О чём молчат древние камни Москвы

Друзья, эта книжка содержит большое количество иллюстраций. Полноценное произведение Вы можете скачать, прочесть или просмотреть здесь:
https://disk.yandex.ru/d/Tf4XPJ6hZQjk2Q









Геннадий Михеев
О ЧЁМ МОЛЧАТ ДРЕВНИЕ КАМНИ МОСКВЫ


Лет эдак десять назад на заброшенной стройке на углу Большого и Малого Харитоньевских переулков я обнаружил фрагменты лепнины. Трудно было угадать: остатки ли это декоративных украшений 613–й школы, в которой я давным–давно учился, или случайно выковырянные из земли частички храма Харитония Исповедника. По крайней мере, мною тогда овладело непередаваемое чувство восторга: "Вот оно, подлинное!" Дело даже не в принадлежности артефактов к той или иной эпохе. Нам ценнее эмоции и чувства, на которых строятся предположения и фантазии. За несколько прошедших после моего случайного откровения лет в этом несчастном месте ещё пару раз всё ломали и переламывали, теперь уже чёрт бошку сломит, ежели попытается угадать что тут — и к чему. Это я говорю о всей Москве, а, возможно, и о планете Земля в целом.
Харитоньевский храм разрушили, как и все иные религиозные сооружения моей родной Огородной слободы. Два десятилетия кряду я искренне потешался над судьбой железобетонной громадины, которую забабахали на месте моей проклятой школы. Данное творение архитектурной мысли покорил грибок, все стены почернели. Теперь разломали и этого монстра, а на том же месте быстренько вырос ещё один опыт чересчур притязательного псевдомосковского зодчества. Надеюсь, мне ещё удастся понаблюдать над дальнейшей судьбой злосчастного участка.
Есть в "серой зоне" столицы малоприметное место, где хорошо видна судьба Старой Москвы. Это долина речки Коршунихи близ Севастопольского проспекта. В ущелье бежит мутная вода, а берега представляют собой обломки известняка и кирпичей. Камни московских строений свозили на тогдашнюю окраину и сбрасывали с обрывов, тем самым ликвидируя природные расщелины Теплостанской возвышенности. Значительную часть Коршунихи упрятали в преисподнюю, но остаётся участок, где можно прочувствовать масштабы разрушения исторического центра. Ничего не исчезает, просто, ненужное запрятывается как раньше любили говорить, под спуд. Будьте уверены: и ваш район стоит на осколках былого.
Камни тоже не вечны и даже такое случается, что жизнь булыжника короче человеческой. Но в целом этот материал способен существовать долго, большинство из камней третьей от звезды по имени Солнце планеты гораздо старше человечества как такового. Зачастую живое становится окаменелостью и радует исследователей, откопавших что–нибудь эдакое. Самые любопытные образцы даже размещают в специально предназначенных для того охраняемых местах.
Резонен вопрос: а "древний" — это сколько? С точки восприятия пятилетнего ребёнка его старшая сестра, поступившая в первый класс начальной школы, родилась в древности, ведь мальчика тогда не существовало. А уж родители — натуральные предки чуть не из каменного века. И кто из нас помнит, как звали наших прабабушек и прадедушек? Для людей послепожарной Москвы 1812 года времена Смуты были глубокой стариной. Нас от Наполеонова нашествия отделяет те же два столетия… так что — эпоха Пушкина для нас есть очевидная "древность", которая, впрочем, является не объективным показателем, а фигурой изящной словесности.
В любом случае нам придётся условиться, а ориентир я предлагаю следующий. Вот взять поэта Есенина. Пик творчества Сергея Александровича пришёлся на начало 1920–х, а это было около ста лет назад. Не знаю, как для Вас, но для меня лично Есенин и другие выдающиеся личности его времени жили будто вчера. Да и язык наш не сильно отличается от есенинского или блоковского. Так же и для серебряного века русской культуры Пушкинская эпоха — почти современность. Для Пушкина эпоха Петра Великого, пригревшего абиссинского мальчика Абрама Ганнибала, — тоже "будто вчера". Но для Есенина Перовская эпоха — такая древность, что и язык, на котором говорил Алексашка Меншиков, чресчур архаичен. Для для нас Татьяна Ларина — героиня из ветхих времён. Между прочим, Пушкин её поселил аккурат напротив Харитоньевского храма. Собственно, и детство Александра Сергеевича прошло примерно там же. Перечтите письмо Татьяны Онегину: это же позапрошлый век!
Отсюда предлагаю своё понимание: "древность", или, если угодно, глубокая старина: около двух столетий. Птенцы гнезда Петрова как "будто вчера" воспринимали годины Смуты и даже Опричнину. А для Ивана Грозного "будто вчера" считалась постройка Аристотелем Фьораванти Успенского собора в Кремле.
Пожалуй, в этом ключе Николай Карамзин для нас — человек ужасно далёкого прошлого. И достаточно только увидеть надгробие над могилой Николая Михайловича на Тихвинском кладбище Александро–Невской лавры во граде Санкт–Петербурге, чтобы понять: да, это очень древний камень.
Позволю себе попедантствовать и загляну любимый мною этимологический словарь Фасмера. Слово "древний" Макс Фасмер соотносит с общеславянским и даже прибалтийским обозначением дуплистого ствола дерева. И даже более того: дотошный немец вспоминает санскритское dravati, которое на русский можно перевести как "течение", "поток".  В столице есть деревья, помнящие тех же Карамзина и Пушкина. Тогда они (не литераторы, а растения) были молодыми и невеликими, а теперь они уже дряхлые, нуждающиеся в нашей поддержке.
По Фасмеру, слово "камень", звучащее приблизительно одинаково о всех славянских диалектах, родственно древнеиндийскому aсma, что означает "камень", "скала" и древнеперсидскому asman (камень). Отмечу, что у русского "камня" нет синонима. К слову, "камин" (Kamin) заимствован из немецкого и означает: "очаг".
Как это ни удивительно, частично сохранилась и древняя деревянная Москва, правда, в абсолютном большинстве случаев брёвна сокрыты под землёй. Тронутые тленом деревяшки не отличаются эстетической притягательностью, в отличие от камней, которые даже в сильно обшарпанном виде очень даже симпатичны.
Зажиточные москвичи прошлого предпочитали обитать в деревянных хоромах. Считалось, срубы полезны для здоровья. Каменные палаты — показатель высокого статуса, где можно принять гостей. Само слово "палаты" не русское, оно произошло от итальянского "палаццо" (дворец). Если вы имеете за городом каменный дом, нажитый трудами праведными, знаете, насколько недёшев он в эксплуатации и требователен к затратам энергии. Заброшенные палаты быстро сыреют, стены в них плесневеют. Дерево легко переносит вымерзание, его без ущерба можно оставить на холодную зимовку. "Хоромы" вообще родственны "храму", так называется священное место в языках Ближнего Востока.
Не забудем учесть, что некогда существовало русское слово "каменья". Оно означало "драгоценные камни". А у древних итальянцев "камены" — божества ручьёв и небольших озёр. Думаю, было бы небесполезным учитывать данные факты, ведь именно итальянцы внесли наиболее значительный вклад в формирование каменного облика Первопрестольной.
Камни умеют задевать наши чувства и умиротворять. В далёкой от нас Японии есть даже "сады камней", и эта традиция выплеснулась далеко за пределы Страны Восходящего Солнца. Давайте и мы взглянем на нашу Белокаменную столицу как будто город — если не "сад камней", но уж точно каменная выставка, чаще всего даже под открытым небом.
При советской власти элементы древнего каменного убранства нашей древней столицы были размещены на территории Донского монастыря, который стал Музеем архитектуры (позже — филиалом), а так же в Новодевичьей обители, ставшей филиалом Исторического музея. В частности, в Донском разместили некоторые из сорока восьми скульптурных горельефов храма Христа Спасителя. О материалах, использованных при строительстве первой версии этого злополучного сооружения, которое, впрочем, к глубокой старине пока относить не слишком уместно, мы поговорим уже в первой главе.
В Донской свозили фрагменты уничтожаемых московских святынь. Там даже есть фрагмент Сухаревой башни. Некрополь Донского не разорили, а даже дополнили наиболее интересными надгробиями из канувших в лету усыпальниц.
Жил близ Чистых прудов замечательный исследователь московской старины Сергей Константинович Романюк. Его книга "Москва. Утраты", вышедшая в 1992 году, возбудила тогда же мой интерес к уходящей натуре моего города. К тому времени я уже завершил работу над своим фотопроектом "Московские дворики", запечатлев фактуру Старой Москвы 1980–х. Но я почти ничего не знал о месте своего обитания (я тоже в ту пору обитал близ Чистых прудов) кроме разве скупых баек старожилов. Теперь стараюсь восполнить пробелы.
Я уже знаю, что Старая Москва уничтожалась не только советскими властями. Каменные строения рано или поздно становятся аварийными, либо просто мешают грандиозным планам очередного вельможи. Взять стену Китай–города: ещё при Петре Великом это фортификационное сооружение начало ветшать, московские генерал–губернаторы порывались уничтожить ставшую ненужной махину. На защиту древней стены встал император Александр Павлович, повелевший сохранить все строения Москвы "в их первобытном виде". Реставрировались Китайгородская стена и её башни даже после революции, в 1925 году, но в 1934–м их объявили "археологическим хламом". Справедливости ради, следует сказать, что значительные фрагменты стены с башнями — пусть и в виде кирпичных новоделов — до сих пор радуют наш взор.
Книга Романюка рассказывает только о тех потерях, которые стряслись после 1917 года, и у неё есть недостаток: отсутствует информация о том, куда делись самые ценные элементы снесённых строений. Я постараюсь восполнить этот пробел.
Мой труд держит в сфере внимания те осколки былого, которые ещё можно рассмотреть и даже тактильно ощутить. Мы не будем заходить на закрытые, режимные территории, либо в те места, куда пускают только за деньги или по знакомству. В сфере нашего внимания — только общедоступное и несокрытое.
А для понимания принципа древнего каменного строительства нам надо усвоить только одно понятие: закладка. Это не то, о чём кто-то сейчас подумал. Заложить фундамент будущего строения — торжественный ритуал. Речь идёт и о религиозных, и о гражданских постройках. Закладки храмов всегда отмечались в летописях. Закладке предшествует поиск надлежащего места, надо полагать, это высокое искусство.
Более того: при закладке здания нужна жертва. Крепость Великого Новгорода называется Детинцем потому что, согласно преданию, когда её закладывали, якобы принесли в жертву и даже положили под фундамент одной из башен человеческого младенца. Хотя, на самом деле в жертву раньше приносили животных (чаще всего петуха) — ''чтобы стены стояли''.
В наше время при совершении чина на основание храма священники вкладывают в специально подготовленное отверстие в «краеугольном камне» капсулы с частицами святых мощей. Ну, а под фундаменты обычных домов и теперь хозяева закладывают монеты или даже ювелирные украшения. Ну, так, — на всякий пожарный случай.
Я это всё к чему: если вы наткнулись на древний фундамент, вспомните, что при его закладке наши (или чужие) предки осуществили некоторые, по их убеждению, священные обряды. То есть, для кого-то это было или есть святое место. А пусто оно, кажется, не бывает.



ПАМЯТЬ КАМНЕЙ

Камни, как и вода, ничего не помнят. Насчёт деревьев и трав я не уверен. Как поётся в старом шлягере, каменное сердце не болит. Только человеческие руки и воображение способны создавать нетленку, или хотя бы что–то напоминающее таковую. Правда, даже для иллюзии бессмертия, как минимум, необходимы система передачи информации и традиции.
Монументальное строительство для нашей северной страны — явление относительно молодое, ему всего–то около тысячи лет. Первая каменная постройка на Руси — Успенский собор (Десятинная церковь) в Киеве. Храм был возведён в 996 году по византийским технологиям, ромейскими мастерами, из кирпича. В 1240 году его разрушили монголы — за то, что храм был последним оплотом защитников Матери городов русских.
Первый каменный храм Великого Новгорода, Святая София (начало постройки — 1045 год), делался из известняка, на месте сгоревшей по нерадению Софии дубовой. Одновременно строители стали сооружать белокаменные стены и башни Новгородского Детинца. Кирпич (плинфу) местные умельцы экономили, использовали этот материал только для сводов и арочных перемычек. Дело в том, что в Приильменье сложно было наладить кирпичное производство (не нашли подобающей глины), а вот белого камня доставало. А ещё строители активно задействовали собранные по полям валуны. Именно поэтому ранние новгородские (и псковские) сооружения выглядят столь причудливо, представляя собой мозаику из фиолетовых, зелёных, желтых, синих и красных булыг.
Первое каменное сооружение Владимиро–Суздальской земли — Спасская церковь во Владимире (1110 год). Она строилась по византийским традициям, из кирпича. До наших дней постройка не дожила. Спасо–Преображенский собор в Переславле–Залесском (1157 год) строился из отёсанных блоков известняка. Ставшая чуть не символом древней Руси Покрова на Нерли близ Боголюбова (1165 год) так же сооружена из белого камня. Этот храм особенно ценен тем, что его внешний облик за более чем восемь столетий не изменился.
Изделия из камня выполнялись "каменосечцами", которые зарабатывали прежде всего на производстве каменных гробов, гробниц, межевых знаков и крестов. Их работа стоила очень недёшево, а потому заказчиками становились только самые влиятельные лица.
Не могу не отметить ещё один аспект. Камни у всех индоевропейских народов зачастую становятся священными объектами. Дело даже не в преданиях: до сих пор в разных частях страны почитаются "синие камни", "конь–камни", "поклонные камни" а особо сакральное значение имеет мифический камень Алатырь. Да и как иначе, ежели сама культура капитального строительства начиналась с дольменов и прочих объектов для жертвоприношений.
Что касается Москвы, до камней применительно к строительному делу у нас дошло далеко не сразу, но об этом чуть позже. Для широты кругозора неплохо разобраться, какие именно материалы использовались в строительном деле древней Руси. Кроме древесины, само собой.
В первую руку, это, конечно, "белый камень", светлый известняк карбона (каменноугольного периода палеозойской эры). Он имеет "дышащую" структуру, не подвержен значительным разрушениям и не деформируется со временем, что отлично видно по цокольным частям старых сооружений (в старину их называли подклетами).
Самые знаменитые подмосковные каменоломни — у впадения Клязьмы в Москву–реку, близ сёл Верхнее и Нижнее Мячково. У мячковского камня есть существенный недостаток: набирая влагу, он разрыхляется. Зато в сухом состоянии подмосковный известняк сохраняется веками. Добыча известняка не была лёгким делом. В литературном памятнике начала XIII века "Молении Даниила Заточника", приводится пословица: "Лепше есть камень долотити нежели зла жена учити".
Кроме известняков, для построек брали и доломиты из того же мячковского горизонта (более прочный материал, повышенным содержанием марганца). Они обычно употреблялись для облицовки, изготовления подоконников и ступеней для лестничных маршей.
В древности верили, что белый камень может лечить от многих болезней. Сегодня эти предположения обрели научное обоснование. Известняки и доломиты действительно обладают бактерицидными свойствами, а также могут очищать воздух и воду от вредных веществ, впитывая в себя всякую гадость.
При добыче белого камня мастера не выбрасывали крошку и пыль, собирали её для обжига, после чего получали известь, которую использовали в качестве связующего компонента. Известь использовали вплоть до XIX века, пока не изобрели портландцемент.
Ещё с XV века Мячковские каменоломни были наделены статусом "государева каменного дела". Со временем по примеру Мячкова известняк стали добывать во многих подмосковных местах: в окрестностях Тучкова, Подольска, Домодедова, Коробчеева, Шурова, Дубенков.
Удивительный камень — известняк! Он состоит из остатков морских организмов. В толще камня можно невооруженным глазом разглядеть игольчатые панцири морских ежей, ветви кораллов, раковины моллюсков — древних обитателей тех мест, на которых по прошествии миллионов лет раскинула свои улицы столица. Порой в массиве известняка ученые обнаруживают даже такие нежные на первый взгляд фрагменты древних организмов, как крылья стрекоз.
С середины XIX века, в самый разгар постройки храма Христа Спасителя, употребление белого камня в строительстве быстро пошло на убыль. Причина — появление более эффективного, чем ломка вручную, взрывного способа разработки. Взрывы не подошли для известняка, который к тому же залегает тонкими слоями, чередующимися с мергелями и глинами. А еще быстро крепнувшие железные дороги стали оперативно и дешево доставлять издалека более ценный и долговечный отделочный камень: гранит, мрамор, габбро, добытые взрывным способом на Урале, в Малороссии и на Кавказе. Русские заказчики приобретали также итальянский гранит; привезенный по железной дороге, он зачастую был даже выгодней подмосковного известняка.
Что касается того же храма Христа Спасителя: архитектор Константин Тон для внешней отделки собора выбрал доломит беловатого цвета, в неполированном виде, открытый при селе Протопопове Коломенского уезда. Решение было смелым, поскольку впервые для столь ответственного сооружения выбрали камень "нигде до того времени в наружных частях строений не употреблявшийся".
Протопоповский доломит обнаружил весьма ценные свойства. Камень при своем относительно небольшом удельном весе отличался однородным строением, плотным и однообразным изломом, достаточным сопротивлением выветриванию и выцветанию, способностью полироваться. Даже такие сложные скульптурные формы, как горельефы с почти полными фигурами, обычно выполняемые из бронзы, на этот раз резали из протопоповского камня. В камне были выбиты и надписи, отполированные до желтовато-золотистого цвета так, что каждая буква ярко выделялась на беловато-матовом фоне. Когда, уже при советской власти, ради постройки Дворца советов решили взорвать храм Христа Спасителя, сотрудники Института минерального сырья тщательно изучили внешнюю мраморную облицовку, определили её химический состав и физико-механические свойства. Учёные пришли к выводу, что известняк "простоял в облицовке храма более 70 лет с полной сохранностью механической прочности". Побывав в Донском монастыре, вы убедитесь, что учёные ошиблись и на самом деле материал был выбран неудачно: ''протопоповские'' горельефы не вынесли испытания стихиями.
Если при внешнем оформлении храма удалось выдержать принцип "материалы из недр Отечества", этого нельзя сказать о внутренней отделке. Для нее кроме двух пород ''отеческого'' мрамора — тёмно-зеленого лабрадора из Киевской губернии и тёмно-красного шокшинского порфира из Олонецкой губернии — использовали также итальянский камень: белый с жилками - "ординарио", голубоватый - "бардильо", красно-пестрый - "порто-санто", а также желтый сиенский и черный бельгийский мраморы. Конечно же, ценный материал был перед взрывом снят и направлен на отделку зданий и сооружений сталинской Москвы.
Протопоповский доломит перед взрывом храма так же сняли с фасадов и увезли на завод НКВД в Хамовники. Блоки распилили на более тонкие плиты, которыми украсили фасад здания Совета труда и обороны (в нём потом поселился Госплан). Так что, знайте: нынешняя Государственная Дума несёт в себе одеяние старого Христа Спасителя. Часть внутренней отделки собора пустили на оформление станций метро "Кропоткинская" и "Проспект Маркса".
Когда в конце прошлого века власти решили выстроить имитацию (или, как пел Б.Г., ''макет Святой Руси'') храма Христа Спасителя, выяснилось, что возврат к протопоповскому мрамору невозможен. Карьер по завершении строительства оригинального собора просуществовал недолго: мощность "вскрышных" пород настолько возросла, что пришлось прекратить добычу. Нынешние землеройные механизмы могли бы снять бесполезный слой и добраться до доломита, но месторождение камня к сегодняшнему дню уже находится в черте Коломны под городскими кварталами.
Можно ли назвать камнем кирпич? Полагаю, да, только плинт — камень искусственный, так же как бетон и гипс. Кирпичи в Москве применялись в подавляющем большинстве для устройства печей, и, кстати, печники на Руси издревле славились высоким мастерством.
Первый кирпичный завод в Москве был устроен в 1475 году, за Андроньевским монастырём, о чём я позже расскажу подробнее. Прочность средневекового кирпича очень даже завидная, и специалисты утверждают, что формовка материала производилась набиванием деревянной формы глиной и уплотнением её деревянным молотком (он назывался чекмарём).
Кирпичное производство значительно расширилось после организации в 1584 году Приказа каменных дел (он существовал до 1700 года). Для этого Приказ собрал в принудительном порядке каменщиков, печников и горшечников по всей Московии. В связи с необходимостью вести большие работы по исправлению ветхостей Кремля в 1647 году у Даниловского монастыря основан целый производственный комплекс "Даниловские сараи". Была построена печь для обжига 34 500 кирпичей в сутки. Известно, что работу эту выполнил печник Кузьма Кондратьев.
Позже появились Хамовнические и Крутицкие кирпичные сараи. В 1686 году из Вологды и Белоозера были затребованы все каменщики, кирпичники и горшечники. Предусматривались строгие меры в случае отлынивая: "учнут хорониться, то жён их и детей сискивать и метать в тюрьму, покаместа мужья их не объявятся". Зато кирпичники пользовались льготами: грамотой 1587 года, подтвержденной в 1622 году, они освобождались от тягла (налогов) и постоя, могли безвозмездно копать глину, имели право варить пиво и брагу для собственного потребления. Судить их мог только Каменный приказ.
Производство кирпичей в индустриальных масштабах наладилось после Отечественной войны 1812 г., когда надо было восстанавливать сгоревшую в нашествие французов Москву. В 1861–м была выпущена книга "О кирпиче и московских кирпичных заводах", где сообщалось: "Кирпич доставляется преимущественно из следующих мест: из-за Серпуховской заставы, включая смежное пространство за Калужскою заставою, и на Воробьевых горах, и из-за Семёновской заставы, с Введенских гор; из прочих же мест доставляется кирпича меньше".
Мы стали свидетелями гибели знаменитого кирпичного завода в Черёмушках. Для памяти власти могли бы оставить хотя бы одну печь, но ушлые девелоперы всё смели — теперь на месте предприятия возвышается элитный жилой комплекс (улица Дмитрия Ульянова, 32). В утешение скажу, что остался цел дом культуры Черёмушкинского кирпичного завода, там расположился Музей Героев.
Про знаменитую брусчатку (которую у нас в городе ныне можно увидеть и потоптать только в Крутицком подворье) можно насочинять героические поэмы. Первые московские мостовые были деревянными, а за пределами Кремля улицы начали покрывать деревянными мостовыми только в XIV веке. Наличие мостовой отражалось и в названиях: Большая Тверская мостовая улица, Большая Никитская мостовая улица.
Брёвна укладывались поперёк улиц, сверху обшивались досками, либо верхние части брёвен стёсывались. С жителей города Земским приказом собирались "мостовые деньги". Со временем деревянные мостовые зарастали землёй и следующие устраивались уже поверх слоя грунта. Прослойки достигали 50 сантиметров, они наслаивались, поэтому не удивляйтесь, насколько, к примеру, уровень фундамента церкви Троицы в Листах ниже проезжей части Сретенки.
Первая каменная мостовая Москвы появилась в Кремле в 1643 году. Мастер Михаил Ермолин выложил камнем территорию Патриаршего двора, за что получил хорошие по тем временам деньги – 4 рубля. Улицы за пределами Кремля стали мостить камнем только при Петре I. В 1700 году московские власти повелели "собирать мостовые деньги со всех московских дворов в Стрелецкий приказ". Крестьяне были обязаны добывать и привозить в Первопрестольную ''дикий камень, и чтобы каждый был не меньше гусиного яйца''.
В 1718–м было издано несколько указов, регламентирующих мощение улиц. Содержание мостовых возлагалось на московских домовладельцев: "Каждому жителю против своего двора посыпать песком и камнем, мостить гладко, как будет указано от мастеров, и чтобы стоки были вдоль улиц, к дворам ближе, а по концам улиц стоки делать к рекам и прудам, чтобы были твердо утверждены, дабы весною и в дожди не заносило".
В 1722–м последовал новый указ Петра I "О делании в Москве каменных и деревянных мостов, и о снятии мостовых денег", гласивший: "С Московских дворов положенных на мостовое строение окладных мостовых денег впредь не сбирать... а вместо того в Китае, в Белом и в Земляном городе и в Немецкой слободе по всем большим и знатным улицам строить каменные мосты всякому против своего двора с противным двором пополам".
Мощение московских улиц собранным со всего государства камнем не приносило должного результата и необходимый материал приходилось по большей части покупать у заготавливавших его подрядчиков. В 1731–м Московская полицмейстерская канцелярия ходатайствовала перед Сенатом о том, чтобы был издан указ, обязывающий жителей делать "перед своими домами каменные мостовые по улицам: за Калужскими и Серпуховскими воротами, за Сухаревой башней, за Тверскими воротами по Тверской, за Яузскими воротами по Яузской улице".
В 1785–м московские мостовые поступили в ведение городского общественного управления, Шестигласной думы. В этом же году императрица Екатерина II запретила делать в городе деревянные мостовые. К 1812 году в городе замощено было уже более половины от общего числа всех улиц и переулков. Принятым в 1832–м Строительным уставом сбор камня и "мостовых денег" с населения был категорически воспрещен. Предписывалось мостить улицы за счет городских доходов с тем, чтобы дальнейшее поддержание мостовых в надлежащем виде осуществлялось уже силами домовладельцев — от каждого на участке, примыкающем к его двору. Кустарщина успеха не принесла: мостовые не отличались хорошим качеством.
В определённые годы мостовые камни становились грозным оружием, "булыжниками пролетариата". Можно посмеяться над противостоянием парней с выковырянными камнями и парней с пулемётами, но в итоге победили первые.
Москва последних десятилетий ХIХ века познала асфальтовые мостовые. Булыжники закатывали в новые слои инновационного (для того времени) материала. Вот интересно: можно ли отнести асфальт и "плитку Собянина" к разряду камней? Что касаемо бордюров, в их отношении сомнений у меня нет.
Теперь ассортимент применяемых в московском строительстве и благоустройстве камней неимоверно богат. Преимущественно речь идёт о благородных минералах, привезённых чёрт знамо откуда. Но обладают ли эти вещи таким же магическим "эффектом памяти", какой имеет хрупкий и капризный подмосковный известняк?


МОСКОВСКАЯ САГА В КАМНЕ

Когда 1238 году монголы сожгли Москву, ничего каменного на Боровицком холме и в окрестностях не было. К "монументальному" строительству московские князья приходили мучительно и долго.
Только 1329–м, при Иване Калите заложена была первая каменная церковь Стольного Града — Иоанна Лествичника, со звонницей (колоколен в ту пору не строили). Год спустя князь Иван Данилович основал возле своих хором при церкви Спаса на Бору Спасский монастырь (позже мы узнаем, что с этой обителью было всё гораздо закрученней). В 1333–м была возведена каменная церковь во имя Архангела Михаила, вместо древней деревянной. Этот храм на многие века стал усыпальницей московского княжеского рода, а Спасский монастырь сделался усыпальницей великих княгинь. 
Ни один из храмов, построенных Калитой, до наших дней не дожил, а представление о них можно получить по существующему и сейчас Успенскому собору в Звенигороде, скопированному с одноименного московского.
Именно при Иване Калите в летописях впервые упоминается название "Кремль". Первоначально крепость на Боровицком холме именовали "Кремником". Согласно словарю Фасмера, "кремлёвое дерево" – строевое, здоровое, а "кремлёвник" – лучший строевой хвойный лес по моховому болоту.
В 1367 году дубовые стены начали заменять каменными. Кремль великого князя Дмитрия Ивановича по конфигурации вполне сопоставим с современным. Каменный город должен был вещать об особом статусе Москвы среди русских княжеств. Дмитрий Донской основал в Москве Вознесенский, Симонов, Высоко-Петровский, Рождественский монастыри, церковь Всех Святых на Кулишках и многие другие храмы.
В 1445 году, при Василии II в Кремле случился пожар, в котором сгорели не только деревянные строения, но пострадали и каменные церкви. Вдобавок произошло землетрясение — несильное, но нанесшее урон каменным строениям. Зато в городе впервые было разрешено построить частный каменный дом (он принадлежал архиепископу Евфимию).
Хоть Иван III и не принял еще царского титула, но Москву уже назвали "царским градом", а иностранные послы величали Ивана "цезарем". Тогда–то, после гибели Византии и разорения Константинополя, родился лозунг "Москва – Третий Рим". Не хватало разве что царственной архитектуры.
В 1472 году в Кремле началось строительство кафедрального Успенского собора (на месте разобранного старого), где должен был свершаться чин посажения на престол. Осенью 1471-го митрополит Филипп благословил готовить камень, а мастера-каменосечцы Ивашка Кривцов и Мышкин поехали во Владимир обмерять тамошний собор, возведенный еще Андреем Боголюбским. Затем, уже в начале 1472 года, они же сделали разметку нового храма, который, по задумке Филиппа, должен был иметь формы владимирского, но по размерам превосходить его в длину, ширину и высоту на полторы сажени, то есть на три с половиной метра. Итак, был совершен чин на основание храма и дело сразу заладилось. В те времена чертежей не было, разметку на земле дополняло лишь воображение мастеров. Взялись зодчие за дело с огоньком, выкопали рвы, набили в их подошву сваи и потом положили основание здания кладку.
К 1474 году "церковь виделась чудна вельми и превысока зело", уже была доведена до сводов, которые осталось только замкнуть. Но 20 мая на закате вдруг рухнула северная сторона храма и половина западной. Катастрофу свалили на землетрясение, которое якобы случилось в тот час. Вызвали мастеров из Пскова, считавшихся более опытными. Те, оглядев остатки, принялись ругать… раствор. По их мнению, он совсем не связал камни. Когда псковичам предложили возвести храм заново, те наотрез отказались.
В том же 1474 году Иван III отправил посольство под руководством Семёна Толбузина в Венецию. На следующий год справщик вернулся на родину с Аристотелем Фьораванти — знаменитым инженером и архитектором. Старик оказался единственным из итальянских маэстро, кто согласился поехать в азиатскую страну со странными и дикими обычаями учить русских строительному делу и другим премудростям, выпросив себе при этом ежемесячное жалованье в 10 рублей — очень даже щедрое по тем временам.
Фьораванти на самом деле звали Ридольфо, прозвище "Аристотель" маэстро наградили за его профессиональные достоинства. Ему ко времени убытия по контракту в Московию уже исполнилось 60 лет, но итальянец выглядел довольно молодым, отчего среди москвичей распространился слух о том, что де фряжский гость — чернокнижник, употребляющий эликсир бессмертия.
Есть предание, что при закладке нового Успения землекопы нашли много костей и "каменного истукана". Аристотель сам руководил раскопками, но закончилось всё гневом великого князя и повелением расколоть "идолище" и бросить в Москву–реку. Свято место не бывает пустым, а языческая вера вятичей, живших близ Боровицкого холма, держалась ещё долго после прихода сюда Рюриковичей. Но нам неизвестна реакция коренного населения на попрание "поганого истукана".
Летопись особо отмечает, что Фьораванти возводил здание "по правилам и кружалам", то есть, по линейке и циркулю. Применялись и технические новшества, в частности, железные связи вместо деревянных. Именно при итальянце и под его непосредственном руководством в окрестностях Москвы стали строиться кирпичные заводы.
Есть основания верить и байкам о том, что Фьораванти создал на Боровицком холме сложную систему подземелий. В народе говорили, что сокрытый Кремль вшестеро больше видимого. Якобы в недрах было запрятано приданое Софьи Палеолог — то самое, которое позже назвали "Библиотекой Ивана Грозного", или Либерией.
После исполнения московского контракта следы Аристотеля теряются. Ходили самые мрачные слухи о судьбе архитектора — в частности, о том, что слуги великого князя держали его на цепи в подземелье и выпытывали секрет философского камня. Иван III не находил себе покоя от кошмаров: в каждом тёмном углу он видел тень Мастера, который якобы проклял Рюриковичей. И сейчас на Руси в этом ключе принято говорить: "Он слишком много знал".
Москвичи в те времена иностранных строителей называли "муролями". Муровать — значит закладывать камнем, иначе говоря, класть стену. Итальянский вариант: maestro da mura (мастер по стенам). От итальянцев Москве достались знаменитые мерлоны, зубцы стен в виде буквы "М". А знаете ли вы о магических сторонах Московского Кремля? С каждой из трёх сторон насчитывается по семь башен — и это не совпадение. Кстати, стены Кремля выложены кирпичом только снаружи: изнутри они сделаны из остатков белокаменной стены Дмитрия Донского. При её обновлении было использовано около 100 миллионов кирпичей.
Псковские мастера, видимо, испугавшись потерять уважение, согласились перестроить кремлёвский Благовещенский собор, теперь уже из кирпича. Так же на месте сегодняшнего Арсенала при Иване III были воздвигнуты здания приказов, царских служб и боярские дворы. За границами города основаны Златоустовский и Сретенский монастыри.
В 1508 году итальянский архитектор Алевиз Новый (Старый — муроль Алоизо Каркано, предшественник Нового в укреплении Московской крепости) построил каменную Грановитую палату, которая стала официальной  резиденцией государя, а так же усыпальницу великих князей, Архангельский собор.
Трехлетний сын Василия III, Иван IV не мог управлять государством, поэтому правительницей великого княжества Московского на тринадцать лет стала вдова почившего в бозе царя Елена Глинская. Она воплотила в жизнь грандиозную задумку своего мужа — возведение стен вокруг Великого посада. Само название "Китай-город" произошло от слова "кита", то есть, вязка жердей, которые применялись при постройке укреплений. В 1535 году итальянским архитектором Петроком Фрязином была заложена Китайгородская каменная стена с башнями, воротами и рвом перед ней. По велению Глинской были построены церкви Воскресения в Кремле и, Иоанна Предтечи близ Солянки и основан Ивановский монастырь.
В год венчания Ивана IV на царство и женитьбы его на Анастасии Захарьиной-Юрьевой в Москве случился сильнейший пожар, опустошивший Кремль, Китай-город и почти все посады. Иван Васильевич восстановил в Кремле пострадавшие от пожара Успенский и Благовещенский соборы, Грановитую палату и дворец. После покорения Казани Иван Грозный повелел строить храм Покрова на Рву.
В 1571 году случился набег на Москву крымского хана Девлет-Гирея, который закончился сожжением первопрестольной столицы. Оставшиеся в городе опричники не проявили отваги и в считанные часы Москва погибла в пламени. Столица нуждалась в дополнительном укреплении. В 1593–м началось возведение стены Белого города. Руководил семилетними работами русский мастер Фёдор Конь. Стена Белого города имела двадцать восемь башен и девять ворот.
В 1592 году построили Скородом — деревянную стену на Земляном валу, которая шла по линии теперешнего Садового кольца. Название объясняется небывалой быстротой постройки, так как в Москве ожидали набег грозного хана Казы-Гирея со 150-тысячным войском. К счастью крымские татары до Москвы не добрались, а на том месте, где басурманам был дан отпор, царь Фёдор Иоаннович (по другой версии — Борис Годунов) повелел выстроить Донской монастырь — в честь чудотворной иконы, не раз спасавшей Москву.
На рубеже XVI–XVII веков в Москве насчитывалось около четырехсот церквей с пятью тысячами колоколов. В 1600 году, при царе Борисе Годунове была надстроена колокольня Ивана Великого, которая до начала XVIII века оставалась самым высоким зданием Москвы.
При Михаиле Фёдоровиче, первом царе из династии Романовых, в Кремле были построены церковь Александра Невского над Тайницкими воротами, Верхоспасский собор и храм Воскресения Словущего. Возведены Теремной дворец и Потешные палаты. После очередного опустошительного пожара Михаил Фёдорович приказал вместо деревянных зданий строить каменные.
В память победы над поляками князь Дмитрий Пожарский воздвиг на Красной площади собор Пресвятой Богородицы Казанской. В 1631 году в память о своей матери царь Михаил Фёдорович основал Знаменский монастырь на месте сгоревшего двора бояр Романовых. Если верить немецкому путешественнику Адаму Олеарию, тогда в Москве было около двух тысяч церквей, монастырей и часовен. Немало архитектурных памятников построили в Замоскворечье, которое постепенно стало купеческим центром столицы. Самая большая и богатая Кадашевская слобода обладала правом беспошлинной торговли, как, впрочем, и жители военных слобод Замоскворечья. Бояре и богатые купцы соперничали друг с другом, сооружая жилые дома дворцового типа с парадными анфиладами и великолепными садами.
Московское зодчество при царе Алексее Михайловиче расцвело особенно пышно. В день своего коронования царь заложил церковь Харитония в Огородниках — ту самую, на месте которой мне довелось получать образование. Алексей Романов является основателем многих монастырей: Андреевского в Пленницах, Воздвиженского на Убогих домах, Страстного. В 1648 году в Москву из Царьграда была привезена копия иконы Иверской Божьей Матери и специально для неё царь повелел построить часовню в главных воротах Китай-города.
При царице Софье был сооружен Каменный мост, соединивший Белый город и Замоскворечье. До этого на Москве-реке были только наплавные "живые" мосты. Постройка этого монстра настолько опустошила казну, что в народе сложилась поговорка: "дороже Каменного моста".
Пётр I в 1714 году издал указ, запрещавший каменное строительство во всех других городах России, кроме основанного императором Санкт-Петербурга. Однако для Первопрестольной государь делал исключения и жертвовал деньги на возведение храмов – Троицы на Капельках, Николая в Мясниках, Иоанна Воина на Якиманке, Петра и Павла на Басманной. 
В 1718 году был снят запрет на каменное строительство в Кремле и Китай-городе. При Петре в Москве были построены общественные здания: Монетный двор, главная аптека, Арсенал и Сухарева башня. Ожидая нападения многочисленных врагов России, Петр укрепил Стольный Град бастионами. Важнейшим проявлением новой градостроительной эстетики стало требование ставить здания не по старинке, за заборами во дворах, а вдоль красной линии улиц.
Новый импульс развитию древней столицы дала императрица Елизавета Петровна. В память о своей коронации она выстроила в Москве Красные ворота. Дщерь Петрова подарила Москве пышную растреллиевскую архитектуру. Школа Растрелли повлияла на архитектуру московских храмов: Климента, папы Римского на Пятницкой, Никиты Мученика на Старой Басманной, Вознесения у Серпуховских ворот. В это же время в Москве создается и своя сильная архитектурная школа, из которой вышли Ухтомский, Баженов, Казаков и Бланк.
Недолгое правление германофила Петра III прошло для Москвы незамеченным, а вот его счастливая вдова Екатерина II, напротив, оставила о себе великую память. Вступление императрицы на престол ознаменовалось сооружением на Солянке храма Кира и Иоанна, который стал её любимым. Оставшийся от разобранной стены Белого города камень был употреблен на возведение различных сооружений — например, Воспитательного дома и Павловской больницы. Екатерина II обеспечила Москву чистейшей водой из Мытищ. По ее приказу на Москве-реке вырыли водоотводную канаву, отчего и образовался остров Балчуг.
Императрица продолжала развивать Немецкую слободу. Она повелела построить в Лефортове каменный дворец. Ярким примером "Екатерининской классики" стал Пашков дом, который и нынешние москвичи считают самым прекрасным зданием столицы. Среди церковных построек того времени выделялись храмы Большого Вознесения на Никитской улице, Вознесения на Гороховом поле, Мартина Исповедника на Таганке и Богоявления в Елохове.
Годы царствования Павла I миновали быстро и не отразились на внешнем виде Москвы, если не брать во внимание появившиеся в огромном количестве особняки дворян, попавших в немилость чудаковатого императора и деликатно выгнанных из Северной Пальмиры.
При Александре I в московской архитектуре господствовал русский ампир. Ещё до нашествия Наполеона 1812 года Александр Павлович успел отчистить Кремль от старых строений. В 1803–1806 годах были сломаны дворцовые здания, выдвигавшиеся к Троицким воротам, и Троицкое подворье с церковью Богоявления. В 1810 году на месте дворца Бориса Годунова построили Оружейную палату. Дальнейшие постройки отнести к разряду древних весьма затруднительно, поэтому здесь я ставлю точку.



ЛЮБОВЬ К ОТЕЧЕСКИМ ГРОБАМ

Так сложилось, что самые интересные московские камни — это надгробия. Поскольку монастыри и храмы у нас вновь открывались после коммунистического разгрома, энтузиасты в 1990-е годы откапывали памятники без всяких научных обоснований и правил, так что теперь значительная часть находок выставлена на всеобщее обозрение.
Есть замечательное исследование Леонида Андреевича Беляева "Русское средневековое надгробие. Белокаменные плиты Москвы и Северо–Восточной Руси XII-XVII веков" (Москва, 1996 год), на него я и буду опираться в этой главке. Мы уже знаем, что известняк — не самый прочный материал, поэтому сохранность ранних могильных плит оставляет желать лучшего. Однако, те надгробия, которые хранились под спудом, будучи защищёнными от небесных хлябей, облик свой сберегли, за что спасибо всё тем же коммунистам.
Первые московские намогильные плиты делали толщиной не более 10 сантиметров, а для известняка это гибельно. Если они не трескались на куски, уже через несколько лет буквально врастали в землю. Более внушительные надгробия в Московии стали делать только в середине XVI века, то есть, при Иване Грозном.
В те времена к надгробиям относились без должного пиетета и, если могила оказывалась запущенной, строители смело брали плиты для того, чтобы укладывать их в фундаменты новых строений. Такие элементы назывались "старыми камнями" и, если вы приглядитесь к цоколям церквей, можете разглядеть там отдельные блоки с надписями или орнаментами. Пределом сохранности надгробий считалось полвека, и памятники без заморочек переходили в разряд "старых камней". Беляев отмечает, что надгробий в московских фундаментах очень много, например, в крыльце и галерее церкви Петра Митропоита в Высоко–Петровском монастыре. К тому же московские кладбища из–за "переселённости" то и дело "прореживали", а с XVII века на месте приходских погостов не оглядываясь на мораль строили палаты. Особо на этом поприще отличился Пётр I, издавший в 1722 голу указ, требовавший "излишни камни употребить в церковное строение".
Надгробия начиная с XV века назывались "досками" (дъска). Через столетие более употребительным стало слово "камень". Изготовители надгробий считались мастерами высокого уровня, их труд оплачивался хорошо. Были даже придворные "каменных дел резцы", чьи имена остались в истории: вдовий поп Ждан Аврамьев, Роман Иванов, Василий Наумов, Иван Неверов, Фёдор Тарасов (это личности XVII века). Само собой, они занимались и декоративной отделкой зданий — какая в сущности разница, что тесать.
Самые древние московские надгробия найдены при раскопках на Соборной площади Кремля. Они датируются второй половиной XIII века. Погост был засыпан землёй при строительстве Успенского собора в 1326 году. Второе открытие — уничтоженный при строительстве собора некрополь Богоявленского монастыря. Характерная особенность древних плит из белого камня — отсутствие каких либо надписей и лаконичный орнамент. Зато, по счастью, из-за того, что плиты (напомню, очень тонкие, от 5 до 10 сантиметров толщиной) веками оставались в культурном слое, их сохранность очень даже неплохая. Общее для всех ранних московских надгробий — орнаментальная схема "три круга", символ Гроба Господня из византийской иконографии.
При Иване Грозном надгробия утолщаются, из плоских превращаются в объёмные, и, что самое главное, мастера начинают высекать на них тексты. Лучшее собрание памятников середины XVI хранится на территории Высоко–Петровского монастыря. Здесь можно разглядеть любопытное заимствование из модных украшений итальянского кватроченто, а именно – каннелюры (полоса арочных орнаментов по бокам). Кстати, этот же мотив использован в украшении храма Вознесения в Коломенском. Каннелюры в русском исполнении имеют особенность: в каждой арке вытесана арка поменьше, "печурка". Исследователи предполагают, что наши каменных дел резчики переняли мотив у работавших в Москве итальянцев.
Леонид Беляев подчёркивает: именно культуре московских надгробий прослеживается семантическая связь наших традиций и художественных течений Западной Европы. Россия всё более отдалялась от традиций Византии и приближалась к "единой образной системе европейского искусства".
Ещё один аспект: каменное надгробие ("положити дцку") — привилегия небедных и влиятельных людей. "Камень" стоил настолько дорого, что его изготовление и установка обязательно отмечались в документах.
Научно исследованы несколько некрополей Москвы. Интересные открытия были в Даниловом монастыре. В частности, 18 надгробий имеют вторичное происхождение. Они изготовлены из плит, на которых остались надписи на английском, армянском, голландском, итальянском, немецком и латинском языках. Учёные предполагают, что плиты взяты с уничтоженного в первой половине XVII века древнего кладбища иноверцев близ нынешней Мытной улицы. Плиты с него использовались для строительства многих зданий севернее Данилова монастыря (чаще всего — в порогах и проёмах), они и сейчас встречаются вкладке, а так же в монастырской ограде.
Ещё один средневековый некрополь, на территории Богоявленского монастыря в Китай–городе начали уничтожать ещё в XIX веке. Зато в 1930–е, перед началом застройки погоста, там провели тщательные раскопки и старательно задокументировали добытый материал. Самое ценное ныне хранится в Музее истории Москвы.
Древний некрополь Высоко–Петровского монастыря располагался там, где теперь стоит храм Петра Митрополита (XVI век). Хорошо сохранившиеся плиты при раскопках обнаружили на глубине около одного метра, и учёные назвали их "историческим складом". Почти все находки и сейчас находятся в открытом доступе на территории монастыря.
Многие из вас наверняка обращали внимание на "вделанные" в наружные стены храмов белокаменные плиты с полуистёршимися надписями. Исследователи называют их "плитками–таблицами" или "памятными досками". Чаще всего они обозначают место погребения, но иногда содержат информацию о каком–то событии (обычно — рассказ об освящении храма с обязательным указанием имени благотворителя). В любом случае, невредно уметь читать древние надписи и проявлять некоторое уважение к отеческим гробам.


БЛИЗ АЛТАРЯ ОТЕЧЕСТВА

На территорию Кремля мы заходить не будем, и это, возможно, к лучшему: самое любопытное просто так посмотреть не дадут. По счастью, всё, не побоюсь этого слова, аутентичное находится вне стен крепости. Здесь я решусь свести памятники Кремля, Красной площади и Китай-города воедино. Начнём же с Александровского сада.
Самый интересный объект для нашей темы — грот "Руины". Он собран из обломков Старой Москвы, которые нашли энтузиасты после исхода Наполеоновской высококультурной армии. И это не обязательно разрушения осени 1812–го: разбрасываться обломками былого любили во все времена русской истории.
Гроту в 2023 году исполнилось двести лет, а, значит, он уже попал в условный разряд московских древностей. Изначально он должен был именоваться "Итальянским", но в итоге так и остался "Руинами". Бывший "архитекторский помощник", корнет московского гусарского полка, сын Винченцо Джовани Бова, ставший русским зодчим Осипом Ивановичем Бове, занимался "фасадической частью" многих строений. В результате классическая Москва Казакова стала ампирной Москвой Бове, о которой напоминает, в частности, Манеж.
Долина реки Неглинной два столетия назад не отличалась ухоженностью. Одна из старых москвичек в середине позапрошлого века вспоминала: "Около Кремля, где теперь Александровский сад, я застала большие рвы, в которых стояла зеленая вонючая вода, а туда сваливали всякую нечистоту, и сказывают, что после французов в одном из этих рвов долго валялись кипы старых архивных дел из какого-то кремлёвского архива".
Александровский сад должен был стать символом возрождения Стольного Града из пепла, общедоступным общественным пространством. Литератор и декабрист Сергей Глинка сообщает: "Стены и башни придают новые прелести сей картине. Перед лицом сих древних памятников появляется новый памятник вкуса и образованности. В другом месте были бы сии сады простым английским гульбищем, а здесь сделались они единственными".
Так сложилось, что гулянье в прикремлёвском саду считалось престижным лишь в первые годы после открытия. Постепенно приличная публика покинула Александровский сад, облюбовав Тверской бульвар, а главными посетителями гульбища стали купцы и мещане. Грот пользовался дурной славой: время от времени в нём находили тела застрелившихся от несчастной любви, что, впрочем, в дневное время не мешало "Руинам" быть популярным местом детских игр. Вот, что писали в путеводителе по Москве от 1831 года:
"В саду по самой середине к стороне стены сделано земляное возвышение в виде природной горы. На оной со вкусом сделанный павильон (где обыкновенно по воскресеньям играет полковая музыка), в самой горе сделан прекрасный грот в образе развалин; по сторонам грота видны разные обломки пьедесталей, колон и пр.: перемешанныя с огромные каменными ядрами, которые употреблялись в древности вместо чугунных".
Рядом с гротом, ближе к Кутафьей башне, нелепо торчит довольно убогое гранитное сооружение. Это ровесник "Руин", детище Бове — фонтан. Вода из этого подобия дольмена давно не льётся, посетители сада думают, что это какая-то вытяжка из подземелья. Между тем изначально фонтан был окружен глубокими резервуарами, в которые из арочек стекала вода.
Великолепное представление о том, какие замечательные артефакты сокрыты под слоями асфальта и прочих дорожных покрытий, даёт экспозиция Музея археологии Москвы на Манежной площади. В основе этого замечательного подземелья — каменные устои Воскресенского (1740 год постройки) моста через Неглинку. Но это всё–таки платный музей, и не общедоступное общественное пространство, поэтому он не попадает в формат моей книги.
Переместимся на Красную площадь. По большому счёту подлинных древностей здесь всего–то две. Первая — Храм Василия Блаженного (более верное название: Покрова на Рву) Принято рассматривать этот комплекс как причудливое нагромождение восточных форм, но на самом деле шедевр построен по идеально симметричному плану. Есть даже основание полагать, что при его проектировании применены принципы гармонии в духе Леонардо да Винчи. Диссонанс вносит десятая церковь собора (вернее, придел), пристроенная при царе Фёдоре Иоанновиче в честь блаженного Василия, над его могилой.
Началось всё в 1552 году, сразу же после взятия русскими Казани. Царь Иван Грозный повелел: "Делати церковь обетная еже обещался во взятие Казанское Троицу и Покров и семь приделов".
Самодержец якобы распорядился, чтобы зодчие выстроили церковь, равной которой нет на свете. Когда те закончили работу, царь их спросил: способны ли они построить церковь еще лучше этой? Те, рассчитывая на новый заказ, сказали, что могут. Тогда монарх приказал ослепить мастеров. Это не более чем легенда, документальных подтверждений которой не найдено. Да и вообще существует мнение, что Барма и Постник  на самом деле одно лицо — псковский храмостроитель Иван Яковлевич Барма, прозванный за свою богобоязнь Постником. Кстати, изначально Покрова на Рву была красно–белой, пёструю окраску ансамбль приобрёл значительно позже, при Екатерине Великой.
Как только не обзывали это архитектурное творение! И воплощением больного воображения, и колоссальным растением, и кондитерским изделием. Наполеон оценил его коротко: "Мечеть". Считается, что Покрова на Рву разграбили французы в 1812 году, но на самом деле более основательно сделали это поляки за двести лет до французов.
Есть версия, что Василий Блаженный (не святой дурак, а храм) — копия мечети Кул–Шарифа в Казани, которую Иван Грозный приказал разрушить, а вот купола снять и перевести в Москву для установки на Покровский храм. Проверить это невозможно в связи с отсутствием объекта сравнения.
В юго–восточной части комплекса похоронен ещё один московский дурак, признанный святым — Иван Большой Колпак. Именно этот блаженный выведен в качестве пророка в драме Пушкина "Борис Годунов". Большой Колпак пророчествовал, что в Москве "будет много видимых и невидимых бесов". В принципе, можно было и не предсказывать, где их только не было. Я и про блаженных, и про бесов. Факт, что на долгие годы Покрова на Рву стал пристанищем разного рода юродивых. Только царь Пётр Алексеевич разогнал всю эту братию и нищенский промысл Христа ради на Красной площади запретил.
Ярый хулитель России Астольф де Кюстин писал в 1839 году: "Собор Василия Блаженного, без сомнения, если не самая красивая, то уж во всяком случае самая своеобразная постройка в России. Вообразите себе скопище маленьких, разной высоты, башенок, составляющих вместе куст, букет цветов; вернее, вообразите себе корявый плод, весь усеянный наростами, дыню-канталупу с бугристыми боками, или, еще лучше, разноцветный кристалл, ярко сверкающий своими гладкими гранями в солнечных лучах, как бокал богемского или венецианского стекла, как расписной дельфтский фаянс, как лаковый китайский ларец: это чешуйки золотых рыбок, змеиная кожа, расстеленная поверх бесформенной груды камней, головы драконов, шкура хамелеона, сокровища алтарей, ризы священников; и все это увенчано переливчатыми, как шелка, шпицами; в узких просветах между нарядными щеголеватыми башенками сияет сизая, розовая, лазурная кровля, такая же гладкая и сверкающая на солнце; эти пестрые ковры слепят глаза и чаруют воображение. Нет сомнения, что страна, где подобное здание предназначено для молитвы, не Европа, это Индия, Персия, Китай, и люди, которые приходят поклониться Богу в эту конфетную коробку – не христиане!".
Модный в своё время Ле Корбюзье сравнивал Василия Блаженного с гигантской горой разномастных овощей. Да, собственно, этот деятель разработал план уничтожения почти всей московской старины, желая уставить пространство вокруг Кремля своими гениальными доминантами. Одну громадину в Москве он таки успел отгрохать, но нашлись умные люди, остудившие европейский пыл.
Ходит заезженное предание, что градоначальник советской Москвы Каганович, когда в присутствии товарища Сталина обсуждался генплан столицы, убрал с макета Красной площади храм Василия Блаженного — дескать, без него будет лучше. "Лазарь, поставь церковь на место", – спокойно произнес Иосиф Виссарионович. Лазарь Моисеевич трясущийся рукой вернул объект.
Согласно другой легенде, реставратор Пётр Барановский заперся в храме Василия Блаженного предварительно отправив телеграмму Сталину: "Если уж сносить шедевр, то вместе со мной". И объявил голодовку. За свой поступок он якобы и угодил в тюрьму. Сам Барановский вспоминал: "Меня вызвали в одно высокое учреждение и предложили срочно заняться новой работой – обмерить и составить смету на снос храма Покрова на Рву.
– Принято решение о разборке церкви, – сказали мне, – она мешает автомобильному движению через Красную площадь.
– Это безумие! Безумие и преступление одновременно! Я ничего для сноса делать не стану, а снесёте – покончу с собой.
Впрочем, осужден Пётр Дмитриевич был не за спасение Василия Блаженного, а по обвинению в "пропаганде и агитации, содержащих призыв к свержению советский власти". Получил он шесть лет лагерей с последующим поражением в правах. Освободили его досрочно как "ударника сибирских лагерей". Вернувшись (в Москве ему жить запретили, пришлось обитать в Александровой слободе), реставратор продолжил свою борьбу за сохранение святыни. И победил.
Всего за свою жизнь Пётр Дмитриевич спас от разрушения девяносто храмов. Когда коллеги внесли в министерство культуры предложение присвоить Барановскому звание "Заслуженный деятель культуры", ответ чиновников был таков: "Какое ещё звание?! Он всю жизнь церкви реставрировал".
Рядышком с храмом Василия Блаженного — Лобное, или Царёво место. То, что мы видим теперь, построено в 1786 году Матвеем Казаковым. Екатерина Великая лично повелела заменить морально устаревшее кирпично–деревянное Лобное место на более современное и торжественное, из белого камня, с каменными же перилами.
Первое документальное упоминание Лобного места относится 1549 году: тогда здесь прошло торжественное собрание Первого Земского собора, съезда представителей всех сословий. Главным вопросом собора стала борьба с лихоимством бояр. Юный царь Иван IV, взойдя на престол Лобного места, заявил, что де не подозревал воровской сути государственной элиты. Самодержец дал слово решить вопрос, а так же торжественно обещал (тогда это звучало: "дал обет") править во благо народа. Его устами — да мёд пить: "Рано Бог лишил меня отца и матери, а вельможи не радели обо мне. Хотели быть самовластными, моим именем похитили саны и чести, богатели неправдою, теснили народ — и никто не претил им. В жалком детстве своём я казался глухим и немым, не внимал стенанию бедных и не было обличения в устах моих!" Как сообщается в "Степенной книге", "потрясённый народ громко рыдал, а все враждовавшие кинулись друг к другу в объятья". Далее последовала опричнина, по следам которой мы ещё пройдёмся.
Во времена Грозного царя Лобное место представляло из себя всего лишь помост из кирпича с деревянной решёткой. Трибуна государя на возвышенности уже существовала, а Покрова на Рву ещё и не планировался. Позже на Лобном месте выставлялись для всенародного поклонения святыни. Так, в 1652 году люд московский лицезрел здесь мощи убитого Малютой Скуратовым по приказу Ивана Грозного митрополита Филиппа.
Лжедмитрий Первый, стоя на Лобном месте, просил перед народом оправдания. Народ в отместку — а, возможно, из–за стыда, что ранее на этом же месте они признали Гришку Отрепьева царём — его буквально растерзал, бросив тело рядышком с Лобным местом и вложив ему в руки шутовскую маску, дудку и волынку. Три дня пролежал изуродованный труп близ Лобного места, а, когда его поволокли закапывать в общей могиле в убогий дом, вдруг пала крыша Спасской башни. И мы не знаем, правда ли это, или московская байка.
Василий Шуйский через два дня после избавления от самозванца именно на этом возвышении был провозглашен царём. Первый приказ нового самодержца: привести из Углича останки убиенного царевича Димитрия, которые были выставлены для поклонения на Лобном месте. Не помогло: через четыре года именно здесь Шуйский был низвергнут: его постригли в  монахи под именем Варлаама и поместили Чудов монастырь.
Когда миновали годины Смуты, в Москве завёлся странный обычай, немало изумлявший иноземцев. Едва очередному наследнику престола исполнялось 16 лет, его выводили на Красную площадь, ставили на Лобное место, чтобы юношу мог разглядеть народ. Делалось это дабы избежать подмены, самозванцев на Руси с некоторых пор хватает.
Именно на Лобном месте в1612–м князь Дмитрий Пожарский провозгласил освобождение Москвы от поляков, а годом позже народ избрал на царство Михаила Романова.
В Вербное воскресение от Лобного места начиналось шествие патриарха "на осляти" (ослятю, белого коня, ряженного под осла, вёл под уздцы сам царь). Тогдашние москвичи ассоциировали холм Лобного места с библейской Голгофой, а Покровский собор — с Иерусалимом.
6 июня 1671 года глашатай зачитал с Лобного места смертный приговор Степану Разину. Казнь мятежного атамана состоялась неподалёку на специально сооружённом к празднику помосте. Стенька, согласно преданию, без единого стона вынес сто ударов на дыбе, а перед тем как лечь на плаху, перекрестился на Покровский сбор. Три дня голова бунтовщика болталась близ Лобного места на колу, а потом её перенеси на Болото (нынешняя Болотная площадь) на всеобщее глумление.
Единственный человек, которого в допетровскую эпоху лишили жизни непосредственно на Лобном месте, — суздальский протопоп Никита Константинович Добрынин по прозвищу Пустосвят. Свою кличку этот видный приверженец древлего православия, имевший немало сторонников и без страха спорящий с патриархом Никоном, получил, само собою, от своих политических противников. Никита Пустосвят принимал активное участие в стрелецком бунте 1682 года, а именно, во главе своих сторонников ворвался в Грановитую палату и в присутствии малолетних царей Петра и Ивана, а тако же фактической правительницы государства, царевны Софьи Алексеевны, под угрозой расправы принудил находившихся там духовных лиц вступить с ним в дискуссию о реформах Никона, причем свои доводы сопровождал рукоприкладством. Столь весомые аргументы раскольнику не помогли.
За стрелецким бунтом стояла царевна Софья, и это не было секретом и для современников, однако произносить тяжелое обвинение вслух пока боялись, поскольку не было известно, чья возьмёт. Скорее всего, царевна просто испугалась, что Никита в пылу спора не сдержится и выболтает вслух всё, что было ему известно. Софья Алексеевна, притворившись возмущенной кощунственным поведением проповедника, приказала дворцовой страже немедленно схватить и казнить его на Лобном месте.
Казнили в старину много и охотно, а для всякой новой казни за Василием Блаженным, на Васильевском спуске строили ''свежую'' плаху или виселицу. Характерно, что всякий раз после совершения акта правосудия сооружение сжигали, а площадку заново освящали. Васильевский спуск стал местом казни и стрельцов, в которой с азартом участвовал и молодой царь Пётр Алексеевич. На картине Василия Сурикова "Утро стрелецкой казни" мятежные стрельцы каются у Лобного места перед честным народом, прежде чем их отведут к плахам и виселицам.
У Лобного места при Петре Первом были установлены пушки – для острастки населения. Правда, воспитательный эффект несколько нивелировался тем, что напротив размещался и кабак, носивший гордое название "Под пушками".
При Екатерине Великой у Лобного места, привязанная к позорному столбу, стояла злодейка Салтычиха – в саване, со свечкой и с листом бумаги на груди. На листе значилось: "Мучительница и душегубица". Каждый желающий мог подойти к бывшей вельможной барыне и плюнуть ей в лицо.
В наполеоновскую оккупацию у Лобного места вершили показательные казни. Подобный эпизод Лев Толстой приводит в "Войне и мире" (хотя роман, надо признать, не является документальным источником): "Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно-болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он.
Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему".
Одним из первых памятников, поставленных большевиками после октябрьского переворота 1917 года, стала скульптурная композиция Сергея Конёнкова "Степан Разин с ватагой", установленная на Лобном месте. В неё даже было включено лежащее тело персидской княжны. Поскольку произведение было выточено из дерева, долго арт–объект не протянул.
Теперь нырнём в мир Китай–города, где древности несмотря на перманентные перестройки всё же пока остаются. Есть возрождённые святыни в виде макетов, но, полагаю, лет через пятьсот человечество уже и не вспомнит о том, что Казанский храм либо Иверская часовня — вновь отстроенные после краха советской власти сооружения.
 Стена Китай–города в нескольких местах сохранилась, правда, она уже не та, что была с изначала. Общая её длина составляла 2567 метров. Толщина и высота на всём протяжении почти одинаковая — три сажени (около шести метров). Построил твердыню Петрок Малый (настоящее имя — Пётр Франческо Анибале) в 1538 году (заложена она была в 1534-м). Приехал он служить московскому князю из Италии. Представился Василию III архитектором Папы Римского. Некоторые исследователи приписывают этому фрязину авторство гениального Вознесения в Коломенском. После смерти Елены Глинской Петрок предусмотрительно сбежал из Московии, видимо, отлично зная о судьбе Аристотеля Фьораванти.
В XIV веке в Китай–городе появился монастырь Николы Старого (другое название: Никольский греческий монастырь). Здесь останавливались иноки, приезжавшие в Первопрестольную с Афона и прочих эллинских монастырей. В народе обитель, в честь которой и названа Никольская улица, получила прозвище Никола Большая Глава — за массивный купол главного храма. Теперь на месте этого древнерусского шедевра зияет неуютный сквер (за домами 7–9 на Никольской). В 1990-е он использовался преимущественно для отправления естественных надобностей. 
В соседнем дворе высится Спасский собор, центральный храм Заиконоспасского монастыря. Его по счастью, не сломали. Построенный по велению царя Бориса Годунова в 1661 году, он был решительно переделан в конце первого десятилетия XVIII века в духе барокко.
Именно в Заиконоспасском начала своё существование Эллино-греческая академия, первое учебное заведение в России, дававшее своим студентам образование, не уступавшее по уровню тому, что можно было получить в западноевропейских университетских городах. Основал академию ученик Симеона Полоцкого, богослов и поэт Сильвестр Медведев. Базисом для формирования Эллино-греческой академии послужило и еще одно существовавшее на Никольской улице учебное заведение, ученики и преподаватели которого пришли в новую академию. То была школа, которую два брата по прозвищу Лихуды основали в 1680–м в располагавшемся по другую сторону улицы Богоявленском монастыре. Академия на Никольской действовала до 1814 года, когда её преобразовали в Духовную академию и перевели в Троице–Сергиевскую лавру. 
Никольская улица считалась святой, ибо здесь можно было приобрести иконы. Ими не торговали, ибо брать деньги за образ считалось кощунственным действом. Но икону можно было на что–то обменять, или просто взять, а потом пойти в один из здешних монастырей и опустить деньги в жертвенный ящик.
А ещё на Никольской издавна торговали книгами. Началась эта традиция еще в 1553 году, когда молодой царь Иван IV дал московскому дьяку Ивану Фёдорову денег на постройку "друкарни" (от немецкого слова druker, означавшего "давить" — намек на технологию книгопечатания (слово "типография'' тогда не было в ходу).
Федоров не был первым московским книгопечатником. Еще в начале XV века некий Варфоломей Готан из Любека добился аудиенции у Ивана III и получил разрешение на устройство в Москве своей друкарни. Это не понравилось переписчикам книг, хорошо понимавшим, что грядёт технологическая революция, которая древний промысел выбросит на помойку истории. По городу пустили слух, что "немчишка" практикует колдовство и собирается кощунственно осквернять в своей лавочке тексты Священного писания. Москвичи, вообразившие себе "тисканье Библии" в соответствии со своими представлениями о мироустройстве, учинили в друкарне погром, а немца благочестиво утопили в Москве–реке.
Иван Фёдорович Москвитин пришел бить челом царю не с пустыми руками, а принес литеры, которые сам отлил из свинца, а также пробный оттиск. Иван Грозный не просто распорядился выделить Фёдорову участок на Никольской улице для устройства Печатного двора, но и дал денег на изготовление станков. Однако началась война с Астраханским ханством, потом с Ливонией, и печатное дело покамест не ладилось. За годы строительства первопечатник сумел найти себе подельника, Петра Мстиславца. Только 1563–м началась печать первой русской книги, "Деяний Святых апостолов".
 Зависть — сила великая: вновь пошли в атаку конкуренты, обвинившие печатников в "чернокнижнижии". Фёдоров и Мстиславец, зная, чем кончится дело, вовремя сбежали из Московии, прихватив с собой литеры и оборудование.
 Печатный двор, стоявший на месте нынешнего владения 15 по Никольской улице, не исчез бесследно. Во дворе Синодальной типографии 1814 года постройки, которая сейчас стоит на этом месте, красуется Правильная палата, возведённая в 1679–м. По сути, это редакторско–корректорский центр. Палата хорошо видна с Театральной площади.
Примыкающий к Никольской Богоявленский переулок назван по Богоявленскому мужскому монастырю, находящемуся здесь с 1296 года. Наряду с Даниловским монастырем эта обитель — древнейшая в Москве. К сожалению, до наших времен сохранился только Богоявленский собор, остальные постройки были разобраны в разное время. Монастырь был выстроен первым удельным московским князем Даниилом Александровичем. Деревянный храм в 1342 году по приказу Ивана Калиты был снесен, и возведен каменный собор — первый каменный храм Китай-города. В 1624–м собор перестроили, а спустя еще 70 лет — в 1693–1696 годах — над храмом был возведен новый, огромный собор — то здание, что сохранилось до наших времен.
Еще в XVI веке напротив Печатного двора, располагался женский монастырь Святых Жен-Мироносиц. В 1647 году на месте деревянного был воздвигнут каменный храм, а рядом с ним — церковь Успения Божьей Матери. Храм Жен-Мироносиц был приходским для Печатного двора: в нем происходило освящение рукописей, прежде чем их отдавали на печатный станок. При разделении владения между тогдашними его  собственниками братьями Салтыковыми возникла вторая домовая церковь в честь Спаса Нерукотворного Образа. Сейчас из старины бывшей женской обители мы можем видеть во дворе разве что Успенский храм в ужасном зажатии, который к тому же получил непонятное название "Успение в Чижевском подворье". С этой святыней связана одна позорная история. Собственно, это первая байка, которую я привожу в рамках моей книжки. Таковых будет ещё немало.
Во времена воцарения династии Романовых землями Жен–Мироносиц, а вкупе и некоторыми другими участками на Никольской, обладал влиятельный род Салтыковых. Весной 1616 года царский двор готовился к свадьбе девятнадцатилетнего Михаила Романова с Марией Хлоповой. Невесту вместе с товарками взяли в теремные покои цариц, дали ей новое имя Анастасия в честь первой супруги Ивана Грозного, Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой (царь Михаил Фёдорович приходился ей внучатым племянником).
Случилось непредвиденное: будущая царица занемогла: её тошнило. Придворные лекари установили: недуг произошёл от непомерного употребления сладостей — в отчем доме царскую невесту держали в строгости и не позволяли чревоугодничать, в Кремле же девица, простите, оторвалась. Доктора так же установили: "Плоду и чадородию от того порухи не бывает". И все бы хорошо, но тут в грязную комедию вступили старшие двоюродные братья царя, Михаил и Борис Михайловичи Салтыковы. Их мать Екатерина Ивановна и мать царя Михаила Федоровича, инокиня Марфа, были родными сестрами. Марфа по сути являлась регентшей, именуясь в царских грамотах "великой государыней", однако подковёрная возня при троне со времён Смуты ещё не утихла.
Салтыковы, во многом послужившие воцарению Романовых, при дворе чувствовали себя вольготно: их даже называли "всевластными". А вот кланы Хлоповых и Желябужских (родня царской невесты по отцу и матери) оставались в тени. Однажды у Михайлы Салтыкова с дядей невесты Гаврилой Хлоповым "случилась ругань". Салтыковы в отместку распространили слух о "неизлечимой болезни" Марии Хлоповой, про этом обвиним Хлоповых и Желябужских в сокрытии недуга. Дошло до того, что по вопросу здоровья невесты собрался Земский собор, который заключил: "Мария Хлопова к царской радости непрочна!"
Времена тогда были суровые: несчастную Машу (её уже не звали Анастасией) вместе с бабкой, теткой и двумя дядями сослали в далёкий Тобольск. Отца Марии удалили от двора и отправили воеводой в Вологду. Гаврила Хлопов, участник распри с Салтыковым, стал воеводой в Уфе.
Вскоре Михаил Салтыков женился, а царь и его великодержавная мать благословляли и щедро одаривали новобрачных. Михаил Фёдорович между тем оставался безутешен и отказывался жениться. Он успел проникнуться к Маше и жалел об её несчастной судьбе.
Прошли три мучительных года. В 1619 году из польского плена вернулся отец царя, Фёдор Никитич, он же патриарх Филарет. Влияние инокини Марфы при дворе стало ничтожным. Теперь уже Филарет был официальным соправителем сына и фактически руководил московской политикой (государственные грамоты писались от имени царя и патриарха). В 1623 году, когда Михаил Фёдорович заявил родителям: "обручена мне царица, кроме нея не хочу взять иную", патриарх, несмотря на протесты Марфы, приказал расследовать обстоятельства "отставки" Марии Хлоповой.
Следствие установило: девица Хлопова здорова, а Михаил Салтыков, его старший брат Борис и их мать Екатерина Ивановна "государевой радости и женитьбе учинили помешку". Царский указ гласил: "Вы это сделали изменой, забыв государево крестное целование и государскую великую милость; а государева милость была к вам и к матери вашей не по вашей мере; пожалованы вы были честью и приближеньем больше всех братьи своей, и вы то поставили ни во что, ходили не за государевым здоровьем, только и делали, что себя богатили, дома свои и племя свое полнили, земли крали, и во всех делах делали неправду, промышляли тем, чтобы вам, при государевой милости, кроме себя никого не видеть, а доброхотства и службы к государю не показали".
Екатерину Ивановну отправили в Богоявленский монастырь в Костроме, где она и скончалась, а братьев сослали в их дальние вотчины: Бориса – в Вологду, а Михаила – в Коткишевскую волость Галического уезда. Салтыковых лишили поместий и основной части вотчин, которые ушли "на государя". На самом деле они легко отделались: в указе говорилось, что "за то воровство годны были есте казни".
Марфа заявила сыну: "Если Хлопова будет царицей, не останусь я в царстве твоем". И спустя неделю после ссылки Салтыковых отец Марии (которая к тому времени жила уже в Нижнем Новгороде) получил царскую грамоту: "Мы дочь твою Марью взять за себя не изволим".
Время всё лечит. 19 сентября 1624 года Михаил Романов женился на княжне Марии Долгорукой, которую ему сосватала инокиня Марфа. На второй день после венчания царица слегла и уже не оправилась от болезни до самой своей смерти 6 января 1625 года. Михаил Фёдорович 5 февраля 1626 года обвенчался с незнатной Евдокией Стрешневой, которую выбрал сам. Было ему на тот момент уже 29 лет.
Мария Хлопова умерла в марте 1633 года в Нижнем Новгороде. В октябре того же года скончался патриарх Филарет. Инокиня Марфа скончалась ещё раньше, в январе 1631-го. В память о почившем родителе царь Михаил Фёдорович издал несколько указов о помиловании опальных. Михаилу Салтыкову дозволено было вернуться из Чебоксар в Москву и "быти в окольничьих по прежнему". Его брат Борис Михайлович тоже возвращён Москве. Михаил был назначен первым судьей Разбойного приказа. Борис переживёт царя Михаила Фёдоровича, которому доставил столько огорчений, на год, Михаил – на долгих 26 лет, когда до рождения самого младшего внука царя, Петра I, останется год.
В 1684 году родственница братьев, Прасковья Салтыкова (её прадед и отец Бориса и Михаила были троюродными братьями) станет царицей, супругой старшего единокровного брата Петра I, Ивана Алексеевича. Одна из дочерей от этого брака в 1730 году взойдет на российский престол под именем Анны Иоанновны.
После возвращения из ссылки Михаил и Борис Михайловичи Салтыковы стали хозяевами раздельных дворов в усадьбе на Никольской улице, напротив Печатного двора. После смерти бездетного Бориса Михайловича в 1646 году его брат стал единоличным владельцем дворов и построил в усадьбе каменную домовую церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы, которая считалась приделом приходской церкви Жен Мироносиц, стоявшей на соседнем участке. Так, в апреле 1669 года, в раздаче царем Алексеем Михайловичем денег на сорокоусты в московских храмах на помин души почившей супруги Марии Ильиничны Милославской значится церковь Успения Пресвятой Богородицы "на дворе боярина Михаила Михайловича Салтыкова".
Михаил Салтыков скончался в 1671 году, будучи уже в весьма преклонном возрасте. Двор унаследовал его сын боярин Пётр Салтыков, ровесник и любимец царя Алексея Михайловича, возглавлявший несколько воеводств и приказов. В историю XVII века вошла трагическая гибель его старшего сына: 15 мая 1682 года взбунтовавшиеся против Нарышкиных московские стрельцы приняли стольника Фёдора Салтыкова за брата царицы Натальи Кирилловны Афанасия Нарышкина и убили. Потом тело его с извинениями привезли отцу. В июле 1690 года Пётр Михайлович Салтыков умер – накануне или в начале возведения в своей усадьбе новой каменной церкви Успения Пресвятой Богородицы на месте прежней.
В 1808 году была разобрана соседняя с Успенской церковь Жен Мироносиц (ее кирпич взяли для постройки колокольни церкви Космы и Дамиана в Старых Панех). На опустевшем месте возвели дом (он теперь именуется "домом Кусовникова" — по собственнику имения, надворному советнику Петру Кусовникову, слывшему небывалым скрягой). Успенская церковь считалась домовой, а потому считалось незазорным портить её облик светской пристройкой.
В 1812 году церковь Успения Пресвятой Богородицы не пострадала от великого московского пожара благодаря тому, что в доме Кусовникова разместил свою штаб-квартиру интендант наполеоновской армии Жан-Батист-Бартелеми де Лессепс, которого Наполеон назначил гражданским губернатором Москвы.
В те времена Китай–город уже стал центром всероссийской торговли, и не только: именно здесь промышляли самые отъявленные воры. В частности, Китай–городе орудовала шайка Ваньки Каина, личности, ставшей городской легендой. На самой же респектабельной Никольской улице вместо икон и книг стали плодится лавки и конторы виднейших фабрикантов и купеческие гостиницы.
В 1843 году сын Петра Кусовникова, тоже Пётр, продал усадьбу купцам первой гильдии Гавриилу и Алексею Чижовым, которые через пять лет построили вдоль Никольской улицы и Богоявленского переулка трехэтажный дом со сплошными магазинами на первом этаже и несколькими въездными воротами. Этот комплекс стали называть Чижовским подворьем или просто "Чижовкой".
В 1902 году к западной стене Успенского храма пристроили доходный дом — с той поры храмовое пространство и жилые комнаты находились через стену друг от друга (считается, что в здание вошел объем палат XVII века, где жил некогда Пётр Салтыков). Странное нагромождение в таком виде и дожило до наших дней.
Ильинская улица понесла гораздо больше потерь по сравнению со всё же изрядно испохабленной (не большевиками, а буржуями) Никольской. А ведь Ильинка изначально вбирала в себя все лучшее из того, что было в столице, — прекрасные церкви, богатые лавки, дворы бояр и подворья иностранцев. Одно время она именовалась Димитриевкой — от церкви Димитрия Солунского, расположенной на углу улицы и Рыбного переулка. Именование "Ильинка" возникло после основания в 1518 году Ильинского монастыря.
После пожара 1574 года, по указу Ивана Грозного на Ильинке построили Гостиный двор и переселили в Китай-город торговцев со всей Москвы. Старый Гостиный двор сгорел в 1626–м, и на его месте выстроили новый. При царях Михаиле Федоровиче в 1641–м и Алексее Михайловиче в 1664–м рядом с первым Гостиным двором возвели ещё два, каменных. При Петре Алексеевиче, в 1698–м, все неорганизованные торговцы были убраны с Красной площади, большая часть этого торгового люда осела именно в Гостином дворе.
В Китай-городе было четыре крестца — площадей, на которых стояли особые часовни. Честной народ к ним приходил для ''крестного целования''. Один из крестцов находился на Ильинке: здесь объявляли царские и патриаршие указы, сюда привозили тела скончавшихся бродяг и безродных тюремных узников, чтобы собрать с народа деньги на погребение. Перед Семиком на крестец приводили подкидышей из убогих домов, и бездетные супруги могли взять их на воспитание. Ильинский крестец был славен также тем, что подле него разместилась своеобразная церковная биржа труда — сюда съезжались безместные попы и дьяконы в поисках нанимателей из приходов.
К сожалению, из подлинных древностей на Ильинке осталась только одна: церковь Святого Ильи Обыденного, ''что на Остроженке". Согласно легенде, её возвёл некий князь, попавший в чистом поле в грозу и молившийся о спасении. Дескать, он дал обет, что выстроит храм Илье Пророку за один день, если гроза его минует. Понятно, что речь идёт о первоначальном деревянном строении. На самом деле, если венцы подготовлены заранее, собрать храм за один день вполне реально, хотя и сложно. Я не один раз наблюдал этот процесс уже в наше время.
В 1606 году набат, звучавший со стен Ильинской церкви, призывал к восстанию против Лжедмитрия I, а в 1612–м рядом с Ильинским храмом находился штаб Дмитрия Пожарского — именно отсюда выступали русские войска для борьбы с поляками. Тогда же у церкви Святого Ильи Пророка совершалось молебствие "о побеждении на враги". Во время царствования Михаила Федоровича, в 1625–м, церковь сгорела. Была построена новая, а с южной стороны к храму пристроили каменный придел. В 1676–м возвели новую церковь, которую назвали "Илья Пророк, что в Ветошном ряду" (рядом торговали тряпками). Монастырь упразднили, он стал подворьем Новгородского архиерея. Ныне от Ильинского храма в Ильин день крестным ходом к Лобному месту идут десантники. Илья Пророк — небесный покровитель Войск Дяди Васи.
 Коммерческая жилка Китай–города в конце концов подавила духовную стезю. С середины XVIII века постройки Новгородского подворья начали сдавать в аренду купцам. В 1860-х этот участок был на полстолетия арендован предпринимателями Пороховщиковым и Азанчевским. На территории подворья и соседней Певческой слободы (там жили певчие кремлёвских соборов) был возведен комплекс Тёплых торговых рядов. При строительстве этих новых трехэтажных зданий в основном использовались старые фундаменты каменных построек подворья и Певческой слободы. В итоге Ильинская церковь оказалась зажата торговыми заведениями. При этом был упразднен нижний храм 1519 года постройки (в нём разместили печи для отопления магазинов). Верхний храм при перестройке безжалостно изуродовали.
Надо сказать, торговый комплекс вырос на месте древнего монастырского кладбища. Новые корпуса почти сразу покрылись трещинами, а южная пристройка, выходящая на Ильинку, покосилась и потянула за собой древний храм. В 1920-е годы храм был закрыт, а в здании разместились различные организации, а так же коммунальные квартиры. Последнюю коммуналку бывшего Новгородского подворья расселили 1980–м, и до сих пор порядок в уродливом продукте противоречащих друг другу столетий ещё наводится.
Собственно, кроме Ильи Пророка, даже в столь плачевном состоянии, больше Ильинка древностями похвастаться не может. Многое сокрыто под землей, и недавние раскопки на Биржевой площади показали, насколько богаты недра Китай–города. Но кое–что сохранилось в прилегающих закоулках. Великолепные памятники древней духовной архитектуры Никола "Красный звон" в Никольском переулке и Троица ''в Никитниках'' в  Никитниковом переулке практически вышли из культурного бытования, ибо их поглотила территория ЦК КПСС, простите, Администрации Президента. Попасть туда просто так затруднительно.
Между бывшими (уже несуществующими) Никольскими и Ильинскими воротами Китай-города расположена церковь Иоанна Богослова, что под Вязом. В ней долгое время располагался музей истории Москвы, видимо, по этой причине она и сохранилась, правда, далеко не в первозданном виде. Специалисты так ничего и не узнали о времени и обстоятельствах её основания; достоверно установлено, что она существовала уже в 1493 году — именно тогда она впервые упоминается в летописи. Столь деревенское название закрепилось за церковью из-за огромного вяза, который рос перед ее алтарем до 1777 года.
Параллельно Никольской и Ильинке (между ними) идёт Старопанский переулок. Это название появилось только в 1922 году по древнему названию этой местности — Старые паны, или просто Паны, известному еще с 1508 года. Историки полагают, что это название могло произойти от некогда селившихся здесь поляков и литовцев. При царях переулок назывался Космодемианским. Церковь святых бессребреников Косьмы и Демиана стоит здесь до сих пор, правда, по китайгородской традиции сильно зажатая позднейшими коммерческими пристройками. Когда–то тут были две церкви по соседству друг с другом: Космодемианская и Иоаннозлатоустовская, но вторая со временем стала приделом первой. По крайней мере, в летописи при описании пожара 24 июля 1564 года упоминается уже одна церковь.
Есть предание о том, что в Козьмодемьянском храме Иван Грозный венчался со своей шестой супругой Василисой Мелентьевой. Этот брак, как и предыдущие женитьбы Ивана Васильевича, закончился для царицы скверно: Василиса была пострижена в монахини после того, как царь заметил ее "зряшу яро" на своего оружничего. Последнего для надёжности казнили. Легенда о венчании в Космодемианской церкви вызывает большие сомнения в среде историков: странно было бы царю сочетаться браком в деревянной церкви (тогда она ещё не была каменной) в каком-то далеком от Кремля углу. С другой стороны, церковные иерархи к тому времени уже крайне недоброжелательно относилась к бракам государя, так что есть вероятность, что самодержец выбрал для венчания малозаметный храм, дабы всё прошло по–тихому, без злословия предстоятелей и толпы.
Старопанский переулок выходит в Большой Черкасский, соединяющий Никольскую и Ильинку. Названием своим этот проезд обязан князьям Черкасским, которые владели тут несколькими дворами. В Москве они появились вместе с Марией Темрюковной, "из черкас пятигорских девицей", ставшей второй женой царя Ивана Грозного. Нетрудно предположить, что и этот брак не был удачным. Да к тому же брат Марии Темрюковны, Мамстрюк был казнен по приказу Грозного царя за "излишнюю жестокость", хотя и командовал он ни чем иным как опричным войском. У Марии, впрочем, осталось еще два брата: Домелук и Султанкул, и уже в следующем веке князья Черкасские стали крупными вотчинниками, боярами и окольничими. К сожалению, заметной стариной Черкасский переулок похвалиться не может.
Про парк "Зарядье" я сказал бы просто: от гостиницы "Россия" остались горы строительного мусора, который решили не убирать. Здесь есть зерно истины: когда разбирали морально устаревший постоялый двор для делегатов съездов партии (в "России" число коек в точности совпадало с количеством посадочных мест в кремлёвском Дворце съездов), строители не в состоянии были разбить железобетонное основание гостиницы, а потому власти постановили гигантский фундамент оставить и приукрасить его дизайнерскими ландшафтами. Однако и при советской власти было сделано благое дело: разрушители старого мира не тронули многие архитектурные памятники Зарядья.
Варварская улица — главная в Зарядье. Сейчас это название связывают с церковью Святой Варвары, однако церковь была построена в 1514 году муролем Алевизом Фрязиным, а улица тогда уже была известна как Варьская. Существует версия, что название улицы произошло от слова "варя", то есть "место, где варят" соль или что–то иное. Улицу не раз переименовывали — то в Знаменскую по Знаменскому монастырю, то в Большую Покровку — по церкви Покрова Божьей Матери на Псковской горе, то в Степана Разина, но все эти названия не прижились.
Церковь Святой великомученицы Варвары возводили на средства купцов-сурожан Василия Бобра, Федора Вепря и Юшки Урвихвостова. Они были родным братьями. По имени Юшки был назван нынешний Никольский, а прежний Юшков переулок, в котором стоит церковь Никола Красный Звон.
Рядом с церковью Варвары стоит подворье, которое Иван Грозный в 1556 году подарил англичанам. Там останавливались английские купцы и послы, а также располагались склады заморских товаров. В 1649–м англичане были изгнаны из России — из-за казни короля Карла (русского царя глубоко возмутила вопиющая жестокость британцев). После разрыва отношений с Англией здание стало собственностью боярина Милославского, а затем перешло во владение государства. Здесь располагался Посольский приказ, а позднее — подворье Нижегородской митрополии. При Петре I здесь разместилась первая русская Арифметическая школа.
Если идти дальше и ниже Варварки, мы попадём на территорию бывшего Знаменского монастыря. Считается, что обитель была заложена в честь рождения будущего царя Алексея Михайловича. Знаменский собор возвышается за игуменскими кельями, построенными в 1676–1680 годах. Сам собор был возведен в 1679–1684 годы костромскими зодчими Федором Григорьевым и Григорием Анисимовым. История монастыря и собора тесно связана с семьёй бояр Романовых. Двор Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, деда царя Михаила Фёдоровича, после избрания последнего на царство стал называться "Старый Государев двор, что на Варварском крестце". При нём была домовая церковь иконы Божьей Матери ''Знамение'', очень почитаемой в роду Романовых. Именно на этом дворе и был основан Знаменский монастырь, которому в 1631–м царем Михаилом Фёдоровичем была пожалована вся усадьба.
Объект "Палаты бояр Романовых" — новодел XIX века. По велению Александра II палаты восстановили, открыв в них один из первых музеев в стране. Придворному архитектору Фёдору Рихтеру было дано задание: воссоздать первоначальный вид родового гнезда Романовых. Верхний этаж получил вид теремка, увенчанного флюгером с геральдическим знаком царского рода. От изначальных палат остались только клети подвала. Теперь задам риторический вопрос: уже почти никто не знает, что ''палаты Романовых'' на Варварке — макет утраченного архитектурного памятника. Может, так же через каких-то сто лет никто не будет помнить о новизне Иверских ворот и Казанского храма?
Рядом с колокольней Знаменского монастыря находится церковь Блаженного Максима Исповедника. Изначально во второй половине XIV века купцами из Сурожа была возведена деревянная церковь Князей-страстотерпцев Бориса и Глеба. Но по-настоящему она стала известна только после того, как при ней в 1434 году похоронили московского юродивого Максима Блаженного. Купцы-сурожане построили новое каменное здание, освятив главный престол во имя Преподобного Максима Исповедника. В 1698–м церковь вновь была перестроена костромским купцом Шаровниковым и московским купцом Верховитиновым, а главный престол освятили именем Максима, Христа ради юродивого.
Если пойти по Варварке дальше в сторону Китайгородской стены, то мы уткнёмся в церковь Георгия Победоносца, "что на Псковской горе". Название местности появилось после завоевания Пскова, когда здесь поселилось несколько сотен семей псковитян. Пятиглавая церковь возведена в 1657–м после сноса старой и на ее фундаменте — во владении боярыни Марии Кошкиной-Голтяевой, тёщи великого князя Василия II. В старину храм называли: "что у старых тюрем" или "что подле Варварского крестца у тюрем" — между ним и Китайгородской стеной располагался Тюремный двор. Здание, которое сохранилось до настоящего времени, было построено в 1657 году. Обойдя храм можно увидеть два совершенно разных фасада. Со стороны Варварки довольно низкий, второй – высокий из-за подклета (полуподвальной части). Такое архитектурное решение обусловлено расположением здания на крутом склоне, спускающимся к Москве-реке.
Церковь Рождества Иоанна Предтечи (Варварка, 15) упоминается в 1619 году. В 1741 году фабрикант Подсевальщиков пфинансировал строительство новой каменной церкви вместе с приделом в честь Климента Папы Римского. Нижний ярус церкви соединен с апсидой и трапезной белокаменным карнизом. Углы украшены декоративными лопатками. Первоначально окна представляли собой причудливо вырезанные рамы из белого камня с восьмиугольными нишами над ними, но со временем их заменили.
Ближе к Москве–реке стоит храм Зачатия Анны, "что в Углу". Впервые церковь была упомянута в летописях в 1493 году, и сообщение, как это ни банально звучит, относится к очередному московскому пожару, начавшемуся от свечи в церкви святого Николая на Песках: "Из города торг загорелся и оттоле посад выгорел по Москву-реку до Зачатия на Востром конце и по Васильевский луг, и по Все Святые на Кулишках" (до Кулишек мы ещё дойдём, но несколько позже).
После постройки Китайгородской стены Зачатьевская церковь оказалась заперта в углу при повороте стены Китай-города от Москвы-реки к Варварским воротам, в Кривом переулке. От этого она прозвалась "что у городовой стены в углу". Ещё её называли: "за Соляным рядом на Варварском крестце". В пожаре 1547 года церковь не сгорела (она уже была каменно), и её заново украсили по приказу царя Ивана Васильевича. Вообще же за свою долгую жизнь Зачатьевская церковь перестраивалась не раз — в 1611–м она сильно пострадала от огня, и снова была восстановлена царем — теперь уже Михаилом Фёдоровичем.
Всего в Китай–городе сохранились 14 древних храмов. Это всё же больше половины того, что было при царской России, поэтому не стоит огульно говорить о тотальном уничтожении московской старины. Правда, налицо многовековое притеснение древностей, причём, хладнокровное, на уровне рептилий.



