была последняя капля, переполнившая чашу моего терпения!

По сигналу марски, вначале с флангов по выстроившимся на льду ударили полевые пушки-фальконы, с повозок переставленные на узкие лафеты.

Пробитые ядрами кровавые проплешины в толпе в тот же миг затянулись, подобно трясине в болотной бочаге под ногой путника. Словно на место одного убитого тут же встали десять охваченных яростью дубиноносцев.

Речной лёд содрогнулся, отозвавшись  утробным гулом, и во все стороны брызнул мириадами голубоватых осколков от ударов сотен подков, когда риттарфана центра, сорвавшись с места, ринулась на вмиг ощетинившиеся остриями выставленных копий ряды повстанцев.

Ханну Кранкка, который с юных лет вместе с отцом ходил в походы против рюссов и каръялайсет, дрался с захватчиками на земле родной Лиминки, предвидел манёвр риттарской конницы с излюбленной её тактикой караколя.

Все, как один, копейщики первого и второго ряда по команде своего нуийяпяалликко опустились на одно колено, положив древки на плечи стоящих спереди. Пространства меж ними тут же заняли стрелки: с луками, арбалетами, «хакапюссю-кясиканууна» - аркебузами, и несколькими десятками захваченных в битве при Тархаранте шведских полевых мушкетов, которые хитроумные крестьяне устанавливали на двузубые вилы.

Первая же шеренга всадников на полном скаку сбита была слаженным лобовым залпом.

От целого роя из стрел, арбалетных болтов, картечи и пуль казавшийся доселе монолитным конный строй вдруг рассыпался и смешался, как разноцветные осколки рухнувшего от удара молотом витража в замке какого-нибудь барона-вапаахерра.

Риттары не сумели подойти даже на расстояние выстрела из пистоли, как требовала того тактика караколя-улитки, когда были встречены огненным шквалом.

Линия обороняющихся окуталась клубами порохового дыма.

Наступающие следом за первой шеренгой, однако, не успели осадить  лошадей, так и продолжая наседать сзади. Буквально влетели они в образованную вдруг расступившимися  перед ними крестьянами широкую брешь, в суматохе беспорядочно паля во все стороны из аркебуз и пистолей и размахивая мечами-риттаршвертами.

Повстанцы, отчаянно крича, тут же принялись наотмашь буквально выколачивать всадников из сёдел своими булавообразными дубинами и стаскивать крючьями гизарм и алебард-лохаберов . Мечи, топоры и копья довершали дело.

Вмиг все пространство реки окрасилось тёмным, густым багрянцем.

И кони, и люди, скользя ногами и подковами по кровавому фаршу из выпавших внутренностей, мозгов и ледяного крошева, начали то и дело спотыкаться о тела убитых и раненых, отрубленные конечности и прочие части тел. Многие, истошно вопя от ужаса, падали, сами немедленно превращаясь в раздавленное толпами сражающихся и копытами обезумевших лошадей жуткое месиво.

Видя замешательство риттаров, начавших уже разворачивать коней вспять, крестьяне восприняли этот отходной манёвр кавалеристов как начало бегства своего врага. В упоении битвой устремились они было вослед, чтобы преследовать отступающих huovi.

- Вперёд, братья, вперёд! – Раздавались крики. – Хювя! Убьём их всех, а Класу-Клюву оторвём его козлиную бороду с головой вместе!

Но в тот самый миг, когда победа, казалось, была уже так близка, а напряжение достигло предела, взмокший от усталости и весь забрызганный чужой кровью Мартти Туомала, тяжело дыша, положил левую руку на плечо Ханну Кранкке:

- Смотри! – Второй рукой, сжимающей меч, указал он на правый берег, а затем, повернув голову, на другой.

- Проклятье! – Кранкка в сердцах топнул ногой. – Перкеле! Всем отходить!

Зычный голос его перекрыл даже шум битвы.

По первому же сигналу горна к началу атаки, по обоим берегам Кюрёнйоки вперёд устремились риттарфаны левого и правого флангов.

Густо поросшие лесом, усеянные заснеженными и обледеневшими валунами, каменистые и крутые берега не позволяли немедля же с двух сторон ударить по толпящимся на реке.  Поэтому задача, поставленная Флемингом, требовала   обойти растянувшиеся по реке силы повстанцев, окружить их и зайти с тыла.

