День шестнадцатый...

...наполненный дурным настроением и генеральной уборкой души

    Не знаю, как такое могло произойти, но настроение у меня испортилось ещё во сне. И ничего такого неприятного я в грёзах не видела, и кошмары обошли меня стороной, а вот проснулась я напитанная раздражением и даже лёгкой злобой. Сама терпеть не могу подобное состояние, но вычистить его из души сложно. Поэтому и сама страдаю, и другим настроение порчу. Когда дочки были маленькими, они были уверены в правдивости одной сказки: иногда, к счастью, очень редко, маме в глаз попадает осколок разбитого зеркала, принадлежавшего старому, злобному троллю. Зеркало то показывает всё самое плохое, что есть в этом мире. И нужно поскорее промыть глаза холодным чаем, чтобы этот осколок вымыть и излечиться от дурного настроения. В первый раз, когда Леночка и Катенька мне это выдали, да ещё и принесли чашку со сладким чаем (видимо дочери решили, что сахар процессу лечения уж точно не помешает), я мгновенно исцелилась, и злоба и недовольство испарились, настолько я была растрогана детской заботой и любовью. С тех пор я редко позволяла злобе овладевать своей душой. Но иногда устанешь или заболеешь, как я сейчас и сделала, бдительность притупляется, и осколок раздора и раздражения впивается в сердце. В такие дни я и сама себе не рада, а уж как не рады мне родные! Слова верные не подобрать!
   — Так тебе и надо! — я ненавидела свои слова, но язык плевался ядом почти без моего участия. — Будешь знать, как хорошую одежду таскать на свою дрянную работу!
   Федька мой недоуменно и потерянно смотрел то на меня, то на дырочку на рукаве любимой («Самое главное, почти новой и очень дорогой!» — завопила во мне злоба) куртки
   — Это кто-то из ребят сигаретой нечаянно прожег. Я расспрошу, узнаю, кто и...
   — И что? Новые куртку тебе твои «огненные» рыбаки купят или ремонт оплатят? Ты так наивно полагаешь?
   С каждым моим словом Фёдор словно усыхал, опускал голову всё ниже, как нашкодивший пёс. Мне бы остановиться, помолчать, а потом и успокоить благоверного. Подумаешь, куртка! Да и дырочка совсем маленькая, почти не заметная. Но меня несло вперёд, в тёмные закоулки обиды на весь свет. Федька не выдержал (и я его понимаю, столько яда на него вылилось, любая кобра такому количеству позавидует), натянул куртку, и, не позавтракав, умчался на работу.
   — Вот, значит, как! Даже не спросил, как я себя чувствую, не поинтересовался, не нужна ли мне помощь! Ну, ладно! Вот и хорошо! Беги, смотри не споткнись, а мне посуды мыть меньше! Свою язву потом сам залечивать будешь! Не собираюсь тебе отдельно готовить! — крикнула я в закрытую дверь и даже запустила в неё вилкой (что было в руках, то и швырнула, хорошо, любимую чашку не успела достать из шкафа, а то бы остались от нее осколки, рожки и ножки). Хотела было я ещё крикнуть что-нибудь вроде: «Попутного ветра и пёрышка в зад!», но сдержалась, хоть и с трудом. Зло во мне булькало, переливалось через край, а слова напитанные этим разъедающим чувством, могут всерьёз навредить. По крайней мере, у меня так происходит. Кто-то мне рассказывал, что у него (или у неё? не помню) всё наоборот получается: слова, брошенные в пылу ссоры и ярких обид, бесследно исчезают, не причиняя вреда, а вот те, которые произнесены со спокойным отчаянием, бьют наповал.
   — Ишь, умчался! Дома ему не сидится! — я с грохотом поставила на плиту чайник и, упиваясь собственными страданиями, стала припоминать все обиды, пережитые мной за долгую жизнь.
   Какая у меня, всё-таки, прекрасная память! Перед глазами мелькали картинки такие старые, так припорошенные годами, такие глупые и незначительные, что, как мне казалось, я давным-давно о них позабыла. А вот и нет! Всё помнила до малейших подробностей и начала переживать и пережевывать их так, словно произошли те события вчера. Я даже вспомнила, как в детском садике воспитательница заставила меня есть холодный суп, то есть сначала наказала за что-то стоянием в углу, а потом, когда все пообедали, а обед совсем остыл, она усадила меня за стол и чуть ли не насильно впихнула в меня и первое, и второе, и компот. Воспоминание оказалось настолько ярким и неприятным, что во рту я почувствовала вкус остывшего бульона, ощутила его неприятную жирность, и меня даже слегка затошнило.
   — Вот сволочь! Как можно так обращаться с детьми? — спросила я у закипающего чайника, а сама уже вовсю кипела и плевалась «добрыми» пожеланиями и не утихающей злобой.
