На войне как на войне

         Федор Копытов неожиданно проснулся, словно его кольнули острым шилом. Ничего не соображая, он с трудом оторвал от стола голову, пошевелил затекшими локтями. Накинутая на плечи шинель, сползла на пол. Он не спал уже несколько ночей, командуя обороной кадчинского участка фронта и накануне поздно вечером, вернувшись в избу, служившую штабом, уснул прямо за столом.
         Федор удивленно поглядел по сторонам, спросонья не понимая, где находится. В избе светло – керосиновая лампа с закопченным стеклом ярко горит посреди стола, отбрасывая пляшущие тени на бревенчатые стены. На стенах, вперемешку с пучками сухих трав, потемневшими от времени древними иконами и картинками из дореволюционных журналов, висят: портрет Ленина, измятая карта боевого участка фронта, большой бумажный плакат «Смерть мировому капиталу!». Хорошо протопленная русская печь, занимающая чуть ли не половину дома, мягко обволакивает теплом.
         Оглядевшись, Федор узнал свой штаб и мысли мгновенно вернулись к действительности, которая, прямо сказать, была неважнецкой…
         Белые упорно пытались выбить красных из деревни Кадчиной, но постоянно терпели неудачу. Деревня несколько раз переходила из рук в руки, но задержаться колчаковцам в ней удавалось не больше, чем на пару дней. Не требовалось мудреного штабного ума, чтобы понять – белые стремятся расширить фронт на своем левом фланге для дальнейшего наступления на Вятку. Для этого им, кровь из носа, нужна Кадчина, а может и Кува в придачу!
         Федор командовал 4-й ротой Сводного батальона Верхнекамского полка. Полк этот был сформирован всего месяц назад из местных коммунистов и разрозненных красных отрядов, отступивших в Юрлинскую волость из Соликамского уезда под натиском колчаковцев. Три роты батальона состояли из кизеловских шахтеров, павдинских, соликамских и пожевских рабочих. Четвертая рота была набрана из юрлинцев – земляков Федора.
         Третьего дня ночью, несмотря на трескучий мороз, красные лихим наскоком вышибли колчаковцев из Кадчиной. Белые, потеряв несколько человек убитыми и, бросив пулемет, отошли к деревне Чащиной, прикрывая дорогу на Юрлу. И теперь Федор размышлял, как быть. Взять-то Кадчину он взял, но как ее удержать, вот в чем вопрос! Бойцов в роте осталось меньше сотни, да и те были растянуты по фронту на несколько деревень. Первому взводу Федор приказал закрепиться на левом фланге в деревне Дубровка, второму – в центре участка обороны в деревне Касаткиной. Третий взвод занял оборону здесь в Кадчиной.
         Копытов скрипел зубами: сплошную оборону по заснеженным полям и лесам организовать невозможно – не хватало людей, поэтому оборона строилась лишь на опорных пунктах по деревням. Чтобы хоть как-то закрыть прорехи в линии фронта, он организовал летучие наряды из двух-трех красноармейцев, которые на лыжах патрулировали участки между опорниками…
         Федор ладонями потер небритые щеки, чтобы окончательно проснуться; взъерошил свои кудрявые волосы. «А, где Никитин? Уже должон вернуться…» - подумал Копытов и еще раз огляделся. Казалось, в избе кроме Федора никого не было.  Он встал из-за стола, поднял шинель с пола и заглянул за занавеску, отделявшую горницу от кухни. Здесь сидя на полу, притулившись к теплому боку печи и надвинув на самый нос большую баранью шапку с красной звездой, дремал молодой парень в драной шубейке и заплатанных валенках. Рядом на лавке лежала его винтовка. Это был красноармеец Петька Хомяков, по прозвищу Полога Лыжа.
        Федор разозлился: Петька должен стоять на посту на крыльце штаба, а он храпит тут в тепле у печки! Копытов хлопнул ладонью по его шапке:
- Спишь, Петька! Ты где должон быть? Живо на пост! Не то под трибунал пойдешь!