Левофланговая риттарфана под командованием  Матти Карппалайнена намётом через перелески и гряды камней вдоль западного берега выскочила, наконец, на полого спускающиеся к реке от восточного склона Пааволанмяки поля дома Паавола.

Казалось, еще немного, и риттарский клин врежется в самые тылы крестьянской армии Кранкки, замыкая кольцо окружения.

Ратсупяалликко Матти Миконпойка Карппалайнен из рода того самого Паавали из Вехмаа в Весима-Суоми происходил, что ещё Эриком XIII Шведским был привилегии фряльсе за преданную свою службу короне удостоен. Отцом же его викарий Тайвассало был.

Не занимать было отваги этому славному  рубаке-финну!

Вырвавшись далеко вперёд в сопровождении всего нескольких преданных офицеров, воздев к небу меч, с сияющим взором летел на коне в бой Карппалайнен. С развевающимся за спиной плащом подобен был он  святому Юрьё, скачущему на битву со змеем.

Отразив первую волну лобовой атаки риттаров и вынудив их развернуться и отойти почти к исходной позиции, но опасаясь попасть в западню и быть окружёнными, повстанцы сами начали отступать ниже по реке. Сотни их выстраивались теперь для обороны к северо-востоку от вершины Пааволанмяки на поле близ фермы  Панттила.

Риттарфана правого фланга тем же часом также продвигалась вдоль восточного берега Кюрёнйоки.

Мчался во главе её личный друг марски Флеминга и самого Сигизмунда III Ваасы посланец, самый пылкий среди протестантов Польши сторонник короля-католика, великий маршалок литовский Кшиштоф Дорогостайский.  Хоругвь наёмников его из полутора сотен венгерских гусар следовала за ним пятам.

Всего месяц, как почил с миром отец ясновельможного пана Кшиштофа, воевода Полоцкий, Николас Дорогостайский. Но в трудный час этот шляхтич знатного рода герба Лелива, что добровольцем ещё в армии Священной Римской Империи в Нидерландах за принца Генриха Оранского с испанцами сражался и в хоругви отца своего в Ливонской войне с московитами участвовал, решил друга своего Класа Флеминга  в Финляндии поддержать. Просьбе его Сигизмунд, благодарный за устроение брака своего с Анной Австрийской семь лет назад тому, также не стал препятствовать.

Тем временем, завидев одинокую группу всего из нескольких всадников у подножия Пааволанмяки, сотни разъяренных крестьян устремились через поле наперерез риттарам.

- Пщя крев! – Вскричал Дорогостайский, этот бесстрашный воин, с противоположного берега зорким оком быстро оценив критическую ситуацию, в которую угодил Карппалайнен. – Пщя крев! Холера! За мной, гусары! Виданное ли дело, чтобы шляхтич другого рыцаря одного в беде бросил…

Оставив правофланговую риттарфану продолжать наступать вдоль восточного берега у подножия Медовой горы - Мескайсвуори, пан Кшиштоф, рискуя переломать ноги лошади, соскочил на лёд, увлекая за собой хоругвь венгерских гусар.

Сходу врубился он в спешно отступающую к окрестностям Пииртолы восточнее гряды Сантавуори толпу ошарашенных этим внезапным натиском крестьян Похъянмаа. 

- Что ж, прекрасно! – Флеминг мгновенно оценил изменение в обстановке. – Литовский друг наш поистине бесподобен в своей отваге. Не уступим же и мы в этом рыцарям Речи Посполитой! Трубить сигнал к наступлению! Разобъём проклятых карлистов, врагов короля нашего.

Видя, что силы повстанцев, стремясь не дать окружить их с флангов, отступают всё дальше к северу,  наблюдавший доселе за ходом битвы с высокого берега Курикканлахти, марски решил сам возглавить атаку производящей перегруппировку риттарфаны центра.

В ужасе разбегающиеся во все стороны от вихрем несущихся на них   венгерских гусар, крестьяне даже не думали отбиваться от этих крылатых демонов.

Пан Кшиштоф, яростно вращая над головой огромной  своею турецкой саблей, упрямо стремился к тому месту, где близ валуна на вершине Пааволанмяки орущая толпа здешних шишей и хлопов, словно чёрной волной накрыла маленький отряд Карппалайнена.