БЕЛЫЙ, НО НЕ ПУШИСТЫЙ

На рубеже второго и третьего тысячелетий от Рождества Христова у Покровских ворот, в самом начале Покровского бульвара строители начали копать котлован. Оборотистые предприниматели пожелали устроить в исторической части Стольного Града нечто очевидно прибыльное и пригламуренное. Уткнулись в снование стены Белого города, отчего стройка остановилась. Есть ведь закон: сначала раскопки — потом моржа.
Археологи поковырялись и бросили. Котлован пугал народонаселение на протяжении ряда ''сытых'' лет, а в результате власти решили его благоустроить, превратив в общественное пространство для культурного времяпровождения. Молодёжь Москвы поняла подарок по–своему: облагороженную земляную дыру с разрытым белокаменным остовом превратили в место распития и раскуривания всяких психоактивных веществ, объект же обозвали "Ямой". То есть, нарисованные человечки из визуализации проекта опять оказались не похожими на реальных людей. Так сложилось, что современная нам Маросейка ныне превратилась в улицу питейных заведений для юных оболтусов. Последние и облюбовали "Яму", о чем они наверняка будут благоговейно вспоминать в своей несомненно благородной старости. Унтеры Пришибеевы решили вопрос запросто: доступ в "Яму" тупо пресекли. До поры, когда настоящие человечки дорастут до уровня безусловного законопослушания нарисованных людей. Собственно, это лишь один из эпизодов истории стены Белого города, которая несмотря ни на что продолжается.
А начиналось всё в конце XVI века, когда зодчий Фёдор Конь приступил к реализации задумки нового кольца обороны Белокаменной. По итогу оно представило из себя толстую известняковую стену на высоком земляном валу. Камень для строительства, само собой, использовался мячковский.
Антиохийский архидиакон Павел Алеппский в своих воспоминаниях описывал стену Белого города так: "Третья стена города, известная под именем Белой, ибо она выстроена из больших белых камней, изумительной постройки, ибо от земли до половины она сделана откосом, а с половины до верху имеет выступ, отчего на нее не действуют пушки. Её бойницы, в коих находится множество пушек, наклонены книзу, по остроумной выдумке строителей. Каждые ворота не прямые, а устроены с изгибами и поворотами, затворяются в этом длинном проходе четырьмя дверями и непременно имеют решетчатую железную дверь, которую спускают сверху башни и поднимают посредством ворота. Её нельзя сломать, а поднять можно только сверху".
Стена Белого города имела толщину от 4,5 до 6 метров и достигала высоты в 10 метров. По её верху шли ставшие типичными для Москвы двурогие зубцы. Кроме того, она была оснащена 27 башнями высотой до 20 метров; 10 из них имели проездные ворота.
Крымский хан Казы-Гирей, увидев в 1591-м это мощное сооружение, отказался от штурма и отошел от города. С той поры крымские татары на Москву уже не ходили, зато московские правители поставили целью Тавриду покорить и таки это сделали.
Через двести лет вышеозначенная стена пришла в ветхость, и в 1774 году по велению Екатерины II вышло предписание: "Место под тем бывшим городом разровнять и по украшению города обсадить деревьями, а излишний щебень и землю употребить в пользу обывателей". Так было положено начало Бульварному кольцу. Камни стены Белого города пошли в дело, тем более что при матушке Екатерине, да и после неё в Первопрестольной строилось много грандиозного и полезного. Даже удивительно, что близ Покровки остались известняковые блоки от Фёдора Коня.
После наполеоновского пожара 1812-го восстановление города проходило под руководством специально созданной "Комиссии для строения Москвы", работавшей под управлением уже известного нам Осипа Бове. Городу предстояло буквально быть отстроенным заново, и для придания облику древней столицы архитектурного единства комиссия разработала каталог фасадов зданий и архитектурных деталей.
Домовладельцам высочайшим указом предписывалось руководствоваться этим каталогом, причём предлагалось окрашивать стены домов в определенный цвет, а именно — желтый. Между тем московские домовладельцы предпочитали цвет, который именовали "диким" (темно-серый, имитирующий необработанный, "дикий" камень). Такой была эстетика главенствующего тогда классического стиля, да к тому же "дикий" подходил к белому камню, всё ещё остававшемуся после разбора стены Белого города. Именно из него делались фундаменты всех екатерининских и александровских строений.
Так сложилось, что история старой Москвы — это хроника пожаров и послепожарных восстановлений. Однако, всё большее расширение каменного строительства сводило вероятность распространения огненной стихии к ничтожной величине.
Итак, начнём наше путешествие по Белому городу. "Плясать" примемся ещё от одного объекта уже не существующего и одновременно живущего во многих местах — ведь камни после его разбора так же легли в фундаменты многих московских храмов и дворцов. Речь идёт о Большом Каменном мосте. Не о том, что стоит сейчас, а более раннем. Его ещё называли Всехсвятским — потому что он был перекинут через Москву–реку от башни Всех Святых стены Белого города. Стоял он там, где в набережную упирается нынешняя улочка Ленивка.
Первый в истории Первопрестольной капитальный мост велел строить царь Михаил Фёдорович, для чего в 1643 году приглашен был мастер из Страсбурга Ягон Кристлер. Дело у немца не заладилось по ряду чисто русских причин: достройкой занимался мастер каменного дела Филарет. Сооружали мост мучительно долго и "чудо света" (его так называли) поглотило уйму денег. Открыли его только в 1687–м. "Изюминкой" стала великолепная Шестивратная башня со стороны Болота (противоположный Кремлю берег реки).
В 1783 году случилась катастрофа: в половодье рухнули три арки, были жертвы среди торговцев (на мосту в буквальном смысле примостились лавки, в которых продавали мебель и прочие предметы роскоши). Возможно, это даже и к лучшему, ибо пространство под Каменным мостом прослыло самым криминогенным местом древней столицы; в частности, именно здесь "развёл малину" прославленный Ванька Каин с подельниками.
Восстановить мост приказала императрица Екатерина II. А в 1859–м его снова перестроили. В 1938–м поближе к Кремлю соорудили тот самый Большой Каменный мост, которому мы ходим и ездим сейчас. Правда, он уже скорее чугунный, но нам это не так и важно. От старого моста остались только камни, рассредоточенные теперь по всей столице. Говорят, в каждом из нас есть молекулы, которые были когда–то частью тел Александра Македонского, Леонардо да Винчи или Чарли Чаплина. Точно так же и города устроены.
Северо–западным концом Ленивка упирается во владения самого страшного человека в истории России. Я подразумеваю Малюту Скуратова. Вот здесь–то как раз можно найти каменные строения, помнящие события полутысячелетней давности. На углу Малого Знаменского и Колымажного переулков, притенённая безликой массой Пушкинского музея и доходных домов начала прошлого века, стоит Антипьевская церковь. Храм освящён во имя священномученика Антипия, епископа Пергамского, а впервые он документально упомянут под 1547 годом, опять же в связи с пожаром. Тогда же в это место из Кремля были переведены царские конюшни, а позже — колымажный двор (по–нашему, парк колёсных экипажей). Антипьевская церковь называлась: "что у государевых больших конюшен" или "на Ленивом торжку у старых конюшен". Почему торжок именовался ''ленивым'', мы позже узнаем.
Антипа, ученик Иоанна Богослова, на Руси почитался как ''усмиритель зубной боли''. Согласно описи царского имущества, составленной в 1591 году, в домашнем скарбе Грозного царя был "зуб Онтипья великого кован серебром; а на нем сорочка бархат червчат сажен жемчугом". Реликвию царь "отобрал на себя" из казны случайно убиенного сына Ивана всего лишь за два месяца до своей кончины. Историк Иван Забелин утверждал, что особо "спасительные и милующие святыни Иван Грозный во время молитвы мог возлагать на себя; и зуб Антипы, в частности – как средство от зубной боли". Через сто лет после того как Забелин написал эти строки, в Архангельском соборе Московского Кремля была вскрыта царская гробница. Оказалось, зубы Ивана Грозного находятся в прекрасном состоянии — в отличие от других останков такого противоречивого (но, согласитесь, колоритного) исторического деятеля.
Есть сведения, что в Антипьевской церкви Иван Грозный венчался со своей очередной женой (так не выяснено, какой именно, есть разве предположение, что с четвёртой, Анной Колтовской). Мы уже знаем, что вероятность царского венчания в периферийной церкви всё же существует — но только в случае несколько неуравновешенного Ивана Васильевича.
Советский реставратор Лев Давид в середине прошлого века при восстановительных работах воссоздал облик церкви Антипы в её древнем виде. Здесь надо чётко понимать, что практически все старые архитектурные сооружения много раз перестраивались, так же как записывались новыми слоями иконы, поэтому высший уровень для реставратора — открыть первозданный вид памятника.
Даже специалисты удивились странному нагромождению апсид этого собора. Сумбур вносит придел, освящённый во имя Григория Декаполита. Предполагают, что этот святой был небесным покровителем Григория Яковлевича Плещеева-Бельского, того самого главного опричника Ивана Грозного. Однако по документам 1657 года возле церкви находился двор "Петра Дмитриева сына Скуратова", а этот человек — потомок не Малюты, а его брата Ивана Скуратова. Отсюда исследователи сделали вывод, что придел святого Григория Декаполита могли устроить родственники Григория Скуратова уже много позже после его гибели, и, возможно, в память о знатном родственнике, погибшем, между прочим, геройски — в бою.
Топоним "Занеглименье" возник в конце XV века: так обозначалась местность за рекой Неглинной. Занеглименье простиралось до оврага, образованного ручьём Черторый (как и Неглинка, он теперь глубоко загнан в коллектор чуть западнее нынешнего Гоголевского бульвара). Конюшенный двор в Занеглименье называли Чертольским. Впервые он упоминается под 1584 годом в "Расходной книге об отпуске из казенного двора вещей по царским указам"; в этом же документе фигурируют и "старые" конюшни в Кремле.
Заглинемье попало в опричнину в 1566 году. Опричная земля начиналась от Москвы-реки и доходила современной Большой Никитской улицы. Если сегодня вы идете по Большой Никитской от Кремля, знайте: левая ее сторона была ''опричной'', а правая — ''земской''.
Главным аргументом местонахождения владения Малюты на Волхонке стала могильная каменная плита, обнаруженная при разборке церкви Похвалы Пресвятой Богородицы, стоявшей рядом с храмом Христа Спасителя. До этой находки специалисты предполагали, что опричник был захоронен в Иосифо-Волоколамском монастыре. Есть вероятность, что останки Малюты перезахоронили по желанию родственников.
Малюта был влиятельным землевладельцем: по неподтвержденным данным, ему принадлежали и палаты на Болоте (Аверкия Кириллова, где мы ещё побываем), и конюшни в Малом Власьевском переулке, и двор в Кремле, и усадьба в Чертолье, согласно легенде соединенная подземным ходом с Опричным дворцом Ивана Грозного. Похоронить его могли во многих местах.
О надгробии Малюты на Волхонке рассказывал Пётр Сытин в своей замечательной книге "Из истории московских улиц" (первое издание – 1948 год): "При сносе в Чертолье церквей Похвалы Богородицы и Всех Святых была найдена каменная плита с надписью, что под ней похоронен убитый в Ливонской войне сподвижник Ивана Грозного Малюта Скуратов. Это служит доказательством того, что двор последнего находился в Чертолье, так как до XVIII века хоронили умерших в приходских церквах и кладбищах при них, в приходе которых стояли дворы покойников".
Есть свидетельства открытия и по горячим следам. Газета "Вечерняя Москва" 23 сентября 1932 года сообщала: "За последние дни при рытье котлована для фундамента Дворца Советов сделано несколько чрезвычайно интересных находок. Вчера, например, обнаружили склеп Малюты Скуратова, любимого опричника Ивана Грозного. Склеп нашли на глубине 5-6 метров под зданием бывшей церкви, стоящей на берегу Москвы-реки. О том, что здесь похоронен именно Малюта Скуратов, говорит то обстоятельство, что при разборе бывшей церкви над тем самым местом, где сейчас обнаружен склеп, была найдена плита с надписью: "Здесь погребен Малюта Скуратов". Собственно, про останки Григория Скуратова ничего не говориться, а, как у нас в органах говорится, нет тела — нет дела. Тем более что вряд ли на памятнике будут выбивать прозвище, а не данное при крещении имя. Нашими мыслями, как всегда, крутят прощелыги, а к голосам специалистов мы что-то прислушиваться не особо склонны.
Окрестности Антипьевской церкви стали местом одного ужасного, но поучительного события, видной иллюстрации "эффекта бабочки". Утром 29 мая 1737 года, на праздник Святой Троицы, здесь случился пожар, названный после Великим. За пять часов пламя от Чертолья дошло до Лефортова; сгорел Лефортовский дворец на Яузе, в Кремле со звонницы Ивана Великого упали колокола, пострадал в частности недавно отлитый Царь-колокол, и это последствие было увековечено. В общей сложности урон понесли 11 монастырей, 102 церкви, 2527 дворов, 9145 каменных и деревянных зданий, погибли 94 человека.
А дело было так. Близ Антипия находился двор прапорщика 1-го Московского полка Александра Милославского. В переписных книгах местоположение усадьбы определялось так: "от Боровицкаго моста по Знаменке, поворотя в переулок левою стороною". Московский генерал-губернатор граф Салтыков сообщал императрице Анне Иоанновне: "…загорелось за Боровицким мостом, на Знаменке, в приходе церкви Антипия чудотворца, что слывет у Колымажных ворот, на дворе князя Федора Голицына, или у Александра Милославского, а подлинно ныне узнать еще до следствия не можно".
Майор Михаил Давыдов, бывший очевидцем событий, писал: "…небытность Милославского в Москве, на самый Троицын день, поварова жена, на дворе имевши чулан, зажгла в нем перед образ денежную свечу в угодность праздника, а сама пошла под палаты для себя готовить есть: свеча от образа отпала и зажгла чулан вмиг. А бывшие во дворе люди, на такой несчастный случай, все были у обедни, в самое второе коленопреклонение. Услышали о пожаре, выбежали поспешно все вон, но уж поздно: огонь занял половину двора; к несчастью, тогда был ветер сильный, а время было сухое, то от сей денежной свечки распространился вскорости гибельный и страшный пожар, от коего ни четвертой, мню, доли Москвы целой не осталось".
Так и родилась поговорка: Москва от копеечной (денежной) свечки сгорела.
В последние тридцать лет вокруг Антипия непрерывно идут строительные работы. Землекопы то и дело утыкаются остатки церковного кладбища. Несколько надгробий решили не выбрасывать, и они выставлены в восточной части церковного двора, против древних апсид. Одно из них, относящееся к 1740-м годам, принадлежит некоему Стефану Антонову "сыну новогородца", который скончался в 38 лет. Господином же этого Стефана был тот самый прапорщик 1-го Московского полка Александр Милославский, с двора которого начался Троицкий пожар. Жаль, что из–за новых капитальных застроек в бывшем поместье Скуратовых археологические исследования местности теперь вряд ли возможны.
Собственно, из древностей Занеглименья Антипий — единственный достойный памятник. Остальное — много раз перестраиваемые усадьбы сановников. Здесь было множество церквей (от Москвы–реки до Знаменки — 11 храмов и комплекс Алексеевского монастыря). Осталась одна, если не считать макет храма Христа Спасителя.
Одна из гражданских построек — замечательный образец московского ампира, дом 4 в Колымажном переулке. Он построен на бывшей земле церкви Иоанна Предтечи, стоявшей до 1793 года на углу с Волхонкой. Церковь была упразднена, а участок перешел к частным владельцам. Одна из них, жена владельца соседнего (владение 6) участка, Глебова, начала строить этот особняк в 1826 году. Последний владелец усадьбы, рьяный масон Павел Бурышкин собрал, пользуясь советами художника Игоря Грабаря, редкостную коллекцию "всего, что касалось Москвы". Он намеревался передать её, да и весь дом городу для организации музея "Старая Москва", но не успел — власть сменилась с царской на большевистскую. Павел Афанасьевич был ярым антисоветчиком, пытался бороться против красных, присоединившись к Колчаку, а закончилось всё для него удачной эмиграцией и долгой, возможно даже счастливой жизнью вдали от Родины, в Париже. Судьба коллекции Бурышникова неизвестна.
При Советах в доме Бурышникова поместились украинский и немецкий отделы Народного комиссариата по делам национальностей, затем детская библиотека, а 1932–го по 1960–й здесь была огромная коммуналка, типичная московская "воронья слободка". В 1961–м изрядно потрёпанный особняк передали Музею изобразительных искусств, и после реставрации (одновременно реставрировали и Антипьевскую церковь) в нём разместили коллекции гравюр и архив музея.
Три здания — на Волхонке, 14 и 16, и на Малом Знаменском переулке, 3 — составляют единый комплекс. Он связан с Екатерининской эпохой. За полгода до приезда в Москву на празднование заключения Кючук-Кайнарджийского мира с Турцией Екатерина II, не желавшая жить в обветшавшем Кремле, попросила Михаила Голицына посоветовать ей в городе дворец, где бы она могла остановиться. Князь с радостью выразил желание предоставить свою усадьбу, отвечавшую требованиям государыни.
 Рядом с усадьбой генерал-поручика Голицына в соседнем дворе "как бы случайно" проживала мать Григория Потёмкина. Между усадьбами — так, на всякий пожарный случай — сделали подземный ход. Впоследствии он был заложен камнями. За год до приезда императорского двора в Москву Потёмкина вызвали в Санкт-Петербург, где произошло его стремительное возвышение. Он стал генерал-аншефом, вице-президентом Военной коллегии. Когда царица уже жила на Волхонке, фаворит получил титул графа и светлейшего князя.
Екатерина и Потемкин в окрестностях Первопрестольной облюбовали для летней резиденции село Чёрная грязь, наскоро переименованное в Царицыно. Придворный архитектор Василий Баженов приступил к строительству нескольких подмосковных дворцов, которые должны были дополнять загородные петербургские. Вы наверняка знаете, чем в итоге закончилась Царицынская эпопея.
Считается, что Екатерина II, как Петр Великий, не любила Москву. Однако императрица сделала для Первопрестольной много полезного: построила здание Университета, Воспитательный дом, Павловскую и Екатерининскую больницы, Инвалидный дом. Она же повелела возвести великолепные Петровский и Екатерининский дворцы.
Голицынская усадьба, дворец и флигели, в целом сохранилась, за исключением сломанных в советские годы флигелей и ворот со стороны Волхонки. В залах Пречистенского дворца (тогда нынешняя Волхонка именовалась Пречистенкой) долго гремела музыка, царица принимала в нем послов, "екатерининских орлов", генералов, награждала их орденами, одаривала алмазами, имениями, домами, крепостными. Чего уж греха таить: по некоторым сведениям, дочь Екатерины от Григория, прозванная Елизаветой Тёмкиной родилась именно в Пречистенском дворце.
Справа от многократно перестроенного главного дома сохранился флигель, которому относительно повезло: в более–менее в первозданном виде до нас дошли портик и фасад. Рядом с ним другой небольшой дом постройки XVIII века, в стиле барокко; таким его могли видеть Екатерина и Потёмкин.
Основное здание комплекса на Волхонке (дом 16) имеет непростую историю. Известно, что ещё в 1722 году княгиня Волконская продала владение вице-губернатору Ладыженскому. На плане, снятом в 1752–м, показаны каменные палаты — примерно на месте современного здания. Усадьба была дана дочери Ладыженского в приданое, когда она выходила замуж за князя Василия Долгорукова.
 Во время приезда в Москву императрицы Екатерины II в 1775 году все окружающие дома были либо арендованы, либо куплены в казну. Кремлевский дворец в то время перестраивался Баженовым, а Головинский дворец незадолго перед тем сгорел. В частности, на казённые средства был приобретен и дом на углу Большого Знаменского переулка, и в нём поселили юного цесаревича, у которого с блистательной матерью отношения явно не складывались. Став императором, Павел Петрович творил всё с точностью супротив тому, что созидала родительница. Екатерининский дворец, построенный Растрелли в Лефортове, император обратил в казарму. Москва занимала царя–самодура лишь в военном отношении. При нем построили Покровские казармы на собранные москвичами деньги, что высвободило домовладельцев от постоя солдат. Тогда существовал порядок, согласно которому хозяева недвижимости обязаны были принимать на житьё военных. Нужно было иметь весомое покровительство чтобы на твоём доме висела табличка "Свободен от постоя". Вот имевшие средства горожане и вознамерились откупиться путём постройки казённого жилья для военных и тем самым избавиться от обременительного гостеприимства.
В самом конце XVIII века дом, принадлежавший тогда бригадиру Лопухину, предназначался тоже под казармы, а в начале XIX века переделывался для "приему азиатских посланников". В 1804–м дворец продали Московскому университету для устройства "главного народного училища". Его опять переделывали, и в этом участвовал ученик Баженова Матвей Казаков. В 1810–м дом сгорел и стоял неотделанным, а в 1812–м он опять пострадал от пожара. И только в мае 1819–го в нём открылась Губернская гимназия, ставшая вскорости 1-й Московской.
Пречистенским дворцом в пушкинские времена владел действительный тайный советник и член Государственного совета Сергей Голицын. Его инициалы вплетены в кованное кружево ворот усадьбы. Голицына современники уважали за его "рыцарски-барственный дух". Николай I назначил его попечителем Московского учебного округа, опекуном Воспитательного дома и вице-председателем Комиссии, строившей храм Христа Спасителя напротив окон его усадьбы.
Личная жизнь Сергея Голицина откровенно не сложилась. По самодурственной прихоти Павла I ему пришлось жениться на сумасбродной красавице Авдотье Измайловой — совершенно без взаимных чувств.
В свиданиях с поклонниками муж ей не мешал, она жила с ним "в разъезде", но не в разводе. Имя княгини, которая, кстати, во времена наполеоновского нашествия объявила войну картошке как заморскому внедрению в традиционный русский уклад, внесено в "донжуанский список'' Пушкина. На старости лет, ставшая страшной и токсичной, "княгиня ночная" (прозвище было дано потому что он, как и всякая нечисть, "оживала" только после полуночи) не давала развода своему ненавистному супругу, возжелавшему создать семью с другой женщиной. Так оба и мучили друг дружку до искончания своих дней, а кто виноват? Конечно, не Пушкин, а отпрыск Екатерины Великой, хотя Павел Петрович в отличие от Александра Сергеевича сукиным сыном не являлся.
Во дворце на Волхонке Пушкин не раз бывал, танцевал на балу, поддерживал добрые отношения с хозяином. Хотел в узком кругу друзей венчаться с Натальей Гончаровой в его домовой церкви Рождества Богородицы, на втором этаже дома, чему воспрепятствовали духовные власти.
Дворец унаследовал племянник Голицына, Михаил, приумноживший сокровища дома. Рожденный в Москве, живший постоянно во Франции, с трудом говоривший по-русски, перешедший в католичество, он мечтал создать в родном городе музей и библиотеку. Его усилиями на Волхонке образовалась богатейшая коллекция книг и картин западноевропейской живописи. После скоропостижной смерти Михаила Голицына на посту посла Испании его волю в 1865 году исполнил сын. В доме на Волхонке открылись музей и библиотека.
Спустя двадцать лет после торжеств по случаю открытия Голицынского музея его экспонаты выкупил императорский Эрмитаж — за баснословные 800 тысяч рублей. В конце ХIХ века дворец превращен был в доходный дом, где квартиры сдавались за сравнительно небольшую плату, но исключительно людям с безупречной репутацией. В двенадцати комнатах, в частности, поселился драматург Александр Островский с большой семьёй и прислугой.
''Волхонка, 14'' была адресом Московской консерватории, Русского хорового общества, пока они не перебрались на Большую Никитскую, в собственное здание. Последним хозяином владения до 1917 года было Московское Художественное общество, купившее усадьбу Голицыных за миллион рублей, данных казной в кредит. Левый флигель перестроили под гостиницу "Княжий двор", где останавливались люди известные всей России. Снимал здесь квартиру Максим Горький, принимавший в ней друга-миллионера Савву Морозова. Последние годы жизни в "Княжем дворе" обитал Василий Суриков, причём, рядом с квартирой была мастерская художника. Здесь были написаны "Утро стрелецкой казни" и "Боярыня Морозова", иллюстрирующие эпизоды московской истории.
По левой стороне Большого Знаменского переулка тянутся строения, расположенные на участках, которые выходят к Гоголевскому (бывшему Пречистенскому) бульвару. По генеральному плану 1935 года весь квартал планировалось снести. Открытое пространство по мнению советских градостроителей наилучшим способом подходило к Дворцу Советов. Но не заладилось.
Резкий изгиб переулка занимает еще одна старинная усадьба (Малый Знаменский, владение 3/5), в XVIII веке принадлежавшая Голицыным. В 1790 году всю обширную усадьбу приобрел князь Андрей Вяземский, отец поэта, одного из самых близких друзей Пушкина, Петра Вяземского. "По тогдашним понятиям и размерам, – вспоминал Пётр Андреевич, – дом был довольно большой, с очень большим двором и садом. Родительский дом был одним из гостеприимнейших. Гости его принадлежали более или менее к разряду людей образованных и разговорчивых, разговорчивых, в смысле и значении разговора приятного".
Скромное здание рядом (Большой Знаменский переулок, 17) напоминает о его владельце, герое Отечественной войны 1812 года Денисе Давыдове. Выйдя в отставку, он в 1823–м поселяется в Москве и живет в наёмных домах. Только в начале 1826–го Давыдов покупает на имя жены имение. В исповедных ведомостях регулярно записываются живущими в собственном доме "генерал-майор Дионисий Васильевич Давыдов, его жена Софья Николаевна и дети Василий, Николай, Дионисий и Ахиллий".  Считается, что здесь Дениса Давыдова посещал Александр Пушкин. Давыдовы продали этот дом и в 1835–м купили шикарный дворец на Пречистенке, 17.
 За перекрестком с Колымажным переулком, почти у Знаменки, внимание привлекает особняк (дом 8), стоящий в глубине пустыря, возникшего после сноса ветхих строений, прилегавших к Знаменской церкви. Дом этот показан на плане еще 1752 года — он принадлежал тогда лейб-гвардии конногвардейского полка ротмистру князю Николаю Шаховскому. В конце XVIII века владельцем имения был богатый пензенский помещик, прадед Михаила Лермонтова Алексей Столыпин. Этот дом был, как писал Пётр Вяземский, "сборным местом увеселений и драматических зрелищ", а труппа крепостных актеров славилась на всю Россию.
По воспоминаниям современника, Александра Тургенева, "приехал в Москву симбирский дворянин Алексей Емельянович Столыпин, себя и дщерей своих показать, добрых людей посмотреть, хлебом-солью покормить и весело пожить; у дворянина был, из доморощенных парней и девок, домовой театр – знатная потеха. После, года через три, как дворянин попроелся, казна его поистряслась, он всю стаю актеров и актрис продал к Петровскому театру, поступившему в то время в ведение и управление Московского опекунскаго совета. Алексей Емельянович, – не тем будь помянут, царство ему небесное, не гной его косточки, – нигде ничему не учился, о Мольере и Расине не слыхивал, с молодых дней бывал игроком, забиякой, собутыльником Алексию Орлову, а под старость страдал от подагры, геморроя и летом обувал ноги свои в бархатные на байке сапоги".
Когда Столыпин собрался уже распродавать своих актеров, они осмелились подать императору Александру I прошение: "Слезы несчастных никогда не отвергались милосерднейшим отцом, неужель божественная его душа не внемлет стону нашему. Узнав, что господин наш нас продает, осмелились пасть к стопам милосерднейшего государя и молить, да щедротами его искупит нас и даст новую жизнь тем, кои имеют уже счастие находиться в императорской службе при Московском театре. Благодарность будет услышана Создателем Вселенной, и он воздаст Спасителю их".
Характерно, что самодержец услышал лицедеев, чему помогло то, что владелец после торговли скинул с запрашиваемой цены (42 тысячи) 10 тысяч. Артисты смогли увидеть на афише перед своими фамилиями желанное "г.", означавшее, что бывшие крепостные стали свободными людьми.
В 1805–м усадьбу приобрел князь Хованский, который вскоре продал её. Причиной стало происшествие, которое показалось ему дурным предзнаменованием: когда умер его сосед, князь Вяземский (отец поэта, друга Пушкина), священник приехал на отпевание по ошибке в дом Хованского. Увидев, что хозяин жив, батюшка воскликнул: "Как я рад, князь, что встречаю вас; а я думал, что приглашен в дом ваш для печального обряда".
Дом "гулял по рукам" несколько десятилетий, пока 1882–м его не приобрел купец Иван Щукин. Богач подарил особняк своему сыну Сергею, человеку странному, приобретавшему картины французских импрессионистов во времена, когда в самой Франции над этими бедными художниками исключительно потешались. В итоге в щукинской коллекции были сконцентрированы лучшие творения Моне, Ван Гога, Гогена, Пикассо, Анри Руссо, Матисса. Последний, приехав в Москву в 1911-м, самолично развешивал свои картины в этом особняке.
В 1929–м коллекция Щукина была переведена в дом 21 на Пречистенке, а здесь, в Большом Знаменском переулке, разместился вначале Музей фарфора, а позднее – музей Маркса и Энгельса. Потом особняк заняли военные, причём, здание так основательно засекретили, что постовые запрещали даже останавливаться около него. К слову, постовые солдаты несут в это этом дворе караул и ныне.
Сейчас на месте, где до 1931 года находилась церковь Знамения, находится парковочное пространство для венных авто. Храм стоял правее дома 15 по Знаменке. Впрочем, советская власть постаралась изничтожить все духовные сооружения этого уголка Старой Москвы.
Здание Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина находится на территории старинного конюшенного государева двора. Комплекс царских конюшен в Занеглименье со временем, как уже было сказано, был преобразован в Колымажный двор, а ко второй половине XVIII века старые постройки дополнили новыми, открыв здесь городской манеж для обучения верховой езде. Он занимал целый квартал. После 1834 года на Колымажном дворе устроили пересыльную тюрьму, а в 1890-х все постройки были снесены для строительства музея. По всему периметру участка стояли одноэтажные здания, где находились конюшни, манеж, "ложа для благородных зрителей" (со стороны Малого Знаменского переулка), несколько домов для солдат и служителей, а также "навес для просушки старинного богатого экипажа". В конце XVIII века здесь открылся манеж для обучения верховой езде юных московских дворян. Во время Крымской войны крепостные крестьяне понадеялись было на освобождение, подразумевая свои заслуге по защите Отечества. Мужики шли в Москву, где их ловили и отправляли обратно, закованными в кандалы, а до этого держали на Колымажном дворе. В 1863 году власти устроили здесь пересыльную тюрьму. В 1882–м эту "клоаку в центре города" сровняли с землёй, и несколько лет горожан пугал обширный пустырь, на котором сначала хотели выстроить реальное училище, но Московскому университету удалось получить эту землю для постройки учебного музея. Создание его неразрывно связано с профессором Иваном Цветаевым, отцом поэта Марины Цветаевой. Фасад этого даже по нынешним временам гигантского строения отделан вовсе не мячковским или коломенским известняком, а бурым уральским мрамором. Собрания музея пополнила том числе и коллекция "чудака" Сергея Щукина.


ПОТЕРЯННЫЙ ДВОР

Занеглименье было много обширнее окрестностей нынешней Волхонки. Сюда входил большой Ваганьковский холм, который на самом деле является всего лишь плоской возвышенностью промеж Неглинки и Черторея. Если вы не знаете, в Москве вообще немного холмов (навскидку назову только Крылатские и Лысую гору в Битцевском лесу), "холмы" являются поэтической конструкцией в угоду теории о том, что Москва де является Третьим Римом, а в Вечном Городе холмы как раз присутствуют.
О происхождения слова "Ваганьково" до сих пор спорят. Основная версия отсылает к понятию "ваганить", что якобы в северном диалекте означает "развлекать". Нашлись знатоки, утверждающие, что якобы на этой возвышенности некогда располагался Государев потешный двор, в котором обитали специалисты по различного рода увеселениям. Связывают даже наших "ваганов" с западноевропейскими вагантами. Документальных подтверждений наличию такого рода двора нет, тем более что скоморохи в средневековой Руси были вне закона. В словаре Фасмера слово "ваган" означает: корыто, деревянная миска. Да и вообще почти о всех славянских языках вагана — деревянная посуда. Но и письменных подтверждений о том, что в Занеглименье селились мастера по ложкам и плошкам, тоже нет.
Как минимум, в старину где–то за Ваганьковым устраивались некие гуляния. В 1627 году государь Михаил Федорович даже издал указ: "Послать бирича кликать в Китае и в Белом каменном городе по торгам, и по большим улицам, и по крестцам, и по переулкам, и по малым торжкам, не по один день, чтоб вперед, за Старое Ваганково никакие люди не сходились на безлепицу николи; а будет учнут ослушаться и учнут на безлепицу ходить, и Государь указал тех людей имать и за ослушание бить кнутом по торгам и о том память послана, чтоб на безлепицу за Ваганково с кабацким питьем не въезжали".
Помните, как молодой самодержец Иван Васильевич признавался с Лобного места честному народу в том, что якобы не ведал о засильи плохих бояр? Я, конечно, подразумеваю рассказ из этой книжки, а не экскурсию на машине времени в тёмные времена самодержавия из наших не менее тёмных феодальных времен. Как там в поговорке: евреи верят в Бога, англичане верят в Закон, русские верят в Доброго Царя. В общем, Рюрикович учинил опричнину и развёл в своём царстве–государстве чёрт–те–что — потому как подданные ему безусловно доверяли.
Иван IV сформировал отряд в тысячу человек, отобранных из уездов, названных опричными. Они принесли клятву на верность царю и обязались не общаться с земскими, то есть, людьми, живущими по старым порядкам под пятой тогдашнего олигархата. Очень скоро число опричников достигло шести тысяч человек. Даже в воздухе, по воспоминаниям современников, витало ощущение первобытного страха.
 Тогдашний Московский митрополит Филипп, изначально возражавший против введения опричнины, сумел на некоторое время утихомирить царя и вроде бы сызначалу беды не предвиделось — разве плохо дать зажравшимся боярам по шапке?
Вернувшись зимой 1568 года из первого Ливонского похода, где он узнал о переписке польского короля Сигизмунда и московских бояр, Иван начал доселе небывалую волну террора. Филипп попытался побеседовать с царем с глазу на глаз, надеясь предотвратить убийства, но Иван начал просто избегать митрополита. Последний не нашел ничего лучшего как начать проповедовать о нехристианском поведении государя с амвона.
 22 марта 1568 года в Успенском соборе Кремля, когда Иван Васильевич вместе с опричниками пришли на богослужение в черных ризах и высоких монашеских шапках, а после литургии царь подошел к Филиппу за благословением, тот обратился к нему с обличительной речью: "В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю Царя Православного; не узнаю и в делах Царства… О Государь! Мы здесь приносим жертвы Богу, а за олтарем льется невинная кровь Христианская. Отколе солнце сияет на небе, не видано, не слыхано, чтобы Цари благочестивые возмущали собственную Державу столь ужасно! В самых неверных, языческих Царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям — а в России нет их! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства и совершаются именем Царским! Ты высок на троне; но есть Всевышний, Судия наш и твой. Как предстанешь на суд Его? Обагренный кровию невинных, оглушаемый воплем их муки? Ибо самые камни под ногами твоими вопиют о мести!"
Самодержец в ответ ударил своим жезлом оземь и воскликнул: "Я был слишком милостив к тебе, митрополит, к твоим сообщникам в моей стране, но я заставлю вас жаловаться!" На следующий день аресты и казни затронули ближайшее окружение митрополита, но самого предстоятеля деспот трогать пока не решался.
Этим же летом, когда Филипп служил в Новодевичьем монастыре, он заметил, что один из опричников во время чтения Евангелия не снял шапки. Митрополит сказал об этом царю, но опричник быстро шапку сдернул. Иван, не увидев никого в головном уборе, разозлился и назвал митрополита "лжецом, мятежником, злодеем". Был отдан тайный приказ о подготовке над Филиппом церковного суда — с целью сместить его с должности ''по закону''. Суд состоялся в ноябре, но представленное обвинение было настолько слабым и абсурдным, что некоторые из "свидетелей", несмотря на страх перед государем, даже отказались его подписывать. Иван хотел Филиппа сжечь, но духовенство упросило его этого не делать, и бывший митрополит был осужден на вечное заключение. Его ноги забили в деревянные колодки, руки заковали в железные оковы и поместили в монастырь Николы Старого в Китай–городе. Туда царь прислал голову Филиппова племянника, приказав передать на словах: "Вот твой сродник, не помогли ему твои чары". Вскоре митрополит был сослан в Тверь, но Грозный всё не мог успокоиться и одного за одним убивал родственников предстоятеля.
Через год к Филиппу приехал Малюта Скуратов и попросил благословения на новгородский поход: царь подозревал, что Новгород хочет "отложиться" к Польше. Филипп отказал, и Малюта по простоте душевной задушил митрополита подушкой. Давайте будем честны: это лишь одна из версий, подлинной причины смерти владыки (не политической, а физической) мы не знаем.
В свою новую резиденцию в только отстроенном Опричном дворе царь переехал годом ранее расправы на Филиппом, 12 января 1567 года. Её подробное описание оставлено опричником из немцев Генрихом фон Штаденом: "Великий князь приказал снести к западу от крепости дворы многих князей, бояр и торговых людей, находившиеся на расстоянии ружейного выстрела по четырехугольнику, и обнести эту площадь стенами высотой в сажень от земли из тесаных камней, две же сажени были из обожженного кирпича. Наверху стены были заострены, без крыши и защитных ходов вокруг, примерно в 130 саженей тремя воротами: одними — на восток, другими — на юг, третьими — на север. Северные ворота находились напротив крепости и были окованы листами железа, покрытого оловом. Внутри — там, где эти ворота открывали и закрывали, — в землю были вбиты два толстых массивных дубовых бревна, в которых были сделаны два больших отверстия, так что через эти массивные бревна можно было протащить или продеть бревно, укрепленное в стене — когда ворота были закрыты — до другой половины стены по правую руку. У этих ворот были установлены два резных и расписных льва — на том месте, где у льва находятся глаза, были вставлены зеркала. Один лев был с раскрытой пастью и смотрел в сторону земщины, другой же смотрел в опричину".
Согласно описанию современника, кругом всех покоев и стен дворца шел переход, по которому царь мог пройти сверху от покоев по стенам в крестообразную в плане церковь. Исследователи предполагают, что этим храмом мог быть снесенный в 1838 году храм Николы в Сапожках, стоявший между Кутафьей башней, зданием Манежа.
Опричина как государственное образование (здесь стоит уточнить: опричнина — явление, опричина — территория, а, впрочем, суть не в буквоедстве…) просуществовала всего–то семь лет, но след остался долгий и неприятный. Конец был прискорбен: в 1571 году крымский хан Давлет-Гирей не только вошел на Русь, но и сжег Москву. Оставленные для обороны Первопрестольной опричники, привыкшие лишь унижать мирное населением, трусливо разбежались. После исхода хана из разграбленной и сожженной столицы Грозный отменил опричнину, и даже запретил произносить это слово. Но все-таки, под именем "государева двора", бывший Опричный двор просуществовал до самой его смерти. Уже при царе Фёдоре Иоанновиче эта крепость исчезла — будто бы и не было — и это при том, что там имелись каменные постройки.
Раскопками, проводившимися на месте предполагаемого Опричного двора в 1996—2002 годах, была вскрыта северная, хозяйственная часть комплекса. Было обнаружено небывалое скопление печей. Даже на крупных боярских дворах располагалось не более трёх печей, здесь же на 900 квадратных метрах найдено десять печей с четырнадцатью топочными камерами. Согласно заключению археологов, печи являлись своего рода фабрикой–кухней: на них готовили пищу в больших железных котлах. Их расположение под открытым небом было вызвано стремлением избежать пожара. 
По результатам тех же раскопок были обнаружены многочисленные фрагменты кувшинов и стеклянных изделий, наконечники стрел и пули. Редкой находкой является роговая пороховница с изображением мужчины, изготовленная в Западной Европе во второй половине XVI века.
Вообще, Опричный двор Ивана Грозного считается крупнейшим нонсенсом и соблазном московской археологии: при наличии немалого числа письменных источников, указывающих на местоположение, точное его нахождение так до сих пор не установлено. Есть только предположение, что остаток царского дворца сохранился до наших дней, и находится он в глубине двора Аудиторного корпуса МГУ, который ныне занимает факультет журналистики.
 Раскопки 1996-2002 годов велись и там, но предметов, свидетельствующих высоком статусе обитавших здесь четыреста пятьдесят лет назад людей, не обнаружено. Руины надворных печей, ямы погребов показывают, что тут находилась лишь хозяйственная зона. Хотя и есть вероятность, что раскопанные печи — основания домашних изразцовых печей.
За Опричным двором находился Никитский женский монастырь. Первоначально в XVI веке основана была церковь великомученика Никиты. Ее возникновение связано с новгородцами, чтившими память об умершем в 1096 году, причисленном к лику святых епископе новгородском Никите, бывшем до этого затворником Печерским, монахом Киево-Печерской лавры.
Монастырь основал боярин Никита Юрьев, отец патриарха Филарета. И вопрос о том, названа обитель в честь боярина из рода Романовых или его небесного покровителя, остаётся дискуссионным. Двор Романовых находился вблизи обители; память о нем и сохранена в названии Романова переулка. Романов двор занимал половину современного квартала по левой стороне Никитской от Моховой до Романова переулка.
Иван Романов, чудом выживший во время ссылки, был одним из кандидатов на престол в 1613 году. После избрания Земским собором на царство его племянника Иван Никитич трудился во благо государства на дипломатическом поприще. После его кончины в 1640 году двор отошел к его единственному сыну Никите. Ему принадлежало более семи тысяч крепостных дворов, и даже два города. Есть вероятность, что Романов двор как раз и занимал территорию бывшего Опричного.
Никитский  монастырь почти целиком уничтожен. Остался разве кусок монастырской стены и корпус келий, оказавшихся во дворе подстанции Московского метрополитена. Серое здание электроподстанции со скульптурными группами суровых метростроевцев (Большая Никитская, строение 7) стоит на месте храмов.
Старое Ваганьково было когда–то пригородным селом. Оно находилось там, где теперь проходит Староваганьковский переулок. За век до опричнины, в 1472 году дмитровский князь Юрий Васильевич, будучи бездетным, завещал Ваганьково брату, великому князю Ивану III. В середине XV века вдова великого князя Василия I (сына Дмитрия Донского) Софья Витовтовна построила в Ваганькове загородный дворец. При Василии II в здесь существовал Николаевский монастырь, участок земли для которого подарил сам великий князь. Василий II помнил, что перед Куликовской битвой в знак ободрения благоверному князю Дмитрию Донскому явилась икона святителя Николая Чудотворца.
При Василии III, предположительно в 1531 году, здесь возвели каменную церковь Николая Чудотворца с приделом преподобного Сергия Радонежского. Это не тот Никола в Сапожках, где якобы молился Иван Грозный, в Первопрестольной было много храмов, посвящённых Николаю Угоднику. Храм стоял на высоком белокаменном подклете и был сложен из маломерного "алевизовского" кирпича. В некоторых источниках именно Алевиз Фрязин указывается архитектором Никольской церкви. В XVI веке храм назывался "святителя Николая у Государева двора".
В середине XVII века обветшавший Никольский храм разобрали, а на его месте, включив подклет в объём, построили новую каменную церковь. Если верить плану Мейберга 1660-х годов, храм в то время был трёхшатровым. В 1740–1750-х годах храм перестраивался, причём новую церковь возвели всё на том же древнем белокаменном подклете. В 1902 году к церкви святителя Николая пристроили звонницу псковского типа, сохранившуюся до наших дней. В 1920-х церковь закрыли, а здание было отдано  библиотеке имени Ленина под склад. Лишь в 1992–м в храме возобновились богослужения.
Вернёмся в Романов двор. После смерти боярина Никиты Романова он перешел к царю Алексею Михайловичу, который указал его "ведать в Оружейной палате для пушечных и иных разных дел". Здесь построили палаты, где была сложена "всякая ружейная бронь", а так же пристреливались пищали. На Романовом дворе находились и две палаты "для всяких великого государя верховых живописных писем".
В конце XVII века часть усадьбы, выходившая на Большую Никитскую улицу, разделилась на несколько дворов, которые были пожалованы московским священникам. Та же часть, что выходила на Воздвиженку, целиком стала принадлежать боярину, главе Посольского приказа Льву Нарышкину, брату царицы Натальи, матери Петра I. Именно в честь Льва Кирилловича стиль московской архитектуры того времени стал именоваться "нарышкинским барокко".
По разделу наследства усадьба перешла к сыну Нарышкина, Ивану, а от него к дочери Екатерине, которая в 1746 году вышла замуж за младшего брата фаворита императрицы Елизаветы Петровны Кирилла Разумовского, ставшего украинским гетманом. В усадьбе уже существовал каменный дом (с правой стороны Романова переулка на месте современного участка 2), который, как полагают специалисты, был выстроен около 1730 года. От Разумовского дом перешел к его сыну Алексею, но последний предпочёл переселиться в большую усадьбу близ Яузы, где он выстроил себе роскошный дворец. Дом был продан в 1800 году с частью мебели и иной обстановки за 400 тысяч рублей графу Николаю Шереметеву, который добавил объект недвижимости к другому своему владению, на Воздвиженке, 8/1. Владелец Кускова и Останкина здесь праздновал женитьбу на своей крепостной актрисе Прасковье Жемчуговой. Внуку блистательного фельдмаршала, победителя Полтавского сражения Петра Шереметева, крестьянка Параша приглянулась в пору, когда та училась в артистической школе. В ней занимались дети крепостных Шереметева, отобранные по способностям для будущей службы в театре.
За дворцом Разумовского–Шереметева теряется шедевр нарышкинского барокко, церковь Знамения. Кстати, она выстроена по тому же проекту, что и Покровская церковь в Филях, так же построенная Львом Нарышкиным. После постройки дворца Разумовским Знаменская церковь была соединена с ним переходом и стала домовой. В 1920-х этот великолепный храм сделали столовой и кухней Кремлёвской больницы, что в сущности и спасло его от разрушения.
Москву, возрожденную после пожара 1812 года, представляет на Знаменке, 12, дом, принадлежавший в середине XVIII века графу Петру Апраксину. После перестроек он предстал в образе ампирного особняка. Усадьба славилась Знаменским театром. В нем давались не только спектакли, но так же ''маскерады'' и балы. Московский театрал губернский прокурор князь Урусов с компаньоном англичанином Медоксом создали здесь труппу, для которой они позже построили на Петровке театр, ставший с годами Большим. После смерти Апркасина дворец выкупила казна для Сиротского института, где учились дети чиновников, умерших от холеры. Позднее институт преобразовали в кадетский корпус. Сейчас здесь располагается музыкальная школа Гнесинки. Во дворе этого здания стоят древние палаты, которые злющая охрана не позволяет фотографировать даже издалека. Возможно, они — невольные наследники давно исчезнувших опричников.
На Воздвиженке, 7, в месте, где ныне торчит шахта Метростроя, некогда располагался Крестовоздвиженский монастырь. На этом месте полтысячелетия назад жил князь Владимир Ховрин, сподвижник князя Василия Тёмного. На месте своего двора с маленькой церковью он и основал обитель, в которой и сам постригся в монахи. Напавшие на Москву татары осадили Кремль, где заперся Василий Тёмный, и начали грабить предместья — тогда инок превратился в воина, вооружил братию и вместе с войском князя разгромил не ожидавших решительного отпора татар.
Приглашенный великим князем Василием III итальянский зодчий Алевиз Новый в 1519 году здесь, в Ваганькове, в числе пятнадцати каменных церквей возвёл церковь Благовещения. В XVIII веке Староваганьковский переулок именовался Шуйским – по двору знатных бояр, а также Благовещенским – по церкви Благовещения, что в Старом Ваганькове. Каменная Благовещенская церковь была по ветхости разобрана в 1816 году, а материал от неё употребили для постройки дома причта при Крестовоздвиженской церкви.
В церкви Воздвижения при Иване Грозном начался грандиозный пожар, заставивший царя спасаться на Воробьёвых горах. Тогда в Кремле сгорели царские палаты и казна. С этим пожаром связано одно из пророчеств Василия Блаженного, отмеченное летописцами. За день до несчастья юродивый подошел к церкви Воздвижения и молча лил слезы, оплакивая Москву.
 Над монастырем возвышался многоглавый собор, построенный в стиле нарышкинского барокко в царствование Петра Алексеевича. Рядом с ним в ХIХ веке воздвигли колокольню в таком же стиле. После пожара 1812 года монастырь упразднили, собор стал приходской церковью. Близ её стен покоились канцлер Михаил Воронцов, который возвел на престол Елизавету Петровну, московский генерал-губернатор Василий Левашов и другие знатные москвичи. К сожалению, теперь всё это утрачено.
Владение на Воздвиженке, 9 принадлежало князю, генералу от инфантерии Николаю Волконскому. У него родилась в браке единственная, добрая и набожная, но некрасивая дочь, княжна Марья, вышедшая замуж, будучи немолодой, за графа Николая Толстого. В этом браке и родился писатель Лев Толстой. Внук никогда не видел своего деда по материнской линии, но увековечил его в романе "Война и мир" в образе старого князя Болконского.
Реальный Николай Волконский действительно был чёрствым и суровым, даже любимая дочь, перед тем как войти в кабинет батюшки, истово крестилась. Дом деда Льву Толстому откровенно не нравился, он характеризовал его как "старый и мрачный". Есть предположение, что зале этого особняка, на балу Толстой встретил княжну Прасковью Щербатову. В романе "Анна Каренина" он вывел её в образе Кити Щербацкой.
В конце XVIII века на том месте, где когда-то находился загородный дворец Софьи Витовтовны, Василием Баженовым был построен дом, ставший одним из символов Москвы. Его адрес: Воздвиженка ул., 3/5, стр. 1. Так поучилось, что сохранившаяся Никольская церковь в Старом Ваганькове буквально подавлена подлинным архитектурным шедевром.
Дворец был возведён всего за два строительных сезона, 1784 и 1785 годов, и немедленно получил прозвище "Кремль одного человека". Нетитулованный дворянин Пашков, разбогатевший на винных откупах, был капитан-поручиком лейб-гвардии Семёновского полка, учрежденного Петром I. Император щедро одарил землями и крепостными отца капитан-поручика, денщика царя. Пётр Егорович стал "водочным королём России". Он отличался барскими причудами, предпочитая мыться "из серебра и на серебре". В 1775 году, когда был утвержден первый Генеральный план развития Москвы, предписывавший строить новые дома ''в линию'', городские власти охотно пошли навстречу Пашкову, вознамерившемуся скупить дома и земли разных хозяев на Ваганьковском холме, чтобы вместо них соорудить дворец, способный упорядочить план улицы.
Отставному капитан–поручику к тому времени уже исполнилось 63 года, и он торопился, уповая на подорванное застольями здоровье. Итак, всего за пару лет напротив Кремля поднялся невиданной красоты дом, перед которым расстилался за оградой сад. Над бельведером дворца восседал Марс с копьем. Ни Марса, ни ограды, ни сада не сохранилось. Есть вероятность, что осколки великолепия как раз и стали теми самыми камнями, из которых собран грот "Руины" в Александровском саду.
Так и не установлено, кто автор шедевра, так как архив Пашкова сгорел в дни нашествия французов. Историк ХIХ века Иван Снегирев назвал творцом здания Василия Баженова, опираясь на устное свидетельство одного из архитекторов, современника мастера. Но это лишь косвенное доказательство. Некоторые исследователи заявляют, что проект был прислан из Парижа и здание строили по французским чертежам.
Судьба ''Кремля одного человека'' в XIX веке была причудливой. Канцлер Николай Румянцев завещал открыть в своем доме в Санкт-Петербурге музей на основе собственной коллекции. Это был первый в России частный музей, но содержался он неважно. Чтобы спасти Румянцевские коллекции, музей передали в казну и перевели в Первопрестольную. Москвичи восприняли новость с энтузиазмом, купец Козьма Солдатёнков дал деньги для перевозки экспонатов, а под музей переоборудовали пустовавший в то время Пашков дом.
В Москву прибыли 29 000 томов Румянцевской библиотеки, этнографическая коллекция, собрание картин. На фасаде появилась надпись: "От государственного канцлера графа Румянцева на благое просвещение". И девиз: "Не только оружием"; ему граф следовал, будучи творцом внешней политики России.
 Александр II пожаловал музею грандиозную картину Александра Иванова "Явление Христа народу", купленную им за 15 тысяч рублей. Так же император передал двести картин западноевропейских мастеров из фондов «Эрмитажа».
В библиотеке Румянцевского музея дежурным по читальному залу работал малозаметный внешне, но необычайно влиятельный старик. Его звали Николай Фёдоров, личности которого мы ещё коснёмся.
Пашков дом соседствует с усадьбой Талызиных (Воздвиженка, 5/25). Сегодня её занимает Музей архитектуры. Во дворе усадьбы Талызиных сохранились старинные службы и дом садовника. Каретный сарай также остался на своем месте, но за двести лет вырос до трёхэтажного дома. О былом назначении здания напоминают широкие окна-арки первого этажа.
Снова пройдём в сторону Большой Никитской. С неё в Романов переулок выходит боковой корпус усадьбы, включённой Матвеем Казаковым в альбом лучших партикулярных (частных) зданий города. Его выделяют барельефы на античные темы, помещенными между пилястрами портика. Во внешних формах явят себя объёмы домовой церкви, освященной в 1765 году во имя преподобного Мемнона и девяти Кизических мучеников. Параллельно Романову проходит Большой Кисловский переулок, самый большой из четырех переулков бывшей Кисловской слободы. Если говорить о Кисловских переулках, в них с древностями всё гораздо скромнее, но здесь сохранилось множество партикулярных строений XVIII века. Особенно таковых хватает в Малом Кисловском, хотя эти здания в основном значительно перестроены.
Матвей Казаков в 1793 году возвел на углу Большой Никитской и Моховой комплекс в классическом стиле. После пожара 1812 года его восстановил в стиле ампир Доменико Жилярди, сохранив общий план, масштабы и назначение главных помещений. Новое здание пристроил архитектор Евграф Тюрин — на месте ещё одной бывшей усадьбы Пашковых на углу Большой Никитской, 3. Его называют Аудиторным корпусом, поскольку в нем расположены две самые крупные аудитории.
Флигель усадьбы Тюрин перестроил в церковь святой Татьяны. Во дворе Старого университетского здания затерялся Ректорский дом, где помещались казенные квартиры не только ректора, но и профессоров. Когда жил в этом доме профессор Николай Надеждин, рядом с его квартирой помещалась редакция журнала "Телескоп". За публикацию "Философического письма" Чаадаева "Телескоп" закрыли, ректора сняли с должности, редактора сослали.
Большую Никитскую считают ''музеем классицизма''. Ширина улицы по законам стиля не должна превышать высоту зданий; при таких пропорциях дома хорошо освещаются, сомасштабны пешеходу.
В "Альбом партикулярных строений" Казакова попал и дворец графа, младшего из блистательной плеяды братьев Орловых, Владимира — на Большой Никитской, 5. Служил у графа (до ареста по делу декабристов) домашним учителем друг Пушкина, поэт Вильгельм Кюхельбекер, приговоренный к смертной казни, но прощённый и отправленный в Сибирь.
В Москве граф Орлов жил в почетной ссылке, как все отставленные от великих "екатерининские орлы". Царица когда–то отправила молодого Владимира учиться в Лейпцигский университет, а когда младшему Орлову исполнилось 23 года, назначила его директором Российской Академии наук. Кстати, царица никогда не обижала отставленных фаворитов и всегда снабжала таковых "золотыми парашютами".
Напротив Орловского дворца — еще один шедевр из Казаковских "Альбомов", который значится как "Дом князя Сергея Меншикова на Никитской улице". Третий дворец из "Альбомов", на Большой Никитской, 9, принадлежал князю Льву Разумовскому. Четвертый шедевр XVIII века на, Б. Никитской, 11, принадлежал Колычевым, древнему дворянскому роду, угасшему в конце ХIХ века. Здание занимало до революции Синодальное училище певчих.
Некогда на Большой Никитской, 14, жил один из "птенцов гнезда Петрова", командовавший артиллерией в Полтавской битве, Яков Брюс. Его племянник нарастил каменные палаты двумя этажами и придал старому дому классический облик. После него владел домом его сын, генерал-губернатор Москвы Яков Александрович Брюс. Ему довелось реализовывать утвержденный Екатериной II "прожектированный" план Москвы 1775 года.
Домом Брюса владел и генерал-губернатор фельдмаршал Иван Салтыков, семь лет управлявший Первопрестольной на рубеже XVIII-ХIХ веков. Этот градоначальник строил мосты и набережные. Салтыков закрыл возникший без его ведома публичный дом в трактире дома князя Долгорукого. Им были довольны оба императора, Павел I и Александр I.
О блистательном XVIII веке, его сынах и дочерях напоминает фасад дома на Большой Никитской, 13. Его полукруглый вход и два нижних этажа сохранены при поздней перестройке дворца Екатерины Дашковой, женщины, о которой Вольтер говорил, что ее деяния "перейдут к потомству". Над его прежним входом и двумя этажами поднялись стены Большого зала Московской консерватории.


ВВЕРХ ПО ТВЕРСКОЙ, ВНИЗ ПО ДМИТРОВКЕ

Следующая доля Белого города лишилась старины в гораздо большей мере, нежели бывшая опричная земля. Тому способствовало превращение довольно уютной Тверской улицы в имперскую артерию со всеми причитающимися действиями — и чаще всего не то чтобы уродливыми, а, скорее, не дарящими приятных ощущений последствиями.
История разрушения явственно видна по судьбе одного участка. С 1788 года на чётной стороне Никитского переулка угол с Тверской улицей занимала типография Московского университета, где в частности печаталась газета "Московские ведомости". Под нужды высшего учебного заведения Матвеем Казаковым был перестроен дом, принадлежавший ранее генерал-фельдмаршалу князю Никите Трубецкому.
В 1791 году, после екатерининского разорения ''московской вольницы'' (которая, как мы позже узнаем, основывалась на масонской идеологии) в здании открылся университетский благородный пансион, который выпестовал немало славных мужей Отечества (подробнее об этом читайте в моей книжке "Гении места Старой Москвы"). В 1830–м пансион был преобразован в гимназию, а в 1833–м — в Московский дворянский институт.
 В 1843 году институт переехал в Пашков дом, здание же бывшей типографии было продано для коммерческих целей и в нём разместились магазины. В 1914–м участок был куплен страховым обществом "Россия", специализировавшимся на возведении жилых комплексов, которые теперь называют "человейниками". Все строения безжалостно снесли для строительства на ''освободившемся'' месте доходных домов. Однако, из-за Первой Мировой войны (тогда она именовалась Великой) и революции строительство не состоялось, и в 1925-1927 годах на углу Газетного переулка и Тверской улицы выросло новое здание Центрального телеграфа. Не будем ругать поколения модернизаторов, для всех нас, вероятно, предусмотрены судебные процессы несколько более возвышенного уровня. Москва не сразу не только строилась, но и ломалась — это факт.
Иди взять судьбу храма Успения Пресвятой Богородицы на Успенском Вражке (газетный переулок, 15). Современное здание церкви — тоже новодел. Религиозное сооружение модернизировано в псевдорусском стиле 1857-1860 годах по проекту архитектора Александра Никитина, в угоду тогдашней моде.
В прошлом между Большой Никитской и Тверской зиял большой овраг, на котором и была основана церковь. Впоследствии овраг стали называть её именем — Успенский вражек — а потом устоявшийся топоним перекочевал в название духовного сооружения. Когда именно на этом месте появилась церковь, неизвестно, — считается, что она существовала с начала XVI века. Никоновская летопись указывает, что в 1531–м на Успенском вражке случился пожар, из чего следует, что она существовала до этого года.
В 1647 году дворянин Григорий Горихвостов на месте старой деревянной церкви построил новую каменную с двумя приделами — во имя Николая Чудотворца и в честь Иоанна Предтечи. В 1760-х Никольский придел разобрали, а вместо него рядом с Успенской выстроили отдельную Никольскую церковь. На перестройку много жертвовали дворяне Яньковы, усадьба которых с двух сторон обступала храмы флигелями.
После 1802 года бывшая усадьба Яньковых меняет нескольких хозяев, пока в 1832 году её не покупает предприниматель Сергей Живаго, который становится старостой Успенской церкви. Именно по заказу и на средства Живаго церковь изуродовали, создав нечто вроде "развесистой клюквы".
 После Революции Успенский храм закрыли, а в здании разместили Московский областной исторический архив. А в 1979–м здесь оборудовали междугороднюю телефонную станцию, причём в алтарной части расположили кассу, окошко которой торчало аккурат на месте Царских врат. И все же церковное здание сохранили, как и другой памятник духовной архитектуры Успенского вражка, Воскресение Славущего в Брюсовом переулке.
 В 1629–м пожар погубил восточную и западную части Белого города. В пламени были уничтожены все строения на Успенском вражке. До вышеозначенного бедствия на Успенском вражке стояла деревянная церковь пророка Елисея. В 1636–м вместо сгоревшего деревянного был возведён каменный храм. После "наполеоновского" пожара 1812–го его разобрали. Престол переместили в южный (Покровский) придел Воскресенской церкви и переосвятили в Елисеевский.
Храм Воскресения Словущего не закрыли после установления советской власти. Его спасло расположение в том районе, где была сконцентрирована столичная интеллигенция. Поблизости – Московский дом композиторов, Большой театр и Московский дом художника. В 1930–м актёры, живописцы и композиторы написали коллективное письмо во Всероссийский центральный исполнительный комитет с просьбой не закрывать церковь. Что характерно, власти пошли знаменитостям навстречу, правда, лишили храм колоколов.
Воскресение Славущего стал самым близким к Кремлю действующим храмом в столице. Сюда были перенесены многие реликвии (мощи, иконы) из ближайших закрытых церквей. В воскресные и праздничные дни здесь собирались сонмы людей: народ заполнял все прилегающие к ней улицы, стоя с горящими свечами. Силовики боялись трогать эту толпу, что ещё раз подтверждают истину: против массы не попрёшь.
Ещё один сохранившийся памятник церковного зодчества — Малое Вознесение на Большой Никитской. Поскольку Никитская была дорогой на Север Руси, церковь построили купцы из Великого Устюга, хотя достоверно данный факт не установлен. Первое упоминание о храме найдено в Лицевом летописном своде Ивана Грозного и относится к 1548 году: "…князя Михаила изымал князь Петр Шуйской на посаде во дворе у Вознесения за Неглинною на Никитской улицы…" Суть записи такова: князь Михаил Глинский с соратниками хотел бежать в Литву, но его поймали и, видимо, показательно наказали.
А годом ранее, в 1547-м, были канонизированы два святых покровителя Великого Устюга – праведные Прокопий и Иоанн. Особенно близок был торговому сословию Прокопий – ганзейский купец, родом из Любека, который безраздельно отдал свое сердце православию. Ныне существующий южный придел храма — единственный в Москве, освященный во имя Прокопия Устюжского. Считается, что новая каменная церковь была возведена на месте обветшавшей царём Фёдором Иоанновичем, в память его венчания на царство в день праздника Вознесения Господня в 1584 году.
Здание, дошедшее до нас, было выстроено в 1764-м, великолепные шатры заменили на стандартный (для того времени) восьмерик. Не беда, что Малое Вознесение теперь затмило Вознесение Большое. Несмотря на безжалостные перестройки, этот маленький храм сохраняет само "дыхание старины".
Прошагаем по Вознесенскому переулку и перейдём на чётную сторону Тверской. Там, как писал поэт, старины, конечно, мало, только бестолочь вокзала, тем более что советская власть раздвинула красные линии магистрали, горделиво проигнорировав многие мешающие грандиозным планам древности. Во дворе дома 6 по Тверской есть замечательное Саввинское подворье (представительство Звенигородского Саввино–Сторожевского монастыря), здание которого строители, совершив в конце 1930-х подвиг, в буквальном смысле оттащили во двор. Но подворье — произведение 1905 года, работа архитектора Ивана Кузнецова. Другие строения бывшего Воскресенского Высокого монастыря уничтожили, а нынешние сталинские дома стоят на месте кладбища. Но давайте будем справедливы: места захоронений были разрыты ещё в начале ХХ века, при постройке псевдорусского шедевра (а это действительно выдающееся произведение искусства).
Со стороны Дмитровки у Воскресенского монастыря располагался напарник Воскресенской обители "у золотой решётки" (вход туда украшала изящное ограждение, которое красили под золото), Георгиевский монастырь, основанный в XV веке. Каменная церковь "святого Егорья на посаде" упоминается еще в духовной грамоте великого князя Василия II (1462 год). Согласно монастырскому преданию, эту женскую обитель в память об отце основала Феодосия, дочь боярина Георгия Кошкина, родоначальника династии Романовых, тётка будущей царицы Анастасии Романовны. От монастыря произошло древнейшее название Дмитровки — Юрьевская улица, употреблявшееся в источниках XV—XVI веков.
Георгиевский монастырь служил усыпальницей многих знатных особ. В 1949 году при строительстве школы на месте разрушенного собора было обнаружено монастырское кладбище, на котором найдены 34 надгробия. Эпитафии сообщают имена князей и стольников Вельяминовых, Головиных, Гагариных, Мезецких, Мещерских. В память о монастыре остался теперь разве что Георгиевский переулок.
Из древностей Тверской сохранилась только церковь Косьмы и Дамиана в Шубине. Названа она так потому, что здесь в XIV веке находился двор знатного человека Иакинфа Шубина. Именно он поставил свою подпись в качестве свидетеля под завещанием Дмитрия Донского. Нынешняя Козьмодемьянская церковь возведена в 1722 году.
Большая Дмитровка начинается с дворца, построенного Матвеем Казаковым в 1784 году на владении московского генерал-губернатора Василия Долгорукого-Крымского. Не раз сей славный муж вдохновлял поэтов воспевать его эпическими стихами за храбрость, благородство, доброту, доступность и справедливость. "Я человек военный, в чернилах не окупан", - скромно говорил он о себе. Меньше двух лет пробыл он на посту военного генерал-губернатора Первопрестольной, внезапно скончавшись в 60 лет. После смерти князя его усадьбу выкупило Благородное собрание, клуб московского потомственного дворянства. Всё тот же Казаков в 1787 году создал в центре бывшего двора Колонный зал, главный фасад которого выходил на Большую Дмитровку. Здесь московским дворянам не стыдно было принимать императрицу. Ну, а главным событием нового строения стали балы.
Там теснота, волненье, жар,
Музыки грохот, свеч блистанье,
Мельканье, вихорь быстрых пар,
Красавиц легкие уборы,
Людьми пестреющие хоры,
Невест обширный полукруг
Все чувства поражает вдруг.
Это выдержка из "Евгения Онегина", написанная очевидцем. Будучи в Москве, Пушкин приезжал в Благородное собрание, где приглядывался к юной Наталье Гончаровой, бывшей лучшим украшением "ярмарки невест".
Большую Дмитровку тогда именовали Клубной и Дворянской. Вблизи Благородного собрания, в усадьбе генерала Никиты Муравьева (на месте современных владений 9-11) до переезда на Тверскую помещался элитный Английский клуб.
Близ Благородного собрания собирался Артистический кружок. На другом конце улицы, на владении 32, во дворе, в ампирном особняке (в советские годы — механический завод тупых лезвий "Красная звезда") происходило "Собрание врачей". Антон Чехов хорошо знал этот клуб; литератор оставил о нем свидетельство в "Даме с собачкой": "Какие дикие нравы, какие лица!.. Что за бестолковые ночи, какие неинтересные незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном и т. д."
Еще один клуб занимал дворец, принадлежавший генерал-фельдмаршалу Петру  Салтыкову, победившему Фридриха Великого под Куненсдорфом. Губернатором Москвы Пётр Семёнович стал после триумфа в Семилетней войне, где был главнокомандующим русской армии. На восьмом году его правления Москву поразила чума. За сутки в городе умирало по тысяче человек — но губернатор бросил Москву на произвол судьбы и укрылся в своём подмосковном имении Марфино. Противостоять "воле Божьей" он считал делом бесполезным. В городе без царского наместника начался Чумной бунт, подавленный другим генералом, о мудрости и отваге которого мы ещё поговорим. Салтыков в Марфине и умер спустя год, отставленный от должности. В салтыковском дворце на Большой Дмитровке, 17, как в Благородном собрании тоже есть Колонный зал. Здесь с 1839 по 1909 годы размещался Купеческий клуб, ещё более разнузданный, нежели Собрание врачей, вертеп.
Еще один дворец XVIII века, на Большой Дмитровке, 15, теперь занимает Генеральная прокуратура. Имение принадлежало князю Дмитрию Голицыну. Он был младшим сыном графини Натальи Чернышевой — той самой, которую Пушкин вывел в образе графини, знавшей секрет трёх карт в "Пиковой даме".
И на долю этого губернатора выпала эпидемия — холеры, — но он не сбежал и в итоге победил заразу. Детища Голицына: Александровский сад, Малый и Большой театры, Первая Градская больница.
Сохранив дворцы, Большая Дмитровка утратила все пять своих храмов. Но это, возможно, не навсегда. При советской власти эта улица называлась Пушкинской, что довольно смешило пушкиноведов, ведь Александр Сергеевич имел к этой магистрали только одно отношение: проиграл здесь одному успешному шулеру столько денег, что не смог выплатить долг до самой своей гибели.