         Полога Лыжа нехотя поправил рукой шапку, продрал глаза, увидев над собой Копытова, неуклюже вскочил на ноги:
- Товарищ, командир, я энто…Зазяб да заузьмал маненько!
         Федор показал ему свой крепкий кулак. Полога Лыжа, схватив винтовку с лавки, уже толкал плечом разбухшую дверь, чтобы быстрее вернуться на пост. Наконец он справился с дверью и скрылся в полумраке сеней, впустив в избу облако морозного пара.
         Петька Полога Лыжа был самый ненадежный боец. Недотепа! Не зря к нему такое прозвище приклеилось! Федор, недовольно хмыкнув, махнул рукой: что с Петьки взять, ежели он кроме как землю сохой ковырять больше ничего не умеет и винтовку-то взял в руки всего месяц назад.
         На полатях Копытов увидел чьи-то голые пятки, торчащие из-под шинели. Он влез на приступок печи, чтобы разглядеть спящего. «Никитин спит» - удовлетворенно подумал Федор.
         Комиссар Василий Никитин вчера утром приехал из Кувы из штаба батальона. Деревня Кадчина к этому времени уже была занята отрядом Копытова. Комиссар весь день помогал красноармейцам обустраивать оборонительные позиции, вместе со всеми рыл окопы в снегу, балагурил с бойцами, поднимая им боевой дух. Потом, взяв сопровождающего, ускакал в соседнюю деревню Вылом проводить агитацию среди крестьян. Бойкий мужик! Коммунист! Видать, вернулся Никитин поздно, к тому времени Федор уже крепко спал за столом…
         Копытов надел шинель, подпоясался добротным ремнем, снятым с убитого колчаковского офицера, погасил лампу и, прихватив шапку, пошел на улицу – проверять посты.
        Федор спустился с крыльца, оглянулся. Богатую избу он выбрал себе под штаб: под домом подклет, крыша покрыта добрым тесом, в просторном дворе конюшни да амбарушки… Хозяин дом бросил - к колчаковцам убег, сволочь!
        Копытову такая усадьба и не снилась. Он вспомнил покосившуюся избенку родителей в деревне Сулай, старую конюшенку во дворе, в которой давно уже не было никакой скотины… «Эх, повидать бы отца с матерью… - подумал Копытов. - Сулай-то в нескольких верстах отсюда, но нельзя туда - колчаковцы там!»
         …Чуть больше года назад Федор вернулся домой с германского фронта. Шел ему тогда 22-й год. Стояла осень. Холодный ветер срывал с веток деревьев последние листья, дорожная грязь зачерствела тонкой корочкой под легким морозцем. Федор соскочил на развилке у деревни с попутной подводы, закинул за спину свой солдатский сидор и остановился, как вкопанный - ноги будто онемели. Он не был дома два года, но казалось, что полжизни прошло. Федор стоял на дороге и озирался, разглядывая окрестности: поле, лес, изгородь поскотины. Все вокруг было вроде родное, но такое далекое и неузнаваемое. Даже его деревня, уютно расположившаяся под горой на берегу речушки Сулай, казалась какой-то ненастоящей…
         Недолго отдохнул дома Копытов от войны. Весной 1918 года в Юрлинскую, а затем и в Юмскую волость пришла Советская власть. Федор не стал ждать особого приглашения и со всей злобой бедняка, до чесотки в кулаках уставшего от вечной нужды, с яростью солдата, опьяненного кровью бессмысленной империалистической войны, ударился в революцию. Федор организовал боевую дружину из таких же как он сам молодых парней - бывших фронтовиков, и по деревням волости, где силой, а где по молчаливому согласию крестьян, стал устанавливать Советскую власть. Затем ветер революции пригнал дружину в Юрлу, где Копытов, разогнав местную милицию, присягавшую еще Временному правительству Керенского, взял охрану нового порядка в свои руки. После наступления Колчака на севере Пермской губернии, в январе 1919 года Федор был назначен командиром 4-й роты Верхнекамского полка 3-й Красной армии…
          …У крыльца, боязливо поглядывая на командира, на снегу топтался часовой Петька Полога Лыжа. Федор весело подмигнул ему, кивнув на штабную избу:
- Что, Петька, хотел бы жить в этаких хоромах? Да с ядреной бабою!