«Уж у нас-то, в Речи Посполитой, с такими был бы разговор короткий!»  - Стучало в висках. – «Верёвка, колесо, костёр и плаха!»

С юга от усадьбы Паавола  стремительно приближались уже всадники риттарфаны левого фланга, охватывая Пааволанмяки вдоль восточного склона.

По сплошь усеянному телами, окровавленному руслу Кюрёнйоки преследовала отступающих к Пииртоланканке крестьян кавалерия Флеминга.

Вырвавшаяся дальше всех к северу конница Дорогостайского, ведомая  ротмистрами, уже заходила в тыл повстанцев справа, со стороны Пииртолы.

Прорубившись к обломку скалы, где крестьяне окружили Карппалайнена с его офицерами, Кшиштоф Дорогостайский лишь по залитым кровью доспехам и изодранному в клочья плащу опознал лежащего на снегу отважного ратсумейстари.

В тот же миг с десяток окровавленных рук, подобно когтистым лапам чудовища-стрыги, цепко ухватили полу его закинутого за спину плаща-опанчи и принялись стаскивать с лошади.

Рубя направо и налево своей саблей, шляхтич, должно быть, слишком низко нагнулся из седла, чтобы дотянуться клинком до шеи в ужасе закрывшего руками голову финна.

В глазах вдруг потемнело от страшного удара по голове булавой или молотом. Только железный литовский шишак да стёганый подшлемник уберегли череп от того, чтобы немедленно не расколоться на части. Как могучий, подрубленный дровосеками дуб, рухнул с лошади рыцарь.

Вихрем налетевшие следом венгерские гусары частью изрубили, частью рассеяли остатки крестьян на Пааволанмяки.

Подобрав бездыханное тело литовского маршалока, венгры бережно перенесли его в фермерский дом усадьбы Паавола.

- Ко мне, ко мне! Все ко мне! Остановитесь, перрркеле, и сражайтесь! – Охрипшим голосом ещё призывал крестьян Ханну Кранкка.

Развернувшись лицом к риттарам Флеминга, так стоял он, широко расставив ноги и сжимая в руках древко подобранного им на поле боя протазана.

Выставив мечи, плечом к плечу встали  с ним рядом с мрачно нахмуренными бровями Мартти Туомала, Пертту Пало и другие выжившие вожди восстания.

Ещё пять сотен уцелевших в сражении крестьян, многие из которых были ранены и истекали кровью, едва не падая от изнеможения, сгрудились угрюмо вокруг своих нуийяпяалликкёт.

Всадники тем временем полностью замкнули кольцо у Пииртоланканки.

Лишь нескольким разрозненным отрядам удалось выскользнуть за пределы блокады через укрытый глубокими снегами, непроходимый для риттарских лошадей распадок меж лесистых отрогов Сантавуори.


РАСПРАВА

Все пушки, включая захваченные у самих повстанцев, по приказу Флеминга выкатили на прямую наводку. Наставленные в упор, злобные чёрные зрачки их словно сверлили людей своим мертвенным леденящим взором.

Риксмарск медлил.

Пороха, пуль и картечи, пожалуй, хватило бы ещё, чтобы в два счёта закончить дело, даже не сходясь в рукопашной... Всего одного караколе достаточно будет! Но…

«И без того из-за всех этих смертей поступления в казну упали донельзя… А с тем - и содержание армии теперь под угрозой. В преддверии вторжения из Швеции  весьма несвоевременно... Чёртовы дураки! Если бы не их несусветная глупость и жадность, ничего такого могло бы и не быть вовсе!»

Клас Флеминг бесстрастным взглядом окинул поле недавней битвы.

Вповалку и целыми грудами, будто исполинским алым ковром, выстилали собой русло Кюрёнйоки, поля Пааволы и предгорья Сантавуори лежащие всюду тела убитых.

Адмирал слегка тронул поводья, понукая лошадь, и шагом приблизился к замершим в ожидании неминуемой гибели последним дубиноносцам.

Нескрываемые боль и ненависть читались им в глазах окружённых…


*****

В деревянном кресле - вполоборота к открытой топке сложенного из красного кирпича камина вместо обычной финской vanha uuni - старой курной печи, восседал риксмарск Флеминг в приходском доме Кюрё.