МИРСКАЯ И ДУХОВНАЯ ЧАША НЕГЛИНКИ

Пройдём по территории Белого города, ограниченной Большой Дмитровкой и Большой Лубянкой. По сути, это берега реки Неглинной, которая, и теперь, несмотря на её заточение в коллектор, сохраняет буйный нрав. Пример тому — трагическая гибель целой туристической группы, осмелившейся спуститься в "Трубу" в непогоду. Мощный ливень привёл к стремительному затоплению подземелий и шансов спастись у горе-дигеров не было. К слову, я не единожды бывал в коллекторе Неглинки, но злодейка–судьба меня покамест милует.
То, что произошло с Высоко-Петровским монастырём (по привычке я его именую Высокопетровским), где каждый камень "стариною дышит", не иначе как чудом не назовёшь. Обстоятельства сложились так, что весь монастырский комплекс дожил до наших дней. Целиком! Хотя Петровка упоминается ещё в документах времен Ивана Калиты, сплошная линия домов по её сторонам образовалась только после того, как Неглинка была упрятана под землю. До этого весенние разливы препятствовали формированию плотной городской застройки, а на месте нынешней улицы Неглинной преобладали болотистые задворки с прудами. Даже сама улица Петровка славилась вечными лужами, не просыхающими даже в жару. В более позднее время улица прославилась в иных ключах: например, именно здесь появились первые в Москве ателье светописи, что позволяло назвать Петровку "русской фотографической Меккой".
Петровка в Средневековье начиналась от Троицкой башни Кремля, тянулась вдоль тогда полноводной Неглинной и, подчиняясь направлению русла, поднималась по склону холма, ведя к селу Высокому. Если верить легенде, Иван Калита однажды вообразил на месте села высокую гору, покрытую снегом, который внезапно растаял. "Гора высокая — это ты, князь, а снег — я, смиренный. Мне прежде тебя должно отойти из сей жизни": так истолковал видение князя митрополит Пётр.
Возвышение Высокопетровского монастыря произошло в царствование Петра I. Вместе с братом Иваном (тогда два сына Алексея Михайловича царствовали вдвоём) он приезжал сюда на освящение собора Святителя Петра Митрополита Московского. Прежде на его месте стояла каменная церковь начала ХVI века, построенная Алевизом Фрязиным. В дни бунта стрельцов Пётр, спасшись в стенах Троице-Сергиевой лавры, завоевал скипетр. В память о свержении Софьи и клана Милославских в Высокопетровской обители была построена церковь Сергия Радонежского.
Сначала останки зверски убитых стрельцами братьев Натальи Кирилловны, Ивана и Афанасия Нарышкиных, похоронили в старой Покровской церкви, а затем вдовая царица над их могилами построила новый храм. Покровский же престол перенесли в церковь над Святыми воротами.
В 1690 году по именному указу Петра началось строительство Сергиевской трапезной церкви и Братских келий, Святые ворота надстраиваются колокольней. Работало в монастыре несколько артелей строителей, из руководителей которых документы сохранили имя только одного, Василия Текутьева. Подписывая указы о работах в Высокопетровском монастыре, Пётр Алексеевич по сути откликался на просьбы и желания матери. Обитель была её любимым детищем, тогда как самого царя она не вдохновляла — все помыслы самодержца устремлялись в Невские болота.
Надвратную церковь Пахомия 1755 года построили на древнем основании белокаменных ворот былой нарышкинской усадьбы. Специалисты связывают этот шедевр с Дмитрием Ухтомским, создателем первой в России архитектурной школы, среди выучеников которой был и Матвей Казаков. По проектам Ухтомского в Москве были построены триумфальные Красные ворота и Кузнецкий мост через реку Неглинную, памятники не пережившие испытания временем. А вот Пахимиевская церковь — пережила.
Чего только не было в комплексе Высокопетровского монастыря при советах! Например, репетиционная база ансамбля "Берёзка", причём, ради танцев из храма вынесли Нарышкинские надгробия. Ключевую роль в сохранении комплекса сыграл тот факт, что именно здесь располагалась контора Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. Так что у всякого чуда ноги откуда–то — да растут.
Напротив монастыря, на другой стороне Петровки, красуется дворец с шестиколонным портиком. Автор проекта — Матвей Казаков, исполнивший заказ Михаила Губина, которого обычно называют "купцом, преуспевшим на железоделательных заводах Урала". Заводчик приобрёл усадьбу на Петровке после того как на несколько раз переходила из рук в руки. В начале XVIII века это было имение князя Ивана Долгорукого, "не на того поставившего" в бесконечных дворцовых интригах. Сразу после смерти Петра II Долгоруков подделал императорскую подпись на подложном завещании, в котором якобы самодержец назначает наследницей престола свою обручённую невесту Екатерину Алексеевну (сестру Долгорукова). Когда князя уличили в подлости, по велению Анны Иоанновны в 1739 году Долгоруков был казнён четвертованием с отсечением головы. Все имения заговорщика были конфискованы, впрочем, владение на Петровке царица благосклонно вернула его сестре Александре, которая и пустила усадьбу по купеческим рукам.
Михаил Губин дважды (1789–1792 и 1802–1803 годы) избирался Московским городским головой. По его радению в Первопрестольной были построены Малый Каменный мост и Гостиный двор, затеяны другие проекты. Потомки Михаила Павловича владели имением на Петровке более ста лет, постоянно застраивая территорию всякой коммерческой недвижимостью.
При советской власти дом Губина занимал институт реаниматологии, сейчас здесь — музей современного искусства с грудой изваяний, творений Зураба Церетели, художника, некогда приближённого к высшим эшелонам власти. Как минимум, это уже точно не "современное искусство". Всё меняется: нынешняя молодёжь даже не поймет смысл словосочетания "совсем Москву зацеретелили", что уж тут говорить о деяниях иных удачливых проныр.
Ещё один бывший дворец находится во дворе Петровки, со стороны Крапивенского переулка. Симпатичный одноэтажный павильон (Петровка, 26 стр. 9) часто называют "остатком былой роскоши". Это не совсем так, но об этом — чуть позже. На месте теннисных кортов раньше находился пруд, арендовавшийся Московским речным яхт-клубом, первой спортивной организацией города. Летом члены яхт-клуба оттачивали мастерство судовождения под парусом на воде, зимой занимались фигурным и скоростным катанием на коньках. В 1889 году здесь состоялся первый чемпионат России по конькобежному спорту. И дворец, и пруд некогда принадлежал огромной усадьбе, о судьбе которой стоит рассказать.
В XVII веке на склоне холма между Высокопетровским монастырем и рекой Неглинной находилась слобода серебряников — мастеровых, работающих на царском Монетном дворе. Нынешний Крапивенский переулок назывался Старо-Серебряным. В 1625 году в Патриарших книгах упоминается церковь Сергия Чудотворца, которая по счастью сохранилась. Одно время в Крапивниках находилось подворье Переславль-Залесского Троице-Данилова монастыря.
Дворов здесь было немного, ибо правый берег Неглинки был довольно заболоченным, отчего Крапивенский переулок в просторечии звали "Грязным".  В XVIII веке здесь находились дворы Боборыкиных, Сабуровых, Сонцев-Засекиных, Львовых. Вдоль стены Белого города простиралось обширное владение дворян Сытиных. В 1763-м бывшие земли монастырского подворья перешли к Одоевским.
Любимой забавой дворян было ссориться и судиться "за межу", и, естественно, каждый искренне желал расширить свою собственность. Сохранился документ: князь Алексей Львов в 1745 году ходатайствует о закрытии проезжего переулка, проходящего по южной границе его владения. Вот, что дворянин пишет: "Жительство я именованный имею в Белом городе на Петровке близ Петровского монастыря в приходе церкви Сергия Чудотворца что на Трубе. А подле онаго моего двора имеется переулок прямо к Неглинной реке, который летним временем не токмо на лошадях проехать, но и пешему пройти за великою трясиною и грязью и за неимением через оную Неглинною реку мосту никак не можно. К тому ж оный переулок пришел к пустырям и к глухим нежилым местам, отчего я именованный от лихих людей имею немалое опасение да и имеющимся подле моего двора обывателям в том переулке никакой нужды не имеется".
Львов оказался удачливым сутяжником: в его владения стали входить и переулок, и пустыри, и часть соседских дворов. В 1759-м усадьба перешла к его дочерям Александре и Елизавете. Последняя вышла замуж за князя Сергея Одоевского (деда декабриста Александра Одоевского), который также прикладывает силы к расширению владений. 1809 году одна из дочерей Одоевских, Екатерина, унаследовавшая имение, выходит замуж за губернского секретаря Гаврилу  Дурново. В 1817-м она умирает, и усадьба вместе с садом и прудом переходит к мужу. На месте бывшего боборыкинского двора строится дворец.
Как и в случае дома Губина, на углу Петровки и Крапивенского началось коммерческое строительство. Не удивляйтесь загруженности старых московских дворов мрачными доходными домами: к тому времени Карл Маркс уже сочинил свой "Капитал", в котором утверждается, что у мошны нет совести. В 1881 году владение числится за Московским городским кредитным обществом, потом переходит к разным частным и юридическим лицам, собственность дробится. Тогда–то сад с прудом и арендовал Московский речной яхт-клуб. В советское время главный усадебный дом надстроили двумя этажами, как и угловой корпус, который решено было приспособить под общежитие Наркомата тяжелой промышленности. В 1950-х в центре бывшей усадьбы был выстроен одноэтажный павильон, который и принимают за образец классицизма двухсотлетней давности. На самом деле дворец — соседнее жилое здание, но в его облике сейчас не найти черт классицизма.
Церковь преподобного Сергия в Крапивниках известна с конца XVI столетия. Название "в Крапивниках" однозначного толкования не имеет. По одной из версий, так могли называть местность малонаселённую, заросшую бурьяном и крапивой. Согласно другой точке зрения, переулок, в котором церковь стоит, получил название по имени хозяина одного из дворов. Действительно, в 1752 году одно из владений рядом с храмом принадлежало коллежскому асессору Алексею Крапивину. Фигурируют и другие названия: "в Старых Серебряниках", "у Трубы" (то есть близ Трубной площади), "в Сторожах".
В 1749 году церковь перестроили, и она стала почти такой, какой мы видим её сегодня.  Одновременно к храму был пристроен северный Никольский придел (в 1998 году он освящён во имя Серафима Саровского). Считается, что перестройка храма велась по проекту мастера школы Ухтомского.
В 1883 году Сергиевская церковь, не имевшая своего прихода, была передана Константинопольскому Патриархату под устройство собственного подворья. Именно потому советские власти долго не решались разорить храм. Он был закрыт одним из последних в Москве, в 1938 году. Внутри было устроено кустарное производство по заточке коньков, подразделение катка "Динамо".
Ещё один замечательный дворец приютился в Петровском переулке, во владении 6. Есть смутные сведения о том, что заказчиком этих каменных палат выступил противник реформ Петра I патриарх Адриан. В 1700 году Адриан скончался (на нём институт патриаршества был закрыт), и владение перешло в казну. В 1731 году палаты принадлежали уже роду князей Трубецких. В начале XIX века в усадьбе верховодил Алексей Трубецкой. 1812 году Алексей Иванович служил в действующей армии и сражался с французами. Во время московского пожара усадьба Трубецких чудом уцелела, однако хозяину не было суждено вернуться в свой дом. Алексей Иванович погиб героической смертью в "Битве народов" под Лейпцигом, в которой Наполеон Бонапарт был окончательно разгромлен союзными армиями.
В 1816 году вдова Трубецкого Авдотья Семеновна неожиданно для всех вторично вышла замуж за безродного архитектора Осипа Бове. В свете говорили: "Москва помешалась: художник, архитектор, камердинер – все подходят, лишь бы выйти замуж". Со времен Петра Великого зодчий уже не был равен камердинеру, архитекторов перевели из мужиков в чиновники. Более того, Табель о рангах позволяла зодчему выслужить дворянство – достижением восьмого класса. В архитектуру пошли дворяне по рождению, — такие как Ухтомский и Львов. Но Москва отличалась консервативностью и высший свет Первопрестольной не приветствовал маргинальных браков дворянских дочек с "какими-то там" строителями. И это при том, что Бове всё же был главным архитектором Москвы.
Сын бедного неаполитанского художника решительно взял в жёны мать пятерых детей и стал обладателем баснословного состояния. Однако, Авдотья Семёновна лишилась княжеского титула, чтобы писаться чиновницей седьмого класса. До самой смерти Осип Иванович жил вместе с женой в усадьбе в Петровском переулке. Здесь он создавал свои проекты послепожарной застройки Москвы. К востоку от дома Трубецких в 1833 году Бове выстроил особняк в формах позднего ампира, который, впрочем, в начале XX века переделали в стиле модерн. В этот дом семья Трубецких-Бове переехала на постоянное жительство из старинного особняка XVII века, который супруги стали сдавать внаём.
В конце 1820-х у Трубецких-Бове квартировала одиозная личность, Матвей Дмитриев-Мамонов – участник Отечественной войны 1812 года и один из основателей "Ордена русских рыцарей". Матвей Александрович отличился тем, что перед нашествием Наполеона на Москву вызвался на свой счет набрать, обмундировать и вооружить целый полк. Александр Пушкин в неоконченном романе "Рославлев" упомянул об этом порыве: "Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заметили, что граф уже не такой завидный жених, но мы все были от него в восхищении!"
Один из славных отпрысков Трубецких, Сергей, будучи 22–летним юношей, во время войны с Наполеоном выказывал чудеса храбрости, получал чины и награды. Вернувшись после покорения Парижа домой, вступил в масонскую ложу, которая вскоре была преобразована в "Союз спасения" (позже — "Союз благоденствия"). Русские офицеры, заражённые, как тогда говорили, "французскою заразой" (читай — духом свободы), вознамерились урезать в правах монархию и дать волю крестьянам.
Есть версия, что именно во дворце в Петровском переулке состоялся съезд "Союза благоденствия", во главе которого стоял Никита Муравьев, а "душою" заговора был именно Сергей Трубецкой. В критический момент восстания, когда выяснилось, что великий князь Константин Павлович не принимает короны после смерти императора Александра, именно Трубецкой был избран диктатором в тайном союзе.
На собрании "Союза" 13 декабря 1825–го Николай Бестужев предложил совершить покушение на жизнь императора Николая Павловича — и Трубецкой согласился на это. Жизнь Сергею Петровичу спасла его нерешительность. В ночь с 14 на 15 декабря его арестовали и привезли в Зимний дворец. Император, выйдя, ткнул ему пальцем в лоб: "Что было в этой голове, когда вы, с вашим именем, с вашей фамилией, вошли в такое дело? Гвардии полковник! Князь Трубецкой, как вам не стыдно быть вместе с такою дрянью? Ваша участь будет ужасная!" Задержанный героически промолчал.
Князя приговорили к смертной казни "отсечением головы", и только снисходительность государя способствовала замене смерти вечной каторгой. Супруга Трубецкого Екатерина Ивановна (урождённая графиня Лаваль) последовала за ним на Нерчинские рудники. В селе Оёк подле Иркутска они прожили почти тридцать лет. В благополучной столичной жизни у Трубецких детей не было, Сергей Петрович сильно переживал по этому поводу, а Екатерина Ивановна даже за границу ездила лечиться от бесплодия. В Сибирской глуши — как попёрло: всего у Трубецких родились в неволе восемь детей. Помилованный Александром II, Трубецкой, который уже стал вдовцом, время от времени появлялся в Москве, вот в этом доме близ Высокопетровского монастыря, но постоянно жить в Первопрестольной ему не дозволялось. А умер он всё-таки в Москве.
Собственно, собрания декабристов проходили чаще всего на другом берегу Неглинной, в особняке Фонвизиных (нынешний адрес — Рождественский бульвар, 12/8) и дворце Муравьёвых–Апостолов (Старая Басманная, 23/9). Адресов дворянского заговора в Первопрестольной на самом деле немало, а дух свободы заразителен.
В 1840-е годы имение приобрёл купец и золотопромышленник Платон Голубков. Будучи чрезвычайно любознательным молодым человеком, Голубков целые ночи проводил без сна за чтением в холодных покоях губернской библиотеки. В бывшем особняке Трубецких-Бове Голубков разместил свою картинную галерею с произведениями Рубенса и музей уникальных редкостей. А последней дореволюционной владелицей усадьбы была генерал-майорша Мария Сокол (ей же принадлежал и дом 3 на Кузнецком мосту). В 1930-е сюда переехали художественные мастерские Большого театра, а в самом дворце поселились артисты. В 1980-х годах дом Трубецких–Бове передали Большому театру под музей. Сейчас в здании усадьбы располагается Российское военно-историческое общество.
На Петровке никак не пройти мимо многократно перестроенного Большого театра, изначально называвшемуся Петровским. Его основал известный нам князь Пётр Урусов. У него служил антрепренером англичанин Майкл Маддокс, вошедший в историю русского искусства под именем Михаила Медокса. Их театр на Знаменке, как мы уже знаем, сгорел, а разорившийся князь от дела отошёл.
Медокс и построил в 1780 году театр на Петровке. Ради артистов заложил в Опекунском совете не только всё нажитое, но даже и самоё себя. И всё–таки заведение, испытывавшее недостаток денежных средств, перешло в казну и в итоге стало императорским. Петровский театр сгорел в 1805 году, а через семь лет была сожжена почти вся Москва.
Когда Наполеона прогнали и унизили, из Петербурга прислали проект нового Большого Петровского театра, созданный архитектором Андреем Михайловым. Документ попал в руки Осипа Бове, внёсшего свои правки. Большой Петровский театр построили в классической манере, украсив "храм Мельпомены" восьмиколонным портиком с квадригой Аполлона.
 Московская опера была крупнее даже считавшейся великой миланской "Ла Скала", но и этому театру суждена была недолгая жизнь. В 1853 году случился пожар, бушевавший двое суток. По проекту Альберта Кавоса, создававшего проекты лучших театров Санкт-Петербурга, на пепелище началось строительство нового театра, который получил краткое имя "Большой".
Противоположный от бывшего села Высокого берег Неглинной не менее интересен. В 1386 году здесь была основана женская обитель в честь Рождества Пресвятой Богородицы. В монастыре жил одно время вместе с матерью князь Владимир, получивший после прозвище Храброго. Прославился он тем, что в решающий момент Куликовской битвы Засадный полк, которым командовал Владимир, внезапно ударил во фланг Мамаева войска, обратив татар в бегство. Кстати, тогда Храброму было 26 лет от роду.
Жил некогда в монастыре, дав обет молчания, монах Кирилл, скрывшийся за его стенами от гонений. Уйдя отсюда, он основал в Заволжье, на Сиверском озере Кирилло-Белозерский монастырь. Здесь приняла монашество вдова Владимира Храброго, княгиня Елена. Её примеру последовали вдовы воинов, погибших на поле Куликовом. На их средства и обустроили один из древнейших в Москве монастырь. Здесь насильно постригли жену Василия III. Прекрасную Соломонию в своё время выбрали на смотринах из полутора тысяч невест, свезенных из разных городов Первопрестольную. Брак оказался неудачным. За двадцать лет супружества княгиня ни разу не родила, что вселяло ужас в сердце стареющего князя. Княгиню насильно привезли в обитель, где она стала "старицей Софьей". Москва слухами полнится: в народе стала ходить легенда о том, что якобы Соломония после пострижения родила в неволе сына, ставшего знаменитым разбойником Кудеяром. Между тем после второго брака, с Еленой Глинской, у Василия III на свет появился долгожданный наследник, будущий царь Иван IV.
Отец Ивана Грозного оказывал Богородице–Рождественскому монастырю благодеяния. При Иване III возвели в обители каменный храм Рождества (на месте сгоревшего деревянного), построили усыпальницу князей Лобановых-Ростовских, княжеского рода, ведущего своё происхождение от Рюрика. Его потомка в девятнадцатом колене, Ивана Ростовского прозвали "Лобаном", от и него пошла ветвь Лобановых-Ростовских.
В XVII веке монастырь обнесли каменной стеной с башенками на деньги княгини Фотинии Лобановой-Ростовской. Её же усилиями взамен деревянной соорудили каменную церковь в честь Иоанна Златоуста. Монастырь пережил грозу 1812 года. Его сокровища спрятали в трёх тайниках: трапезной, усыпальнице Лобановых-Ростовских и под колокольней. Французы так ничего не выведали о кладах. Им даже не удалось украсть серебряную ризу с иконы Казанской Божьей Матери, которую в дни оккупации каждый день с молитвами обносили вокруг стен. Сдиравший оклад грабитель поранил себя так сильно, что солдаты поспешили ретироваться от греха подальше. А вот Высокопетровский монастырь высокоцивилизованные европейцы безбожно разграбили.
В целом архитектурный ансамбль Богородице–Рождественского монастыря сохранился, хотя и не таком аутентичном виде, как Высокопетровская обитель. Есть специфическая особенность наших дней: если Высокопетровский отрыт для посещения почти целиком, территория Рождества Богородицы недоступна, пройти можно только в один храм.
Во дворе владения 11 на Рождественке можно распознать остатки старых усадебных построек. Есть предположение, что это фрагменты дворца графа Ивана Воронцова, который построил архитектор Карл Бланк, потомок саксонского кузнеца, приглашенного в Россию Петром I. Воронцовский дворец Бланк возвёл на фундаменте каменных палат министра эпохи Анны Иоанновны Артемия Волынского.
Волынский неудачно поучаствовал в дворцовых интригах, а, поскольку он страдал казнокрадством и некоторыми иными пороками, его приговорили к "посажению на кол". Императрица Анна Иоанновна проявила милость, и в итоге Волынский был обезглавлен. Его дочерей постригли в монахини и сослали в Сибирь, имения конфисковали — не спасло и то, что их мать Александра Львовна (и соответственно жена Волынского) была двоюродной сестрой Петра Великого, урождённой Нарышкиной. Однако совсем скоро, уже в 1741 году, Елизавета Петровна вернула всех оставшихся в живых по этому делу в столицу, а на могиле Волынского разрешила поставить памятник.
С дочерей Волынского сняли монашеский чин, вернули в Москву, отдали недвижимость и выдали замуж. Младшая, Мария, стала супругой графа Воронцова, который и стал владельцем имения на Рождественке. Воронцову в тех же "игрищах при троне" повезло: он поставил на дочь Петра Великого Елизавету, которая выиграла в жестокой и подлой конкуренции. За это Воронцовы и были сказочно вознаграждены многими благами.
Церковь Николы в Звонарях (когда–то в этой местности была слобода кремлёвских звонарей) строилась как часть графской усадьбы Воронцовых — и это уже достоверное детище Карла Бланка, считавшегося в 60-е годы XVIII века главным архитектором Москвы. Церковь была завершена в 1781 году, пережила века относительно благополучно.
Архитектурный институт в бывшем Воронцовском дворце — детище советского времени. До его образования здесь почти столетие учили врачей, ибо в усадьбе действовал филиал Императорской медико–хирургической академии.
На судьбе перпендикулярного Рождественке Кузнецкого моста (ранее улица называлась Кузнецкой) сказались два указа Екатерины II. По первому императрица разрешила заводить торговые лавки в частных домах. По второму указу давала привилегии иностранцам, заводившим дело в России. Именно на Кузнецком развернулись французы, позже построившие свой "национальный" костел святого Людовика на Малой Лубянке. По обеим сторонам Кузнецкого моста открылись ателье кутюрье, кондитерские, галантерейные заведения. Поскольку Париж слыл законодателем моды и вкуса, сюда потянулись экипажи представителей аристократии, улица звалась "святилищем роскоши и моды".
В литературе первым отметил это обстоятельство в сатирическом журнале "Зритель" баснописец Иван Крылов, охарактеризовав Кузнецкий мост как место в Москве,
Где за французский милый взор
Бывает денег русских сбор.
 С тех пор улица стала любимым объектом для сатириков, живо реагировавших на любое движение фактуры. По подсчетам историка Петра Сытина, до нашествия Наполеона на Кузнецком мосту на 17 французских лавок только одна приходилась русская. В пожар 1812 года дома с лавками не сгорели, их отстояла от огня гвардия Наполеона.
Забавно, что после ухода "армии лягушатников" улица без единого выстрела снова была завоевана галльским элементом. "Русский вестник" в 1814 году констатировал с досадою, что на Кузнецком "засело прежнее владычество французских мод". Снова на фасадах водрузились вывески с образами парижских кокеток с неизменной розой в руке и пузатеньких купидонов.
Что не разрешили воспрянувшим французам после 1812 года, так это делать надписи витрин на родном языке. Но этот запрет продержался недолго. 27 января 1833-го Пушкин сообщал жене в письме: "Важная новость: французские вывески, уничтоженные Ростопчиным в год, когда ты родилась, появились опять на Кузнецком мосту".
На Кузнецком раскрутился Транкль Яр, открывший ресторан под своим именем: "Яръ". Француз приголубил цыган, раньше певших в дешёвых трактирах. С Кузнецкого моста Транкль, правда, переехал в Петровский парк, но, как говорится, амбрэ осталось.
Про старину Кузнецкого, правда, много говорить не приходится. За ампирными фасадами во дворе дома 17 можно увидеть белокаменные палаты Тверского подворья. Над подлинной стариной довлеют стены безликого торгово-делового центра.
Заурядный трехэтажный дом 20 на Кузнецком мосту — это тоже палаты XVIII века, только сильно ''заампиренные''. В последний свой приезд в Москву Лев Толстой побывал в этом доме — там тогда торговали музыкальными инструментами. Признанный гений пришел в заведение под вывеской "Юлий Генрих Циммерман" не ради покупки, а ля того, чтобы послушать музыку, записанную с помощью самого совершенного на то время звукозаписывающего аппарата "Миньон". Тут же записали и голос Льва Николаевича.
 Там, где теперь пугает мрачностью дом 22 по Кузнецкому, прежде находилась усадьба ротмистра лейб–гвардии Конного полка Глеба Салтыкова. Стоявший в глубине участка особняк приобрёл репутацию жутчайшего места, ибо после смерти мужа в нём обитала "чёрная вдова" Дарья Салтыкова (урождённая Иванова). В историю последняя вошла под именем уже известной нам Салтычихи.
Сосед Салтыковой поручик Собакин построил рядом с ее усадьбой каменные палаты. Дворец был настолько хорош, что попал в альбомы Матвея Казакова. Одно время здесь помещалась гостиница "Захарьевка" — по имени владельца недвижимости врача Григория Захарьина, основателя московской клинической школы. До Захарьина в первой половине ХIХ века владение принадлежало другому знаменитому доктору, Фёдору Гаазу.
При рождении он был назван Фридрихом. Гааз по молодости лет работал домашним врачом, а в 1812 году поступил на службу в Русскую армию, с которой дошел до Парижа. Занимаясь частной практикой, нажил состояние, что и позволило ему купить дом на Кузнецком. О дальнейшей судьбе Фёдора Петровича и связанных с ним адресах мы ещё будем говорить, но позже.
Самый древний памятник Пушечной улицы — церковь Софии "у Пушечного двора". Она стоит в объятиях новых многоэтажных корпусов КГБ–ФСБ. Кстати, Пушечная раньше именовалась Софийкой. Когда Иван III пригласил в Москву строить Кремль Аристотеля Фиораванти, маэстро прихватил с собой из Венеции и литейщиков, которые научили русских создавать не только большие колокола, но и лучшие по тем временам пушки. Вскоре выпестовались и наши, русские мастера. Самый прославленный из них, Андрей Чохов, отлил здесь Царь-пушку, весом 2400 пудов, одно из чудес Москвы.
Не пройти нам мимо ещё одного монастыря, правда, исторический облик свой не то что бы потерявшего, а, скорее, обновившего. Он стоит на самом древнем месте города, некогда бывшим селом Кучковым. Началось всё 26 августа 1395 года, когда под охраной княжеской дружины чудотворную икону на руках торжественно пронесли из Владимира в Москву. Бесчисленные толпы народа стояли на всем ее пути вдоль дороги, преклонив колени, и со слезами на глазах взывали, воздев руки к небу: "Матерь Божия! Спаси землю Русскую!".
Москвичи встретили образ Богородицы на Кучковом поле, у церкви Марии Египетской. И войска всесильного и безжалостного Тамерлана не пошли на столицу, отступили без боя. Нелюбители мистики, правда, добавляют, что татары, увидев несметные русские полки, решили покамест воздержаться от разорения стольного града. На месте торжественной встречи иконы, рядом с церковью Марии Египетской построили второй храм в честь иконы Владимирской Божьей Матери и основали мужской Сретенский монастырь.
Марию Египетскую и Николая Чудотворца разломали в 1930 году. Рухнули колокольня и стена Сретенского монастыря — под предлогом того, что они де мешают движению транспорта. Теперь над долиною Неглинной красуется златоглавый новодел, по высоте значительно превосходящий оригинал. Полагаю, лет через пятьсот уже крайне смутно будут помнить, что на Кучковом поле в ХХ веке что–то громили, а потом каялись.
Из подлинной старины на Большой Лубянке сохранились палаты Хованского (дом 7 строение 3) — того самого, чьим именем названы бессмысленное и беспощадное московское восстание 1682 года и опера Модеста Мусоргского "Хованщина". В разгар стрелецкого бунта на глазах малолетнего цесаревича Петра Алексеевича в Кремле полетели с Красного крыльца на пики стрельцов братья его матери, Нарышкины. Обстоятельства вынуждали бороться за власть, а в огне, как известно, брода нет. Бунт возглавил начальник Стрелецкого приказа боярин из древнего рода Гедиминовичей, Иван Хованский, прозванный современниками Тараруем, то есть, болтуном. Царевна Софья бежала из Кремля, трон зашатался, а Хованский мысленно уже примерял на своей голове шапку Мономаха. Последняя оказалась тяжела, и в результате главный стрелец Всея Руси погубил и себя, и сына.
В большом владении князя Дмитрия Пожарского (Большая Лубянка, 12 и 14) на рубеже XVIII-ХIX веков построили в глубине двора великолепный дворец. С точностью не установлено, какой архитектор воплотил в камне капризы заказчика, но достоверно известно, что особняк стоит на фундаменте старых палат Смутного времени. После того как Пожарский с Мининым изгнали из Первопрестольной поляков (точнее, русское ополчение перебило польский гарнизон) новоизбранный царь Михаил Фёдорович одарил князя боярским званием и выделил "тому же несколько вотчин в придачу".
Собственники дворца на Большой Лубянке менялись не единожды. Долгое время усадьбой владел граф Фёдор Растопчин. В "Войне и мире" есть эпизод, где описывается самосуд над ни в чем не повинным Верещагиным, обвиненным в поджигательстве. Самосуд в толстовском романе вершился как раз у дома Ростопчина. Фёдор Васильевич, назначенный главнокомандующим Москвы, больше славился своими пропагандистскими талантами. Из-под его пера вышла повесть "Ох, французы", естественно, антигалльского содержания. В молодости граф слушал лекции в Лейпцигском университете, много путешествовал, воевал, штурмовал Очаков. Его считали человеком "большого ума и редкого остроумия", способным не только красиво говорить, но и рассмешить даже скучавшего великого князя Павла Петровича. Придя к власти, Павел I осыпал любимца чинами и орденами. И также внезапно отправил в ссылку, в подмосковное Вороново, где пришлось генерал-адъютанту долго ждать своего часа.
Став московским губернатором, граф Ростопчин начал искоренять тлевшие со времен Екатерины II гнёзда масонов, казавшихся ему вражескими шпионами. В поле его зрения и попал купеческий сын Верещагин, который перевел с французского речь Наполеона перед главами Рейнского союза и письмо королю Пруссии. Губернатор счел это преступлением, даже обратился к императору с просьбой наказать Верещагина пожизненной каторгой. Степень точности описания экзекуции над Верещагиным в версии графа Толстого мы оценивать не будем. Жизнь так устроена, что удачные вымыслы живучее голимой правды.
Когда началась война, Ростопчин сочинял "Дружеские послания главнокомандующего в Москве к ее жителям", называвшиеся "афишками", чтобы поднять дух москвичей. Он распорядился сформировать полки ополченцев, обещая повести их в бой против "супостата". А ещё Фёдор Васильевич закрыл винные лавки, а это действие для России во все времена чревато крайне негативными последствиями.
На Большую Лубянку вечером 1 сентября 1812 года прискакал из Филей курьер с известием о сдаче Москвы. Ростопчин тут же, ночью собрал подчиненных и приказал, после того как через город пройдет армия, поджечь армейские и городские склады боеприпасов, военного имущества, фуража, леса. Утром перед дворцом Ростопчина собралась толпа, жаждущая знать, будет ли Москва сдана. Но этого губернатор не сообщил, а приказал вывести двух арестованных: француза Мутона, учителя фехтования, и купеческого сына Верещагина.
Выйдя на балкон, Ростопчин вынес Верещагину приговор, прокричав толпе, что это "единственный предатель в городе". И дал распоряжение драгунам зарубить несчастного саблями. Военные приказ не выполнили, проявив отменное благородство, зато роль палача с удовольствие сыграла толпа. Обращаясь к совершенно невиновному Мутону, Ростопчин сказал так, чтобы слышали с улицы: "Я оставляю тебе жизнь. Ступай к своим и скажи им, что несчастный, которого я наказал, был единственным из русских, изменник своему Отечеству". Я сейчас изложил лишь одну из версий событий, а таковые существует несколько.
После самосуда граф Ростопчин вышел с черного хода, сел в поданную ему карету и тайком покинул Москву, поспешив в своё подмосковное имение. Дворец в Воронове, полный живописных шедевров, дорогой мебели, а так же конный завод он самолично поджег, оставив записку: "Французы! В Москве я оставил два дома и движимости на полмиллиона рублей, здесь вы найдете только пепел".
Уничтожать Первопрестольную помогали колодники, выпущенные из тюрем. Ирония в том, что дворец Ростопчина на Большой Лубянке не сгорел. Посетивший дом губернатора интендант Анри Бейль поражен был библиотекой. Он увидел в ней много французских книг. Тот интендант, позже ставший известным сочинителем под псевдонимом Стендаль, писал сестре из Москвы: "Этот город был незнаком Европе, в нем было от шестисот до восьмисот дворцов, подобных которым не было ни одного в Париже. Самое полное удобство соединялось здесь с блистательным изяществом".
Потрясённый Наполеон тогда же писал Жозефине: " Я не имел представление об этом городе. В нем было 500 дворцов, столь же прекрасных как Елисейский, обставленных французской мебелью с невероятной роскошью, много царских дворцов, казарм, великолепных больниц. Все исчезло, уже четыре дня огонь пожирает город. Так как все небольшие дома горожан из дерева, они вспыхивают как спички. Это губернатор и русские, взбешенные тем, что они побеждены, предали огню этот прекрасный город. Эти мерзавцы были даже настолько предусмотрительны, что увезли или испортили пожарные насосы".
После Ростопчина домом на Большой Лубянке владел герой Отечественной войны Орлов-Денисов, при котором дом обзавелся двумя флигелями и красивой аркой на колоннах перед фасадом. Первоначальный резной камень под окнами и над ними сохранился довольно неплохо.
На самом деле, рассказывая о долине Неглинной, я охватил гигантскую территорию. Здесь были обозначены не все архитектурные памятники, но всё же у меня не энциклопедия. Прогуливаясь по Рождественке и Лубянке, помните, что здесь царство спецслужб. Времена ныне неспокойные, поэтому будьте осторожнее, производя съёмку, ибо вас могут принять за шпиона и сделать из вас ''нового Верещагина''.


ЭТИ НАЗОЙЛИВЫЕ МАСОНЫ

Юрий Нагибин в "Московской книге" признавался: "Мы, дети Армянского переулка, не были равнодушны к тому, что наше жизненное пространство украшают старинные здания с их загадочными названиями, что в церковном дворике тени деревьев накрывают единственное на всю Москву строение — боярскую гробницу, что есть у нас Лазаревский институт, армянская церковь и очень, очень старые дома — обиталища знаменитых русских людей. Мы знали, что многочисленные сады вокруг нашего дома — остатки громадных царских садов, посаженных двести пятьдесят лет назад, что у нашего переулка на Покровке проходила некогда граница поселения знатных людей, и радовались этому обстоятельству, будто сами принадлежали к знати, и что Покровка запиралась на ночь "Кузьмодемьянской решеткой". Нам как бы сообщалась некая избранность, и, право же, в том нет ничего плохого, ибо другие ребята округи были отмечены и "вознесены" близостью Покровских казарм или Меншиковой башни".
Я тоже дитя здешних мест, меня даже крестили младенцем в Меншиковой башне, и родовая икона, которую я и всё ещё храню — это Архангел Гавриил, можно сказать, наш, "михеевский" ангел–хранитель. Именно поэтому данную главку я пишу с особенной болью.
Относительно предыдущих (условных) частей Белого города эта самая небольшая (я подразумеваю пространство промеж Мясницкой и Маросейкой) и наиболее пострадавшая. Подлинной старины здесь на самом деле хватает, но она сильно запрятана. Одна из заметных древностей — дом Веневитиновых в Кровоколенном переулке, 4. Считается, что этот особняк был возведен в 1760-х на основе еще более ранних старинных палат.
Дом стал собственностью Веневитиновых в 1803–м, когда его приобрел глава семейства, прапорщик Владимир Веневитинов. Его жена Анна Николаевна, урожденная Оболенская, находилась в родственных отношениях с семьёй Пушкиных, а поэт Александр Сергеевич приходился ей троюродным племянником. В 1826 году Пушкин в этом доме, приглашённый сыном Анны Николаевны, активистом кружка "любомудров" Дмитрием Веневитиновым впервые читал "Бориса Годунова". Об этом сообщает памятная доска на фасаде особняка. Свидетель тех событий Степан Шевырев рассказывал: "Пушкин очень часто читал по домам своего "Бориса Годунова" и тем повредил отчасти его успеху при напечатании. Москва неблагородно поступила с ним: после неумеренных похвал и лестных приемов охладели к нему, начали даже клеветать на него, взводить на него обвинения в ласкательстве и наушничестве и шпионстве перед государем. Это и было причиной того, что он оставил Москву".
 Чуть позже Пушкин присутствовал здесь, в Кривом Колене, на авторском чтении трагедии Алексея Хомякова "Ермак", причем это выступление состоялось по инициативе Александра Сергеевича. Но Время рассудило так, что Хомякова знают только специалисты, а Пушкин отвечает за всё.
Юного и пылкого Веневитинова часто можно было встретить на Тверской, в салоне Зинаиды Волконской, перед которой он просто млел. Волконская не ответила взаимностью (разница в возрасте у них была шестнадцать лет), но оценила по достоинству чувства молодого поэта. Как-то в один из вечеров Волконская подарила Веневитинову на память старинный перстень, найденный при раскопках итальянского Геркуланума. Юноша обещал надеть этот перстень или на свадьбу, или перед смертью. Веневитинов сочинил стихи:
           Прощаться с тем,
Что здесь люблю,
Тогда я друга умолю,
Чтоб он с моей руки холодной
Тебя, мой перстень, не снимал,
Чтоб нас и гроб не разлучал.
 Веневитинов и Пушкин больше не встретились — по крайней мере, в этом мире. Алексей был арестован по подозрению в причастности к заговору декабристов. Проведя три дня в темнице, он простудился и умер двадцати двух лет от роду.
Исполняя волю Веневитинова, друзья на его охладевшую руку надели перстень Волконской. Когда в 1930 году прах Веневитинова переносили из Симонова монастыря на Новодевичье кладбище, супруга реставратора Петра Барановского Мария Юрьевна изъяла из гроба тот самый перстень из Геркуланума. Ныне он хранится ныне в Литературном музее, что в Шелапутинском переулке (мы там ещё побываем).
Поэт Александр Галич, живший в кривоколенном особняке Веневитиновых в середине пошлого века, вспоминал: "В зале, где происходило чтение Пушкиным ''Бориса Годунова'', мы и жили. Жили, конечно, не одни. При помощи весьма непрочных, вечно грозящих обрушиться перегородок зал был разделен на целых четыре квартиры – две по правую сторону, если смотреть от входа, окнами во двор, две по левую – окнами в переулок, и между ними длинный и темный коридор, в котором постоянно, и днём и ночью, горела под потолком висевшая на голом шнуре тусклая электрическая лампочка".
Невдалеке, в Потаповском (некогда Большом Успенском) переулке есть особняк (дом 7), в котором некогда обитала красавица Евдокия Ростопчина. За ней приударил поэт и гусар Михаил Лермонтов. Она была уже замужем, но Лермонтов не стеснялся посвящать ей стихи:
Я верю: под одной звездою
Мы с вами были рождены…
Графиня Ростопчина — Додо Сушкова, девушка из юношеского круга Лермонтова, вышедшая замуж за Андрея Ростопчина, сына московского губернатора. Лермонтова и Ростопчину соединяли годы, проведенные в Москве в развлекательных, но безвинных прогулках по Подмосковью.
Через три месяца после довольно ленивого флирта Лермонтова застрелил на дуэли его приятель Коля Мартынов. Михаил, кстати, с ним весело общался в свой последний приезд в Москву. "Мартышка" зарекомендовал себя скверным офицером в Кавалергардском полку, множество раз подвергшись взысканиям за опоздания на учения и смотры, за плохую езду на лошади. Николай Соломонович решил спасти свою военную карьеру и подался "охотником" на Кавказ. Там и встретились два одиночества.
Сочинитель Николай Гоголь в первый свой приезд в Москву, в 1832–м останавливался у своего приятеля Николая Погодина. Дом Погодина на Мясницкой, 12 тянулся вдоль Большого Златоустинского переулка, примыкая к Златоустинскому монастырю, от которого не осталось теперь ничего видимого. А вот Погодинский дом, хотя и неоднократно переделанный, цел. Огромный участок делился хозяйственными постройками на так называемый деловой двор и сад, посередине которого, фасадом к улице, располагался большой дом с непременным московским мезонином, с террасой и тремя сходами по центру особняка.
 Первое впечатление после Петербурга, которым Гоголь поделится со Щепкиным: ''Москва складывается из одних поместий''. Кругом, за всеми бесконечными заборами благоухали сады, клонилась к земле пышнейшая сирень, чуть не по колено подымалась трава. Близ самой Мясницкой в имении Погодина, на берегу частного прудика располагалась еще и затейливая беседка. Такое вольготное жилье в Петере не могли себе позволить даже зажиточные помещики, а эдакой благодатью на углу Мясницкой и Златоустинского обладал всего-навсего преподаватель университета простонародного происхождения.
Сын крепостного графа Салтыкова, Погодин достиг немалых высот на поприще университетского преподавания. Погодин дружил не только с Гоголем, но и с Фёдором Тютчевым, да и со многими другими знаменитостями.
На склоне своих лет Тютчев напишет Погодину:
Стихов моих вот список безобразный —
Не заглянув в него, дарю им вас,
Не мог склонить своей я лени праздной,
Чтобы она хоть вскользь им занялась,
В наш век стихи живут два-три мгновения,
Родились утром, к вечеру умрут…
Так что ж тут хлопотать? Рука забвенья
Исправит все чрез несколько минут.
Триста лет назад в пространстве от Мясницкой до Маросейки преобладали усадьбы далеко не последних дворян. Путь царя Петра Алексеевича в любимые подмосковные сёла и слободы пролегал по Мясницкой, а потому здесь обустраивались приближённые к самодержцу лица. Вдоль улицы по обеим ее сторонам в XVIII веке выросли палаты и дворцы Долгоруких, Глебовых-Стрешневых, Лобановых-Ростовских, Дмитриевых-Мамоновых, Одоевских. В XVIII веке на улице насчитывалось 42 владения, принадлежавших главным образом аристократам, четырем монастырям, двум духовным лицам, трем иностранным подданным и всего трём русским купцам.
Обзавёлся здесь усадьбой и Александр Меншиков. В ту пору он был ещё сержантом Преображенского полка, но уже через год после новоселья стал поручиком. В Белом городе имя "полудержавного властелина" увековечено в названии Меншиковой башни, построенной по велению князя в его имении. Храм Архангела Гавриила по замыслу должен быль вознестись выше кремлёвской колокольни Ивана Великого. К башне прислонилась церковь, известная с 1520 года, как центр Гаврииловской патриаршей слободы. Зодчему Ивану Зарудному, крупнейшему архитектору и подрядчику петровских времен, помогали иностранные специалисты, а кирпичную кладку выполнили каменщики из Костромы и Ярославля. Над Москвой поднялось шесть ярусов башни, завершавшейся шпилем, увенчанным фигурой выкованного из меди золоченого Архангела Гавриила.
После того как фаворит Петра Великого бросил свой московский проект, направив усилия на созидание северной столицы (правда, от там безбожно проворовался), пожар уничтожил уникальный купол Архангельского храма (в 1723 году в него ударила молния).
Много лет церковь стояла в запустении, пока в 1773–м его не стал переустраивать масон Измайлов. Здание в наглую использовалось для модных в то время масонских собраний. В романе Писемского "Масоны" церковь Архангела Гавриила стала чуть не главной героиней: "Храм своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, – на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: "Дом мой – дом молитвы". Молящиеся все почти были чиновники в фрачных вицмундирах, обильно увешанные крестами".
Когда масонские сборища пресекли, сомнительную по содержанию лепнину посбивали, церковь накрепко заколотили. Лишь только в 1863–м в Меншиковой башне начались обычные православные богослужения, а со стен были стерты масонские символы и изречения. Храм был закрыт в 1930-е годы, в 1945–м его вновь открыли для богослужений. Существующий иконостас перенесён из церкви Преображения в Преображенском, которая была разрушена в 1960-х (теперь её отстроили заново). Иконостас самой Меншиковой башни в 1969 году передали в Успенскую церковь города Махачкалы.
В усадьбе на Мясницкой (дом 26) Меншикову не пришлось доживать свой век, он погиб в ссылке в Береёзове. После падения "правой Петровой руки" дворец на Мясницкой переходил из рук в руки. В конце XVIII века им обладал Александр Куракин, друг Павла I, которому в день коронации император пожаловал четыре тысячи крепостных. Куракин служил вице-канцлером и при Павле, и при его сыне Александре I, был одним из тех, кто заключил Тильзитский мир. Служил послом России в Париже перед войной с Наполеоном. За пристрастие к драгоценным камням звали его "бриллиантовым князем", а за страсть к ярким нарядам — "павлином". Из рук "бриллиантового князя" усадьба перешла к эмигрировавшему из Персии армянскому богатею Лазарю Лазаряну, в России получившему фамилию "Лазарев". Екатерина II пожаловала Лазареву потомственное дворянство. Москва обязана замечательной армянской семье Лазаревским институтом, крупнейшим центром востоковедения, чья библиотека и коллекция были гордостью города.
 С Лазаревыми связана история самого крупного алмаза Российской империи. Фаворит императрицы граф Григорий Орлов за 400 000 рублей приобрел у это семьи драгоценный камень весом в 189,62 карата. Камень называли в средневековой Индии, где он был найден, "Великим Моголом". Потом переименовали в "Море света". Под этим пафосным именованием камень попал в сейфы амстердамского банка. Там его и выкупил Иван Лазарев, а потом перепродал всемогущему тогда Орлову, который преподнес камень вместо букета на день рождения императрице. Это случилось в 1773 году. С тех пор и называют бриллиант "Орловым".
В 1792 году усадьбу Меншикова-Куракина-Лазарева купила казна для обустройства там Почтамта. Сад усадьбы превратился в служебный двор, огражденный с улицы забором и воротами. При почтамте жил почт-директор Иван Пестель, будущий сибирский губернатор. В этом доме родился и провел детство его сын Павел, казнённый после неудавшегося в 1825 году восстания декабристов.
Патриархальный вид усадьба почтамта с обширным двором сохраняла до 1912 года, когда на ее месте выстроено было по проекту петербургского архитектора Оскара Мунца современное здание Московского почтамта с операционным залом под стеклянной крышей, сооруженной по проекту Владимира Шухова.
Напротив бывшей усадьбы Меншикова генерал-поручик, ярый масон Иван Юшков построил на Мясницкой, 21, четырехэтажный дом-дворец. Его полукруглая ротонда хорошо просматривается от Мясницких ворот. Академик Игорь Грабарь приписал по косвенным доказательствам "дом Юшкова" Василию Баженову.
Мясницкая в советское время лишилась всех своих "бриллиантов" — православных церквей. А вот Маросейка и Покровка в основном сохранили духовные сооружения. Зато на Мясницкой остаются древние усадьбы. Например, здесь владел домом, стоявшим неподалеку от церкви Флора и Лавра, (владение 15), еще один "птенец гнезда Петрова", генерал-фельдмаршал Яков Брюс. Знатный шотландец верой и правдой служил русскому царю, приблизившему его к себе короче, чем многих родовитых бояр. В Полтавской битве Брюс блестяще командовал артиллерией, он подписал победоносный Ништадский мир, давший России Балтику. После смерти Петра Яков Брюс вышел в отставку, посвятил себя науке астрономии, математике и физике. Он стал автором много раз переиздававшийся "Брюсовым календарем", по которой русские гадали на будущее. Мы уже ранее касались личности этого выдающегося человека, в скорости изучим и самые таинственные стороны его деятельности. К "брюсосвской чертовщине" мы ещё вернёмся, пока же останемся на светлой стороне.
Меншиковой башне просто повезло по сравнению с шедевром нарышкинского барокко, Успенским храмом на Покровке. По нему и был назван Большой Успенский переулок, который при советской власти переименовали в честь крепостного зодчего Петра Потапова, построившего здесь в 1699 году подлинное чудо.
Одновременно с Большим Успенским переименовали Малый Успенский переулок. Его назвали Сверчковым в честь богатея, давшего денег на постройку храма Успения Пресвятой Богородицы. В глубине квартала сохранились палаты Ивана Сверчкова. В 1779 году они были проданы Каменному приказу, и здесь учредили школу чертежников, где преподавали Баженов и Легран. Здесь же делали детали для огромной модели Большого Кремлевского дворца, которую на подводах возили в Петербург для одобрения императрицы. А с 1813 года в Сверчковых палатах работала Комиссия для строений, созданная по приказу Александра I, для того чтобы восстановить Москву после наполеоновского пожара.
Каждый новый дом, возводимый в послепожарной Москве, должен был строиться строго по типовому, утвержденному комиссией образцу, за счет чего создавался единый стиль городской застройки. Разница была только в статусе домовладельцев: для каждой социальной категории разработали свой образцовый тип. Так появился типичный московский дом с мезонином, а у жильцов побогаче — с ''неизбежными'' алебастровыми львами. Палаты Сверчкова стоят они на ещё более раннем — лет на сто — фундаменте. Теперь здесь Дом народного творчества.
Дом 3 в Малом Упенском переулке купил меценат Козьма Солдатёнков для своей гражданской жены, француженки Клемансо Дебуи. Козьма Терентьевич был вторым сыном зажиточного купца-старообрядца из Рогожской слободы (где мы непременно побываем). Терентий Солдатёнков воспитывал сыновей в строгости, в благочестии, учил азам предпринимательства и торговли, а вот о просвещении почти не заботился: никаких иностранных языков Козьма не выучил и даже русской грамоте был обучен не лучшим образом. Однако это не помешало ему всю жизнь тянуться к прекрасному.
Козьма отправился за границу и в этом путешествии свёл знакомство с Николаем Боткиным, сыном известного чайного магната. В отличие от Солдатёнковых, дети Боткиных получили прекрасное образование; Николай Петрович считался докой в области изящных искусств. Солдатёнков под влиянием Боткина свёл знакомство со многими русскими художниками, жившими в Европе. Принялся он и за книги, собрал обширную библиотеку и даже основал собственное издательство. В частности, "Отцы и дети" Тургенева впервые были изданы именно Солдатёнковым.
Коллекции размещались неподалеку отсюда в доме Солдатёнкова на Мясницкой улице (владение 37), выстроенном на подклете XVII века. Позднее Солдатёнков перевёз все ценности в Кунцево, где купил старинное имение Нарышкиных.
Поскольку Козьма Терентьевич принадлежал к Рогожской общине старообрядцев, супругу ему надлежало выбрать из невест своего круга. Но он быстро понял, что ни одна из воспитанных по "Домострою" девиц не будет с ним счастлива, а он не будет счастлив с ней. И меценат выбрал модный в те времена гражданский брак. Жили они долго и счастливо, хотя Клемане почти не говорила по-русски, а Козьма Терентьевич совершенно не знал французского. Клемане родила Козьме Терентьевичу сына, ставшего (по желанию отца) писателем. Иван Ильич Мясницкий (отчество дано по имени крёстного отца, а фамилия-псевдоним — по названию улицы, где стоял особняк Солдатёнкова) стал автором множества юмористических рассказов, возможно, незаслуженно выпавших из культурного оборота.
После кончины Козьмы Солдатёнкова огромные его средства отошли городу. Около двух миллионов рублей были выделены на строительство в Москве бесплатной больницы "для всех бедных без различия званий, сословий и религий". Участок для неё отвели на Ходынском поле. При советской власти лечебница была переименована в Боткинскую. Свыше миллиона рублей были пожертвованы на создание в Москве ремесленного училища, которое было названо именем мецената.
Дом 2/11 в Сверчковом переулке так же был выстроен на месте старинных палат, чьими хозяевами поочерёдно значились Милославские, Дмитриевы-Мамоновы, Волконские, Гагарины. В 1810 году особняк купила госпожа Тютчева — мать будущего поэта, и здесь Фёдор Тютчев и провёл своё детство.
И ещё об одном сохранившемся храме. Вокруг Поганого пруда, когда он ещё не стал Чистым, всегда была непролазная грязь: близ Покровских ворот из водоёма вытекала речушка Рачка, которая впадала в Москву-реку чуть выше устья Яузы. Мало того, что через неё нечистоты попадали в главную реку города, так она ещё и регулярно разливалась, затапливая всё вокруг. На берегу теперь упрятанной в коллектор Рачки и стоит церковь, носящая говорящее название: Троица на Грязех.
В 1741 году Рачка разлилась особенно сильно и подмыла её фундамент. Тогда наконец власти и поручили архитектору Ухтомскому заключить зловредную речушку в трубу. В советское время был сооружён новый коллектор, и русло реки было изменено — теперь она впадает в реку Яузу вблизи Яузского моста.
Пройдёмся по Маросейке, точнее, её нечётной стороне. Во время большого пожара самодержец Иван III дал обет, что построит церковь, если всевышний избавит Кремль от беды. Огонь заглох у Ильинских ворот Китай-города. В благодарность Богу князь и выстроил в начале нынешней Маросейки (тогда она была Покровской) "обетную" церковь Симеона Дивногорца. К этому храму позже пристроили каменную церковь Николая Чудотворца. Храм стали называть Никольским, "что у решетки", так как возле него улица по ночам загораживалась сторожами от лихих людей. В Москве было множество храмов в честь Святителя Николая (в лучшие времена — целых сорок) этот же Никола навеки привязался к "Блинникам", лавкам, торговавшим блинами.
Вдоль Покровской строились палаты знатных бояр: Салтыковых, Собакиных, Куракиных, Шереметевых, Нарышкиных. В Петровское время владельцами дворцов могли стать иноземцы. Войдя под арку дома 11, можно разглядеть фасад бывшего пансиона пастора Эрнста Глюка. До Москвы этот протестантский богослов жил в латышском Мариенбурге. В его семью в услужение поступила рано осиротевшая девочка Марта Скавронская, росшая с детьми пастора. Глюк воспитал ее в духе лютеранства, но читать и писать не научил. Из взятого русскими Мариенбурга пастор с семьёй и слугами перебрался в Первопрестольную. Марта, девушка довольно живая и предприимчивая, вышла замуж за русского драгуна. Но в Москве, видимо, из–за хороших качеств, Марта стала фавориткой военачальников. Сначала она полюбилась Шереметеву, потом её, пардон, забрал Меншиков. Ну, а финалом дурной мелодрамы стал переход красавицы к царю Петру Алексеевичу. Марту Скавронскую короновали в Москве в 1712 году под именем Екатерины Алексеевны. Так бедная сиротка стала императрицей.
После пожара школы пастора Глюка, строением завладел пожалованный в графы потомок боснийских князей Савва Рагузинский. Он представлял Россию в разных европейских странах и Китае, составил записки об этой далекой стране, карты Восточной Азии. Другой знаменитый хозяин дома — Николай Репнин, ''екатерининский орёл'', победитель турок, генерал-фельдмаршал, с именем которого связаны Кючук-Кайнарджийский мир и Ясский договор, давшие России после многих войн широкий выход к Черному морю. Как одно из самых замечательных строений Москвы фасад и план дома попали в "Партикулярные альбомы" Матвея Казакова.
Украшением Казаковского "Альбома" стал и дворец на Маросейке, 17, построенный купцом первой гильдии Хлебниковым в 1780-х. Приобрел имение в конце царствования Екатерины II генерал-фельдмаршал Пётр Румянцев-Задунайский. Титул Задунайского он получил в 1775 году за победы над турками в Румынии. Король Фридрих II предостерегал своих генералов: "Опасайтесь, сколько возможно, этой собаки-Румянцева, прочие для нас не опасны". Пожить в благолепной московской отставке графу не удалось, он умер в том же году, что и императрица, а дворец перешел сыновьям Румянцева-Задунайского Сергею и Николаю.
В Столповском переулке (так когда–то назывался Армянский) обосновался ''великаго государя ближний боярин'', глава правительства Алексея Михайловича, Артамон Матвеев. Он не был богат, денег на палаты недоставало. А напротив уже стояло каменное строение заклятого противника Милославского. Сохранилось предание: вышел однажды поутру Артамон Сергеевич на крыльцо, смотрит, а весь двор его каменными плитами завален! Народ, безмерно почитавший Матвеева за то, что он постоянно о простых людях заботился, собрал могильные камни, ''отцов надгробия, и в дар ему принёс''. Тогда, как мы уже знаем, использование "старого камня" не считалось кощунством. Скорее всего мы всего лишь имеем дело с поэтическим воззрением москвичей на свою природу и удачно запущенным государственным мифом. Но и доказательством простой истины о том, что историю пишут победители.
 Жизнь Артамона Матвеева завершилась трагически: в дни стрелецкого бунта в Кремле его растерзали на глазах царской семьи. А покоя вечного он не нашел, хоть и похоронили его здесь же, в подклете церкви Николая Чудотворца в Столпах (потому и переулок прежде Столповским был). Ни храма, ни могилы, ни гробового камня не осталось.
Ивана Милославского, умершего своею смертью, положили неподалеку — у той же церкви. Однако выяснилось, что Милославский участвовал в заговоре, который и погубил Матвеева. Тогда Пётр Алексеевич приказал выкопать останки изменника, перевезти на свиньях в цареву вотчину, село Преображенское (где мы, конечно же, в своё время побываем) и там предать казни. А усадьбу Милославского, на камнях главного дома которой стоит нынешний дом 11 по Армянскому, забрали в казну.
Закончим круиз по этому сегменту Белого города приблизительно там же, где и начали — близ особняка Веневитиновых. На Мясницкой, 7 стоит особняк, называемый обычно "домом Черткова". Его хозяином во времена Пушкина и Гоголя был Александр Чертков, превративший своё имение в центр притяжения самых образованных и умных людей России. Дворец Чертков построил опять же на фундаменте каменных палат XVII века. Некогда усадьбой владел потомок Рюриковичей князь Алексей Долгорукий, попавший в крутой водоворот дворцовых интриг. После смерти Петра Великого Российской империей фактически правил Александр Меншиков. Друг Меншикова князь Долгорукий подло обманул "старшего птенца гнезда Петрова". По его наущению взошедший на престол малолетний Петр II покарал Меншикова, лишив власти и несметных богатств, сослал в Берёзов умирать вместе с дочерью, несостоявшейся императрицей, бывшей своей невестой. Долгорукий расстроил брак императора с княгиней Меншиковой и повторно обручил Петра II со своей дочерью. Случилось ужасное: накануне бракосочетания Пётр II внезапно умер от чёрной оспы. Вслед затем в тот же Бёрезов со всей семьей и очередной несостоявшейся императрицей сослали Долгорукого. Сына его подвергли пыткам и страшной казни — колесованию. Дом на Мясницкой опустел и долго стоял без хозяина.
Без малого век строение после злосчастного Долгорукого принадлежало роду Салтыковых, после чего двухэтажный дом с двумя флигелями, оцененный в 150 тысяч рублей, приобрёл отставной полковник, московский губернский предводитель дворянства Александр Чертков. Это случилось в 1831 году, когда новому хозяину пошёл пятый десяток. Новый хозяин к тому времени всецело погрузился в мир русской истории называя свою тему: Rossika. Во дворец на Мясницкой стали поступать по почте из разных стран ящики с книгами для постоянно пополняемой библиотеки. В соответствиями с правилами науки, Чертков издал описание своего собрания, в котором насчитывалось двадцать тысяч книг, под названием "Всеобщая библиотека России или Каталог книг для изучения нашего Отечества во всех отношениях и подробностях". Он мечтал сделать свое собрание доступным не только для избранных, друзей и знакомых. Для этого требовалось построить здание библиотеки. Его мечту реализовал сын, Григорий, который пристроил со стороны Фуркасовского переулка трёхэтажное здание с железными колоннами и мозаичными полами, чугунными дверями, противостоящими возможному пожару. Заведовал Чертковской библиотекой Петр Бартенев, выдающийся историк, библиограф, а помощником у Бартенева служил человек, которого современники называли "изумительным философом". Последнего звали Николай Фёдоров, и мы с ним уже знакомились, гуляя по Ваганьковскому холму. О Фёдорове уже в ХХ веке вспоминал Константин Циолковский, написавший, что ни у кого в жизни не видел такого доброго лица. Циолковский из–за своей глухоты стеснялся ходить на публичные лекции и Фёдоров стал "университетом" будущего отца космонавтики. Константин Эдуардович вспоминал: "Когда усталые и бесприютные люди засыпали в библиотеке, то он не обращал на это никакого внимания, другой же библиотекарь сейчас же сурово их будил. Он же давал мне запрещенные книги. Потом оказалось, что это известный аскет Фёдоров, друг Толстого и изумительный философ и скромник..."
Сам Николай Фёдорович себя таковым не считал, однако тесно общался со многими знаменитыми людьми, долгое время встречался с Львом Толстым, с ним вёл долгие философские беседы, часто яростно споря. Даже когда между ними произошёл окончательный разрыв, писатель отзывался о Федорове всегда с исключительным почтением. Лев Толстой говорил: "Я горжусь, что живу в одно время с таким человеком".
Впрочем, Николай Фёдорович порою вёл себя высокомерно. Циолковский передал такой эпизод: "Однажды Толстой, будучи в библиотеке, сказал ему: "Я оставил бы во всей этой библиотеке лишь несколько десятков книг, а остальные выбросил!" Федоров ответил: "Видел я много дураков, но такого еще не видывал".
В 1871 году Чертков решил переехать в Санкт-Петербург и особняк на Мясницкой продал купчихе Наталье Гагариной. Своё собрание он пожертвовал Москве с тем условием, что не будет разрознено. Чертковкая библиотека переехала в Пашков дом, вместе с библиотекарем Николаем Фёдоровым. А там мы уже побывали.


ЧЕРТОВЩИНА В ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИХ САДАХ

 "Кулишка" – это ровная, расчищенная от леса территория. Фасмер в своём словаре отмечает и другое значение слова: "плохое, иссеченное оврагами место". Ивановская горка (часть Белого города от Маросейки до Солянки) в Средние века как раз именовалась Кулишками. После искоренения леса здесь жила русская знать — бояре Шуйские, князья Долгорукие и другие.
К северу от Кулишек вплоть до Покровских ворот простирались дворы Покровской чёрной сотни. По переписи 1638 года среди ее жителей упоминаются портные, сапожники, квасники, мясники, колпачники и денежные мастера. Немало было на этих землях и "белых" дворов — приказных, церковнослужителей, дворян. Соседствовала с Покровской сотней стрелецкая слобода у церкви Спаса на Глинищах. Сама улица Покровка упоминалась в описях как "большая мостовая" (то есть замощенная, что было показателем элитарности), а тянулась она от Ильинских ворот Китай-города до Покровских ворот Белого города.
Самое известное место Кулишек — Всехсвятский храм с наклонённой колокольней, который, собственно, стоит не на холме, а под таковым. Первоначально церковь была деревянной, а впервые она упомянута в летописи под 1488 годом в связи с Всехсвятским пожаром: "на девятом часу дни загорелася церковь Благовещение на Болоте, и оттого погорело от города до Кулишки, мало не до Всех Святых".
За минувшие сотни лет храм Всех Святых неоднократно поновлялся, а видимый нами образ, воссозданный современными нам реставраторами, сложился к концу XVII века. При раскопках глубоко в земле найдены брёвна церкви, срубленной предположительно ещё при Дмитрии Донском. У храма, с трех сторон окруженного галереей, одна глава и колокольня. В 1662 году выстроены два придела — пророка Наума и Николая Чудотворца. Храм Всех Святых пострадал во время боев с поляками, у его стен стояли пушки москвичей, ведомых князем Пожарским в 1612 году.
В 1666 году на Кулишках разыгралась "нечистая сила, вытворявшая здесь всякие мелкие пакости". Правда, тогда москвичи считали, что живут в 7174 году от сотворения Мира, но не в этом суть, апокалипсические (или, если угодно, эсхатологические настроения охватывают общество без оглядки на цифирь.
Безобразия начались в нищепитательнице (что–то вроде точки раздачи бесплатной похлёбки) при церкви Кира и Иоанна на Кулишках, куда "вселился демон, пущенный туда чародеем". Нечистая сила делала старухам разные пакости, не давала им покоя ни днем, ни ночью. Сбрасывала их с лавок, кричала разные непристойности, на полатях и в углах стучала и гремела.
Во время службы раздавались гиканье, смех и прочие непристойности. Странницы Божии бесчинствовали и кричали не своими голосами. Прихожан в храме обдавало замогильным холодом, а во время службы вдруг гасли свечи. Слухи о бесах немало обеспокоили царя Алексея Михайловича, который приказал воздействовать молитвами против злокозненного духа. Несколько попов пытались изгнать беса. Одному нечистый сразу заявил – не тебе, мол, меня отчитывать, ты де вчера всю ночь с Марфушей кувыркался. Второму сказал: "не изгонишь — много пьешь и чревоугодничаешь". Только преподобный Илларион из Флорищевой пустыни смог изгнать беса. Ему чёрт с Кулишек признался, что зовут его Игнатка, и в прошлом был он бедовым мальчишкой. И еще сказал, что просто так не уйдёт. Десять недель отчитывал его Илларион, бесенок прятался по окрестным дворам, но всякий раз возвращался обратно.
Наконец Илларион перемог и изгнал демона, после чего для закрепления победы еще десять недель оставался в нищепитательнице, а затем возвратился в свою Флорищеву пустынь. Трудная победа над нечистой силой оставила после себя зримый след: колокольня Всехсвятской церкви накренилась, и в таком положении она остаётся по сию пору.
Было и еще одно мрачное событие, связанное с Кулишками. Летом 1771–го в Первопрестольную нагрянула чума. Паника охватила не только простонародье — даже генерал-губернатор граф Салтыков в панике оставил город. Люди искали спасения в молитвах, и тут какому-то простолюдину приснился сон о том, что якобы моровое поветрие — кара за недостаточное почитание иконы Боголюбской Божией Матери, выставленной в Варварских воротах Китай–города, что стояли близ Кулишек.
Придя к Китайгородской стене, сновидец поведал православным открывшуюся ему истину, а собой притащил ящик, в который немедленно посыпались пожертвования на "всемирную свечу". Настоятель храма вмешаться в ситуацию не рискнул; слухи разнеслись по отчаявшемуся городу, и вскоре к Всесвятским воротам повалили толпы фанатично настроенных богомольцев.
Архиепископ Амвросий, приказавший икону спрятать в церковь, а сбор денег запретить, совершил роковую для себя ошибку. Толпа впала в ярость и поперла на Кремль. Разгромили резиденцию архиепископа, Чудов монастырь, ударили в набат, и вскоре весь город впал в неистовство, ибо захвачены были винные погреба.
 На другой день толпы добрались до Донского монастыря, где пытался укрыться Амвросий. Была и ещё одна цель прибытия честного народа к Донскому, о чём мы в своё время узнаем. Если и оставалась в Москве какая-либо власть, то сосредоточилась она в руках генерал-поручика Петра Еропкина. Вышедший в отставку после Семилетней войны, он возглавлял Главную соляную контору и одновременно надзирал "за здравием всего града Москвы". 16 сентября 1771 года, когда разъяренные бунтовщики снова попытались ворваться в Кремль, а в ответ на требование властей разойтись повыковыривали из мостовой булыжники. Ударил пушечный выстрел — сперва для острастки, а затем и картечью, прямой наводкой. Толпа разбежалась, а буйных повязали.
Однако на другой день волнения продолжились: горожане требовали освобождения арестованных и отмены карантинов. Еропкин снова применил правило твёрдой руки — бунт вскоре был подавлен окончательно. Семьдесят восемь человек насчитали убитыми и около трехсот находились под арестом в ожидании суда. Четверых приговоренных к смертной казни и немедля повесили, тела порубили на куски и оставили на всеобщее обозрение.
Позже москвичи припомнили рассказы стариков о событиях 1666 года и пришли к заключению, что чумной бунт — происки все того же бесёныша Игнатки, которого монах Амвросий так до конца и не замолил.
 Ивановской горку прозвали в честь монастыря. Обитель не такая и древняя: в летописи она впервые упомянута под 1604 годом. Хотя, есть смутные сведения о том, что здесь жили инокини-царевны Прасковья (в миру Пелагея Петрово-Соловово) и Александра (в миру Евдокия Сабурова) — супруги сына Ивана Грозного царевича Ивана, который подобно отцу, а возможно, по его воле отправлял неудачных жен в монастырь.
В Смутное время в обители постригли в монахини царицу Марию Петровну, супругу Василия Шуйского. В 1638 году в монастыре скончалась юродивая Дарья, в схиме — Марфа, почитавшаяся и в нем, и в царском дворце. Она была похоронена в монастырском соборе, а спустя два года царь Михаил Фёдорович приказал изготовить бархатный покров на ее надгробие.
Сюда же, при императрице Екатерине II в совершенной тайне доставили некую даму, которую постригли под именем Досифеи. В Ивановском монастыре инокиня прожила до 1810 года. С почестями ее похоронили в фамильной усыпальнице Романовых, Ново-Спасском монастыре. Над могилой у колокольни поставлена часовня, которая стоит и поныне.
В истории известна и другая женщина, выдававшая себя за дочь Елизаветы Петровны. Фальшивая ''княжна Тараканова'' везде предъявляла права на престол, ездила по королевским дворам Европы, где ее милостиво принимали. Екатерина II направила графа Алексея Орлова с секретной миссией по следам лже-Таракановой. Велено было любой ценой доставить самозванку в Россию. Граф умело обольстил лже-принцессу, и, заманив на корабль, удачно переправил куда следует. Эта "Тараканова" умерла в не на Кулишках, а Петропавловской крепости.
В Ивановский монастырь была заточена уже известная нам помещица–душегубица Дарья Салтыкова. Злодейка первые годы своего 32–летнего сиденья пребывала в особой зарешеченной келье. Это помещение, девяти аршин в длину и четырех аршин в ширину (около 19 квадратных метров), было расположено возле трапезной монастырского собора и имело два зарешеченных окна, через которые внутрь "клетки" можно было заглянуть. "Наружность ее, – вспоминал современник, – отнюдь не свидетельствовала о зверских инстинктах: это была унылая, с выражением напускного равнодушия женщина, сохранявшая на своем лице следы прежней красоты, нередко отвечавшая на посылаемые ей поклоны и только тогда выходившая из себя и предававшаяся припадкам бессильной злобы, когда уличные мальчишки собирались перед ее окном для того, чтобы дразнить ее и издеваться над ее немощным перед ними положением".
У Ивановской обители трудная судьба. Есть предание, что заточенная сюда жена сына Грозного царя, Пелагея, в иночестве Параскева, прокляла и монастырь, и само место, крикнув: "Как меня в жены брали, а потом выгоняли, так и в вашем монастыре так будет: никогда не знать ему спокойствия, до скончания века будут то звать его, то гнать!"
В Смутное время монастырь был разорен, а в 1688 и 1737 годах он горел. Особая страница истории обители — хлыстовская ересь. Духовный лидер секты хлыстов Иван Суслов умер в 1716 году и был похоронен у церкви Николая Чудотворца в Грачах, но в 1732-м его останки перезахоронили в Ивановском монастыре: именно он в то время стал одним центров хлыстовства. Здесь же был похоронен и преемник Суслова, отставной московский стрелец Прокопий Лупкин. Над их могилами сектанты соорудили сень, но в 1739 году её разрушили, а тела "святых" выкопали и сожгли в поле за городом.
Название "хлысты" пошло от того, что при совершении тайного обряда "братья" и "сестры" хлестали себя прутьями с криками: "Хлыщу, хлыщу! Христа ищу!" Потом фанатики начинали кружиться и впадали в транс, считая, что в это время в них умерщвляются плотские страсти, а душа устремляется к "горнему миру".
 Свои общины хлысты называли "кораблями", и среди особо ярых последовательниц они выбирали себе "богородиц". Одной из "богородиц Ивановского корабля" была жена Прокопия Лупкина, Акулина Ивановна. Женщина постриглась здесь в монашество под именем Анны. Когда секту на Кулишках разоблачили, Анну расстригли и сослали в Сибирь.
После пожара 1748 года Ивановский монастырь и вовсе прекратил существование, но в 1761-м, по указу императрицы Елизаветы Петровны, был восстановлен. После пожара 1812-го обитель снова упразднили, но в 1859 году его опять открыли, а в 1861–1878 годах отстроили в стиле итальянского Ренессанса.
В 1918 году монастырь опять был закрыт, и в нем располагалась секретная тюрьма — но теперь уже не для отставных царских жён. В 1980-е годы в соборе монастыря находился Центральный государственный архив Московской области, восточный келейный корпус принадлежал Мосэнерго, в домах причта размещались швейная фабрика и жилые квартиры.
Царское предназначение холма Кулишки сохранено в названии Владимирского храма: "в Старых Садех". Еще великий князь Василий I, построил здесь свой летний дворец с домовой церковью, освящённой во имя святого князя Владимира; дворец расположился на живописном холме, а на его склонах были разбиты сады, которые особо прославились благодаря юродивому Василию Блаженному, который устроил себе здесь лачугу.
Впервые Владимирский храм упоминается в завещании Василия I, которое было написано в 1423 году. В 1514–м Василий III дал заказ Алевизу Фрязину (Новому) построить на Старых садах каменную церковь. Со временем храм обветшал, и в 1660–е его выстроили заново, разобрав до нижнего яруса стен; примерно в то же время — в 1677-1689 годах — появились приделы во имя святых мучеников Бориса и Глеба и святых мучеников Кирика и Иулитты. От Алевиза Нового остались разве подклет и южный портал. Напомню, почему итальянцы у нас звались ''фрязинами''. Когда трещали морозы, гости с Апеннин всё время кутались и ворчали: ''Фре, фре…'' То есть говорили, что мёрзнут. Вот москвичи и стали обзывать всех итальянцев по созвучию.
В 1933 году Владимирский храм был закрыт, а в 1937–м его начали разбирать. Главы были снесены, а внутреннее убранство уничтожено. Снесли бы и совсем, но в последний момент власти решили устроить здесь хранилище резервных фондов Исторической библиотеки. В 1980 году в здании случился пожар, который уничтожил почти все книги и сохранившиеся настенные росписи. То великолепие, которое мы наблюдаем сейчас — результат честной работы нескольких поколений реставраторов, наших современников.
Двигаясь от Ивановского монастыря по Хохловскому переулку к границе Белого города (ныне — линия Покровского бульвара), мы попадём в бывшее урочище Хохлы, получившее такое наименование по жительству здесь выходцев из Малороссии. Это поселение не стало отдельной слободой, зато местный, прекрасно сохранившийся храм именуется церковью Святой Живоначальной Троицы в Хохлах. То, что мы видим сейчас, — результат работ 1696 года. Строительство в стиле нарышкинского барокко велось на средства вдовы окольничего Евдокии Чириковой (урожденной Лопухиной) в память о её безвременно ушедшей дочери Неониле.
Напротив храма жил думный дьяк Емельян Украинцев, глава Посольского приказа с 1689 года. Именно он и есть тот самый человек, который выкупил Киев у поляков. Палаты дьяка расположились "глаголем" на изломе Хохловского переулка. В XVIII веке в них размещался Московский архив Коллегии иностранных дел, где мельтешили пушкинские "архивны юноши", члены кружка любомудров.
На Кулищках, в храме Петра и Павла я венчался. Это было давно, ещё при советской власти. Петропавловская церковь хороша тем, что никогда не закрывалась. Даже в Наполеоновский пожар 1812 года, когда вокруг всё выгорело, она почти не пострадала. Так что и моя семейная история коснулась мира Ивановской горки. Первый храм Петра и Павла у Яузских ворот построили в 1629 году. Поскольку он стоял на краю Ивановской горки, будто паря над обрывом, его еще называли Петром и Павлом Высоким. Впрочем, именовали ее еще и "у старых конюшен" или "на Кулишках".
Ещё один доживший до наших дней древний памятник — церковь Трёх Святителей, опять же на Кулишках. Изначально это был храм при дворе Московского митрополита. В XVI веке когда великий князь Василий III переехал в новые хоромы, выстроенные для него в селе Рубцово-Покровском (мы там обязательно побываем), туда же поспешил и предстоятель. Оставленные на Кулишках домовые церкви стали приходскими, но элитарный характер Ивановской горки никуда не делся, и среди прихожан тутошних церквей, в том числе и Трёх Святителей, были представители высшей знати — князья Шуйские, Глебовы и Акинфиевы.
Во второй половине XVIII века территория Ивановской горки всё ещё входила в число наиболее престижных районов Москвы. Рядом возвышались палаты Волконских, Лопухиных, Мельгуновых, Толстых, Остерманов и многих других царедворцев. Благодаря щедрости этих именитых сановников, в 1770-х здание храма было перестроено и обрело нынешний классический вид.
Близ Трёхсвятительского храма, на берегу реки Рачки протекало детство Фёдора Тютчева (до того как семья переехала на другую сторону Маросейки). Тютчевы обитали во дворце бездетной родственницы Анны Остерман, расположенном в Малом Трёхсвятительском переулке (дом 8, во дворе). В 1809 году Остерман скончалась и завещала свой дом племяннице. В архивах существует опись усадьбы Остерманов, составленная в 1810 году архитектором Жуковым. Два белокаменных крыльца "о шести ступенях" по бокам вели прямо на второй этаж. Во дворе три деревянных флигеля, каретный сарай, конюшня с сеновалом и пять деревянных корпусов "разных мер и посредственного виду" с погребами, сараями, амбарами.
После пожара 1812–го дом Остерманов переделали в Мясницкую полицейскую часть, надстроив пожарную каланчу. Близ части располагалась самое одиозное и одновременно колоритное место Москвы: Хитровка. Этот мир "дна" здесь я трогать не буду, ибо его всё же не отнесёшь к категории древностей.
 У Старых садов жили родственники Фёдора Достоевского (его родная тётя Александра Фёдоровна удачно вышла замуж за купеческого сына Александра Куманина). Куманины вложили в несчастных, оставшихся сиротами Достоевских немало средств. Они не только дали племянникам образование, но и выдали замуж племянниц — с хорошим приданым. Добрейшая тётушка регулярно высылала Фёдору Достоевскому деньги, даже во время каторги и ссылки будущего великого сочинителя, так что гений вовсе не бедствовал, хотя и страдал.
Усадьба Куманиных находилась по адресу: Старосадский переулок, дом 9. Здесь в двухэтажном особняке конца XVIII века и жила Александра Фёдоровна. Младший брат писателя, Андрей Достоевский, оставил о доме и его обитателях подробные воспоминания. Вот, например, одно из описаний: "Придя от всенощной и дожидаясь ужина, мы часто сиживали на балконе, выходящем в сад 3-го этажа. С этого балкона видна была вся Москва, и всё Замоскворечье, и при темноте ночной были ясно обозначаемы иллюминованные колокольни тех церквей, в которых был праздник... Днём же с высоты этого балкона дядя, сидя в кресле, часто смотрел в большую зрительную трубу (телескоп) на привлекательные виды Москвы".
По большому счёту, жизнь Фёдора Михайловича более тесно связана с Петербургом. Бывая в Москве, он всего лишь навещал дядю и тётю, младших братьев и сестёр. Затеяв издавать журнал "Эпоха", братья Михаил и Фёдор приезжали к тётушке с просьбой дать денег на это издание. Та, надо отдать ей должное, несмотря на некоторое несогласие, таки профинансировала издание.
В 1863 году Александр Куманин, уже несколько лет как разбитый параличом и живший безвылазно "в креслах", скончался. Александра Фёдоровна пережила его на несколько лет. Однако последние годы своей жизни она провела не в особняке. Финансовые дела тётушки пошатнулись, дом пришлось продать и переехать в комнаты дома Чернова (№ 4 по Космодамианскому переулку), поближе к любимому храму Косьмы и Демьяна, в котором Александр Куманин многие годы был старостой.
Церковь Косьмы и Дамиана на Маросейке сохранилась. Нынешнее её "тело" построено по проекту Матвея Казакова в 1793 году. Искусствоведы считают храм одним из самых оригинальных произведений "зрелого московского классицизма".
В 1871 году добрая тётушка умерла, оставив после себя сложные финансовые дела, в которые впутан был и её ставший уже знаменитым племянник. Куманинское наследство аукнулось ещё через десять лет, когда после бурного разговора с сестрой по поводу прав собственности у писателя пошла горлом кровь; исследователи считают, это приблизило его смерть.
Проданный особняк сменил ещё нескольких владельцев и наконец перешёл в управление Московского вспомогательного общества купеческих приказчиков. Он превратился в торговую школу, и для школьных нужд был капитально надстроен и перестроен в 1902 году по проекту архитектора Бориса Кожевникова. После 1917 года здесь размещались общежитие Коммунистического университета национальных меньшинств Запада имени Мархлевского, потом средняя школа. В 1938 году в здании открылась Историческая библиотека. Вся эта строительно-владельческая чехарда привела к тому, что в ХХ веке особняк Куманиных, спрятанный под более поздними архитектурными наслоениями, стали считать утраченным. Но это не так.
С тылов бывшего имения Куманиных, по адресу Колпачный переулок, 10 стоят загадочные "палаты Мазепы". Напомню, здесь было урочище "Хохлы", имелось и Малороссийское подворье, в честь которого Маросейка и была названа. То, что гетманский дворец вошел в комплекс лютеранского храма, тоже не случайность, ибо вся это местность и предназначалась для всякой "неруси". Сведения о том, что де здесь останавливался злополучный Иван Мазепа, есть всего лишь предположения. Эти палаты построили в XVII веке, а имя их первоначального владельца неизвестно. В начале XVIII века палаты входили в обширное владение Абрама Лопухина, брата царицы Евдокии Фёдоровны, первой жены царя Петра I. На плане 1769 года они уже показаны как "палаты Голицыных". В последующие годы здание много раз перестраивалось. В XIX столетии палаты уже принадлежали протестантской церкви Петра и Павла. В советское время в доме были сначала коммуналки, затем располагались разные конторы. При многих утратах удалось сохранить старинную отопительную систему с отверстиями для печей, дымоходы внутри стен и «душники» для подачи теплого воздуха.
Пожар 1812 года прошелся только по правой стороне Маросейки, французы тщательно оберегали левую, ибо она по сути являлась посольским кварталом. Зато наполеоновский огонь не затронул на правой стороне крайний дом 2 — графини Разумовской. Его ротонда и теперь красуется на углу с Лубянским проездом. Когда–то здесь стоял Покровский монастырь, известный с 1479 года, но он был упразднён и разобран. Архитектор Карл Бланк объединил бывший церковный погост с тремя смежными дворами, и в 1779 году образовавшееся владение было продано Варваре Разумовской (урождённой Шереметевой, сестре Николая Шереметева) за 7000 рублей.
Свято место мстит за попрание. Так случилось, что дворец стал для Варвары Разумовской буквально местом ссылки. Хотя она была одной из завидных и богатейших невест России, их брак с графом Алексеем Разумовским не был счастливым. После десяти лет совместной жизни, за которые они успели обзавестись тремя дочерями и двумя сыновьями, Алексей Кириллович настоял, чтобы Варвара Петровна покинула семью и жила отдельно. Женщина обосновалась в новом доме на Маросейке, полностью отказавшись от светской жизни. Здесь же она и скончалась в 1824 году.
 Описывая Москву перед взятием города французами, Лев Толстой помянул дом на Маросейке, 2 в "Войне и мире": "У угла Маросейки, против большого, с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомлённых людей в халатах и оборванных чуйках". В этом доме в оккупацию жил маршал Мортье, назначенный Наполеоном военным губернатором. Именно по его приказу взорвали Кремль.
По Большому Спасоголенищевскому переулку, минуя синагогу, спустимся к Солянке. Здесь, между домами 8 и 14 красуются старинные ворота без ограды, с аллегорическими статуями "Милосердия" и "Воспитания" работы Ивана Витали. Именно его бронзовые кони взметаются, неся Аполлона, над колоннадой Большого театра. Ворота ведут к Воспитательному дому, некогда самому крупному общественному зданию Москвы, построенному в XVIII веке.
На Солянке гуманистам Екатерининского времени удалось воплотить в жизнь грандиозный благотворительный проект. Более всех во имя Добра постарался Иван Бецкой. Он был незаконнорождённым, носил укороченную фамилию отца, фельдмаршала Ивана Трубецкого. Будучи в плену у шведов, Трубецкой не терял времени даром. Бецкий родился в Стокгольме, получил образование в Копенгагене, много лет прожил в Париже, тесно общаясь с энциклопедистами. Вернувшись на Родину, на практике применил заимствованные и собственные идеи, стремясь сформировать в России "третий чин людей", то есть сословие, дополняющее дворян и крестьян. В Петербурге им были основаны Смольный институт благородных девиц и Сухопутный Шляхетский корпус. В Москве Бецкой основал Воспитательный дом для "приема и призрения подкидышей" с родильным институтом, а так же Коммерческое училище.
Закладка здания Воспитательного дома произошла в день рождения Екатерины II. В тот же день сыграли свадьбы 50 бедных невест, которым собрали приданное и выдали замуж за московских мастеровых. Между Солянкой и Москвой-рекой начали строить гигантский даже по нынешним меркам комплекс зданий в классическом стиле по проекту Карла Бланка. Двор занимает площадь целый квадратный километр, а длина главного корпуса достигает 400 метров. Под его крышей проживало 8 тысяч человек — воспитанников, преподавателей и квартирантов, пополнявших казну подкидышей.
Бецкому удалось осуществить проект благодаря щедрости заводчика Прокофия Демидова: этот богатей пожертвовал Воспитательному дому 200 тысяч рублей и каменный дом. Его примеру последовали другие, а сам основатель перевел сиротам свыше 160 тысяч.
Всей многогранной деятельностью учреждения руководил Опекунский совет, ведавший призрением сирот, инвалидов, престарелых не только в Москве, но во всей империи. Для него на Солянке, 12, Доменико Жилярди построил в стиле ампир здание с двумя флигелями. Позднее Михаил Быковский объединил их в единое целое. В центре Опекунского совета над четырьмя арками входа возвышается ионическая колоннада.
На Солянку в своё время вынужден был ездить Александр Пушкин. Перед свадьбой с Натальей Гончаровой поэт заложил в кассе Опекунского совета нижегородское имение Большое Болдино. После выдачи ему ссуды он писал другу: "Взял 38 000 - и вот им распределение: 11 000 тёще, которая непременно хотела, чтобы дочь ее была с приданым - пиши пропало. 10 000 Нащокину - деньги верные. Остается 17 000 на обзаведение и житье годичное. Взять жену без состояния - я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок - я не в состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе..."
Рядом с прекрасно сохранившимся зданием Опекунского совета красуется более ранний шедевр (конца XVIII века): усадьба, принадлежавшая Николаевскому сиротскому училищу. Вообще вся местность от Солянки до Москвы–реки ранее именовалась Васильевским лугом. Здесь паслись великокняжеские табуны. Потом тут, на низинах реки Рачки простирались царские сады. Интересно, что на постройку Воспитательного дома пошли камни разобранной стены Белого города и Яузских ворот.
Недавно я познакомился с археологом, ведшим раскопки во дворе Воспитательного дома после того как его оставили военные. Оказалось, там почти нет культурного слоя. Пока ещё комплекс не открыт для всеобщего посещения, но, полагаю, бравые воины хоть что–то — да оставили из старины для услаждения взора любопытного обывателя.


А НУ ЕГО В БОЛОТО

Итак, мы основательно прошлись по Китай–городу и Белому городу, потревожив древние камни. Надеюсь, они снесут нашу гуманитарную нагрузку. Теперь пора шагнуть в те места, которые даже при императрице Елизавете Петровне считались хоть и ближним — но пригородом. Для разминки изучим узкий и протяжённый участок суши напротив Кремля, который в разное время именовали то Балчугом, то Садовниками, то Болотом. Теперь он является островом, хотя и искусственным.
Перейдём по воображаемому старому Большому Каменному мосту и шагнём в реальность Замоскворечья.
"Балчуг" в переводе с тюркского — тина, топкая грязь. Здесь некогда находилось урочище "в Ендове", иначе говоря, в яме. Действительно, Замоскворечье, точнее прилегающая к реке его часть, было местом топким. Крупнейшую ремесленную слободу в Замоскворечье называли Кадашевской, "что на грязи".
Каменный мост упирался в крупное владение, хозяином которого был в том числе и Малюта Скуратов. Впрочем, это информация спорная (предводителю опричников сподручнее было жить близ Опричного двора). Достоверно известно, что здесь, в начале Замоскворечья находился двор боярина Ивана Беклемишева по прозвищу Берсень (древнерусское название крыжовника). Здешний храм Николая Чудотворца назывался "в Берсеневских Садовниках". Считается, что это владение принадлежало ещё предкам думного дьяка, государевым садовникам — ими были дед Ивана Беклемишева Кирилл, отец Степан и дядя Филипп. Их надгробия были найдены при раскопках на территории Никольской церкви, которая была выстроена в 1656—1657 годах.
Самое загадочное место этого старинного уголка Старой Москвы — палаты Аверкия Кириллова (Берсеневская набережная, 18-20-22). Их, на остове более древних Беклемишевских палат, построил в середине XVII века думный дьяк Кириллов, заведовавший царскими садами на правом берегу Москвы–реки. Жил здесь любимый садовник царя Алексея Михайловича до Стрелецкого бунта 1682 года.
На глазах малолетнего Петра Алексеевича взбунтовавшиеся стрельцы сбросили Аверкия Кириллова с кремлёвского Красного крыльца, вместе с Нарышкиными. Дабы вы не подумали, что у нас просто так с крылец кидают, уточню: главный садовник царства–государства был обвинён приспешниками Милославских во мздоимстве и казнокрадстве, а, впрочем, убивать за это, мне кажется, мера несоизмеримая с экономическим характером преступлений. Другое дело — на власть претендовать.
Похоронили растерзанного думного дьяка в ограде Никольской церкви рядом с его палатами. До нас не дошел деревянный верх того строения с "гульбищем" и "висячим садом". От верхнего этажа сохранился один каменный теремок, но и существующий в нынешнем виде памятник есть один из лучших образцов каменной архитектуры древней Москвы.
 С палатами Кириллова соседствовал казенный Питейный двор, где хранилось и продавалось оптом хлебное вино (водка). Со временем Питейный двор превратился в Винно-соляный двор. Вход в него вёл через ворота на Всехсвятской улице которая была продолжением Большого Каменного моста.
Именно на Всехсвятской Пётр I распорядился поставить первые в Москве Триумфальные ворота. После Азовского похода царь прошествовал не во главе крестного хода, а впереди победоносного войска — в образе "большого капитана", в офицерском мундире. Впервые в русской истории статуи античных героев и богов пришли на смену крестам и иконам.
Болотная площадь — пожалуй, самое древнее общественное место столицы. Именно в этом месте в старину устраивались знаменитые кулачные бои. На гульбище время от времени строились плахи для ещё одного русского развлечения, казней. Самая известная экзекуция состоялась 10 января 1775 года. Тогда, как писал очевидец, заполнилась "вся площадь на Болоте и вся дорога от нее, до Каменного моста наполнилась бесчисленным множеством народа". На эшафоте, окруженном сомкнутым строем войск, четвертовали Емельяна Пугачева и его атаманов.
В XVIII веке размещался в палатах Аверкия Кириллова архив Сената, жили государственные курьеры, поэтому палаты назывались ещё и "Курьерским домом". Император Александр II передал палаты Московскому археологическому обществу.
 В 1906 году, когда строили неподалеку от палат Кириллова электрическую станцию, при вскрытии котлована открылись неведомые подземелья с орудиями пыток и костями. Вот тут–то и вспомнили имя Скуратова. Найден был подземный ход, который предположительно вёл в Кремль. Но раскопать его не удалось, всё подпортили грунтовые воды, да к тому же против раскопок выступила тогдашняя глава археологического общества графиня Уварова. Пыталась докопаться до тайн, кстати, легендарная личность, Игнатий Стеллецкий. Об изысканиях и открытиях этого человека я позже подробно расскажу.
Прямо напротив Кремля красуется Софийская набережная. Она названа по церкви Софии Премудрости Божией, которая стоит в глубине участка (владение 32 по Софийской). Непосредственно на набережную выходит ее колокольня. Происхождение храма необычно. Из похода на Великий Новгород Великий Иван III вернулся с покорёнными русскими, пытавшимися утроить свою республику в Прибалтике. Самодержец поселил пленных за рекой, в топком месте. Новгородцы говорили: "Где Святая София — там и Господин Великий Новгород". По примеру Константинополя и Киева в Великом Новгороде чтили Софию, символизирующую премудрость Бога. В память о потерянной Родине новгородцы и построили в Замоскворечье храм.
Та церковь, что укрыта домами на Софийской набережной, 32 возведена на месте деревянной Софии спустя двести лет после унижения Новгорода — стараниями уже не новгородцев, а садовников государева сада. Колокольня Софийского храма построена архитектором Николаем Козловским в 1868 году в ''неорусском'' стиле. При колокольне в боковом корпусе на втором этаже устроили храм Божией Матери ''Взыскание погибших'' на случай затопления основного храма. В старину низкий берег реки Москвы часто подтопляло, и было решено возвести еще одну церковь — повыше, чтобы службы не прерывались и в паводки.
На Софийской набережной Василий Баженов построил собственный дом. Где стоял особняк великого архитектора, неизвестно. Его со всем имуществом пришлось отдать за долги по прихоти заимодавца Демидова. Этот самодурственный властелин пожертвовал колоссальную сумму Московскому университету с непременным условием, что новое здание на Моховой построят не по проекту Баженова. Демидов сживал со свету гордого Мастера по причинам личной неприязни.
Главная улица острова — Садовническая. Здесь жили казённые садовники. Сами же сады, напомню, располагались на левом берегу, на Ивановской горке и в Васильевском лугу. Туда работяги переходили по ''Живому мосту'', плавучему сооружению, состоящему из деревянных плотов. Один участок располагался и близ Софийского храма, но он был относительно невелик. Я подразумеваю, конечно, царские угодья; вся Первопрестольная была в сущности большим садом, сплошь испещрённым частными прудами.
Ещё одна островная церковь — Николы в Заяицком (она стоит во дворе владения 26 на Раушской набережной). Храм был построен в слободе "заяцких" (яикских) казаков, выходцев с реки Яик, которую после разгрома Пугачевского бунта Екатерина Великая повелела переименовать в Урал. Казаки с Яика поселились напротив устья Яузы в середине ХVII века. Сначала поставили деревянную церковь, а потом собрали денег на каменную твердыню. Присматривал за строительством зодчий Иван Мичурин, но недоглядел — стены рухнули. За дело взялся князь Дмитрий Ухтомский, у которого дело как раз заладилось.
Сохранился ежё один памятник духовной архитектуры Садовников — церковь Георгия Победоносца в Ендове (Садовническая улица, 6).  У неё было и другое имя: Георгий в Острогах. В Средневековье здесь был острог — форт, прикрывавший Кремль от нападения с Юга. При раскопках близ храма археологи откопали пушечные ядра. Георгиевская церковь построена в 1653 году на средства местных жителей. Трехъярусная колокольня сооружена в стороне от церкви в 1806 году заботами Павла Демидова, своеобразной "белой вороны" в роду безжалостных уральских горнозаводчиков. Он много учился, шесть лет путешествовал по Европе с целью послушать лекции выдающихся учёных. В итоге продолжать дело предков не пожелал, "всецело отдался философскому уединению, рассматриванию природы и ученым созерцаниям". Павел Григорьевич собирал коллекции минералов, насекомых, растений. В его московском доме образовалось редкое собрание картин, книг и рукописей.
Павел Демидов восстановил колокольню храма Георгия в Ендове, рухнувшую после сильного наводнения. Незадолго до смерти подарил Московскому университету библиотеку и коллекции. Почти всё это сгорело в пожаре 1812 года.
"Болото" перестало быть таковым при Екатерине Великой. Паводок, поваливший колокольню Георгия в Ендове, безжалостно повредил и опоры Большого Каменного моста. В год казни Пугачева был составлен "Прожектированный план Москвы", по которому следовало вырыть канал по старицам Москвы-реки. Работы произвели в 1783–1786 годах, были выбраны горы грунта, и в результате создан канал, получивший название Водоотводного. Правда, по первоначальному плану собирались протянуть его от Крымского моста до Краснохолмского и дополнить мелкими каналами, чтобы заречная Москва походила на Амстердам, но уж что нарыли — то нарыли. Даже при значительном сокращении проектируемых работ канал стал крупнейшим российским инженерным сооружением ХVIII века. 
К древностям можно отнести и дом московской конторы Кригскомиссариата в Садовниках (Космодамианская набережная, 24–1). Это похожее на рыцарский замок здание с башнями создал в стиле раннего классицизма архитектор Николя Легран. Уроженец Парижа тогда играл в Москве роль главного архитектора. Под его началом и был создан "Генеральный прожектированный план" 1775 года, определивший развитие города на много лет вперед.
Кригскомиссариат ведал снабжением русской армии. В наш век этот монстр служит офисом разных организаций, связанных с Министерством обороны. Как вы понимаете, этот объект в нынешних условиях особо охраняем, да в к тому же в его, само собою, закрытом для посещения дворе расположен секретный бункер (именно в нём расстреляли Лаврентия Берию), поэтому со всякого рода съёмками возле него надо быть предельно осмотрительным.