Полога Лыжа, поправив ремень винтовки на плече, расплылся в улыбке:
- А то, как же, товарищ командир! Милое дело жить с хорошей бабой в энтаком-то доме! Ишо ежели у бабы ж..а широкая да мягкая!
Федор рассмеялся и, хлопнув Пологу Лыжу по плечу, сказал:
- Ничего, Петька! Вот разобьем беляков и всю мировую контру, у каждого бедняка будет такой богатый дом! И у тебя тоже!
          Копытов направился к северной позиции. До нее было недалеко – надо лишь миновать по улице несколько дворов.
          Окопы северной позиции были вырыты в сугробах за околицей деревни так, чтобы держать под контролем юрлинскую дорогу, по которой, по расчетам Федора, белые должны были нанести главный удар. Такие же окопы были устроены на восточной околице Кадчиной, у дороги, ведущей в деревню Титова. На обоих позициях, греясь по очереди в ближайших избах, дежурило по два красноармейца. Остальные бойцы взвода, расположившись по крестьянским домам, спали не раздеваясь, готовые по первому сигналу тревоги кинуться в бой.
          Февральская ночь развернула над деревней облачное небо, словно темное кружевное покрывало, сквозь которое изредка проблескивали одиночные звезды. Вдоль бревенчатых заплотов по сугробам легонько шуршала поземка. Где-то на краю деревни перетявкивались собаки.
          Из-за деревенской изгороди вылезла темная фигура человека и, пригибаясь, по тропинке кинулась бежать навстречу Копытову. Федор остановился, выхватил из кобуры наган и крикнул:
- Стой! Кто таков?
- Это я - Мелехин, товарищ командир! – приглушенно крикнула в ответ фигура.
Федор узнал своего бойца Гришку Мелехина и опустил наган. Тот подбежал и, показывая рукой на лес в юрлинской стороне, взволнованно доложил:
- Товарищ комроты, беляки! Лыжники! По полю идут!
Копытов, оступаясь с натоптанной тропинки в рыхлый снег, побежал на позицию. Гришка бросился за ним.
         Увидев командира, второй постовой красноармеец из-за сугроба молча подал знак рукой и показал в сторону леса. Оказавшись в окопе, Федор прилег грудью на снежный бруствер, вглядываясь в ту сторону, куда показывали бойцы. Было темно (тучи заслонили небо), но он разглядел цепочку темных фигурок на лыжах, быстро двигающихся по снежному полю к Кадчиной с юрлинской стороны.
         Федор, резко обернувшись, скомандовал:
- Гришка, поднимай бойцов! Передай мой приказ: живо занять позиции по боевому распорядку!
         Мелехин, схватив винтовку, быстро вылез из окопа, ловко перелез через скрипнувшее прясло изгороди, и напрямки через сугробы, черпая снег широкими голенищами валенок, побежал к деревенским избам.
         Едва Гришка скрылся в темноте, как где-то на окраине Кадчиной в титовской стороне гулко грохнул взрыв. Через мгновение в центре деревни хлестко щелкнул винтовочный выстрел, затем дробно ударила пулеметная очередь. Над окопом пронзительно просвистели пули.
- Товарищ комроты, окружают нас, кажись! - испуганно проговорил боец, находившийся рядом с Федором.
         Копытов высунулся из окопа, пытаясь понять, что происходит. В деревне уже гремел бой: вспыхивая в темноте, щелкали одиночные выстрелы и трещали пулеметные очереди.
         Федор оглянулся на поле: цепочка лыжников виднелась уже совсем близко. Копытову стало ясно - белые ударили с двух сторон! Сидеть в этом окопе не имело смысла – надо было действовать!
- За мной! – скомандовал красноармейцу Федор и вылез из окопа.