Легким кивком головы поблагодарил он адъютанта, который, осторожно разворошив угли кочергой, подложил в огонь пару чурбаков, а затем с почтительным поклоном подал маршалу серебряную чашу горячего глёги.

Сделав небольшой глоток и задумчиво созерцая, как оранжевые язычки пламени с аппетитом облизывают берёзовые полешки, Флеминг осведомился:

- Как чувствует себя литовский друг наш?

- Хвала Господу, лучше, ваша милость. Уже может сам и с кровати  встать. Но ещё слаб слишком, чтобы снова в седло садиться.

- Прекрасно! Проследите, чтобы герой этот ни в чём не нуждался! Владыка наш, король польский и шведский,  весьма опечален был бы, узнав о смерти столь славного рыцаря и верного слуги своего… Воистину, хвала Всевышнему, что кузнечных дел мастера в Литве  столь прочные шлемы ковать умеют!

- Воистину так, ваша милость.

Во многих, во многих сечах ещё довелось участвовать после ясновельможному другу Флеминга - Кшиштофу Дорогостайскому!

И когда семь лет спустя в Ливонии бушевала война Польши со Швецией, горячо умолял маршалок великий литовский короля Сигизмунда III собрать флот и отправить его самого во главе оного воевать в землях Финляндии… Но планам тем не суждено было сбыться.

- Все ли собрались, как мною велено было? – Наместник поставил чашу с вином на край стола и повернулся ко входу.

- Кого из викариев отыскать удалось по приходам, те все явились. Иные в пути задержались, но так же прибудут вскоре.

- Ко мне привести их! Не станем терять времени на ожидание. Пускай на себе всецело изведают гнев мой. По воле короля, надлежит мне карающей десницей Отца нашего небесного стать. И уж свой долг я до конца исполню!

Один за другим, не смея поднять глаз на Флеминга, нарочито ссутулив плечи и то и дело подобострастно кланяясь, начали входить викарии приходов Остроботнии.

Приказано было им в спешном порядке собраться в Кюрё, где надлежало предстать перед Верховным Лордом Констеблем для дачи объяснений касательно бездействия своего в дни восстания и потворства мятежникам.

После разгрома армии крестьян при Сантавуори и пленения  полутысячи выживших в битве дубиноносцев, войска риксмарска двинулись вверх по реке в Илмайоки.

Начались грабежи -  ни одного дома не осталось не тронутым! Усадьбу богачей Пелтониеми, выдавших Яакко Илкку Мелькирссону, и ту стороной не обошли, всю вчистую разграбили - под горестные причитания и жалобы хозяев. Но солдаты и сам Флеминг только посмеялись над ними.

Прочих же непокорных - убивали на месте.

Среди убитых тех даже викарий Илмайоки Матти Стуут был, который на стороне крестьян посмел выступить и защитить несчастных пытался.

После нашествия на Илмайоки войска заняли Кюрё, где Клас Флеминг самолично вершил теперь следствие, суд и расправу над пленниками и всеми, сопричастными к бунту.

Помимо викариев приходов, от каждого из них по десять крестьян должны были явиться по зову маршала - для научения их смирению, покорности и принесения покаяния.

Затем же всем миром должны они были снова присягнуть на верность королю и самому Класу Флемингу, как регенту и наместнику его в Финляндии. Отказавшихся же - ждала смерть.

Дабы прибывшие не маялись без дела в ожидании своей очереди, Флеминг их под присмотром риттаров отослал в Курикку, где на полях Пааволы и пропитанном кровью льду Кюрёнйоки по-прежнему лежали неубранные тела сотен погибших.

Часть армии брошена была укрытую снегами Сантавуори прочёсывать - в поисках нашедших там прибежище повстанцев с приказом убивать пойманных всех на месте.

В огромные ямы, вырытые ими на пологих отрогах Пааволанмяки, стаскивали крестьяне  застывшие на морозе в  диковинных жутких позах трупы убитых.

Иные, словно в прощальных объятиях,  так смёрзлись друг с другом, что их приходилось сталкивать вниз вместе.

В могилы поменьше снесли павших в сражении риттаров.

Над каждым местом погребения высокий курган насыпали.