ОТ ЗОЛОТОЙ ОРДЫ К ЗОЛОТОЙ МИЛЕ

Шагнём за пределы Белого города, в город Земляной. Если взглянуть на план Москвы, снятый с местности накануне наполеоновского нашествия, хорошо видно, что пространство между нынешними Бульварным и Садовым кольцами представляет собой большую деревню. Тогда там и мостовые–то существовали лишь на магистральных улицах, да и были они деревянными.
Земляной город так назван потому что защищён он был всего лишь валом из грунта, с частоколом вместо стен. Со времён Ивана Грозного в Земляном городе стали появляться особые слободы, для первых русских регулярных войск. Стрельцов селили преимущественно в направлениях, откуда проистекала опасность: с Юга и Запада. Первопрестольная в итоге была хорошо обороняема, если, конечно, полки пребывали не в походе, а на зимних квартирах. Это случалось нечасто, ибо Москва воевала много и охотно. Однако, факт, что инфраструктура Земляного города строилась на основе стрелецких и прочих вооружённых формирований.
"Плясать" начнём, как и в Белом городе, от Москвы-реки, двигаясь по часовой стрелке. Пойменная местность за ручьём Черторый называлась Остожьем: здесь заготавливали сено для царских (да и не только) лошадей. "Остог" — основание для стога сена. Исток Черторыя находится в бывшем Козьем болоте (это район современной Малой Бронной улицы и Патриаршего пруда). Речка бежала в овраге между Никитским бульваром и Мерзляковским переулком по внешнему проезду Гоголевского бульвара, направлялась по Соймоновскому переулку и, пересекая 2-й Обыденский, Савельевский и Зачатьевский переулки. Впадает в Москву-реку Черторый рядом с Коробейниковым переулком.
Название ручью скорее всего дано от его шибко рьяного характера и глубокого извилистого оврага: "как будто чёрт рыл". В 1870-е годы Черторый заключили в подземный коллектор, а овраги постарались засыпать. По рассечённому извилистыми протоками с ручьями и ручейками берегу Москвы-реки спускались незастроенные участки, сдаваемые именитыми владельцами — Шереметевыми, Голицыными, Скавронскими — под лесные склады. Здесь издревле находился лесной торг.
В XVI-XVII веках через Черторый проходила дорога, по которой цари ездили из Кремля в Новодевичий монастырь, Алексею Михайловичу пришлось не по душе, что на пути к святому месту приходится поминать чёрта, поэтому Чертольская улица была переименована в Пречистенскую – по иконе Пречистой Божией Матери в Новодевичьем монастыре.
Вдоль современной улицы Остоженка находилось великокняжеское село Семчинское, впервые упоминаемое в 1339 году. Оно обязательно входило в завещания московских великих князей и часто упоминается в летописях в связи с московскими пожарами. Так, в царствование Ивана IV в 1547–м "бысть буря велика, и потече огонь, яко же молния и пожар силен, и промче во един час за Неглинною огнь и до Всполья за Неглинною и Черторья погоре до Семчинского сельца, после Москву реку". Иван Грозный взял Семчинское в опричнину: "Повеле же и на посаде улицы взяти в опричнину от Москвы реки: Чертольскую улицу и с Семчинским сельцом и до всполья".
Другое село, стоявшее на берегу Москвы-реки чуть подале, называлось Киевец. Считается, что имя ему дали беженцы из Киева. Николай Карамзин приводит сведения о переселении в 1332 году в Москву на службу к Ивану Калите боярина Родиона Нестеровича с сыном Иваном "и с ним же княжата и Дети Боярские и двора его до тысящи и до семи сот". Они построили здесь деревянную церковь Николая, "что в Киевцах". Смею напомнить: в те времена никаких "украинцев" и в помине не было, все князья были русичами.
После разрушения в 1935 году Успенской церкви на Остоженке в Третьяковскую галерею поступила икона, в крайне плохом состоянии. Когда ее расчистили, оказалось, что это образ Николы Зарайского, культ которого был широко распространен на Руси, ибо считалось, что он защитник от "насилия поганых". Специалисты выяснили, что икона написана на рубеже XIII и XIV веков мастером Киевской школы. А в старинном московском роду Квашниных-Самариных, ведущих свою родословную от сына Родиона Нестеровича, Ивана по прозвищу Квашня, сохранилось семейное предание о вывозе этой иконы из Киева.
Квашнины-Самарины в XVIII веке были старостами в приходе церкви Николы в Киевцах. Деревянная Успенская церковь, перестроенная в каменную в 1691 году, стояла до 1772–го на берегу Москвы-реки. Вода постепенно подмывала берег, и церковь пришлось разобрать. Кирпич пошел на ограду Зачатьевского монастыря.
В самом конце Остоженки, у Крымского брода (теперь здесь Крымский мост), находился царский конюшенный двор, называемый по местности Остоженным. Отсюда в 1612 году князь Дмитрий Пожарский в критический момент послал ополчение Кузьмы Минина на войско гетмана Ходкевича, пытавшееся пробиться к осажденным полякам в Кремле. Русские при той битве взяли верх.
Но это всё предание старины глубокой. Что же из древностей Остожья дожило до наших дней? Интересно побродить по лабиринту здешних переулков и восхититься не только малоэтажной застройкой наших времён, каменными палатами, в которых обитают современные вельможи и прочие знатные особы.
Здание церкви Ильи Пророка Обыденного (2-й Обыденский, 6) построено в 1702–1706 годах Гавриилом Деревниным, о чём свидетельствует надпись на доске, заложенной в северную стену. На украшение и поддержание храма в своё время крупные вклады делали и меценаты Третьяковы – братья Павел и Сергей, а так же их мать, жившая в приходе церкви.
Окружающие приходскую церковь переулки назывались Ильинскими и Обыденскими. В начале XIX в. всю правую часть 1-го Обыденского переулка занимала большая усадьба майора Безобразова, по фамилии которого еще в середине прошлого века переулок назывался Безобразовским. По левой стороне переулка в конце XVIII – начале XIX веков располагался большой участок полковника Черевина, адъютанта Павла I. К сожалению, теперь там стоят детища капитализма, доходные дома. Соседний Пожарский переулок именовался Савёловским, по фамилии дворян Савёловых, владельцев крупной усадьбы в нём. Их старинные палаты по счастью сохранились (дом 7); они стоят торцом к переулку. Ещё в конце XVII века владельцами здешних земель стал брат патриарха Иоакима Тимофей Савёлов, стольник царицы Прасковьи Федоровны. Полтора века это обширное владение находилось в собственности Савёловых. Ампирная обработка фасадов старинных палат выполнена к 1810-е, главный фасад украшен дорическим портиком, а на тыльной стороне сохранились ионические пилястры.
 Дом этот был значительно перестроен после того как он перешел к штаб-ротмистру Заливскому. Этот ловелас влюбил в себя дочь богатого купца, а в результате старик купил на его имя большое имение с крепостными и обширный дом с усадьбой. Счастье не нашлось. Молодая жена Заливского не показывалась в обществе и даже не появлялась на обязательной исповеди. В обществе ходили слухи, что она сошла с ума. Муж продолжал разгульную жизнь, в итоге Заливские разорились и усадьбу пришлось продавать. Имение после смены нескольких владельцев перешло Обществу поощрения трудолюбия при Императорском человеколюбивом обществе, устроившему в главном доме больницу для неизлечимых пациентов (она называлась Стрекаловской — по фамилии попечительницы). При больнице была устроена и церковь Всех Скорбящих Радость. В других строениях усадьбы поместились различные благотворительные учреждения.
Пожарский переулок выходил к Остоженке зданием церкви Воскресения "Старой". На Остоженке были две Воскресенские церкви – "Новая", рядом на углу 1-го Зачатьевского, и "Старая", хотя обе они впервые упоминаются в документах под одним и тем же 1625-м годом. "Старое Воскресение" по ветхости в 1816 году разобрали, а участок отдали Алексеевскому монастырю, который и выстроил доходный дом. Святые сёстры тоже ценили прибыль. Этот дом однако снесли, теперь на его месте стоит не имеющая исторической ценности дорогущая недвижимость.
У пересечения Пречистенской набережной с 1-м Зачатьевским переулком стояли бани, появившиеся здесь в 1818 году. Назывались они "Новозачатейскими торговыми" и просуществовали до советского времени. В 1920 году бывшие банные здания приспосабливались для конного двора московской милиции.
В начале 1–го Зачатьевского сейчас красуется уютный скверик, на месте которого находилась церковь Воскресения "Новая". Она пала жертвой строительства первой ветки столичного метрополитена. Да и саму Остоженку тогда прозвали Метростроевской.
Свято–Зачатьевский монастырь сильно пострадал от исторических бурь и капризов самодержцев. Первоначально здесь была другая обитель, Алексеевская, основанная приблизительно 1360 году Алексием, митрополитом Московским, для своих сестёр Евдокии и Иулиании. Монастырь имел и еще одно имя — Стародевичий — по старшинству своему между всеми девичьими московскими монастырями. В жалованной грамоте царь Михаил Фёдорович писал: "При деде нашем Государе Царе и Великом Князе Иване Васильевиче всея Русии в том Зачатейском месте был монастырь Олексея человека Божия и к тому де монастырю дана была вотчина и на ту вотчину была у них жалованная грамота и после де Московсково пожару тот Олексеевской монастырь переведен в каменной город в Чертолье".
Есть расхожая легенда: царь Фёдор Иоаннович (болезный сын Ивана Грозного) и царица Ирина не имели наследника престола и в надежде произвести на свет такового основали в 1585 году новый монастырь: "…блаженныя памяти государь Царь и великий князь Федор Иванович всея Русии и государыня царица великая княгиня Ирина Федоровна на том месте за Чертольскими вороты велели устроить монастырь и в нем храм зачатие Пречистыя Богородицы да в пределех свои ангелы святаго великомученика Федора стратилата и святыя мученицы Ирины, да другой храм рожества Пречистыя Богородицы да в пределе святаго великаго чудотворца Олексея Митрополита". На самом деле обитель была возобновлена, только под другим именем.
Поскольку монастырь пользовался расположением царя, ему определили ругу, то есть жалованье: "Руги хлебныя по двенадцати четвертей ржи и овса, да денежные руги по два рубли, да по два пуда соли, да по осетру рыбы, да по полуосмине гороху, да по полуосмине конопель старице на год".
 При Петре I насельниц привлекли к полезной деятельности. Царь–реформатор не любил бездельников и заставил их изучить прядильное дело, тем более что рядом развивалась слобода хамовников (ткачей). В 1696 году стольник Андрей Римский-Корсаков, чьё владение находилось рядом с монастырем, построил надвратную церковь во имя Спаса Нерукотворного Образа (её адрес: 2-й Зачатьевский переулок, 2). Она многие годы считалась домовой для рода Римских-Корсаковых, но после долгих сутяжнических разбирательств храм передали в монастырское ведение.
В период строительства метро многие духовные постройки обители, в том числе и главный собор снесли (на его месте построили стандартное здание школы, но и его в наши времена снесли). Что сохранилось из древностей: при входе в монастырские ворота с правой стороны стоит здание настоятельских покоев, с левой – кельи, к западу – здание трапезной с больничной церковью, да стены монастыря, для возведения которых использовался камень от разобранных древних церквей. Нынешний монастырский собор Рождества Пресвятой Богородицы освятили в  2010 году. Он великолепен, но всё же это новодел.
Название Коробейникова переулка произошло от фамилии собственника старинной усадьбы (владение 1), тяглеца гостиной сотни Федора Коробейникова. Раньше это переулок назывался 1-м Ушаковским, по фамилии хозяев этой же усадьбы Ушаковых. Главный дом ее сохранился – это двухэтажное здание (№ 1, строение 4), стоящее торцом к переулку. На рубеже XVIII и XIX вв. усадьба принадлежала надворной советнице Прасковье Ушаковой. В середине XIX века ушаковская усадьба перешла к купцу, рогожскому староверу Ивану Бутикову (по нему назван Бутиковский переулок; на плане 1843 года у него более древнее именование: Урочище Киевец), застроившему ее несколькими корпусами текстильной фабрики. То было время становления капитализма, когда многие усадьбы Москвы превращались в промышленные цеха. В советское время здесь процветала (потом загибалась) Москворецкая фабрика имени Молотова, один из флагманов лёгкой промышленности столицы.
Хилков переулок (бывший 2-й Ушаковский) назван по княжескому роду Хилковых, владевшему значительной долей здешних земель. Здесь к середине 1820-х был построен существующий ныне дом (владение 3), принадлежавший надворной советнице Вере Есиповой. Сюда на балы к Вере Яковлевне заезжал и Александр Пушкин.
В 1828 году дом и обширный сад перед ним наняло "Общество искусственных минеральных вод(, устроившее здесь водолечебницу по образцу немецкого Баден–Бадена. Проект затеял профессор Московского университета Христиан  Лодер. Заведение быстро стало модным. Состоятельные пациенты съезжались рано утром пить воды, а затем прогуливались в саду. Характерно, что малоимущим "воды" отпускались бесплатно.
Современник, Филипп Вигель оставил свидетельство: "Старый и знаменитый Лодер с помощию молодого доктора Енихена завел первые в России искусственные минеральные воды. Они только что были открыты над Москвой-рекой, близ Крымского брода, в переулке, в обширном доме с двумя пристроенными галереями и садом. Как же мне было не воспользоваться сим случаем? Всякой день рано поутру ходил я пешком со Старой Конюшенной на Остоженку. Движение, благорастворенный утренний воздух, гремящая музыка и веселые толпы гуляющих больных (из коих на две трети было здоровых), разгоняя мрачные мысли, нравственно врачевали меня не менее чем мариенбадская вода, коей я упивался''.
Именно с Лодером связывают появление в русском языке слова "лодырь". Так народ называл лениво прогулявшихся в саду после моциона пациентов заведения искусственных минеральных вод в Остожье.  Вот только неясным остаётся, что за искусство было в тех водах, ежели их вроде бы как добывали естественным путём.
В 1880 участок приобрели оборотистые Бутиковы, ближе к берегу Москвы-реки построившие фабричные здания. В усадебном доме с разместилась женская гимназия Фишер.
Главный дом усадьбы во владении 37 по Остоженке был построен в 1819 году. Там жила Варвара Тургенева. Именно в этом имении разворачиваются события трогательного рассказа её сына Ивана "Муму": "В одной из отдаленных улиц Москвы, в сером доме с белыми колоннами… жила некогда барыня, вдова, окруженная многочисленною дворнею… День ее, нерадостный и ненастный, давно прошел; но и вечер был чернее ночи". Отмечу что этот дом, пусть и на каменном подклете, выполнен из дерева, так что к каменной летописи Первопрестольной его отнести можно только с натяжкой.
Уже при Иване Тургеневе переулки близ Остоженки называли "московским Сен-Жерменом", по примеру парижского аристократического пригорода. "Марку" Остожье держит и по сию пору.

 
ВВЕРХ ПО ЧЕРТОРЫЮ

На самом деле "московский Сен–Жермен" (типа аристократические кварталы) разросся на весь Земляной город, да ещё и выплеснулся за пределы Садового кольца. Таков характер любого столичного города: ''белые'' люди не очень–то приветствуют, когда рядом кишмя кишат не отличающиеся благостным амбрэ человейники. Пожалуй, наиболее элитарный московский район сформировался в постсоветские время вокруг Патриаршего пруда, там и русского–то почти не осталось, кроме, разве, дедушки Крылова и его незадачливых зверушек.
Мы сейчас пройдёмся по значительной доле Земляного города, и там много именно что нашего, исконного. Вообще–то старинное именование вышеозначенной местности: Чертолье. Да, пила, лопата и топор сподобились подобраться к этим местам, однако местами можно наткнуться и на старину.
 Если Остоженка почти вся застроена доходными домами, соседняя Пречистенка пока ещё сохраняет старинный облик, хотя и здешние церкви тоже пострадали от революций и прочих напастей.
Раньше под первым номером на Пречистенке значился угловой "дом с лавками" середины ХIХ века, построенный на фундаменте палат XVIII века. Теперь здесь сквер с памятником человеку, которого узнают очень немногие. Да и вообще он был отъявленным русофобом, в Москве никогда не бывавшим.
Теперь Пречистенка начинается с Белых палат (владение 1). Это главный дом усадьбы князя Бориса Прозоровского, управлявшего при Петре Великом Приказом Большой казны и Оружейной палатой. Сохранилась проездная арка, которая вела на парадный двор; теперь она лишилась статуса подворотни, что, впрочем, не отменяет "дыхания древности". Белые палаты строились в два этапа: с 1685 по 1688 и с 1712 по 1713 годы. Когда-то они стояли на самой бровке крутого оврага Черторыя. Весной этот капризный ручеек разливался, подмывая берега: в конце XVIII столетия овраг закопали, Черторый убрали под землю.
Отец Бориса Прозоровского, Иван Семёнович, был воеводой в Астрахани, когда на город напала ватага Стеньки Разина. Не пожелавший встать на строну мятежников, воевода был сброшен с крепостных стен, а двух его малолетних сыновей на сутки повесили за ноги. Старший сын, Борис Больший, после пытки был жестоко казнён, а младшего, Бориса Меньшого, умолил не убивать астраханский митрополит. Мальчик уже был при смерти, но его вернули к жизни, которая оказалась долгой и полезной для Отечества. Правда, спасённый мальчик из–за увечий остался хромым.
У Бориса Ивановича был ещё брат Пётр Иванович. Братья Прозоровские в правление Петра Алексеевича на свои средства построили военный корабль "Мяч", который считался в свое время одним из лучших судов Азовского флота.
 Борис Прозоровский, дожив до преклонных лет, остался без наследников: его брак не дал потомства. На имущество князя рассчитывала придворная дама Авдотья Прозоровская, подруга императрицы Екатерины I, прославившаяся на всю Москву своей способностью пить не пьянея. Однако она оказалась замешана в серьезном государственном преступлении – заговоре царевича Алексея Петровича против отца, и верный государю князь Прозоровский отказал ей в наследстве.
С 1730-х годов палаты отошли роду Фамицыных. В XIX веке здание неоднократно реконструировалось и к началу XX столетия обросло пристройками, превратившись в уродливого монстра. В начале прошлого века в Белых палатах размещались трактир, лавки и один из первых московских кинотеатров. В советское время в здании устроили квартиры. Жильцы даже не подозревали, что обитают в древних палатах, хотя и удивлялись метровым стенам.
В 1972-м весь комплекс зданий на "стрелке" собрались снести, но вдруг выяснилось, что в одном из домов еще угадываются черты палат XVII века. В борьбу за памятник вступили архитекторы Дина Василевская и Елена Трубецкая, но их самыми рьяными противниками стали... жильцы коммуналок, расположенных в палатах. Обыватели полагали, что, коли развалины сохранят, никуда никого не выселят и люди останутся здесь до гробовой доски. Интеллигенция победила, обитателей "вороньих слободок" таки переселили (в Чертаново), а реставрация была завершена лишь в 1995 году, причём, зданию вернули облик времён Бориса Прозоровского.
Напротив Белых палат, в глубине Чертольского переулка стоят ещё одни палаты, тоже белые, с крыльцом. Установлено, что они принадлежали исчезнувшей церкви Спаса на Божедомке. Когда–то к этому храму свозили собранные с улиц Москвы мёртвые неопознанные тела; "убогих" здесь же отпевали и хоронили в жальницах (общих могилах). Спасский храм связан с именем Марфы Апраксиной, супруги царя Фёдора Алексеевича. Именно она финансировала строительство каменной церкви (на месте обветшавшей) "в вечное поминовение мужа ея", как свидетельствовала мемориальная доска, встроенная в стену храма, освященного в 1694 году. На месте Спасской церкви теперь стоит школьное здание. Хоромы, которые скорее всего являлись домом причта, сохранились чудом.
Так же напротив Белых палат, по адресу Пречистенка, 6, стоит особняк, построенный в конце XVIII века. Это здание много раз перестраивалось и сейчас его фасад украшен коринфскими пилястрами. Это облик 1870-х предвестие модерна, а по существу — московская эклектика. В 1873 году здание выкупил Карл Фридрих Форбрихер, фармацевт при Императорских московских театрах "на собственном содержании". Непосредственно в аптеке заправлял его брат Андрей Форбрихер, магистр формации, защитивший диссертацию "О приготовлении пилюльной массы". Аптека работает до сих пор, но уже не под управлением славной русской династии Фобрихеров.
Рядом с Белыми палатами полвека назад решили сохранить ещё одно здание XVII века, "Красные палаты". Этим домом владели Юшковы, Головины, Голицыны, а середины XVIII века перешли к семье Лопухиных. Следом владельцами здания были представители купеческого сословия, ну, а о купеческих замашкам мы уже говорили и ещё будем говорить.
На углу Пречистенки и Чертольского переулка (Пречистенка, 10) находится особняк, в чертах которого с трудом угадывается древность. В его основании — древние сводчатые палаты с подвалами. Владение в разное время принадлежало Ржевским, Лихачевым, Одоевским. Усадьба официально именуется: "Жилой дом XVIII-ХIХ веков с палатами XVII века". Двести лет назад его собственником был генерал Михаил Орлов. Именно его подпись стоит под актом о капитуляции Парижа в 1814 году. Знаменитый потомок "екатерининского орла" Григория Орлова, хозяин дворца на Пречистенке был одним из основателей "Ордена русских рыцарей", от которого стали размножаться тайные общества будущих декабристов. Генерал с годами остыл к общественной деятельности, ушёл на покой (женившись на дочери героя Бородина Раевского, Екатерине Николаевне), но именно его первым арестовали в Москве после краха офицерского мятежа. Только заступничество родного брата Алексея Фёдоровича (шефа жандармов, начальника Третьей канцелярии; между прочим, в Бородинском сражении он получил семь ран), вовремя пришедшего на помощь растерявшемуся в момент событий на Сенатской площади Николаю I, спасло Михаила от Сибири.
В 1880-е годы дом был "порезан" на меблированные комнаты для сдачи небогатым постояльцем. Одну из комнатушек–пеналов нанимал только что окончивший Московское училище живописи художник Исаак Левитан. В начале ХХ века хозяином дома стал француз, купец-галантерейщик Морис Филипп. В марте 1915 года для своего сына Вальтера Филипп нанял домашнего учителя; юношу звали Борис Пастернак.
Владение на Пречистенке, 12 принято называть "усадьбой Хрущевых–Селезневых". До войны 1812 года домом владели Зиновьевы, Мещерские, Васильчиковы. В нашествие Наполеона усадьба принадлежала князю Фёдору Барятинскому, одному из любимцев (в хорошем смысле) Екатерины II. Ходили слухи, что именно Барятинский убил Петра III. При Павле I князь был выслан из Петербурга и поселился на Пречистенке, ведя образ жизни расслабленного вельможи.
Сразу после смерти Фёдора Сергеевича в 1814 году его наследница продала усадьбу отставному гвардии прапорщику Александру Хрущеву, близкому знакомому отца. Сумма сделки была небольшой, так как усадьба сильно пострадала в огне пожара 1812 года, и от нее остались лишь каменный подклет главного дома и обгоревшие хозяйственные постройки.
Александр Петрович в Отечественную войну сражался в составе лейб-гвардии Преображенского полка, в 1814 году вышел в отставку и на удивление скоро разбогател, что вызвало многочисленные пересуды в обществе. Говорили, что состояние он сделал на винных откупах, что считалось неприличным для дворянина. Как бы то ни было, средства были пущены в созидание, и в 1816 году москвичи смогли лицезреть на Пречистенке невероятной красоты "ампирный" особняк.
Авторство дома Хрущева долгое время было предметом споров, но недавно выяснилось, что над проектом работал ученик Джованни Жилярди и Франческо Кампорези, Афанасий Григорьев, бывший крепостной, получивший вольную в 22 года и работавший над воссозданием многих московских зданий после катастрофы 1812 года совместно с Доменико Жилярди.
После смерти Хрущева в 1842 году его наследники продали усадьбу верховажскому купцу Алексею Рудакову. Как писал Александр Пушкин: "Купечество богатеет и начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством". Последнее очевидно беднело и все более превращалось в посмешище.
В 1860-х годах усадьба перешла во владение отставному штабс-капитану Дмитрию Селезневу. Особенность дворца Хрущевых-Селезневых состоит в том, что при всех многочисленных владельцах дом сохранялся практически в неизменном виде, разве что Селезневы разместили на фронтоне изображение своего герба, который и сейчас украшает здание.
Дочь хозяина дома в 1906 году решила увековечить память о своих родителях и пожертвовала усадьбу московскому дворянству для размещения в ней детской школы-приюта "имени Анны Александровны и Дмитрия Степановича Селезневых". После Октябрьского переворота чего здесь только не было: и Музей игрушки, и Литературный музей, и Министерство иностранных дел, и Институт востоковедения. В 1957 году московскими властями, в ознаменование 120–летия убийства поэта, было принято решение о создании музея А.С. Пушкина.
 На самом деле к Пушкину усадьба на Пречистенке, 12 отношения не имеет. Разве только по соседству жила чета Орловых, и Александр Сергеевич одно время "приударял" за Екатериной Николаевной (урождённой Раевской). А, впрочем, за кем только не волочилось "солнце русской поэзии".
Усадьбу Лопухиных-Станицких на Пречистенке, 11 мы пропустим, ибо, хотя дом и стоит на белокаменном цоколе, он деревянный, как, кстати, и дом Хрущевых–Селезневых. С 1920 года здесь располагается Музей Льва Толстого, опять же — без привязки к реальным московским адресам автора "Войны и мира".
Как вы наверняка заметили, Пречистенка — подлинный музей дворянской архитектуры Москвы. Так сложилось, что Остоженка и Арбат решительно потеряли облик Первопрестольной эпохи Пушкина и Толстого, а Пречистенка — нет. Дом учёных на Пречистенке, 16 — тоже экспонат, правда, как мы узнаем чуточку позже, несколько исковерканный. Усадьба в конце XVIII - начале XIX веков принадлежала Ивану Архарову, служившему на посту московского военного губернатора. Особняк достался Ивану Петровичу от Павла I, обожавшего настоящий немецкий порядок, который Архаров виртуозно умел блюсти. Солдат, отличавшихся не только вымуштрованностью, но и нахрапистостью, до сих пор обзывают "архаровцами".
Ежедневно в доме Архаровых по традициям московского "открытого стола" обедало несколько десятков человек, а по воскресным дням давались балы, собиравшие лучшее московское общество. Усадьбу посещал даже император Александр I, питавший некоторые чувства к жене Ивана Петровича Екатерине Александровне, урожденной Римской-Корсаковой.
 В 1818 году дом Архаровых, сильно пострадавший в наполеоновском пожаре, купил князь Иван Нарышкин, камергер и обер-церемониймейстер при дворе Александра I. Нарышкины восстановили усадьбу и перебрались в неё в 1829 году после отставки Ивана Александровича. При Нарышкиных быт усадьбы был организован примерно так же, как и при предыдущих владельцах: те же приемы и балы, ну, разве что обстановка стала ещё более роскошной и изысканной — Нарышкины были значительно богаче Архаровых.
Иван Александрович был дядей Натальи Гончаровой, и когда Александр Пушкин с ней венчался, именно Нарышкин был посаженным отцом невесты. Приобретенное родство обязывало поэта совершать визиты в дома родственников жены, поэтому Пушкин с Гончаровой частенько бывали у на Пречистенке (но не в будущем ''своём'' музее).
У Ивана Архарова был брат, Николай (он служил в Москве полицмейстером), который владел домом 17 на Пречистенке. После Николая Архарова хозяином имения стал генерал Гавриил Бибиков, а после Бибикова — генерал Денис Давыдов. Сюда поэт и партизан, как мы знаем, переехал с Большого Знаменского переулка. Прожив здесь пять лет, Денис Иванович обратился к директору Комиссии для строений с таким заявлением:
Помоги в казну продать
За сто тысяч дом богатый,
Величавые палаты,
Мой Пречистенский дворец.
Тесен он для партизана:
Сотоварищ урагана,
Я люблю, казак-боец,
Дом без окон, без крылец.
Без дверей и стен кирпичных,
Дом разгулов безграничных
И налетов удалых...
Дело вот, в чём: напротив дворца Давыдова открылась Пречистенская пожарная часть и частые шумные выезды брандмейстерских экипажей не благоприятствовали спокойной жизни. Давыдовы продали имение, причём, со значительным убытком. Герой-поэт уехал доживать в своё имение под Симбирском, где и умер.
Вернёмся в дом 16. От Нарышкиных он перешел в собственность к их родственникам Мусиным-Пушкиным. Потом усадьба сменила еще двух владельцев — представителей родов Гагариных и Трубецких — прежде чем в 1865 году оказаться в собственности вездесущих представителей купечества, на сей раз —  Коншиных.
Иван Коншин унаследовал от родителей бумаготкацкую и ситценабивную фабрику, а так же миллион рублей, которые он, умело ведя коммерческие дела, к концу жизни приумножил на порядок. Супруги Коншины детей не имели, всё десятимиллионное состояние и фабрики после смерти Ивана Николаевича в 1898 году остались на руках у вдовы, которой в тот момент было уже 65 лет. Александра Ивановна продала производство мужниным братьям, сама же уединенно доживала в имении на Пречистенке.
 В возрасте 77 лет Коншина вдруг затевает масштабную перестройку своей усадьбы. Началось всё с того, что во время прогулки по имению старуха обратила внимание на опасную по своей величине трещину в стене дома со стороны Мёртвого переулка (тогда так назывался Пречистенский переулок). Тут же было принято решение снести старый особняк и на его месте возвести новый дворец. За проект взялся модный тогда архитектор Анатолий Гунст, который при фантастических финансовым возможностям заказчицы в 1910 году возвёл то, что теперь и называется Домом учёных.
Да, это новодел, но Гунст педантично воспроизвёл объёмы предыдущего особняка. Получилась "классическая" московская эклектика, соединяющая ампир, модерн и "а ля рюс".
Коншиной дано было любоваться великолепием своего обновлённого поместья четыре года, а после её кончины усадьбу за 400 тысяч рублей приобрёл заводчик и банкир Алексей Путилов. Инвестиция оказалась неудачной: пришедшие вскоре к власти большевики всё отобрали и поделили. К слову, если кто не знает: события булгаковского ''Собачьего сердца'' разворачиваются именно в этих местах.
Дом на Пречистенке, 20 был построен в конце XVIII века, с большой долей вероятности по проекту Матвея Казакова. В середине XIX века в нем жил герой Отечественной войны 1812 года генерал Алексей Ермолов. Именно он основал город Грозный, дал жизнь Кавказским Минеральным Водам, да и вообще стал в глазах современников чуть не былинным богатырём. С Николаем I отношения покорителя упрямых кавказских народов не сложились, поэтому Ермолов вернулся доживать век в Москву, как и было принято в тогдашнем Российском государстве. Генерала не смущало, что его владение соседствует с пожарным депо, Ермолов безмятежно прожил здесь десять лет, тут и спокойно умер.
Усадьбой на Пречистенке, 19 владел князь Андрей Долгоруков, отец десяти дочерей и сыновей, из которых наиболее известны три сына, дослужившихся до генеральского звания: Илья, Василий и Владимир. Старший, Илья, прописан в десятой, зашифрованной, главе "Евгения Онегина":
Витийством резким знамениты
Сбирались члены той семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.
Илья Долгоруков действительно принимал в своём доме заговорщиков, но не стал примыкать к тайным обществам, отчего и не попал в Сибирь, а дослужился до генерал-лейтенанта. А вот Владимир Долгоруков отличился особо. После ухода в отставку с военной службы он четверть века управлял Москвой, назначенный генерал-губернатором. Уже при его жизни часть Новослободской улицы назвали в честь градоначальника Долгоруковской (а советская власть не решилась её переименовать). Князю тогда подарили серебряный барельеф с видом дома на Пречистенке, где он родился в 1810 году.
Во дворце Долгоруковых было основано Александро-Мариинское училище, которое преобразовали в казенный институт для дочерей небогатых офицеров. Попечительницей заведения являлась Елизавета Фёдоровна, вдова убитого террористом Иваном Каляевым великого князя Сергея Александровича.
Дворец в классическом стиле на Пречистенке, 21 построил генерал-майор Алексей Тучков. В 1812 году на Бородинском поле в один день и час погибли два его родных брата, генерал-майор Александр Тучков и генерал-лейтенант Николай Тучков. Мать, узнав о гибели сыновей, ослепла от горя. Жена генерала Александра Тучкова, продав бриллианты, построила на месте гибели мужа церковь и основала монастырь, став его настоятельницей. Алексей Алексеевич Тучков выжил, но на гражданском поприще особо не преуспел.
После Тучкова дворцом владел Сергей Потёмкин. Поэт Петр Вяземский называл его "великолепным Потёмкиным, князем если не Тавриды, то просто Пречистенки". При Потёмкине дворец мог принять сотни гостей, ибо хозяин не считал денег. Жена князя, Елизавета Петровна, была посаженой матерью на свадьбе Александра Пушкина, сочинившего следующие игривые строки:
Когда Потемкину в потемках
Я на Пречистенке найду,
То пусть с Булгариным потомки
Меня поставят наряду.
Фаддей Булгарин — объект язвительной зависти Пушкина, ведь тиражи книг Булгарина были в десятки раз больше пушкинских.
Дворец не раз менял владельцев. В конце ХIХ века его приобрел купеческий сын Иван Морозов. Его брату Арсению, после того как тот построил на Воздвиженке дворец в мавританском стиле, мать, Варвара Алексеевна, говорила: "Эх, Арсик, раньше только я знала, что ты дурак, а теперь вся Москва знает". Иван Морозов увлёкся другим, а именно — коллекционированием картин русских и французских художников. С тех пор залы дома, к которому приложил руку архитектор Лев Кекушев, стали заполняться произведениями тогда еще мало кому известных художников. Именно Иван Абрамович поддержал молодого Шагала, делавшего первые шаги в искусстве. Все лучшее, что сотворили Гоген, Ван Гог, Ренуар, Сезан, попадало на Пречистенку. Над Морозовым современники потешались: скупает мазню халтурщиков, называющих себя живописцами. По большому счёту, может и оно так, но арт–рынок считает иначе. Бывшая коллекция Ивана Морозова сопоставима теперь по стоимости со всем Газпромом вместе взятым.
Особняк, издавна известный в Москве как усадьба Офросимовой (Чистый переулок, 5), был построен еще в XVIII веке для первого своего владельца – капитана Артемия Обухова, по фамилии которого Чистый переулок до революции именовался Обуховым. Дворянской семье Офросимовых этот участок близ Пречистенки перешел в 1796 году. В частности, с 1805 года собственником усадьбы числился генерал-майор, обер-кригскомиссар Павел Офросимов, а после его кончины в 1817 году – его вдова Анастасия Офросимова, которая славилась в московских аристократических кругах своенравием. Последняя не без гордости признавалась, что мужа своего она похитила из отцовского дома и доставила к венцу. По словам Павла Вяземского, "Офросимова была долго в старые годы воеводою на Москве, в московском обществе имела силу и власть". Об Офросимовой в Москве и Петербурге ходило много анекдотов. Эту колоритную личность обессмертил Александр Грибоедов: в "Горе от ума" московский уроженец вывел её под именем старухи Хлестовой, свояченицы Фамусова. После пожара Москвы 1812 года усадебный дом Офросимовых был отстроен заново по типичному для старомосковских дворянских жилищ плану — опять же, в дереве.
В 1899 году владелицей усадьбы стала жена банкира Мария Протопопова. Тогда–то левый флигель и был перестроен в каменный особняк. На фронтоне фасада главного дома появился пышный вензель "МП". 
В 1922 году усадьба в Обуховом переулке, переименованном тогда же в Чистый, была отдана под резиденцию посла Германии. Последним немецким послом, жившим здесь, был граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург, известный тем, что 5 мая 1941 года сообщил представителям советских властей точную дату нападения фашистской Германии на СССР. Позже он примкнул к немецкой антигитлеровской оппозиции и был казнен фашистами в 1944 году.
Тогда же усадьба была передана в распоряжение Русской Православной Церкви. Вензель на фасаде сбивать не стали, теперь они означает: "Московская Патриархия».
Усадьба Охотникова (Пречистенка, 32) была построена на рубеже XVIII—XIX веков. В 1808 году дворянин Павел Охотников, пожелавший перебраться на жительство в Москву, приобрел имение у жены генерал-поручика Талызина и даже занялся ее перестройкой, но в 1812–м случился всеобщий московский пожар, не пощадивший и дома на Пречистенке. В 1816 году Охотников решает восстановить сгоревшую усадьбу уже в камне. Имя архитектора неизвестно, а в документах того времени есть сведения, что строителем дома являлся крестьянин Лёшкин.
После кончины в 1841 году Павла Яковлевича усадьба перешла с собственность его наследников, которые оказались не в состоянии содержать такой большой дом и были вынуждены сдавать его внаём. В 1868 году в арендованной усадьбе разместилась частная мужская гимназия Льва Поливанова, выпускниками которой стали в том числе сыновья Льва Толстого и Александра Островского, будущие литераторы Валерий Брюсов, Константин Бальмонт и Андрей Белый, философ Владимир Соловьев.
Если вы зайдёте во внутренний двор усадьбы Охотникова, окажитесь в удивительном, даже не совсем московском пространстве. Двор замкнут двумя полукруглыми двухэтажными строениями, образующими собой так называемую "циркумференцию". Верхние этажи их построены в дереве, а нижние представляют собой открытые аркады на белокаменных колоннах. Это бывшие конюшни усадьбы. Широкие проёмы арок в нижнем этаже нужны как раз для въезда внутрь саней и карет. Позже мы узнаем, откуда у Охотникова была такая охота до лошадей.
 Между конюшнями притулился невзрачный двухэтажный домик, в котором сейчас почти невозможно узнать бывшую домовую церковь усадьбы.
Деревянный дом усадьбы Самсоновых-Голубевых (Пречистенка, 35) был построен в 1817 году. Дом стоит на белокаменном подклете и тщательно оштукатурен, так что сразу и не скажешь, что особняк не из камня. Ансамбль дополняет каменный флигель слева, построенный в 1836 году, и въездные ворота. Правый флигель утрачен.
Итак, вы наверняка поняли, что прогулка только лишь по одной Пречистенке, длина которой всего–то 1125 метров, многого стоит. Теперь самое время пройтись по значительной части Земляного города, которую иногда именуют "солью земли московской". Родившийся и выросший в этих местах Пётр Кропоткин (мало уже кто знает, что это за человек такой, в честь которого назвали станцию метро) писал: "Москва — город медленного исторического роста. Оттого различные части так хорошо сохранили до сих пор черты, наложенные на них ходом истории. из всех московских частей, может быть, ни одна так типична, как лабиринт чистых, спокойных и извилистых улиц и переулков, раскинувшихся между Арбатом и Пречистенкой".
Пётр Алексеевич имеет в виду арбатские переулки своего детства. Тогда здесь простиралась глухая окраина — в том смысле, что почти все дома были одноэтажными (хоть и с мезонинами) и деревянными. Взгляните на поленовский "Московский дворик". Если не знать названия картины, вы подумаете, это какое–нибудь пошехонское захолустье. Да в сущности Чертолье в момент написания полотна таковым и являлось, только не пошехонским, но арбатским.
Строительный бум конца XIX века капитально ударил по тихому миру, и в сущности он не остановился по сию пору. Как там пел Булат Окуджава: "Что ж вы плачете ребята, больше нет у нас Арбата…" Ну, улица всё же есть, только она уже не для тех песен, которые проникновенно исполняют подвыпившие интеллигенты.
Из строений непосредственно Арбата (если говорить о его сегодняшнем облике) на страницы фолианта "Памятники архитектуры Москвы" попало единственное здание улицы, "городская усадьба начала ХIX века" (дом Военно-окружного суда — Арбат, 37). Этот двухэтажный дом с окошками-бойницами сохранил черты старомосковского ампира. Им владел граф Василий Бобринский. За недонесение о готовящемся заговоре товарищей его отдали под надзор полиции. Да, Бобринский сочувствовал декабристам, но у графа и Николая I была одна и та же бабушка, и звали её: Екатерина Великая. Внебрачного сына императрицы и Григория Орлова по рождении отправили взрастать в русскую глубинку, где купили ему во владение деревню Бобрики. Отсюда и фамилия.
 Императрица держала сына, Алексея Григорьевича, на расстоянии от двора, но не упускала из виду, во всех делах оказывая поддержку. В графское достоинство возвёл брата император Павел I, посчитавший его невинной жертвой матери.
Вслед за Бобринским домом владела еще одна российская "Золушка", подобная Прасковье Жемчуговой, которую волею судеб так же вознесло на аристократический "Олимп".
Звали эту счастливицу Екатериной Семёновой. Будучи крепостной, талантливая девица стала княгиней Гагариной. Неграмотную, одаренную большим талантом девушку Москва увидела в театре на Арбатской площади. Актриса восхищала многих, в том числе и Александра Пушкина. Когда до поэта дошли слухи, что Семёнова в связи с замужеством решила бросить сцену, он дал власть своему перу:
Ужель умолк волшебный глас
Семёновой, сей чудной Музы?
Ужель, навек оставя нас,
Она расторгла с Фебом узы,
И славы русской луч угас?
Не верю, вновь она восстанет.
Ей вновь готова дань сердец,
Пред нами долго не увянет
           Ее торжественный венец.
Екатерину Семёнову Пушкин увековечил и в первой главе "Евгения Онегина", поставив в один ряд с выдающимися соотечественниками:
Волшебный край! Там в стары годы
Сатиры смелый властелин,
Блистал Фонвизин, друг свободы,
И переимчивый Княжнин;
Там Озеров невольны дани
Народных слез, рукоплесканий
С младой Семёновой делил.
Надо сказать, Семёнова в пушкинские времена была уже совсем не "младой". Приходилось попадать в комические ситуации. Однажды ставили комедию Ивана Крылова "Урок дочкам". На сцене в ролях дочек блистали Екатерина Семёновна и оперная дива Софья Самойлова. Обе уже были многодетными мамами и не отличались античным изяществом форм. Когда после премьеры Ивана Андреевича спросили о впечатлениях, тот с солдатской простотой ответствовал: "Что же, обе сыграли очень хорошо, только название пиесы следует переменить на "Урок бочкам".
Семёнова на Арбате прожила недолго, ибо муж, Иван Гагарин, скоропостижно скончался. Пришла нужда, дети Семёновой–Гагариной безбожно прожгли отцовское богатство (вы наверняка заметили, что большинство артистических чад вырастают исчадиями не лучшего в сём мире места), мать не отличалась рачительностью, в итоге усадьбу выкупила казна и приспособила для военно-окружного суда. Там он и базируется по сию пору. В этом дворце осудили множество людей, преимущественно — за госизмену. Именно в этих стенах родилась шутка: если вам изменил муж, радуйтесь, что преданы вы, а не Родина.
 Стена именно этого дома стала местом поминовения того, кто всегда жив. Речь идёт о Викторе Цое. И давайте быть честными: если бы не Пушкин, никто бы не помнил о крепостной артистке Кате Семёновой. И ещё один момент. Был такой некогда популярный автор–исполнитель Игорь Тальков. Он, перед тем как нелепо погибнуть в драке за порядок выступления на сцене, сочинил песню "В переулочках Арбата пропаду, исчезну я". "Стены Талькова" нет, а вот "стена Цоя" есть, хотя Цой к этой улице был совершенно равнодушен. На Арбате стоят памятники Пушкину с Натали, Окуджаве и принцессе Турандот. А Тальков остался позабытым–позаброшенным.
По адресу Арбат, 53 воссоздан ампирный особняк, принадлежавший в тридцатые годы ХIX века дворянскому роду Хитрово. На месте коммунальных квартир восстановлена анфилада комнат и создан музей "Квартира А.С. Пушкина на Арбате". На втором этаже дома с февраля по май 1831 года поэт снимал квартиру после свадьбы. У молодых было пять комнат: зал, гостиная, кабинет, спальня, будуар и коридор, 280 квадратных метров общей площади. В медовый месяц, да и вообще в московский период счастливого семейного бытия, Пушкин ничего не сочинил. Возможно, в том числе и потому, что у Александра Сергеевича было непростые отношения с тёщей, задолжавшей Пушкину 11 тысяч рублей. Однажды, после очередной словесной перепалки поэт выгнал её из квартиры. Молодожёны переехали в северную столицу, где Пушкина и убил на дуэли один светловолосый смазливый француз. Шерше ля фам.
Пушкин, приезжая в Первопрестольную уже будучи отцом семейства, чаще останавливался у своего друга Павла Нащёкина. Угловой дом под номером 2 в Гагаринском переулке украшен белокаменными резными колоннами той же формы, что у Большого Кремлевского дворца в Кремле. Здесь Нащёкин одно время квартиру и снимал. Павел Воинович был замечательным рассказчиком. Одна из его историй о том, как он, влюбившись в актрису Асенкову, поступил к ней в горничные, переодевшись для этого в женское платье, был использован Пушкиным в "Домике в Коломне". Ещё один рассказ Нашёкина, о помещике Островском, по нужде ставшем разбойником, лёг в основу повести "Дубровский".
"Любит меня один Нащёкин", – утверждал поэт, конечно же в хорошем смысле. В Москве на двух особняках, занимаемых Нащёкиным, установлены мемориальные доски. Одна из них в Воротниковском переулке, вторая у Сивцева Вражка, в Гагаринском переулке.
На Сивцевом Вражке, в доме с мезонином жил дядя Льва Толстого, вошедший в историю как "Толстой-Американец". В молодости Фёдор Толстой участвовал в кругосветной экспедиции Крузенштерна, в наказание за буйство был высажен с корабля на одном из Алеутских островов вблизи Америки. Толстой выжил, вернулся, правда, жизнь среди дикарей его вовсе не исправила, к тому же алеуты расписали русского странника татуировками. В России его трижды разжаловали в солдаты, но безумной отвагой он искупал вину. В дни Отечественной войны заслужил Георгиевский крест и офицерское звание. Одиннадцать раз Толстой убивал на дуэлях своих противников. "Ночной разбойник, дуэлист, в Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и крепко на руку нечист...": так описал Американца в "Горе от ума" Александр Грибоедов.
 Толстому посвящена эпиграмма Пушкина: "В жизни мрачной и презренной был он долго погружен, долго все концы вселенной осквернял развратом он". Фёдор Толстой не остался в долгу и тоже ответил едкой эпиграммой, а порицать Александра Сергеевича был, за что. Дело чуть было не дошло до поединка, но драться с Пушкиным Толстой не стал, зная, что не стоит входить в историю злодейским убийцей гения: они помирились и остались приятелями. Именно Толстой-Американец сосватал за Пушкина Наталью Гончарову.
Следующий архитектурный памятник волею случая стал главным героем любимой многими (а у меня вызывающей отвращение) кинобуффонады Михаила Козакова "Покровские ворота". В основу нынешнего здания по Нащёкинскому переулку, 10 включён объем двухэтажного дома с полуподвалом, построенным в классическом стиле после пожара 1812 года. Ранее здесь находился Съезжий двор, относившийся к Пречистенской полицейской части, где имелись камеры для арестованных горожан.
Одно время здесь жил поэт Александр Плещеев, а в последней четверти XIX столетия владение выкупил купец Иван Коровкин. После революции 1917 года в здании устроили коммуналки. Несомненно, фактурой для "Покровских ворот" дом стал благодаря необычности "экстерьера", созданного по воле Коровкина. Интерьеры — это декорация, выстроенная на "Мосфильме". На дворовой территории, выходившей на Гоголевский бульвар, герои забивали козла и философствовали. В кино ломают другой дом, в Заяузье, этот — сохранился, хотя после очередной реставрации в сущности лишился своей ауры.
Вкратце о церковной архитектуре арбатских переулков. В Большом Афанасьевском стоит церковь Афанасия и Кирилла. Впервые она упоминается в середине XVI века, а после пожара 1812 года её перестроили в классическом стиле.
Храм Воскресения Словущего в Филипповском переулке датируется 1688 годом. Он совсем игрушечный, даже его колокольня прямо как гриб из земли торчит. Впрочем, надо учитывать ещё и культурный слой, который в некоторых местах города достигает аж шести метров. Изначально эта церковь была освящена во имя святого апостола Филиппа. Вероятно, основал её митрополит Московский Филипп недалеко от своего загородного дома. В 1812 году храм Воскресения Словущего был ограблен и осквернен. В 1818 году его хотели разобрать за ветхостью, но провидение распорядилось иначе.
В Воскресенском храме нашёл пристанище Иерусалимский патриархат, а сама церковь стала Иерусалимским подворьем. Дело в том, что, когда в Иерусалиме случился пожар, патриарх Иерусалимский обратился к Александру I с просьбой предоставить Патриархату подворье, где можно было бы остановиться для сбора пожертвований. Храм в Большом Филипповском перестроили полностью. Здание стало напоминать храм Воскресения в Иерусалиме: вытянутое и низкое, по плану четырехугольное. Новый храм освятили во имя Воскресения Словущего. Патриархи Иерусалимские одарили его многочисленными святынями, значение которых неоценимо: часть Древа Креста, десница великомученика Евстафия, части мощей апостола Иакова и многие другие. В 1917 году подворье упразднили, однако церковь не закрывалась никогда. В 1989–м ей вернули статус подворья.
Близ Сивцева Вражка сохранились две церкви: Успения в Могильцах, построенная архитектором Николя Леграном в 1790 году, и Власия — XVII-XIX веков.
Успенская церковь известна с XIV века. Уточню, откуда взялась приписка "на Могильцах". Здесь захоранивали найденные в Москве тела нищих и убогих. Отсюда и старое название Пречистенского переулка: Мёртвый (простите, что повторяюсь). Точной даты, когда на месте деревянной церкви воздвигли каменную, не установлено: возможно, в 1653 году. Позже появился притвор с приделом во имя Николая Чудотворца. Придел во имя святителя Спиридона был построен в 1750-м. Старое здание церкви в 1791 году разобрали и по проекту Леграна начали строить новое.
Успенский храм дважды фигурирует в романах Льва Толстого. В "Войне и мире" сюда по приглашению Марьи Ахросимовой пришли Наташа Ростова и Соня, жившие некоторое время в её доме в Староконюшенном переулке. В "Анне Карениной" в церкви Успения на Могильцах венчаются Левин и Китти Щербацкая.
Церковь священномученика Власия (Гагаринский переулок, 20) стоит на углу с Большим Власьевским переулком, получившим свое название по этому храму. По мнению исследователей, церковь стояла здесь со времен Ивана Грозного. Здесь располагалась Конюшенная слобода, где жили конюхи, каретники и кучера — люди, обслуживавшие царский выезд, для которого в Москве держали около трех тысяч лошадей.
Конюшенная слобода была "белой", и многие государевы конюхи даже получали небольшие поместья. В конце XVII века на Девичьем поле появилась Новая Конюшенная слобода, а слобода возле Арбата стала называться Старой Конюшенной. На храмовый праздник, в день памяти священномученика Власия конюхи приводили своих лошадей, украшенных лентами и цветами. Коней трижды обводили вокруг храма и после молебна окропляли святой водой. Неизвестно, становились ли лошади после исполнения обряда святыми.
Храм сильно пострадал в пожаре 1812 года. Церковь была заново освящена лишь через три года после изгнания Наполеона из Москвы. В 1926 году в правой пристройке Власьевской церкви устроили предел во имя Серафима Саровского, перенесенный сюда из ликвидированной домовой церкви Серафимовского комитета Красного Креста на Сивцевом Вражке. В 1934 году церковь закрыли и обезглавили, в здании разместились школьные мастерские. К 1960-м бывший храм успели довести до ручки. Крыша колокольни была покрыта толем, ограда снесена, возле церкви построили деревянные сараи. В 1976–м началась реставрация Власьевского храма. Она затянулась на долгие годы и теперь святыня предстаёт перед нами во всём своём великолепии. Разве только лошадей вокруг неё уже не обводят.
Перейдём по другую сторону Арбата. Церковь Спаса на Песках в Спасопесковском переулке (с картины Поленова "Московский дворик") впору назвать "храмом Чебурашки". Деревянный дом с каменным подклетом на втором плане полотна — особняк начала XIX века. Преображенский храм был построен в 1639 году стрельцами, которые жили в этой местности при царе Михаиле Фёдоровиче. Он пережил два пожара: в 1752 году и в 1812-м. Славные воины Наполеона сломали Святые престолы, растащили утварь. Но москвичи настолько любили стрелецкую святыню, что очень быстро полностью её восстановили.
 В советское время в церкви располагалась кукольная мультипликационная мастерская. Именно здесь родились на Свет Божий Чебурашка и Крокодил Гена, а так же старуха Шапокляк (как без неё).
На заднем плане "Московского дворика" — церковь Николы Чудотворца в Плотниках, она находилась в трех минутах ходьбы от храма на Песках. Ее основали в 1625 году дворцовые плотники, которые жили здесь слободой. Этого храма уже не существует. На его месте стоит жилой дом №45/24 по улице Арбат, построенный в 1935–м.




ВОКРУГ МИСТИЧЕСКИХ ПАТРИАРШИХ

Я родился и вырос в Старой Москве, но далеко не все её уголки считаю "своими". Всякий раз оказываясь близ Никитских, Бронных, Тверских, Дмитровских улиц чувствую, будто попал в совершенно чуждый мне город. И даже облегчение какое–то охватывает, когда вырываюсь из объятий бывшего Козьего болота. Наверное, это местечковый пседопатриотизм.
Между тем довольно долго, в середине 1980-х, я трудился в особняке по адресу Гранатный переулок (тогда он назывался улицей Щусева), 4–1. Тогда там располагался институт с таинственной аббревиатурой ВНИИКИ, и неважно, что там за штуки творили, большинство из разработок оказалось тупиковой ветвью технологической эволюции. По совести скажу: я был молод и совершенно не интересовался исторической подоплёкой, и кстати, вовсе о том не жалею.
Теперь благодаря некоторому расширению кругозора знаю, что в Гранатном переулке, 4–1 располагается так называемая усадьба Зубовых-Леонтьевых. Имение одно время принадлежало братьям Орловым, а после них "светлейший" князь Григорий Потёмкин, который тогда служил подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, разместил во дворце полковую канцелярию.
По состоянию на 1804 год участком владела княжна Голицына, построившая здесь новое двухэтажное здание. Оно сгорело при пожаре Москвы в 1812 году. В 1838–м участок был куплен графом Платоном Зубовым, который по отцу являлся племянником последнего фаворита императрицы Екатерины II, а по матери — внуком полководца Александра Суворова.
Платон Николаевич с отличием окончил пажеский корпус, получил чин корнета и даже был за некоторые заслуги награждён в 1815 году королём Франции Людовиком XVIII орденом Лилии. Матерью его была единственная дочь генералиссимуса Суворова, Наталья Александровна. В 1795 году она вышла замуж за старшего из братьев Зубовых, генерал-поручика графа Николая Зубова. Последний вошёл в историю тем, что присоединился к заговору графа Палена с целью отстранения от власти и физического устранения императора Павла I. Дворцовый переворот удался, но Зубов не нашёл общего языка с Александром I. После отставки он поселился в Москве и скоропостижно скончался в 1805 году. К слову, переселение для вельмож считалось благом, ибо климат древней столицы считался благоприятным для здоровья — в особенности после сырого Града Петрова. В данном случае, скорее всего, граф переехал в Первопрестольную уже больным. Наталья Александровна, овдовев в тридцать лет, посвятила себя воспитанию шестерых детей. В 1833–м она решила удалиться в свое сельское имение (Хорошёво-Троекурово), передав управление городской усадьбой в Граранатном переулке сыну Платону. Он и решил построить новый дом, заказав проект архитектору Афанасию Григорьеву.
 Афанасий Григорьевич был из крепостных. Выкупив личную свободу, он с 1808 года работал совместно с Доминико Жилярди и стал ведущим архитектором эпохи московского ампира. Центральная часть усадебного дома построена на фундаменте сгоревшего в 1812 году здания. Она украшена шестиколонным "тосканским" портиком, над которым возвышается мезонин с балконом, увенчанный бельведером. Сам дом расположен в глубине двора за ажурной оградой. Чтобы знали: дворяне не ставили свои дворцы по красной линии улиц.
В 1855 году граф Платон Зубов умер холостым и бездетным. Усадьба в Гранатном по завещанию перешла к его сестре, Любови Николаевне, вдове генерал-майора русской императорской армии, героя Бородинского сражения Ивана Леонтьева. Одна из представительниц древнего русского рода Леонтьевых, Анна Леонтьевна, в 1650 году вышла замуж за боярина Кирилла Нарышкина, от брака с которым родилась будущая царица Наталья Кирилловна – мать Петра I. Кстати, неподалеку от Гранатного находится названный в честь славной династии Леонтьевский переулок.
Генерал-майор Иван Леонтьев скоропостижно скончался во время проведения манёвров в Пензе в 1824 году, через год после свадьбы. Любовь Николаевна воспитывала единственного сына Михаила. Повзрослев, Михаил Иванович, служил по гражданской части, получил чин тайного советника, был шталмейстером Двора Его Императорского Величества. Но хозяйством заниматься не любил. Умер он рано. Похоронив сына, Наталья Александровна стала насельницей Новодевичьего монастыря, а усадьба в Гранатном перешла во владение внуку, тоже Михаилу.
С тех пор началась история упадка усадьбы. Путеводитель "По Москве" издания 1917 года Сабашниковых сообщает следующее: "Ещё недавно дом этот, переживший 1812 год и сохранявший удивительную обстановку и прекрасную роспись барских особняков екатерининской и александровской эпохи, был лучшим украшением переулка. Ныне он безжалостно разрушен рукой современных предпринимателей, а на его месте предполагается огромный доходный дом".
Действительно, в 1913 году усадебный дом оказался под угрозой окончательного сноса, на его месте было решено построить многоэтажный доходный дом по проекту братьев Весниных. Вся культурная Москва была возмущена, вокруг усадьбы кипели нешуточные страсти, но своё слово сказала Великая война: проект застопорился.
Полуразрушенный усадебный дом находился в бесхозности десять лет, и в 1923 году советские власти решили восстановить особняк, воссоздав мезонин с бельведером, решетки террас, окна, наличники и разместить здесь Палату мер и весов. Потом здесь размещался тот самый "НИИЧаВо", в котором и мне удалось бессмысленно поколдовать.
Сейчас усадьба находится в коммерческой аренде до 2046 года. Хотя московская интеллигенция и ратовала за создание в этом доме музея полководца Суворова, городские власти рассудили в пользу барыша.
Рядышком по адресу Малая Никитская, 12 располагается ещё один усадебный комплекс конца XVIII века. В давние времена им владел род Долгоруковых, а потом — графья Бобринские. Характерно, что наполеоновский пожар эту усадьбу совершенно не задел, да и вообще многие напасти обходили данное владение стороной. Справедливости ради надобно сказать, что в конце XIX века дворец был основательно перестроен. В 1965 году усадьба Долгоруковых–Бобринских сыграла роль "дома Ростовых" в фильме Сергея Бондарчука "Война и мир", полагаю, небезосновательно. Я честно пытался отыскать какую–то романтическую или трагикомичную историю, связанную с этим домом, но ничего подобного не обнаружил, кроме разве того, что Бобринские — прямые потомки императрицы Екатерины Великой и Алексея Орлова, прах которых мы уже тревожили, а в будущем тряхнём этой стариной ещё пару раз.
Во дворе усадьбы на Малой Никитской, 12 красуются мраморные статуи "Елена" и "Парис". Они подлинные, XVIII века, но скульптуры сюда перенесли из Архитектурного музея только в 1947-м; неизвестно, из какой усадьбы и когда они были конфискованы. Возможно, именно этот комплекс сохраняли для съёмок исторических драм и комедий, но теперь там разыгрывается другая пьеса. Уже в нашем веке усадебный дом (после съезда из него некоего учреждения он полтора десятка лет был позабыт–позаброшен) основательно погорел, а после новой перестройки в нём угнездился фонд имени человека, которого теперь ненавидят, хотя именно он сделал Арбат пешеходным, будучи московским градоначальником.
Рядышком красуется подлинная древность. Первое архивное изображение дома № 3/5 по Спиридоновке относится к 1764 году, однако проведённые в 1970-х археологические исследования выявили, что еще в конце XVII века на этом месте были возведены каменные палаты. Предполагают, что здесь располагались мастерские по производству разрывных артиллерийских снарядов, находившиеся в ведомстве Пушкарского приказа (с 1701 года – Артиллерийского приказа). Здесь же находился и склад для хранения боеприпасов. Отсюда наименование: Гранатный двор (по нему назван и Гранатный переулок).
Есть сведения, что двор собирались перенести подальше от города, но по ряду причин задуманное так и не было исполнено. В 1712 году в Москве произошел большой пожар, сильно пострадал и Гранатный двор. Взорвались пороховые склады, здание практически превратилось в руины. Тем не менее, часть стен сохранилось, их использовали при возведении новой постройки.
Существует и альтернативная версия, согласно которой у палат было не производственное, но административное назначение. Они являлись приказным корпусом для проживания чиновников военного ведомства на территории Гранатного двора. Сам же двор был переведён на Васильевский луг — туда, где после возвели Воспитательный дом.
Согласно архивным данным, в середине XVIII веке палаты Гранатного двора входили в состав имения Долгоруковых, позже здесь селились купцы, а затем был дом причта храма Большое Вознесение. В 1930-е в старинном здании разместились коммуналки, а 1973–м "вдруг" обнаружилось, что это исторический памятник ХVII века. Реставрация шла долго и мучительно, в результате мы имеем то, что имеем, а именно — редкую достопримечательность. Сегодняшнее предназначение палат растворено в неясности, но, похоже, гранат или каких-то иных видов боеприпасов здесь уже не делают. А могли бы.
Вернёмся в сторону Арбата, но до него, болезного, уже не дойдём. Район Поварской ещё при Иване Грозном заселялся дворянами, палаты которых располагались вперемешку с дворами кремлёвских, и, возможно, опричных кашеваров. Теперь здесь посольский район, но иностранные представительства в основном располагаются в особняках, построенных в стилях модерн и "а ля рюс", для нашей темы эта архитектура интереса не представляет.
Древнейшее здание этого уголка Старой Москвы имеет сложносочинённое название: храм Симеона Столпника, или церковь Введения во Храм Пресвятой Богородицы "на Дехтярном огороде, что у Арбатских ворот". Каменный Введенский храм был построен в 1676 году, а сам приход впервые упоминается еще в 1625–м. Эту церковь якобы велел построить Борис Годунов, который венчался в праздник святого Симеона. В храме Симеона Столпника, кстати, тайно обвенчался с Прасковьей Жемчуговой граф Николай Шереметев.
При строительстве Нового Арбата советские архитекторы решили вписать церковь в облик современного проспекта и вернуть ей разобранные в богоборческие времена купола. Получилось очень даже удачно (я не про работу богоборцев, а о замысле архитекторов Калининского проспекта), да к тому же интеллигенция стала гордо бить себя в груди и заявлять, что они де героически отстояли памятник. Симеон Столпник уцелел, но три другие "поварские" церкви исчезли, и, пожалуй, интеллигенция с их болезненной экзистенциальностью в том неповинна.
Ещё одна сохранившаяся древность — храм преподобного Феодора Студита. Он был построен в 1626 году по указу Патриарха Филарета, отца царя Михаила Романова. Согласно преданию, на этом месте царственный сын встретил отца-патриарха, освобожденного из польского плена. Вплоть до 1712 года храм оставался домовой церковью царской семьи и приближённых к Двору бояр. Затем его открыли для прихожан, а 13 ноября 1729 года здесь был крещен родившийся на Арбате в семье лейб-гвардии Семеновского полка поручика Василия Суворова младенец Александр. Семья Суворовых вскоре купила дом на Большой Никитской улице под номером 49, где теперь размещается посольство Нигерии.
Теперь вы понимаете, почему появилась идея усадьбу в Гранатном переулке сделать музеем Суворова. А то ведь в Кончанское, что в Новгородской глуши, не наездишься. Нигерия — дружественная России страна, попросить освободить как–то неловко. А усадьба Зубовых–Леонтьевых — вот она, рядышком. Впрочем, нигерийцы занимают вовсе не суворовский дом, а его макет более поздней постройки. Кто считает, что никуда не делся ''гений места'', пусть лучше не ходит в Африку гулять.
Александр Васильевич Суворов, князь Италийский, граф Рымникский, кавалер всех российских орденов всех степеней, генерал-фельдмаршал Австрии и Сардинии, великий маршал Пьемонтский, и принц королевской крови (с титулом "кузен короля") не только пел в Фёдоровской церкви на клиросе, но здесь и венчался. На приходском кладбище была погребена его мать.
Если говорить о Поварской улице, из старины здесь сохранились усадьба Гагариных (дом 25а), жилой дом начала ХIX века (дом 27) и усадьба Долгоруких (дом 52). Дворец на Поварской, 25а — творение Доменико Жилярди, созданное для князя Сергея Гагарина в 1830 году. В это время Сергей Сергеевич жил в столице, занимая должность директора императорских театров. В отличие от предшественников и преемников, Гагарин на этой должности не злоупотреблял служебным положением и не волочился за юными актрисами, которых вельможа принимал в своём кабинете стоя и даже не приглашая садиться, чтобы не давать повод к толкам. Точнее, одна лицедейка в его жизни была. В молодости князь покорил сердце мадмуазель Марс (она же Анн Франсуаз Ипполит Буте), красавицы и актрисы "Комеди Франсез". Брак получился прочным, плодом которого стали шесть дочерей и сын.
После Гагариных усадьба принадлежала богатому коннозаводчику Охотникову, тому самому, которому принадлежал дворец на Пречистенке, 32 (впоследствии Поливановская гимназия). Этот меценат подарил усадьбу и конный завод казне, и с тех пор на Поварской помещалось Управление государственного коннозаводства с казенными квартирами для служащих. Здесь жила старшая дочь Александра и Натальи Пушкиных, Мария, жена генерала Леонида Гартунга, унаследовавшая почти внеземную красоту матери. Ее внешность Лев Толстой придал Анне Карениной. И чтобы вы знали: все дети Александра и Натальи Пушкиных прожили очень долго, видно, генетика была хороша.
 На Поварской жил с бабушкой юный Миша Лермонтов. Сначала снимали особняк во владении 24 (он не сохранился), потом переехали в соседний дом на Поварской, 26 (дом тоже утрачен), после чего бабушка сняла одноэтажное строение на Малой Молчановке, 2, у церкви Симеона Столпника. Дом сохранился, и теперь в нём размещается музей Лермонтова. Домик (он на самом деле крохотный), за исключением подклета, деревянный, к каменной летописи Белокаменной имеет он невеликое отношение, но здесь я хочу рассказать подробнее об отношениях Лермонтова с Москвой, которую поэт любил как никто другой.
Он родился близ Красных ворот, в отсутствие отца, который находился в русской армии, триумфально дошедшей до Парижа. Будущую мать, Марию Михайловну, привезла в Москву за два месяца до родов Елизавета Арсеньева, бабушка.
Москва 1814 года представляла собой огромное пепелище, только начинавшее отстраиваться после наполеоновского нашествия. Считается, что Арсеньева хотела переездом в Первопрестольную помочь слабой здоровьем дочери, ибо считала, что ей необходим присмотр хороших врачей. Действительно, роды прошли удачно, но Мария Михайловна долго не прожила.
В округе Новой Басманной улицы, по свидетельствам современников, после Отечественной войны оставались только четыре уцелевших дома — в том числе и "у Красных ворот в правой руке каменный небеленый дом генерала Толли". Вот запись (под № 25 в 1-й части метрической книги церкви Трех Святителей у Красных ворот за 1814 год): "Октября 2-го в доме господина покойного генерал-майора и кавалера Федора Николаевича Толя у живущего капитана Юрия Петровича Лермонтова родился сын Михаил. Молитствовал протоиерей Николай Петров, с дьячком Яковом Федоровым. Крещен того же октября 11 дня, восприемником был господин коллежский асессор Фома Васильев Хотяинцев, восприемницею была вдовствующая госпожа гвардии поручица Елизавета Алексеевна Арсеньева. Оное крещение исправляли протоиерей Николай Петров, дьякон Петр Федоров, дьячок Яков Федоров, пономарь Алексей Никифоров".
Младенца весной следующего года увезли в пензенское поместье Арсеньевой. У Мишеля было счастливое детство в Тарханах, а жить в Первопрестольную Лермонтов с бабушкой прибыли в 1827 году. Арсеньева была из очень влиятельной семьи Столыпиных, родня — вся в чинах, да и в деньгах бабушка недостатка не испытывала. Да и что такое — "бабушка". Когда Миша родился, этой самой бабуле исполнился... 41 год.
Мишель поступил в Московский университетский Благородный пансион; он находился на том месте, где сейчас торчит мрачное здание Московского телеграфа (угол Тверской и Газетного переулка). После событий на Сенатской площади император Николай I отчего-то особенно взъелся на Благородный пансион. Казалось бы, участники неудачной попытки госпереворота оканчивали разные заведения, включая Царскосельский лицей, служили во всевозможных ведомствах, в том числе гвардейских полках. Но государь решил применить жесткие санкции именно к пансиону и "разжаловал" его в гимназию. Начались увольнения среди педагогов. В 1830 году Лермонтов уходит из пансиона и поступает в Московский университет. В это время вплоть до переезда в Петербург в 1832-м он и бабушка живут на Малой Молчановке, 2. Он принадлежал купцам Черновым, был новеньким, так как строили его после Большого московского пожара 1812 года.
Своё отношение к Первопрестольной Мишель выразил в эссе "Панорама Москвы", подписанном "Юнкер Л.Г. Гусарского Полка Лермантов": "Кто никогда не был на вершине Ивана Великого, кому никогда не случалось окинуть одним взглядом всю нашу древнюю столицу с конца в конец, кто ни разу не любовался этою величественной, почти необозримой панорамой, тот не имеет понятия о Москве, ибо Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча; Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке... нет! у нее есть своя душа, своя жизнь. Как в древнем римском кладбище, каждый ее камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!.."
Самым примечательным старинным домом этого куска Земляного города считается усадьба князей Долгоруких на Поварской, 52. В ней сохранился не только главный дом, но и все строения. Колоннада усадьбы в глубине двора выходит на Поварскую, задний фасад украшает Большую Никитскую. Усадьба послужила Толстому прообразом дома Ростовых в "Войне и мире": "С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской". Сюда мчался из полка Николай Ростов, отсюда Наташа с родителями покидала Москву перед приходом французов и отдала подводу раненым, лишившись домашних вещей. Читаешь Льва Николаевича — и уже как-то не думается, что картина — плод фантазии сочинителя.
Вернёмся к истокам. Когда-то обширная болотистая местность между нынешними Тверской улицей, Тверским бульваром, Малой Никитской и Большой Садовой называлась Козьим болотом. После того как это место для своей резиденции выбрал патриарх Иоаким, болота были осушены, для разведения рыбы к патриаршему столу вырыли три пруда, впоследствии названные Патриаршими, и эта местность стала называться Патриаршей слободой. Впрочем, москвичи предпочитали другое название: Козиха. Так появились на карте Москвы Большой и Малый Козихинские переулки.
В самом конце Большого Козихинского переулка, у Большой Садовой стояла церковь святого Ермолая, основанная в 1610 году патриархом Гермогеном. Из Козьего болота истекал Черторый. Местность вокруг после осушения болота занималась по преимуществу дворцовыми слободами. Значительную часть из них составляли кормовые слободы, жители которых обеспечивали изобилие царского стола. Память о былых жильцах сохранили современные наименования переулков: Хлебный, Столовый, Ножевой, Скатертный, — а также Поварская улица.
Переписи Москвы XVII века демонстрируют все разнообразие специальностей местных жителей: в 1668 году здесь обитали повара, сытники, хлебники, уксусники, помясы (мясники), винокуры, браговары, куретники, коровники, пивовары. Ножевники, скатертники и бочары занимались посудой и кухонной утварью. Бок о бок с ними проживало немало других дворцовых служителей: истопники, ключники, сторожа, сокольники, дрововозы, певчие.
Ведал жителями кормовых слобод приказ Большого дворца, в составе которого находились Сытный, Кормовой и Хлебный дворы. Рядом с кормовыми слободами находились и другие поселения дворцовых служителей. Так, современный Трубниковский переулок, протянувшийся от Арбата от Большой Никитской улицы, обязан своим происхождением Трубничьей слободе. Чем занимались населявшие её трубники, достоверно не выяснено. Трубничью слободу окружали три стрелецкие слободы, а еще три были размещены в южной части Земляного города, у Арбатских и Чертольских (Пречистенских) ворот. В XVII веке западное направление считалось более опасным, нежели восточное.
Обратимся самой знаменитой достопримечательности обозреваемой местности, Большому Вознесению у Никитских ворот. Возникновение храма связано с именем царицы Натальи Кирилловны, матери Петра I, построившей каменный храм (взамен деревянного) напротив своего двора в 1685 году, у ворот Белого города. Одно время часть улицы за его стенами называлась Царицынской в честь царицы Натальи.
История обновлённого Большого Вознесения началась в конце XVIII века, и связана она с именем генерал-фельдмаршала Григория Потёмкина, завещавшего деньги на грандиозное строительство. Предполагалось возвести высокую, под стать Ивану Великому, колокольню и храм. По завещанию покойного на территории родовой усадьбы была заложена большая церковь, "светлейший" князь хотел видеть ее собором лейб-гвардии Преображенского полка, шефом которого являлся.
 В деле о постройке есть такая запись: "Начальное же изготовление было с 1775 года князем Потёмкиным и им приготовлено до миллиона штук кирпичей". Храм построен архитектором Афанасием Григорьевым по проекту академика Фёдора Шестакова. Большое Вознесение строилось полвека, по частям. В ансамбль храма входила Вознесенская холодная церковь с боковыми приделами иконы Владимирской Божьей Матери и иконы Богоматери "Всех Скорбящих Радость". У трапезной церкви также два придела — Иоанна Предтечи и Николая Чудотворца, освященные в 1816 году.
18 февраля 1831 года в одном из пределов (Никольском) ещё недостроенного храма состоялось бракосочетание Александра Пушкина и Натальи Гончаровой, жившей поблизости, на Большой Никитской, 50, на углу со Скарятинским переулком. 
Обряд прошел при малом стечении народа, кроме близких и родных полиция никого не пропускала. Во время церемонии обмена кольцами одно из них упало. Пушкин побледнел, свеча в его руке погасла. Выходя из придела, он по-французски сказал: "Tous les mauvais augures" ("Недобрые предзнаменования").
Большое Вознесение при советах на сломали случайно: в храме разместили высоковольтную лабораторию. К куполу подвесили металлические шары, между которыми пропускали разряды. И непонятно: то ли храм теперь заряжен, то ли разряжен.
На Тверской отмечу только одну древность, дом 21. Дворец был построен в 1780 году для Александра Хераскова. Поскольку оба брата Херасковых были отъявленными масонами, внешние и внутренние интерьеры насыщены намекающей на тайну символикой. Над оградой входа — символы храма Соломона Яхин и Боаз; химеры на самом здании — образ всечеловеческой мечты; львы с человеческими лицами — символ мужественности. Внутри здания, кстати, легко найти отсылки на былые дела "вольных каменщиков": герои полотен часто в фартуках, по стенам идет орнамент в виде верёвки — это указание на то, что все в ложе "скованны одной цепью"; колонны стоят — это как бы "Яхин и Боаз".
После смерти Хераскова, дом перешёл в собственность семьи Мятлевых у которых его в свою очередь выкупил граф Лев Разумовский, племянник многолетнего фаворита императрицы Елизаветы Петровны — Алексея Разумовского.
Лев Кириллович был отважным воином. Он дослужился до звания генерал-майора — отнюдь не в штабах, а на полях сражений. Разумовский воевал против турок под командованием Суворова, штурмовал Измаил и Бендеры. При императоре Павле I боевой генерал оставил военную службу и перебрался в Москву "на покой". Разумовскому было уже за сорок, а он всё оставался холостяком. Однажды на балу граф познакомился с княгиней Марией Голицыной
В свете про неё говорили, что она столь же красива, сколь несчастлива в браке. Супруг, князь Голицын не жалел денег на её платья и вывозил на все балы, хвастаясь молодой женой как добычей. Вместе с тем в Первопрестольной судачили о том, что деспот избивает супругу и допускает в отношении её "вещи совершенно мерзкие".
Разумовский хотел вызвать Голицына на дуэль, но судьба распорядилась иначе. Соперники сошлись за карточным столом. Выигрывая вновь и вновь, граф к утру практически разорил Голицына. Тот проиграл всё свое состояние. Когда, казалось, князю не оставалось ничего кроме как покончить с собой, Разумовский предложил ему последнюю партию с условием что тот поставит на кон свою юную жену против всего сегодняшнего проигрыша. Разумовский выиграл и благородно вернул Голицыну всё, что тот проиграл. Кроме Марии Григорьевны.
У Голицына были связи, и он добился того, что Лев Кириллович и его любовь оказались изгоями в высшем обществе. Положение спас император Александр I. Не будучи допущенными на великосветские рауты, Разумовские посещали только маленькие семейные праздники с танцами. На один из таких праздников в дом Кочубеев неожиданно прибыл государь и, демонстративно пройдя через весь зал, пригласил Марию Григорьевну на танец. Поскольку царь признал графиню Разумовскую достойной своего общества, у его подданных теперь никакого другого выбора не оставалось, кроме как последовать высочайшему примеру и отныне принимать её как равную.
В наполеоновскую оккупацию французы устроили во дворце Разумовского скотобойню, да потом ещё и порушили здание, но уже 1817 году стараниями архитектора, шотландца Адама Менеласа усадебный дом приобрел вид, сохранившийся до сегодняшних дней. Лев Разумовский скончался уже через год после того, как в возрождённом дворце отметили его шестидесятилетие. Графа похоронили на кладбище Донского монастыря. Мария Григорьевна пережила мужа на 47 лет и скончалась в 1865–м, в возрасте 93 лет. Была похоронена рядом с Львом Кирилловичем. Жаль, но ныне их могилы потеряны.
Дальше начинается "английская" история дворца на Тверской, 21. Английский клуб в Первопрестольной основан был англичанином Францисом Гарднером. Именно он впервые предложил вместо стихийных вечеринок, которые устраивали для собственного увеселения московские британцы, создать настоящий клуб. Это произошло в 1770 году. За время своего существования Английский клуб сменил несколько адресов. Первоначально он находился в Немецкой слободе, в Посланниковом переулке; этот дом не сохранился. С начала XIX века и до войны 1812 года адресом Английского клуба был дом Гагарина на Страстном бульваре (нынешнее здание городской больницы № 20). Именно здесь произошел исторический обед 1805 года в честь героя военной кампании князя Багратиона, описанный Львом Толстым в "Войне и мире" (сцена ссоры Пьера Безухова с Долоховым).
С 1815 года Английский клуб квартировал во флигеле дома Муравьевых на углу Малой Дмитровки и Столешникова переулка, и лишь в 1830-м переехал на Тверскую, 21. В конце XIX века особняк выкупили у наследников Разумовских и он стал собственностью клуба.
Одновременно состоять в Английском клубе могли не более 3 тысяч человек. Большую часть его истории членами его были только дворяне; лишь к концу XIX века это правило стало нарушаться, и тогда в числе принятых оказалось немало представителей состоятельной купеческой верхушки.
Надо ли уточнять, что общество в Английском клубе было исключительно мужским? Представительницы слабой половины человечества в клуб не допускались даже в качестве прислуги. Членства даже аристократу добиться было не так просто. Чтобы попасть в число избранных, требовалось походить в кандидатах, иногда и не по одному десятку лет. Когда подходила очередь очередного кандидата, устраивалась баллотировка. В решающий день выставлялись особые ящики и все члена клуба кидали в две чаши шары — "за" либо "против".
Самый серьёзный проступок члена — неуплата в срок годового взноса (двести лет назад он составлял 30 рублей). Правда, на первый раз такого имя забывчивого "англичанина" вывешивали в специальной комнате — "литостротоне", на особенной черной доске. Литератор Загоскин ее называл "лобным местом Английского клуба".
Однажды в подобной ситуации оказался Александр Пушкин. Он, по обыкновению, хорохорился: "Я бы, – говорил, – весь Английский клуб готов продать за двести рублей". Тем не менее сразу же бросился искать нужную сумму и быстренько нашел. Логичен вопрос: а для чего это нужно было московскому истеблишменту? Для объяснения достаточно одного французского слова: престиж.
Пушкин в "Евгении Онегине" писал:
Москва Онегина встречает
Своей спесивой суетой,
Своими девами прельщает,
Стерляжьей потчует ухой,
В палате Английского клоба
(Народных заседаний проба),
           Безмолвно в думу погружен,
О кашах пренья слышит он.
В Английском клубе не только светские беседы вели, но ещё и играли — по крупному. Состоял в числе членов и молодой Лев Толстой. Однажды он проиграл здесь на бильярде в одну ночь 6 тысяч рублей.
А родственник писателя Фёдор Толстой-Американец хотел даже застрелиться, когда оказалось, что он не в состоянии выплатить свой собственный карточный долг (что также, разумеется, грозило исключением). Американца выручила его пассия, цыганка Авдотья. Она дала Толстому деньги со словами: "Это от тебя же. Мало ты мне дарил? Я все прятала. Теперь возьми. Они твои". Растроганный Толстой тотчас же обвенчался со своей цыганкой.
Крупнейшие проигрыши зафиксированы за купечеством. Однажды меценат Михаил Морозов проиграл в Английском клубе более миллиона рублей табачному предпринимателю Бостанжогло.
С приходом купечества Английский клуб начал сдавать позиции, а в придачу и флигели — в аренду. В основном помещения здесь снимали производители предметов роскоши. А затем пришлось пойти на крайность: снести ворота и ограду — и сдать освободившуюся землю под торговлю. Журнал "Развлечение" тут же отреагировал, проявив сарказм: «Исчез памятник великолепной эпохи. Его закрыл длинный, низенький, хотя и стеклянный торговый ряд, довольно обезобразив Тверскую. Adio, Английский клуб, adio!"
Львов, украшавших знаменитые ворота (Иван Тургенев утверждал, что они напоминают неудавшихся собак), от греха, чтоб не спёрли, перенесли внутрь здания. Их восстановили уже при советской власти, когда в знаменитом доме открывалась выставка "Красная Москва". Потом здесь создали Музей Революции. Сейчас в великолепном особняке — Музей современной истории России. Что будет завтра и когда закончится современность, посмотрим. Если доживём.
Перейдём Тверскую, вздохнём об истёртом без смысла Страстном монастыре и пройдёмся по Малой Дмитровке. В принципе, обе Дмитровки — такие же аристократические, как и Пречистенка. Да и судьба у магистралей схожая: купечество вытесняло дворянство, а вкусы сословий взимо… нет — не обогащались, а, скорее, опошлялись. Кстати, "пошлый", если верить словарю Фасмера, — старинный, исконный, а вовсе не вульгарный.
Уже угловой дом 1 на Малой Дмитровке явит собой древность, хотя он многократно был перестроен. Это флигель усадьбы Долгоруковых–Бобринских. Не сказал бы, что это место особо примечательно, хотя здесь бывали почти все русские знаменитости позапрошлого века.
Дом 12/1 — усадьба Шубиных, постройка 1814 года. В нём странно то, что главный дом стоит на красной линии улицы, что нехарактерно для аристократической постройки. Оформление мезонина относится к 1905 году — об этом свидетельствуют тонкие ''модерновые'' рельефные панно на античные темы в подоконных нишах.
Дом 16 на Малой Дмитровке — "особняк Паутынской" постройки 1817 года. Он был переделан в самом конце XIX века в эклектических формах. Дом 18 — усадьба Александра Саймонова, племянника статс-секретаря Екатерины II. Это уже подлинная древность: усадебный дом, выполнен в классическом стиле в 1780-х на основе палат середины XVIII столетия.
Дом 27 на Малой Дмитровке —  усадьба Григорьева-Писемских. Особняк был построен еще в конце XVIII века для Ивана Григорьева. По семейному преданию, он был выходцем из крестьян. Придя на заработки в Москву, удачливый и смышлёный парень дослужился до дворянского чина. Его потомок Аполлон Григорьев стал известным писателем.
При восстановлении усадьбы после пожара 1812 года у главного здания появилась южная пристройка. В первой половине XIX века в усадьбе несколько раз сменялись хозяева, но наибольший след оставила семья арфистки Веры Писемской, которая содержала в доме музыкально-литературный салон. На вечерах у Писемской бывали Николай Гоголь, Пётр Вяземский и даже композитор Ференц Лист.
После Писемской в усадебном доме поселился архитектор Роман Клейн, который перестроил здание в готической манере. На флигелях усадьбы  выпячиваются "классические" кариатиды, и в традициях московской эклектики их украсила готическая вязь.
Основная же достопримечательность Малой Дмитровки — церковь Рождества Богоматери, "что в Путинках". Происхождение слова "Путинки" так до конца и не выяснено, но, похоже, фамилия "Путин" здесь не при чём. Хорошо помню, как эти изящные формы поражали меня в детстве. Считается, что существующее церковное здание заложили в 1649 году после пожара, уничтожившего предыдущую деревянную Богородице–Рождественскую церковь.
Особенно великолепен придел Неопалимой Купины, завершенный тремя ярусами кокошников и еще одним шатром, отделанным более причудливо, чем шатры основного храма. В ритм вертикалей вплеталась также шатровая колокольня, спрятанная за приделом. Специалисты считают, что, создавая храм в Путинках, зодчие XVII столетия предвосхитили достижения конструктивистов XX века. Ведь если убрать декоративные шатры и резные наличники, перед нами окажется довольно функциональное сооружение, составленное из разновеликих и разновысоких объемов, с подчеркнутой асимметрией, с окнами различной формы и размеров. После завершения её строительства в 1653 году патриарх Никон издал запрет на строительство шатровых храмов, как не отвечавших строгим церковным канонам. По всей России патриарший запрет соблюдался не слишком строго, но в Москве, находившейся под недреманным оком церковного начальства, действовал неукоснительно. На протяжении полутора столетий, когда с лёгкой руки любимого Николаем I Константина Тона шатры вновь вошли в обиход храмового строительства, церковь в Путинках оставалась последним шатровым каменным храмом в Москве.
В Путинках, кроме Рождества Богородицы, Есть и Успение Богоматери. По этой церкви назван Успенский переулок. Первое упоминание о храме в этом месте датировано 1621 годом. Тогда он именовался: "Успение, что на старом Посольском дворе" или "на Дмитровке за городом". В 1676 году при царе Алексее Михайловиче на месте деревянного храма был построен пятиглавый каменный храм с горой кокошников килевидной формы, характерной для московской архитектуры того времени.
К 1690 году относится первое упоминание о приделе, пристроенном к храму с северной стороны, уже в традициях нарышкинского барокко. Пол храма выложен древними каменными плитами. В стенах остались маленькие окна с родной кованной решеткой «крещатой» формы, звенья которой соединялись хомутами, а крепилась она к стенам с помощью специальных хвостообразных держателей, забиваемых в оконный проем.
В советское время пять глав храма и глава колокольни были снесены, разрушены апсиды. Церковное здание превратили в жилой дом. Во второй половине XX века жильцов отселили, а в церкви разместился швейный цех Дома моделей. Ныне здесь всё вернулось на круги своя. В ограде этого храма сохранилась часть церковного погоста с древними надгробиями, что для исторической части Москвы почти что чудо.


ДЕЛО — ТРУБА

Итак, снова мы опускаемся в долину Неглинной, а после оттуда, возможно, удачно выберемся. Только теперь не в Белом, а в Земляном городе. Петровку, уверенно переходящую в Каретный ряд, минуем без остановки, там мы особенных древностей вряд ли не обнаружим. Интерес представляет разве что храм Божией Матери Знамение, что за Петровскими воротами. 
Церковь на этом месте (1-й Колобовский переулок, 1) известна с начала XVII века. Кстати, Колобовские переулки названы в честь полковника Колобова, начальника местных стрельцов. Первая, деревянная "стрелецкая" церковь за Петровскими воротами была освящена в честь Климента, папы Римского и находилась немного в другом месте, на углу современных 1-го и 3-го Колобовских переулков. В народе её звали "Климент на Трубе" или "у Яра". Яром на Руси называли пойменный вогнутый берег, обрывистый из-за постоянного подмыва его прижимным течением.
В первой половине XVII века в приходе Климентовской церкви за Петровскими воротами поселились стрельцы. Этот первый русский род регулярных войск делился на по полки, которые получали свои наименования по фамилиям командиров. Стрелецкий полковник назначался из дворян и был вместе со своим полком подчинен особому Стрелецкому приказу, созданному в XVI веке, ещё при царе Иване Грозном.
В полки набирали стрельцов из вольных людей. Их называли "гулящими", то есть не прикрепленными к тяглу (налогу), которым облагалось посадское и торгово-ремесленное население. Требования к рекрутам предъявлялись особенные: они должны быть ''собою бодры, и молоды, и резвы''. Что касается доблести, этому, считалось, научат грамотные наставники.
Храм священномученика Климента сгорел в пожаре 1676 года. В это время за Петровскими воротами квартировали стрельцы полковника Никифора Колобова, которые решили построить у себя в полку каменную церковь во имя чудотворной иконы Матери Божией "Знамение", с Климентовским приделом. Этот образ Пресвятой Богородицы покровительствовал русскому воинству; "Знамение" поднимали на крепостные стены во время штурма города неприятелем и несли в сражениях впереди войска. Знаменский образ изображали на военных полотнищах, отчего их и стали именовать знаменьями.
Возводить святыню пришлось на новом месте, подальше от реки, ибо Неглинка тогда значительно подмыла обрыв. Строительство продолжалось до 1681 года. Церковь имела редкое в древнерусском зодчестве многоглавие в одиннадцать куполов. Узорную шатровую колокольню построили в одно время с церковью.
Что случилось со стрельцами при царе Петре Алексеевиче, мы уже знаем — чуть позже мы к этой теме вернёмся — сейчас же договорю о храме. Во время пожара 1812 года он пострадал не сильно: сгорели только крыша, двери и окна. В 1819–м в приделе священномученика Климента был переложен алтарь, престол переосвятили во имя преподобного Сергия Радонежского.
После революции в Знаменской церкви богослужения продолжались до 1930 года, а после конфискации всех ценностей здание было передано Московской милиции под архив. После Второй Мировой здесь разместили лабораторию по испытанию новых марок силикатного кирпича. В результате жёстких опытов колокольня накренилась, на фасадах появились трещины. Так продолжалось до конца советской власти.
Стрелецкая слобода за Петровскими воротами претерпела трансформацию, но не изменила казённого назначения. В 1812–м военное ведомство приобрело у князей Щербатовых усадебный дом с боковыми флигелями, расположенный на углу Петровки и 1-го Знаменского переулка. Дворец перестроили в казармы, получившие название Петровских. Здесь разместились военно-рабочие батальоны, как бы теперь сказали, стройбат. Казармы использовались и как место предварительного заключения. Так, в 1834–м здесь содержался под арестом Николай Огарёв. Свое заключение в Петровских казармах он описал в поэме "Тюрьма":
Широкий, плоский двор. Кругом
Забор с решеткою железной.
Середь двора высокий дом,
Где век проводят бесполезно
Полки замученных солдат,
Всю жизнь готовясь на парад.
Покои – точно коридоры –
Темны и длинны; тускло взоры
Кроватей видят два ряда;
На каждой войлок безобразный…
Во второй половине XIX века в Петровских казармах поселилось управление корпуса жандармерии и жандармский дивизион. После 1917–го там же разместился Московский уголовный розыск. Бывший дворец после многочисленных перестроек и надстроек превратился в отвратительное произведение сталинского ампира. Этот самый МУР продолжает разрастаться по сию пору, захватывая всё больше пространства в Земляном городе.
Справедливости ради следует отметить, что именно благодаря помощи милиционеров (тогда они ещё не стали полицейскими) Знаменский храм восстановлен в прежнем облике.
Теперь немного моих личных воспоминаний. В юности я учился в топографическом политехникуме, на фотографа. Комплекс располагался в дряхлом двухэтажном комплексе с прямоугольным внутренним двором по адресу 3–й Колобовский переулок, 16–5. Я туда из дома ходил пешком, шагать минут двадцать. Все почему–то знали, что это бывшая царская женская пересыльная тюрьма. Фотолаборатории размещались в подвалах, как говорили, карцерах. Там всё действительно выглядело как настоящие казематы из "Узника замка Ив".
Теперь по вышеуказанному адресу размещается закрытое учреждение, экспертно–криминалистический центр МУРа. Кстати, при советах в квартале было запрещено фотографировать, плёнки милиционеры забирали и засвечивали. Теперь, вроде, можно.
Только сейчас я узнал правду о месте своей несуразной молодости. Это действительно очень старый "казённый дом", Сретенская полицейская часть.
Об истории комплекса сведений немного. Известно, что построен он был на основе древних палат, ещё в 1770–е годы. Арестные помещения бывшей Сретенской полицейской части стали одной из самых значительных тюрем Москвы.
Самое ужасное началось при советской власти. Большевики сделали в бывшей полицейской части арестный дом. С 1933 года тюрьма стала именоваться Сретенским пересыльным домом заключения, в обиходе —"Пересылкой". С 1941–го до 1954–й это была Тюрьма № 2 Управления НКВД Московской области. Не знаю, расстреливали ли в этих застенках "врагов народа" ли просто гнобили, сведения до сих пор засекречены. Приведу разве блатную поговорку: Бог не фраер, Он всё видит.
Что же, перейдём на другой берег Неглинной. Мы окажемся в совсем другой Старой Москве, где аристократы предпочитали не селиться. Это мир служилых, мастеровых людей и мещан.
В Сретенских слободах жили и трудились представители тридцати двух профессий: плотники, скорняки, сапожники, серебряники, рыбники, седельники, дегтяри, кафтанники и прочие. Домовладения здесь были значительно меньше, чем в других частях города, а к мастерским и лавкам требовались проезды. Со временем они превратились в переулки, именно поэтому здесь их так много, а дворы такие крохотные.
На Сретенке, в частности, отдельной слободой жили мастера первого московского Печатного двора. В середине обширной территории, ограниченной Неглинкой, Сретенкой, стеной Белого города и Земляным валом жили мастера Пушечного двора. У Сретенки лил колокола завод Моториных — соответственно, обитали здесь колокололитейщики.  Иван Моторин, и его сын Михаил в царствование Анны Иоанновны отлили в Кремле самый большой в мире Царь-колокол весом свыше 12 тысяч пудов.
Печатники построили в 1695 году слободской храм Успения в Печатниках, в самом начале Сретенки. Пушкари обзавелись двумя храмами, Сергия и Спаса. Сергий в Пушкарях упомянут летописью в XVI веке. Каменный храм освятили в 1684 году. Он считался главным храмом всех артиллерийских частей Москвы. Каждый год 1 августа, в день, когда (если верить мифическому Нестору) произошло крещение Руси, от него начинал шествие крестный ход, следовавший по Сретенке к Пушечному двору на Неглинной, где собирались толпы народа. Пушкари палили из орудий на потеху москвичам.
Пятиглавый Сергиевский храм с шатровой колокольней стоял на углу Колокольникова и Большого Сергиевского переулков. На его месте теперь стоит школьное здание. Еще одна школа построена там, где был Спас Преображения в Пушкарях — на Сретенке, 20, между Просвириным и Головиным переулками. Это был пятиглавый храм  постройки 60-х годов XVII века. Сломали его потому, что якобы местным жителям мешал колокольный звон.
С севера Москву прикрывал ещё один стрелецкий полк. Он был огромным, в его расположении насчитывалось 500 дворов. Первое документальное известие о существовании здесь стрелецкого поселения относится к 1630 году. Вплоть до середины 1630-х эту местность, близ бывших укреплений Скородома (передвижного фортификационного сооружения), между Сретенкой и берегом Неглинной, занимал приказ стрелецкого головы Леонтия Скворцова. Дворы местных стрельцов располагались в приходах двух церквей — Живоначальной Троицы, что на Листах и Николая Чудотворца в Драчах. Второй церкви уже нет, первую ждала драматичная, но всё же более счастливая судьба.
 Троицкий храм строился почти десять лет, а едва он был освящён, грянули события 1662 года, вошедшие в историю под названием "Медный бунт". Именно стрельцы со Сретенки (они подчинялись Пушечникову приказу) во главе с полуголовой Иваном Лопатиным подавили беспорядки, охватившие город.
В апреле 1670 года, в разгар бунта Степана Разина, Иван Лопатин возглавил сборный полк московских стрельцов, посланный в Царицын для укрепления местного гарнизона. В семи верстах от города, близ Денежного острова, караван стрелецких стругов попал в засаду разинцев. В завязавшемся бою полегло более половины полка, а оставшиеся в живых попали в плен к бунтовщикам. Почти все плененные стрелецкие начальные люди после пыток были заживо утоплены в Волге, их судьбу разделил и Лопатин.
В середине 1670-х стрельцами Пушечникова приказа командовал Степан Янов. Стрельцы Янова несли гарнизонную службу в столице. Очередные караулы чередовались с торжественными церемониями встреч иноземных послов, походами к подмосковным святыням и загородным царским резиденциям, где царь Алексей Михайлович любил проводить время.
Обеспечение безопасности Двора было не таким и простым делом. Так, 1675 году Янов с тремя сотнями своих стрельцов был послан с Воробьевых гор к Коломенской дороге, где они очищали ее окрестности от разбойников. Опасной тогда была даже поездка из Кремля в село Коломенское. В том же 1675 году в Малороссию вторглись турецкие войска. Приказ Янова нёс гарнизонную службу в Матери городов русских, Киеве. В тот момент командиром полка был назначен Лаврентий Сухарев, человек, чья фамилия увековечена в московской топонимике.
Известность Лаврентию Панкратьевичу принесли события августа 1689 года, когда власть молодого царя Петра Алексеевича подверглась жестокому испытанию со стороны приверженцев царевны Софьи. В тот момент большинство полков Первопрестольной заняли выжидательную позицию. Исключение составил только полк Сухарева, который своим походом к Троице-Сергиеву монастырю осложнил осуществление планов заговорщиков.
После победного возвращения в Москву царя Петра I последовала щедрая раздача пожалований лицам, продемонстрировавшим верность государю. Среди них значилось и имя стольника и полковника Лаврентия Сухарева, получившего за свой Троицкий поход деревню Фатьяново в Костромском уезде. Сам полк "за поимание бунтовщика Федьки Щегловитова" был пожалован 700 рублями. Стрельцы на сходе порешили отдать деньги на восстановление своей приходской церкви Живоначальной Троицы, сильно пострадавшей во время пожара 1688 года.
Пётр Алексеевич, проводя реформу русской армии, даже верных ему стрельцов не пожалел. Они помогли завоевать Азов, но согласно царскому указу 1699 года сретенских стрельцов, несших службу в захваченной в низовьях Дона турецкой крепости, предписывалось разослать в разные города, за исключением мастеровых людей, определённых на вечное житье в Азове. Расформирование полка было, правда, временно приостановлено в связи с началом подготовки к военным действиям против шведов. Большая часть стрельцов была направлена в Смоленск, где в 1700 году их переформировали в солдатский полк. С этого времени жизнь в бывшей стрелецкой слободе у Сретенских ворот перетекла в новое русло.
На месте стрелецкой слободы образовалось торжище, получившее известность как Сухаревка. Всё, что происходило далее иначе как непотребством не обзовёшь. Одно время эту территорию называли даже "кварталом красных фонарей". Находящаяся в низине Драчёвка (ныне — улица Трубная) вообще прослыла общественным дном. Впрочем, к древности эти безобразия отношения не имеют, а посему тему развивать не буду.
Бывшая стрелецкая церковь Троицы называлась "на Листах", так как жившие поблизости печатники продавали возле храма лубки (их и называли "листами"), которые в народе очень любили. В смысле, в жилищах своих вешать — дыры в стенах прикрывать. Полиграфисты оставили имя сретенскому Печатникову переулку и прозвище своей приходской Успенской церкви "в Печатниках", которая и сейчас стоит на углу Сретенки и Рождественского бульвара.
В 1930 году храм Троицы в Листах закрыли, главы разобрали, а здание отдали под различные организации. Некоторое время в Троицкой церкви размещалась скульптурная мастерская. В 1950–м снесли колокольню. При строительстве метро Троицу планировали снести, а на ее месте открыть второй вход. Но усилиями уже знакомого нам Петра Барановского храм удалось спасти. В 1979 году из него выселили организации и начали реставрацию. Теперь святыня восстановлена в прежнем облике.