         Они кинулись было к штабу, но не добежав до него три десятка саженей, залегли за большим сугробом. Около штабной избы Копытов увидел вооруженных людей в шинелях и полушубках. Несмотря на темноту, Федор разглядел на их плечах темные полоски погон. Белые!
         Несколько беляков, держа винтовки наперевес и внимательно поглядывая по сторонам, продвигались вперед по улице. Позади них у крыльца штабной избы двое других белогвардейцев, захлебываясь матерной руганью, ожесточенно кололи штыками что-то лежащее на снегу.
         Из копытовского штаба, загремев в сенях пустым ведром, видимо попавшим под ноги, хлопая дверями, трое вооруженных мужиков в мохнатых шапках и в полушубках с погонами на плечах, выволокли на крыльцо босого человека в одной гимнастерке и галифе. Тот пытался вырваться, но получив сильный удар по затылку, обмяк и повис на руках белых. Колчаковцы, громко матерясь, поволокли его по снегу куда-то в темноту улицы.
         Федору показалось, что он узнал в пленном комиссара Никитина. «Неужто, комиссара схватили, гады?» - со злостью подумал он.
         Первой его мыслью было: немедленно кинуться вдогонку и отбить Никитина у белых. Но и дураку было понятно: не успеешь и пару сажен пробежать, как белые тебя ухлопают – слишком много их тут.  «Васька, Васька…Угораздило тебя в плен попасть…- огорченно подумал Копытов. – Сонного взяли… Спал, видать, крепко!»
         Федор плотнее вжался в снег, продолжая наблюдать за колчаковцами. Рядом, не высовываясь из-за сугроба, осторожно шмыгал носом красноармеец, ожидая приказ командира, но Копытов не знал, что предпринять.
         Откуда-то из переулка ударила длинная пулеметная очередь. Пули, снежными фонтанчиками взрыхляли сугробы, выковыривали щепки из бревенчатых заплотов. Колчаковцы у штабной избы повалились в снег.
         Копытов понял, что это бьют его пулеметчики. Не раздумывая, он махнул рукой красноармейцу, быстро вылез из сугроба и, пригибаясь, побежал в переулок навстречу пулеметному огню. Белые их заметили: от штабной избы вслед Федору защелкали выстрелы.
         По вспышкам пулеметных очередей, Федор обнаружил своих. Красноармейцы устроили позицию через три двора от копытовского штаба, установив пулемет на сани, стоящие поперек переулка. Копытов, чтобы не попасть под пули своих бойцов, громко крикнул:
- Не стреляйте! Это я – Копытов!
         Красный пулемет умолк. Федор оглянулся на красноармейца, с которым пробивался с околицы. Но того рядом не было - видать, подстрелили. Больше не оглядываясь, Копытов в один миг добежал до саней с пулеметом.
         Бойцов было пятеро: пулеметчик, трое стрелков, и взводный – Ванька Стамиков.
- Ванька, доложи обстановку! – укрывшись за санями и едва переведя дух, потребовал Копытов.
- Беляки, кажись, ворвались в деревню с титовской стороны, - изредка поглядывая в темноту в стороне белых, скороговоркой стал докладывать Стамиков. - Я послал туды Илюху Ванькова… Не вернулся он… Сам я толком ничего не знаю – мы в соседней избе ночевали… Сразу в ружье, как стрельба началась. Ладно, хоть пулемет с нами был…
- Патронов много?
- Одна лента осталась!
         Федор со злостью скрипнул зубами – врасплох белые взяли! Не помогли ни окопы, ни лыжная разведка! И комиссара он профукал! Трибуналом, однако, пахнет…
         В деревне, то затухая, то разгораясь с новой силой, по-прежнему грохотал бой. Кто и куда палит – непонятно! В избах ни огонька, ни шороха: крестьяне попрятались по голбцам да по закуткам. Даже собаки перестали тявкать.
         От штабной избы к саням, за которыми устроили позицию красноармейцы, короткими перебежками, прячась у заплотов за сугробами, по переулку двинулись темные фигуры с оружием наперевес. Белые пошли в атаку!