По сей день высятся эти могильные холмы у подножия Пааволанмяки близ Ринта-Пааволы!

Лишь под большим камнем прямо во дворе усадьбы  одну могилу отдельно от прочих выкопали.

- Кого же это они там хоронят, будто самого короля или этого чёртова Флеминга? – Спрашивали друг у друга крестьяне.

-  Как же, Флеминга... Он-то сам в Кюрё засел. Живёхонек! Будто паучище-хямяхякки посреди тенёт своих.  Страшными челюстями так и шевелит, жертв караулит, Саатана. Неплохо, если б  взаправду околел, хевон витту, перкеле!

- От солдат-huovi слышать довелось, что вроде бы того  командующего флагом-липусто, что на холме этом пал, под камнем тем схоронили.

- А ещё, говорят, ратсупяалликко знатного, фельтмарскалка из самой Liettua - Литовского Великого, стало быть, герцогства, закадычного приятеля Клюва-Класса. Видели, сказывают, как по башке дубиной огрели его знатно!  А там, кто их разберёт? Много всякого люда полегло в битве.

Окончив на все лады распекать викариев, осыпая оных упрёками и обвинениями в содействии мятежу, а то и в прямом соучастии, потребовал Флеминг подробный отчёт по каждому из приходов представить - с указанием  зачинщиков и известных участников всех событий.

На острове Контсансаари, где Абрахам Мелькирссон всего месяц тому назад Яакко Илкку с сотоварищами его казнил, дощатый помост наскоро сколотили.

Для тех несчастных, что Флеминг при Сантавуори пленил, местом экзекуции печальное то место стало.

Раздетые донага пленники все до единого нещадно порке кнутом подвергнуты были. Тех же, на кого свидетели, как на участников убийств и грабежа указали, тут же под лёд в проруби на Кюрёнйоки спустили.

После принятия примерного наказания в виде порки, унижений, издевательств и приведения силой к присяге, дозволил Клас Флеминг оставшимся в живых по домам возвратиться.

Однако же,  должно им было за соучастие своё в бунте ещё и штрафы солидные натурой или чеканной монетой выплатить! Иначе и земли их, и дома, и имущество конфискации подлежали.

Да так и сталось оно со многими – ведь ни зерна, ни шкур, ни мяса, а уж тем более серебра для уплаты у разорённых крестьян не было просто.

Семнадцати предводителям повстанцев отправиться под конвоем в тюрьму крепости Або предстояло.  Ханну Кранкка, Пертту Пало и Мартти Туомала в их числе были.

- Время молитвы, святого отпущения грехов и принятия Евхаристии настало теперь, однако! - заметил Флеминг, с усмешкой оглядывая замерших пред ним на коленях викариев. – Кто из вас, преподобные, литургию для нас готов провести и молить Господа простить вам грехи ваши? Мне самому его просить не о чем, ведь я и есть карающая десница Божия! Но как пастор ваш, готов я каждого кающегося выслушать...

- Херр фельтоверсте! – Следом за вошедшим офицером солдаты волоком втащили троих избитых мужчин в разорванной одежде. – Схватили вот этих, из тех, что прибыли нынче… Эти двое – собравшихся подбивали всем гуртом на вашу милость навалиться. Говорили…

Офицер смущённо умолк.

- И что же они говорили?

- Прошу прощения, херр фельтоверсте…

- Нет-нет, продолжайте! В ваших устах это лишь изложение сказанного другими. Обещаю, что гнев мой вас не коснётся. Иначе, как же мы узнаем, чего эти мерзавцы хотели?

- Говорили они, ваша милость, что надо вас, простите, головою в печную топку засунуть и раскалённые кирпичи грызть заставить. Ведь они так голодны, что и сами готовы уже камни есть.

- Вот как?! Ха-ха! Чудесно. Великолепная мысль.

Офицер посмотрел на Флеминга с удивлением, не понимая, что именно тот имеет в виду. Внезапно риксмарск перестал смеяться и, помрачнев, нахмурил брови:

- Не могу отказать им в таком желании! Возьмите их и засуньте головой в топку, пускай зубами каменный угол вот этого камина грызут, сколько влезет!

Но прежде нам с третьим их соучастником разобраться следует,  ведь он тоже, очевидно, голоден… Что же, мерзавец, и ты хотел меня куда-нибудь головой засунуть?