МЯСНИКИ И ОГУРЕЧНИКИ БЕЗ МЯСА И ОГУРЦОВ

Теперь мы пройдёмся по местности, которая неизменно будит во мне чувство душевной боли. Здесь я вырос и жил до тридцатилетнего возраста. Буквально каждый камень мне здесь знаком, но и камни имеют обыкновение исчезать.
Речь пойдёт о части Земляного города, ограниченной Мясницкой, Чистопрудным бульваром, Покровкой и Садовым кольцом. Так стряслось, что все храмы в этом четырёхугольнике были уничтожены. Зато остались усадебные постройки, в основном — вдоль Мясницкой, бывшей при Петре Великом главной магистралью Древней столицы, на которой торопились строить дворцы "птенцы гнезда Петрова".
Сразу "зайду с козыря", который находится в отдалении от Мясницкой: самые таинственные хоромы Старой Москвы расположены в Огородной слободе. Дворец в Большом Харитоньевском переулке, 21 многократно перестраивался, а в его основе лежит здание, знававшее ещё Ивана Грозного. Там настолько всё исполнено тайн, что мимо этого места не мог пройти исследователь подземной Москвы Игнатий Стеллецкий. Остановлюсь на личности и деятельности этого замечательного чудака.
Стеллецкий был одержим идей поисков Либерии (Библиотеки Ивана Грозного). По представлениям Игнатия Яковлевича, сокровище должно быть непременно сокрыто в неисследованных московских подземельях. Соответственно, и свою жизнь он посвятил постижению подземной Москвы, и, что характерно, власти ему это позволяли.
Воображение Стеллецкого значительно подпиталось житьём в Палестинских библейских местах, а именно, в Назарете (после окончания Киевской духовной академии молодой кандидат богословия был направлен туда в качестве учителя истории и географии в русско–арабской семинарии). На Святой Земле хватает пещер, они кого угодно возбудят — в исследовательском смысле.
Вернувшись в Россию и осевши в Москве, учёный стал изучать подземелья палаты Аверкия Кириллова на Барсеньевской набережной, 20, где мы уже побывали. В этом здании тогда располагалась контора Археологического общества. Там Стеллецкий в 1907 году откопал начало белокаменной лестницы, уходившей под Москву–реку. Дальше снимать грунт ему запретила председатель общества графиня Уварова, заявившая: "Пока я жива, вы здесь копать не будете!"
Игнатий Яковлевич сообразил, что статус — позиция благоприобретаемая. В 1909-м он становится одним из учредителей комиссии "Старая Москва", и эта общественная организация стала той силой, которая способна была открывать смелые листы (раскопки Стеллецкий теперь вёл в Донском и Новодевичьем монастырях, и даже в "алтаре Отечества", Кремле).
После долгих изысканий в архивах он пришёл к выводу, что "подземные ходы или тайники Москвы всегда составляли элемент фамильной и государственной тайны и в официальные документы сведения о них не заносились". Всё оборудование "первого московского дигера" (себя он называл "спелеологом") — свеча и заступ. Из предварительных сведений — только предания и слухи. Согласитесь, прекрасная тема для беллетристов! Впрочем, не меньше времени, чем под землёй, Стеллецкий проводил в архивах.
С советскими властями отношения долго дело не складывались, однако в 1933–м лично Сталин дал Стеллецкому разрешение копать на территории Кремля, причём, именно под предлогом поиска Библиотеки Грозного. Кончилось плачевно: Игнатий Яковлевич раскопал не то, что следовало бы, — в результате с "алтаря Отечества" его попросили.
Тогда Стеллецкий попытался исследовать подземный ход, ведущий из Юсуповского дворца в Огородной слободе в неизвестность. Его гипотеза заключалась в том, что паттерна ведёт в Кремль, ибо во времена Ивана Грозного в Огородниках располагались ближние охотничьи угодья самодержца. Отсюда и возникла гипотеза о том, что Либерия запрятана именно в Огородной слободе (хотя, потенциальных мест было немало: Коломенское, Новодевичий, Пашков дом, Сухаревская площадь).
Стеллецкий открыл и исследовал катакомбы, которые идут из подвалов Юсуповского дворца в сторону городского центра. Удалось пройти достаточно много, но возникла закавыка: скопившиеся газы мешали дышать. Специального оборудования достать не удалось, тему закрыли.
Существующее ныне строение (дом 21 на Большом Харитоньевском переулке) сформировалось в результате неоднократных реконструкций и перестроек из двух первоначально самостоятельных корпусов – восточного со столовой палатой и западного. На второй этаж дворца ведет наружная лестница, что было характерным архитектурным приёмом XVI века. Это относится и к столовой палате – обязательному для подобных зданий парадному помещению. Так же устроена и Грановитая палата Кремля.
Реставрация 1892 года в дань существовавшей тогда моде стилизовала здание "под старину", что заметно проявилось в пышном декоре "а ля рюс" обильно покрывшем стены, в узорчатой кровле с флюгерами, оконницах и других элементах. Тогда же западный корпус был надстроен третьим этажом. Постройки заднего двора относятся к 1895 году, ажурная чугунная ограда — к 1913–му. То есть, как вы поняли, весь экстерьер дворца к древности имеет лишь опосредствованное отношение.
Более деликатной была реставрация, длившаяся с начала 1980 по 2008 годы (перестройка и сложные 1990–е вынуждали поставить работы на паузу). Были восстановлены уникальные изразцовые печи начала XVIII века, воссозданы каменные полы и некогда полностью утраченные оконные витражи. Воспроизведено и кровельное покрытие с декоративными дымниками.
Теперь об истории дворца. Что было при последних Рюриковичах и первых Романовых, доподлинно неизвестно. Первым документально подтверждённым владельцем палат был купец Чирьев, обосновавшийся в Москве в 1670-х. Затем хозяевами палат последовательно являлись сподвижники Петра I или вельможи, приближенные к первому лицу. В начале XVIII века палаты принадлежали дипломату, вице-канцлеру и барону Петру Шафирову (между прочим, сыну смоленского кучера–еврея), отправленному за казнокрадство в ссылку. В 1723–м конфискованные у Шафирова палаты перешли к графу Петру Толстому, управляющему Тайной канцелярией, вынесшему приговор сыну царя Петра, Алексею. Толстого, в свою очередь, также сослали — на Соловки, в 1727–м, — и хозяином здесь стал Алексей Волков, обер-секретарь Военной коллегии и ближайший помощник "полудержавного властелина" Александра Меншикова – новоиспеченного генералиссимуса и фактического правителя России с 1725 по 1727 годы.
Распоряжался палатами Волков недолго: как только звезда ближайшего сподвижника Петра Великого закатилась, сгустились тучи и над обер-секретарем. И вот уже князь Григорий Юсупов челом бьет Петру II, буквально выпрашивая себе волковские палаты, причём Волкова в своем доносе он называет "согласником во всех непорядочных и худых проступках Алексашки Меншикова". Прошение было удовлетворено и 1727 года Юсупов стал полноправным владельцем имения в Огородной слободе. 
Потомок Григория Юсупова, дипломат, коллекционер и меценат, владелец усадьбы Архангельское князь Николай Юсупов остался в истории не как влиятельнейший вельможа при четырех царствованиях – от Екатерины II до Николая I. Его имя обессмертил столбовой дворянин, сочинявший неплохие стихи.
Этот Юсупов при Екатерине II служил посланником в Сардинии, Неаполе, Венеции, водил знакомство с Бомарше и Вольтером. Со всею страстью вельможа пополнял личную коллекцию живописи, среди которой было немало работ Рембрандта, Тьеполо, Ван-Дейка и многих других европейских мастеров. Среди многочисленных должностей Николая Борисовича было и начальство над Эрмитажем и Оружейной палатой.
Годовой доход князя редко опускался ниже миллиона рублей. Имея такие барыши, Юсупов не забывал сдавал свою нехилую недвижимость внаём: жадность до барышей в этом человеке вполне уживалась со страстью к высокому. Сдавал он и дом в Большом Харитоньевском переулке (тогда он назывался Хомутовкой — потому что вёл в пригородное село Хомутово).
С 24 ноября 1801 по 1 июня 1803 годы в одном из флигелей Юсуповского дворца жила семья Пушкиных. В те времена особенно славился на всю Москву Юсуповский сад. Почти через четверть века после того, как Пушкины жили у Харитонья в Огородниках, уже ставший знаменитостью Александр Пушкин принимается за мемуары. Он набрасывает "Программу автобиографии", в которой описание своего детства он начинает со слов: "Первые впечатления. Юсупов сад".
На самом деле Пушкины переменили в Огородной слободе несколько адресов. Но все дома в нашествие Наполеона сгорели, маленького Сашу Пушкина помнит лишь Юсупов дворец, да и вообще неизвестно, пускали ли в него мальчика. Однако в Юсуповом саду гулять дозволяли, тогда вообще бытовала культура открытых для посещения усадеб.
Живя в Огородниках, маленький Пушкин не раз, наверное, мог наблюдать экстравагантные замашки вельможи, любившего роскошь и умевшего таковою блеснуть. Вот, как описан выезд князя современник: "Юсупов ездил всегда в четырехместном ландо, запряженном четверкой лошадей, цугом, с двумя гайдуками на запятках и любимым калмыком на козлах подле кучера. Костюм обычный князя Николая Борисовича был светлый, синий фрак с бархатным воротником; на голове напудренный парик с косичкой, оканчивавшейся черным бантом, в виде кошелька. Ему сопутствовала постоянно левретка, лежавшая в карете, против него, на подушке, с золотым ошейником на шее. Юсупова почти выносили из кареты его гайдуки".
Рисуя в своём "Путешествии из Москвы в Петербург" жизненный уклад старых московских воротил, "оставивших двор", Пушкин воссоздавал картины, знакомые ему с давнего времени, когда он жил с, родителями в Огородной слободе. "Невинные странности москвичей были признаком их независимости. Они жили по-своему, забавлялись как хотели, мало заботясь о мнении ближнего. Бывало, богатый чудак выстроит себе на одной из главных улиц китайский дом с зелеными драконами, с деревянными мандаринами под золочеными зонтиками. Другой выедет в Марьину Рощу в карете из кованого серебра 84-й пробы. Третий на запятки четвероместных саней поставит человек пять арапов, егерей и скороходов и цугом тащится по летней мостовой".
Огородная слобода стала к началу XIX века центром литературной жизни Москвы: здесь у друзей и знакомых бывали Жуковский, Карамзин, Херасков, Измайлов, Воейков, Батюшков. Недалеко от Пушкиных жил поэт и баснописец Иван Дмитриев (Большой Козловский переулок, 12; дом не сохранился).
Сергей Пушкин (отец поэта), близко знакомый со многими литераторами, часто принимал представителей творческой интеллигенции у себя.  Во времена пушкинского детства Чистопрудного бульвара еще не существовало; на месте разобранных ещё в XVIII веке стен Белого города в начале XIX века находился пустырь, по которому протекал, образуя Чистый пруд, ручей Рачка.
Огородники вообще тогда были сельской местностью, разве только здесь не дозволялось держать домашний скот. В глубине дворов, обычно отгороженных от улицы заборами, располагались многочисленные флигеля, службы, разнообразные хозяйственные постройки. Литератор Михаил Загоскин описал одну из таких дворянских усадеб : "Я не знаю, что больше меня поразило, наружная ли форма этого дома, построенного в два этажа каким-то узким, но чрезвычайно длинным ящиком, или огромный двор, на котором наставлено было столько флигелей, клетушек, хлевушков, амбаров и кладовых, что мы въехали в него точно как будто в какую-нибудь деревню".
Жившей "у Харитонья" пушкинской Татьяне, проснувшейся с утренним звоном церковного колокола, открывается все тот же прозаический городской пейзаж:
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
И Харитоний в Огородниках, и Три Святителя у Красных ворот, и Никола в Мясниках — все эти храмы исчезли в небытии. Именно потому я так и "уцепился" за дворец Большом Харитоньевском. Но есть и ещё кое–какие древности.
Приблизительно там же, где в имении Юсупова обитала семья Пушкиных, после пожара 1812–го был построен особняк, позже получивший наименование "Работный дом" (Большой Харитоньевский, 24, дом сохранился). У его истоков стояла деятельность графа Владимира Соллогуба, литератора, служившего по тюремному ведомству. Бывая в Англии, Соллогуб заинтересовался тамошними работными домами и счел такие учреждения полезными для России, как места "для занятия нищих работою и для предоставления заработка лицам, добровольно обращающимся в него за помощью".
Для размещения Работного дома был приобретена одна из построек князя Юсупова, которую последний вообще–то воздвигал для своего театра. В новомодном казённом доме было устроено мужское отделение на 300 мест, а еще женское и детское отделения и сектор "для неспособных к труду".  Москвичи заведение по обыкновению именовали "Юсуповым работным домом".
В основном в Работный дом помещали по приговору суда: он приравнивался к исправительному заведению с мягким режимом. Но было немало случаев, когда сюда просились добровольно, особенно если удавалось во время трущобных странствий сохранить документы. Для этого следовало прийти в "Юсупов" во вторник и пятницу, часам к семи утра, ибо прием начинался в девять и места быстро заканчивались. Доброволец сдавал паспорт и поступал на полное казенное обеспечение. Каждый из "постояльцев" обязан был участвовать в общественных работах — обычно на уборке улиц, на расчистке свалок, рытье котлованов и т. п. (женщины — на уборке помещений). За работу "постояльцы" получали определенную плату, часть которой шла на его же содержание, а часть поступала на личный счет и по окончании срока выдавалась на руки. Советская власть Работный дом ликвидировала, сменив парадигму мягкого перевоспитания на более жёсткую.
Рядом с Юсуповским дворцом стоят ещё одни древние палаты конца XVII столетия. Изначально здесь жил дьяк Приказа военных дел Адриан Ратманов. Этот чиновник собирал налоги и переписывал пригодное к военной службе население в сибирских городах. Уже после того как Ратманов преставился, за усопшим вдруг обнаружились злоупотребления властью при проведении переписи в Сибири. Все имущество почившего в бозе дьяка немедленно отписали в казну, в том числе и его двухэтажные палаты (их нынешний адрес: Большой Козловский переулок, 13/17).
Недвижимость продали князю Козловскому, фамилия которого и дала название двум здешним переулкам. Князь посчитал, что палаты со сводами уже давно вышли из моды и учинил перестройку в классическом стиле, после чего в 1800 году уступил имение Василию Сухово-Кобылину, представителю дворянского рода, ведущего родословную от боярина Андрея Кобылы, приближенного Ивана Калиты.
Предводитель дворянства Подольского уезда Московской губернии, полковник Сухово-Кобылин принимал участие о многих битвах, в сражении под Аустерлицем он потерял глаз. Зато и сказочно разбогател, ибо женой его стала Мария Шепелева, чьей семье принадлежали имение и чугунолитейный завод в Выксе. Кстати, Василий Сухово–Кобылин был старостой Харитоньевской церкви.
 У супругов было пятеро детей, а самым знаменитым стал Александр автор "Свадьбы Кречинского". Между прочим, сочинять эту пьесу Александр Васильевич начал, сидя в тюрьме по подозрению в убийстве своей любовницы модистки Луизы Симон-Деманш. Злодейство произошло не в "Козлах" (так в народе именовалась эта часть Огородной слободы), а в особняке на Страстном бульваре. Дело так и не было раскрыто, поэтому неизвестно, был ли на самом деле Сухово–Кобылин причастен к изуверству.
Что же касается дома в Большом Козловском переулке, то в 1880-е годы его прикупили Юсуповы. После революции здесь было общежитие, затем Пушкинская библиотека. Дом уже и утратил старинный облик, но в 1960-е исследования установили, что в основе особняка скрываются палаты XVII века. Нарядный декор фасада восстановили, вернули крыльцо и даже воссоздали внутреннюю планировку.
Есть интересные старые здания и на Мясницкой улице. Так, под номером 42 значится усадьба Барышникова, ещё её именуют "домом Бегичева". Дворец построил Матвей Казаков. Он включил в структуру особняка сводчатые средневековые палаты, но придал и фасаду, и залам классический вид, украсив главный вход колоннадой. Вот я давеча говорил про бесконечные перестройки, так вот со времён Барышникова здесь мало что поменялось. Уцелели даже интерьеры, созданные Казаковым.
Степан Бегичев, ближайший друг Александра Грибоедова удачно вышел замуж…  то есть, конечно женился на дочери богатого заводчика Ивана Барышникова, Анне. И зажил себе барчуком. Здесь, а не в родном гнезде на Новинском бульваре, поселился прибывший в Москву в отпуск с Кавказа автор "Горя от ума". В особняке на Мясницкой Грибоедов читал отрывки из незавершенной пьесы другу, который высказал настолько серьезные замечания, что после них автор решительно переписал некоторые сцены заново. В частности, избавил текст от галлизмов.
Еще один дворец украсил Мясницкую (владение 43) в конце царствования Екатерины II.  Итальянский архитектор Франческо Кампорези перестроил древние палаты Лобановых-Ростовских в дворец для наследников графа Петра Панина. В отличие от других подобных московских дворцов главный вход этого шедевра классицизма венчает не портик с колоннадой, но арка, опирающаяся на две спаренные полуколонны. Судьба этого дворца сложна и многомерна, здесь я не буду вдаваться в подробности. Скажу только, что у этого дома всё же счастливое настоящее. А вот у Мясницкой в целом — не очень.


КАЗЁННАЯ СТОРОНА

Пройдём по части Земляного города от Покровки до Яузы. Здесь всё начинается с дома–легенды, усадьбы Апраксиных–Трубецких. Москвичи до сих пор этот дворец на Покровке, 22 обзывают "комодом". Комплекс сформировался в результате покупки в 1764 году графом Матвеем Апраксиным сразу нескольких соседних владений. На одном из них, принадлежавшем поручику Крюкову, стояли каменные палаты первой половина XVIII века).
Апраксин затевает грандиозное строительство, и в результате 1769–м был закончен главный дом в три этажа, а так же два одноэтажных флигеля по бокам (авторство неизвестно, предполагают, что проект разработал Ухтомский). Восточный флигель построен на фундаменте каменных палат Крюкова, поэтому и оказался длиннее западного.
В 1772 году усадьбу приобрел князь Дмитрий Трубецкой. При нём состоялась достройка: флигели стали двухэтажными. По задумке владельца флигеля соединили с главным домом переходами, после расширенными. Третий этаж дворца — плод советского строительства. Боковые здания на узком заднем дворе в ХХ веке так же был полностью перестроены.
Еще в царские времена зародилась легенда о том, что де усадьба на Покровке, 22 — копия Зимнего дворца, что в Санкт–Петербурге, а строил московскую реплику Бартоломео Растрелли. И здесь возник самый, пожалуй, красивый миф всего XVIII века, в котором замешаны дочь Петра Великого и её возлюбленный. Самое удивительное в этой сказке то, что там много чистейшей правды.
Началось всё 24 ноября 1742 года, в Москве, когда состоялся тайный обряд венчания императрицы Елизаветы и малороссийского красавца Алексея Розума. Именно это историческое лицо подразумевал Александр Пушкин (чья судьба так же была связан с рассматриваемым дворцом) в "Моей родословной", сравнивая со своим предком:
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов.
Царские милости посыпались на всю семью церковного певчего, доставленного в Петербург — в том числе и на брата, Кирилла Разумовского, ставшего гетманом Украины, президентом Академии наук.
Почти каждый считающий себя знатоком московской истории смело утверждает, что "дом–комод" Елизавета Петровна подарила своему тайному мужу, и в этом же доме они справили свадьбу. Само же венчание происходило в соседней церкви, Воскресения Словущего. Именно поэтому на куполе храма красуется воплощённый в камне брачный венец императрицы.
Мы уже знаем, что "дом–комод" построен намного позже предполагаемой даты секретной свадьбы, Разумовский в нём никогда не жил, а тайное венчание произошло совсем в другом месте. В ответ любители легенд приводят один тоже полулегендарный эпизод, якобы произошедший именно в этом доме на Покровке. Мол, после вступления Екатерины II на престол её фаворит Григорий Орлов стал настаивать на морганатическом браке, в качестве примера указывая на Елизавету и Разумовского. Тогда Екатерина отправила к Разумовскому на Покровку канцлера Воронцова с указом, в котором бывшему фавориту Елизаветы давался титул ''высочества'' как законному вдовцу государыни. Разумовский вынул из потайного ларца брачные документы, показал их канцлеру и тут же бросил в топившийся камин, прибавив: "Я не был ничем более, как верным рабом её величества, покойной императрицы Елизаветы Петровны, осыпавшей меня благодеяниями превыше заслуг моих. Теперь вы видите, что у меня нет никаких прав на этот титул".
На самом деле, тайн у Зимнего дворца в миниатюре и без того предостаточно. Существует реальный подземный ход между Воскресенской церковью и дворцом. Ещё один лаз ведёт в сторону Кремля вероятнее всего, к Ивановскому монастырю. Кстати, Барашевский переулок выходит на крохотную Лялину площадь и к Лялиному переулку, названному так по имени домовладельца красавца ротмистра, ещё до Разумовского бывшего объектом пристального внимания дщери Петровой. Да и вообще Покровка ведёт в тем места, где проходила очень даже бурная юность Елизаветы. И мы там ещё побываем, хотя приключений на одно известное место не обещаю.
У Алексея Разумовского действительно было владение на Покровке, где он жил в дни торжественного обряда венчания на царство Екатерины II. Но после он вернулся в северную столицу, где тихо умер. По всей видимости, поскольку древняя столица полна была слухами, да к тому же стали плодиться "княжны Таракановы", власти постарались избавиться от материальных свидетельств грехов Елизаветы Петровны. Так, "дом Разумовского" превратился в "палаты поручика Крюкова". Но и это лишь предположение, ибо документы, касающиеся истории этих мест, исчезли.
Так уж случилось, что главные события в жизни Алексея Григорьевича происходили именно в старой столице. В Москву, в январе 1731–го, его, двадцатидвухлетнего певчего из Малороссии, привез с собой полковник Вишневский для пополнения придворной капеллы. Здесь во время одного из богослужений обратила внимание на его чудный голос цесаревна и приказала привести молодого певчего к себе.
Алексей Розум покорил великую княжну южнорусской красотой: высокий, стройный, смуглый, с черными как уголь глазами и черными же дугообразными бровями. Не сказав ему ни слова, Елизавета попросила обер-гофмаршала Левенвольде "уступить" ей молодого человека. Подобно своему великому отцу, Елизавета Петровна была проста в обращении, пела и плясала с московскими девушками из простонародья, сочиняла для них хороводные песни, крестила солдатских детей. А, случалось, и наклюкивалась до безобразия. Ну, подлинно русский человек, без заморочек.
Елизавета в Москве была "в опале". Императрица Анна Ивановна ревниво следила за ее сомнительными похождениями, денег для двора цесаревны почти не выделялось. Впрочем, дщерь Петра Великого не унывала и ждала своего часа. В критический момент подготовки переворота она, рискуя собственной головой, не захотела подставлять под удар возлюбленного.
 У нее уже был горький опыт. Прежний фаворит Елизаветы Алексей Шубин, сын бедного дворянина, за несколько лет перед этим был схвачен по "слову и делу государеву" и с пристрастием допрошен в Тайной экспедиции. Из несчастного выколачивали признание в том, что окружение цесаревны готовит свержение Анны Иоанновны. Был ли в 1731–м заговор, так и осталось страшной тайной. Алексей Никифорович проявил стойкость и никого выдал. После пыток, наказания кнутом и вырезания языка Шубина сослали на Камчатку.
 Елизавета же продолжила своё скандальное псевдозатворничество. Она предпочитала шумную и по столичному щеголеватую Первопрестольную сырому и тогда еще плохо обжитому граду Петрову. Ей было приятно показываться во всем блеске и силе там, где прошла ее бедная опальная молодость. В 1741–м Елизавете едва минуло тридцать и, по свидетельствам современников, она была, несмотря на раннюю полноту, "чудо как хороша". Не удивительно, что руки государыни огромной империи стали искать многие женихи. Среди таковых — инфант Португальский, принц де Конти, принцы Гессен-Гамбургские. Есть версия, что в создавшихся обстоятельствах московские церковные круги и склонили ее к тайному браку с Разумовским. Однако вскоре после коронации в Первопрестольной появился человек, который чуть было не смешал задуманное. В Москву с тайной миссией из Франции прибыл граф Мориц Саксонский, маршал де Сакс, один из главных претендентов на руку Елизаветы Петровны. Заморский гость поселился в доме французского посланника маркиза де Шетарди, главы партии профранцузски настроенных вельмож, подыскивавших жениха для императрицы.
Елизавета окружила гостя вниманием, пригласила на придворный маскарад, танцевала и любезничала с ним, сама показывала ему во время верховых прогулок достопримечательности Белокаменной (тогда Москва действительны была вся в белом камне). Однажды пошел дождь, и Елизавета приказала завернуть в Кремль; как бы невзначай она провела Морица через большую залу Кремлевского дворца, где предусмотрительно были разложены царские сокровища. Императрица добилась своего: де Сакс был подавлен при виде того, чего он лишился. Вскоре маршал ни с чем покидал Москву.
"Русская партия" одержала победу. Венчание действительно было, но не на Покровке, а в подмосковном селе Перово. Все было проведено при минимуме свидетелей, но на обратной дороге в Кремль карета императрицы поравнялась с храмом Воскресения в Барашах, что на Покровке. Здесь Елизавета приказала остановиться и отстояла с Разумовским молебен. Именно тогда было приказано поставить под крестами церквей в Перове и в Барашах позолоченные императорские короны, которые сохранились до наших дней, правда, уже без позолоты. На самом деле я изложил лишь очередную версию событий старины глубокой. Может быть, царский поезд всего лишь остановился возле палат, пожалованных Разумовскому, чтобы счастливая невеста сказала возлюбленному: ''Это — твоё'' (напомню, ''дома-комода'' еще не существовало), — и не более того.
Непреложен разве факт, что в 1744 году императрица подарила своему возлюбленному имение Перово. Все понимали, что дети от морганатического брака получат слишком сильных соперников за границей в лице законных наследников Петра I по линии его старшей дочери Анны Петровны, вышедшей замуж за герцога Карла Фридриха Голштинского. Это заставило Елизавету избрать цесаревичем своего немецкого племянника Карла Питера Ульриха, получившего при переходе в православие имя Петра Фёдоровича.
 Этот долговязый нескладный юноша прославился разве что своими непристойными выходками. Однажды он провертел дырку в стене своей комнаты, смежной с покоями обер-егермейстера и несколько вечеров подряд заставлял всех приходивших залезать на стул и подглядывать за посещавшей Разумовского Елизаветой. Придворные не могли отказаться, только великая княгиня Екатерина Алексеевна (будущая императрица) открыто воспротивилась столь мерзкой выходке супруга.
Характерно, что, став новым государем после кончины Елизаветы Петровны, Пётр III оставил за Разумовским все его несметное богатство и высокий титул. Граф не успел покинуть столицу до переворота 28 июня 1762 года возведшего на престол Екатерину II. Его брат Кирилл принял участие в заговоре, отчего Екатерина была милосердна к Разумовским. Во время своего пребывания в Москве императрица общалась с Алексеем Григорьевичем как со старшим родственником, первая вставала ему на встречу и, прощаясь, всегда провожала его до дверей залы.
Старый граф стал первым из русских отставных вельмож, кто не был отправлен ссылку (хоть даже и почётную). Он жил свободно, принимал у себя гостей, устраивал праздники, держал открытый стол. Гулянья в великолепном парке, вокруг его городского дома, куда вход был открыт, сделалось заметной чертой московского городского быта второй половины XVIII в.
Скончался Алексей Григорьевич 6 июля 1771 года, во время одной из поездок в Петербург, и был похоронен в Александро-Невской лавре. Но, напомню, заварилась каша с "княжнами Таракановыми", поползли сплетни о "принцессе–монахине", насельнице Ивановского монастыря Досифее (якобы дочери Елизаветы от Разумовского) и власти постарались уничтожить любую память о былом. Однако Москва слухами полнится, умалчивание только подливало масло в огонь злословия. Отсюда и тон приведённого выше стихотворения Пушкина.
Когда уже был построен "дом–комод", здесь часто бывали маленькие Саша и Оля Пушкины. Сюда детей водили на уроки танцев. Здесь же князь и действительный камергер Иван Трубецкой устраивал детские балы. Трубецкой, кстати, приходился троюродным дядей Александру Пушкину (по отцу Сергею Львовичу).
Хозяев усадьбы на Покровке прозвали "Трубецкие-Комод". Комодами звались все члены семьи Ивана Дмитриевича. Что делать, грузный дом Трубецких напоминал современникам вычурный предмет мебели. На танцевальных вечерах у Трубецких бывал и маленький Федя Тютчев, живший неподалёку. Кстати, именно в "доме–комоде" сговорились о женитьбе Николай Толстой и Мария Волконская (она приходилась племянницей Ивану Трубецкому), и в этом браке родился писатель Лев Толстой.
С середины XIX века на Покровке 22 разместилась Четвертая мужская гимназия (до того она занимала дом Пашкова). В "доме–комоде" она располагалась вплоть до 1917 года. Среди её выпускников – режиссёр Станиславский, философ Соловьев, писатель Ремизов. После Октябрьского переворота усадьбу приспособили под коммунальные квартиры. После Второй Мировой войны здесь стал действовать Дворец пионеров. В середине 1960-х к пионерам и комсомольцам подселили научных работников, – во дворец въехал научно-исследовательский институт геофизики. Тогда наконец-то была проведена первая научная реставрация памятника: его фасадам вернули облик середины XVIII столетия.
Дом Покровке, 38 тоже связан с именем Елизаветы. Одним из его владельцев был Иван Шувалов, один фаворитов (последний) дщери Петровой. При воцарении Екатерины он не знал, как его примет новая императрица за его приверженность Петру III, и решил, как большинство опальных вельмож, поселиться в Москве. Опасения Шувалова не подтвердились: мудрая Екатерина старое вспоминать не стала и сделала Ивана Ивановича обер-камергером. Он остался в Петербурге, а московский дом подарил племяннику, Фёдору Голицыну, куратору Московского университета. Дом этот прославился после московского пожара 1812 года — он уцелел, получив прозвище "несгораемый".
Этот дворец иногда называют "домом Пиковой дамы", но это неверно: "Усатая Венера" Наталья Голицына, урожденная Чернышева, относилась к другой ветви Голицыных и жила в Петербурге, на Малой Морской.
Если говорить характере этой части Земляного города, она была преимущественно придворной. Здешние слободы именовались: Барашевская (барашами назывались слуги, ответственные за возведение походных шатров), Садовая и Казённая.
В конце начале XVI века на месте Казенной была "слободка княж Васильевская Ромодановского", которая в 1504 году перешла во владение великого князя Ивана III. Поскольку службы царского двора и приказы строились в основном на Ивановской горке (это близко к Покровке), то и селить здесь стали кремлёвскую обслугу.
Впрочем, казённые люди были и мастеровыми. Перепись 1620 года в числе обитателей Барашей упоминает холщевников, кузнецов, калачников, красильников, сапожников, хлебников, сермяжников, рукавичников, шапочников, седельников, бочарников и других мастеров. Слобода протянулась от Воронцова Поля до Покровских ворот. На одном ее конце располагалась церковь Апостола Иакова Зеведеева, на другом — Усекновения главы Иоанна Предтечи. В 1699 году приходы обоих храмов насчитывали 216 дворов, в том числе 93 двора составляли владения жителей Казенной слободы.
Оба храма Барашевской слободы — Воскресения Словущего и Введения во храм Пресвятой Богородицы — сохранились до наших дней. Церковь Воскресения Словущего в Барашах известна с XVI века. В 1652 году ее выстроили в камне, а современное здание возвели в XVIII столетии, включив в него нижний ярус более древнего храма. С 1769 года церковь имела приделы Захарии и Елисаветы и Мученика Севастиана: первый — в честь святой покровительницы императрицы Елизаветы Петровны, а второй — в честь святого, память которого отмечалась в день рождения государыни.
Значительную часть Казённой слободы, со стороны Воронцова поля, в начале XVII века занимали патриаршие огороды. В связи с началом очередной войны с Польшей в 1632 году, эти земли были отданы под стрелецкие приказы. Один из них был помещен за Казенной слободой, у дороги, шедшей к селу Измайлово. Командовал приказом стрелецкий голова Пётр Лавров. По соседству со слободой своего приказа полковник получил и свой двор, числившийся по переписи 1638 года на ''белой земле, возле Барашей". С той поры одна из улиц, пролегавших через слободу, получила название Стрелецкой. Впоследствии она превратилась в одноименный переулок, и лишь в 1922 году Стрелецкому переулку было дано его нынешнее имя — Костянский.
 После завершения стрелецкой смуты полком стал командовал Иван Кобыльский. В августовские дни 1689 года он остался на стороне царя Петра Алексеевича, приведя с собой в Троицу стрельцов. Вместе с государем был он со своим полком и у стен Азовской крепости во время первого Азовского похода. Здесь полковник Кобыльский принял смерть в бою 30 июля 1695 года. С той поры фамилия стрелецкого полковника прочно укрепилось в названии местности у Покровских ворот.
Новая слобода, возникшая на месте стрелецкой, по-прежнему звалась Кобыльской или просто Кобылихой. Это название ввело в заблуждение некоторых исследователей московской старины, сделавших прямолинейный вывод о том, что "у восточных границ города располагалась слобода, в которой на выгоне пасли лошадей". Точка в истории Кобыльской слободы была поставлена в 1930 году, когда под снос попала местная церковь Святителя Николая, бывший стрелецкий храм Нерукотворного Спасова образа. С его гибелью исчезло и название местности, напоминавшее о живших здесь прежде стрельцах.
В XX столетии судьбу своих соседей чуть было не разделил и храм пророка Илии. В 1931–м он был обезглавлен и превратился в безликий каменный куб (улица Воронцово поле, 16–13). Зато увековечено имя другого стрелецкого полковника, Данилы Воробина. В честь него, да ещё утраченной церкви Николая Чудотворца назван переулок, ниспадающий с Воронцова поля к Яузе.
Была здесь и ещё одна слобода: Котельники. Чересчур умные краеведы по вполне понятным соображениям утверждают, что там делали котлы. На самом деле в низинах близ устья реки Яузы выкапывались запруды для разведения рыбы. Котельники — специалисты по разведению рыбы в прудах. В середине XVII века их земля была отдана одному из стрелецких приказов, учрежденных в связи с началом войны с Польшей в 1654 году. Сами рыбоводы были переселены к подножью Швивой горки и с этих пор стали называться "котельниками заяузскими". Собственно, Котельническая набережная — единственная память о былом московском промысле. И на Швивой горке, и на Таганском холме, где, ко всему прочему, жили и трудились гончары и каменщики, мы ещё побываем. Пока же ещё немного побудем в Казённой слободе.
Особняк в Малом Казённом переулке, владение 5 сохранился в старинном облике. Жаль, что теперь непросто попасть в этот уютный дворик, раньше туда вход был открыт. Располагавшаяся здесь усадьба двести лет назад занимала почти всю нечетную сторону переулка. Главный дом, как предполагают, был построен (или перестроен из более старого) генерал-майором Иваном Дивовым в конце 1750-х.
Позади дома лежал огромный сад с большим квадратным прудом вблизи Земляного вала (в ХVII веке здесь были бани Казенной слободы).
Генерал не жил в Москве, ибо служил в Петербурге в должности полицмейстера, дом же его сдавался внаем: так, в "Московских ведомостях" 1762–м объявлялось о сдаче его городской усадьбы "с каменными жилыми покоями и прочими каменными службами". После кончины Дивова наследники продали усадьбу в 1783 году генерал-майору Василию Нарышкину. Его фамилией теперь и называют эту усадьбу.
После пожара 1812 года владение приобрел боевой суворовский генерал Пётр Ивашев. И здесь стряслась романтичная история, связанная с сыном Петра Никифоровича, Василием (кстати, троюродным братом поэта Фёдора Тютчева), а так же попыткой восстания русских офицеров–утопистов.
Среди учредителей раннедекабристского "Союза спасения" решающую идейную роль играли питомцы Московского университета, во время Отечественной войны ставшие офицерами: Александр Муравьев (основатель и председатель Союза) и его братья Михаил и Николай, Иван Якушкин, Сергей Трубецкой, Никита Муравьев, Николай Тургенев, Михаил Фонвизин. Кстати, жена последнего Наталья (в девичестве — Апухтина) была убеждена в том, что она является прототипом Татьяны Лариной из "Евгения Онегина". Наталья Дмитриевна последовала в Сибирь за приговорённым к каторге супругом, а, когда тот скончался, она вышла замуж за другого декабриста, друга Пушкина Ивана Пущина.
Итак, два столетия назад усадьбой в Малом Казённом переулке, 5 владел генерал-майор Пётр Ивашев, сподвижник Александра Суворова, бесстрашный участник легендарных штурмов Очакова и Измаила. Однажды на территории владения забил ключ, воду из которой признали целебной. Генерал решил немедленно передать владение с домом, садом и с устроенными при ключе пробными ваннами городским властям для организации здесь больницы, чтобы лечить "страждущих военнослужащих и бедных". Город подарок взял, а вот источник исчез. Высох в саду и большой пруд. Собственно, целительная история на том кончается, зато есть место одной романтической раме.
Роман генеральского чада Василия Ивашева с гувернанткой Камиллой Ле Дантю стал городской легендой (хотя справедливости ради надо сказать, что развивался он в одном из поволжских имений Ивашевых). Именно он лёг в основу фильма Владимира Мотыля "Звезда пленительного счастья".
 Камилла родилась 1808 году в Санкт-Петербурге. Ее отец был сторонником Первой французской республики, бежавшим от Наполеона, мать – простая гувернантка. Ле Дантю и сама сделалась гувернанткой, поступив на службу к Ивашевым. С Василием, приехавшим ненадолго из Санкт-Петербурга, у бедной француженки случился мимолётный флирт. О браке нечего было и думать, ибо семейство такой мезальянс не допустило бы.
Все изменили события декабря 1825 года. Вдруг оказалось, что Василий Петрович причастен к бунту. Он – враг Короны, ему светит каторга. И тут в историю вклинилась мать Камиллы, Мари-Сесиль Ле Дантю. Её первый муж, роялист де Вармо, окончил свою жизнь на гильотине. Второй, богатый судовладелец Пьер-Рене ле Дантю, растерял при побеге в Россию всё свое состояние. Мари–Сесиль знала, что значит — упустить своё счастье. Она писала матери Ивашева: "Я сумела бы даже от лучшего друга скрыть тайну дочери, если бы можно было заподозрить, что я добиваюсь положения или богатства. Но она хочет лишь разделить его оковы, утереть его слезы и, не краснея за дочерние чувства, я могла бы говорить о них нежнейшей из матерей, если бы знала о них раньше".
На сторону Василия Петровича встала и его сестра Елизавета. Родителей удалось уговорить — да и кому теперь нужен государственный преступник кроме дочери беглых нищих французов. Осталось спросить мнение самого Василия, который в то время уже томился в каземате.
Между тем сам виновник при заточении впал в глубокую меланхолию. Декабрист Николай Басаргин воспоминал: "Ивашев, как я замечал, никак не мог привыкнуть к своему настоящему положению, и видимо тяготился им. Мы часто об этом говорили между собою, и я старался сколько можно поддерживать его и внушить ему более твердости. Ничто не помогало. Он был грустен, мрачен и задумчив".
Созрел план побега. Василия отговаривают, кто-то даже угрожает доложить коменданту, но всё бесполезно. Уж лучше смерть от пули стражника, чем унизительное существование.
Была бы у него жена, тогда ещё можно было бы надеяться хотя бы на ослабление режима. Повезло же Волконскому и Трубецкому, они при семьях! И тут вдруг Ивашева вызывают к коменданту острога. Василий Петрович не сомневается: кто-то донес. Однако вместо ожидаемых обвинений ему вдруг вручают письмо. Каторжник удивлен. Последний раз Василий виделся с Камиллой больше пяти лет назад, да он и думать про нее забыл.
Вроде, была такая — в той, навсегда потерянной жизни. Камилла, Камилла… нет, он даже не помнит её лица. Обратной почтой следует письмо от коменданта крепости (кандальникам писать письма запрещалось): "Сын ваш принял предложение ваше касательно девицы Ле Дантю с тем чувством изумления и благодарности к ней, которое ее самоотвержение и привязанность должны были внушить. Но по долгу совести своей он просил вас предварить молодую девушку, что жизнь, ей здесь предстоящая, может по однообразности и грусти сделаться для нее еще тягостнее. Он просит ее видеть будущность свою в настоящих красках и потому надеется, что решение её будет обдуманным''.
Осталось получить разрешение императора. Камилла пишет Николаю Павловичу: "Мое сердце полно верной на всю жизнь, глубокой, непоколебимой любовью к одному из несчастных, осужденных законом, – к сыну генерала Ивашева. Я люблю его почти с детства и, почувствовав со времени его несчастья, насколько его жизнь дорога для меня, дала обет разделить его горькую участь".
Император неожиданно быстро даёт дозволение на свидание. Если первых декабристок он подолгу отговаривал от путешествия в Сибирь, то сейчас ему, похоже, это кажется бесполезным.
Через три месяца девушка прибывает в Петровский Завод. В течение недели жених и невеста общаются с помощью записок, которые носит нанятый Камиллой осужденный разбойник. Но уже через неделю после первого свидания — венец. Посаженной матерью выступила легендарная Мария Волконская. На этот случай с жениха сняли кандалы, правда, конвой при нём оставили. Начальство щедро на подарки: целый месяц молодым разрешено жить в обычном доме. После чего оба переселяются в каземат.
Мария Волконская, писала о Камилле: "Это было прелестное создание во всех отношениях, и жениться на ней было большим счастьем для Ивашева".
Бывший князь, а ныне тоже каторжник, Александр Одоевский посвятил девушке оду:
С другом любо и в тюрьме! –
В думе молвит красна девица. –
Свет он мне в могильной тьме…
Встань, неси меня, метелица,
Занеси в его тюрьму.
Пусть, как птичка домовитая,
Прилечу и я к нему
Притаюсь, людьми забытая.
Далеко не все верили в искренность чувств Камиллы. Декабрист Иван Якушкин, например, писал: "Какие причины заставили m-llе Ledantu ехать добровольно в ссылку, чтобы быть женой Ивашева, трудно вполне определить, но очень верно только то, что в природе её не было ничего восторженного, что могло бы побудить ее на такой поступок. Имея очень неблестящее положение в свете, выходя замуж за ссыльно-каторжного государственного преступника, она вместе с тем вступала в знакомую ей семью, как невестка генерала Ивашева, богатого помещика, причем в некотором отношении обеспечивалась ее будущность и будущность ее старушки матери".
Ещё один бунтовщик, Дмитрий Завалишин и вовсе утверждал, что "мать Ивашева купила за 50 тысяч ему невесту в Москве, девицу из иностранок, Ледантю; но, чтобы получить разрешение государя, уверили его, что будто бы она была еще прежде невестою Ивашева".
В 1838 году, когда Василия Петровича уже перевели с каторги на поселение в город Туринск, к Ивашевым тайно, облачившись в костюм камердинера, приезжает сестра декабриста Елизавета. Она привозит деньги от отца и письма от сочувствующих родственников.
В скорости к семье присоединилась Мари-Сесиль Ле Дантю: народившимся детям нужна была бабушка. Как раз к этому времени был готов туринский дом Ивашевых, просторный, теплый. Сибирская идиллия длилась недолго: в 1839 году Камилла простужается и вскоре умирает — при ролах пятого ребёнка. Как поэтично выразился Александр Герцен (тот самый, которого разбудили декабристы), "она увяла, как должен был увянуть цветок полуденных стран на сибирском снегу".
Вдовец пишет домой, в Москву исполненные тоски послания: "Без нее, без руководительницы души моей, Боже мой, как много мне недостает. Сколько добрых желаний порождал один взгляд ее, сколько вздорных, пустых мыслей он угашал, как нужно мне было ее одобрение, как мало мне было жить при ней!"
Герцен и здесь лиричен: "Письма носили след какого-то безмерно грустного, святого лунатизма, мрачной поэзии; он, собственно, не жил после нее, а тихо, торжественно умирал".
Через два дня после годовщины смерти жены Василий тихо скончался. Пётр Никифорович умер двумя годами раньше. Кстати, трое доживших до зрелости детей Василия и Камиллы стали достойными людьми. Усадьба Ивашевых была продана в казну и превратилась в Полицейскую больницу. Здесь начинается совсем другая история, тоже связанная с иноземцем, к личности которого мы уже обращались ранее.
Врачебная карьера уроженца старинного немецкого городка Мюнстерейфеля Фридриха Гааза началась в Москве в 1806 году. Именно благодаря Гаазу детей и жен, следующих за своими осужденными кормильцами в Сибирь, стали снабжать деньгами и теплой одеждой, бесплатно давать книги. Фёдор Петрович (так лекаря звали в России), отправившись однажды в Городской пересыльный замок на Воробьёвых горах, увидел на улице под забором умирающую женщину. Он посадил несчастную в свою карету и отвез на Малый Казённый переулок, в Тюремную больницу. Затем немедленно отправился к тогдашнему московскому генерал-губернатору князю Щербатову и, рыдая, упал перед ним на колени.
– Что с вами, Фёдор Петрович? — спросил изумленный князь.
– Ваше сиятельство! Я не встану до тех пор с колен, пока вы не разрешите обратить тюремную больницу в убежище для всех бесприютных больных, не имеющих где преклонить голову, умирающих без врачебной помощи в ночлежных домах, углах и нередко на улице без одежды, обуви, пищи.
Так возникла в 1847 году в Казённой слободе лечебница для преступников и членов их семей, прозванная Гаазовской. Это название продолжало жить даже после официального ее переименования в больницу "имени императора Александра III".
Фёдор Петрович умер именно здесь, в 1853 году. А в 1909–м во дворе усадьбы собралось множество людей, пришедших на открытие памятника доктору. На пьедестале высечены любимые слова Гааза: "Спешите делать добро". Мы уже знаем, что Гааз не был бедным человеком, него имелся свой дом на Кузнецком мосту. Но, как истинный христианин, Фёдор Петрович презирал достаток и действительно всего себя посвятил спасению грешников. К этой личности мы ещё вернёмся, а сейчас обратим внимание на другие архитектурные памятники этой части Земляного города.
Дом на углу Покровского бульвара и Дурасовского переулка построил в 1790 году представитель старинного русского дворянского рода, бригадир Алексеей Дурасов. Считается, что автором проекта является Матвей Казаков, но никаких документальных свидетельств этому нет. Фасад здания вошёл в знаменитые "Архитектурные альбомы партикулярных строений". Позже владение перешло к сыну Алексея Николаевича, Николаю. А через некоторое время после его смерти было выставлено на публичные торги.
Следующим владельцем усадьбы становится генерал-майор граф Матвей Дмитриев-Мамонов, основатель "Ордена русских рыцарей" и крайне эксцентричный аристократ. После событий на Сенатской площади Дмитриев-Мамонов отказался присягать императору Николаю I, за что был признан душевнобольным и отправлен в ссылку в подмосковную усадьбу, где мы ещё побываем.
В 1844 году опекуны графа продали Дурасовскую усадьбу Практической академии коммерческих наук, располагавшейся ранее на Солянке. Это была одна из лучших экономических школ России. Академия действовала до революции, в 1932 году в усадьбу переехала из Ленинграда Военно-инженерная академия имени Куйбышева. Для её размещения был снесён правый флигель, а на его месте построен новый учебный корпус. Военная академия располагалась в этих стенах вплоть до 2006 года. Сейчас Дурасовская усадьба — часть Высшей школы экономики.
Рядом над бульваром нависает громадина Покровских казарм. Строительство этого монстра началось в 1798 году по указу большого поклонника железного порядка императора Павла I, который предложил москвичам в обмен на освобождение от тягот постойной повинности добровольно профинансировать строительство казарм. Напомню, в те времена горожане были обязаны принимать военных на постой.
 На их устройство требовалась космическая по тем временам сумма: два с половиной миллиона рублей. Собрать удалось только около полумиллиона. На дома тех, кто участвовал в пожертвовании, была прикреплена табличка "Свободен от постоя". Что же…  пришлось раскошеливаться казне. В 1801 году строительство дома было завершено.
Первоначально казармы были двухэтажными и предназначались для размещения мушкетёрного батальона. Перед зданием устроили обширный плац, необходимый для муштры. Только в 1954 году плац был полностью ликвидирован и стал частью Покровского бульвара. В начале ХХ века в Покровских казармах теснились Екатеринославский и Самогитский полки. С начала Первой мировой войны эти части ушли на фронт, а Покровские казармы занял пехотный запасный полк. Солдаты этого соединения в событиях 1917 года заняли сторону большевиков — и не знаю, хорошо это или наоборот.
В 1890 году в правом крыле казарм в память о чудесном спасении императора Александра III и его семьи во время железнодорожной катастрофы 1888 года была освящена церковь Осии Пророка. Она служила полковым храмом седьмого гренадерского Самогитского полка и находилась на верхнем (тогда третьем) этаже дома. В 1930-х годах интерьер храма был уничтожен, а само здание надстроили четвертым этажом. Двуглавого орла в тимпане фронтона сменил герб СССР.
В советское время казармы продолжали выполнять свою изначальную функцию, и с 1933 и по 1960 год носили имя Феликса Дзержинского. А в мае 1960 года старинный дом получил новых хозяев — здание передали Госснабу СССР. В настоящее время здесь располагается контора, принадлежащая одному из олигархов.
Казённой слободе повезло больше, нежели Огородной в плане сохранности духовных сооружений. В частности, в Яковоапостольском переулке (владение 8) красуется церковь Святого апостола Иакова Зеведеева, "что в Казённой слободе". В 1676 году на средства купца Даниила Пивоварова на месте деревянной построена каменная церковь, главный престол которой был освящён во имя Казанской иконы Божией Матери. Один из приделов был Яковлевский – по нему стал именоваться и весь храм. В 1831–1833 году церковь вместо пятиглавия получила широкий купол на барабане, прорезанном большими окнами, три алтарные апсиды были заменены одной широкой, кирпичный декор с фасадов убран – в целом здание получило ампирный облик.
 В 1932 году богослужения в церкви прекратились, а её облик был сильно искажён: появились трубы, пристройки, лестницы – внутри располагались гараж и механическая мастерская. Со временем рухнул купол, крыша поросла деревьями, в стенах появились серьезные трещины – церковь превратилась практически в руины. Лишь в 1995 году были возобновлены богослужения, ещё через некоторое время храм отреставрировали.
Впечатляет храм Живоначальной Троицы "в Серебряниках", на углу Яузской улицы и Серебрянического переулка. В источниках он впервые упомянут в 1620 году. Примерно тогда же в этой местности был основан Государев Денежный двор, на котором чеканилась серебряная монета. В 1657 году Троицкая церковь стала каменной. В 1768 году на средства Афанасия Гончарова (прапрадеда Наталии Гончаровой, супруги Александра Пушкина), чья усадьба рядом с церковью сохранилась до наших дней, возводится существующая колокольня. Афанасий Гончаров, владелец находящейся неподалёку полотняной фабрики, устроил в первом ярусе колокольни церковь в честь Усекновения Главы Иоанна Предтечи – на поминовение своих родителей.
В 1781 году супруга купца I гильдии Татьяна Суровщикова пожертвовала средства на новый храм, который был возведён на подклете и с использованием части стен старого здания. Специалисты считают, что храм с отдельно стоящей колокольней — последний пример использования стиля барокко в церковном зодчестве Москвы. После революции Троицкая церковь была закрыта для богослужений и использовалась сначала в качестве жилья, затем для конторских помещений, а потом превратилась в склад студии "Диафильм".
Печальный памятник об ушедшем — колокольня церкви Усекновения Главы Иоанна Предтечи "что в Казённой Слободе" (Покровка, 50). Она была построена в 1772 году, арка под ней вела на церковный погост. Сам храм был построен позже, 1801–м, — Матвеем Казаковым. А снесли его в 1936–м. Колокольня тоже была назначена к сносу, но началась война, и её до времени оставили. Внутри после закрытия были мастерские, затем парикмахерская. А потому настали другие времена, и её даже отреставрировали. Сейчас колокольня принадлежит приходу храма Иакова Заведеева в Казенной Слободе. Ах, если бы в моей родной Огородной слободе осталась хотя бы такая малость!..


ВПОЛНЕ СЕБЕ БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ХОЛМ

Следующая часть Земляного города — одна из самых древних земель Москвы. Есть предположение, что Юрий Долгорукий сначала именно здесь хотел поставить свою крепость, но в итоге выбрал Боровицкий холм. Таганский же холм (такое название он получил много позже) стал местом поселения гончаров, ибо обрыв Яузы обнажал пригодную для изготовления керамики глину. Обитали здесь и мастера некоторых других профессий, о чём мы ещё вспомним.
Мы уже говорили о том, что настоящих холмов в центре Первопрестольной нет, есть только плато, изрытое водными артериями. Заяузье действительно возвышается над бывшим Васильевским лугом горой, но это лишь оптическая иллюзия. К Востоку же простирается равнина, вплоть до Рогожской заставы и далее. Кстати, именно на Таганском холме в своё время находился Приказ, отвечающий за каменное убранство древней столицы. Он располагался приблизительно там, где находится теперь новая сцена театра на Таганке. Уже за стеной Земляного города располагалась слобода Каменщики, о чём напоминает одноимённое название улиц. Отсюда, если подразумевать исторический центр города, ближе всего до Мячковских каменоломен, а посему и доставка материала к каменотёсным сараям обходилась дешевле.
Обозреваемый участок (треугольник, ограниченный реками Москва и Яуза, а так же Садовым кольцом) ничтожно мал по сравнению, например, с Казённой слободой. Но он предельно насыщен древностями — и это при том, что и здесь они в известное время уничтожались. 
Приказ каменных дел был устроен в местности, которая называлась довольно странно: Болвановка. Об этом напоминает именование храма близ выхода со станции метро "Таганская–кольцевая": Николай Чудотворец на Болвановке. Расхожая легенда гласит, что в древности на месте церкви стоял каменный идол — болван, и на языческом капище после вполне понятной процедуры низвержения истуканов построили христианскую церковь. Вероятно, здесь до основания Москвы располагалось одно из сёл, входящих во владения злополучного Кучки, но документальных тому подтверждений нет.
Есть и другая версия: "болванами" якобы называли прошеных и непрошеных гостей с Востока. Действительно, именно здесь начиналась дорога, ведшая к станам азиатских кочевников. Якобы на Таганке (происхождение топонима неясно; в тюркских диалектах "таган" означает и "жаровня", и "сокол") ордынские послы ставили привезённые из Орды для поклонения войлочные изображения ханов, которые москвичи и прозвали "болванами".
 Есть и сугубо прикладное объяснение: в XVII веке здесь якобы находилась ремесленная Болвановская слобода, жители которой делали из дерева шляпные болванки. Я лично полагаю, Болвановкой просто именовался населённый пункт ещё в те времена, когда границы города совпадали со стенами Кремля.
Стоящий сейчас Никольский храм выстроили уже в петровские времена, но выглядит сооружение весьма причудливо. Дело в том, что его архитектор Осип Старцев реформы Петра Алексеевича воспринял в штыки. Но с царской волей не поспоришь, открыто выражать своё недовольство зодчий опасался, довольствуясь тем, что мастер принялся отвергать все нововведения в архитектуре, предпочитая работать в стиле устоявшегося в Белокаменной нарышкинского барокко. Церковь Николы на Болвановке даже иногда называют "последней средневековой постройкой старой Москвы". Зря: у нас и ныне возводят всякие феодальные "типа красоты".
Почти сразу после революции храм был закрыт, разорён и отдан под учреждения, а четверть века спустя при строительстве станции метро «Таганская» была предпринята попытка и вовсе его разрушить. Успели снести главы и верхушку колокольни, но внезапно храму был присвоен статус "памятника архитектуры", и его принялись восстанавливать. Как говорится, супротив Провидения не попрёшь.
Верхняя Радищевская (ранее Верхняя Болвановская) спускается к Яузе. Там, на стрелке, красуется самый, пожалуй, прекрасный жилой дом столицы. Однако элитная Сталинская высотка на Котельнической набережной подавляет несомненные прелести южного спуска Таганского холма, Швивой горки. Москвоведы до сих пор спорят по поводу столь неблагозвучного именования местности, связывая "швивый" и со швейным ремеслом, и с насекомыми–паразитами. Полагаю, пусть это московское словечко просто останется топонимическим казусом.
Некогда на том самом месте располагались гончарные мастерские: их специально выселили за Яузу, боясь пожаров, ведь горшки обжигают вовсе не боги, для этого надобны большие печи. Что характерно, Москва и после выселения гончаров продолжала упорно сгорать от всякой копеечной свечки. Кстати, сосем недавние раскопки на Швивой горке и впрямь привели к обнаружению немалого числа фрагментов древних гончарных инструментов, а так же большого количества битой керамики.
Если подняться от Яузы по Большому Ватину переулку, мы выйдем на Гончарную улицу — и нам откроется вид на храм Никиты Мученика "на Швивой горке" (он же — подворье Афонского Пантелеймонова монастыря). Судя по надписи на плите, вмурованной в стену церкви, каменный храм был построен в 1595 году "московским торговым человеком Саввой Емельяновым, сыном Вагиным". Здесь мы имеем ещё один топонимический казус: власти хотели увековечить Савву Вагина, но допустили ошибку в фамилии.
Цокольный этаж Никитского храма, одностолпный подклет, гораздо древнее основной постройки, но сведений о его происхождении нет. Факт, что в стенах храма сохранилась и кладка из мелкого "итальянского" кирпича, который был введён в практику строительства на Руси муролем Алевизом Новым.
В 1936 году храм был закрыт и власти приняли решение о его сносе. Успели разрушить ворота и ограду, но, к счастью, вновь взбрыкнуло то самое Провидение. Если быть точнее, сказала своё слово интеллигенция. Деятели искусств выступали в печати и писали челобитные во всякие инстанции. В итоге храм оставили, хотя и передали его студии "Диафильм" под склад. Интересно, что при восстановлении храма вокруг него раскопали множество могил мастеровых людей — но не гончаров, а кузнецов и оружейников.
К сожалению, главный слободской храм, Воскресение Христова "в Гончарах", был разрушен в 1932 году, несмотря на то что он считался памятником Смутному времени и был украшен изразцами, изготовленными самими слобожанами, с изображением сцен обороны Троице-Сергиева монастыря от поляков. Он был очень похож на церковь Рождества Пресвятой Богородицы в Путинках, что на Малой Дмитровке, а, значит, мы потеряли подлинный шедевр древнерусской архитектуры.
Радующей глаз игрушкой смотрится скромная церковь Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах (Гончарная улица, владение 29): его освятили в 1654 году на деньги, собранные местными ремесленниками. В 1702–м Успенский придел перестроили, а позже появилась колокольня. В украшении церкви участвовал живший неподалеку мастер Степан Полубес. Причудливые изразцы украшают придел церкви и трапезную. На северном фасаде они создают широкий фриз, а южная сторона храма украшена небольшими вставками. Успенский храм советы не закрыли, а с 1985 года в нём находится Болгарское подворье.
Ещё один сохранившийся храм Швивой горки — Николай Чудотворец, "что в Котельниках" (здесь была новая слобода рыбозаводчиков). Первое упоминание о церкви на месте современного храма относится к 1547 году; он не раз горел, а 1657–м на средства купцов Строгановых святыня поднялась в камне. В новом Никольском храме была устроена родовая усыпальница храмоздателей. С годами церковь обветшала, а позже сильно пострадала при пожаре 1812 года.
В 1824 году по проекту Осипа Бове строится новая Никольская церковь в стиле ампир. На южной стороне церкви находятся три барельефные композиции: вход в Иерусалим, поклонение волхвов, избиение младенцев. Не уверен, что сцена массового убийства еврейских мальчиков достойна увековечивания, но у всякого искусства свои каноны.
 В 1932 году, храм был закрыт, обезглавлен, частично разрушен и перестроен, после чего здание было передано химической лаборатории Управления геологии. По счастью, церковь получила статус памятника архитектуры и даже была отреставрирована. В 1990-е в храме возродились богослужения, да к тому же в нём было открыто представительство Православной Церкви Чешских Земель и Словакии.
Снова вздохну о печальной судьбе своей Огородной слободы, где разрушены были все храмы. Таганский холм сей участи избежал. На северном его склоне красуется огромный, но очень странный храм преподобного Симеона Столпника "за Яузой". Его верхняя часть буквально испещрена окнами, отчего рождается ощущение какой-то унылой казёнщины.
Первоначальный храм был построен в 1600 году по указу тогдашнего царя Бориса Годунова, ибо последний взошел на трон 1 сентября 1598 года, в тот день, когда вспоминают о Симеоне Столпнике. В 1731 году настоятель, Пётр Никонов обратился от лица прихожан к императрице Анне Иоанновне за разрешением о перестройке, и таковая состоялась немедля. Однако к концу столетия церковь с располагавшимся в ней главным приделом достаточно сильно обветшала. В 1792 году магнаты Баташев и Васильев, являвшиеся прихожанами церкви, поделились деньгами ради очередной реновации. За строительство нового храма взялись мастера, приглашенные из Суздаля, и они довольно быстро возвели новую церковь. Однако почти сразу после окончания работ новостройка частично обрушилась: сказалась близость к обрыву, и зодчие не учли вероятную подвижку грунта.
Заводчики вновь дали денег, но теперь приход уступил участок своей земли, на котором влиятельный и всесильный Иван Баташев, о котором я вскоре расскажу чуть подробнее, возвёл огромный (по меркам того времени) дом. К началу Отечественной войн 1812 года храм освятить так и не успели, да к тому же после изгнания французов недавно завершенный колосс превратился в обгоревший каменный остов. Снова началось восстановление, но в 1852 году в потолке образовались трещины. Инспекция установила, что несущие балки сгнили из-за своего возраста. Снова была перестройка, а окончательная отделка была завершена только к концу XIX века.
В 1929 году Симеоновский храм был закрыт, а его помещения заняли службы Московского института повышения квалификации. Именно тогда и "нарезали" в барабане окна, устроив внутри многоэтажную контору. Так и получаются монстры.
Теперь переместимся чуть ниже, в приход храма Покрова Пресвятой Богородицы "на Лыщиковой горе" (нынешний Лыщиков переулок). Сразу замечу, что церковь стоит вовсе не на горе, а у подножия, в низине. Есть сведения, что её некогда "спустили" с возвышенности в пойму Яузы — скорее всего, из-за той же нестабильности грунтов.
Когда–то здесь был монастырь, называемый Покровским. Тут–то и возникает путаница. Точно известно, что обитель в честь Покрова Пресвятой Богородицы в Москве появилась во времена великого князя Ивана III — близ его загородного дворца в Старых Садах. Это начало нынешней Маросейки. Монастырь по невыясненным причинам перевели за Яузу, в село Лыщиково, а от первоначальной обители у Ильинских ворот осталась приходская церковь Покрова, впервые упоминаемая в 1488 году. Она простояла до конца XVIII века, а потом лишилась прихожан, так как напротив неё появилась более популярная церковь Николая Чудотворца в Блинниках. Ветхую Покровскую церковь разобрали, и из ее камня построили храм Спаса "на Глинищах". На месте разобранного Покровского храма в 1796 году выстроили усадьбу, где жила графиня Варвара Разумовская, историю несчастной жизни которой я ранее приводил.
Сведений о Покровском монастыре на Лыщиковой горе немного. Раньше в ходу было предание о том, будто в нём еще в 1392 году принял иноческий постриг брат преподобного Сергия Радонежского, Стефан, хотя на самом деле он принял монашество в Хотьковом Покровском монастыре. Иногда слышатся заявления и о том, что де монастырь в Заяузье основал некий Лыщик, которого великий князь взял к себе, чтобы переселить братию из Покровского монастыря в Старых Садах. Всё это — плоды фантазий, в отличие от реального Покровского храма, будто спрятанного в глубине квартала.
Несмотря на то, что над храмовой территорией в Лыщиковом переулке нависают суровые сталинские человейники, местность смотрится очень даже уютно. По крайней мере, мне там хорошо — будто бы очутился в случайно сохранившейся древней слободе.
"Государево село Лысцевское" впервые упоминается в 1356 году в завещании великого князя Ивана Красного, сына Ивана Калиты и отца Дмитрия Донского. В одной из краеведческих книг я вычитал, что "лыщик" значит: "пронырливый, бойкий человек". В словаре Фасмера подтверждения не нашёл. В другой книжке приводится иная версия: лыщица — растение с белыми цветами, и они будто бы бурно цвели здесь в древности, покрывая гору. Словари на сей счёт молчат.
В Покровском храме некогда был престол во имя Иоанна Лествичника, а выстроен он был в честь рождения у Ивана Грозного наследника Ивана (того самого которого царь позже во гневе убил). Иван Васильевич взял Лыщикову слободу в опричнину, но вскоре, по невыясненным причинам просто–напросто оставил обитель без средств, отчего монастырь и пришёл в упадок.
Сведения от историков противоречивы. Так, по сообщению ряда учёных, Лыщиков монастырь сгорел в нашествие на Москву крымских татар в 1571 году, не оправился и вскоре был упразднен. Другие же исследователи считают, что обитель исчезла несколько позднее — и по другой причине. После набега всё тех же татар в 1591 году было решено выстроить вокруг Москвы новое кольцо крепостных укреплений — Земляной вал. При его возведении срыли часть высокого холма, на котором стоял монастырь, постройки стали жертвами оползней, а потому обитель изничтожили, деревянную же церковь разобрали и перенесли вниз, в более спокойное место.
Когда Борис Годунов поставил рядом с Покровой церковь Симеона Столпника, он же основал и ямскую Рогожскую слободу. Ямщики построили свою приходскую — Никольскую — церковь, отчего местная улица и называется Николоямской. В ноябре 1606 году здесь, кстати, произошла битва государева войска Василия Шуйского с армией Ивана Болотникова, после чего вся слобода оказалась  разорена и разгромлена.
Как бы то ни было, после упразднения Лыщикова монастыря (считают, что его монахи были переведены в новоустроенный Покровский монастырь "на Убогих домах" в Рогожской слободе) церковь, ставшая приходской, долго пустовала и бедствовала. А в 1654 году грянула новая напасть: моровая язва (чума), которая сильно выкосила и без того немногочисленный приход.
И только в 1696 году, когда в вычурном стиле московского барокко начали строить новый храм, жизнь более–менее стала налаживаться. Характерно, что тогдашняя Покровская церковь стала первой в Москве, где появились маскароны — высеченное из камня декоративное украшение в виде человеческих лиц, львиных масок, мифических существ. Традиция такого скульптурного убранства была перенесена в Россию из Западной Европы во времена Петра I. Покровский храм украсили головки ангелов над окнами. Уже в 1697 году он был освящен.
На рубеже XVIII–XIX веков храм вновь обновили. По преданию, на него пожертвовала свои кровные средства Евдокия Головина, прабабушка Александра Пушкина. В действительности её к тому времени уже не было в живых. Более достоверно, что это была бабушка поэта по отцовской линии, Ольга Чичерина, которая жила в этой местности и была прихожанкой соседнего храма Симеона Столпника.
Покровский храм всегда держался добрыми людьми, и позднее, когда в 1877 году вновь понадобилось его обновить, это сделали на средства старосты, потомственного почетного гражданина и мецената Александра Берникова, чье имя теперь носят здешние переулок и набережная. На храме появилась необычная главка с кокошниками. По церковному преданию, горки кокошников на храмах символизируют огненные силы и языки пламени свечей – образы душ, устремленных к Богу.
Покровский храм не закрывался в советское время. В 1930-е сюда передавали святыни из закрывавшихся окрестных церквей. Здесь оказалась храмовая икона из церкви апостола Иакова Заведеева и чудотворный храмовый образ святого Симеона Столпника из соседней церкви. Более того, когда Симеоновский храм закрыли и изуродовали, у Покрова появился придел во имя Симеона.
Во время Великой Отечественной войны богослужения в храме не прекращались даже при авианалетах, и молящиеся не уходили в бомбоубежище. Здесь собирали помощь и пожертвования для армии. И долго здесь хранилось благодарственное письмо Покровскому храму, подписанное Сталиным.
Итак в маленькой части Земляного города Провидением было сохранено целых шесть храмов, в двух из них богослужения никогда не прерывались, там стены намолены. Да, святыни затмил сталинский ампир. Но не подавил.
Партикулярную часть Таганского холма мы рассмотрим сквозь призму одного здешнего архитектурного комплекса. Я уже не один раз рассказывал о том, как волки нарождающегося капитализма вытесняли из престижных московских уголков деградирующих дворян. На Таганском "треугольнике" происходило всё ровно наоборот: аристократы выдавили купцов, заводчиков и мастеровых, устроив здесь элитное дворянское поселение. Один из примеров — дворец на Яузской улице, владение 11.
Об Иване Баташеве, хозяине дома (и, кстати благотворителе храма Симеона Столпника), ходили мрачнейшие легенды. Они тоже противоречивы, ибо историки считают, что зверствовал старший брат Ивана, Андрей. Я бывал в Выксе и Гусе Железном и могу подтвердить, что там именем Андрея Баташева до сих пор пугают детей. Во времена Екатерины Великой Баташевы (к слову, они были раскольниками, иначе говоря, приверженцами дониконовской веры) владели несметным богатством — обширными землями в Нижегородской, Тамбовской и Владимирской губерниях с лучшим строевым лесом в России. Но Андрей Родионович умер ещё при императоре Павле, дело продолжал же престарелый Иван Родионович.
 Незадолго до того как Баташев надумал построить в Москве дворец, императрица пожаловала ему дворянство за то, что этот потомок тульских кузнецов прекрасно (хотя и через неимоверные жестокости) наладил работу железоделательных заводов. До столицы дошли слухи, что де Иван Родионович оказывает всяческую помощь разбойникам, отсиживавшимся в муромских лесах, и дерёт за то с них мзду. Екатерина Алексеевна повелела наладить следствие, а Иван Родионович даже не принял следователя, приказал поселить его в какой-то завалящей клетушке. А наутро прислал блюдо с фруктами, положив под них кучу денег с запиской: "Фрукты съешь, деньги возьми, а сам убирайся, пока жив". Следствие больше не возобновлялось.
Жил он на редкость долго, похоронив всех своих сыновей. Осталась у старика только одна отрада, внучка Дарья, которой он и завещал все свое сумасшедшее состояние. Здесь и начинается одна знаменательная московская история.  Итак, вот история о "проклятии дома Баташевых".
Дарья Ивановна считалась первой модницей Первопрестольной, за нарядами в Париж ездила. Однажды, только-только вернувшись, в восторге рассказывала о нововведении французской моды: "Вообразите, что за прелестные сорочки: как наденешь, да осмотришься перед зеркалом, ну так-таки все насквозь и виднехонько!" Вся Москва со смеху помирала: наследница глупа, но, зараза, сказочно соблазнительна!
В дело вступил славный герой Отечественной войны 1812 года генерал Дмитрий Шепелев. Мундир Дмитрия Дмитриевича проседал под тяжестью орденов, а в карманах, — полный швах. Поговаривали, будто до войны гусарский командир просадил всё свое состояние за ломберным столиком.
Генерал знал толк в стратегии. Нашел подходы сначала к горничной — через подарки — и та, глядишь, уж стала нашептывать барышне, какой-де красавец Дмитрий Дмитриевич (а он и в самом деле был неплох), как обходителен и как он без ума от Дарьи Ивановны. Потом объектом гусарской осады сделался кучер. К нему путь прокладывался монетой. И тот нет-нет, да и стал подпевать: какой бравый вояка, да вот только робость его берёт, боится ненароком смутить покой сударыни. Короче, крепость была взята недолгой осадой.
На свадьбе Иван Родионович заверил, что после его смерти зять получит несколько железоделательных заводов, семнадцать тысяч душ крепостных, да еще полтора миллиона деньгами. Кто-то вроде бы ехидно хмыкнул, на что хозяин добавил: таких средств не промотать, даже и при желании и большом таланте наследника.
Старик промахнулся. Дмитрий Дмитриевич всё удачно промотал, да в придачу влез в такие долги, что оплатить их не представлялось возможным. Дарья Ивановна до позора (возможно, к счастью, хотя…) не дожила: она скончалась при родах четвёртого ребёнка. Отсюда вывод: ежели ты генерал, занимайся театрами военных действий и тысячу раз пораскинь умом прежде чем лезть в управление производствами или, не приведи Господь, какими-нибудь учреждениями.
 Дмитрий Дмитриевич умер в 1841 году. Заводы и усадьбы наследовали его дети Иван, Николай, Елизавета и Анна. Они вели образ жизни типичной "золотой молодёжи", совершенно не занимаясь развитием заводов и хозяйственными делами. Управлением формально занимался старший из детей, Иван, но получалось у него неважно. Когда наступило почти полное разорение, брат, сёстры и их мужья обвинили Ивана душевнобольным и потребовали наложения на заводы опеки. "Козла отпущения" отправили жить в московскую усадьбу, которая и без того уже дошла до ручки.
В 1870 годах, уже у праправнуков первого владельца, городские власти выкупили усадьбу, значительно перестроили и разместили в ней Яузскую больницу для чернорабочих. После революции больница перешла в ведение НКВД. Что там происходило, до сих пор сокрыто под грифом "совершенно секретно", только уже в наши времена в подвалах Баташевского дворца были обнаружены многочисленные человеческие останки. Пройдите в арку слева от главного дома и увидите пригорок с установленным на нем валуном. На камне выбиты имена жертв, которые удалось установить. Это были люди из дворян, мещан, а так же иностранцы, невинно обвинённые в шпионаже и участии в контрреволюционной деятельности. Говорят, даже после недавней реставрации в подвалы дворца персонал больницы предпочитает не заходить.
Верхней Радищевской Болвановку назвали в 1919 году — в память об Александре Радищеве, первом русском интеллигенте, пострадавшим за критику режима при Екатерине II. Вернувшись из ссылки, Радищев некоторое время жил на Болвановке.
Из старины, кроме Никольской церкви, на улице сохранился дом 1/2. Его построили еще в 1791 году для купца Дранищева. Если зайдете во двор усадьбы, наверняка удивитесь количеству усадебных пристроек, которые сохранилось с начала XIX столетия.
На другой стороне улицы располагается здание, принадлежавшее сто лет назад товариществу "И.П. Хлебников и сыновья" (дом 2/1). В свое время этот ювелирный завод славился не меньше, чем "Фаберже". Его владелец Иван Хлебников сначала работал в Петербурге, потом перебрался в Москву и удостоился звания "Поставщик Двора Его Императорского Величества". На фабрике создавали реликвии для кремлевских соборов. Именно на заводе Хлебникова по заказу Екатерины Великой изготовили роскошный "Орловский" сервиз для графа Орлова. После революции в помещениях Хлебниковской фабрики действовал платиновый завод.
Ещё один местный архитектурный памятник — усадьба купца Петра Жегалкина (дома 16-18 на Верхней Радищевской). Печи, лестницы, двери и окна с декоративными арочными наличниками сохранились со времени постройки, 1781 года. В 1951–м здесь поселился педагогический институт, действующий под новой вывеской по настоящее время.