   Вторым в памяти всплыла картина настолько мерзкая, что я поспешно запихнула её в самый тёмный уголок чердака воспоминаний.
   — Нет уж, о маме и шоколадных конфетах я подумаю в другой раз, даже сейчас об этом больно вспоминать, — решила я и открыла дверцу кухонного шкафчика, чтобы взять чашку. Не знаю, как так получилось, наверное я слишком резко дернула за ручку, но Лёнькина чашка, та самая уродливая чашка с картиной "Звездная ночь", упала, ударилась о раковину и разлетелась на кусочки.
   Будь я в обычном состоянии духа, я бы страшно расстроилась, ведь внук почему-то обожал эту чашку, да и я иногда с удовольствием пила из нее утренний кофе. Хоть и уродлива посудина и груба, но в ней действительно была какая-то магия, некая привлекательность и свет. Да, будь я сама собой, волосы бы рвала, но в моих глазах были линзы — осколки зеркала старого тролля, и я только порадовалась, что разбила эту страхолюдину.
   — Вот и прекрасно! Нечего было тратить деньги на всякие глупости! Кофе ему, видите ли, в фарфоровой чашке продали, а он и рад, и купился на дешёвый рекламный трюк! Да и не фарфор это, сразу видно! Ничего, переживёт потерю. Не малое дитя! — я раздраженно собирала осколки, и вдруг один из них впился мне в ладонь. — Ай!
   Порез был не большой, но из тех, что сильно кровят, а болят так, словно это не маленькая царапина, а глубокая рана. Я бросила осколки на стол и подставила ладонь под холодную воду. Странно, но мне немедленно стало лучше, словно это неожиданное и незапланированное кровопускание начало вымывать из души всю злобу, раздражительность и дурное настроение. А чтобы закрепить эффект и окончательно избавиться от гнусных осколков зеркала, мои глаза решили поплакать.
   Вот такой меня Федька и увидел: рука в крови, раковина в кровяной воде, а сама реву белугой.
   — Ксюшенька, родная, что случилось?
   — Чччашку разбила.
   — Да, и чёрт с ней! Что ж ты так расстроилась, родная?
   Федька обнял меня, потом побежал за бинтом и зелёнкой, а я продолжала рыдать, хотя, как мне казалось, свою жизненную норму слёз я выплакала еще лет десять назад.
   — Давай перевяжу. Вот сейчас зеленкой помажу, щипать будет, но я подую!
   И как начал меня лечить! Дул усиленно, бинта намотал столько, что и варежку можно не надевать на улице, не замёрзнет рука!
   — Ты почему вернулся? Почему не на работе?
   — Какая там работа, когда ты в таком состоянии! В магазин сбегал и к тебе. Думал, если ты ещё злишься, отвезу тебя в лес и оставлю на съедение Деду Морозу.
   Я рассмеялась.
   — Не жалеешь ты сказочного Деда! Я — жирная, от меня несварение будет! А купил что?
   — Всё, чтобы твою хандру лечить, — и как начал сумку опустошать, у меня даже в глазах зарябило!
   Ох, и растратился мой дед! Конфет мне накупил, печенья, большую банку икры красной, зефир, мороженое, палку колбасы, кусок окорока, рыбу какую-то!
   — С ума сошёл! Куда нам столько?
   — Съедим! А не сможем, Лёнька поможет, Артём звонил, сказал, что сегодня придёт, угостим же зятя?
   И вот тут мне страшно стало. Как внуку скажу, что его чашку разгрохала?
   — Нельзя им сегодня к нам! Надо срочно чашку такую же купить! А то Лёнька расстроится. Ах, я безрукая злыдня! Федька, ты прости меня! Сама не знаю, что на меня нашло! Столько мути в душе накопилось, самой страшно!
   — Не извиняйся, Ксюшенька! У любого подобной мути полно, лежит себе, ждёт своего часа. А ты просто давно в душе генеральную уборку не проводила.
   — Это как же её проводить?
   — А вот так! Вытащила нечто плохое, угрюмое из памяти, пыль с воспоминания или чувства стряхнула, да по ветру его и пустила, если оно, это угрюмое, тебе не нужно и не важно. 
   — Тебя послушать, это так просто! Я вон про суп что-то вспомнила, теперь уж и не забуду! — и рассказала Федьке про тот остывший обед.
   Дед мой задумался, а потом и говорит:
   — А поехали в лес погуляем! Твою душеньку проветрим, а дурные воспоминания волкам на сладкое оставим! Ты не волнуйся, как только утомишься, сразу же домой вернемся!
   И мы поехали. Ох, нагулялась я, да так устала, что уже часов в семь вечера спать запросилась.
   — Ложись, а я Лёньке позвоню, скажу, чтобы не приходил.
   — День из календаря вычеркни, — велела я Федьке и заснула мертвецким, оживляющим сном.
©Оксана Нарейко