- Никак нет, ваша милость. Этот субъект аудиенции вашей добивался, а при себе у него письмо от всего их прихода было, тамошним викарием составленное. Сам он, вопреки повелению вашему, не смог по болезни прибыть в Кюрё.  А все крестьяне к бумаге той пальцы свои приложили.

- Аудиенции он, считай, добился! Но что же в письме том?

- Список требований, ваша милость! Которые они вас осмеливаются нижайше просить исполнить, как верные слуги короля и смиренные дети Божии. – Офицер с поклоном протянул свиток Флемингу.

Тот быстро пробежал написанное глазами и расхохотался.

- «Убрать солдат на постое и снизить налоги»? Не ново! Ведь того же и мятежники от нас требовали… А вот, «прощение тем из них, кто за Яакко Илккой пошёл» - это уже интересно! Амнистию хотят, стало быть? Получить прощение без покаяния? Что ж… Посмотрим.

Подойди-ка сюда, ты, смиренный сын божий… – С высоты своего громадного роста риксмарск, как скала возвышался над тщедушного вида фермером. – Каешься ли ты в грехах своих и всех преступлениях тобой совершенных и не совершённых?!

В голосе Флеминга, который, подобно грозовому раскату, гремел над головой несчастного, звучала неприкрытая насмешка.

Бедняга - бледный, как полотно, упав на колени и трясясь от страха, согласно закивал головой.

- Прекрасно. Принимаю твоё покаяние! Прощение же твоё только от милосердия Божьего зависит и Веры твоей в искупительную жертву Иисуса Христа, дарующую спасение. Прими же это святое причастие из рук моих, как наместника короля, а значит и Господа нашего… Вкуси Вечерю Господню! Уверуй, что это есть тело и кровь Сына Божия, и ты будешь спасён, как учит тому и отец наш Лютер! Приимите, ядите… Ибо сие есть тело моё… - с этими словами  риксмарск скомкал письмо и, ухватив крестьянина за нижнюю челюсть, насильно разжимая её, принялся запихивать бумагу в рот несчастному.

- А вот тебе и кровь Христова, чтобы глотать было легче! – Воскликнул он и, взяв со стола тяжёлый подсвечник, принялся заливать в глотку крестьянина расплавленный воск. – А ну, докажи нам смирение своё и твёрдость веры!

Викарии все, как один, обомлели от охватившего их ужаса и смятения при виде подобного кощунства и святотатства.

Но, трепеща, не смели и пикнуть, памятуя о судьбе викария Илмайоки.

После сей гнусной профанации настал черёд мучеников, приговоренных  зубами грызть каменную кладку раскалённого докрасна камина…

На пол вирсты и дальше вокруг слышны были в Кюрё их жуткие крики.

Даже те, кого профос с солдатами в то же время секли кнутом на Контсансаари, в страхе  повернули на леденящие кровь звуки  свои головы.

Радуйтесь своим злодеяниям, угнетатели,
Вы победили – и наступила ваша власть.
Ликуйте теперь в морозной ночи,
Но знайте, что народ сумеет победить и её!*

_______________________________
*Из финской национальной поэзии. Каарло Крамсу «Битва при Сантавуори», 1887 г.
 


СНОВА НА КАРЬЯЛАНКАННАС

Из ночной темноты дома доносился размеренный и могучий, похожий на  утробный рокот приближающейся грозы, храп вповалку спящих на полу, скамьях вдоль стен и полатях, завернувшихся в шерстяные плащи, меха и шкуры лесных бродяг Карьялы.

Когда временами он затихал, переходя в густое, натужное сопение, было слышно, как потрескивают поленья в очаге да шуршат мыши в простенках.

Туомас Теппойнен при помощи щипцов поправил тлеющие головни и задумчиво уселся обратно на чурбан, служивший ему вместо табурета.

- Что дальше собираешься делать, Юсси? Здесь ли, со мною в глуши останешься, или сердце снова тебя в родную Карьялу, к Саймаа тянет? А может в Инкери навострите лыжи?

- Куда не пойди, всюду рыщут нынче huovi Пьетари Юустена! Трудно даже в лесах среди здешних болот схорониться...