         Федору то ли от волнения, то ли черт знает с чего, сильно захотелось пить. Он снял с руки варежку, зачерпнул горсть снега, запихал его в рот. «Не удержать вшестером позицию, - думал он, - и патронов мало... Надо отходить и собирать всех бойцов в один кулак. Иначе, беляки разгромят взвод по частям!»
- Снимайте с саней пулемет, ребята! Отходим! – вполголоса скомандовал Федор.
         …Копытову удалось собрать разрозненные кучки бойцов в один отряд. Красные закрепились под горой в крайних избах Кадчиной. Белые больше не атаковали, видать, хотели сначала подтянуть резервы.   
         Через несколько часов, едва на горизонте в стороне деревни Титовой проявилась длинная розовая полоса, отделившая темное небо от такой же темной кромки леса, к Федору прибыло подкрепление из деревни Касаткиной – три десятка конных красноармейцев с двумя пулеметами на санях.
         Не давая белым отдышаться, Копытов всеми силами бросился в атаку. На улицах Кадчиной снова загремели выстрелы. Копытовские кавалеристы, улюлюкая и размахивая обнаженными шашками, пронеслись по улочкам деревни; рубили всех, кто попадал под руку. Пешие красноармейцы ударили в штыки. Колчаковцы, не ожидая такой прыти от противника, не выдержали и стали отступать, бросая убитых и раненых. 
          Когда солнце в титовской стороне поднялось над лесом, Кадчина уже была очищена от белых. Колчаковцы, как и в прошлый раз, отошли к деревне Чащиной…
          Копытов, в сопровождении нескольких кавалеристов, на коне подъехал к своему бывшему штабу. По улице тут и там на снегу валялись убитые. У крыльца штабной избы лежало обезображенное окровавленное, словно большой кусок смерзшегося мяса, тело красноармейца.
          Федор спрыгнул с седла, наклонился над убитым. Это был Петька Полога Лыжа. Вот значит, кого беляки давеча кололи штыками. «Эх, Петька… Не довелось тебе пожить в богатых хоромах с хорошей бабой. Погиб ты за светлое будущее всего трудового народа!» - вздохнул Копытов.
          В штабной избе все было перевернуто. Стол в горнице поломан, лавка лежит на боку, под ногами хрустит разбитое стекло от керосиновой лампы. Плакат «Смерть мировому капиталу!» порван в клочья, о лоб Ленина на портрете потушен окурок самокрутки.
          Через ледяные узоры на окнах в избу робко пробивался утренний свет. Копытов снял со стены портрет Ленина, рукавом тщательно стер со лба вождя след от окурка. Повесив портрет на место, Федор поднял лавку с пола; устало сел, расстегнув верхние крючки шинели. Все же, Кадчину он удержал… Надолго ли…Сил слишком мало…
          В сенях затопали тяжелые шаги, раздались громкие голоса. В избу вместе с холодным воздухом вломился Гришка Мелехин, обернувшись на пороге, рявкнул в сени: «Тута стой!»; закрыл за собой дверь и отрапортовал:
- Товарищ комроты, докладываю! Взяты трое пленных! Двое рядовых и офицер!
Федор даже присвистнул:
- Вот это да! Молодец, паря! Рядовых запри в амбар покуда, а офицера давай сюда! Посмотрим, что за гусь попался!
Гришка ухмыльнулся:
- Гусь, что надо! Видать благородных кровей! Всю дорогу нас сволочил!       
Мелехин открыл дверь в сени:
- Ребята, давай энтого!
          Красноармейцы затолкнули в избу человека со связанными за спиной руками, едва не стукнув его головой о низкую притолоку двери. На пленном серая папаха с пришитой наискосок бело-зеленой ленточкой, офицерская бекеша с солдатскими погонами, на которых химическим карандашом нарисованы просветы и звездочки подпоручика. На ногах – разбитые солдатские сапоги. «Хорош офицер – с нарисованными погонами! - усмехнувшись, подумал Федор. – Благородными кровями и не пахнет!»
         Гришка, схватив пленного за плечо, толкнул к стене. Офицер боком тяжело бухнулся на лавку, застонал от боли.  Выпрямившись, он поднял голову, исподлобья посмотрел на красных.