 
БЫВШИЙ ДРУГОЙ МИР

Низменное, я бы так даже сказал, приземлённое Замоскворечье действительно в старину воспринималось "горными" москвичами как иной город с непонятными и даже пугающими нравами. Именно потому уроженца Ордынки Александра Островского и называли "Колумбом Замоскворечья", что драматург открыл мыслящей общественности таинственный край, в котором пошлость сосуществует с величием человеческого духа (что в сущности является поэтизацией жизни как таковой). Сейчас уже можно смело утверждать, что ауру таинственности с данной территории сдуло — где–то, наверное, в начале прошлого века. Последний всплеск романтического  флёра — "шпана замоскворецкая", которая растворилась в "Зеркале" здешнего уроженца Андрея Тарковского.
Возможно, я совершаю ошибку, пытаясь оборз… то есть, конечно, обозреть эту часть Первопрестольной одним нахрапом. А, впрочем, может быть стоит по–наполеновски ввязаться в дело — а там будь что будет. Предупреждаю, вы наверняка запутаетесь, но, поверьте, даже в этом безумии есть система.
Некоторую часть Замоскворечья — а именно, искусственный остров Балчуг (Болото и Садовники) — мы уже ранее осмотрели и знаем, что речь идёт о той же Москве, разве только с некоторыми местными особенностями. Во времена Средневековья ситуация складывалась иначе уже потому что очередная орда, наскакивая на Белокаменную, в первую очередь разоряла плохо защищённые пригороды, к коим относилась и равнина за Москвою–рекой, которую тогда обзывали Заречьем. Там не было мощных укреплений, как в Белом городе, поэтому в первую очередь от нашествий страдали именно замоскворецкие жители. Для их защиты и держали тут много войск.
Когда–то и "горная Москва" была дикой местностью, Боровицкий холм являлся в сущности густым лесом, о чем сейчас напоминает в частности второе название древней замоскворецкой церкви Иоанна Предтечи: "что под Бором". Заречные дали в основном представляли собой заливные луга и озера, о существовании которых говорят нынешние Озерковская набережная и Озерковский переулок. Низину часто затопляло во время паводков, отчего местность долго называлась Болотом, да и поныне существуют Болотная набережная и Болотная площадь.
А вот название Раушской набережной произошло от "ровушек" — так назывались рвы, которые выполняли дренажную функцию. Улица Полянка, ясное дело, от полей, а Лужниковская — от лугов (теперь эта улица названа по имени купца и коллекционера человеческих черепов Бахрушина).
Улицы Ордынка, Пятницкая, Новокузнецкая, Татарская и Якиманка — главные магистрали низменной Москвы — сходились у брода, над которым позже возвели Большой Каменный мост. А вот Крымский брод существовал дольше, однако и его теперь не существует. Позже вы узнаете, почему он назван в честь черноморского полуострова.
Первое летописное упоминание о Заречье относится к 1365 году. Тогда на Москве реке появился мост. Он был "живым", как бы теперь сказали, понтонным. Его наводили после каждого весеннего половодья у Васильевского спуска.
 В предыдущей главе мы побывали на Болвановке, что на Таганском холме, однако и в Замоскворечье была местность с таким же названием. Если быть точнее, она именовалась: "Болвановье". По преданию, именно здесь великий князь Иван III встретил послов золотоордынского хана Ахмата и прилюдно отказался платить татарам дань. По преданию, Иван III сказал татарам ставшие крылатыми слова: "Издохла та курица, что несла вам золотые яйца".  Ахмад не дождался ни дани, ни своих послов, лишь один из них вернулся, чтобы доложить ему пренеприятную для кочевников новость. О ней летописец поведал так: "Посла к великому князю Московскому послы своя, по старому обычаю отец своих из басмою просити дани и оброки за прошлая лета. Великий же князь прием басму лица его и плева на ню, низлома ея, и на землю поверже, и топта ногами своима, и гордых послов всех изымати повеле, а единого отпусти живе..."
Заречье несмотря на демарш Ивана III по-прежнему оставалась самой уязвимой во время татарских набегов частью стольного града, которые все же продолжались. Василий III, дабы басурманам неповадно было, повелел создать здесь слободу иноземцев-военных, московское регулярное войско (армия из своих людей все ещё собиралась по принципу ополчения). Так возникла первая из московских иноземных слобод, известная как Наливки. Мы уже знаем, что и первое "немецкое" кладбище тоже возникло в Замоскворечье. Оно теперь исчезло, а надгробия, "старые камни", пошли на постройку храмов Данилова монастыря и других святынь низменной Москвы.
В Замоскворечье были созданы и первые стрелецкие слободы Первопрестольной. К концу XVII века в этом районе таковых насчитывалось шесть, что дало иностранцам основание называть всё Замоскворечье "Стрелецким городом".
Стрелецкие слободы, а также слободские храмы именовались по фамилиям командиров полков. Так, храм стрелецкого полка под командованием Богдана Пыжова звался Николой в Пыжах, а церковь в слободе полка Матвея Вешнякова — Троицей в Вешняках; от них пошли названия Пыжевского и Вишняковского переулков (трансформация "е" на "и" — скажем так, мелкий "косяк" топонимики).
 О стрельцах напоминает и Троица в Вишняках, которая построена полковниками "с десятниками и со всеми стрельцами, бывшими в осаде на службе великого государя в Чигирине". Турки тогда, в 1677-1678 годы стремились не только овладеть крепостью, обороняемой стрельцами, но и захватить всю Украину. После Чигиринских походов патриарх и дал стрельцам разрешение построить храм в их Замоскворечье. Так что Троица в Вишняках — зримый памятник подвига русских людей, отбивших Малороссию у Порты. В начале ХIХ века каменную стрелецкую Троицу перестроили в уже в стиле классицизма на средства богатого купца Семёна Лепёшкина.
В углу, где сходятся оба Новокузнецких переулка, неожиданно как бы вырастает среди современной застройки розовая башня под золотым куполом и крестом. Она похожа на Меншикову башню, что у Мясницких ворот, которая тоже заслонена домами, правда, не новыми. Это Спас Преображения "в Болвановье". Деревянную церковь Спаса на этом месте основали в ещё 1465 году после восшествия на престол Ивана III.
Переулки именовались Первый и Второй Болвановские, но советские власти решили их облагозвучить на "Новокузнецкие". Здесь не обитали какие-то "новые кузнецы". В замоскворецком Болвановье проживали приглашенные великим князем иностранцы, служившие при дворе — прежде всего аптекари и лекари. Как тогда говорили, "всякая нерусь" — включая, кстати, и лояльных Москве мусульман, которым было высочайше дозволено основать Татарскую слободу (нынешняя Большая Татарская улица). По соседству селились и переводчики (толмачи), о чём теперь напоминает Старый Толмачёвский переулок.
Сохранился рассказ о трагедии, разыгравшейся весной 1490 года с одним из жителей Болвановья. Некий венецианский врач, "жидовин" по имени Леон не смог спасти заболевшего наследника престола, сына великого князя Ивана III, за что поплатился головой. Летопись сообщает: "И того лекаря мистр Леона велел князь великий Иван Васильевич поимати и после сорочин сына своего великого князя повеле казнити его, головы отсечи. И ссекоша ему головы на Болвании, апреля 22".
Узнав о казни земляка, запросился домой великий муроль Аристотель Фьораванти. Старика и вправду отпустили, но до родины зодчий не доехал. Его конец по сию пору остаётся тайной.
У Спаса Преображения нелёгкая судьба. Трапезную и колокольню сломали в 1954 году, тогда-то и переименовали Болвановские переулки. А вот Никита Мученик, стоявший неподалёку, на Новокузнецкой, 4, был разрушен полностью: там теперь стандартный жилой дом.
Новокузнецкая улица до 1922 года называлась Кузнецкой — по Кузнецкой слободе, где действительно — с конца ХV века — жили и работали кузнецы. Тогда появился храм Николая Чудотворца "в Кузнецах", который в летописях впервые упоминается в 1625 году (надо ли напоминать, что в связи с пожаром). Тот Никола в Кузнецах, что стоит сейчас, построен в 1805 году. Он самый намоленный в Замоскворечье, ибо служба в нём не прекращалась никогда. Поговаривали, что настоятель храма Александр Смирнов, служивший здесь тридцать три года, находится в родстве с вождём мирового пролетариата, потому советы и не решались осквернять святыню.
В XVII столетии стрелецкие слободы составляли сплошной массив вдоль "улицы Большой к Калужским воротам", современной Большой Якиманки. Здесь размещались поселения трёх стрелецких приказов. Одно из них занимало земли, примыкавшие к укреплениям Земляного города, по обе стороны Мостовой улицы. Его стрельцы составляли приход слободского Никольского храма (не "кузнецкого", а другого, "стрелецкого", известного с 1628 года). Тогда приказом командовал стрелецкий голова Данила Пузиков. Это был опытный командир, начинавший свою службу сотником еще при царе Фёдоре Иоанновиче, а в царствование Василия Шуйского возглавил Замоскворецкий приказ. Осенью 1618 года, когда Москва ожидала "приход королевича Владислава с польскими и литовскими людьми", Пузиков руководил строительством укреплений у Серпуховских ворот Земляного города. Интересно, что в Царицыной слободе, что на Сивцевом вражке, остался двор, на котором, согласно документам, проживала "вдова Анна Даниловская жена Пузикова".
В 1694 году замоскворецкие стрельцы воздвигли в своей слободе на месте деревянной Никольской церкви новый каменный храм с шатровой колокольней. Несмотря на то, что в нем имелось всего два престола — св. Николая и Введения Богородицы, — с 1680-х в народе церковь именовали Казанской Богородицей, по хранившейся в ней местночтимой иконе.
В последний раз поклониться своей святыне местным стрельцам довелось накануне посылки на службу в Белгород, где полк находился до 1700 года, когда началось его расформирование. Часть замоскворецких стрельцов из числа мастеровых была приписана к белгородскому посаду, а остальные включены в состав двух вновь сформированных полков Елчанинова и Дурова. Позднее бывшие стрельцы приняли участие в Северной войне, в том числе в битве под Нарвой в 1706 году.
Церкви Казанской Богородицы уже нет, её разобрали в 1972–м. Сегодня лишь неприметный Казанский переулок, скрытый за громадиной МВД, да возведенная в наше время близ Калужской площади часовня хранят память о стоявшей здесь когда-то стрелецкой святыне.
На левой стороне Большой Якиманки лежала слобода другого стрелецкого полка, носившая со времен великого князя Василия III название "Наливки". Когда-то здесь жили иноземные наемные солдаты — великокняжеские телохранители, имевшие исключительное право в дни отдыха от службы беспрепятственно употреблять внутрь вино и прочие дурманящие голову напитки. Слободской храм Преображения Господня так и назывался "Спас в Наливках". В 1738 году он был разобран, а на ее месте построили новый одноименный каменный храм, простоявший до 1929 года.
Когда–то за Всехсвятскими воротами Белого города Ежели перейти Большой Каменный мост и миновать Болото, располагалось село Хвостово, на месте которого в XVII столетии существовала ещё одна из замоскворецких стрелецких слобод. Ее дворы занимали земли по обе стороны нынешней Большой Якиманки, в самом её начале.
Жители слободы составляли приход сразу нескольких церквей, одна из которых, Петра и Павла, являлась главным приходским стрелецким храмом. Местный служилый люд не гнушался приработков. Так в октябре 1667–го стрелец "Иванова приказа Полтева" Петрушка Васильев со товарищи подрядился в приказе Тайных дел за 40 рублей перевезти зимним путем две тысячи кирпичей из Даниловских сараев к строящейся церкви Георгия Неокесарийского на Полянке. Каменный храм, возведенный стрельцами в середине XVII столетия, вышел неудачным. В 1711 году рухнула одна из его глав, сильно повредив стены здания. Строительство новой церкви длилось несколько десятилетий и было завершено лишь около 1740–м. В советское время храм был закрыт, а затем перестроен под жилой дом, стоящий по адресу: Большая Якиманка, дом 31. Интересно, его жители наблюдают ли по ночам призраки прошлого? В 1922–м исчезли и два Петропавловских переулка, получивших новые имена, напоминающие о древнем селе — Хвостовы.
В 1635 году своя стрелецкая слобода появилась и на Большой Ордынке. Под новое поселение служилых людей была отведена земля бывшей Кожевенной слободы, жители которой ранее составляли приход церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, ставшей слободским храмом местного стрелецкою приказа. По-прежнему древнюю Ордынку украшает величественный стрелецкий храм Николая Чудотворца, "что в Пыжах", волею Провидения избежавший не только разрушения, но и поругания.
В самом центре Замоскворечья, в местности, носившей название Большие Лужники, лежала ещё одна стрелецкая слобода, основанных в период строительства укреплений Земляного города. Здесь, вблизи Серпуховских ворот, был поселен приказ стрелецкого головы Алексея Мещеринова, стрельцы которого воздвигли свой слободской храм, освященный во имя иконы Живоначальной Троицы. Первое упоминание о нём датируется 1642 годом.
В годы русско-польской войны приказ возглавлял Иван Монастырёв. Под его началом в стрельцы приняли участие в битве при Чуднове, завершившейся полным разгромом царского войска. Многие русские ратники, в том числе Монастырёв, оказались в польском плену. Летом 1662 года, уже находясь в Москве, местные стрельцы стали свидетелями Медного бунта. Мимо их слободы дважды прошествовала многолюдная толпа москвичей, направлявшихся в Коломенское искать правды у государя, но военные не стали им препятствовать. Бесславная история этого полка была завершена царским указом 1699 года о расформировании.
 Последней из замоскворецких стрелецких слобод было основано поселение, располагавшееся у проломных Коломенских ворот Земляного города. Возникла она после 1658 года; в "Строельной книге церковных земель 7165 года" слободская церковь Воскресения Христова, приходской храм местных стрельцов ещё не упоминается. В феврале 1668 года стрельцы этого полка отправились в боевой поход в Малороссию — подавлять бунт изменников-запорожцев. Потом они в Нижнем Поволжье усмиряли бунт Степана Разина. На этом известия о судьбе местного приказа обрываются, но сама стрелецкая слобода "у Пролома" продолжала существовать вплоть до ее упразднения в 1699 года.
 Приблизительно тогда же на бывшей стрелецкой земле были поселены работники Кадашевского монетного двора, по которым вся местность в дальнейшем стала именоваться Монетчиками (район современных Монетчиковых переулков). Но еще долго в имени слободского храма хранилась память о первом командире живших здесь когда-то стрельцов, по которому церковь Воскресения Христова звалась "в Хомутове, что в Монетчиках". Храм, отстроенный в камне в 1750 году, был снесен в 1930-е годы, и сегодня уже ничто не напоминает о стрелецком прошлом этих мест.
В Замоскворечье располагалась еще одна военно-служилая слобода — Казачья. Понятно, что её населяли лояльные Москве казаки, несшие постоянную службу за жалованье. Её слободская церковь Успения Пресвятой Богородицы была отстроена в камне в 1697 году и по счастью сохранилась до наших дней. Правда, её значительно перестроили в манере классицизма. В эпоху Петра I Казачья слобода, как и другие военно-служилые поселения, была упразднена, но довольно долго здесь сохранялось подворье Всевеликого Войска Донского, на котором еще в начале XIX века жили несколько казаков с урядником. О былой слободе хранят Первый и Второй Казачьи переулки.
Достоверно не установлено, но, возможно, именно в Замоскворечье в XIV веке находился Ордынский посольский двор. В летописной записи 1532 года упоминается некий Крымский посольский двор в Замоскворечье — отсюда и топоним "Крымский брод", а так же именование Крымских моста и Набережной. Другой вопрос, дружила ли вообще Москва с крымскими татарами. Трудно сказать, но в итоге Крым — наш.
На рубеже XV и XVI веков появилась Пятницкая улица, соединявшая "Живой" (сейчас Большой Москворецкий) мост с Заречьем. За рекой простирался Ленивый Торжок, продолжение Ленивки, что в Белом городе. Название возникло оттого, что на улице товары продавали прямо с возов. Нынешнюю Пятницкую улицу тогда называли Большой Ленивской Мостовой, а получила она современное нам именование по церкви Параскевы Пятницы.
 "Ленивые торжки" возникали у границ городов, "на всполье", то есть, при дороге, где имелся простор для стоянки множества телег. Так случилось и в Заречье, а храм Параскевы называли ещё "Проща", то есть, место прощания.
А еще Пятницкую называли "Хорошей улицей", почему, не до конца ясно. Поскольку рядом была Татарская слобода даже в относительно недавнее время (и я это помню) на теперь несуществующем Пятницком рынке торговали кониной.
Интересно происхождение названия теперешнего 1–го Бабьегородского переулка. Летописец начала XVII века упоминает местность "Бабья городня". Есть предположение, что оно связано с мостом через реку Москву, устроенном на "городнях" — инженерных постройках на сваях. Слово "баба" во времена моего детства означало громадный молот, забивающий сваи.
До XVII века Замоскворечье, за исключением храмов Иоанна Предтечи "что под Бором" и Георгия, "что в Ендове", было деревянным. В 1612 году на здесь велись самые значимые боевые действия, ибо в Замоскворечье находился центр сопротивления полякам. Тогда сгорели деревянные стены Земляного вала, да и по сути всё Заречье было опустошено.
24 августа 1612 года в сражении, развернувшемся на месте современного Климентовского переулка, войска Минина и Пожарского нанесли сокрушительное поражение польскому отряду гетмана Ходкевича, который прорывался к осажденным в Кремле полякам, что предрешило изгнание поляков из Москвы. Мы это сражение уже обозревали со стороны Остожья, но лишний раз упомянуть славные победы русского духа — не грех.
После изгнания поляков и развернулось активное каменное строительство в Замосковречье, и в это деле особо преуспели купцы, которых ещё именовали "гостями" (ежели они были не местными). Купечество процветало в разных местах Белокаменной: на Таганке, в Алексеевской слободе и селе Преображенском. Купцы–старообрядцы формировали промышленные районы: Пресню, Стромынку и Лефортово. Но самым купеческим местом стало именно Замоскворечье, предпочитавшееся торговым сословием из-за близости к Китай-городу с его торговыми рядами.
Замоскворечье стало отличаться крепкими домами, похожими на каменные сундуки, с глухими заборами и прочными воротами, запираемыми в сумерки на тяжеленые замки. На воротах — крест или образ, под воротами — тяжелая доска — "подворотня" с небольшим отверстием, в которое проходила собачья морда, и цепной пёс вполне мог цапнуть прохожего за ногу. Если хозяйские молодцы собирались ночью тайком кутить, они сговаривались с дворником, чтобы тот не закладывал ворота подворотней и проползали аки какие псины. Ну, что же… дело-то молодое.
Днём на улицах Замоскворечья было тихо: ни экипажей, ни пешеходов, ни городовых. За оградами зеленели сады — с беседками, с прудами. Сад был основным местом пребывания всей семьи: здесь пили бесконечные чаи, обедали, дремали после обеда. Вспомните, как это было в блистательном фильме "Женитьба Бальзаминова" с глупыми купеческими дочками Анфиской и Раиской: да, он снимался в городе Суздаль, но подразумевалось именно Замоскворечье.
Купеческий двор служил и складом, где в амбарах хранились товары. Работа во дворе не прекращалась целый день: то и дело скрипели ворота и пропускали вереницы нагруженных телег. А шлялись тут только бездельники, но ловить последним в Замоскворечье было нечего — это был мир трудоголиков.
Возможно, кого-то собьёт с толку название "Якиманка". Всё дело в порушенных местных церквах. Улица лишилась трёх храмов: Казанской Божьей Матери, Петра и Павла, а так же Якима и Анны. Последняя святыня и стала причиной названия улицы. На её месте теперь пустырь. Обезглавленные Яким и Анна уничтожались долго и мучительно. Прочные каменные стены после революции вместили кузницу и сотрясались до тех пор, пока их, посчитав аварийными, не расколошматили вконец. Это случилось в 1969–м.
Непосредственно на Якиманке остался только Иоанн Воин. Приписывают постройку "суперинтенданту" Ивану Зарудному, автору Меншиковой башни. Согласно преданию, увидев затопленный в половодье Москвы-реки обветшавший храм, Пётр Великий повелел в 1709 году выстроить новый — в честь триумфа под Полтавой — и поднять его на более высоком месте, недоступном воде. Петр не только дал на это дело триста золотых рублей, но, как пишут, прислал план, выделил кирпич, который шел тогда лишь на строительство Санкт-Петербурга. Так после победы над Карлом ХII появился замечательный памятник русской воинской славы. Иван Воин стал "ковчегом" поруганных московских святынь. Сюда перенесли алтарь из сломанной у Красных ворот церкви Трех Святителей (той самой, где крестили Мишу Лермонтова).
По счастью, Иван Воин — не единственный пример чудесного спасения. Не виден с современной Якиманки храм Марона Пустынника Сирийского "в Старых Панех". Некогда он находился в центре открытого пространства и был виден издалека. Эта церковь стала известна с 1642 года и поначалу упоминалась как "храм Благовещения в Иноземной слободе". В этой части Замоскворечья селились выходцы из Польши и Литвы – отсюда и наименование "в Старых Панех". Второе название — "в Бабьем городке" — мною уже объяснено, хотя относительно недавно бытовали народные легенды о неких женщинах, принявших здесь бой с татарами, или о том, как татары выбирали в Замоскворечье себе москвичек для увода в плен.
Благовещенская церковь выросла в камне во времена императрицы Анны Иоанновны: в 1730 году по её указу началось возведение нового храма с приделом святого Марона Пустынника. Здание сильно пострадало во время событий 1812 года, а восстановление шло медленно — лишь к 1831 году все разрушения были устранены на средства купцов Лепёшкиных. Они же выстроили новую трапезную, в которой помимо Мароновского придела появился еще и придел во имя Рождества Иоанна Предтечи. В дальнейшем церковь еще дважды меняла свой облик: в 1844 году она получила купол с пятью главами, а в 1886–м вместо него была сделана четырехскатная крыша с одной главой. В 1931–м церковь была приговорена к сносу, но в итоге превратилась в гараж. Сейчас храм восстановлен в облике начала ХХ века.
Невдалеке, в тени "Президент–отеля" стоит Никольская церковь, "что в Голутвине".  В камне она была построена 1692 году. Отдельно стоящую трехъярусную колокольню построили в 1769–м. В 1839–м внешнему облику храма придали черты господствовавшего тогда стиля ампир. Этот храм, так же как и Марон Пустынник, был превращён в безликую хозяйственную постройку, но в новое время ему вернули благолепие.
Близ Николы Голутвинского однажды купил участок купец Елисей Третьяков. У его внука Михаила на этой земле родились сыновья — Павел и Сергей. Павлу здесь, в Замоскворечье суждено было создать "ковчег русской живописи". Родовое гнездо Третьяковых на закате советской власти пощадили. Теперь по адресу 1–й Голутвинский, 14 находится музей.
Родовое гнездо другой знаменитой купеческой фамилии — Рябушинских — предстает по соседству от Николы в Голутвине, у корпусов старой Голутвинской мануфактуры, в советские времена — фабрики "Красный текстильщик". Начиналось возвышение клана Рябушинских в "Якиманской части, 6 квартала", где пережил непростые вехи нашей истории двухэтажный особняк с мезонином под маленьким портиком. Знатоки отмечают в нем некие черты купеческого вкуса кондового Замоскворечья: тяжелые своды, массивные объемы, маленькие окна первого этажа.
Как вы наверняка заметили, Замоскворечье более других частей Старой Москвы насыщено древностями. Одна из таковых — церковь Григория Неокессарийского, "что в Дербицах". Она находится у выхода со станции метро "Полянка". Уроженец Замоскворечья Андрей Вознесенский сочинил про эту красотищу такие стихи:
Как колокольня алая,
пылая шубкой ярко,
Нарышкина Наталья
стоит на тротуаре.
           В той шубке неприталенной
ты вышла за ворота,
Нарышкина Наталья,
Как будто ждешь кого-то?
При советах Григория Неокессарийского тоже чуть было не снесли: колокольня, "осмелившаяся выступить" за красную линию, мешала движению трудящихся масс. Но решили в итоге не ломать, а просто прорубили в толще камня проход. Из четырех церквей на Большой Полянке сохранилось три. А вот многочисленные палаты ХVII-ХVIII веков снесены или перестроены по моде последовавших столетий.
Полянка была одной из редких улиц Замоскворечья, где селились дворяне. В конце улицы, у Земляного вала жил помещик Иван Новиков. Его сын Николай здесь рос, занимался в гимназии университета. Сначала его представляли к наградам как лучшего ученика, потом "за лень и не хождение в классы" исключили из альма матер. Недоучившийся студент, он же отставной гвардеец Измайловского полка и отъявленный масон, вернувшись спустя десять лет в родной город и взял в управление захиревшие "Московские ведомости". Число подписчиков газеты выросло с 600 до 4000. Кроме арендованной типографии университета он заимел две "вольные" и одну "тайную", выпускавшую литературу для "вольных каменщиков". После рек крови французской революции, к чему оказались причастны франк–масоны, Екатерина II расправилась с Новиковым жестче, чем с Радищевым: подвижника посадила на 15 лет в каземат Шлиссельбургской крепости. Оттуда заключенный вышел только после смерти Великой, помилованный её сыном Павлом I.
Ордынка сохранила все свои пять храмов. Для сравнения: на Знаменке, Воздвиженке, Арбате, Пречистенке, Тверской, Большой Дмитровке и Мясницкой не осталось ни одной церкви. Самый большой — Воскресение в Кадашах, с церковью поскромнее рядом, Иова Почаевского.
В слободе Кадаши в Средневековье делали кадки — небольшие бочки. Позднее, в ХVII веке, здесь процветала Кадашевская хамовная слобода. Хамовники ткали простыни и скатерти. Были эти ремесленники настолько состоятельными, что многие из них жили в каменных палатах, окружавших храм Воскресения. Слобода выстроила его за свой счет, доверив заказ мастеру Сергею Турчанинову, родом из Кадашей (именно он достроил Воскресенский собор Нового Иерусалима). Храм имеет объёмный подклет, некогда служивший хранилищем тканей, а над ним поднялись одна над другой две церкви. В нижней, Успения Пресвятой Богородицы, служили ранние обедни. В верхней, Воскресения Христова — поздние обедни и праздничные службы.
 Екатерина II оставила в Замосковречье свой, особенный след. После коронации в Москве, в память о воцарении на российском престоле императрица заказала лучшему тогдашнему московскому архитектору Карлу Бланку храм Екатерины. Это место упоминается в хрониках 1612 года. Тогда в память о кровавых событиях Смуты срубили здесь деревянную церковь Екатерины "на Всполье". В трудный для Москвы год гетман Хоткевич, рвавшийся к Кремлю, выкопал в Замоскворечье ров и соорудил крепость. Под её стенами "бысть бой велик и преужасен". Битва закончилась полным разгромом поляков, казаков и примкнувших к ляхам иноземных наёмников. Отсюда, кто уцелел, "срама же ради своего прямо в Литву поидоша".
Новый храм Екатерины в отличие от всех других на Ордынке сооружался на казённые средства. Бланк построил церковь в стиле позднего барокко. В век Екатерины Великой в Замоскворечье возникают и партикулярные ансамбли, поражающие великолепием. Купец Куманин жил в двухэтажной усадьбе, раскинувшейся на Большой Ордынке, 17. От нее сохранились белокаменные ворота и ограда. Стены старинного здания настолько капитальны, что их в прошлом веке без опаски нагрузили тремя этажами с бетонными балконами. Купец Долгов на сводах палат ХVII века возвел трёхэтажный дом-дворец (Большая Ордынка, 21). Меценат заказал родственнику, Василию Баженову, проект трапезной и колокольни для церкви, стоявшей напротив его усадьбы. Так и появились "классические" колонны и портики рядом с храмом ХVII века. Позднее другой знаменитый архитектор, Осип Бове, на деньги Долговых и Куманиных взамен пятиглавия создал ротонду с высоченным куполом. Так два великих мастера оказались творцами одной церкви "Всех скорбящих радость".
При советской власти храм закрыли, но не разрушили, а передали его Третьяковской галерее под запасник. Интересно, что службы в нём возобновилась ещё при жизни Отца Всех Народов. Это была благодарность Сталина за то, что Русская Православная Церковь немало жертвовала во имя Победы.
Большая Ордынка вообще — большой музей под открытым небом, и она несомненно архитектурно побогаче Пречистенки. Есть только одна особенность: в Замоскворечье не особо любили жить творческие личности, а обитали тут преимущественно люди сметливые и оборотистые, прототипы отрицательных героев из пьес Островского. Впрочем, у художественных натур ветры в головах, а предприниматель как раз и заботится об увековечивании своих деяний в камне.
Из Ордынских усадеб второй половины ХVIII века специалисты особо выделяют (кроме уже упомянутого особняка Долговых) дворец Демидовых в Большом Толмачевском переулке. Самый яркий из фамилии богатейших горнозаводчиков Демидовых, Прокопий Акинфович прославился царской щедростью. Вельможа пожертвовал колоссальную сумму Воспитательному дому, что на Васильевском лугу. Этот Демидов жил в усадьбе в Нескучном, где взлелеял лучший в Европе ботанический сад (там теперь президиум Академия наук). В Замоскворечье, у Ордынки, обосновался его сын Амос Прокопьевич.
Авторство Демидовского дворца приписывают всё тому же Василию Баженову. Будучи придворным архитектором Екатерины II, мастер выполнял и частные заказы Прокопия Демидова, водил с ним дружбу. В главе о Балчуге я только намекнул на причину разлада заводчика и зодчего, теперь же сообщаю правду. Баженов взял у богатея в долг немалую сумму на постройку собственной резиденции и не торопился возвращать.  В результате отношения между ними так испортились, что даже императрице не удалось помирить обе персоны. Демидов в итоге разорил Баженова. Чтобы вернуть долг с процентами, пришлось архитектору продать описанный за долги собственный дом со всем, что в нём было ценного.
От Демидовых дворец перешёл во владение к Елизавете Загряжской. Эта дворянская фамилия ведет родословную от "мужа честна, свойственника царя Ордынского", ставшего волею судеб "ближним человеком" великого князя Дмитрия Донского. После пожара 1812 года на обновленном фасаде дворца появился типовой (для того времени) портик с колоннадой коринфского стиля, самой значительной во всём Замоскворечье.
С начала ХIХ века дворцы в низменной Москве больше не строились в глубине дворов. Их фасады подступали к красным линиям улиц, застраивавшихся по Генеральному плану. "По струнке" на Большой Ордынке, 41, в частности, выстроен дом Киреевских.
Пятницкая — улица иного характера. Путеводитель "По Москве" 1917 года обозначает эту магистраль "бойкой, шумной, несколько грязноватой торговой артерией Замоскворечья". Да иначе и быть не могло, ибо Пятницкая была частью большой дороги на Рязань. Некогда здесь стоял Ивановский монастырь, в котором по традиции молились о благополучии при родах великих княгинь.
Впервые Ивановская обитель в Заречье упомянута в летописи под 1415 годом, когда явился на свет наследник престола Василий II, прозванный после ужасных событий борьбы за власть Тёмным. Тогда великий князь позвал в Кремль всеми почитаемого старца, обитавшего в "монастыри святого Иоанна Предтечи под Бором за рекою Москвой". При рождении долгожданного наследника великий князь повелел перенести монастырь на горную сторону Москвы–реки, в царские владения Кулишки. С той поры холм с великокняжескими садами и получил название "Ивановкая горка".
А от монастыря в Заречье осталась церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи, что в Черниговском переулке. Придворный муроль Алевиз Новый, тот самый, что возвел в Кремле Архангельский собор, на месте деревянной церкви Ивановского монастыря построил каменную. У ее стен народ с царем и митрополитом зимой 1578 года торжественно встретил перенесенные из отбитого у поляков Чернигова святые мощи князя Михаила Черниговского и его ближнего боярина Фёдора. В память о том сретении (встрече святых мощей) и был выстроен храм Черниговских чудотворцев. В конце ХVII века на деньги купчихи Матвеевой вместо него воздвигли каменный пятиглавый храм, сохранившийся до наших дней. Поэтому не стоит удивляться соседству через узкий проулок двух храмов: святыни напоминают о том, что когда–то здесь стояла древняя обитель, "перебравшаяся" по государеву велению в Белый город.
На углу Пятницкой и Черниговского переулка при Екатерине Великой поднялась колокольня Иоанна Предтечи. А название улице дала церковь Параскевы Пятницы. Храм и колокольню разломали в 1934 году. Кстати, иконостас перенесли в Смоленскую церковь Троице-Сергиевой лавры. На месте Пятницкой церкви, "что у Прощи" теперь находится вестибюль станции метро «Новокузнецкая".
Доподлинно неизвестно, кто и по какому поводу в средние века заложил в Замоскворечье не дошедший до нас первоначальный храм Климента, папы Римского (угол Пятницкой и Климентовского переулка). А вот почему он стал таким огромным, известно. На Пятницкой стояли палаты графа Римской империи Алексея Бестужева-Рюмина. Его имя вошло не только в анналы истории, но и в фармацевтические справочники, как автора "бестужевских капель", по латыни - tinctura tonico nervina Bestuscheffi. Бестужев-Рюмин жил постоянно за границей или в Петербурге, где служил министром иностранных дел. Судьба то возносила его высоко, то опускала до эшафота. Дважды приговаривали графа к смертной казни. В первый раз спасла вельможу, запутавшегося в дворцовых интригах, Елизавета Петровна. В благодарность гвардейцам Преображенского полка, провозгласившим дочь Петра царицей, она повелела возвести в Петербурге храм Преображения с приделом Климента. Переворот случился 25 ноября 1741 года, когда отмечается память Климента папы Римского.
На радостях Бестужев-Рюмин, прихожанин церкви Климента в Москве, решил воздвигнуть новый храм вместо прежнего, приземистого, дав на благое дело 70 тысяч рублей. Проект был заказан тому же придворному архитектору, которому дала заказ Елизавета Петровна: Пьетро Трезини. С его именем связан недолго бывший в моде стиль рококо. В переводе на русский "рококо" означает "узор из камней и раковин".
В конце царствования Елизаветы Петровны Бестужев–Рюмин снова был в опале. Граф не сидел без дела и тайком от двора строил своего Климента. Подставным лицом в роли храмоздателя, как пишут, выступал "коллежский асессор Козьма Матвеев", служивший под началом графа по "иностранной части". Напротив Климента, на Пятницкой, 31 Бестужев–Рюмин построил и дворец, двухэтажные палаты (теперь они переделаны классическом стиле и надстроены этажом.)
Воцарившаяся на престоле Екатерина II спасла Бестужева-Рюмина, вернула ему честное имя и возвела в генерал-фельдмаршалы. Графу, отбывшему ко двору, стало не до Климента, который достроил после его смерти разбогатевший Матвеев. С той поры и стоит в Замоскворечье величественный пятиглавый храм, напоминающий стилем и масштабом соборы Петербурга. До сих пор удивляют обывателей фасады с "узорами из камней и раковин".
В заключение этой главы расскажу об архитектурном памятнике, сохранившемся вопреки всему. Он зажат гигантскими зданиями советского времени и мало кто знает, что это строение вообще существует. Речь идёт о храме Михаила Архангела.
Некогда в этой части Замоскворечья располагалась государева Овчинная слобода, ведавшая шерстью и овчиной — ныне о ней напоминают названия Руновского и Овчинниковских переулков. Существующее каменное здание Архангельской церкви было построено в середине XVII века "гостем" Симеоном Потаповым. Колокольня с восьмигранным ярусом звона и трапезная пристроены около 1700–го. Тогда же окна апсиды были украшены наличниками в стиле нарышкинского барокко. Если внимательно приглядеться, можно увидеть в квадратах под крестами изображения черепов с костями — символа "Адамовой главы".
Согласно архитектурным исследованиям, первоначально у церкви была не одна, а три главы, однако две из них позже сняли за ветхостью. Во имя Архангела Михаила освящён только южный придел, а главный престол носит название Покрова Пресвятой Богородицы. В 1770 году был освящён и ещё один придел — священномученика Харлампия. В начале 1930-х церковь была закрыта. В её стенах размещались поочерёдно конторы, пекарня, общежитие. Напротив ныне возрождённого Михаила Архангела белеют древние палаты. В них, как полагают, вели дела управители слободы овчинников.
А что же, спросите вы, с другими архитектурными достопримечательностями Замоскворечья — Марфо–Мариинской обителью, Морозовской больницей, Старой Татарской мечетью, старообрядческим Покровским храмом? Они не так стары, чтобы их отнести к категории древносте. Годы построек: Морозовская больница — 1903; лечебница Корзинкина — 1914; Марфо–Мариинская обитель — 1907; Старая мечеть — 1881 (хотя, первая версия была возведена в 1823-м); древлеправославный храм — 1910. Пройдёт ещё сотня–другая лет и, возможно, даже Третьяковская галерея станет объектом, овеянным легендами, сказаниями и тостами.
Что же, мы закончили путешествие по нашей древней столице, осмотрев древние каменные памятники внутри Садового кольца. Но Старая Москва гораздо обширнее. Если говорить о временах Екатерины Великой, уже тогда предместья считались городом, что было зафиксировано строительством Камер–Коллежского вала.
Эта городская черта, третье кольцо Первопрестольной, была учреждена в 1742 году и представляла собой всего лишь земляную насыпь. Камер–Коллежский вал был прежде всего таможенной границей города, а на магистралях стояли заставы. Вторая функция — препятствование проникновению в недра мегаполиса посторонних в годы эпидемий. По новому порядку в городе были запрещены все захоронения, а кладбища устраивались за границами Камер–Коллежского вала.
Заставы (их насчитывалось 18) были ликвидированы в 1852 году, но заложенный порядок сохранялся даже до советского времени. Собственно, "порядок" был специфический. Поскольку за валом полицейская власть была намного слабее, нежели внутри такового, в пригородах процветали криминальные районы: Марьина роща, Благуша, Хапиловка. Впрочем, это уже не история прошедших времён. Мы же теперь шагнём за границы Земляного города и познаем громадную территорию, простирающуюся вокруг исторического ядра Белокаменной.




ВОТ КАКАЯ ЗАГОГУЛИНА

Итак, мы шагнули за пределы Земляного города в сторону от центра. Будем, как и в предыдущих маршрутах, двигаться от Москвы–реки по часовой стрелке. Перво-наперво осмотрим Хамовники и Девичье поле, местность ещё в относительно недавнее время шумную и суетливую, а теперь такую же тихую, как и триста лет назад. Граф Лев Толстой, выбирая для своей семьи и ради удовлетворения требований Софьи Андреевны точку московского жительства, приобрёл усадьбу на улице Льва Толстого именно потому, что она своим характером напоминала Ясную Поляну. Я, конечно, говорю не про супругу гения мировой художественной литературы, а о Хамовниках. Вскоре выяснилось, что деревенский покой здесь уже не является отличительной чертой, и в итоге Лев Николаевич прытью сбежал к себе в Тульскую губернию.
Улица тогда не носила имя всемирно известного сочинителя, а именовалась  Долгохамовническим переулком. Во времена Льва Николаевича в слободе вскипала капиталистическая промышленная буря, которая в конце концов доконала всё российское дворянство.
Надо знать, что в этой же части Первопрестольной прошло и детство Лёвы Толстого, а именно — на Плющихе, 11, в усадьбе Щербачёва. Теперь считается, что сохранившийся по данному адресу дом с мезонином — тот самый, описанный Толстым в "Детстве". Но это не так, Щербачёвская усадьба давно уничтожена.
Зато имеется немало других достопримечательностей. К востоку от Плющихи участок вплоть до Садового кольца изрезали переулки, возникшие на месте Новой конюшенной слободы.  В конце XVII века, после одного из московских пожаров, дворцовую слободу конюхов перевели с Пречистенки за укрепления Земляного города и слобожане начали строиться вокруг своей приходской церкви Неопалимой Купины. Сооружение церкви связано с легендой: дворцового конюха Дмитрия Колошина обвинили в некоем преступлении, попал он в судебные передряги, не думал уже и выпутаться, но тут пришло на помощь Провидение. Бывая в Кремле по своим делам, Колошин имел привычку молиться у иконы Неопалимой Купины. И однажды царю Фёдору Алексеевичу явилась во сне Богородица, сказавшая, что де конюх невиновен. Царь призвал Дмитрия и объявил ему о милости, а тот в знак благодарности выстроил в новой слободе церковь во имя своей небесной заступницы. Ну, короче сказка о добром царе и его не слишком благодушном окружении.
Согласно же документальным сведениям, церковь построили "по челобитью приходских людей Конюшенной, всяких разных чинов", и это произошло в 1680 году. В 1707–м её перестроили в камне, и стояла церковь до 1930–го, когда святыню снесли. Теперь здесь на углу 1-го Неопалимовского и Новоконюшенного переулков пустырь и жилые дома.
В 1922 году Большой Трубный переулок переименовали для того, чтобы не путать его с местами около "Трубы" (Трубной площади на Бульварном кольце), и назвали его Земледельческим, в честь Земледельческой школы московского общества сельского хозяйства. На том отрезке Земледельческого переулка, который идёт на север от перекрестка с 1-м Неопалимовским, стоит одноэтажное кирпичное строение, протянувшееся в глубь участка и поставленное торцом к улице. Это и есть сохранившаяся часть Земледельческой школы, которая открылась в 1820 году. Сначала школа находилась на Долгоруковской улице, а в 1833–м московский генерал-губернатор князь Дмитрий Голицын приобрел за 87 тысяч рублей большую усадьбу на Смоленском бульваре, когда-то принадлежавшую фельдмаршалу Фёдору Каменскому, и подарил её обществу, которое и приспособило главный дом для учебных работ.
Ростовские переулки были названы по столичному подворью ростовских архиереев. Здесь ещё в XV веке знатный боярин, постригшийся в монахи и ставший митрополитом, Вассиан Рыло писал свое "Послание на Угру", сыгравшее значительную роль в освобождении Руси от ордынского ига. Будучи духовником великого князя Ивана III, Вассиан убеждал самодержца не бояться ворога: "Ахмат приближается, губит христианство, грозит тебе и отечеству; ты же пред ним уклоняешься, просишь о мире и шлешь к нему послов; а нечестивый дышит гневом и презирает твое моление". Иван Васильевич отправился к войску, и, после "стояния на Угре" двух противоборствующих сил, осенью 1480 года татары ушли из пределов Руси: формальной зависимости от Орды был положен конец.
Благовещенская церковь была выстроена в камне в уже в 1412 году. Позже она неоднократно перестраивалась, но это уже неважно, ибо ради возведения элитных советских домов весь храмовый комплекс снесли до основания. И это при том, что проект "сталинских домов" изначально предусматривал сохранение архитектурного памятника, для того главный корпус и расположен подковой. А в итоге всё разломали, а сквер на месте церкви глаз не радует. Забыт даже топоним "Мухина гора", где стоял храм (так назывался крутой склон берега Москвы-реки, с которого и теперь открывается вид на Дорогомилово и громкий ужас московского Шанхая). Из древностей в Ростовских переулков сохранилась разве одна, жилой дом (номер 17 в 7–м Ростовском), построенный после пожара 1812–го купцом Яковом Кикиным. Строгий и сдержанный фасад "оживлён" веночками на фронтоне и четырьмя ионическими пилястрами на втором, деревянном этаже.
На всём протяжении Плющихи из святынь дожила до наших дней только церковь Воздвижения Креста Господня "на Чистом вражке" (1-й Тружеников переулок, 8, строение 3). Несколько столетий назад высокий левый берег Москвы-реки рассекал овраг, который тогда именовали Помётным: сюда свозили навоз с располагавшегося неподалёку Новоконюшенного государева двора. Об этом напоминают Вражские переулки. Только в середине XIX века Помётный вражек очистили, он и стал "Чистым".
Первоначально Крестовоздвиженский храм на этом месте основали в 1640 году. Строили его долго, ишь в 1658–м освятили главный престол, но это было деревянное строение. В камне Воздвижение (простите за тавтологию) воздвигали с 1701 по 1708 годы, на средства стольника Василия Шереметева. В последующие годы церковь неоднократно достраивали и перестраивали. Окончательное формирование архитектурного облика Воздвижения завершили в 1895 году. В число его прихожан входил ряд представителей знаменитых дворянских фамилий, в их числе — владельцы усадеб близ Плющихи и Девичьего поля Мусины-Пушкины, Шереметевы и Долгорукие.
Именно в этой церкви венчались Антон Чехов и Ольга Книппер. Выбрали её для того чтобы на церемонии присутствовало поменьше посторонних лиц.
В 1931 году храм закрыли, главы и колокольни снесли. К зданию приделали пристройку, а саму церковь превратили в общагу. Позже здесь открыли фурнитурный цех швейного объединения "Москва". Вернули храм верующим в 1992 году.
Менее повезло церкви Саввы Освященного, в честь которого названы Большой и Малый Саввинские переулки, а так же Саввинская набережная. Её сломали в том же злополучном 1931–м. Судя по некоторым данным, храм до конца не разрушили, а перестроили в гражданское здание: по крайней мере, образ дома Божьего угадывается в уродливом каменном строении во владении 14 на Большом Саввинском.
В старину здесь располагалась древняя слобода Саввинского монастыря, родового места богомолья московских бояр XV века Добрынских. Впервые эта обитель упоминается в завещании 1454 года Петра Добрынского, когда она перешла во владения митрополитов. А в 1589 году, когда на Москве учредили патриаршество, монастырь стал патриаршим. Есть сведения, что в нём находились хоромы патриархов.
В середине XVII века монастырь, до того бывший мужским, становится женским под названием "Ново-Саввинский Киевский, что под Девичьим монастырем": первые его монахини приехали в Москву из Киева. Однако женская обитель оставалась в тени Новодевичьего монастыря и в итоге захирела. В 1690 года она прекратила свое существование, а храм обращён в обычную приходскую церковь. Чуть ранее зачахла и монастырская слобода, тяглецы которой в середине XVII века были распределены между чёрными сотнями Москвы.
Итак, когда–то эта местность была, так сказать, приютом трудов и вдохновения дворян, имевших здесь загородные владения. За Большим Саввинским переулком в толстовские времена начиналась усадьба Апраксиных, простиравшаяся до Малого Саввинского. На ней стояли каменные палаты и "наверху оных деревянный зал". Дом настолько древний, что о его продаже объявлялось в газете "Московские ведомости" ещё в 1762 году: "при оном сад, пруд и оранжерея; порожнего места на десятину, с которого косится несколько сена".
За этим участком находилась не менее обширная усадьба Юшковых. Эта семья была очень даже небедной: Юшковым кроме усадьбы на Девичьем поле принадлежали дворец на Мясницкой и владение в Китай-городе. Юшковы не жалели денег на пышные приёмы. Однажды в 1811–м в их усадьбе на Девичьем поле праздник продолжался три дня и три ночи, восемнадцать балов следовали один за другим — с фейерверками в просторном саду, спускавшемся к Москве–реке. Все окрестные фабрики перестали работать, ибо фабричных невозможно было загнать в цеха — пролетариат разинув рты толпился у ограды Юшковского сада. Более того, игуменья Новодевичьего монастыря не могла справиться с инокинями, стоявшими вместо заутрени и вечерни на стенах монастыря, слушая цыган и роговую музыку.
Мотовство долго продолжаться не могло: Юшковы в итоге разорились, а загородная усадьба перешла к представителям делового сословия. Новый владелец, фабрикант Милюков, устроил в бывшем дворце фабрику: ее здания стоят за перекрестком с Малым Саввинским переулком (владения 18-22).
Тихая эпоха, когда за Земляным городом, в широкой излучине Москвы-реки, под Воробьёвыми горами располагались загородные имения вельмож, закончилась стремительно. Почти все имения аристократов перешли к капиталистам, устраивавшим в барских усадьбах крупные промышленные предприятия.
А в XVII веке картина была иной. Под Воробьёвыми горами вольно ютились избы слободы Малые Лужники, имевшей в 1653 году только 27 дворов. Западнее, ближе к Новодевичьему монастырю, располагалась его по тем временам громадная подмонастырская слобода (132 двора в 1638 году), рядом — патриаршая Саввинская слобода (35 дворов в 1638–м). Недалеко от Крымского брода, напротив нынешнего Парка Горького находилась слободка Чудова монастыря, в которой в 1638 году насчитывалось всего–то 8 дворов. С ней граничила с запада дворцовая Хамовная слобода, по которой и весь район и стал называться Хамовниками. Все эти поселения отделялись друг от друга огородами, садами, полями, пашнями и лугами.
Происхождение слова "хамовники", хотя я ранее и разъяснял его смысл, не совсем ясно. Иногда хамовников связывают с финским словом "hame", ("юбка"), а с древнегерманского и готского "hamr" переводится как "одевать". В найденной в Великом Новгороде берестяной грамоте, относящейся к XIV веку, написано о том, что "хаму три локти" нужно выбелить и расшить разноцветными шелками. Исследователи считают, что речь идёт о полотне, которое на Руси издревле именовалось "хамом".
Считается, что сюда, в излучину Москвы-реки, в конце XVI века переселили ткачей из деревни Константиновки близ Твери, и Хамовная слобода стала называться Тверской Константиновской, а вся местность — Хамовниками. Слобода была не такой и великой: в 1653 году в ней насчитывалась 90 дворов.
Главное украшение Хамовников — храм Святителя Николая. Церковь была приходской для ткацкой слободы и называлась или "что в Хамовниках", или "что у митрополичьих конюшен".
Впервые Никольская церковь упоминается как деревянная в 1625 году, а в 1657–м она значится в документах уже каменной. Современное здание церкви заложили 1679–м. Храму повезло: он своё великолепие сохранил до наших дней.
Рядышком располагаются обширные Хамовнические казармы. В конце XVIII века власти решили, что лучше освободить горожан от обязанностей предоставлять своё жильё для военного постоя — но пусть обыватели раскошелятся на постройку казённого расположения служилых. Так, как мы знаем, появились и Покровские казармы.
С Хамовниками было проще по сравнению с Казённой слободой, ибо земли здесь было вдоволь. Хамовнические казармы, впрочем, построили не в голом поле, а на месте текстильной фабрики, стоявшей здесь с начала XVIII века. Ещё Пётр Великий, заботясь о развитии отечественной промышленности и особенно тех её отраслей, которые работали непосредственно на военные нужды, в числе прочих основал казённую полотняную фабрику в Хамовниках — в той местности, где уже имелись мастера.
 Для фабрики использовали конфискованные дворы у попавших в опалу Лопухиных. В 1707–м в Хамовниках устроили прядильное отделение, а через несколько лет оказалось, что под казенным управлением фабрика прозябает (работа, как сообщала специально созданная комиссия, "производилась чрез многие годы великим казённым убытком"). Справедливо полагая, что частный хозяин не позволит ей захиреть, Пётр Алексеевич в 1718–м отдал фабрику "компанейщикам" во главе с Иваном Тамесом — с тем, чтобы на ней производились "полотна, и скатерти, и салфетки, и тики добротой против заморских". Но не прошло и сотни лет, как основанная Петром мануфактура была заменена на военный городок.
Хамовнические казармы состоят из трех одинаковых корпусов, предназначенных для трёх батальонов. На фасаде здания красуются две даты: "1807" и "1926". Первая относится к началу строительства, а вторая — к реставрации. Считается, что автор первоначального проекта — архитектор Луиджи Руска, а воплощал его в жизнь сын Матвея Казакова, Михаил. Казармы по сию пору находятся в ведомстве Министерства обороны.
С правой стороны от казарм (если смотреть с сегодняшнего Комсомольского проспекта), почти вплотную, стоит здание бывшей Хамовнической полицейской части (владение 16). Оно возведено после пожара 1812 года. Комплексу Хамовнических казарм принадлежит и "Шефский дом", особняк с классическим портиком и пандусами въездов (Комсомольский проспект, 13). "Шефским" он назывался потому, что предназначался для шефа полка. В царское время у каждого крупного воинского соединения был не только непосредственный начальник, но и свой шеф — вельможа или член императорской фамилии.
Двести лет назад в "Шефском доме" проходили тайные собрания будущих декабристов. Здесь несогласные с тогдашней системой офицеры образовали "Военное общество". Характерно, что про эти собрания знала вся Москва, шила в этом мешке не утаишь.
"У многих из молодежи, - вспоминал декабрист Иван Якушкин, - было столько избытка жизни при тогдашней ее ничтожной обстановке, что увидеть перед собой прямую и высокую цель почиталось уже блаженством, и потому немудрено, что все порядочные люди из молодежи, бывшей тогда в Москве, или поступили в Военное общество, или по единомыслию сочувствовали членам его".
"Шефский дом" был перестроен из более старого здания, возможно, каменных палат, стоявших на территории большого владения, принадлежавшего в начале XVIII века роду Лопухиных. Когда строение приобрело современный вид и кто делал эту перестройку, остаётся неизвестным.
Рядом с "Шефским домом" — еще два строения двухсотлетней давности: это манеж (дом 17) и гауптвахта (дом 19а), стоящие в глубине, позади жилых зданий. А на улице Льва Толстого можно увидеть единственное гражданское здание, оставшееся от старинной Хамовной слободы. Но это не точно. Реставраторы освободили от позднейших наслоений и восстановили памятник архитектуры конца XVII века, а для красного словца назвали их "палатами Хамовного двора" (дом 10). Характерно, при раскопках близ этого строения действительно нашли предметы, подтверждающие принадлежность палат к ткацкому делу — доски для набоек, детали деревянных ткацких станков, железные иглы.
Если вы не проигнорировали предыдущие главы моей работы, знаете, где находился Старый Девичий монастырь. Новый Девичий основан в 1524 году, и тогда он назывался: "Великая обитель Пречистой Богородицы Одигитрии новый девичий монастырь". Новодевичий монастырь стал одним из самых богатых и уважаемых в России, особенно после удаления сюда под именем монахини Александры царицы Ирины, вдовы блаженного царя Фёдора Иоанновича. В обитель перед избранием на царство ушел её брат, правитель государства Борис Годунов. Именно сюда, в Новодевичий, пришли толпы москвичей во главе с духовенством, умоляя его взойти на трон.
В ночь на 22 февраля 1598 года, как эмоционально рассказывает Николай Карамзин, "не угасали огни в Москве, все готовилось к великому действию — и на рассвете, при звуке всех колоколов, подвиглась столица, жители Московские, граждане и чернь, жены и дети устремились к Новодевичьему монастырю молить Бориса о приятии царского венца".
Особенно благоволила к монастырю царевна Софья, которая, возможно, даже не предполагала, что ей придется окончить свои дни здесь — в заточении. После подавления стрелецкого восстания Пётр Алексеевич приказал заключить сестру в Новодевичий, где ей отвели караульню около северо-западной Напрудной башни. Для острастки несколько стрельцов были повешены перед караульней, да "так близко к самым окнам Софьиной спальни, что Софья легко могла достать повешенных рукою".
В Новодевичьем жила и там же скончалась первая супруга Петра I, царица Евдокия. Против воли ее постригли, сначала заключили в Шлиссельбург, потом в суздальский Покровский монастырь, а после восшествия на престол её внука перевели (в 1727 году) в Московский Новодевичий, отведя отдельное здание около северных ворот. Правда, особо страдать венценосной особе не пришлось, ибо у неё здесь был целый двор с гофмейстером, штатом служителей и нехилым годовым бюджетом в 60 тысяч рублей.
В 1812 году монастырь уцелел благодаря храбрости монахинь. Наполеоновские вояки перед уходом заложили в церковные стены порох и зажгли фитили, но бесстрашные инокини осмелились их погасить.
Самое большое и самое древнее здание в монастыре — Смоленский собор, напоминающий Кремлёвский Успенский. Он был заложен 13 мая 1524 года и освящен 28 июля 1525–го. Неясно, как зодчие сумели возвести его всего–то за год. Впрочем, есть отрывочные сведения о том, что де старый, ''поспешный'' собор обрушился и вместо него был построен позднее ныне существующий.
Корпус у Покровской церкви был приспособлен для дочери царя Алексея Михайловича, царевны Марии, и назывался "Мариинскими палатами". Палаты у Преображенской церкви именуются "Лопухинскими": в них в 1727-1731 годах жила отставная царица Евдокия.
От некрополя Новодевичьего монастыря сохранились лишь незначительные остатки. В первые советские годы тут все перекопали, надеясь найти золото и бриллианты, а памятники раскидали. Когда в обители решили создать филиал Исторического музея, кое–какие надгробия собрали, правда, установили их в основном произвольно. 
Славную обитель от города изначально отделяло большое и пустынное поле, которое назвали Девичьим. Оно стало застраиваться только во второй половине XIX века, а до того было известно народными гуляньями, связанными с торжественными событиями. Самые широкие празднества проходили в день иконы Смоленской Богоматери, 28 июля.
Девичье поле с запада и востока подпирали уже известные нам пригородные усадьбы, принадлежавшие богатым московским дворянам. Один из самых шикарных дворцов — бывшее Усачевско-Чернявское женское училище (Зубовская улица, 14). Здесь в конце XVIII века было владение некоей Матрёны Пушечниковой, принесшей его в качестве приданого флигель-адъютанту Роману Кошелеву, прикупившему к усадьбе еще несколько соседних участков. Его внук славянофил Александр Кошелев писал: "Дед мой был богатый человек и пользовался большим почетом в Москве, где он жил на Девичьем поле в своем доме. Он беспрестанно задавал пиры, и в особенности, когда приезжали из Петербурга сильные там люди, с которыми он был в родстве или приязни. Дед мой жил так открыто и безрасчетно, что сыновьям своим, которых у него было шестеро, оставил очень много долгов".
Уже на плане 1778 года Кошелевский дворец обозначен как трехэтажные каменные палаты. В 1808 году справа и слева от главного дома, владелицей которого тогда была уже княгиня Софья Мещерская, были сделаны пристройки. Вообще, усадьба много тогда "гуляла по рукам", пока она не была приобретена Усачевско-Чернявским женским училищем. История его начинается в 1827 году, когда купец Чернявский пожертвовал дом и капитал для "призрения бедных женщин с детьми". В 1833–м в доме другого благотворителя купца Усачева открыли училище под названием "Дом рукоделия Чернявского".
После переезда училища на Девичье поле старинные палаты были решительно переделаны; справа от главного дома построили церковь во имя святого Александра Невского, освященную в 1869 году. В главном здании находились классы и актовый зал училища, ставшего с 1877 года гимназией, а во флигеле помещались лазарет для учащихся и Сергиевское начальное училище.
Самая большая усадьба, находившаяся на западной границе Девичьего поля, стала местом действия одного из эпизодов романа "Война и мир", где Толстой рассказывает о Пьере Безухове, пойманном французами и подозреваемом в поджигательстве: "Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский".
Толстой в этом эпизоде романа в очередной раз отошел от исторической правды, за что был жестоко раскритикован знатоками. Маршал Даву, герцог Экмюльский, остановился не в доме Щербатова, а в соседнем, стоящем далее по современной Погодинской улице, принадлежавшем в то время фабриканту Милюкову. Именно в этот дом привели будущего известного государственного деятеля, а тогда офицера русской армии Василия Перовского, мемуары которого Лев Николаевич взял за основу для описания злоключений Безухова.
 В доме Щербатовых на Девичьем поле в начале XIX века жила семья князя Дмитрия Михайловича, и здесь часто гостили его племянники братья Михаил и Пётр Чаадаевы, а так же будущие декабристы Иван Якушкин и Фёдор Шаховской.
Сын князя, Иван Дмитриевич, герой войны 1812 года, в момент протеста солдат Семеновского полка, возмутившихся жестоким обращением полкового командира, встал на сторону рядовых, за что его разжаловали в солдаты и отправили на Кавказ. Там он дослужился до звания штабс–капитана, но погиб 1829 году.
Дочь Наталья вышла замуж за князя Фёдора Шаховского, присоединившегося к заговору декабристов. Наталья Дмитриевна ждала второго ребёнка, когда супруга арестовали и отправили в Сибирь. Там он сошёл с ума, отказавшись принимать пищу. Благодаря хлопотам Натальи Дмитриевны мужа перевели в суздальский Спасо-Евфимиев монастырь, но через два месяца после приезда он умер от истощения, так и не согласившись питаться. Вдова вернулась в усадьбу на Девичьем поле, чтобы быть ближе к своей незамужней сестре Елизавете. Повторно замуж Наталья Дмитриевна не вышла, умерла она в 1884 году, в возрасте 88 лет.
Дальнейшая судьба щербатовской усадьбы связана с историком Михаилом Погодиным. Михаил Петрович, кстати, сын крепостных графа Салтыкова, переехал на Девичье поле после продажи дома на углу Мясницкой и Большого Златоустинского переулка. Погодин был центром притяжения для всей русской интеллигенции, водил дружбу с Александром Пушкиным (хотя и записал в своём дневнике такое впечатление от первой встречи с "солнцем русской поэзии": "Превертлявый и ничего не обещающий снаружи человек"). Особенно тесны были отношения Погодина с Николаем Гоголем, который почти всегда по приезде в Москву останавливался именно у Михаила Петровича, в честь которого улица и стала именоваться Погодинской.
Николай Васильевич часто молился в церкви Саввы Освященного, тогда он уже обратился в истового религиозного фанатика. Погодин оставил воспоминание: "В четверг на масленой неделе, 7 февраля 1852 года явился Гоголь в церковь св. Саввы Освященного на Девичьем поле, еще до заутрени, и исповедался. Перед принятием св. Даров, за обеднею, пал ниц и много плакал. Был уже слаб и почти шатался". Умер Гоголь через две недели после последнего похода к Савве, но не у Погодина, а близ Арбатских ворот.
Теперь от обширной усадьбы остались жалкие фрагменты, в которых трудно распознать былое великолепие дворянских Хамовников. Бросается в глаза разе что "Погодинская изба" в русском стиле (владение 10–12 на Погодинской), но это все же не каменное строение.
Что касается симпатичного храма Архангела Михаила на Девичьем поле, что в начале Погодинской улицы: это детище модерна, намекающее на византийский стиль, появилось в 1897 году. То была университетская церковь "при клиниках". Более современное строение — "Усадьба Трубецких", в Детском парке близ выхода со станции метро "Фрунзенская", при советской власти известного как "Парк Мандельштама" (не поэта, а революционера). Дом (деревянный) сгорел в начале уже нашего тысячелетия, и по его мотивам выстроили "что–то наподобие", зато из несгораемого железобетона. Вот она — вечность. Это вам не "комната с тараканами", как говаривал Фёдор Михайлович.


НЕ ТАК И ПРЕСНО

Путешествие по части древней столицы в пространстве между Смоленской улицей, Садовым кольцом и Тверской начну с местности, которая лежит за пределами бывшего Камер–Коллежского вала. Это Ваганьковское кладбище. Оно появилось во время чумы 1771 года, хотя хоронили здесь и раньше. Есть некоторая путаница между топонимами "Ваганьково" и "Ваганьковский холм". Последний расположен близ Кремля, и село Ваганьково в связи с устройством на холме усадеб высшей знати перенесли подальше. Об этом хранят память Староваганьковский и Нововаганьковский переулки.
 Новое Ваганьково в основном сохранило структуру своих улиц, хотя ныне этот район называется Пресней. Сюда ещё в XVII веке перевели государев Псарный двор, находившийся в ведении Ловчего приказа. Речь идёт об охотничьих псах, а, исходя из того, что царские охоты славились особой пышностью, гавкающих друзей человека Двору нужно было ужасающе много.
О смысле слова "ваган" мы уже говорили ранее, а "Пресня" — название речки, на которой в старину вырыли пруды, ставшие теперь частью Московского зоопарка. Кстати, "пресный" означает в переводе с древнерусского "свежий".
На Ваганьковском кладбище хоронили мещан, мелких чиновников, отставных военных и артистов, которые относились к низшим слоям общества. Кладбищенский храм Воскресения Словущего на Ваганьковском кладбище был заложен в 1819 году поблизости от деревянного храма святителя Иоанна Милостивого построенного в 1773–м. Над проектом работал архитектор Афанасий Григорьев, строительство же осуществлялось на средства купцов Болотновых.
Иногда этот ампирный храм путают, с другим, Воскресением — на Армянском Ваганьковском кладбище. Этот погост, через дорогу от православного, появился в 1805 году по инициативе старейшины армянской общины Москвы Минаса Лазарева. В 1815–м при кладбище была возведена Церковь Святого Воскресения (Сурб Арутюн). Кстати, за всё моё повествование это первое религиозное сооружение Москвы неправославного толка, которое я упоминаю.
Минас Лазарев был сыном Лазаря Назаровича, который в 1747 году переселился из Персии в Россию и стал родоначальником семьи российских промышленников и меценатов. Его брат Еким стал первым попечителем Лазаревского института, что в нынешнем Армянском переулке.
Что касается древних надгробий Ваганьковского православного кладбища. Вы их не найдёте, ибо плотность захоронений здесь была столь высока, что старые могилы сравнивались с землёй, старые камни исчезали. Есть предположение, что многие из них просто оказались под землёй, но, исходя из простой логики, разумнее предположить, что эти артефакты "пошли в дело" ибо русские крестьяне — да и не только они — традиционно рачительно прибирали всё что ''плохо лежит''.
Село Новое Ваганьково разлеглось на урочище Три горы. За Камер–Коллежским валом тёк ручей Студенец, и на нём были выкопаны пруды, многие из которых существуют и сейчас (они идут чередой вдоль сегодняшнего Красногвардейского бульвара).
На Студенце располагалось село Выпряжково, известное с XIV века. Принадлежало оно в своё время серпуховскому князю Владимиру Храброму, герою Куликовской битвы, двоюродному брату Дмитрия Донского, внуку Ивана Калиты.
Сейчас эта местность нам больше известна как Трёхгорка по названию мануфактуры, основанной в 1799 году купцом Василием Прохоровым, да парком "Красная Пресня", организованным в советский период на месте бывшей усадьбы "Студенец". Это имение считается прежде всего памятником садово–паркового искусства, но остались и усадебные постройки.
В начале XVIII века владельцем усадьбы "Студенец" стал князь Матвей Гагарин, получивший от Петра I земли села Выпряжково. Здесь Матвей Петрович и порешил устроить себе загородный дворец в "петергофском" стиле. Именно Гагарин, когда Пётр Алексеевич 1708 году учредил в Москве губернаторский пост, стал первым губернатором Первопрестольной. Вельможа задумал организовать в своём владении "канальный сад" на голландский манер. Опыт уже был, ибо Гагарин только что завершил строительство Тверецкого канала в Вышнем Волочке.
Как император и ни уважал Гагарина за многие прекрасные качества, его судьба сложилась трагично: Матвей Петрович был повешен по приказу Петра Алексеевича. Официально — за казнокрадство в назидание современникам и потомкам. Но есть предположение, что в действительности царь не мог простить сепаратизм "птенцу своего гнезда", который якобы захотел отделить Сибирь, где служил губернатором с 1711 года, от России и создать за Уралом самостоятельное королевство. Одновременно с казнью князя было конфисковано все его имущество, включая и усадьбу "Студенец".
Когда в России правила Анна Иоанновна "Студенец" был возвращён внуку Матвея Гагарина, князю Матвею Алексеевичу. Он стал устраивать здесь гулянья и разные забавы на потеху москвичей. Издание "Московские ведомости" в 1754 году сообщало: "На сей неделе во вторник, на гульбище, что на Трёх горах, было такое множество народу, какого редко в прежние годы запомнят".
В начале XIX века владельцем "Студенца" стал граф и сенатор Фёдор Толстой (не "американец"!). Библиофил, участник Общества любителей русской словесности, Толстой как коллекционер рукописей и старопечатных книг собрал обширную библиотеку, в которой насчитывалось 1302 древнерусские рукописи. В 1818 году усадьба перешла к его единственной дочери, Аграфене, в качестве приданого при её вступлении в брак с Арсением Закревским. Графиня Толстая приходилась двоюродной тёткой писателю Льву Толстому.
 Арсению Андреевичу, мелкопоместному дворянину Тверской губернии досталось сказочное состояние. Потрафило и по службе, ибо он являлся флигель-адъютантом императора Александра I. В заграничном походе русской армии Закревский в сентябре 1813 года за битву под Кульмом был произведен в генерал-майоры, а 8 октября того же года за участие в сражении под Лейпцигом — в генерал-адъютанты. После окончания войны с Наполеоном с декабря 1815 года по 1823 год Закревский занимал пост дежурного генерала Главного штаба Российской империи. Вот тогда-то, в 1818 году, зная о недостаточности средств Закревского, император Александр I и поспособствовал его браку с графиней Толстой, одной из богатевших невест России того времени.
После смерти Александра I новый император Николай I в 1828 году назначает Закревского министром внутренних дел, сохраняя за ним должность финляндского генерал-губернатора. Но, "не справившись" с эпидемией холеры, в 1831-м, граф Закревский подал в отставку "по прошению вследствие совершенно расстроенного здоровья с мундиром и пансионом". Чета Закревских удалилась из Петербурга в Первопрестольную, поселилась в усадьбе "Студенец", где отставник принялся за решительную перестройку. Считается, что автором усадебных строений является Доменико Жилярди, но документальных тому подтверждений нет. До нашего времени в бывшей усадьбе сохранилось лишь два памятника начала XIX века – павильон Октагон, сооруженный над родником, и Тосканская колонна, правда без крылатой фигуры с мечом на её вершине.
В 1834 году усадьбу купил Павел Демидов, владелец уральских чугуноплавильных заводов, который, впрочем, вскоре подарил её государству для основания общественного парка. Вот ведь времена были! В 1835–м Обществу любителей садоводства было высочайше позволено открыть в усадьбе школу садоводства, которая просуществовала до 1917 года.
Феноменально популярен бы родник усадьбы, несмотря на то, что выше по течению ручья находится Ваганьковское кладбище. Воду из источника доставляли на протяжении всего XIX века к императорскому двору в Кремль, а состоятельные горожане присылали за ней своих водовозов. С 1875 года эта вода использовалась и при производстве на расположившемся поблизости Трёхгорном пивоваренном заводе.
Карьера Закревского после того как он избавился от ''Студенца'', вовсе не закончилась. В 1848 году Арсения Андреевича неожиданно призывает снова к себе на службу Николай I и назначает генерал-губернатором Москвы. Закревские поселяются на Тверской, 13. Строительная активность Арсения Андреевича переключается на всю Первопрестольную. При нем заканчивается строительство Николаевской железной дороги, завершается возведение храма Христа Спасителя, строится заново, после пожара 1853 года здание Большого театра, дошедшее в таком виде до наших дней. На этом посту граф прослужил до 1859 года, правда, после смерти Николая I в 1855 году, почва стала уходить из-под ног графа. Дело было в том, что Закревский не одобрял идеи Александра II о необходимости реформ, в особенности он был против отмены крепостного права.
Формальным предлогом послужил скандал вокруг имени его дочери Лидии Нессельроде, вышедшей второй раз замуж за князя Друцкого-Соколинского, не разведясь с первым мужем. Разрешение для брака выдал сам генерал-губернатор Закревский, подтвердив таким образом для повторного венчания факт развода, которого не было на самом деле. Когда подлог открылся, Синод признал брак незаконным, а императору представился удобный случай отправить графа в отставку. Арсений Андреевич вместе с семьёй уехал в Италию, где тихо скончался в 1865 году.
 "Студенец" между тем продолжал существование в виде общественного пространства с "голландскими" каналами. В 1998 году были воссозданы въездные ворота в усадьбу, а сейчас ведётся реставрация главного дома с флигелями.
Но вернёмся в древность — и поближе к центру города. Между трех переулков: двух Трёхгорных и одного Нововаганьковского стоит церковь Святителя Николая Мирликийского (известного на Западе под именем Санта–Клаус). За свою историю, известную нам с 1620-х годов, она не раз меняла название и многократно перестраивалась. Первоначально деревянная, построенная прихожанами из Государева Псарного двора, перестроена в камне в 1762–1775 годах. С этих пор расширялась, добавлялись приделы, в 1860-м получила колокольню и трапезную, увеличившись по площади в два с половиной раза.
Попечителями храма были люди состоятельные, в том числе и фабриканты Прохоровы, владельцы соседней Трехгорной мануфактуры. Хаотичность предыдущих построек и увеличивающийся рост прихожан потребовали новой перестройки. Она была осуществлена в самом начале ХХ века по проекту архитектора Георгия Кайзера на средства крупных торговцев Копейкиных-Серебряковых, живших в приходе церкви. После переделок церковь заново освятили в 1902-м. В начале XX века большую часть её прихожан составляли рабочие Трехгорной мануфактуры. В неспокойные 1905 и 1917 годы они взяли на себя охрану собора, находившегося в эпицентре революционных событий на Пресне. Храм не пострадал и не был разграблен.
В 1920-х регентом (хормейстером) Никольского храма был Александр Александров, будущий автор гимна СССР. Церковь закрыли в 1928-м, здание обезглавили, в стенах сделали проемы, разобрали верх колокольни. И разместили здесь Дом пионеров имени Павлика Морозова. Наверное, юным москвичам там было хорошо, но в 1992 году храм вернули верующим.
Предтеченские переулки названы по храму Рождества Иоанна Предтечи. Раньше он красовался на высоком берегу Москва-реки при впадении в нее речки Пресни, сейчас же подавлен более поздними застройками. Церковь известна с конца XVII века и никогда не закрывалась. Первоначально она была деревянной, а 1714 году решили построить новую каменную церковь. Но деревянную не разрушили, а заложили новый храм рядом. К тому времени вышел указ Петра I о запрещении каменного строительства в Москве. Он был отменен только в 1728–м, а освящение каменного храма в Новом Ваганькове состоялось в 1734–м. В 1810 году на средства купца Фёдора Резанова возвели колокольню. Доктор Матвей Мудров сделал пожертвование на возведение трапезной. Так появился придел во имя Софии Премудрости Божией. При большевиках церковь не закрыли именно потому, что она зажата высокими домами и не заметна с крупных магистралей.
Перейдём на левый берег Пресни, в сторону центра — и тут мы очутимся на территории бывших царских владений. В 1681 году Фёдор Алексеевич (брат Петра I) выбрал сие место для строительства загородного дворца. Здесь же возвели и домовую каменную Воскресенскую церковь. К новому дворцу перенесли деревянную Никольскую церковь с "Курьих ножек" (на современной Большой Молчановке). Скоро близ дворца разрослось поселение, в котором жила царская прислуга — Воскресенское. Река уже тогда была перегорожена несколькими плотинами, по которым шли проезжие дороги к воротам Скородома, крепости на месте современного Садового кольца.
Воскресенская церковь находились у верхнего Пресненского пруда, там теперь зоопарк. Здесь бывал и Пётр Алексеевич, устраивая у прудов фейерверки — эту забаву он обожал. Долгое время пруды находились в дворцовом ведомстве, у плотин стояли мельницы, а в прудах разводилась рыба для дворцового обихода. Их приходилось огораживать от любителей порыбачить "нахаляву": так, в апреле 1762 году газета "Московские ведомости" призывала явиться в Главную Дворцовую канцелярию желающих "огородить надолбами Пресненские пруды, так же и малинькой пруд, в котором сидит рыба карпия".
В начале XIX века Пресненские пруды стали самым модным местом гулянья москвичей. Путеводитель Глинки 1824 года так описывает нововведение: "И сие место было некогда подобно Неглинной в болотном и тинистом состоянии. Вкус и искусство всё преобразили. Деревья, непрестанно питаемые прохладною влагою, пышно раскидывают зеленые ветви свои, как будто любуются собою в прозрачной поверхности обширных прудов. Какое гулянье и какие виды!"
Зимой 1828 года в газетах и журналах объявили об открытии катанья на коньках на Верхнем Пресненском пруду. Гулянье на прудах продолжалось и в середине XIX века: здесь к тому же устраивались смотрины купеческих невест. Пруды остались, а вот дворцовые строения канули в лету.
Из старины до наших дней дожило разве что здание бывшей Пресненской полицейской части (дом 4 на теперешней Баррикадной улице), которое и сейчас занимают пожарные. В начале XVIII века здесь находилось владение князя Юрия Нелединского-Мелецкого, а в конце того же столетия оно перешло к Медицинской конторе. В начале следующего столетия тут располагался инструментальный завод Главной аптеки. В 1812 году постройки сгорели, и впоследствии в поправленных и возведённых заново зданиях поместили Пресненскую полицейскую часть.
От Большой Пресненской улицы (она теперь Красная Пресня) направо — Большая Грузинская, а налево — Большая Конюшковская (бывшая Верхняя Прудовая). Конюшенный двор, откуда и пошло название улицы, а также соседних Большого и Малого Конюшковских переулков, располагался среди хозяйственных построек слободки крестьян Новинского монастыря (о нём чуть позже).
 По обоим берегам Пресни шли две улицы — Нижняя Прудовая (Дружинниковская) с западной стороны и Верхняя (Конюшковская) — с восточной. Недалеко отсюда, в Большом Девятинском переулке, между американским посольством и "домом–книжкой" находится Девятинская, "что за житным Патриаршим двором" церковь. Ее главный престол освящен в честь девяти мучеников Кизических. Посвящение объяснялось тем, что патриарху Адриану прислали с востока частицы мощей этих мучеников, в 1698 году он по этому случаю и благословил выстроить деревянную церковь. В 1732–м рядом с ней стал строиться каменный храм.
А теперь — о симулякрах. Рядом с апсидами Девятинской церкви — здание, обращающие внимание своим пилястровым портиком, перед которым стоят две скульптуры обязательных для послепожарной Москвы "аристократических" львов. Это творение современных нам зодчих, макет старины. На углу Большого Девятинского переулка находится восстановленный дом (номер 1/17). Это железобетонная копия деревянного дома, в котором в детстве жил Александр Грибоедов. К семье Грибоедовых давно сгнивший дом перешел в 1801 году, когда Сашина мама Настасья Фёдоровна купила имение у своего брата, послужившего, кстати, прототипом Фамусова в комедии "Горе от ума". Дом продали в 1834 году, уже после трагической гибели поэта. Как относиться к новоделам? В своё время я был свидетелем одной перестройки. В конце 1990–х окончательно сгнил барский дом усадьбы "Тарханы", что в Пензенской области. И, после некоторых дискуссий, дом снесли, а на его месте (из дерева) построили точно такой же. И кто теперь об этом помнит?
Еще в сталинском плане реконструкции Москвы 1935 года была предусмотрена магистраль, ведущая на Смоленск и Минск. В 1961–м её начали прокладывать, для чего смели десятки старых зданий. В частности, исчез один из самых "дворянских" уголков Первопрестольной, Собачья площадка. За Садовым кольцом Калининский проспект прошел по трассе Большого Новинского переулка, названного по Новинскому Введенскому Богородицкому, что на Бережках, мужскому монастырю. "Новинками" в старину назывались выселки, новые поселения, образовавшиеся рядом со старыми. Такая слободка, вероятно, и появилась близ митрополичьего, позже патриаршего, а потом синодального монастыря.
Обитель основал митрополит Фотий — за городом, на берегу Москвы-реки, близ устья Пресни. В отводной грамоте начала XV века на земли нового монастыря говорилось: "...и Фотей митрополит ту землю со всем с тем дал в свой новый монастырь Введения св. Богородицы на Присну и при животе Фотея в том монастыре многая игумены были".
Под 1646 годом в переписной книге монастыря было записано: "Пречистыя богородицы Новинского монастыря вотчина слобода под монастырем, а в ней 72 двора крестьянских". В монастыре стояли три церкви: главный собор во имя Введения во храм, иконы Казанской Божьей Матери и Иоанна Предтечи.
 В 1746 году монастырь из мужского преобразовали в женский и отдали грузинской общине. Первой игуменьей его стала имеретинская царевна Нина. Но уже 1764–м вместе со многими другими обителями монастырь упразднили вовсе. Введенскую церковь сделали приходской, а в помещениях монастыря разместили военно-сиротское училище, позже — фурманный двор, где до 1812–го хранились пушечные лафеты. Потом там устроили Новинскую полицейскую часть, а позже — женскую тюрьму.
В 1930–е бывший Новинский монастырь стали методично уничтожать. На части его территории, где стояла тюрьма, были выстроены здания Центрального института курортологии (Новый Арбат, 50). Последние монастырские строения были снесены при строительстве "дома–книжки". Проходя мимо, знайте: там погребены фундаменты древней обители.
Южнее Новинского монастыря, между ним и Смоленской дорогой, за ложбиной ручья Проток (там теперь Проточный переулок) стояла церковь Николая чудотворца, а рядом слободские домики, разделенные несколькими улицами. Тут, на берегу ручья и Москвы-реки, в XVII веке находились дворцовый дровяной двор и лесной ряд — потому–то Никольская слободская церковь и называлась "что в Щепах". Её каменное здание (1-й Смоленский переулок, 20) построено в 1686 году "по челобитью дворцовых помясов и хлебников, и сторожей", которые так же обитали в этом углу. Колокольня и Петропавловский придел построены в 1813–м, и еще один придел, Симеона и Анны, в 1884–м.
После революции храм ждала непростая судьба: закрытый в 1930-х, он лишился глав и завершения колокольни, фасады были заштукатурены, интерьеры уничтожены, внутреннее пространство разгорожено на этажи, здание полностью утратило исторический облик, превратившись в производственный цех объединения "Художественная гравюра". Церковной комплекс в наше время восстановили, хотя он, зажатый элитными строениями, смотрится теперь явно не выигрышно.
Что же, мы начали "плясать" по этой части Старой Москвы с армянской церкви, закончим церковью грузинской. Для того чтобы рассмотреть святыню, надо свернуть с Большой Грузинской на Зоологический переулок. Вы увидите приземистую церквушку, над которой нависает краснокирпичная громадина храма постройки 1899 года. Впервые церковь Георгия Победоносца здесь выстроили при дворце грузинского царя Вахтанга в 1720–е. Она сгорела, и в 1749–м генерал-майор и грузинский царевич Георгий просил о позволении устроить для себя домовую церковь вновь, но церковное начальство решило, что "быть оной церкви приходской, понеже де при оном доме имеется построенных несколько домов, в которых живут Грузинские князья, дворяне и служители, дворов 50".
 Построили храм быстро, снова в дереве, освящение состоялось в 1750 году. Но он также сгорел, и в 1788-м было выдано разрешение на строительство теперь уже каменного здания, которое подвели под купола в 1792 году. Интересно что для строительства были использованы камень и кирпич от разобранной Леонтьевской церкви возле Московского университета.
Напротив грузинских церквей находилась и армянская, Успения Пресвятой Богородицы, выстроенная также в то время, когда царь Вахтанг IV получил на этой окраине Москвы земли. Рядом с церковью было и армянское кладбище. Успенская церковь простояла до 1935 года, когда ее сломали: она находилась примерно на месте дома 20 по Большой Грузинской. А вот грузинские Георгиевские церкви выстояли. Правда, новая Георгиевская церковь была "поделена" на этажи и здесь устроили электромеханический техникум, но старая сохранила вид, приданный при последней перестройке в конце XIX века. И всё–таки здесь буквально в воздухе витает дух седой древности.
 