Двое старых боевых друзей коротали ночь у камелька в доме-пиртти за частоколом лесной крепости старого командира разведчиков где-то в самом сердце Карьяланканнас, что шведы «Карельска нёсет», Карьяльским перешейком называют -  на полпути меж Кякисалми и Виипури.

Юхан Крэилл тяжело вздохнул, в сомнении покрутив головой.

- Думаю всё же сперва в родные места наведаться! С дорогими сердцу могилами близких наших проститься. Да и с Флемингом напоследок неплохо бы посчитаться. Не все ещё долги оплачены!

А после уж будем на новые места к Лааттокке  попешать, покуда снег не сошёл. Родных наших, семьи Матти и Олли туда переправили загодя. С добрую тусину лет уж и Хеикки наш в Алиске - от Валкеаматки твоей аккурат к востоку - близ Сувантоярви и Риискарийоки, у ручья Туусуа-Ойя обретается. Справным фермером, говорят, стал. Жаль только, Хелла моя и матушка родные места покидать не захотели… Так и приняли смерть у своего порога от солдат Юустена.

Бесхвостая карельская кошка, осторожно обнюхав потёртые пьексы Юхана с отворотами, выгнула спину и урча, стала тереться рыжей мордочкой о его согнутое колено.

- Из огня да в полымя кидает тебя, друг мой! Ведь в Кякисалми всё ещё Арвид Таваст сидит, верный слуга Класа Флеминга. Да и по договору с рюссами Лааттокка нынче вся им отходит. Алиска тоже ведь на их стороне теперь будет.

Извека в местах тех больше ведь всё карьялайсет греческой веры жили... Неужто туда людей поведёшь своих? Как  финнам под властью царя московитского жить? Ничего, кроме бед и страданий не видели мы от рюсса!

У нас же опять тут граница проляжет. Погости у меня ещё! А после езжай себе с Богом в Алиску... Там переждёте, покуда не забудут про вас гонители ваши, а после, даст Бог, и снова вернётесь. Со мной-то уж вместе ни один пёс Тавастов или рюсса тронуть вас не посмеет!

- Благодарю за предложение твоё, Туомас! Киитан пальон! До Виипурского-то лаана и Лааттоккской Карьялы от Дубинной войны Яакко Илкки отголоски только дошли... Мы, видно,  последние из них!

В краях здешних солдаты так не лютуют, как в Суур-Саво, к примеру... А что там в других землях, про то лишь Бог один ведает. Но в Карьялу как пойдём, без стычек не обойтись новых! Со всех сторон, как волков, обложили. С запада к Виипури - Иивар Таваст  из Турку идёт. От Миккели, с севера – Пьетари Юустен, всё на своём пути сжигая. На севере - Ханну фон Ольденбург и Симо Олавинпойка, цепные псы Гёдика Финке… У самой Лааттокки – старый Арвид Таваст, отец Иивара, будто паук в тенетах, затаился. Осталось нам только крылья, подобно ангелам или птицам отрастить! И в далёкую Лапландию улететь…

Вот и получается, что иначе, как вдоль долины Вуоксы, по юго-западному её берегу - тем же путём, что и нынче, назад всё одно не пройти нам. Тогда может снова свидимся!

- А что, если завтра и мой липусто на ваши поиски кинут?

- Так, вот он я, Туомас, хватай скорее меня, пока не сбежал! – Рассмеявшись, развёл руками Тахвонпойка.

- Ааа, попался, разбойник! – Шутливо зарычал Теппойнен, хватая друга за плечи. Мужчины, смеясь, повалились на пол, устланный мягкими шкурами.

- Ты, вот, что, Юсси… - Посерьёзнел вдруг Теппойнен. – Оставь-ка у меня своего мальчишку. Кто знает, какие  вас впереди сражения ждут ещё! А у меня Антти под надёжной защитой будет. Доброго разведчика из него сделаю, как некогда из тебя, увальня деревенского, вырастил! Да и до Алиски вашей от моего лесного замка, почитай, что рукой подать.

Задумавшись над словами своего товарища и командира, долгим взглядом смотрел Юхан Крэилл на широкую скамью у стены за печью, где под волчьими шкурами рядом с сыновьями Туомаса Теппойнена крепким детским сном спал сейчас его сын Антти…