         Федор в этом белогвардейце неожиданно узнал Ваньку Копытова - соседа из своей деревни. В Сулае половина жителей - Копытовы.
- Ванька! – удивился Федор, поднимаясь с лавки. – Не ожидал тебя встретить!
- А я знал, что не ровен час - свидимся…- прошлепал обмороженными губами пленный и усмехнулся. – Ты у нас личность известная!
Мелехин вопросительно посмотрел на командира. Федор, отвечая Гришке, кивнул на пленного, презрительно произнес:
- Земляк мой! Ванька Копытов! Видал каков гусь! Подпоручик, мать его ети…
          Ванька тоже был из бедняков. Но только с германской войны вернулся он не рядовым, как Федор, а в чине подпоручика. Мужики балакали, будто за храбрость он офицерские погоны получил. Федор поначалу даже ему завидовал, потому как стал Ванька «их благородием»! Все богатые мужики и даже староста теперича уважительно здоровались с Ванькой, а бедняки и вовсе робели перед его золотыми погонами – при встрече снимали шапку. Когда в Юмскую волость пришла Советская власть, он куда-то пропал – как в воду канул… К белякам убег, оказывается.
          Федор молчал, разглядывая пленного. Ванька, морщась от боли в связанных руках, буркнул:
- Что уставился, сволочь?
Федор спокойно произнес:
- Да вот, не пойму, какого лешего, Иван, ты к Колчаку подался? Ты же, как и я - из бедняков! Должен воевать за трудовой народ!
- Я и воюю за трудовой народ!
- За кулаков-мироедов ты воюешь! И за мировой имперьялизм!
- Я воюю за трудовой народ! А ты служишь большевикам – предателям России! Ленин твой – немецкий шпион!
Кровь бросилась в лицо Федору! Ванька – гнида колчаковская – вон как брылы распустил! Золотопогонник хренов! Благородием себя считает! В детстве босиком по деревне бегал, сверкал грязными пятками.
         Копытов, не мигая, с ненавистью смотрел на Ваньку. Расстреляю гада, решил Федор. Его рука потянулась к кобуре с наганом. Гришка Мелехин подскочил к Федору, схватил за рукав:
- Товарищ командир! Не надо! Не гоже об него руки марать!
Федор, вырвавшись из рук Гришки, хотел было наорать на него, чтобы не смел указывать командиру, но сдержался. Тяжело глянув на Ваньку, спросил:
- Где комиссар наш – Никитин?
- Краснопузый, который на полатях дрых?
- Говори, где он? Живой?
- Живой, покуда! Но, думается мне, недолго проживет! – усмехнулся Ванька. – Комиссаришка твой в Юрлу утопал в штаб капитана Калиты. А Калита с коммуняками чаи не распивает – пуля в лоб и сразу в прорубь!
- Как это утопал?
- Обыкновенно! Под конвоем! Босиком по морозцу!
Глядя на ухмыляющуюся Ванькину рожу, Федор от злости стиснул зубы. Гады! Изверги! Босиком угнали Никитина в Юрлу. А это без малого двадцать верст! Федору очень хотелось двинуть Ваньку кулаком по его колчаковской морде. Пересилив себя, он продолжил допрос:
- Сколько у вас здесь штыков? Батальон? Два? Сколько пулеметов?
Ванька сплюнул на пол:
- Ничего я тебе не скажу, сволочь! Можешь меня расстреливать!
Помолчав немного, Федор повернулся к Гришке:
- Пленного отправить в Куву, в штаб батальона! Там с ним разберутся!
Мелехин вывел Ваньку из штаба.
         …Небо над Кадчиной затянулось серой непроглядной мглой. Протяжно завыла вьюга, заметая тропинки и дороги, набрасывая на крыши деревенских изб пухлые снежные шапки.
         Федор отправился осматривать позиции. В такую погоду, под покровом метели, белые запросто могут пойти в контрнаступление, подумал он. Значит, надо быть начеку…