ТАКОЙ ОГРОМНЫЙ СТРАННОПРИИМНЫЙ ДОМ

Мы сейчас пройдём по обширной территории, разлегшейся за Садовым кольцом до бывшего Камер–Коллежского вала, между Тверской и Большой Перяславской. Собственно, это весь Север старинного московского пригорода, ставший по стечению обстоятельств преимущественно местом жительства людей, принадлежавших к мещанскому сословию. Слово "мещанин" по происхождению польское, оно означает: "горожанин". В белорусском диалекте "мещанин" — обитатель местечка, поселения, имеющего не сельский характер. Он может быть торговцем, ремесленником, мелким чиновником, но в производстве сельхозпродукции участвует разве что на личном огородике в палисаднике — если, конечно, не боится, что его огурцы сопрут.
По статусу данное сословие стояло немногим выше крестьян и платило обычный налог — тягло. Так сложилось, что в русской культуре слова "мещанин" и "обыватель" имеют оттенок отрицательный, хотя именно из мещан были некоторые русские гении, например, Антон Чехов. Хотя отец Чехова, крестьянский сын, и выбрался в разряд купцов третьей гильдии портового города Таганрога, но разорился, да к тому же этот низший купеческий ранг власти аннулировали и всех "третьестепенных" перевели обратно в мещанское сословие. Когда семья Чеховых перебралась в Первопрестольную, они поселились на Грачёвке, в районе, где обитали беднейшие из мещан.
Целые кварталы беспробудной серости! Самой яркой точкой этой части Москвы была Марьина роща, до и то она являлась предместьем, ибо находилась за пределами Камер–Коллежского вала. Долгое время Марьина роща являлась любимым местом гуляния москвичей, однако "понаехавший" элемент рощу напрочь вывел, и природная территория наполнилась нездоровым духом, позже так аппетитно воспетым писателями–детективщиками.
Но не всё здесь так прямо беспросветно. Долина реки Неглинной — даже за пределами Земляного вала — считалась местом очень даже привлекательным для жизни аристократов. А такие магистрали как Дмитровка и Ярославка притягивали ярких личностей.
Пожалуй, наиболее живописным местом описываемой местности являлась Троицкая слобода, уютно расположившаяся на левом высоком берегу Неглинки сразу за Гуляй–городом. Переулки здесь и ныне называются Троицкими — по подворью Троице-Сергиевой лавры, которое здесь некогда процветало. Крупнейший монастырь России, обладавший несметными богатствами, имел в Москве несколько подворий. Одно из них — кремлевское (от него получила название Троицкая башня Кремля) было отобрано у лавры в связи с екатерининской секуляризацией монастырского имущества. Другое стояло на Ильинской улице и называлось Стряпческим, то есть хозяйственным — и его так же упразднили. Подворье у Неглинки в итоге стало единственным представительством лавры в Первопрестольной, но, поскольку Сергиев посад от древней столицы отдалён ненамного, не таким и значимым.
 Считается, что земля — среди полей и лесов долины Неглинной — была дана монастырю в 1609 году. Здесь 1760 году выстроили двухэтажное здание покоев архимандрита. Дом этот сохранился, хотя и в перестроенном виде. Он расположен в глубине квартала между 1-м Лаврским переулком и Троицкой улицей.
Архимандрит лавры был по совместительству московским митрополитом, и в покоях Троицкого подворья жили многие известные церковные иерархи: митрополиты Платон. Филарет, Иннокентий, патриарх Тихон.
Тихон был арестован именно здесь и отвезен отсюда под домашний арест в Донской монастырь. В его покоях находилась домовая церковь, где монахи совершали положенное по уставу богослужение. Церковь в покоях была освящена в 1767 году митрополитом Платоном в честь апостолов Петра и Павла. Выбор неслучаен: освящение происходило в присутствии ученика Платона, великого князя Павла Петровича, будущего императора Павла I. По ряду причин (в частности, дабы не бередить совесть очередного императора, Александра Павловича) в 1813 году престол переосвятили в память Сергия Радонежского, а в 1875–м прибавили ещё придел Иверской иконы Богоматери.
В Троицкой слободе была и своя приходская церковь, здание которой (2-й Троицкий пер., 10) и сейчас стоит на угоре: как сообщается в "Историческом описании" конца позапрошлого века, "весьма приятно смотреть отселе на величественный Кремль, который по причине Трубного проезда, не преграждаясь никакими зданиями, открывается во всём великолепии".
Впервые слободской храм Живоначальной Троицы упоминается в 1632 году, а в 1689–м, когда деревянное здание сгорело, церковь начали строить в камне. В середине XIX века пристроили придел иконы Владимирской Богоматери, причём, зодчие использовали декоративные мотивы XVII столетия.
 1-й и 2-й Троицкие переулки ещё хранят элементы прошлого. К бывшему Троицкому подворью, в частности, относится дом 4 по 2–му Троицкому, украшенный скромным портиком и "замками" над окнами первого этажа. Он отстроен в послепожарное время, в 1820-е. На главной улице слободы, Троицкой, сохранилось здание особняка (дом 21/7), в основе которого был деревянный дом с каменным первым этажом, выстроенный в 1816 году. Этот дом значительно преобразился в 1896–м, а переделка была связана с помещением в нём 6-й женской гимназии, находившейся в этом доме до 1903 года.
 В начале XX века начальство лавры, несколько подзабыв о святом предназначении, влилось в общее безумие массового коммерческого строительства. Ради извлечения прибыли из обширного земельного участка часть его, занимавшаяся огородами, была отдать под застройку доходными домами. Так что не стоит огульно обвинят в искажении исторического облика Москвы одну только советскую власть. Большевикам было у кого учиться всяким таким реновациям-обструкциям.
 Мещанская слобода возникла в период русско-польской войны 1654–1667 годов. Когда царские войска вступили на территорию Белой Руси, царь издал указ, призывавший население "итти на его великого государя имя". Многие православные жители Речи Посполитой, с восторгом встречавшие русских, воспользовавшись этим указом, переселились в Великую Русь, в том числе и в Первопрестольный град. Правда, в самой Москве им земель не дали, но позволили освоить территорию к Северу, за Земляным валом, бывшую в ту пору городским выгоном, то есть, полем, на котором паслась скотина. Куда послали пастись коровок, козочек и овечек с нагуленных мест, неизвестно.
Мещанская слобода была подведомственна Посольскому приказу. Как и в Немецкой слободе, в ней сосуществовали центральное управление и самоуправление. От лица государственной власти слободой управлял "служилый человек". С 1684 года в этой должности находился стольник Пётр Жадовский. Слободское начальство занималось сбором пошлин "с питейных явок и работничьих записей", вершило суд и расправу, обеспечивало противопожарные меры, наблюдало за порядком, в частности за тем, чтобы коренные москвичи не ездили сюда "без дела".
К концу XVII века Мещанская слобода стала более пёстрой по этническому составу. Здесь, кроме православных русских, стали селиться литовцы, поляки, евреи, молдаване. Постепенно разрушался традиционный слободской уклад, а сами жители начинали забывать о своём "иноземном" происхождении. Один из них, мещанин Василий Самойлов, даже был арестован за то, что называл иноземцев "шишами" и чинил с ними "задоры и брани". Отъявленный националист был за свои бесчинства наказан батогами.
В конце XVII века несколько дворов тяглецов (обывателей, плативших тягло) Мещанской слободы были скуплены богатым купцом Матвеем Евреиновым. Он был уроженцем еврейского местечка, взятым в плен во время русско-польской войны, привезенным в Москву и проданным торговцу. В Белокаменной смышлёный парнишка преуспел. По именному (!) царскому указу его уже юношей освободили и поселили в Мещанской слободе, где он проявил коммерческий талант и превратился в богатого и уважаемого купца первой гильдии, учредителя первой в Москве шелковой фабрики (производственные корпуса которой находились на Ильинке, в бывшем Посольском дворе, и в Мещанской слободе).
После смерти Евреинова усадьба перешла к его внуку Матвею Андреевичу. "Евреиновские" каменные палаты сохранились до нашего времени — они "притаились" во дворе домов 3–7 по нынешнему проспекту Мира. В конце XVIII эти палаты, как и вся усадьба, принадлежали тайному советнику Николаю Лаптеву.
Эта усадьба в середине XIX века стала гнездом… бесов. В одной из флигелей происходили собрания кружка студентов Петровской академии, который назывался: "Народная расправа". Верховодил там некто Нечаев, который, заподозрив в предательстве члена кружка студента Иванова, приказал убить его. "Предателя" ночью завлекли в грот в парке Петровской академии и убили. Преступление, взволновавшее всю Россию, было раскрыто, сообщников Нечаева арестовали и судили. Сам же Нечаев бежал за границу, но позднее его выдали России как уголовника; злодея заключили в Петропавловскую крепость, где он покончил с собой. Писатель Фёдор Достоевский, чьё детство прошло неподалёку (о чём мы ещё поговорим), взял "нечаевскую" историю за основу своей мрачной фантазии "Бесы".
Рядом с "Евреиновской" усадьбой находилось ещё более обширное владение, образованное покупкой восьми дворов сыновьями магната, Петром и Яковом. Последний был самым видным из братьев Евреиновых: он находился в числе тех, кого царь Пётр Алексеевич послал за границу обучиться коммерции, а затем назначил президентом Коммерц-коллегии. На этом участке тоже стояли каменные палаты, но их судьба неизвестна.
 Позже владельцем усадьбы был действительный тайный советник Михаил Соймонов, основатель Горного института в Санкт–Петербурге, руководитель Берг-коллегии и монетного департамента. В 1781 году Михаил Фёдорович вышел в отставку, переехал в Москву, собственно, туда, где он родился и вырос. Если войти с улицы Гиляровского (бывшей 2-й Мещанской) во двор дома 7, можно увидеть остатки дворового флигеля и барского дома усадьбы Соймонова. В 1830-е это владение приобрели богатейшие чаеторговцы, братья Василий и Иван Перловы. Сын Василия, Сергей — тот самый оригинал, который выстроил торговое заведение в "китайском" стиле на Мясницкой, 19.  Экзотичный фасад возник в связи ожидаемым приездом видного китайского сановника, однако китаец посетил чаеторговлю другого Перлова на 1-й Мещанской. Зато Москва получила замечательный образец коммерческой недвижимости, который во времена моего детства (а жил я неподалёку) почему-то обзывали ''чайуправлением''.
В квартале между 2-й и 3-й Мещанскими улицами находятся строения бывшей полицейской части. В основе здания, выходящего углом на 3-ю Мещанскую, сохранилось строение XVIII века, бывшее на участке графа Алексея Орлова-Чесменского.
Неподалёку жил легендарный Яков Брюс. В некоторых работах о Брюсе говорится, что он был в потешных войсках юного царевича Петра — и оттуда его знакомство с царем. На самом деле Брюс стал известен Петру позже, в 1689 году, когда он, поручик Бутырского солдатского полка, решительно встав на сторону царя в противостоянии его с царевной Софьей, пришел к нему со своим полком в Троице-Сергиев монастырь. Брюс принадлежал к древнему королевскому роду, правившему Шотландией в XIV веке. Его отец Вилим Брюс выехал в Россию при царе Алексее Михайловиче, служил офицером, участвовал в войнах, за службу был пожалован поместьями и чином полковника.
Яков Вилимович родился в 1669 году в Немецкой слободе. Семнадцати лет поступил на военную службу корнетом в кавалерию, участвовал в Крымских походах 1687 и 1689 годов, за второй — получил чин поручика. В 1693–м пожалован в ротмистры и в том же году сопровождал Петра в его поездке в Архангельск, где царь намеревался заложить судовые верфи и строить крепость. С этого времени начинается тесное сотрудничество Брюса с Петром Алексеевичем.
Брюс был математиком, астрономом, физиком, изучал медицину, минералогию, занимал высокие государственные должности сенатора, президента Берг-коллегии и Мануфактур-коллегии. В 1721 году Брюсу был пожалован титул "российского графа". А в народе об этом деятеле сложилось мнение, что Брюс — чернокнижник и колдун.
Еще в 1920-е годы среди жителей окрестностей Сухаревой башни бытовало мнение, что дом Брюса на 1-й Мещанской улице (теперь это проспект Мира, 12) был соединен подземным ходом с Сухаревой башней. Исследователи выяснили, что Брюсу на самом деле принадлежал не этот дом, а домовладение 34. В 1925 году Комиссия "Старая Москва", обследовав этот дом, действительно нашла в его подвале, а также в подземельях Сухаревой башни замурованные подземные ходы, и это дополнительно способствовало утверждению легенды. Верховодил всё тот же вездесущий Игнатий Стеллецкий, который умел вымаливать разрешения на раскопки.
 Стеллецкий обследовал подземелья и со стороны Сухаревой башни. Он обнаружил пять замурованных подземных ходов. На очередном заседании Комиссии постановили: "Обратиться в Моссовет, чтобы он дал возможность продолжить работы по исследованию этих ходов". Были высказаны соображения, что они ведут к дому Брюса на 1-й Мещанской. Но настали иные времена, исследования запретили, башню разрушили, подземную часть закатали в асфальт. А при строительстве станции метро ''Колхозная'' все старые подземные коммуникации на всякий случай залили бетоном.
Из религиозных сооружений Мещанской слободы сохранилась церковь Филиппа Митрополита (улица Гиляровского, 35). Она была построена на месте встречи мощей убитого (якобы Малютой Скуратовым по приказу Ивана Грозного) митрополита Филиппа, перенесенных в Москву из Соловецкой обители патриархом Никоном.
На месте встречи построили сначала деревянную, а в 1686 году — каменную церковь. В середине XVIII века пристроили трапезную с приделом Алексея, человека Божия, тогда же возвели новую колокольню. В конце того же столетия переделали и сам храм. Автор проекта — Матвей Казаков.
Вернемся к Садовому кольцу, а именно — к Сухаревским воротам. Издавна возле них было торговое место, где к тому же обреталось немало нищих и странников. На одном из планов XVIII века обозначены "постоялый двор", "кузницы", "надворная печь и при ней очаг, в котором обваривают сайки".
Никак не пойти мимо одного из самых поэтичных строений нашей древней столицы из сохранившихся до наших дней. Кто не слышал историю "русской Золушки", Параши Жемчуговой, в которую влюбился молодой и сказочно богатый граф Николай Шереметев? Собственно, её личности мы уже касались в рассказе про Белый город, здесь же — чуть подробнее.
 Девушка эта воспитывалась в доме княгини Долгоруковой, дочери брата Николая Петровича, Михаила. В 17 лет она стала актрисой крепостного театра, а в 21 год — гражданской женой графа. Чтобы избежать людских сплетен и зависти, молодожёны переехали в подмосковное имение Останкино. В 1801 году в церкви Симеона Столпника на Поварской состоялось венчание, и Прасковья стала графиней Шереметевой.
Странноприимный дом был задуман Николаем Шереметевым в 1792 году, когда его возлюбленная, тогда еще крепостная актриса, была жива и здорова. По легенде, она часто приезжала к Сухаревой башне о одаривала "копеечкой" убогих людей. Дабы сделать приятное возлюбленной, граф решил создать богадельню на 100 человек обоего пола и больницу на 50 человек для бесплатного лечения. Место для неё было отведено на "Черкасских огородах" близ Спасской улицы, доставшихся Шереметеву от матери Варвары Алексеевны (урождённой Черкасской), рядом с богадельней на "его графского сиятельства престарелых служителей и дворовых людей" и церковью Преподобной Ксении, которая стояла здесь с 1649 года.
Первоначальный проект был создан архитектором Елизвоем Назаровым. Планировалось форма городской усадьбы, с отстоящим от улицы главным корпусом и церковью с полукруглыми крыльями. Для ежегодного содержания Дома граф Шереметев вносит в сохранную казну 500 тысяч рублей и доход с одной из своих крупнейших вотчин в Тверской губернии, села Молодой Туд.
В 1803–м император Александр I своей подписью разрешил графу "сие строительство". К тому времени уже было построено левое крыло и центральная часть. В том же году при родах умирает графиня Прасковья. Младенец, Дмитрий, выжил. Он вырос достойным человеком, прославился на военном поприще, долгие годы являлся попечителем Странноприимного дома. Дмитрий Николаевич столь прославился благотворительностью, что в Москве выражение "жить на шереметевский счёт" означало современное нам "на халяву". Однако вернёмся к его отцу, Николаю Петровичу.
Стройка Странноприимного дома застопорилась, но вскоре Шереметев привлёк для завершения проекта Джакомо Кваренги. Итальянец вносит во внешний облик и в интерьер много существенных изменений. Портик заменяется полукруглой колоннадой. В четырех нишах устанавливают фигуры евангелистов. Украшение фасадов становится более изысканным.
На всё строительство Шереметев потратил два с половиной миллиона рублей, но до торжественного открытия, которое состоялось 28 июня 1810 года, граф не дожил.
В период войн и революций Странноприимный дом превращался в госпиталь. В 1812 году сначала тут был французский госпиталь, а потом русский. До сих пор в музее хранится история болезни князя Багратиона.
Революция стерла с фасада герб Шереметева и попыталась искоренить память об этом роде. В июне 1918 года было ликвидировано само название Странноприимного дома. Храм был закрыт, иконостасы разобраны. Часть имущества пропала, другая была передана в музеи.
В 1919–м здесь открыли Московскую городскую станцию скорой медицинской помощи, а с 1923 года тут разместился один из корпусов НИИ скорой помощи имени Склифосовского. Что же… от нынешнего "Склифа" пойдём в сторону Божедомки.
Почти всё начало правой стороны 1-й Мещанской улицы (нынешнего проспекта Мира) состоит из небольших, выстроенных в основном после наполеоновского пожара домов, первые этажи которых, как правило, предназначались для лавок, а на вторых находились жилые комнаты, сдававшиеся внаем. Напомню, Ярославская дорога вела в лавру, и паломничество "к Сергию" — причём, пешее — являлось давнишней традицией. Именно потому здесь вся инфраструктура была направлена, как бы теперь сказали, на туриндустрию.
Чаеторговлю Перловых мы уже упомянули. Дом 2 на 1–й Мещанской принадлежал торгово-промышленному товариществу "П. Малютин и сыновья". Следует уточнить, что в 1890 году заведение Малютина полностью перестроило здание по новой красной линии, проведенной со значительным отступом от старой для того, чтобы расширить узкий проезд у Сухаревой башни.
А вот дом 4 не переделывался с 1816 года, когда тогдашняя владелица участка купеческая дочь Степанида Габлова выстроила небольшое здание с лавками. Дом 6 (купца Константина Романова) — 1826 года постройки. Дом 8, очень похож на владение 4. Первый его, торговый этаж был каменным, а второй — деревянным. В те времена жилые покои предпочитали строить из дерева, ибо хоромы считались более полезными для здоровья. В 1910–м, правда, деревянный мезонин заменили каменным этажом, а позади появились флигели.
Дом 10 на 1–й Мещанской уже в 1816 году был полностью каменным, с небольшим мезонином. Есть предположение, что это надстроенные палаты XVIII века. Дом 16 вошел в учебники по истории русской архитектуры, ибо он, как считают исследователи, является произведением Василия Баженова. Зодчий возвёл его для тестя, московского купца Луки Долгова.
В начале 1740-х Долгов подался в Москву из Калуги в надежде разжиться. Мечта осуществилась, к тому же удачливый торгаш стал владельцем участков 16-20 на 1–й Мещанской. Две дочери его были замужем за архитекторами — одна за Назаровым, автором храма Святого Духа на Лазаревском кладбище (в этой святыне нам ещё предстоит побывать), а другая за Баженовым,
В 1816–м владельцами усадьбы были купеческие сыновья Николай и Лука Долговы, избравшие военную стезю. Где офицеры — там карты, кутёж, баснословные и бессмысленные траты. После смерти Николая его брат разделил усадьбу на две части. Одной владели купцы, другой (дом 20) — знаменитый в то время врач Григорий Захарьин. Потом дом приобрел симбирский купец Василий Арацков. Он заказал модным тогда архитекторам братьям Весниным "модерновую" переделку: у дома появился балкон, окна были расширены, а во дворе выстроили торговые склады (сейчас позади этого дома стоит здание префектуры СВАО).
Пройдём в сторону бывшего Камер–Коллежского вала. Застава близ нынешнего Рижского вокзала называлась Крестовской — после воздвижения креста на том месте, где 1652 году встречали мощи митрополита Филиппа. Потом там построили небольшую часовню "у Креста". Здесь же была и первая царская "слазка": на пути в Троицу на богомолье государи останавливались и переменяли платье в нарочно для этого расставленных шатрах. Цари пешком к Сергию ходили лишь отчасти, в основном передвигались в экипажах.
Из древностей близ "Крестов" осталась церковь Трифона в Напрудном (угол Трифоновской и улицы Щепкина, на территории больницы МОНИКИ). Ещё в XIV веке здесь процветало дворцовое село Напрудное, названное речке Напрудной, притоку Неглинной. Со временем здесь появился Государев воловий двор, распоряжавшийся быками, которых тогда впрягали в возы. 
Окрестности Напрудного были местом для соколиной охоты — именно с этим царским развлечением связана легенда о возникновении Трифоновской церкви. Согласно преданию, некий князь Патрикеев во время государевой охоты в Напрудном упустил сокола и, опасаясь монаршего гнева (одни источники называют Ивана III, другие — Ивана IV, дело в том, что оба прозывались Грозными), слёзно молился святому Трифону о помощи. На месте, где он таки нашёл жутко дорогущего сокола, князь в благодарность и поставил Трифоновскую церковь. При чём здесь вообще святой Трифон, легенда не объясняет.
Год постройки каменной церкви до сих пор вызывает споры у исследователей. Чаще всего датируют её концом XV века, опираясь на надгробную надпись с южной стороны здания и на тот факт, что она выстроена из белого камня (кроме кирпичных сводов и барабана купола). В конце XVIII века к древнему храму была пристроена трапезная с приделом святого Николая Чудотворца и шпилеобразная, как говорится, ни к селу и ни к городу, колокольня. В 1861 году в трапезной был создан второй придел, во имя Филарета Милостивого – по святому покровителю митрополита московского Филарета.
Так случилось, что Трифоновский храм после закрытия в 1932–м утратил все свои пристройки и вернулся к изначальному замыслу зодчих. В 1948 году состоялась научная реставрация, по результатам которой была восстановлена историческая шлемовидная форма главы и воссоздана маленькая звонница над юго-западным углом церкви.
Расположенный рядом величественный армянский собор Преображения Господня на Олимпийском проспекте — творение нашего времени.
Переместимся на другой берег Неглинной, более пологий и растянутый аж до Тверской. Мещанская слобода разрасталась, вовлекая в единое пространство другие сёла и слободы Москвы. Так образовалась Новая Мещанская слобода, вдоль Дмитровской дороги.
На своей главной улице, Новослободской, мещане выстроили церковь во имя святого Николая Чудотворца. Впрочем, первое упоминание об этом храме относится к XVI веку, когда здесь была Ново–Дмитровская слобода. Первоначальный Никольский храм был деревянным, но переселенцы получили разрешение царя Алексея Михайловича на каменную постройку. Царь тогда пожаловал им икону святого Николая Чудотворца "с чудесами". Строительство затянулось надолго, церковь освятили только в 1712 году. Именно она, кстати, изображена Василием Суриковым на картине "Боярыня Морозова".
Через двести лет церковь пришлось строить заново, прежняя обветшала и стала тесна. То, что мы видим теперь — работа 1904 года. При сооружении трапезной впервые в России было применено новшество: железобетонное перекрытие двоякой кривизны.
В советское время церковь приспособили для конторских нужд — там обосновался трест строительства набережных. В 1936–м Моссовет распорядился устроить в ней Центральный антирелигиозный музей, который ранее помещался в Страстном монастыре. Монастырь напрочь снесли, но и новое место атеистического музея не получилось удачным. Пятиэтажный дом в стиле сталинского ампира был возведён специально для размещения экспозиции, и он вобрал в себя части храма. Позже там разместили студию "Союзмультфильм". Мы уже знаем, что на Арбате есть "храм Чебурашки" (там снимались кукольные мультики). Церковь на Новослободской, 23 — "храм Винни–Пуха" (это была территория рисованных фильмов). Синтетическая уродина, соединяющая несоединимое, и ныне пугает взоры обывателей.
В конце Новослободской улицы, но уже не на территории бывшей Новой Дмитровской слободы, а за нею (то есть, за городом) в конце XVIII века выстроили тюрьму и назвали её — по ближней солдатской слободе — Бутырской. Здание Бутырского тюремного замка проектировал и возводил Матвей Казаков. В плане это строгий квадрат, окруженный стенами с круглыми башнями по углам.
В 1879 году в Бутырском замке устроили церковь во имя святого Александра Невского — в связи с закрытием пересыльной тюрьмы в бывшем Колымажном дворе на Волхонке её молельню перевели сюда, в Бутырки. Как мы знаем, казематы до сих пор используют по прямому назначению.
В конце XVIII века близ Камер–Коллежского вала располагалась большая (площадью более десяти десятин) усадьба Дарьи Пашковой, жены владельца роскошного дворца "Пашкова дома" напротив Кремля, на Моховой. Она приобрела эту огромную усадьбу в 1792–м у тайного советника Ржевского. В имении был каменный дом, окруженный огромным парком, украшенным садовыми "затеями": беседками, гротами, статуями, лабиринтами, с оранжереями, парниками и целой системой прудов и каналов. Ещё в 1880 году были видны развалины каменных палат и оранжерей бывшей усадьбы. Долго они были известны под именем "Пашковских огородов". Недалеко от заставы, почти у самого вала, в Переяславской слободе иждивением прихожан поставлена, вероятно, во второй половине XVI в. приходская церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи. После пожара 1712 года в построенном заново деревянном здании церкви главный престол освятили во имя Знамения Пресвятой Богородицы. Нынешнее здание было построено в 1766–м. Так как во время массового закрытия церквей большевики эту святыню не тронули, в ней сохранились многие реликвии: распятие из Спасского монастыря, иконы из церквей Трифона, Адриана и Натальи.
Сущёвская улица, Сущёвский вал и Сущёвский переулок носят название древнего села, которое впервые упоминается в 1433 году в духовной князя Юрия Галицкого: "А из Московских сел даю сыну своему Дмитрею селце, что у города, Сущевьское..." Сын князя, получивший Сущёво, был тем самым Дмитрием Шемякою, от прозвища которого пошло на Руси выражение "Шемякин суд", обозначающее скорую и несправедливую расправу. Сельцо Сущёво было весьма лакомым кусочком: в своем завещании в 1461 году Василий Тёмный записал: "А сына своего Ондрея благословляю, даю ему у Москвы село Сущевъское и з дворы з городскими, что к нему потягли".
 В Сущёве стояли две каменные церкви. Одна из них — в честь иконы Казанской Божьей Матери; она была построена в 1685 году "тщанием приходских людей" на месте старой деревянной, впервые упомянутой в 1625–м. Её разрушили в 1939–м, теперь на её месте стоит здание средней школы (Сущёвская улица, 32).
Вторая церковь (Тихвинский переулок, 17) была освящена в память Тихвинской иконы Божьей Матери. Этому храму повезло, он сохранился. Церковь была выстроена в стиле нарышкинского барокко на средства купца Ивана Викторова в 1696 году. В 1710 году с северной стороны был пристроен придел в честь Святого Апостола Андрея Первозванного. В 1825–м стараниями владелицы находящейся по соседству усадьбы, Надежды Шепелевой возводится новая трехъярусная колокольня, а с южной стороны пристраивают придел во имя иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радость". Храм обновлялся в 1903 году: дополнительно были устроены два придела во имя Святителя Феодосия Черниговского и Преподобного Серафима Саровского. В 1935 году церковь в Тихвинском переулке закрыли и сделали из неё производственное помещение Станкоинструментального института. Церковь была возвращена верующим в 1992–м.
Селезнёвская улица получила свое название от домовладельца Ивана Селезнева, жившего неподалеку от места службы — штаб-лекаря в Почтамтской больнице, бывшей на том месте, где теперь Уголок Дурова. От Селезнёвки отходит Пименовская улица, названная по храму святого Пимена. В XVII веке это была прямая дорога из Кремля в Воротники (с ударением на втором слоге). Речь идёт о слободе, в которой поселились служилые люди, охранявшие ворота Китай–города, Белого города и Земляного города. В Москве было два урочища, носивших название Воротников: Старые и Новые. Старые находились на Тверской улице, у стены Белого города. Новые — за городом, в приходе церкви святого Пимена.
 Слобода воротников была довольно замкнутым сообществом, ибо каждый из слобожан отвечал за поведение других. Тот, кто вступал в воротники, приводился "к вере", и с него бралась поручная запись: "Будучи в той воротничьей службе, всякую его государеву службу служить и на карауле стоять, где по наряду указан будет, с своею братьею в равенстве". Особо подчеркивалось, что, "стоя на карауле его великого государя, никакой казны не покрасть и хитрости не учинить и не пить и не бражничать и за воровством не ходить и с воровскими людьми не знаться и великому государю не изменить".
В начале XVIII века воротники числились в артиллерийском ведомстве — их тогда насчитывалось 84 человека. Приходская церковь воротников стоит почти у самого конца Пименовской (теперь — Краснопролетарской) улицы, там, где слева от нее отходит Нововоротниковский переулок. Главный её престол освящен во имя Святой Троицы, а единственный придел — в честь святого Пимена.
Историки докопались, почему именно Пимен стал небесным покровителем привратников. Однажды, поддавшись на хитрость, воротники открыли ворота варварам Тахтамыша, и в день поминовения этого святого город подвергся страшному поруганию. Осадив город, татары несколько дней пытались штурмом овладеть им, но москвичи, храбро сражаясь, отражали все его попытки. Тогда Тохтамыш пустился на хитрость: он подговорил нижегородских князей, тогдашних его союзников, обещать москвичам, что ордынцы не тронут город. Воротники, наивно поверив им, отворили ворота.
26 августа 1382 года, в день святого Пимена, полчища кочевников ворвались в город и разорили Первопрестольную. Пименовская церковь в Новых Воротниках — как бы в назидание воротникам — была возведена 1658 году, когда служилые люди были переведены сюда из слободы близ Тверских ворот. Здание церкви было выстроено в камне в 1702–м.
 В 1936 году Пименовский храм стал главной церковью обновленцев под главенством митрополита Александра Введенского, а после его кончины она в 1946 возвратилась в лоно РПЦ. В храме часто служил и почти всегда отмечал свое тезоименитство глава Русской Церкви с 1971 по 1990 годы патриарх Пимен, который здесь начал свой церковный путь.
К северо–востоку от Пименовской улицы находится урочище Божедомка. "Убогим домом" то есть, обиталищем для божьих людей, обездоленных, обиженных жизнью, называлось на Руси место, в которое свозили умерших странников и тех, кто погиб от насилия. Одно из таких мест располагалось при мужском Воздвиженском Божедомском монастыре, стоявшем в верхнем течении Неглинной. Теперь улицы Старая и Новая Божедомки получили названия Дурова и Достоевского.
В тихой и незнаменитой обители стояла деревянная Воздвиженская церковь, упоминаемая ещё 1539 году. В 1693–м она выстроена в камне. Монастырь упразднили в середине XVIII века, а церковь обратили в приходскую. Её сломали в известное время, а на месте храма выстроили гостиницу для военных (Екатерининская, теперь Суворовская площадь, 2).
В середине XVIII веке близ монастыря располагалась загородная усадьба генерал-майора графа Владимира Салтыкова, перешедшая к его сыну Алексею. В 1777 году последний задумал распродать отцовское имущество, и по сему случаю газета "Московские ведомости" поместила такое объявление: "В доме Двора Ея Императорского Величества камер юнкера, Графа Алексея Володимеровича Салтыкова, состоящем в приходе Иоанна Воина, что на Убогом дому, миндальныя, померанцевыя, апельсиновыя и прочия с плодами и без плодов оранжерейныя деревья и разныя цветы, да порцелиновый сервиз, все оное могут видеть в означенном доме, а о цене осведомиться у самого Графа Салтыкова или у служителя Егора Желыбина".
Значительную часть салтыковской усадьбы купила за 25 тысяч рублей Коллегия экономии, которая разместила в ней приют для неимущих отставных офицеров. В начале XIX века было решено превратить офицерский приют в дамское учебное заведение. Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна приобрела инвалидный дом, подарила его новому училищу и сама составила проект "заведения для малолетних благородных девиц". Новое учебное заведение назвали Училищем ордена святой Екатерины и открыли его в 1803 году.
Перестраивал старые салтыковские палаты архитектор Джованни Батиста Жилярди. Точнее, достраивал, и по результатам получился громадный (по тому времени) комплекс. После 1812 года власти решили училище расширить, для чего прикупили у тайной советницы Прасковьи Мятлевой большой участок "с растущим в нем лесом, с прудами и находящеюся в них рыбою" и стали переделывать главный дом по проекту сына Жилярди, Доменико. 
Комплекс получился в суровом стиле ампир: в центре — торжественный портик с десятью дорическими колоннами и красивым фризом, без особенных изысков. В 1830 году пристроили боковые корпуса, а интерьеры отделали заново. Особенно великолепны были два больших торжественных зала и церковь, внутреннее убранство которой было перенесено из Пречистенского дворца, выстроенного для Екатерины II Матвеем Казаковым. Советы Божедомский дворец превратили в Центральный дом Красной Армии.
Параллельно разворачивалась история Мариинской больницы на Божедомке (сегодняшний адрес: улица Достоевского, 2). Само собой, названа она так (больница, а не улица) в честь всё той же Марии Фёдоровны, урождённой Софии Марии Доротеи Августы Луизы, принцессы Вюртембергской. Больница появилась позже Екатерининского училища для девиц, в 1806-м. Потом ещё три десятка лет длились достройки. Для неимущих она была бесплатна, а управлял заведением Опекунский совет — тот самый, который располагался на Солянке и распоряжался Воспитательным домом.
Интересно, что в Петербурге, на Литейном проспекте, находится очень похожее на московскую Мариинскую больницу строение. Это тоже больница, и тоже — Мариинская. Питерское здание было выстроено по проекту архитектора Доменико Кваренги в 1805 году. Скорее всего, Жилярди просто воспользовался чертежами коллеги.
После кончины императрицы Марии Фёдоровны на фронтоне лечебного заведения сделали надпись из ярких вызолоченных букв. В 1806–м при её мужском отделении освятили церковь Петра и Павла, а в 1807–м при женском отделении — храм во имя иконы Тихвинской Божьей Матери. Во дворе больницы на пожертвования купца Лёпешкина в 1857 году выстроили церковь в память Успения Анны Праведной.
В 1821 году в Мариинскую больницу на вакансию "лекаря при отделении для приходящих больных женского пола" был определён Михаил Достоевский. Ему дали казённую квартиру в правом флигеле. В ней в том же году родился второй ребенок четы Достоевских, названный Фёдором. В 1823–м семья переехала в другую квартиру, находившуюся в левом флигеле, где Достоевские жили до 1837 года. Здесь в возрасте тридцати шести лет мерла от чахотки супруга Михаила Достоевского, Мария Фёдоровна.
Здание Александровского института (дом 4 на нынешней улице Достоевского) рядом с Мариинской больницей сначала было предназначено для Вдовьего дома, основанного всё тою же вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной. Его постройка началась в 1809 году, вездесущим Жилярди. Уже 1811–м на месте бывших полей и огородов поднялось величественное здание с восьмиколонным портиком, высоко поднятым на арочный цокольный этаж. Но вскоре Вдовьему дому передали строение на Кудринской площади, а на Божедомке разместили новое казённое заведение — "для детей неимущих дворян и разночинцев", названное в честь царствующего тогда императора Александровским училищем.
Интересна история нынешнего Делегатского парка, что между Делегатской улицей и 1–м Самотёчным переулком. Это старинные владения бояр Стрешневых, одна из представительниц которого, Евдокия, стала царицей и родила "тишайшего" Алексея Михайловича.  Впоследствии владельцем усадьбы стал граф Иван Остерман (сын от брака Марфы Стрешневой и тайного советника Андрея Отсермана), который и выстроил во второй половине 1780-х дошедшее до наших дней здание дворца, включившее в себя и старинные боярские палаты Стрешневых.
В 1812–м усадьба погорела и очень долго не отстраивалась, пока ее не присмотрели для Московской духовной семинарии, которая ютилась прежде в Заиконоспасском монастыре на Никольской. Усадьба Остерманов оказалась довольно удобной для семинарии: немалый земельный участок, обширные здания, большой липовый парк. Старая Остермановская усадьба была куплена 1834–м, и с того времени в уцелевших домах поселились студенты и преподаватели.
 Во время трагических событий 1917 года в семинарии жили члены церковного собора, съехавшиеся со всей России в Москву для выборов патриарха. Семинаристов, поскольку кормить их было нечем, отправили по домам. В 1923–м здесь проходил обновленческий собор, низложивший патриарха Тихона.
До 1981 года в бывшей семинарии находился Совет Министров РСФСР, а после переезда его на Краснопресненскую набережную, дворец отдали Музею декоративного–прикладного искусства.
С большой усадьбой Остермана граничила еще одна — Пушкиных. Точнее, имение принадлежало Льву Пушкину, деду "солнца русской поэзии". Внук Льва Александровича Пушкина считал, что во время переворота, совершенного Екатериной в 1762 году, его дедуля
"Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин..."
Историки прояснили, что Лев Пушкин никакого участия в судьбе Петра III не принимал, в крепости не сидел, во время переворота спокойно жил на Божедомке и, да к тому же в числе виднейших московских дворян с ликованием участвовал в церемонии восшествия Екатерины на престол в 1762 году.
После кончины Льва Пушкина в 1791 году его вдова Ольга Васильевна, урожденная Чичерина, прожила тут, на Божедомке, вместе с детьми — сыновьями Сергеем и Василием и дочерями Анной и Елизаветой — еще шесть лет, а потом решила продать имение "со всяким в нём каменным и деревянным строением, с садом, оранжереями и во оных со всякими деревьями, с прудом и во оном с рыбою". Пушкины переехали в скромную усадебку в приходе церкви Харитония, что в моей родной Огородной слободе.
Новым владельцем поместья в Божедомке стал сенатор Василий Нелидов. Вельможа построил небольшой деревянный павильон над Неглинным прудом, рисунок фасада которого включен в альбом лучших московских зданий, собранный Матвеем Казаковым. Сын Нелидова в 1817 году продал имение главе московской администрации генералу Александру Тормасову, который сделал усадьбу своей летней резиденцией. Он украсил сад изваяниями и беседками, вырыл ещё один пруд и посадил дубовую аллею. От Тормасова усадьба перешла к ''екатерининскому орлу'' Ивану Римскому-Корсакову, отставному фавориту императрицы. В огромный сад своей усадьбы на Божедомке новый владелец позволял по воскресеньям входить всякому прилично одетому, и "Корсаков сад" стал популярным гуляньем москвичей. Путеводитель начала XIX века рисует такую картину: "Приятность вечера, темнота аллей, чистота проспектов, иллюминация, звуки музыки, мелодические тоны песенников и разнообразие лиц и нарядов делают гулянье сие превосходным".
Примерно с середины XIX века Корсаков сад превратился в открытое увеселительное заведение и стал называться "Эрмитажем" (в переводе с французского — "хижина отшельника"). При входе в сад и впрямь стояла хижина, в которой находилась статуя сидящего старца. Сад стал самым популярным в Москве общественным местом, чему немало способствовали изобретательность и фантазия его содержателей. "Чего только не было в этом саду, - вспоминал Константин Станиславский, - катанье на лодках по пруду и невероятный по богатству и разнообразию водяной фейерверк со сражениями броненосцев и потоплением их, хождением по канату через пруд, водяные праздники с гондолами, иллюминированными лодками; купающиеся нимфы в пруду, балет на берегу и в воде!"
Корсаков сад (так его привыкли называть москвичи) находился в ближайшем соседстве (через улицу и два забора) от Московской семинарии и служил для будущих священнослужителей постоянным источником соблазна. В семинарском саду был курган (он и сейчас сохранился), и после вечерней молитвы юноши, вылезши через окно, забирались на него и полночи наблюдали праздник жизни.
 В 1894 году сад "Эрмитаж", согласно веяниям времени был разделён на множество мелких участков и отдан под коммерческую застройку. Ну, примерно так, как это сделал чеховский Лопахин с вишневым садом. Вскоре здесь, в четырех Самотечных переулках, выросли "человейники". Однако "Эрмитаж" очень скоро возродился — правда, уже в другом месте, на Каретном ряду, где находится и доныне.
У Трифоновской улицы прежде находилось первое московское городское муниципальное кладбище. Оно было основано в 1748 году. Императрица Елизавета Петровна на пути из Кремля в свою резиденцию в Лефортове обычно проезжала мимо многочисленных церквей и кладбищ при них. Убоявшись заразы и убегая печального вида их, царица приказала запретить хоронить при этих церквах и повелела отвести для кладбища приличное место подальше от пути ее следования. Архитектор Дмитрий Ухтомский нашел такое среди полей у Трифоновской церкви, в пойме Неглинки.
Территорию огородили и соорудили деревянную церковь во имя Лазаря, отчего кладбище и получило название Лазаревского. Каменное здание церкви строилось в конце XVIII века на средства, пожертвованные богатой купеческой семьёй Долговых (о них мы уже говорили) и освящено во имя Сошествия Святого Духа на Апостолов.
После смерти Луки Долгова в 1783 году попечение о возведении кладбищенского Святодуховского храма взяла на себя его вдова Сусанна Филипповна, при которой в 1787 году строительство было завершено. Лука Иванович был торжественно похоронен внутри церкви, его мраморное надгробие в виде ангелов, парящих над облаками, стало одной из достопримечательностей Первопрестольной. Интересно, что родной брат Луки Долгова, Афанасий Иванович, тоже стал храмоздателем: на его средства была перестроена церковь иконы Божией Матери "Всех скорбящих Радость" на Большой Ордынке.
Храм на Лазаревском кладбище строил архитектор Елизвой Назаров, хотя есть версия, согласно которой Назаров лишь надзирал за строительными работами, а сам проект принадлежит Василию Баженову, который, был, как уже было сказано ранее, женат на одной из дочерей Луки Долгова.
На Лазаревском была похоронена мать Фёдора Достоевского. Вдова писателя Анна Григорьевна вспоминала, как во время приезда в Москву "в одно ясное утро" Фёдор Михайлович повёз ее на Лазаревское кладбище, ''где была погребена его мать, Мария Фёдоровна, к памяти которой он относился с сердечной нежностью''.
В 1932 году храм Сошествия Святого Духа на Лазаревском кладбище был закрыт для богослужений, его последний настоятель, протоиерей Иоанн Смирнов, был позднее расстрелян на Бутовском полигоне. В здании разместилось рабочее общежитие (для чего храм был изнутри поделен перекрытиями на этажи), а затем в него въехали мастерские Театра оперетты. В 1934 году началось уничтожение Лазаревского кладбища, закончившееся его полным исчезновением (утеряна и могила матери Достоевского) — на его месте был разбит детский парк.
У Лазаревского кладбища всё же интересная судьба. Рожденное как весьма престижное место упокоения, оно постепенно превратилось в кладбище для бедных. Сюда свозились неопознанные тела со всей Москвы, за зиму их накапливалось немало в специально предназначенном склепе, а по весне, когда земля оттаивала, тела хоронили за казённый счет. Отдельно предавали земле самоубийц, большинство из которых составляли юные дамы. Сказывалась близость кладбища к самому криминогенному московскому району — Марьиной роще. Довольно неожиданное описание Лазаревского кладбища, относящееся к началу 1930-х, я обнаружил у эстонца Ахто Леви (жаль, что этот писатель ныне почти забыт), который и сам был "марьинорощинской шпаной":
 "...Само же кладбище стало пристанищем для честных воров, кишело ими. Если случалось, какой-нибудь вор спалился с кражей, стоило лишь добежать до кладбища: потерпевший уже не решался преследовать его дальше. Случалось, угрозыск устраивал на кладбище облавы, но воров вовремя предупреждали их пристяжные шестерки — пьяницы, зеваки, а лазеек в оградах проделано много... На могилах тут и там закуска, тут и там качают воры правишки, а если дело осложняется, то идут на камушки за кладбищем, где собираются воры не только Москвы, но и приезжие..."
 Поймите теперь рвение властей, желавших избавиться от разгула преступности. Думаю, окрестные жители только облегчённо вздохнули, узнав о ликвидации воровского гнезда.
В 1991 году начался процесс возвращения Святодуховской церкви общине верующих. Я очень хорошо помню те времена. Тогда территория парка была охвачена строительством. Рыли котлованы, а человеческие останки в неимоверных объёмах сваливали в кучи. Зрелище не для слабонервных. Не надо, впрочем, обвинять эпоху: кости тогда откапывали по всей Старой Москве, да и любой москвич знает, что Первопрестольная на костях стоит, ибо у почти у каждой церквушки имелся свой погост, и эти кладбища изничтожались вовсе не в советские времена.
И ещё к вопросу изничтоженных кладбищ. Скорбященский монастырь, что находится в дальнем конце Новослободской улицы (владение 60) совсем ещё "молод", он был основан в самом конце XIX века. Но уж претерпел — так претерпел.
В XVIII веке местность, занимаемая многострадальным Скорбященским, называлась Новым Сущёвым. Здесь имели земельные владения дворяне Скавронские, Вадбольские, Толстые, устроившие тут загородные усадьбы. Среди них была и обширная — более шести десятин — усадьба вдовы действительного тайного советника Шепелевой. Усадьба много "гуляла по рукам" а последняя её владелица княгиня Александра Голицына однажды сильно занемогла и просила позволения у митрополита Филарета устроить домовой храм. Он благословил, но с условием открыть богоугодное заведение. Голицына основала в своем доме приют для двух десятков монахинь, сборщиц подаяний. Вскоре была освящена церковь во имя иконы Скорбящей Божьей Матери. В 1889 году приют преобразовали в женский монастырь.
При советах комплексу Скорбященского монастыря не поздоровилось: остался лишь обезглавленный Спасский собор и небольшая часовенка над погребением благотворительницы монастыря Смирновой. Монастырское кладбище, на котором, в частности был похоронен философ Николай Фёдоров, вообще исчезло.
На Тверских–Ямских улицах как таковых древностей не осталось. Но есть интересный архитектурный памятник, который несёт в себе не просто древние, а древнейшие камни. Я имею в виду подворье Валаамского монастыря (2-я Тверская-Ямская улица. 52). В самом конце XIX века обширный участок был подарен монастырю, и в 1890–м началось строительство ансамбля в псевдорусском стиле. Большая часовня на первом этаже, вмещавшая более тысячи молящихся, была освящена в память валаамских чудотворцев Сергия и Германа 1901 году.
Любопытно, что при строительстве подворья использовали гранит, привезенный непосредственно с остова Валаам: нижний этаж облицевали серым, лестницу внутри, колонны в часовне и подоконники сделали из красного гранита.
Итак, мы охватили огромнейшую территорию. Я изначально заявил, что в "мещанской стороне" способна процветать одна только серость. Как видите, это не так.


ВИНО И НЕМЦЫ

Теперь мы прогуляемся по самой, пожалуй, знаменитой части слободской Москвы. Таковой она стала благодаря деятельности одного единственного человека, царя Петра Великого. К слову, из самодержцев у нас только двое Великих — русский Пётр и немка Екатерина. Все остальные — невеликие.
Всё здесь начинается от уже несуществующих Красных ворот Земляного города. За ними в сторону Яузы тянется Новая Басманная улица. А есть ещё и Старая Басманная. Между ними располагается территория бывшей Басманной слободы. До неё это было село Хомутово, о чём долго напоминало старинное именование Большого Харитоньевского переулка: Хомутовка. Конечно, теперь нет ни Хомутова (хотя, существует Хомутовский тупик), ни Басма…  да вот, непонятно, в честь чего слобода (и нынешний район) названы. Басмачи, басма, басмак…
Владимир Даль настаивал, что "басман" — это "дворцовый или казенный хлеб" — так, согласно одному старому документу, в 1690 году подано было патриарху "столового кушанья: хлебец, колцо, шесть папошников, десять басманов, икра зернистая". Якобы дворцовые пекари–басманщики выдавливали в своих выпечных изделиях специальные знаки, чтобы продукт не подменили. Есть и другая версия: тут обитали ремесленники-басманники, которые "басмили", то есть делали узорные украшения на коже. Как бы то ни было, промысла давно не существует, а есть две улицы с сохранившейся исторической застройкой, сходящиеся на площади Разгуляй.
Известно, что в конце XVII века к северу от Басманной слободы поселили служилых людей. Речь не о Немецкой слободе, в которой мы совсем скоро основательно "попасёмся", а о территории, которую теперь занимают пути Казанского вокзала. Курляндец Якоб Рейтенфельс, посетивший Москву в 1673 году, сообщал, что в этой слободе живут иноземцы, перешедшие на русскую службу и принявшие православие; то же самое повторяет другой иностранный путешественник, Эрколе Зани, в своей реляции о путешествии в Московию.
Слобода именовалась Капитанской и тянулась по левой стороне дороги, шедшей от Мясницкой к Разгуляю. В том же XVII веке там находился хозяйственный двор и огороды Вознесенского монастыря площадью 3 десятины 454 квадратных сажени, который был пожалован обители царём Алексеем Михайловичем в 1654 году. Как бы то ни было, от Капитанской теперь не осталось ничего. Ну, разве под землёю, возможно, что-то сокрыто.
В Хомутовском тупике находятся несколько интересных зданий. Среди них — особняк (дом 5а), принадлежавший Хлудовым, по фамилии которых тупик одно время назывался Хлудовским. Дом находится на участке, которым в конце XVIII века владела семья генерал-лейтенанта Сухотина. В 1800–м имение по закладной перешло к князю Урусову, при котором в глубине усадьбы был построен каменный особняк, уцелевший в пожаре 1812 года. В 1840-е усадьбой владела графиня Евдокия Толстая с дочерью Прасковьей. Графиня в прежней своей жизнью была той самой очаровательной цыганкой Авдотьей Тугаевой, покорившей сердце отчаянного игрока, бесстрашного дуэлянта графа Фёдора Толстого–американца, убившего на дуэлях, как говорили, одиннадцать человек. Есть предположение, что дядя Льва Толстого выиграл поместье в карты. Его дети, все дочери, умирали одна за другой, и Толстой был убеждён, что это кара за грехи. Выжила только одна Прасковья, вышедшая замуж за Василия Перфильева, приятеля Льва Толстого. Он стал прототипом Стивы Облонского в "Анне Карениной". Супруги Перфильевы были посаженными отцом и матерью на свадьбе Толстых.
В 1850-1853 годы усадьбой владел один из братьев Мамонтовых, Иван Фёдорович, успешный железнодорожный магнат. Его сыновья сыграли значительную роль в истории русской культуры. Анатолий стал книгоиздателем, а Савва — основателем театра.
В Наполеоновское нашествие Басманная слобода изрядно выгорела, практически, всё надо было отстраивать заново. Тогда–то угол между двумя Басманными улицами и украсило двухэтажное здание с полуротондой, в котором разместился питейный дом "Разгуляй". На самом деле кабак тут находился и в более древние времена. С большой долей вероятности, именно об этом месте писал Бернгард Таннер, побывавший в Москве с польским посольством в конце XVII века: "Есть у них общедоступное кружало, славящееся попойками, и не всегда благородными; однако со свойственными москвитянам удовольствиями. У них принято отводить место бражничанью не в самой Москве или предместье, а на поле, дабы не у всех были на виду безобразия и ругань пьянчуг".
 В 1979 году все строения, образовывавшие пересечение Басманных улиц, были снесены. Теперь там сквер.
Самый, пожалуй, значимый персонаж, проживавший на Разгуляе (во владении 2 на Спартаковской, бывшей Елоховской улице), — граф Алексей Мусин-Пушкин. Он побывал и церемониймейстером двора Екатерины II, и управителем Корпуса чужестранных единоверцев, и обер-прокурором Синода, и президентом Академии художеств. На службе он, зная несколько языков, предпочитал объясняться на родном (уточню: русском), неустанно обличал "вредную галломанию", за что имел немало неприятностей от придворных интриганов, но в то же время сыскал общее уважение и любовь у сослуживцев за свое "благорасположение к наблюдению истины".
Достигнув высших чинов и устав от придворной шумихи, Алексей Иванович поселился в родном городе, на Разгуляе. Дом Мусина–Пушкина с упорством связывают с Яковом Брюсом, но мы уже знаем, что жил сподвижник Петра и "чернокнижник" в Мещанской слободе.
Началом коллекции Мусина–Пушкина послужил архив Крекшина, служившего комиссаром при Петре I. В ворохах купленных по дешевке бумаг, для хранения которых понадобилось несколько сараев, Мусин-Пушкин обнаружил Лаврентьевский список летописи Нестора — краеугольный камень всей дальнейшей русской историографии, а так же великое множество иных текстов.
В Первопрестольной вельможа стал страстным собирателем русской старины — без должности и без оклада. Самой значимой находкой стало "Слово о полку Игореве". И здесь открывается странная загадка. Древлехранилище Мусина–Пушкина было огромным. Само собою, когда войска Наполеона заняли Москву, эвакуировать все ценности было невозможно. Но и рукопись "Слова", и все остальные раритеты были оставлены на Разгуляе. Граф замуровал свои сокровища в подвальных помещениях в надежде, что неприятель до них не доберётся. Цивилизованные галлы все разграбили, а потом дело довершил огонь. Почему Мусин-Пушкин, уезжая из Москвы, не взял с собой самые ценные документы? С той поры и гуляют сомнения в подлинности "Слова".
Через несколько месяцев после оккупации Первопрестольной, в битве при Люнебурге был смертельно ранен картечью в голову двадцатипятилетний Александр Мусин-Пушкин, любимый сын Алексея Ивановича, незадолго до войны принятый в "Общество истории и древностей российских". Ему отец хотел завещать продолжить свои труды по разбору коллекции.
Незадолго перед кончиной Мусин-Пушкин как бы подвел итог своей необычной по тем временам деятельности: "Любовь к Отечеству и просвещению руководствовали мною к собранию книг и древностей; а в посильных изданиях моих единственную имел я цель открыть, что в истории нашей поныне было в темноте, и показать отцов наших почтенные обычаи и нравы (кои модным французским воспитанием исказилися), и тем опровергнуть ложное о них понятие и злоречие".
От времён Мусина–Пушкина в его бывшем имении на Разгуляе толком ничего не осталось. Те дома, что мы видим — перестройки более поздних лет, хотя и сделанные на фундаментах более древних строений.
По счастью, близ Разгуляя уцелел храм святого Великомученика Никиты (Старая Басманная, 16, на углу с Гороховским переулком). Впервые эта церковь упомянута в рассказе летописца о принесении икон в Москву при великом князе Василии III. В 1517 году из Владимира в Москву вместе с чудотворной Владимирской Богоматерью принесли и другие ценные образа — "поновити многими леты состаревшаяся и обетшавшая". Иконы пробыли в стольном городе почти год, после чего их "отпустиша в славный город Володимерь". На том месте, где с ними прощались, "поставиша церковь нову во имя пречистыя владычицы нашея Богородицы, честнаго и славнаго Ея сретения и провожания".
Первоначальный храм стоял до середины XVIII столетия, когда окончательно обветшал. В 1750 году была выстроена новая церковь, престол которой освятили во имя иконы Владимирской Богоматери, а приделы — в честь Никиты Мученика и Рождества Иоанна Предтечи. Эту постройку связывают с именем архитектора Дмитрия Ухтомского.
В советское время храм уцелел случайно. В 1933–м Моссовет вынес такое решение: "принимая во внимание, что участок земли по ул. Карла Маркса, 16 (так тогда именовалась Старая Басманная — Г.М.), на которой находится церковь так называемого Никиты, подлежит застройке домом Советов Бауманского района, постановляем: церковь т. н. Никиты по ул. К. Маркса закрыть, а здание ее снести". Но что–то такое случилось, что разрушители так и не приступили к своей работе.
В приходе Никитской церкви жил дядя Александра Пушкина, Василий Львович.  Здесь его 1830–м отпевали, а племянник взял на себя все хлопоты по погребению родственника в некрополе Донского монастыря. Потом поэт жаловался, что это ему обошлось слишком уж недёшево. То, что мы видим сейчас по адресу Старая Басманная, 36 — это макет старой постройки.
За Никитской церковью, близко от ее апсид, стоит грузный дом, построенный в 1878 году для Нефёда Мараева, богатого серпуховского фабриканта. За особняком Мараевых — дом сравнительно более сдержанный в декоре; он был выстроен в конце XVII века. Это прекрасный образец каменных палат допетровской эпохи. Окна на его фасаде расположены неравномерно и отвечают внутренней ассиметричной планировке. С левой стороны от палат — здание, выстроенное в 1787 году на месте деревянных хором.
За домом 20 на Старой Басманной (урод, отгроханный в начале 1930-х для кооператива "Бауманский строитель") прячутся ещё одни палаты, относящиеся к началу XVIII века. Они вошли в состав постройки 1770-х годов, стоявшей на большой усадьбе фабрикантов Бабушкиных.
Андрей Бабушкин сначала торговал текстилем и занимался винными подрядами, потом стал хозяином фабрик в Китай-городе, на Ильинке, у Троицы в Сыромятниках и здесь, на Старой Басманной, 20. По последнему адресу располагалась шелковая фабрика, на которой в 1775 году насчитывалось 105 станов.
В середине XIX века участок с фабричными корпусами приобрёл табачный фабрикант Михаил Бостанджогло, который, как тогда поэтично рассказывали газетчики, "едва ли не первый нанес жестокое поражение чубукам и трубкам, измыслив для замены их бумажные гильзы или патроны". Основанная в 1820–м табачная фабрика Бостанджогло имела два собственных магазина в Москве: на Кузнецком мосту и Никольской.
На углу Старой Басманной и Токмакова переулка приютилось двухэтажное каменное строение, которое считается "домом художника Рокотова". Согласно найденным исследователями документам, "Императорской Академии художник Фёдор Степанов сын Рокотов" приобрел этот участок в 1785 году у генерал-майора Сухотина и продал его в 1789–м жене лейб-гвардии капитана Фёдора Шереметева Марье Петровне. Однако точных известий о том, была ли у него здесь мастерская, нет. Рокотов в последние годы жил на Воронцовской улице (где мы ещё побываем), там он умер и похоронен на кладбище Новоспасского монастыря.
Сохранившееся каменное здание на Старой Басманной, 30/1 обозначено ещё на плане 1803 года, тогда оно было одноэтажным. Деревянный главный дом усадьбы, находившийся слева, был сломан в 1836–м и полковник Святловский построил другой особняк, который также не дожил до нашего времени. То, что стоит сейчас, — неяркий образец московской эклектики, делавшейся по принципу "я умнее своих предшественников".
Новая Басманная действительно значительно моложе Старой. До образования Капитанской слободы на её месте находились огороды и выпасы Басманной слободы, дворы которой располагались южнее. Новая Басманная — детище Петра Великого, любившего бывать в Немецкой слободе, в Лефортове, и в Преображенском. Как и на Мясницкой, на Новой Басманной стали строить свои "резиденции" крупные вельможи. За ними потянулось и дворянство: они скупали слободские участки и строили по новой улице особняки.
У Красных ворот, через сквер от высотки, на углу Новой Басманной и Садового кольца, высится безликое здание Министерства путей сообщения. Стоит оно на том месте, где находилась горячо любимая Петром "аустерия" — трактир, куда любил заворачивать молодой царь, чтобы пропустить чарочку–другую шнапса. Специалисты утверждают, что под неприглядной серой оболочкой МПС скрывается совсем иное строение — "запасный дворец", выстроенный по распоряжению царицы Елизаветы Петровны. Здесь хранились царские запасы, предназначенные для других жилых дворцов, большинство из которых стояло по берегам Яузы.
При самодержице Екатерине Алексеевне одна часть помещений запасного дворца была отдана под квартиры дворцовых служащих и военных, другая — под учреждения. В конце XIX века здание было передано московскому дворянству "с целью помещения в нём учреждаемого Дворянством Института благородных девиц имени Императрицы Екатерины II".
После революции благородным девицам большевики рады не были, и первым пришлось покинуть заведение ради удовлетворения потребностей вторых (я подразумеваю необходимость где–то размещать молодую советскую бюрократию). Занявшие помещения чиновники Народного комиссариата путей сообщения посчитали, что для их мысленной работы площадей явно не хватает, здание понадстроили, и в духе конструктивизма придали дворцу в новую форму, напоминающую паровоз. А, чтобы вид на шедевр не поганился стариной, решительно снесли Красные ворота — негоже древностям бежать впереди паровоза.
Сразу за "паровозом имени благородных девиц" — значительно более аутентичная историческая достопримечательность. В XVIII веке она именовалась "Шпиталью". Более приятное для русского слуха название: богадельня. Заведение было учреждено согласно завещанию сподвижника Петра I, князя Бориса Куракина. Если говорить точнее, Борис Иванович завещал своему сыну "купить одно место на большой улице в Москве, в Белом или Земляном городе, и на том месте построить церковь маленькую, с доброй архитектурою и при той церкви сделать с доброю же архитектурою покои, принадлежащие к содержанию шпиталя". Место нашли, правда, за границами Земляного города — зато на самой по тому времени фешенебельной улице Первопрестольной.
Тому способствовал тот факт, что Александр Борисович (не надо путать его с ранее нами упоминаемом "бриллиантовым князем", который являлся внуком первого) получил землю за Красными воротами безвозмездно. Кстати, куракинская богадельня стала первым в России частным нецерковным благотворительным заведением.
Стройка велась в 1731–1742 годах. Сохранившийся П-образный корпус шпиталя выполнен манере позднего барокко. И это было только начало. На участке возводились и здания служб: западный флигель (1778), восточный флигель (1792), дом управляющего (после 1790). В конце XVIII века началось строительство главного дома усадьбы — для проживания семьи Куракиных — и оно было закончено в 1794–м. Авторство приписывается Матвею Казакову. Специалисты отмечают удачно найденные пропорции пилястрового портика, легкие кронштейны под небольшими портиками на боковых частях, скульптурные изображения античных богинь в круглых нишах и затейливые розетки на фасаде. В тимпане, в окружении воинских атрибутов, помещен родовой герб Куракиных, составными частями которого служат Новгородский, Польский и Литовский гербы. Планы и фасады Главного дома и двух флигелей городской усадьбы Куракиных вошли в альбом партикулярных строений Казакова.
Дом так и не был отделан окончательно, его убранство ко дню смерти владельца сильно обветшало. В 1811–м он перешел в собственность куракинского шпиталя и сдавался внаём. Наполеоновский пожар сильно повредил комплекс, но не погубил. Худо–бедно, но строения вернули к жизни, и с 1840-х в нем располагался женский пансион госпожи Севенард. После этого в доме размещалась гимназия Пуссель.
В 1881 году арендатором усадебного дома был московский купец Александр Кирхгоф, который довёл строение "до ручки", то есть, почти катастрофического обветшания. С 1907 до 1917 годы в здании размещалась фабрика киноплёнки "Победа", после революции — Политехнический институт, охотничий клуб и, наконец, общежитие для всяких понаехавших.
С начала 1940-х годов здание было передано Народному Комиссариату путей сообщения. С 1979–го здесь размещена Центральная научно-техническая библиотека железнодорожного транспорта. Первая капитальная реставрация Куракинской богадельни шла в 2009-2014 годах. По рисункам из казаковского альбома был воспроизведён гипсовый декор, в том числе герб княжеского рода Куракиных.
Дом 9 на Новой Басманной стоит в углублении, образовавшемся при устройстве железнодорожной линии. Некогда это тоже был великолепный дворец. Правая часть нынешнего здания является первоначальной постройкой, появившейся здесь примерно в 1740-х, в усадьбе Ахлестышевых. В 1793 году усадьбу приобрёл подполковник Михаил Хлебников, бывший купец, ставший правителем канцелярии у графа Румянцева-Задунайского.
Вдова Хлебникова в 1815–м продала дом, чудом уцелевший при пожаре 1812 года, графу Григорию Салтыкову. Новый владелец сделал дворец трёхэтажным и украсил его в классической манере. Последующие владельцы только ухудшали фасадную часть — и итоге получилось то невзрачное чудище, которое мы ныне и наблюдаем.
Рядом стоит храм, который, как гласит легенда, спроектировал сам Пётр Великий. Его части явно принадлежат к разным эпохам: если колокольня тяготеет к стилю барокко, сама церковь отличается грубоватыми ампирными очертаниями и завершается граненым куполом с остроконечным "шпицером".
Конечно, автор проекта — не Пётр Алексеевич. Но император Всероссийский руку таки приложил, а именно, нарисовал эскиз, которому и следовали зодчие. Историк Иван Забелин отыскал документ под названием "Сенату доношение", датированный 1717 годом. Там записано: "В прошлом 714 году по имянному царского величества указу и по данному собственной его величества руки рисунку, ведено нам нижепоименованным, старосте с приходскими людьми, построить (церковь) за Мясницкими воротами, за Земляным городом, что в Капитанской и Ново-Басманной слободе, которая и прежде в том месте была ж, во имя св. ап. Петра и Павла".
Строился храм долго. Дело в том, что как раз в 1714 году вышел указ царя о запрещении каменного строительства по всей России, кроме Санкт–Петербурга. Но уж построенное стоит накрепко, не придерёшься.
В ограде храма — подлинная железная кованая решетка XVIII века, но она отнюдь не принадлежит Петропавловской церкви. Решетка стояла у церкви в Спасской слободе, и когда ее разрушали в конце 1930-х. Эту слободу, которая расположена рядом с Шереметьевским Странноприимным домом, мы ранее обошли стороной, ибо там из древностей ничего толком не осталось. Да и что можно ожидать о местности, где петлял Безбожный переулок, в котором хирел талант Булата Окуджавы?
В Петропавловской церкви 18 апреля 1856 года отпевали Петра Чаадаева, жившего неподалеку (у него и прозвище было соответствующее: "басманный философ").
На Новой Басманной под номером 13 торчит ещё один невзрачный домишка. Под слоями штукатурки сокрыт особняк конца XVIII века. В начале 1773 года "французской нацыи граф" Людовик де Жилли приобрёл у коллежского асессора Семёнова участок у "переулка к полевому артиллерийскому двору" (он называется Басманным). Галл подает прошение позволить ему построить на самом углу "вновь на каменных погребах деревянные жилые хоромы", через пять лет замененные им же каменными палатами. Так вышло, что граф де Жилли недолго жил на Новой Басманной. Он купил дом близ Тверской, в Глинищевском переулке, а этот продал в 1784–го генерал-майору Николаю Высоцкому, племяннику светлейшего князя Григория Потёмкина-Таврического и любимцу (в хорошем смысле) императрицы Екатерины Алексеевны.
От своего дядюшки Николай Петрович получил баснословное наследство, жил широко, на его балы и приемы собиралась вся аристократическая Москва. Один из его современников оставил мемуар: "Большой бал у Высоцких. Мы ездили взглянуть на освещенные окна дома Высоцкого. Вся Басманная до Мясницких ворот запружена экипажами: цуги, цуги и цуги. Кучерам раздавали по калачу и разносили по стакану пенника. Это по-барски. Музыка слышна издалече: экосез и а-ла-грек так и заставляют подпрыгивать".
 Новая Басманная вообще отличается ставшими безликими строениями, стены которых помнят бывших великих мира того. Взять дом под номером 29.  В конце XVIII века усадьба образовалась на двух владениях. Одно принадлежало фармацевтам, содержавшим в каменном доме аптеку, второе — золотых дел мастеру Оружейной палаты Алексею Баталевскому. В 1790–м оба участка приобрел князь Трубецкой, а в 1795–м его купил генерал-майор Кар, о котором в своё время писал Александр Пушкин.
Василий Алексеевич Кар, обрусевший шотландец, возглавил экспедиционный корпус, направленный на подавление пугачевского бунта. В 1817 году наследники генерала — вдова Мария Сергеевна и сын Сергей — продали в казну, как они писали, "каменной обгорелой наш дом". Наполеоновский пожар, напомню, не пощадил обе Басманные улицы. Власти приспособили "Каровский" дом под Басманную полицейскую часть. О нравах правоохранительных органов позапрошлого века даёт представление история, рассказанная московским губернским прокурором Ровинским о том, как в Басманной части при очередной ревизии обнаружили семь подвальных темниц, которые назывались "могилками". В них без суда и следствия годами томились подозреваемые, числясь "за приставом". В здешних казематах, в частности, отсиживали Короленко, Маяковский и даже Инесса Арманд. Правда, не месяцами, но всё же.
Открытый в 1920 году Сад Баумана вобрал в себя территории нескольких усадеб. В частности, общественным пространством стало владение 16 по Новой Басманной. В XVIII веке это имение принадлежало Василию Чулкову, любимцу (опять же в высоком смысле) императрицы Елизаветы Петровны. Своим возвышением Василий Иванович обязан вовсе не красоте и стати. Напротив, он был невелик ростом и безобразен; но у него был столь чуткий сон, что это качество составило его удачу. Елизавета (вполне обоснованно) боялась дворцовых переворотов, которые обычно вершатся ночью. Она не провела без своего истопника Чулкова ни одной ночи. Василий Иванович был обязан дремать на кресле в её комнате и бдеть. Так слуга стал камергером, генерал-аншефом и Андреевским кавалером. После воцарения Екатерины II Василий Иванович переехал в Первопрестольную и тихо доживал на уютной окраине.
От Василия Ивановича усадьба перешла к племяннику его вдовы, придворному танцмейстеру Семёну Брюхову. Каменный двухэтажный дом погорел в 1812–м и через три года заново отстроен. Получился классический особняк с шестиколонным портиком. В 1838–м усадьбу приобрела жена московского губернатора Ростопчина. Летом 1858–го в этот доме останавливался Александр Дюма–отец — тот самый, который ввёл в речевой оборот словосочетание "развесистая клюква". Тогда он путешествовал по России и писал оперативные, порою даже правдоподобные репортажи о наших нравах.
Неподалёку от чулковского имения жил самый странный персонаж позапрошлого века: Пётр Чаадаев. Александр Герцен писал об этой личности: "Печальная и самобытная фигура Чаадаева резко отделяется каким-то грустным упреком на линючем и тяжелом фоне московской high life. Я любил смотреть на него средь этой мишурной знати ветреных сенаторов, седых повес и почтенного ничтожества. Как бы ни была густа толпа, глаз находил его тотчас.  Старикам и молодым было неловко с ним, не по себе; они, Бог знает от чего, стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной насмешки, его язвительного снисхождения".
Так бы и чудил Чадаев в своём любимом Английском клубе, но в 1836 году случилась загвоздка. Пётр Яковлевич опубликовал в журнале "Телескоп" свое "Философическое письмо". Для либерально мыслящей братии сей опус не стал новостью, он был сочинён ещё в 1829–м и ходил по спискам. Пётр Яковлевич в "Философическом письме" заявлял: "Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее – иноземное владычество, жестокое, унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности… Никаких чарующих воспоминаний, никаких прекрасных картин в памяти, никаких действенных наставлений в национальной традиции. Окиньте взором все прожитые нами века, все занятые пространства — и вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы говорил о прошедшем с силою и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя. И если мы иногда волнуемся, то не в ожидании или не с пожеланием какого-нибудь общего блага, а в ребяческом легкомыслии младенца, когда он тянется и протягивает руки к погремушке, которую ему показывает кормилица".
И далее в подобном духе. То есть, описывает наше время, которое, кажется несколько растянулось на все времена. Где торжественная ода, где квас, щи и клюква? Приговор царя последовал незамедлительно, и он был довольно неожиданный. Николай Павлович приказал объявить Чаадаева сумасшедшим и взять с философа подписку впредь вообще ничего не писать. В письме московскому губернатору князю Голицыну Бенкендорф сообщал, что "статья Чаадаева возбудила в жителях московских всеобщее удивление". Но что москвичи из той же Мещанской слободы, всегда отличавшиеся здравым смыслом и будучи проникнуты чувством достоинства русского народа, тотчас постигли? А то, что "Философическое письмо" не могло быть сочинено лицом, сохранившим здравый рассудок.
Отсюда вердикт: "Вследствие сего Его Величество повелевает, дабы вы поручили лечение его искусному медику, вменив ему в обязанность каждое утро посещать г-на Чаадаева, и чтобы сделано было распоряжение, чтоб Чаадаев не подвергал себя влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха".
Петру Яковлевичу было запрещено даже выходить из дому. Английский клуб утратил свой талисман. Чаадаев был одинок, он не имел собственного дома — и его друзья Левашовы предложили ему снимать флигель в их большой усадьбе на Новой Басманной, 20. Чаадаев и прожил здесь до самой смерти.  Москвоведы так и не выяснили, в котором из флигелей усадьбы Левашовых обитал басманный философ. Возможно, того строения уже и нет.
Одна из самых обширных здешних усадеб — владение 26 на Новой Басманной. История этой территории, занимаемой ныне 6–й горбольницей, начинается в то время, когда граф Головин в 1755 году скупил несколько участков и построил себе деревянные хоромы. От него усадьба, выходившая и на Новую и на Старую Басманные, перешла в конце XVIII века к внуку уральского олигарха Акинфия Демидова, Никите Никитичу, который построил по красной линии Новой Басманной дворец с двумя каменными флигелями. В 1805–м поместье приобрёл князь Михаилом Голицын, продавший перед тем сравнительно небольшой дом на Старой Басманной, 15. После 1812 года дом Голицына получил прозвище "несгораемого" — он непредвиденным образом уцелел среди погоревших домов.
В 1831–м Голицын расстался с домом, который уже не мог содержать, и вскоре его приобрел Попечительный совет о заведениях общественного презрения — для Сиротского училища. Переустройство бывшего княжеского дворца включало и строительство домовой церкви, апсиду которой можно видеть с левого восточного торца здания — в 1837 году её освятили во имя Успения святой Анны. Сейчас в этом здании располагается отделение больницы, ведущей свою родословную от так называемой Басманной больницы для чернорабочих, которая начала принимать первых пациентов из пролетариев 1870-х. Что я могу сказать про 6–ю больницу в её теперешнем воплощении… здесь скончалась моя мама.
К Немецкой слободе с северо-запада примыкало село Елохово (или, по другой версии, Ехалово). Считается, что село названо по здешней речушке Ольховец, которая уже давно растворилась где–то в подземных артериях города. Центром села была Богоявленская церковь, которая, по словам знатоков архитектуры, стала "жирной точкой в истории московского Empir'a", а вместе с тем и всего русского классического строительства вообще. Елоховский собор в нынешнем виде не так и стар: теперешний облик он обрёл 1853–м. Напротив западного входа в Богоявленскую церковь стоит небольшое здание (дом 13 по Спартаковской), выстроенное в 1793 году для "Богоявленского народного училища".
Вернемся отсюда в самое начало Елоховской (ныне Спартаковской) улицы — к Разгуляю. С левой стороны находится небольшой дом (владение 3) с классическим портиком в центре. Его относят к концу XVIII века, когда палаты принадлежали премьер-майору Савину. Позже их с обеих сторон дополнили флигелями, построенными в традициях классицизма.
Еще одно примечательное здание Спартаковской — дом 16, стоящий прямо напротив Богоявления. Его правая часть, двухэтажное каменное здание, означена на плане участка купца второй гильдии Емельянова в 1816 году. В самом начале XX столетия разбогатевший крестьянин Василий Герасимов надстроил над старым зданием третий этаж и вплотную с левой стороны возвёл новое строение, которое объединено со старым одним фасадом в "русском лубочном" стиле.
Елоховский проезд, идущий параллельно Спартаковской, тоже сохранил пару архитектурных памятников. Владение 1 — главный дом усадьбы, владельцем которой в самом конце XVIII века был князь Юрий Трубецкой, герой русско-турецких войн. На плане 1797 года этот дворец уже обозначен. Изображение особняка Матвей Казаков разместил в своих альбомах московских партикулярных строений. Тогда дом принадлежал графу Алексею Головкину. Он так же как Мусин–Пушкин собирал редкости, и коллекция Головкина то ли погибла в пожаре, то ли расхищена высококультурными солдатами наполеоновской армии.
С 1819 года бывшей графской усадьбой владел купец Лухманов, а в середине XIX века она перешла к купчихе Олимпиаде Поповой, при которой исчезли последние остатки былого великолепия. Богатейка полностью перестроила здание в минималистическом стиле, добавив  третий этаж. Здесь она устроила бумагопрядильную фабрику на 45 станов и 35 жаккардовых станков.
Под тем же номером 1 в Елоховском проезде (строение 2) значится унылое здание, которым с 1817 года владел купец Кувшинников. Ранее оно было флигелем большой усадьбы, принадлежавшей во второй половине XVIII века княгине Гагариной. Во второй половине XIX века новая хозяйка, купчиха Попова, тоже устроила в доме прядильную фабрику, упростив фасад.
В приходе Богоявленского храма родилось "солнце русской поэзии". На левом углу Госпитального переулка и Малой Почтовой улицы в конце XVIII века располагалось владение Ивана Скворцова, "во дворе" которого, как было записано в метрической книге Елоховской церкви, "у жилца ево моэора Сергия Лвовича Пушкина родился сын Александр".
Семья Пушкиных после ухода с военной службы отца и рождения в 1797 году дочери Ольги, переехала из псковского имения Михайловское в Первопрестольную. Возможно, сначала молодая чета ютилась у матери Сергея Львовича в её собственной усадьбе в Огородной слободе, а поздней осенью 1798–го наняли дом на самой в то время далёкой окраине города.
Во владении Скворцова все строения сгорели в 1812–м, через два года владелец умер, и наследники его, сыновья Александр и Осип, продали в 1823 году участок купцу Янкину. К 1840-м на нем было выстроено несколько деревянных жилых и нежилых строений, замененных уже в советское время: на углу Малой Почтовой было построено здание для фабрики-кухни, а по Госпитальному переулку — жилой дом.
Итак, мы уже с Басманных и бывшего села Елохова переместились в сторону Немецкой слободы. Как вы знаете, немцы — это не только представители германских племён, но и все, кто по–русски "ни бэ, ни мэ". Большое число иноземцев появилось в Первопрестольной ещё в годы Ливонской войны: московиты взяли так много пленных, что ими торговали в городе — за мужчину давали по гривне, девка шла по пяти алтын. Часть ливонских пленников, согласившихся пойти на царскую службу, Иван Грозный велел поселить отдельно, за городом. 
Ливонцев в Москве оказалось больше иных иноземцев — около четырех тысяч, а потому именно прибалтийские германцы устанавливали правила общежития. Улицы в Немецкой слободе носили название по тем городам, откуда были родом их обитатели: Дерптская, Нарвская и прочие.
Чтобы не тратиться на содержание обитателей яузского пригорода, Иван Васильевич дозволил им выделывать и продавать вино, пиво и другие напитки, что вообще–то было монополией казны. Промысел оказался прибыльным, и "немцы" возбудили чувство зависти у коренного населения. Тогда царь дал волю своим опричникам. Зимним днем 1578 года на слободу напал вооруженный отряд. В окружении своих приближенных ехал сам Иван Грозный, с двумя сыновьями: все были одеты в чёрное. По знаку деспота начался грабёж — боевики врывались в дома, хватали людей, выгоняли на улицу и раздевали донага. Из добра забирали всё что ни попадалось под руку. Прибежали мужики из окрестных сёл, и честному народу тоже удалось поживиться. Ну, так рассказывали иноземные наблюдатели — однако мы знаем, что про русских там, за бугром, любят привирать, рисуя нас воплощением зла.
Прошло совсем немного времени — и государь снова позволил немцам торговать вином, что вновь подняло их благосостояние. В начале XVII века Немецкая слобода превратилась в образцово–показательный коммунистический город (шутка), имевший даже две кирхи, в одной из которых, кстати, похоронили принца Датского Иоанна, жениха многострадальной Ксении, дочери царя Бориса Годунова. Последний очень покровительствовал поселению иноземцев. Кирочные (Старый и Новый) переулки так названы именно по кирхам. Уточню: речь идёт о протестантской вере, католиков в Первопрестольной не особо любили. Сами по себе кальвинисты отличались благонравным поведением, старались не злоупотреблять всякими напитками, потому стереотип о "гнезде разврата" в Немецкой слободе не вполне соответствует реальности.
Иноземная слобода пострадала и от бедствий Смутного времени. Правда, до конца так и не ясно, имеется в виду Капитанская слобода или всё же Немецкая. Как бы то ни было, 1610 году войска Лжедмитрия II разграбили и сожгли иноземное поселение, а обитатели её разбежались, покинув свои дома. Еще долгое время на месте пожарищ были только пустыри и поля с огородами. Но в Москве есть традиция: всякий пожар способствует её приукрашению.
Но это лишь упрощённая схема процесса — на самом деле всё было несколько витиеватее. Мы уже знаем, что иноземцы в Белокаменной селились в разных местах. Поселения "неруси" существовали в районе Покровки и в Замоскворечье. Так, по московскому "Росписному списку" 1638 года, в котором были переписаны жители города, имевшие оружие, у Покровки находилось 57 иноземных дворов и среди них "двор немецкий мирской, где живет немецкий поп Индрик".
 Через несколько лет, после осложнений отношений Московии с Англией, всех иноземцев вообще решили выселить из города. Побудительной причиной к этому было якобы то, что патриарх, проезжая по Первопрестольной и раздавая свое благословение, по ошибке благословил и иноземцев, поскольку они были одеты в русское платье. Огорчившись таким умалением православия, патриарх потребовал у государя повыкидывать всех поганых иноверцев из святого стольного града Москвы.
 4 октября 1652 года вышел указ об отводе земли под строение в Немецкой слободе: "Афонасий Иванов сын Нестеров, да дьяки Федор Иванов да Богдан Арефьев строили новую иноземскую слободу за Покровскими воротами, за Земляным городом, подле Яузы реки, где были наперед сего немецкие дворы при прежних Великих Государях до Московского разорения, и роздали в той Немецкой слободе под дворы земли, размеря против наказу, каков был дан из Земского приказу..." Заметьте: документ, подписанный Алексеем Михайловичем, утверждает, что немцы на Яузе жили и прежде.
Адам Олеарий оставил такое свидетельство: "Это место лежит на реке Яузе и получило название Кокуй по следующей причине. Так как жены немецких солдат, живших там, видя что-либо особенное на мимо идущих русских, говорили друг другу: "Киске hie!", т. е. "Смотри здесь!", — то русские переменили эти слова в постыдное слово: "х…й" и кричали немцам, когда им приходилось идти в это место, в виде брани: "Немчин, иди на х…й". По этому поводу к его царскому величеству была направлена жалостливая челобитная: они, немцы, видят, что в настоящее время, безо всякой причины, подвергались они поношению со стороны русской нации и, несмотря на верную службу свою и доброе расположение, выказанные перед его царским величеством и его подданными, тем не менее, на улицах, со стороны разных оборванцев, встречают и слышат вслед столь постыдные слова. Они просят поэтому его царское величество, чтобы он, по похвальному примеру предков своих, принял их под милостивейшую защиту свою и оберегал от таких поносителей и т. д. После этого его царское величество велел публично объявить следующее: "Кто с этого дня будет кричать подобные слова, хотя бы вслед самому незнатному из немцев, тот, безо всякого снисхождения, будет наказан кнутом". Действительно, несколько человек нарушителей этого запрета были так наказаны, что ушли домой с окровавленными спинами. Теперь немцы освободились от этих позорных криков вслед".
Новая Немецкая слобода первое время не сильно отличалась по внешнему облику от деревянных русских городов. Однако к концу XVII века, когда здесь появилось значительное количество каменных зданий, она приобрела черты, сближавшие её с западноевропейскими поселениями. В 1694 году все три протестантских храма Немецкой слободы стояли уже в камне.
"Основавшись там, – рассказывал об обитателях слободы Таннер в 1678 году, – они сохранили ненавистный москвитянам порядок на образец германских городов при сооружении и умножении домов, которые они строили красиво и расчётливо. При каждом доме есть хорошо содержимый сад, засаженный латуком и цветами, хотя это и даёт повод москвитянам смеяться".
В то время национальный состав Немецкой слободы был таков. Большинство её жителей являлись выходцами из германских земель. Далее по численности следовали шведы и голландцы. Жили в слободе также датчане, англичане, шотландцы, ирландцы. Значительно меньше было французов и итальянцев — практически, речь идёт о единичных семьях.
Как влияли иноземцы на быт Первопрестольной? Прежде всего, модами на одежду. По свидетельству Олеария, двоюродный брат царя Михаила Федоровича боярин Никита Романов часто выезжал на охоту "в немецком платье". Да и сам Алексей Михайлович, будучи ещё царевичем, "для потехи" наряжался в иноземное. Уже будучи государем, в 1660 году самодержец велел прислать себе из-за границы "кружев, в каких ходит шпанский король и французский, и цесарь". При его дворе носили польские ферезеи и турецкие кафтаны.
Впрочем, заморские веяния русскими аристократами воспринимались исключительно как потешная забава, традиции старались блюсти. Но веяния проникали в молодёжную среду. В 1675 году царь выпустил указ, предписывавший дворянам, "чтобы они иноземских немецких и иных извычаев не перенимали, волосов у себя на голове не постригали, тако ж и платья, кафтанов и шапок с иноземских образцов не носили, и людем свои потомуж носить не велели". Поводом к появлению этого указа стало поведение стольника князя Андрея Кольцова-Мосальского, который "на голове волосы у себя постриг", за что был понижен в чине — переведен в "жильцы". Речь идёт о бородах и усах, верхнюю часть головы наши предки по преимуществу брили. Следование князя Кольцова–Мосальского европейской моде объяснимо: его отец, по свидетельству голландского посланника Кунрада фон Кленка, жившего и торговавшего в Москве, был тому "брат названой, пивали и едали вместе по многие времена в дому боярина Никиты Ивановича Романова".
В Немецкой слободе берет начало история русского театра. В 1672 году любимец царя Алексея Михайловича Артамон Матвеев организовал в "комедийной хоромине" представление "Артаксерксова действа" — по сюжету библейской книги Эсфири. Режиссером выступил пастор Грегори, актерами стали немцы и некоторые русские (из осмеливавшихся лицедействовать; восточное христианство театральную игру порицало). "Тишайший" самодержец был в восторге от представления, щедро наградил его участников и приказал создать постоянную театральную труппу, для которой закупили в Европе музыкальные инструменты.
Границы Немецкой слободы определялись с востока и юга правым берегом Яузы, с севера селом Елоховым, а с запада — ручьем Кукуй, который протекал примерно вдоль нынешних Плетешковского и Большого Демидовского переулков и впадал в Яузу близ Елизаветинского переулка.
Именно в Немецкой слободе царь Пётр Алексеевич нашел своих первых учителей в морском деле —  Франца Тиммермана и Карштена Брандта. Они обучили царя приемам управления диковинного ботика, найденного в измайловском сарае. Судно ранее прикупил отец Петра. Видя пристрастие царя к иноземной слободе, многие сановники стали приобретать усадьбы и в самой слободе, и на пути к ней, по Мясницкой, Покровке, в Басманной слободе, и строить в них хоромы и палаты.
На Яузе Пётр познакомился с будущим своим закадычным приятелем, Францем Лефортом. "В его доме, - рассказывал князь Борис Куракин, - первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземскими обходиться, и амур начал первой быть к одной дочери купеческой, названной Анной Ивановной Монсова".
В Старокирочном переулке мозолит глаз типовое советское заводское здание, закрывшее собою двухэтажные каменные палаты XVII века. Их принято именовать "домом Анны Монс", хотя никаких достоверных свидетельств о том, что они принадлежали персонажу из анекдотов, дочери виноторговца в Немецкой слободе, нет.
Глава семейства Иоганн Монс переехал в Россию из города Минден, где он занимался то ли спекуляцией, то ли шуллерской игрой в карты. В Москве он занялся виноторговлей и содержанием гостиницы. А, когда у Петра закрутились шуры–муры с его дочерью, Иоганн стал получать выгодные подряды на поставку амуниции в русские войска. 
Анна выгодно отличалась от русских боярских дочерей своей обученностью "обхождению с мужчинами" и, как бы теперь сказали, отсутствием комплексов. По мнению некоторых исследователей, Монс была одной из красивейших девиц Немецкой слободы, а до того, как она стала фавориткой Петра, состояла в связи с Францем Лефортом, который и познакомил её около 1690 года с Петром Алексеевичем.
Есть и альтернативная версия, согласно которой Анна будто бы уже в 1689 году приняла участие в спасении царя во время бунта стрельцов, когда испуганный Петя Романов в одном исподнем поскакал спасаться в Троицкую лавру. Как бы то ни было, Анна попала в фавор к первому лицу государства. Их связь не афишировалась, хотя девушка и присутствовала на всех царских пирах. По утверждению современника Петра и Анны, Хельбига, "эта особа служила образцом женских совершенств, она соединяла самый пленительный характер, была чувствительна, не прикидывалась страдалицей; имела самый обворожительный нрав, не возмущенный капризами; не знала кокетства, пленяла мужчин, сама того не желая".
По непроверенным сведениям, в день своего возвращения из заграничной командировки 25 августа 1698 года "Питэр" поехал не в царский дворец к жене и сыну, а в Немецкую слободу к своей "Анхен". Возможно, встречи проходили не в её доме, а в этом, сохранившимся среди производственных цехов между Старокирочным и Посланниквым переулками.
В Москве гуляли слухи, что государь одновременно имеет связь и с подругой "Монсихи", Еленой Фадемрех, но первая имела преимущество благодаря способности чинить интриги. Царедворцы обвиняли Анну в том, что именно она "рассорила царя с царицей и их сыном Алексеем". Хотя, может быть, во всём больше вины именно самодержца российского — потому что он любил хорошо поддать и расслабиться в обществе приятной во всех отношениях дамы.
Москвичи прозвали Анну "Кукуйской царицей". По свидетельству биографа Петра I Гюйсена, "даже в присутственных местах было принято за правило: если мадам или мадемуазель Монсен имели дело и тяжбы собственные или друзей своих, то должно оказывать им всякое содействие. Они этим снисхождением так широко пользовались, что принялись за ходатайства по делам внешней торговли и употребляли для того понятых и стряпчих".
В 1703 году, в день пиршества Петра в Шлиссельбурге по случаю отремонтированной яхты, в Неве утонул саксонский посланник в России Кенигсек. В бумагах покойного были найдены адресованные к саксонцу письма Анны Монс, в которых она жаловалась на переменчивое настроение Петра и мечтала связать с Кенигсеком судьбу. Само собою, последовала опала. С конца 1703 года по приказанию императора Анна и её сестра Матрёна находились под домашним надзором безжалостного Фёдора Ромодановского. Им запрещено было выходить из дому в даже молиться в кирхе. В заточении Анна занималась гаданием и приворотом. Дом арестантки посещал приятель Кенигсека, прусский посланник Георг Иоганн фон Кайзерлинг — сначала на правах друга, а затем, пленившись ею и заручившись её согласием выйти за него замуж, стал ей содействовать в освобождении. В апреле 1706 года арест был снят, Анне позволили посещать кирху и выходить из дому.
Но даже после разлада Пётр не раз, будучи заездами в древней столице, подкатывал к Монс в Немецкую слободу и заверял, что хотел видеть её императрицей. И всё же однажды царь отобрал у неё свой портрет, подаренные бриллианты и в сердцах воскликнул: "Чтобы любить царя, надо иметь царя в голове!" Как вы знаете, императрицей стала другая немка.
У Монс было трое детей — от разных мужчин, но ни один из них не был от Петра. Скончалась она в 1714 году от скоротечной чахотки. Судьба её чад неизвестна. Не сохранилось даже портрета "Кукуйской царицы".
Что касается таинственных палат в Строкирочном, Монсы в них точно не обитали. Есть мнение, что дом этот при Петре Великом принадлежал Захарию Фандергульсту, домашнему врачу царицы Натальи Кирилловны. Хотя, возможно, здесь одно время находился орган слободского самоуправления, что–то наподобие жилконторы. Да, Монсы где–то всё–таки жили, но установить адрес уже не представляется возможным, ибо прежняя Немецкая слобода исчезла.
Документально подтверждается лишь то, что в середине XVIII века "дом Анны Монс" принадлежал отставному полковнику Ознобишину, в конце того же века — иноземцу Витману, в начале XIX века — камер-фурьеру (смотрителю за дворцовой прислугой) Якову Граве.
 Самым солидным древним зданием на скромной Лефортовской площади (которая раньше была центром Немецкой слободы) является дом 13 в Бригадирском переулке. В середине XVIII века участком, где стоит это строении, владел генерал-поручик Мартынов, в конце того де века — генерал Нестеров. В 1832 году участок приобрела казна, и до советской власти тут помещался "Лефортовский частный дом". В нём располагались казармы полицейских, пожарная часть, канцелярия. Невдалеке, через переулок, называвшийся в конце XVIII века "проездом к Сенату", целый квартал занимало здание "Старого Сената". В начале XVIII столетия на этом участке находился "государев Почтовый двор" (от него–то улицы и прозвались Почтовыми), перешедший к князю Гессен-Гомбургскому, а от него — к придворному врачу Иоанну Герману Лестоку.
 Лесток служил лекарем во французской армии и попал в Москву в числе нанятых Петром Алексеевичем "потребных для России людей". После кончины Петра его вдова, Екатерина I, назначила Лестока лейб-хирургом и указала состоять при особе цесаревны Елизаветы Петровны.
Когда император Пётр II в 1730 году внезапно помер, именно Лесток склонял Елизавету предъявить свои права на престол — ведь она является прямым отпрыском Петра Великого. Заговор осуществился — но только в 1741–м — и Лесток был в числе главных действующих лиц. С тех пор Лесток занял видное положение при дворе новой императрицы, но тут вскрылось неприятное обстоятельство: французское правительство через посла в России регулярную переводило интригану пенсию в 15 000 ливров. Были перехвачены и расшифрованы депеши шпиона с нелестными отзывами о Елизавете Петровне. В 1748 году Лестока арестовали. Его обвинили в измене и в преступных сношениях с представителями иностранных держав: "...дерзновенно имел конфидентное обхождение и с ними сочинил общую партию".
Приговорили Лестока к ссылке в Охотск — это и теперь край света. Елизавета смягчила наказание, и лекарь–шпион доехал только до Углича. А вот имущество конфисковали: "Лештоков дом" в Немецкой слободе перешел в казну, и его в 1753 года перестроили для размещения там вышеозначенного Сената. После пожара 1812 года дворец перестроили в стиле ампир и разместили в нём малолетнее отделение кадетского корпуса. При советской власти тут была Военно-химическая академия.
Горохово поле — ещё одно историческое место этой части Москвы. Поле пересекали два просёлка, ставшие со временем городскими проездами, один из которых долгое время назывался улицей Гороховое поле (сейчас — Казакова). Гороховский переулок отходит от Старой Басманной, и в самом начале, на резком переломе его, стоит бывший Демидовский дворец (дом 4), украшенный классической коринфской колоннадой. Здесь в XVIII веке располагалась усадьба всесильного Ивана Демидова — с регулярным ("французским") и "пейзажным" ("английским") парками, прудом, с круглым островом посреди него, садом с оранжереями и теплицами, среди которых был и специальный "ананасник". Территорию этой усадьбы теперь занимает институт, про который в пору моей юности шутили: "У кого не хватает гаек, поступает в МИИГАиК".
Демидовы вообще в районе Немецкой слободы обладали немалой собственностью. Один из бывших демидовских дворцов стоит на владении 10 на теперешней улице Радио. До них усадьба принадлежала Ивану Ромодановскому, наследовавшему после отца, бывшего ближайшим сподвижником Петра Великого, титул "князя-кесаря". Он был генерал-губернатором Москвы в 1727-1729 годах. На Иване Фёдоровиче пресекся славный род Ромодановских: его единственная дочь вышла замуж за графа Михаила Головкина и получила в приданое усадьбу в Немецкой слободе.
 При восшествии на престол Елизаветы Петровны Головкин был обвинен в измене: он был одним из самых доверенных лиц правительницы Анны Леопольдовны. Усадьба перешла в казну и вскоре была продана Никите Демидову. После смерти владельца дворец стоял заброшенным, а 1820-е в нём стал функционировать Дом трудолюбия, которому покровительствовала супруга московского военного генерал-губернатора Татьяна Голицына. Впоследствии здесь разместился Институт благородных девиц, названный в честь императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра I, Елизаветинским. В институте бесплатно обучались дочери обер-офицеров и чиновников в чинах не выше титулярного советника. В советское время во дворце находились различные педагогические учебные заведения: техникум имени Профинтерна, институт имени Крупской. Учителей здесь готовят и ныне.
В Гороховском переулке есть и ещё несколько заслуживающих внимания архитектурных памятников. Дом 2 выстроен в конце XVIII века, скорее всего, для нужд церкви Никиты Мученика. Дом 3 — доминанта усадьбы XVIII века; в его основе — здание, возведенное в 1782 году купцом Иваном Палагиным. Специалисты полагают, что рядом есть более древние постройки, в частности, флигель, стоящий с правой стороны от основного здания, но это не доказано. Дом 6 — городская усадьба купца Александрова постройки 1819 года.
На Гороховом поле, в глубине парадного двора, окаймленного флигелями, стоит громадина, называемая "дворцом Разумовских" (владения 18 - 20 на нынешней улице Казакова). История усадьбы, на которой он находится, начинается с того времени, когда на правом низменном берегу Яузы у впадения ручья Кукуй, в местности, изобиловавшей прудами и протоками, жил датский купец Давид Бахарт, или, как его звали в Москве, Гаврило Олферьев. Он установил торговые связи между Данией и Россией в 1630–е годы
В начале XVIII века "Бахартов двор" принадлежал канцлеру Гавриле Головкину, одному из самых приближенных к Петру Алексеевичу сановников. Он был старше царя на 12 лет и, как родственник царицы Натальи Кирилловны, примыкал к партии Петра. Головкин руководил внешней политикой России: он был государственным канцлером и президентом Коллегии иностранных дел.
Сын его, к которому и перешла усадьба на Яузе, после смерти отца в 1734–м, пользовался влиянием при Дворе, но после дворцового переворота 1741 года и восшествия на престол Елизаветы Петровны был обвинен в измене и сослан в Якутию, где провел более тридцати лет до самой кончины.
Усадьба была конфискована и перешла в казну. Здесь я внесу некоторое уточнение. Многие не понимают, почему так легко в России отнималась собственность. Представьте себе, всё делалось по Закону. Было два вида собственности на недвижимость. Первая — вотчина, родовые владения. Вторая — поместье, то, что давалось в ответственное управление за службу. Конечно, речь идёт об отношениях с дворянским сословием. Ты поступал на службу к государю и тебе давали поместье — с землями и крепостными душами. Нарушил условия соглашения — ты лишаешься собственности, которая продолжает числиться в казне. То есть, самодержец не дарил, а жаловал — всемилостиво дозволял пользоваться. Справедливо, вообще-то.
Итак, после отъёма у Головкина имения на Яузе императрица пожаловала огромную усадьбу своему фавориту Алексею Розуму, ставшему из Разумовских. Жил царственный муж большей частью в Петербурге, где и умер в 1771–м. Легенда о том, что нечто важное, связанное с государственной тайной, случилось у Покровских ворот, нами пройдена и мы к ней возвращаться не будем.
 Прямых наследников у Разумовского не было (всяческие инсинуации, связанные с "Княжной Таракановой" и инокиней Досифеей мы так же оставим в стороне), и дворец на Гороховом поле перешел к брату, Кириллу Григорьевичу, когда-то пасшему волов в Малороссийской глубинке, а в связи с рядом обстоятельств получившему чин генерал-фельдмаршала и ставшему не только гетманом Украины, но и президентом Академии наук.
Чуть подробнее расскажу об одной стороне жизни великосветской Москвы второй половины XVIII века. Вельможи просто обязаны были держать так называемый "открытый стол", за которым собирались "званые и незваные", и даже просто незнакомые. Право столоваться, впрочем, принадлежало исключительно представителям дворянского сословия.
За ежедневным обедом могли собраться от двадцати до восьмидесяти человек. "Московский вельможа всегда большой хлебосол, совсем не горд в обществе, щедр, ласков и чрезвычайно внимателен ко всем посещающим его дом", – писал Вистенгоф. Прийти обедать к московскому вельможе мог практически всякий дворянин, оказавшийся в древней столице и не имеющий здесь родни, хотя, конечно, в первую очередь чем-либо связанный с хозяином — его земляк, однополчанин или родственник, пусть и самый дальний. Родство в Белокаменной чтили, и всегда только что познакомившиеся дворяне, ещё прежде начала настоящего разговора, считали своим долгом "счесться родством". Для столования не требовалось никакого приглашения и иных условий, кроме подтверждаемого аристократического происхождения, соответствующего ему костюма (иногда — мундира) и "чинного" поведения.
Можно было даже не быть представленным хозяину: достаточно молча ему поклониться в начале и конце обеда. Про графа Кирилла Разумовского рассказывали, что одно время в его дом вот так ходил обедать какой-то отставной, бедно одетый офицер: скромно раскланивался и садился в конце стола, а потом незаметно уходил. Однажды кто-то из адъютантов Разумовского решил над ним подшутить и стал допытываться, кто приглашал его сюда обедать. "Никто, – растерянно ответил офицер, – я полагал, где же лучше, как не у своего фельдмаршала". — "У него, сударь. Это туда вы можете ходить без зову". Адъютант схитрил: хотел покуражиться над провинциалом.
С этого времени отставник у Разумовского больше не появлялся. Через несколько дней Кирилл Григорьевич стал спрашивать: "Где тот гренадерский офицер, который ходил сюда обедать и сидел вон там?" Выяснилось, что офицера того никто не знает и где он квартирует, неизвестно. Граф отрядил адъютантов (и того шутника в их числе), чтобы исчезнувшего нашли. Через несколько дней его обнаружили где-то на окраине города, в съёмном углу.
Граф пригласил офицера к себе, расспросил, и узнав, что привела того в Москву затяжная тяжба. Ожидая решения по ней, гренадер совсем прожился, а дома у него оставалась семья без всяких средств. Граф поселил отставника у себя, "похлопотал" в суде, вследствие чего положительное решение по делу последовало почти мгновенно, и потом еще денег дал на обратную дорогу и подарок послал жене, — и все это из одной дворянской солидарности и в соответствии с предписанной для вельмож его ранга традицией.
 Московские вельможи периодически устраивали и праздники, на которые мог прийти любой горожанин — в данном случае уже вне зависимости от "положения" и происхождения. И многие из богатеев делали это с удовольствием и размахом.
В летнее время чудесные гулянья с музыкой и угощением устраивал у себя на Гороховом поле и Алексей Разумовский. В июле на берегу Яузы затевался настоящий показательный сенокос с нарядными крестьянами, которые сперва косили сено, а потом водили хороводы на скошенном лугу. Ворота, соединявшие парк Разумовского с соседним парком Демидова, распахивались в такие дни настежь, и гости могли много часов подряд гулять по громадному пространству.
Разумовским, как мы знаем, принадлежал и дворец на Воздвиженке. В 1800 году он был продан — и все усилия графа были сосредоточены на обустройстве имения на Яузе. Главный дом усадьбы был построен из деревянных брусьев: по мнению Алексея Разумовского, камень вреден для здоровья (что научно доказанный факт), именно поэтому при строительстве использовали дерево, обработанное штукатуркой "под камень".
Во время наполеоновского нашествия по Москве разнёсся слух, что усадьба Разумовского сгорела дотла. На самом деле она совершенно не пострадала – здесь находилась одна из резиденций маршала Мюрата, и французы со всею старательностью оберегали дворец от пожара.
При Александре I Алексей Кириллович вернулся на государственную службу, став министром народного просвещения. Разумовский ушел в отставку в 1816–м и через шесть лет умиротворённо почил в бозе. Яузская усадьба перешла к сыну Разумовского, известному своим беспутством и расточительной жизнью. В связи с отсутствием средств на содержание, её продали одесскому купцу Юркову. Одессит поступил по–свойски: распределил предметы интерьера по антикварным салонам и неплохо на этом погрел руки.
Оставшиеся пустыми стены выкупил Опекунский совет — с целью устройства во дворце сиротского приюта. А с 1901 года здесь разместилась богадельня для заслуженных воспитательниц благотворительных учреждений ведомства императрицы Марии Фёдоровны. В 1920-е все сооружения комплекса были приспособлены для учебных помещений Института физкультуры. Тоже в общем–то неплохо, если учесть, что здесь воспитано немало выдающихся тренеров.
Теперь же в бывшем дворце Разумовского располагается Министерство спорта. А это уже плохо — потому что российские спортивные чиновники явно не способствуют развитию здоровья нации. Хотя усадебный дом, надо сказать, неплохо отреставрирован, но функционеры от физической культуры здесь, похоже, не при чём.
Улица Гороховое поле (Казакова) переходит в Вознесенскую, названную в 1929–м улицей Радио, так как рядом с ней находилась радиостанция. Исконное же московское название — по церкви, которая была построена при усадьбе графа Гавриила Головкина — вместо небольшой домовой церкви. В 1771 голу поднялся вопрос о ее перестройке "по случаю невместимости". Но у прихожан денег особо не водилось, и только тогда, когда им согласился помочь заводчик Демидов, а власти отдали материал из-под разобранного Моисеевского монастыря около Охотного ряда. Так камни из Белого города переместились на (тогда далёкую) окраину, воплотившись в новой форме.
Храм Вознесения считается произведением самого Казакова, но документальных тому свидетельств тому не найдено. Главный престол — Вознесения Господня, а приделы — Николая Чудотворца и Моисея Боговидца (в память об упраздненном Моисеевском монастыре). Церковь закрыли в 1933–м и передали под клуб Аэродинамического института. Потом в ней побывали и слесарная мастерская, и типография, и склады. Ныне всё вернулось на круги своя, хотя и не факт, что навсегда.
Перейдём Курскую железную дорогу и прогуляемся близ Садового кольца. Здесь когда–то располагалась слобода кожевников, о чём хранят память Сыромятнические улица и переулки. Особо о сохранении здешней старины власти не заботились, но чудом уцелело строение, оказавшееся запрятанным во двор "сталинского" дома 39 по Земляному валу. В состав древнего строения входит одностолпная палата со сводами, сложенными из большемерного ''орлёного'' кирпича. Палаты в 1680-х принадлежали боярину Павлу Матюшкину, племяннику царицы Евдокии, жены Алексея Михайловича, потом — его сыну Ивану. В середине XVIII века Матюшкины имение продали, палаты переходили из рук в руки, и с 1764–го принадлежали княгине Наталье Волконской, владевшей ими до 1810 года.
Рядом с этой усадьбой, но уже ближе к Курскому вокзалу, к площади выходит другое "ампирное" здание (Земляной вал, 35). Его центр выделен четырёхколонным портиком, опирающимся на цокольный этаж. Сначала это был одноэтажный каменный дом, построенный в 1818 году на месте сгоревшего деревянного, а к 1822–м его надстроили вторым, также каменным этажом.
Здесь в первой половине XIX века жила семья Боткиных, как писал Владимир Стасов, "необыкновенно замечательно по количеству интеллигентных индивидуумов, в нем народившихся, образовавших почти исключительно самих себя и потом игравших очень значительную роль в истории русского развития".
Глава семьи Пётр Канонович, происходивший из посадских людей города Торопца, переехал в Москву в 1800–м. Он первым предугадал выгоды чайной торговли с Китаем и вскоре разбогател. От двух браков у Петра Боткин было 25 детей, из которых до зрелых лет дожили девять сыновей и пять дочерей. Старший сын Василий стал одним из членов кружка интеллектуалов-философов и литераторов, автором некогла широко известной книги "Письма об Испании"; Дмитрий — собирателем коллекции западноевропейской живописи; Михаил — художником и коллекции русского искусства; Пётр посвятил свою жизнь семейной фирме; Сергей стал знаменитым врачом.
Мельницкий переулок (в этих местах так же находилась слобода мельников) раньше называвшийся Кривоярославским.  На доме 12 находится поставленная ещё в царское время мемориальная доска, решительно утверждающая: "Здесь родился Николай Иванович Пирогов 13 ноября 1810 года". На самом деле это уже третье по счету строение, возведённое на данном участке после рождения будущего хирурга.
В глубине этого землевладения, приобретенного отцом Николая Пирогова, казначеем Московского провиантского депо Иваном Ивановичем Пироговым в 1807–м, стоял скромный домишко. В пожар 1812–го он сгорел, и на прежнем месте отец построил новый, на каменном фундаменте, но тоже деревянный.
Коля Пирогов жил здесь до пятнадцатилетнего возраста, когда его отец разорился и семья переехала в Конюшковский переулок на Пресне. Дом детства Пирогова также не дошел до наших дней — его заменили строения, появившиеся по красной линии переулка во второй половине XIX века, на одном из которых, "на авось" и прикрепили мемориальную доску.
Из дома своего детства маленький Коля каждый день направлялся на Верхнюю Сыромятническую: 1821–м мальчик поступил полупансионером в "своекоштное отечественное училище для детей благородного звания педагога Василия Степановича Кряжева". На доме училища по Верхней Сыромятнической, 7 тоже помещена мемориальная доска. В том же училище воспитывались и братья Боткины.
Есть ещё один примечательный дом на Верхней Сыромятнической — во владении 16. Вычурный декор скрывает классическое строение конца XVIII века. Оно принадлежало московскому купцу Колесникову. Позже особняк перешел к некоему дворянину Фёдору Биркелю, который и пристроил к нему слева трёхэтажную башню. Полностью изменил свою внешность этот особняк при следующем владельце, купце второй гильдии Романе Шене, разжившемся на торговле шерстью. Он и превратил в 1894 году своё владение в нечто модерновое, напоминающее особняки средней руки чинуш нашего времени, коими изобилует Рублёвка.
Конечно же, главное украшение Сыромятников — "Высокие горы" усадьба Усачёвых–Найдёновых, парк которой спускается к Яузе. Теперь это — центр спортивной медицины, где не только испытывают на атлетах новые препараты для установления мировых рекордов, но и залечивают травмы несчастных героев спорта. Я бывал там с одним моим коллегой, который пытался избавиться от невыносимых болей после окончания спортивной карьеры. Он был профессиональным прыгуном в воду и полностью убил свой плечевой пояс. Скончался он относительно молодым, в глубокой депрессии и при жесточайших болях. Это к вопросу о пользе занятий спортом. Как это не издевательски звучит, наиболее прославилась эта усадьба после того как стала местом съёмки глуповатой о пошлой кинобуффонады "Покровские ворота".
В середине XVII века здесь располагалось загородное владение боярина Бориса Морозова, воспитателя царевича Алексея Михайловича. Но тогда здесь стояли деревянные хоромы. Через полтора столетия имение перешло в руки купца Невежина, у вдовы которого, Степаниды, в 1828 году его купили чаеторговцы Василий и Пётр Усачёвы. Купцы заказали у архитектора Доменико Жилярди, автора Опекунского совета Воспитательного дома на Солянке, дома Луниных у Никитских ворот, дома князя Гагарина на Поварской, — грандиозный дворец. Тот рьяно принялся исполнять заказ нуворишей, но что–то произошло, и Жилярди спешно покинул Россию. Довершал работу Афанасий Григорьев.
Дворец поставлен на самой вершине холма. Вход в дом по моде конца XVIII века Григорьевы организовали со двора, защитив его кованым козырьком, походящим на зонт. Фасад стерегут грифоны и задумчивые львы, выполненные в мастерской Джованни Витали. В парке "Высоких гор" есть грот, фонтан, беседки-ротонды, аллегории времён года. В общем и целом комплексу повезло, его Время пощадило.
От Усачёвых в середине XIX века имение перешло ко владельцу бумагопрядильных фабрик Герасиму Хлудову. Вот как описывал журнал "Исторический вестник" жизнь состоятельного фабриканта: "Дом свой Герасим Иванович вёл на самую утончённую ногу, да и сам смахивал на англичанина. У него не раз пировали министры финансов и иные тузы финансовой администрации. Сад при его доме, сползавший к самой Яузе, был отделан на образцовый английский манер и заключал в себе не только оранжереи, но и птичий двор и даже зверинец".
В 1885 году, после смерти Герасима Хлудова, усадьба досталась в наследство четырём его дочерям, Александре, Прасковье, Любови и Клавдии. Александра Герасимовна вышла замуж за гласного Московской думы Александра Найдёнова. Он выкупил доли у сестёр супруги и стал барином "Высоких гор". Так имение и осталось в истории "усадьбой Усачёвых–Найдёновых.
С Петровских времён на Яузе строились великолепные (даже по нашим меркам) дворцы. Самым фешенебельным считался дворец Лефорта. Франц Лефорт приехал к нам в 1675 году в числе многочисленных искателей приключений (иначе говоря, авантюристам), коими тогда полнилась Старушка-Европа. В Россию его никто не "выписывал", никто не ждал, и ему пришлось долго жить в Архангельске, пока на его просьбу о принятии на службу не пришел ответ: "Отпустить за море". То есть, выдворить на хрен. Однако Лефорт проявил завидное упорство и таки остался в Московии. Когда он поселился в Немецкой слободе, нигде не служил, зато "взял  увозом" в жены завидную дочь генерала Буктовена.
 Вот какое свидетельство оставил князь Куракин: "Помянутой Лефорт был человек забавной и роскошной или назвать дебошан французской. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы. Тут же в доме началось дебошетво, пьянство так великое, что невозможно описать, что по три дни запершись в том доме бывали пьяны, и что многим случалось оттого умирать".
Точно неизвестно, где был дом Лефорта, есть только предположение, что он находился поблизости от нынешнего Дворцового моста. Здесь же Пётр впервые встретил своего будущего "друга сердечного" Александра Меншикова, о котором сам Лефорт сказал, "что может он с пользою употреблен быть в лучшей должности".
С фавором к Лефорту пришли отличия и пожалования: он был сделан генерал-адмиралом и для него царь повелел строить дворец на берегу Яузы, по улице, которая при царях называлась Коровий брод (теперь — 2-я Бауманская).
Закончили дворец в 1698 году, а постарался мастер каменных дел Димитрий Аксамитов. Через месяц после новоселья осчастливленный Лефорт преставился, на 46–м году жизни. Причиной смерти лекари назвали "жестокую болезнь в голове и в боку и от растворившихся старых ран, да гнилая горячка". А ежели сказать просто, кондрашка хватила.
После того как в 1706 году сгорел дом Александра Меншикова в Семёновской слободе, Пётр пожаловал ему Лефортов дворец, подарив две тысячи рублей на достройку. Новый хозяин поручил заказ маститому Марио Фонтана — для того, чтобы он смог "выказать свой талант на фасаде дома в Немецкой слободе". Напомню, тогда Меншиков уже охладел к своему дворцу на Мясницкой, сосредоточимши свои чаяния на северной столице. Но уж, когда денег куры не клюют, можно трясонуть мошной и ради мест своего детства (Александр Данилович был родом из одного из яузских сёл — какого точно, не установлено).  Тем более что дворец Меншикова в Санкт–Петербурге строился мучительно долго, вплоть до опалы "полудержавного властелина".
 Фонтана пристроил к Лефортовскому дворцу ряды двухэтажных флигелей в виде незамкнутого квадрата, которые соединялись с главным зданием переходами. Пётр, сам живший скромно, пользовался яузским дворцом Меншикова для встреч с послами и устройства всякого рода празднеств. Когда Меншиков потерпел сокрушительное поражение в борьбе за власть, его отправили в ссылку, а дворец вернулся в казну.
Здесь остановился император Петр II, прибывший в Москву на коронацию, которая состоялась в год отправки Меншикова в берёзовскую ссылку (1727–й). В этом же дворце от чахотки, в возрасте 15 лет скончалась его сестра Наталья Алексеевна. Молодой самодержец покинул дворец, но через год снова поселился в нём. 6 января 1730 года в праздник Крещения Петр II поехал на праздник водосвятия, а на следующий день у него обнаружилась страшная для того времени болезнь: оспа. Хворал он недолго, и через двенадцать дней помер. На 18 января было назначено его бракосочетание…
С той поры царственные особы несколько сторонились Лефортовского дворца. В нём обычно селили иностранных посланников и членов их свиты. В большой московский пожар 1737 года, начавшийся, напомню, у церкви Антипия, что против Колымажного двора, Лефортовский дворец сгорел.
Практически, его отстроили заново. В 1771 году в нем устроили чумной карантин, потом там жили театральные служители, а с января 1804–м сюда перевезли из Кремля архив Военной конторы, находившийся здесь до 1812–го. После Наполеоновской порухи дворец стоял пустым, и, как писал современник, "сама природа, без всякой человеческой заботы, украсила его дикорастущими большими деревьями по окнам, дверям, кровле. В нём имели пристанище стаи птиц и толпы жуликов, так что поздно вечером и ночью никто не смел проходить мимо".
Только в конце 1840-х Лефортовский дворец подновили, надстроили третьим этажом, переделали внутри и опять разместили в нём документы: на этот раз Московского отделения архива Главного штаба. И по настоящее время в нем хранятся исторические документы сразу двух архивов: военно-исторического и фотодокументов.
Здесь же, на улице Коровий брод располагается и бывший Слободской дворец. История его начинается с 1749 году, когда канцлер Алексей Бестужев-Рюмин начал строительство своего большого подмосковного дома. Владелец жил большей частью в Петербурге, где у него на Каменном острове тоже строился огромный дворец, однако денег не хватало. К 1758 году, времени опалы и ссылки Бестужева–Рюмина, отделка московского дворца была еще далеко не закончена. По навету врагов Алексея Петровича обвинили в измене и приговорили к смертной казни — отсечению головы от туловища. Императрица Елизавета, помня его прежние заслуги и то, что он был одним из героев, возведших её на престол, заменила казнь ссылкой в село Горетово, недалеко от Можайска, где ему было велено жить, не отлучаясь, "дабы другие были ограждены от уловления мерзкими ухищрениями состарившегося в них злодея".
Екатерина II возвратила Бестужева–Рюмина из ссылки, а специально созданная комиссия его оправдала; он даже был награждён чином генерал-фельдмаршала, но влияния на государственные дела уже не имел. Бестужев просил Екатерину купить его московский дом, и в 1764–м его приобрели за 34 тысячи рублей в казну, а через три года подарили фавориту императрицы Алексею Орлову. Однако временщик практически в своём яузском имении не жил, дворец постепенно ветшал. В 1778–м его даже хотели разобрать, а материал использовать для строения Екатерининского дворца — напротив, на левом берегу Яузы. В 1787–м Слободской дворец был пожалован Екатериной другому руководителю внешней политики России, Александру Безбородко.
Перестройка дворца производилась по проекту Джакомо Кваренги и под руководством Матвея Казакова. Новостройку приобрёл Павел I, взамен же император отдал Безбородко "порожнее место на Яузе у Николы в Воробине", у нынешнего Николоворобинского переулка, где он задумал строить с помощью того же Кваренги новый огромный дом.
 Слободской дворец был резиденцией Александра I в 1812–м, ещё до того как Москва была "французу отдана". А после изгнания Наполеона дворец перешел в ведение Воспитательного дома. Его вновь перестраивали — на сей раз по проекту Доменико Жилярди. Дело в том, что в оккупацию комплекс сильно пострадал, да к тому же он долгое время стоял без всякого употребления — крыши не было, флигели сгорели, а от центральной части остались лишь стены. В 1830–м в Слободском дворце открылось Ремесленное училище, которое ныне известно как МВТУ имени Баумана.
За Лефортовским (Дворцовым) мостом, на другом берегу Яузы стоит Екатерининский дворец (1-й Краснокурсантский проезд, 3/5). То, что мы видим ныне — не оригинальная постройка, а результат ремонта и перестройки после Наполеоновского пожара. Екатерина II когда–то строила его для себя, родной, но её сын Павел Петрович сразу по воцарении отвёл уже законченное строение под казармы, дополнив дворец обширным плацем. Екатерининский дворец и сейчас принадлежит военному ведомству, поэтому, в условиях нынешнего неспокойного времени вести себя близ него следует пристойно.
В Лефортовском парке ещё можно увидеть остатки Анненгофа — места тихого времяпровождения, который приказала для себя и своего фаворита Эрнста-Иоганна Бирона разбить императрица Анна Иоанновна. Деревянные сооружения времён её царствования, само собою, не сохранились, зато осталась планировка: главные аллеи, Головинский и Крестовый пруды (близ последнего можно лицезреть ныне полуразрушенный грот XVIII века и каменную подпорную стенку с колоннами и нишами). Беседка поблизости выстроена уже в начале XX века.
Впрочем, мы уже перешли видимую грань, очутившись в Заяузье. Чуть позже всю эту местность мы пристально рассмотрим, сейчас же прогуляемся по чуть более отдалённой от Кремля местности.



НИ К ГОРОДУ, НИ К СЕЛУ

"Царские сёла" существуют и в теперешней Первопрестольной. Эти жилые комплексы строились в эпоху т.н. развитого социализма для номенклатуры. Народ, конечно, обозвал такие "гетто" царскими из соображений сарказма. Коммунисты, осознав, что коммунизм построить в масштабах всей державы несколько затруднительно, обустроили островки благополучия. Один из таковых находится, например, близ станции метро "Новые Черёмушки". Ну, элитные квартиры — и не более того. Не думаю, что их обладатели были шибко счастливы.
Царские сёла, причём, без кавычек, имелись и в эпоху царизма. По причине того, что Москва была прежде всего духовно связана с Владимиром и Суздалем, поселения, которыми владела правящая династия, располагались к востоку от Белокаменной. Эти вотчины надо было тщательно охранять, для чего близ царских сёл находились крупные военные отряды.
В конце XVII века общая численность населения Москвы составляла около 200 тысяч человек, и более 20 тысяч из них несли службу в московских стрелецких полках. С учетом членов семей служилых людей, отставных стрельцов, стрелецких вдов и сирот эту цифру можно увеличить в 2–3 раза. То есть, стрелецкое население стольного града составляло не менее четверти от общего числа горожан. Хорошая жизнь нуждается в обслуге, которая так же должна жить близ двора. То есть, Первопрестольный град раздувался именно по причине размножения обслуги. Из–за плодившихся слобод наш город развивался в сторону Измайлова и Черкизова. И даже когда в Москве открыли первую линию метрополитена, один её конец упирался в Садовое кольцо, другой тянулся аж до Сокольников.
 Одно из знаменитейших подмосковных сёл — Красное. Память о нём хранится в названиях Верхней и Нижней Красносельских улиц и станции метро той самой пионерной, красной ветки. Село впервые упоминается в 1423 году в завещании великого князя Василия II: "А благословляю своего сына, князя Василья, своею вотчиной, чем мя благословил отец мои. А из сел даю сыну своему князю Василью селце оу города оу Москвы над Великим прудом".
Пруд действительно был великим, по площади равным всему Кремлю. Красное отличалось дородностью; Конрад Буссов, побывавший в Москве вначале XVII века, писал, что в селе "жили богатые купцы и золотых дел мастера". В Смутное время именно жители Красного первыми встретили хлебом и солью посланцев самозванца Лжедимитрия (неясно точно, какого по счёту) — только лишь ради того, чтобы лихие люди не тронули местное добро. Есть сведения, что и впрямь не тронули.
При царе Петре Алексеевиче на Красненском пруду устраивались потехи: так, на масленице 1697 года "у Красного села на пруде, сделан был город Азов, башни и ворота и коланчи были нарядные и потехи были изрядные, и государь изволили тешиться".
На Верхней Красносельской улице сохранились постройки Алексеевского монастыря, переведенного сюда в 1837 году. Основанная около 1360 года в Остожье, обитель побывала в трёх местах. Переход монахинь (напомню, игуменья, если верить преданию, прокляла ту территорию, откуда сестер "попросили") из Чертолья в Красное был обставлен красиво. Шли пешком, с хоругвями и гимнами. Возможно, именно тогда родилось расхожее злоязвительное выражение "вперёд — и с песнями".
Для обустройства обители приходскую Воздвиженскую церковь села Красное расширили и заново отделали. В 1853–м выстроили в центре монастырской территории ещё и церковь Алексия Человека Божьего с приделам иконы Грузинской Богоматери и святого Павла Латрского. В 1879–м построили больничный храм Архангела Михаила, а в 1891–м — Всехсвятскую церковь (на новом кладбище) с великолепным беломраморным иконостасом. Как вы понимаете, это уже далеко не древность, но, в сущности, в бывшем Красном селе из подлинной старины осталось всего–ничего.
При советской власти главный храм Алексеевской обители перестроили, разместив там Институт рыбного хозяйства и трест "Росрыба" (не путать с булгаковской "Главрыбой"). Архангельскую церковь снесли, а на её месте построили жилое здание (дом 17/2 на Верхней Красносельской). В Алексеевской церкви открыли дом пионеров, а во Всехсвятской создали архивное хранилище.
Для общего сведения: красивейшая Воскресенская церковь у станции метро "Сокольники" — создание ХХ века: она была освящена в 1913 году. В те времена зодчие искали новые формы для выражения своих модернистских идей. Данный эксперимент, думаю, удался.
От села Красного всё же осталась подлинная древность, так что со "всем–ничем" я погорячился. Во владении 12 на Нижней Красносельской стоит Покровский храм постройки 1701 года. В 1904–м его значительно переделали, а при светской власти приспособили под завод киноаппаратуры. Сейчас он блистает во всей своей эклектичной красе.
Мы уже гуляли по Покровской улице, которая, как я ранее говорил, названа в память о некогда находившемся близ стены Китай–города Покровского монастыря. Но есть и другое объяснение топонима: Покровка вела в царское село Покровское, лежащее на правом берегу Яузы (Покрова в Красном — всего лишь совпадение).
Нынешняя Бакунинская улица при царях именовалась Покровской. В конце этой магистрали и располагалось "Покровское, Рубцово тож" (другой вариант названия: Рыбцово), которое, как поэтично писали в старину историки "издревле служило в летние месяцы привольем для отдохновения и прохлады для Государей Российских".
Из переписных книг XVI века известно, что селом владел Протасий Юрьев, троюродный брат патриарха Филарета, потом — боярин Никита Захарьин, брат первой жены царя Ивана Грозного. Позднее оно перешло к "великой старице" Марфе, бывшей до насильственного пострижения женой Фёдора Никитича, сына боярина Никиты Романовича, (ставшего патриархом Филаретом).
Храм Покрова Пресвятой Богородицы (владение 81 на Бакунинской) построен в начале XVII века. Это сооружение — памятник победы над поляками в Смутное время. Собственно, тогда село перестало быть "Рыбцовым", став Покровским. Это место особо любил царь Михаил Фёдорович (ведь это была его вотчина), он даже жил здесь первое время после восшествия на престол. После рождения дочери в 1627–м царь построил в селе церковь святой великомученицы Ирины. Она расположена на углу Рубцова переулка (мы уже понимаем, почему он так назван) и улицы Фридриха Энгельса, которая раньше именовалась Ирининской. Главный престол Ирининской церкви освящен во имя Святой Живоначальной Троицы.
При советской власти в этом храме находился клуб Ворошиловских стрелков. Для удобства меткой стрельбы в церкви разобрали купол и колокольню, а ради пущей красоты во фронтоне над входом вставили пятиконечные звезды со знаменами. После Второй Мировой войны здание занял радиозавод, затем склад. Рядом с этим храмом в младые свои годы жила моя супруга, которую, к слову,  зовут Ириной, так вот она говорит, что в Ирининскую церковь они ходили мыться, ибо там находилась общественная баня. Купол теперь восстановили, реставрируется и дом причта XVIII века в 3-м Ирининском переулке.
Границы села Покровское–Рубцово лежали примерно между нынешней Бакунинской улицей и Рубцовской набережной, простираясь до нынешней Ладожской улицы на западе и речки Рыбинка на востоке. Сейчас над этой речкой, загнанной в коллектор, тянется улица Гастелло.
Третий храм села, Николая Чудотворца, расположен в конце Бакунинской улицы. Он тоже сохранился, причём в формах постройки 1766 года. Никола тоже пострадал: в нём действовал хлебозавод имени 1 мая.
Хочу сказать, мне все эти места особо дороги. Поскольку я жил в Бауманском (теперь Басманном) районе, многое здешние закоулки буквально мною истоптаны с малых лет. Напротив Покровского храма было место первой моей работы, завод, на котором я ещё школьником набивал железными пластинами внутренности трансформаторов. Там же я получил первую в жизни зарплату.
Есть здесь и четвёртый храм, тоже, как это не издевательски звучит, Покровский — старообрядческий (он находится в Малом Гавриковом переулке). Эта причудливая фантазия архитекторов появилась в начале ХХ века. Получился эдакий привет модернистов ортодоксам. По крайней мере, его не тронули богоборцы — хоть за то спасибо, что привет не превратился в полный привет.
Можно сказать, царскому селу Покровское повезло, ибо не сгинули все его святыни. Это сейчас бывшую царскую усадьбу разделяет Казанская железная дорога. Раньше это был единый комплекс, и Покровский храм являлся домовым во дворце Михаила Романова.
В Покровском провела бурную молодость дочь Петра Великого. Удаленная от двора Анной Иоанновной, она предавалась здесь беззаботным увеселениям, устраивая праздники с друзьями, заставляя танцевать на них и покровских крестьян. Посол солнечной Испании, видимо, снедаемый чувством испанского стыда, писал: "Принцесса Елисавета, дочь Петра I и царицы Екатерины, такая красавица, каких я никогда не видывал. Цвет лица её удивителен, глаза пламенные, рот совершенный, шея белейшая и удивительный стан. Она высокого роста и чрезвычайна жива. Танцует хорошо и ездит верхом без малейшего страха". В общем, любо–дорого смотреть, кровь с молоком.
В те времена русские девицы, сидячи за пряжей поздно вечерком, пели:
Во селе, селе Покровском
Серед улицы большой,
Разыгралась-расплясалась
Красна девица-душа,
Красна девица-душа,
Авдотьюшка хороша…
Текст той песни печатался в журналах, с припиской: "сие сочинение одной знаменитой россиянки, воспетой Ломоносовым".  Державин и даже Пушкин утверждали, этой "россиянкой" является Елизавета Петровна. Императрица действительно слагала стихи и по праву может считаться одной из первых русских поэтесс. Здесь же, в Покровском, Елизаветой было создано ещё одно стихотворение:
Я не в своей мочи огнь утушить,
Сердцем я болею, да чем пособить,
Что всегда разлучно и без тебя скучно,
Легче б тя не знати, нежель так страдати
Всегда по тебе.
Это произведение в жанре плача–моления адресовано Алексею Шубину, прапорщику лейб-гвардии Семёновского полка (по другим сведениям, унтер-офицеру Преображенского полка). Шубин был миловиден, статен, в общем, всё как положено. Елизавета предалась своему чувству "со всем пылом молодости, со всем упоением страсти" и даже предполагала сочетаться с Шубиным браком.
Однако императрица Анна Иоанновна была иного мнения. Ей докладывали, что Елизавета "излишне сблизилась с гвардейцами": крестит их детей, гостит на свадьбах; солдат-именинник приходил к ней, по старому обычаю, с именинным пирогом и получал от неё подарки и чарку анисовки. Елизавета и сама с удовольствием выпивала за здоровье именинника. Да и как иначе, ежели Семёновский полк — вот он, супротив дворца, через речку. В общем, Шубина отправили далеко и надолго.
Когда Анна Иоанновна отошла в иные эмпиреи, её брауншвейгские наследники на престоле не удержались и Елизавета, совершив удачный государственный переворот, взошла на престол, принадлежавший ей по праву рождения. Теперь её сердце было отдано другому, но даже за десять лет разлуки она не забыла своего прежнего возлюбленного и тут же отправила людей на его поиски.
Более года посланец молодой императрицы колесил по Камчатке, спрашивая, нет ли где Шубина, но не мог ничего разузнать. Однажды, разговорясь с арестантами, посланник упомянул имя Елизаветы Петровны, но те не поверили, что она царствует. В доказательство ему пришлось предъявить документы с её именем и печатью. И только тогда один из ссыльных признался, что он и есть Шубин.
"За невинное претерпение" в 1743 году Шубин был произведён в генерал-майоры, получил Александровскую ленту и богатые имения. Камчатская ссылка расстроила его здоровье, он предался набожности, занялся науками и в 1744 году попросил увольнения со службы. Выйдя в отставку, Шубин умер в 1765 году, на три года пережив Елизавету.
В конце 1737–м дворец Михаила Фёдоровича, в котором провела нескучную юность Елизавета, уже совсем ветхий и старый, сгорел (это тот самый Троицкий пожар от "денежной свечки"). Царица немедля приказала отстроить его заново и даже лично приезжала проследить за ходом работ, теперь уже в сопровождении нового фаворита — известного нам Разумовского. С тех пор дворец ещё не раз горел, перестраивался — последний раз в XIX веке — но всё же дошёл до наших дней и даже сохранил черты своего старого облика. С 1992 года здесь находится Научно-исследовательский институт реставрации. Трёхэтажное краснокирпичное здание "а ля рюс" (улица Гастелло, 42) рядом с дворцом отношения к нему не имеет. Оно намного моложе, 1913 года постройки. Здание принадлежало Покровской общине сестёр милосердия, которая получила даже статус монастыря. Теперь там святого немного, да и где его сейчас найдёшь.
Из древних нерелигиозных каменных построек Покровского сохранились ещё так называемые "палаты Щербакова" (на углу Бакунинской и Гаврикова переулка). Вообще–то их планировали в 1980–е снести, но общественность отстояла строение, причём, активисты доказали, что это постройка относится к 1773 году. Именно тогда московский купец Данила Щербаков подал прошение, в котором объявлял о своем желании выстроить жилые палаты со сводами в два этажа. И так они достояли до нашего времени.
Впору нам переместиться за Яузу, в не менее славное царское село Преображенское. Его храм (близ станции метро "Преображенская площадь") — недавно отстроенная реплика разрушенного в лихие годы. Здесь я шагну несколько глубже и напомню драматичные события, связанные с воцарением Петра Романова. После смерти царя Фёдора Алексеевича, не оставившего наследников, на трон претендовали два его младших брата: Иван V и Петр I. Ивана продвигали на царство Милославские, а Петра — Нарышкины. В день смерти Фёдора, 27 апреля 1682 года, царем был провозглашен Пётр. Про Ивана, несмотря на его старшинство, говорили, что он недоумок.
Их сестра, царевна Софья решила побороться за трон, для чего воспользовалась недовольством стрельцов, которые несколько месяцев не получали жалованья, чем были очевидно недовольны. Приближенные Милославских стали распускать слухи, что "худородные Нарышкины всех стрельцов хотят извести".
Зародился и ещё один слушок: якобы Нарышкины задушили царевича Ивана. Стрельцы бросились с оружием в Кремль, смяв охрану, и лишь царица Наталья Кирилловна, державшая за руки царя Петра и царевича Ивана (как оказалось живого), патриарх и несколько бояр, не испугавшиеся выйти к разъяренной толпе, сумели их успокоить.
В этот момент князь Михаил Долгорукий (сторонник Нарышкиных) начал кричать на стрельцов, обвиняя их в измене и угрожая расправой. Возбуждённые стрельцы поднялись на крыльцо, схватили сбросили Долгорукого на подставленные пики, а потом расправились и еще с несколькими сторонниками Нарышкиных. Стрельцы поставили в Кремле свои караулы и царская семья оказалась в плену у взбунтовавшихся служилых людей.
Наутро стрельцы потребовали выдать Ивана Нарышкина, который прятался в спальне сестры, угрожая в противном случае перебить всех бояр. Наталье Кирилловне пришлось на это пойти, и её брата закололи. Отец же царицы, Кирилл Полуэктович Нарышкин, по настоянию стрельцов, был пострижен в монахи и выслан в Кирилло-Белозерский монастырь.
Хотя царем формально оставался малолетний Пётр, никакой силы теперь за ним не стояло: все его мало–мальски влиятельные родственники или были перебиты, или бежали из столицы. Конечно же, стрельцы потребовали выплатить им всю задолженность, которая, по их подсчётам, составляла 240 тысяч рублей. Таких денег в казне не было, достать их было негде, и бразды правления взяла в свои руки Софья. Она приказала собирать для этого деньги по всей стране и даже ради их чеканки переплавить золотую и серебряную посуду из царской столовой.
Почувствовавшие кураж стрельцы потребовали поставить на Лобном месте столб, на котором должны были быть вырезаны имена всех "воров-бояр", истребленных во время бунта, с перечислением их злоупотреблений, никем, кстати, не доказанных. Но заметьте, у нас всегда бояре злые, а царь добрый. Когда позорный столб поставили, стрельцы успокоились, хотя покидать Кремль не спешили.
Софья назначила высшим стрелецким начальником князя Ивана Хованского, но тот начал вести свою игру, заявив: "Когда меня не станет, то в Москве будут ходить по колена в крови". Это время и получило название "Хованщина".
Тут в Первопрестольную стали стекаться раскольники–староверы, которые принялись наводить смуту в стрелецких полках. Хованский их поддержал, а вот Софья осталась в стороне: иначе ей пришлось бы признать неправоту исправления богослужебных книг, которые допустил их с Петром и Иваном отец. Настырные старообрядцы стали настаивать на диспуте между представителями старой и новой вер — и таковая состоялась в Грановитой палате Кремля.
Официальную Церковь представлял патриарх, а старообрядцев — суздальский священник Никита Добрынин. Всё в итоге свелось к взаимным обвинениям в ереси и невежестве, а закончилось натуральной дракой. Старообрядцы вышли на площадь и объявили, что спор они выиграли, а потому их вера правильная.
Софья устроила истерику, Никиту Добрынина схватили и казнили (напомню, это была единственная в истории казнь, исполненная непосредственно на Лобном месте), а Хованский превратился во врага Софьи.
Самодурственная царица сделала своей резиденцией Троице–Сергиеву лавру, где стала собирать ополчение. Стрельцы принялись слать в Троицу челобитные, в которых не только клялись в верности, но даже умоляли снести позорный столб с Лобного места. После ряда метаний венценосных особ царица Наталья Кирилловна вместе с сыном поселилась в пригородном селе, под надёжной охраной. Это и было Преображенское.
Москва была под пятой Милославского, юридическую власть взяла Софья. По сути она была не самой скверной государыней. Вольтер писал о ней: "Правительница имела много ума, сочиняла стихи, писала и говорила хорошо, с прекрасной наружностью соединяла множество талантов; все они были омрачены громадным ее честолюбием". Софья заключила выгодный для России вечный мир с Польшей, Нерчинский договор с Китаем, послала в Париж первое русское посольство. Но у неё был долговязый братишка, который не по возрасту был уже себе на уме.
 8 июля 1689 года, во время празднования Казанской иконы Богоматери, случился первый публичный конфликт между братом и сестрою. Пётр подошел к Софье и сказал, чтобы та не смела идти вместе с мужчинами в крестном ходу. Та взяла в руки икону Богородицы и демонстративно пошла. Пётр, проглотив обиду, умчался к себе в Преображенское.
Набившая руку в дворцовых интригах Софья приказала распустить слух о том, что де Пётр собирается прийти в Москву с войском, дабы убить её и Ивана. Её сторонники уже было выступили в Преображенское, чтобы всех там перебить, но Петр убежал в Сергиев посад. Напомню, что уже тогда завязались отношения русского царевича с "Монсихой". Более того: в Преображенском был собран и первый петровский "потешный" полк.
Из Троицы Пётр потребовал, чтобы от всех настоящих, стрелецких полков к нему были присланы начальники. Софья, под страхом смертной казни, это делать запретила, а брату отправила грамоту, что его приказ невыполним. Тогда Пётр приказал отправиться к Троице всем полкам — в полном составе. И большая часть полков действительно пошла. Тогда–то Софья и признала своё поражение. Она была заключена в Новодевичий монастырь, а Иван отказался от притязаний на престол. Стрелецкие полки стали расформировывать, стрельцов принялись показательно казнить. "Друг закадычный" Меншиков позже хвалился, что собственноручно срубил двадцать голов. Пётр же казни только начал, отрубив первые пять голов. Лефорт принимать участие отказался, мотивируя тем, что в его землях "такого не водится".
Австрийский дипломат Иоганн Корб, присутствовавший на экзекуциях, писал: "Эта казнь резко отличается от предыдущих; она совершена весьма различным способом и почти невероятным: 330 человек за раз, выведенные вместе под роковой удар топора, облили всю долину хотя и русской, но преступной кровью; эта громадная казнь могла быть исполнена потому только, что все бояре, сенаторы царства, думные и дьяки, бывшие членами совета, собравшегося по случаю стрелецкого мятежа, по царскому повелению были призваны в Преображенское, где и должны были взяться за работу палачей. Каждый из них наносил удар неверный, потому что рука дрожала при исполнении непривычного дела; из всех бояр, крайне неловких палачей, один боярин отличился особенно неудачным ударом: не попав по шее осужденного, боярин ударил его по спине; стрелец, разрубленный таким образом почти на две части, претерпел бы невыносимые муки, если бы Алексашка, ловко действуя топором, не поспешил отрубить несчастному голову". Под "Алексашкой", надо полагать, подразумевается Меншиков.
В Новодевичьем, под окном кельи Софьи, теперь уже инокини Сусанны, были повешены самые отъявленные бунтовщики, а троим из них, висевшим ближе всех, дали в руки ''челобитные'', в которых Софья призывалась на царство. Тела провисели под её окнами пять месяцев, и лишь после этого Петр позволил закопать их на окраинах Москвы, поставив в тех местах каменные столбы с чугунными досками, на которых перечислялись "вины" стрельцов, а на спицах, выходящих из столбов, были развешаны головы похороненных.
Между тем царское село Преображенское превратилось в солдатскую слободу. Дома тянулись вдоль левого берега Яузы, к северу от речки Хапиловки на месте современных улиц Генеральной, Бужениновской, Девятой Роты, Суворовской (названной так вовсе не в честь знаменитого полководца, а по фамилии владелицы дома на улице в конце XVIII века, премьер-майоршы Анны Суворовой), и нескольких небольших переулков, пересекающих их — Палочного, 1-го и 2-го Генерального.
Южнее, за речкой Хапиловкой разлеглась Семёновская слобода, тоже бывшее село. Теперь там находятся Большая и Малая Семёновские улицы, соединяемые Медовым (где готовили мёд для царского стола), Барабанным и Мажоровым переулками, названия которых напоминают о военной терминологии (Мажоров назван по тамбурмажору, старшему барабанщику в полковом оркестре).
Недалеко от Преображенской слободы (по одним рассказам на берегу Хапиловского пруда, а по другим на высоком берегу Яузы) стояла та самая петровская потешная крепость. Как и положено, она имела стены с башнями, под стеной шёл ров с подъемным мостом. Именно здесь юный Пётр начал устраивать "правильные" маневры с осадой, стрельбой и штурмом.
Позже, когда военная составляющая из Преображенского стала испаряться, здесь начали набирать силу упорные староверы. В Москве было две крупные старообрядческие общины: Рогожская и Преображенская. Они формировались близ окраинных кладбищ, созданных в чумную эпидемию 1771-1772 годов. Рядом с заставами Камер–Коллежского вала, точнее, за пределами города старообрядцы устроили приюты и больницы, где привечали приходящих, ухаживали за ними, и, если нужно было, достойно провожали в мир иной.
За Рогожской обустроились поповцы, за Преображенской — беспоповцы. И те, и другие были народом зажиточным. В 1771–м купец Илья Ковылин подал московским властям прошение, в котором он писал о бедственном положении многих людей и предлагал устроить за чертой города кладбище с приютом и больницей. Присланный с широкими полномочиями из Петербурга князь Григорий Орлов разрешение дал. Ковылин за валом огородил участок для кладбища и двух обителей, мужской и женской.
Строения обоих монастырей находятся на Преображенском валу. Слева (дом 17) бывший женский монастырь (или, как он еще назывался, "богаделенный дом"), а справа (дом 25) — мужской. Они разделяются дорогой, ведущей на кладбище. Хапиловский пруд раскольники сделали "иорданью", в которой наставники крестили своих апологетов.
Изначально постройки староверческого городка были деревянные, но Ковылин владел ещё и кирпичными заводами. Уже в конце XVIII века стартовало большое строительство. Церквей у беспоповцев нет, они называются "молельнями". Однако эти "готические" строения не выглядят скромными лачугами. Староверы вообще склонны к "архитектурному эпатажу", что проявлялось прежде всего в экстравагантных особняках Морозовых, Щукиных, Рябушинских и Мамонтовых (все они — выходцы из старообрядческой среды). Они теперь стали украшениями центра Москвы.
При Екатерине II, её сыне Павле и внуке  Александре старообрядцы пользовались относительной свободой, но с воцарением императора Николая I таковой пришел конец. Молельни стали закрывать, купцов–староверов придавили налогами. В 1847–м Николай Павлович повелел "принять меры к постепенному освобождению Преображенского богадельного дома от раскольнического характера". Мужской богаделенный старообрядческий дом перевели в помещения женской обители, а в освободившихся помещениях открылся Никольский единоверческий монастырь. Тогда же перестроили Успенскую моленную, сделали там алтарь с престолом в честь Николая Угодника и возвели колокольню. Всё это великолепие существует и сейчас.
В Семёновской слободе, немного поодаль от солдатских домиков, ближе к берегу Яузы, примерно там, где теперь соединяются Большая Семёновская и Электрозаводская улицы, некогда стоял дворец Александра Меншикова. Подполковник шведской армии Филипп-Иоанн Стралленберг, проведший много лет в русском плену, писал об этом дворце, как об "увеселительном заведении". После того, как в 1706 году дворец сгорел, Пётр пожаловал Меншикову другой, построенный для Лефорта в Немецкой слободе. В нём мы ранее уже побывали.
 В Семёновской слободе имелись съезжий двор, цейхгауз, госпиталь и "прачешный дом", а, кроме того, потешный соколиный двор, где, в петровское время содержались не только соколы, кречеты и ястребы, но и животные покрупнее, в частности, даже три льва. Было в Семёновском и своё кладбище, устроенное после всё той же чумы 1771 года. Оно исчезло полностью, а кладбищенский храм Воскресения Словущего перестроили до неузнаваемости. Ныне храм вновь обрёл прежний облик, а бывшее кладбище — это Семёновский парк.
В самом селе Семеновском стояла деревянная Введенская церковь. Она была построена супругой Михаила Фёдоровича царицей Евдокией Лукьяновной в 1643 году. При церкви были похоронены родители Александра Меншикова и его дочь Екатерина. Церковь эта в 1728–м сгорела, и слобожане в 1736–м возвели уже каменный храм — на новом месте, ближе к Яузе, на берегу пруда, называвшегося Прачешным. В 1929–м "по просьбе трудящихся" электрозавода и "с целью расширения территории сквера" его изничтожили.
За Семёновским располагалось ещё одно царское село, Измайлово. В своё время Иван Грозный пожаловал измайловские охотничьи угодья младшему брату царицы Анастасии, Никите Захарьину-Юрьеву. После избрания Михаила Романова на царство Измайлово перешло в казну, а его сын Алексей Михайлович приказал выстроить здесь дворец.
 Получился целый город (не путать его с теперешним измайловским торжищем в стиле "а ля рюс"!). Измайловская вотчина Алексея Михайловича включала в себя обширные поля, сады и огороды, льняную мануфактуру, стекольный завод, скотные дворы и птичники, пасеку, множество прудов с рыбой, семь мельниц, винокурни и маслобойни.
О былом величии хранит память великолепный, украшенный изразцами Игната Максимова и Степана Полубеса собор Покрова Пресвятой Богородицы. По преданию, в праздники в Покровском соборе на клиросе храма пел молодой Пётр I, обладавший прекрасным голосом и слухом. Именно здесь, в амбаре старого льняного двора, юный Петя нашёл английский ботик, которому суждено было стать "дедушкой русского флота" (теперь это судно хранится в Петербурге, в галерее, окружающей домик Петра I). На нём будущий император отправлялся в потешные походы по Большому Измайловскому пуду. Как говорится, приплыл.
Из старинных зданий в Измайлове сохранилась Николаевская военная богадельня, выстроенная по указу Николая I. С приходом к власти большевиков богадельню преобразовали в "Рабочий городок имени Баумана", где практически в казарменных условиях проживало три тысячи осчастливленных строителей коммунизма. Храм Покрова Божией Матери был закрыт, кресты с него сбиты. В нём располагался архив НКВД, после — овощной склад. Опять же, констатирую: утилитарное применение храма способствовало его сохранению и в итоге былая благодать сюда вернулась.
Петр Великий повелел в своё время построить напротив Преображенского, на правом берегу реки Яузы парусную фабрику и основал рядом с ней Матросскую слободку. Название главной её улицы Матросская Тишина связано с удаленностью местности от шумных торговых центров, да к тому же тут селили отставных мореманов.
Парусная фабрика помещалась в двух каменных строениях, расположенных под углом друг к другу на Стромынке 20. В 1771–м фабрику перевели в Великий Новгород, и Екатерина II, "...желая, чтоб престольный наш город Москва снабжен был всеми нужными и полезными заведениями", задумала основать в Матросской слободке богаделенное заведение. Оно получило название Екатерининского или Матросского, в нём жили престарелые матросы-ветераны, а в парадной комнате висели поясные портреты наиболее заслуженных из них.
После ремонта и приспособления сюда перевели призреваемых из инвалидного Салтыковского дома на Божедомке (там открылся Екатерининский институт). В 1790–м в Матросской началось большое строительство: к старым корпусам пристроили еще два, в итоге образовался четырехугольник-каре зданий. В том же году тут освятили Воскресенскую церковь.
Екатерининская богадельня существовала много лет, и даже в советское время некоторое время тут был инвалидный дом (имени Радищева), пока в начале 1930-х здесь не устроили студенческий городок, который существует и ныне.
Рядом с богадельней, во владении 20 на Матросской Тишине, расположена Преображенская больница, старейшее в Москве учреждение, предназначенное для лечения душевнобольных. Необычно происхождение этой "дурки": московское дворянство собрало средства для того, чтобы отметить достойным образом коронационные торжества императора Александра Павловича, но молодой царь предпочел отдать деньги на более полезное дело — строительство больницы, "доллгауза" для лишившихся рассудка. Построили протяженное двухэтажное каменное строение с выделенным портиком центром, в тимпане фронтона которого и сейчас можно видеть цифры "1808" (год открытия больницы).
В середине XIX века Преображенская больница получила известность из-за одного из своих пациентов, некоего Ивана Корейши. Этот блаженный привлекал множество посетителей, и наплыв страждущих был столь велик, что в больнице ввели даже специальные билеты для посещений. У нас на Руси издревле существовал культ поклонения всякого рода дуракам.
Свыше сорока лет пробыл данный пациент в сумасшедшем доме и за все это время ни разу не ходил в церковь, не исповедовался и не соблюдал постов. Тем не менее он оставался непререкаемым авторитетом у богомольной московской публики. В музее Преображенской больницы (теперь она носит имя Гиляровского, и это при том, что знаток Москвы "дядя Гиляй" никакого отношения к психическим заболеваниям не имел) сохранилась медицинская карта Корейши, в которой записано: "Причины болезни – неистовые занятия религиозными книгами. Болезнь совершенно неизлечима".
С Корейшей хотел увидеться за несколько дней до своей смерти Николай Гоголь, который в тот момент находился в глубочайшей депрессии. На Масленицу 1852 года Николай Васильевич взял извозчика и велел везти себя через всю Москву к Преображенской больнице. Подъехав к воротам, Гоголь, однако же, не решился зайти вовнутрь, ходил туда-сюда, затем отошел от ворот, долго стоял в снегу, в поле, на ветру, о чем-то думал. Наконец, решительно отвернулся, сел в сани и велел ехать обратно на Никитский бульвар.
Даже после смерти Ивана Яковлевича в больницу еще долго продолжали поступать пожертвования на его имя. Похоронено тело Корейши в ограде церкви Ильи Пророка села Черкизова. Могила и теперь особо почитаема — русские люди горазды верить всякому зверю, даже ежу. Хотя, возможно, я слишком резок.
Владение 18 на Матросской Тишине — тюрьма. Когда в конце XVIII века обсуждался вопрос об использовании зданий бывшей парусной фабрики, решили туда перевести не только инвалидный дом, но все учреждения, управляемые Приказом общественного призрения и, в том числе, работный и смирительные дома. Они позже и превратились в казематы. Времена меняются, а камеры СИЗО "Матросская тишина" не пустуют.


ВЕРА СУПРОТИВ РЕЛИГИИ

Я родился в Заяузье. Это произошло в Шелапутинском переулке, в Кларином доме. Так звался в народе роддом имени Клары Цеткин. Ну, там, много кого приняли в добрые руки и на Свет Божий, но искренне благодарны далеко не все. Особо больше я с этой стороной Старой Москвы дел не имел, разве что несколько месяцев проработал на предприятии номер 7 ГУГК (там делали карты — но не игральные), оно как раз располагалось напротив всё того де Клариного дома. Я тогда думал: где родился там и пригодился. Это было более сорока лет назад. Но всё получилось иначе, порою кажется, что так я и не сподобился пригодиться. Думаете, кокетничаю? Не без того. А что касается Клариного дома и "Семёрки", то и другое сейчас даже не в запустении, а в разрухе.
Примерно всё те же сорок лет назад я любил бродить по переулкам за Таганкой с фотоаппаратом "Любитель". Впрочем, тогда я таскался по всей Старой Москве, но, по моим тогдашним наблюдениям, только район Таганки всё ещё сохранял фактуру города, двести лет являвшемся столицей русской провинции. Двухэтажные домики и уютные дворы с неимоверным числом голубятен и столиков для забивания козла вдохновляли. Эдакая благодать уже исчезла. Ушла какая–то неуловимо тёплая жизнь городской окраины, даже не понимаю, в чём была её аура. Хотя, нет — знаю: такой же была Даниловская слобода времён моего детства, где жила моя бабушка по отцовской линии. Не город, а рабочая полудеревенская окраина с бесконечными сараями и, пардон, выгребными ямами. Люди были счастливы выбраться из трущоб. Теперь они благоденствуют в человейниках с индивидуальными туалетными кабинками, однако, как пел Окуджава, "что–то главное пропало".
"Плясать" по холмам Заяузья мы начнём от смыслового центра, Спасо-Андроникова монастыря. История этой обители началась в 1356 году. Судно, направляющееся из Константинополя к северным берегам Чёрного моря, попало в шторм. Люди потеряли последнюю надежду спастись, и только твердый, полный веры голос Алексия, митрополита Московского, был еще слышен среди скрипа обшивки и переборок корабля, воя ветра и шума разъяренных волн. Ну, так повествует официальная легенда. Предстоятель молился перед вывезенной из Константинополя иконой с образом Иисуса Христа — о спасении, конечно, хотя, согласно основной доктрине христианства, выживание и спасение суть есть категории разные. Короче, мореплаватели в той передряге выжили и Алексий прилюдно дал обет создать храм во имя Спасителя. Какие события стряслись в студеном море на самом деле, сокрыто во тьме религиозной поэзии.
На следующий год после возвращения из Царьграда Алексий был вынужден был ехать в Орду, куда вызвал его всемогущий хан, и там митрополит "много истому от татар приим". Затем была поездка в Киев, где Алексия по приказу великого князя Ольгерда схватили и посадили в темницу. Там он провел два года. Выйдя на свободу, митрополит Московский приступил к исполнению своего черноморского обета. Он поручил своему ученику иноку Андронику (про которого практически ничего не известно) создать не только храм во имя Спасителя, но и святую обитель, для которой был выбран высокий холм близ места впадения в Яузу безымянной речушки, названной позже Золотым Рожком — по константинопольской бухте Золотой Рог, над которой красуется ныне поруганная Святая София. На маковке горы, в тогда далёком пригороде Москвы, начали строить белокаменный храм Спаса Нерукотворного, куда и перенес митрополит чудотворный образ. "И честную икону образа Христова, юже имяше принесену с собою от Царя-града, чудне златом украшену, в ней постави", - сообщает летописец.
Спасский собор Андроникова монастыря — древнейшее каменное сооружение Москвы (в границах современного нам города). Единого мнения о дате его постройки нет. Имеется только предположение, что каменное здание было возведено в 1390-е, ибо композиционные приемы строительства близки приемам, применённым непосредственно предшествовавшими ему соборах во Пскове и на Балканах.
Некоторые специалисты относят время постройки Спаса к 1427 году, когда в летописях сообщалось об освящении собора. Вероятно, это лишь дата переосвящения храма после его обновления (вероятно, он обрушился) и росписи, в которой участвовал Андрей Рублёв, инок монастыря. Творения руки Рублёва в Андроникове не сохранились, если не считать остатков орнаментальной росписи на откосах окон, которая ( может быть) и принадлежит его кисти.
Спасский собор немало претерпел, а особенно плохо ему пришлось в 1812 году, когда выгорел иконостас и обрушился барабан главы — древняя кладка не выдержала нестерпимого жара. Но и тогда его обновили, сохранив древний облик. В закопчённом виде древние своды пребывают и ныне.
Спасо-Андроников монастырь никогда не находился на первых ролях в церковной иерархии, он не был особенно богат или особо почитаем верующими. Его использовали в качестве места заключения согрешивших священнослужителей, либо неугодных властям еретиков. Здесь, в частности сидел в темнице лидер раскольников протопоп Аввакум. Его арестовали в Казанском соборе, что на Красной площади, в телеге, "ростянув руки", переправили в Андроников монастырь и бросили в "тёмную полатку". В своём "Житии" Аввакум Петров писал: "никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно".
Неистовому протопопу тогда было 33 года от роду. После пыток Аввакума с семьёй выслали в Сибирь. "Долго ли муки сея, прототоп, будет?" – спросила тогда мужа, матушка, Марковна. Аввакум ответил: "До самыя до смерти!"
В 1917 году Андронников монастырь стал концентрационным лагерем. Сюда чекисты свозили всех контрреволюционеров. А потом, когда миссия искоренения всего чуждого представлениям власти о светлом будущем была выполнена, приступили к уничтожению обители. У Андроникова "урезали" две трети и таковые изничтожили. С юго–восточной стороны красуется в некотором роде изящная монастырская стена. Она не древняя, 1962 года постройки. Здесь кроется одна история, связанная с понятием "святая ложь".
Обитель, после того как её оставили в покое чекисты, использовалась под разные нужды, в основном — для коммунального жилья рабочего класса. Очень скоро пролетарии всё сущее довели до ручки. Встал вопрос об окончательном сносе религиозных построек как "изживших свой век", тем более что в хрущёвские времена всё, что связано с верой не в коммунизм, преследовалось. И тут в борьбу вступила интеллигенция. Группа учёных, верховодил которой небезызвестный нам Пётр Барановский, заявила, что близ Спасского собора найдена могила Андрея Рублёва. Мы уже знаем, что во времена гениального иконописца надгробия не содержали текстов, поэтому вопрос атрибутирования захоронений предельно сложен. Тем не менее, Пётр Дмитриевич убедительно доказал, что текст на плите доказывает принадлежность захоронения конкретному историческому лицу. Барановскому поверили. Были выделены деньги на реставрацию и в итоге приговорённый к погибели монастырь стал музеем древнерусского искусства.
Однако к тому времени, напомню, две трети монастыря были порушены, причём баба (орудие разрушения) прошлась по той части, в которой находился обширный некрополь. Надгробия легли в фундамент дворца культуры "Серп и молот", который в момент написания мною этого текста находится в таком же запустении, как Кларин дом и "Семёрка" (уточню: храм культур-мультуры всё же реставрируется). Конечно, вы помните, что использование "старых камней" вовсе не считалось кощунством в царские времена, так что не стоит винить строителей светлого (так и не нагрянувшего на наши булки) будущего. Но следует всё же помнить, что нынешний культурный рассадник имени "Серпа и молота", завода, уже не существующего, есть иное воплощение ''города мёртвых''.
Некрополь Андроникова монастыря был престижным. Здесь, в частности, похоронены родственники царицы Евдокии Лопухиной, (которая, кстати, дала денег на постройку в монастыре церкви Михаила Архангела), представители родов Барятинских, Трубецкиих, Голицыных, Головиных, Юсуповых, Толстых, Салтыковых, Нарышкиных. Здесь лежат носители известных купеческих фамилий (не являвшихся старообрядцами). В 1714 году Петр I после битвы при Гангуте отпустил средства на строительство в монастыре именно потому, что на его погосте погребались воины, погибшие в Северной войне. Век спустя здесь нашли последнее пристанище герои Отечественной войны 1812 года. И все эти памятники ныне стали фундаментом натурального стыда империи.
 Некоторые надгробия собраны в отдельном павильоне на территории обители–музея. Но это только лишь жалкие крохи от былого. И да: могила Андрея Рублёва так и не найдена, может быть, больше повезёт будущим исследователям.
Выйдем за территорию монастыря. Дом 8 на Андроньевской площади — бывший дворец "имянитого купца и Московского городского правления бургермейстера" Петра Хрящева, сына крестьянина богатого окского торгового села Дединова. Дом был построен в камне 1780-е годы, потом над двумя этажами надстроили ещё три. На заднем фасаде видны заложенные окна с наличниками. Справа и слева от основного дома — усадебные флигели. О том, как выглядел дворец при Хрящеве, можно узнать из "Альбома партикулярных строений" Матвея Казакова: на красной линии улицы стоял двухэтажный дом с высокими и узкими окнами второго этажа и четырёхколонным портиком.
За ручьём Золотой Рожок и линией железной дороги простирается обширная зелёная зона с редкими постройками. Это так называемая "Строгановская дача" (Волочаевская улица, владение 38). Строгановы — некогда богатейший род, в XVI и XVII веках владевший сумасшедшими пространствами на Севере и на отрогах Урала (который русские тогда именовали Камнем). Эти земли на высоком берегу Яузы Петр Великий пожаловал одному из отпрысков фамилии, Григорию Строганову.
Каменное строительство здесь начал в 1751 году Сергей, сын петровского вельможи. В конце XVIII века огромная усадьба (её площадь занимает шесть гектар) принадлежала внуку Сергея Григорьевича, графу Павлу Строганову. В юности последний сблизился с революционными кругами во Франции, и даже получил известность в Париже как "гражданин Очер". Екатерина II, узнав об этом, приказала ему немедленно возвратиться в Россию и… простила. Павел Александрович был дружен и с сыном Екатерины Павлом, и с её внуком с Александром. Строганов входил в "негласный комитет", группу особо приближенных к особе императора, имевших большое влияние на политику первых лет царствования Александра Павловича. Тогда российская политика творилась в Северной Пальмире, подмосковное имение (а строгановские владения на Яузе считались подмосковными) использовалось лишь как резиденция в дни нечастых наездов графа в Первопрестольную. Стоит добавить, что он был ещё и крупным военачальником, генералом.
 Павла Строганова преследовал рок. Он пережил своего единственного сына, который погиб восемнадцати лет от роду: ему ядром оторвало голову в сражении под Краоном во Франции в 1814 году. Узнав об этом, отец не мог дальше командовать дивизией, и вся слава сражения досталась графу Михаилу Воронцову.
Об этом упоминает Пушкин в черновиках главы VI "Евгения Онегина" (к описанию дуэли Ленского и Онегина):
            Но если Жница роковая
Окровавленная, слепая,
В огне, дыму - в глазах отца
Сразит залетного птенца!
О страх! о горькое мгновенье
О Строганов, когда твой сын
          Упал сражен, и ты один.
Забыл ты Славу и сраженье
И предал ты руке другой
Успех, ободренный тобой.
Тогда–то Павел Строганов оставляет свет, уходит в отставку, уединяется в Яузской усадьбе и "придаётся там меланхолическим думам". Считается, что дошедшее до наших дней здание усадьбы на Волочаевской, 38 было возведено в конце XVIII века. В 1817 и 1827 годах производились достройки. Классический коринфский шестиколонный портик и небольшим над ним мезонином и с ионическими портиками на крыльях, которые существуют сейчас, говорят о том, что облик дворца за последние двести лет менялся мало. Внутри строения сохранилась парадная анфилада комнат и старые печи.
В 1828 году строгановская усадьба перешла к московским первой гильдии купцам Александру и Ивану Алексеевым. Оборотистые магнаты забабахали в усадьбе текстильную фабрику, для который они построили множество безликих краснокирпичных зданий. Тогда же был построен южный каменный корпус, в котором было ткацкое отделение. А вот дворец оставили для своего жилья. Там, кстати, долгое время находился федеральный центр детско–юношеского туризма и краеведения. В момент написания этой книжки дворец находился в запустении.
Чуть выше по течению Яузы располагалась обширная усадьба княгини Варвары Репниной (дочери графа Алексея Разумовского). У границы с участком Строгановых стоял большой деревянный дом с портиком, с крыльями флигелей, а у противоположной границы, за прудом находились большие каменные и деревянные оранжереи и конный двор. Это имение более пострадало от времени, теперь там располагается детский садик. А ещё усадьбу Репниной заполонило здание, на фасадах которого неоднократно повторяется надпись: "N 1". Это так называемый Казенный винный склад, как тогда назывался водочный завод. Мы его в относительно недавно знали как ликёроводочный завод "Кристалл".
Далее к северу хорошо видны церковные купола на Новоблагословенной улице (в 1924 году её прозвали Самокатной — по велосипедному батальону красных воинов, дислоцировавшемуся в этом месте). Церквей здесь две: летняя и зимняя. Первой возведена в 1819 году летняя Троицкая, на месте деревянной, а зимнюю Введенскую построили в 1821–м. Чтобы было понятно: зимние храмы меньше, чтобы их легче было отапливать. Оба храма относились к Введенской единоверческой общине, одному из первых опытов скрещивания официальной и старообрядческих (разных согласий) церквей. Тогда–то кривой спуск в Яузе и прозвали Новоблагословенной улицей, хотя, по большому счёту людей основном притягивают ликёры и водка. Я почему так ёрничаю: всякая революция у нас начинается с введения сухого закона, а заканчивается разграблением винных складов. То есть, Новоблагсловенная улица в 1917–м стала идефикс пролетариата, центром Вселенной. А в 1990-х за обладание "Кристаллом" шла настоящая криминальна война с человеческими жертвами.
Продолжим движение к северу, вдоль Яузы. В конце XVII века в пустынной, испещрённой оврагами и балками местности царь Пётр Алексеевич (большой ценитель ликёров и водки) приказал построить дома солдатского "полка регулярного строя", эдакого прототипа современной (для нас) русской армии. Это поселение назвали Лефортовской солдатской слободой, ибо обустраивал его самолично Франц Лефорт.
Для порядку была возведена и слободская приходская церковь святых апостолов Петра и Павла. В 1711–м она была уже в камне. Церковь — пятиглавая на четверике, с трапезной и шатровой колокольней — сохранилась до наших дней (Солдатская улица, 4). Недалеко от Петропавловской церкви на Госпитальную площадь выходят строения старейшего в Москве казённого медицинского учреждения, "Военной гошпитали". Оно было основано по указу вездесущего Петра Великого, а исполнителем государь выбрал голландца Николая Бидлоо, своего личного врача. В 1721 году госшиталь (полностью деревянная) сгорела. Синод, которому направил смету строительства каменных корпусов Бидлоо, обратился к самому Петру: "И толикое число ему давать ли? И строение какое строить? И из каких доходов?" Резолюция Петра была короткой как тост: "Давать и строить". Стройка закончилась в 1727–м, а Николай Бидлоо руководил гошпиталью и школой лекарей до своей кончины в 1735 году.
В 1797 году после коронационных торжеств император Павел Петрович посетил петровскую гошпиталь, которая произвела на него столь удручающее впечатление, что он немедленно распорядился выдать средства на её поправку и, в том числе, на возведение новых строений — теперь уже госпиталя, в мужском роде. Те строения, что мы видим сейчас (Госпитальный вал, владения 1–3), считаются одним из лучших произведений архитектуры классицизма в Москве. Обращенный к Госпитальной площади "новый" корпус госпиталя — произведение 1830-х .
Напротив здания Военного госпиталя расположена городская больница, которая некогда являлась Александровской общиной "Утоли моя печали". Её основала княгиня Наталья Шаховская, жившая в так называемом "доме начальницы". Он сохранился и находится на углу Госпитальной площади и Солдатской улицы. Некогда это владение принадлежало купцам Матвеевым, которые после московской чумы 1771 года за бесценок приобрели в Заяузье несколько участков. "Дом начальницы" построен в конце XVIII века, а после пожара 1812–го значительно перестроен.
За комплексом бывшей Александровской общины разлеглись "Введенские горы", так москвичи называли Немецкое кладбище. Оно, как и многие другие московские кладбища, — детище чумы 1771 года. Здесь мы не задержимся, ибо подлинных древностей на Немецком кладбище не обнаружим. Хотя местечко очень даже в готическом стиле — настолько, что охрана яростно гоняет отсюда невесть откуда берущихся готов.
Мы уже касались раньше истории Лефортовского парка. Здесь при Петре Великом располагались владения Фёдора Головина, который ведал Оружейной палатой, Ямским приказом, да ещё и руководил внешней политикой Российской империи. В 1721 году Пётр Алексеевич выкупил усадьбу у наследников Головина и заново её устроил, поручив всё тому же Бидлоо: "Надлежит тебе строить дом Головиных, который куплен, по данным тебе рисункам, так же, что еще к тому более сам примыслишь".
В саду Николай Бидлоо "примыслил" фонтаны, указал выкопать несколько прудов с островами, сделать мостики, каскады и прочие затеи. По преданию, сам Пётр посадил в саду несколько деревьев. Самодержец неоднократно останавливался в этой усадьбе — "изволил ездить в Дом Свой", как отмечалось в церемониальных журналах, регистрировавших все передвижения царя.
В 1730 году императрица Анна Иоанновна, перенесла столицу на два года обратно в Москву. Она покинула Санкт–Петербург, а за нею выехали двор и многие учреждения. Для свиты потребовалось множество помещений — и потянулись со всей России тысячи мужиков-умельцев в Первопрестольную. Кроме разнообразных починок и переделок старых зданий, императрица приказала начать и новое строительство: в Кремле построить дворец "Зимний Анненгоф", а у Яузы, в бывшей Головинской усадьбе — "Летний Анненгоф".
В то время в Москве существовали два парадных центра: Кремль и Анненгоф у Яузы. Анна Иоанновна, попав из захолустной Курляндии на русский престол, "на широкий простор безотчетной русской власти", отдалась празднествами увеселениям, поражавшим иноземных наблюдателей мотовской роскошью и безвкусием. Новый дворец на берегу Яузы и был предназначен для таких непотребств: в нем императрица торжественно отметила восшествие на престол.
Летний Анненгоф, построенный в 1730 году архитектором Бартоломео Франческо Растрелли, был большим зданием, стоявшим на холме над низменным берегом Яузы, с левой (если смотреть с Яузы) стороны от бывшего Головинского дворца. О был, повторюсь, деревянным: как записал сам Растрелли, "для постройки этого здания было использовано больше шести тысяч плотников, кроме того — каменщики, скульпторы, живописцы..."
В 1736 году на берег Яузы, перенесли из Кремля и здание "Зимнего Анненгофа" (то есть, разобрали и перевезли срубы). Оба этих дворца были переименованы в "Головинские". Они сгорели от того самого пожара от "денежной свечки", и вместо них построили опять деревянные здания летнего и зимнего дворцов, пока после очередного пожара, случившегося в 1771–м, не начали ваять по указу Екатерины II огромный каменный дворец.
Сначала его возводил архитектор Пётр Макулов, но из-за технических просчетов стены пришлось разбирать и стройку начинать заново. В 1780-х привлекли Джакомо Кваренги, который создал портик со стороны сада и ставшую знаменитой многоколонную лоджию на фасаде. Колоннада Головинского дворца — самая большая в Москве: двенадцать колонн "коринфского ордера", поставленных перед неглубокой лоджией, контрастируют своим мрачноватым серым цветом со скупым декором на оштукатуренных стенах. Протяженность дворца по фасаду — 200 метров, объём — 388 тысяч кубических метров.
После смерти Екатерины II её "благодарный", не простивший матери убийство отца сын задумал рядом с Головинским строить новый роскошный дворец, позже, чтобы, наверное, Павел Петрович в гробу перевернулся, названный Екатерининским. Его историю мы раньше уже обозрели. Здесь отмечу только, что некогда в Екатерининском дворце располагался 1-й Московский кадетский корпус (позже к нему присовокупили и 2-й Московский кадетский корпус). Эти начальные военные учебные заведения дожили до октября 1917–го.
На Красноказарменную улицу из центра города ведет мост через Яузу, который раньше именовался Дворцовым. Он построен в 1781 году архитектором Семёном Яковлевым по образу и подобию Большого Каменного моста — того самого, который прозвали "восьмым чудом света". Но, если у Каменного моста была башня с двухшатровым верхом и он поднимался к середине реки для пропуска судов с высокими мачтами, его младший брат, Дворцовый, не может похвалиться выдающимися формами. Впрочем, Большой Каменный — это уже призрак, а Дворцовый всё ещё функционирует. Отсюда вывод: не надо выёживаться, будь проще. Это касается не токмо мостов. Стоит только учитывать, что в 1940–м при реконструкции Дворцовый мост значительно переделали и расширили. 
 По обеим сторонам Красноказарменной улицы (владения 3 и 4) стоят здания так называемых "Красных казарм" (Алексеевского юнкерского училища и 4-го кадетского корпуса). "Красными" их назвали по цвету стен, и эти здания первоначально были предназначены для хозяйственных служб Екатерининского дворца. Потом их стали использовать для размещения личного состава воинских частей. Если войти во двор строения 3 на Красноказарменной, с левой стороны улицы, можно увидеть характерные для XVIII века ниши вокруг окон, сводчатые коридоры и арочные галереи.
Что же… спустимся вниз по течению Яузы, минуем благословенный холм с многострадальным Андрониковым монастырём, пройдём по Николоямской в сторону центра и свернём в первый переулок направо. Относительно недавно об этом закоулке я рассуждал просто: назван он в честь какого–то богатея только лишь из уважения к его мошне. Спешу исправиться. Павел Шелапутин был одним из щедрейших благотворителей Первопрестольной. На его средства и по его инициативе были основаны многие школы, училища, институты. Некоторые даже носили его имя.
Купеческая старообрядческая (Белокриницкого согласия) семья Шелапутиных появилась в Москве в конце XVIII века; известно, что они торговали волжской рыбой в китайгородских рядах еще в 1792 году. Довольно быстро Шелапутины вышли в первые ряды московского купечества: один из них, коммерции советник Прокофий Шелапутин в 1811-1813 годах был городским головой. Однако самым известным в этом роду стал Павел Григорьевич, который основал товарищество Балашихинской мануфактуры и превратил её в одну из самых крупных в России.
Как нередко (но далеко не всегда) бывает, богатство не принесло Шелапутину счастья. Трое его сыновей, Анатолий, Григорий и Борис, рано умерли, и он остался одиноким. Павел Шелапутин решил отдать нажитое добро на строительство и поддержание общественно-полезных учреждений Первопрестольной. На Девичьем поле на шелапутинские средства выстроили гимназию и педагогический институт, рядом — здание гинекологического института. Полмиллиона заводчик выделил на сооружение женской учительской семинарии, жертвовал значительные суммы на ремесленные училища, дом призрения, богадельню, дом дешевых квартир. В Филях (где у него было имение) Шелапутин отдал землю для постройки народного училища. Павел Григорьевич скончался 1914 году и похоронен на Рогожском кладбище.
Одно время Шелапутинский переулок звался Морозовским, по фамилии основателя знаменитой династии текстильных фабрикантов Саввы Морозова, обосновавшегося здесь в 1820-х. Он был крепостным крестьянином, потом — ткачом на фабрике в подмосковной деревне Зуево. Каким–то образом Морозову удалось разжиться и стать владельцем нескольких мануфактур. У него было пять сыновей, каждый из которых породил свою "морозовскую" ветвь. Интересно, что все они были приверженцами разных толков старообрядчества. Фамильная усыпальница Морозовых находится на Рогожском кладбище.
Савва Васильевич приобрел большой участок на высоком берегу Яузы — там раньше стояли "казённые торговые бани". На холме был выстроен Морозовский дворец, а поодаль, в нескольких каменных и деревянных зданиях разместилась текстильная фабрика. Дом Морозова, датируемый 1830–ми годами (Шелапутинский переулок, 1) представляет собой образец последнего классицизма. Сейчас в нём располагается Государственный литературный музей.
Внук и наследник строителя дворца, Давид Морозов, пожертвовал бывший фабричный участок Московскому купеческому обществу для строительства на нем здания богадельни и обеспечил её капиталом. Богадельня (дом 3 в Шелапутинском) строилась в 1888–1891 годах. Здесь–то при советах и открылся "Кларин дом". Да, это строение — не древность, но в этом ампирном дворце осталась частичка меня и моей матери, простите за сентиментальность.
Клементина Черчилль, жена Уинстона Черчилля (кстати, она была основательницей и председателем Комитета помощи России) в 1945 году посещала нашу страну. Заезжала и в Кларин дом. После, в своих мемуарах она записала:
"Забота, которой окружены дети, показалась мне проявлением великой веры в будущее, характерной для всей России. Их дети очаровательны, они красивы и на редкость воспитаны. Особенно радостно видеть, как счастье возвращается в разрушенные города и села, и теперь, когда с ужасом мрачной ночи покончено, надежда озаряет лица мужчин и женщин. Я поняла, что нахожусь на пороге нового, обширного, неисследованного мира шестнадцать республик, входящих в орбиту Советского Союза, с их разными вкусами, обычаями, традициями и культурами открывают бесконечные перспективы для изучения страны и ее понимания. Покидая Москву и бросая на нее последний прощальный взгляд, я молилась: ''Да исчезнут трудности и непонимание и да сохранится дружба''.
Кстати, госпожа Черчилль оставила запись в Книге гостей родильного дома имени Клары Цеткин: "Если бы мне снова довелось иметь ребенка, я хотела бы доверить его судьбу этому учреждению".
Роддом сильно пострадал во время Второй Мировой войны, в 1942 году немцы на него сбросили бомбу. Разрушения были не так велики — всего лишь была повреждена ограда — а вот в наше время комплекс пострадал основательно.
Любопытные дома находятся при соединении Шелапутинского переулка с Николоямской. Архитектурные памятники идут один за одним до Сергиевской церкви, стоящей на Андроньевской площади.
Правый угол Шелапутинского переулка занимает усадьба (дом 49 на Николоямской) купца Фёдора Птицына, приобретшего её в 1738 году. В 1754–м он начал строительство каменных палат на восточной меже усадьбы. Здание это сохранилось, причём, в аутентичном виде. На этом же участке находится красивый особняк постройки 1760-х годов, а позади него — торцом поставленный дом 1830-х, в котором, скорее всего, размещалась фабрика.
По соседству расположена усадьба (дом 51 на Николоямской), главный дом которой, поставленный боком к красной линии улицы, находится в глубине парадного двора. Специалисты установили, что в его основе "закамуфлированы" каменные палаты конца XVII века. Этот дворец принадлежал купцу Васильеву, на средства которого были возведена колокольня Андроникова монастыря. Нынешний облик комплекс приобрёл при купце Скороспелове — в начале 1870-х (в тамбуре левой двери на полу выложено мозаикой: "1871").
Далее (если идти от центра Москвы) располагается усадьба, которая в XVIII в. также принадлежала вышеназванному Васильеву, купившему её по просроченной закладной у купца Медовщикова. Богатей в начале 1780-х построил здесь два каменных дома по красной линии Николоямской улицы, перешедших после кончины Васильева к его родственнику купцу Пищальникову. Эти строения после пожара 1812–го стояли долгое время обгорелые, пока усадьба не разделилась на две части (владения 53 и 55) и на обеих частях не были построены в 1836–м по "образцовым" проектам от Осипа Бове сохранившиеся доныне дома.
Храм святого Сергия и теперь является архитектурной доминантой всей местности. Первоначально (вероятно, еще в XVI веке) на этом холме стояла деревянная церковь "в Гонной в Рогожской ямской слободе", главный престол которой был освящен в честь Живоначальной Троицы, а придельный — преподобного Сергия Радонежского.
Каменное здание церкви (Николоямская, 59) построено до 1721–м, а в конце XVIII века к нему пристроили трапезную с тосканскими портиками и скругленными углами (авторство приписывается Василию Баженову). После закрытия в 1930-х Сергиевский храм стоял, постепенно ветшая, несмотря на то, что его занимал Художественный фонд. Но, по крайней мере, его не сломали. А могли бы. Ещё одна, менее значимая доминанта — бывшая Рогожская полицейская часть (дом 54 на Николоямской). В здании уже в наше время восстановлена караульная башня, иначе говоря, каланча.
До времён Великого Раскола территория по правой (чётной стороне Николоямской улицы) именовалась Алексеевской слободой. Об этом напоминает чудом уцелевшая церковь Алексия, митрополита Московского (теперешний адрес: улица Станиславского, 29) — того самого, который основал Спасо–Андронников монастырь. Это причудливое сооружение приписывается архитектору Дмитрию Ухтомскому. Церковь в её теперешнем виде построена в 1751 голу, её главный престол освящен в память Фёдоровской иконы Богоматери.
Алексеевская некоторое время была стрелецкой слободой. Есть сведения, что в середине XVII века здесь существовала Иноземная греческая слобода, на месте которой в 1671 году и были поселены московские стрельцы. Слободская церковь была освящена во имя святого Николая Чудотворца, которую в просторечии москвичи прозвали Николой в Ямах (от этого и название улицы). Этот храм напрочь снесли в 1959–м.
Алексеевская слобода после того, как из неё исчезли стрельцы, стала заселяться оборотистыми людьми, преимущественно старообрядцами. Её главная улица (Солженицына, прежде — Большая Коммунистическая, а до того — большая Алексеевская) — настоящий заповедник купеческой архитектуры XVIII и XIX веков.
Дом 9 на Солженицына, с пилястровым портиком и пошловатыми ангелочками в тимпане фронтона (ну, вкусы купцов были далеки от совершенства) построен в начале XIX века, в середине которого усадьбой владел потомственный почётный гражданин Алексей Полежаев, чей вензель "АП" на фасаде бросается в глаза. В конце того же века владельцем этого особняка стал купец Павел Зубов, увлекавшийся коллекционированием. Здесь хранилось великолепное собрание музыкальных инструментов, жемчужинами которой  были скрипки работы Амати и Страдивари.
Владелец обширного дома 13 — мануфактур-советник, почетный гражданин и кавалер Иван Колесов, бывший в 1834-1837 годах городским головой Москвы. Владелец постоянно что–то пристраивал к своему дворцу, стараясь переплюнуть своих соседей в аспекте роскоши. Колесов соединил главный дом с флигелями так, что по улице выстроился длинный фронт зданий, как бы кричащий: "Гляньте–ка на меня, я круче всех!"
Там, где от Большой Алексеевской ответвляется Малая (ныне — улица Станиславского), высится храм святого Мартина Исповедника, деньги на постройку которого дал купец Василий Жигарев, городской голова в 1795-1798 годах.  Вообще–то главный престол этого (в хорошем смысле) монстра — Вознесенский, а папе римскому Мартину посвящён придел. Историки долго гадали при чём тут папа, но к единому мнению не пришли.
На дальнем конце Большой Алексеевской стоят два интересных дома. Один из них (27–й) выстроен в конце 1820-х купцами Василием и Павлом Челышевыми (последний был строителем известных в Москве гостиницы и бань на Театральной площади — "Челышей"). За домом шёл обширный сад, выходивший на Малую Алексеевскую. Владение 25 на Станиславского — переделанные палаты конца XVIII века. Это бывшие владения купца Кузминского, который затеял здесь сначала свечное, а потом шерсто-ткацкое производство.
За Андроньевской площадью начиналась Рогожская ямская слобода. Название она получила от села Рогожи (которое разрослось до масштабов города Богородск, ныне — Ногинск). У Рогожской заставы Камер–Коллежского вала находился ям, станция для ямщиков. Первый следующий ям — в сторону Владимира и Нижнего Новгорода — находился в Рогоже.
По северной окраине Рогожской слободы шла Воронья улица (теперь — Сергия Радонежского), названная по Вороньей монастырской слободке Андроньевского монастыря. Параллельно Вороньей идут пять Рогожских улиц, пересекаемых Большой и Малой Андроньевскими, а так же улицей Хива (современное название: Добровольческая), происхождение названия которой до сих пор не выяснено.
Теперешние улицы Школьная, Библиотечная, Вековая, а так же Гжельский переулок — это и есть бывшие купеческие Рогожские. Из Школьной (бывшей 1–й Рогожской) сделали симпатичную, я бы даже сказал, гламурную туристическую игрушку. Но значительного исторического значения отреставрированные здания не имеют: это не купеческая улица, а ямщицкая. Потому–то здесь так много подворотен, что в них въезжали конные экипажи.
У Рогожской заставы в царские времена выстраивались этапы ссыльных и каторжных — по Владимирке они отправлялись в Сибирь. Одни из местных уроженцев, художник Константин Коровин, вспоминал обычай: когда рождался ребенок, его отец выходил на Владимирку и узнавал имя первого из увиденных каторжников. Его и давали младенцу, что вроде как сулило здоровье и процветание.
Коровин даже утверждал, что его прадед якобы получил имя Емельян благодаря Пугачеву. Рогожская разрослась на землях деревни Андронихи. На верстовом столбе, установленном в 1783 году на Рогожской заставе, была выведена надпись: "От Москвы две версты". Торговый характер слободы отразился в топонимике Когда открывалась Нижегородская Макарьевская ярмарка, на 1–ю Рогожскую улицу (она ещё именовалась Тележной) съезжались обозы со всех трактов. На площади Рогожской заставы шла торговля сеном, отчего она называлась Сенной или Рогожской-Сенной. На Вороньей улице располагались мясные и мучные лавки; там же продавали валенки и муромские свечи. Кроме лавочного торга, производился торг вразнос самыми разнообразными товарами. Неподалеку от Рогожского вала, на улице Нижегородский располагался лесной ряд (ныне Новорогожская улица).
Постепенно купцы стали основывать промышленные предприятия. С 1724 года в слободе работает первая в России керамическая фабрика Гребенщикова, выпускавшая фарфоровую посуду. В 1845–м образовался гвоздильный заводик Пьера Гужона, ставший впоследствии заводом "Серп и молот".
Рогожская слобода сохраняла патриархальный жизненный уклад даже после революции. И облик её обитателей, и  двухэтажные деревянные жилые дома на каменных фундаментах, и запертые ворота — всё это и отличало её от остальной Москвы.
Напомню, жили здесь апологеты ''древлего'' православия поповского толка. Центром духовной жизни "Рогожской Палестины" (так её называли) стало Рогожское кладбище. Напомню, его основали одновременно с Преображенским кладбищем 1771 году. На землях деревни Новоандроновки, за Рогожской заставой староверам дали большой участок. При Екатерине II старообрядцы выстроили у кладбища несколько церквей. Первой каменной постройкой (1776 год) стала церковь святителя Николая. Рядом с ней вырос зимний храм Рождества Христова. Во времена гонения на староверов Никольскую церковь у них отобрали и переосвятили её в единоверческую. Теперь здесь вновь крепнет центр старообрядчества.
Что касается Рогожкого кладбища. Купцы–староверы не скупились на мраморные надгробия. Когда строилась первая, красная ветка московского метро, почти весь кладбищенский мрамор пошёл на облицовку станций. Значительная часть старых камней ушла и на укрепление набережных рек Москвы и Яузы. Таков "кругооборот камней" в человеческой природе.


ОТ КАМЕНЩИКОВ К СИМОНОВУ

За Таганкой, к югу от Заяузья простирались совершенно иные по характеру городские территории. Это сейчас в Москве все более–менее нивелировано, а совершенного не существует после того как порушили Покровское Успенье. В прошлом наш город не был таким пафосно-целостным.
Таганская улица когда–то именовалась Семёновской. Происхождение прежнего названия таково: сюда переселили жителей царского села Семёновского, когда из последнего сделали военную слободу. Семёновская соединяла две заставы: Таганскую у Земляного города и Покровскую близ Камер-Коллежского вала. В начале этой магистрали стояли две церкви: Воскресения Словущего и Николая Чудотворца. Первую "помножили на нуль" в 1931 году, а вот вторая сохранилась (она находится на углу с переулком Маяковского). Этот Никола назывался: "что на студенце", то есть у колодца. Здесь действительно был колодец с чрезвычайно холодной водою, единственный на весь околоток.
Главный престол Николы ''на студенце'' освящён во имя иконы Казанской Божьей Матери, и эта часть построена в 1702 году. Никольский придел постарше — 1672 года. Третий придел, Трехсвятительский, добавлен в 1756–м. Переулок Маяковского раньше назывался Гендриковым — по одному из домовладельцев, купцу Михаилу Гендрикову. Переименовали его в честь поэта, потому как Владимир Владимирович здесь обитал с семейством Бриков, когда все вместе переехали в шикарный купеческий модернистский особняк из коммунаки на Водопьяновом переулке близ Мясницких ворот. Но застрелился Маяковский не здесь, а на Лубянке — там, где теперь музей его имени.
Под номером 13 на Таганской улице, аккурат напротив Николы стоит старинный особняк с мезонином. Этот дом обозначен на плане 1821 года; в то время он принадлежал "малолетним детям купца Кузьмы Сычкова". Считается что изначально это были палаты середины XVIII века. В 1780 году усадьбу приобрел знатный вельможа Николай Аршеневский, служивший смоленским и астраханским губернатором. Его брат Пётр был московским губернатором а третий брат, Илья, являлся председателем мануфактур-коллегии. Несложно догадаться, что затаганское житие Аршеневскому было даровано после оставления службы в северной столице.
После кончины Николая Аршеневского город арендовал дворец — вместе с садом, оранжереей и "со всякою к саду принадлежностию и урожаемым плодом" — под основанное здешним купечеством коммерческое училище. Позже это учебное заведение переехало на Остоженку, где функционировало более века. В 1812 году дворец Аршеневского горел, но его возродили и надстроили на нём типовой деревянный мезонин.
У перекрестка Таганской с Товарищеским (бывшим Дурным) переулком стоят несколько купеческих домов. Все они перестроены в начале XIX века после всё того же наполеоновского (и скажите, что Бонапарт в нём не повинен) пожара. За этим маленьким архитектурным заповедником Таганская улица застроена новыми жилыми зданиями, и только у самого её дальнего конца сохранились несколько древних строений Покровского монастыря. Некогда он именовался "что на убогих домах, миссионерский, заштатный, необщежительный". Мы уже знаем, что с Покровскими обителями в нашем городе был очевидный перебор, да к тому же они "блуждали" по Златоглавой, возникая то тут, то там. Теперь остался один, славящийся святой Матроной, к мощам которой всегда выстраиваются очереди.
Раньше там, где ныне красуется Покровская обитель, располагались ''убогие дома'', куда свозили с окрестностей тела безвестных, безродных людей, нищих, странников, самоубийц, умерших насильственной или внезапной смертью, без покаяния. Дважды в год, в Семик и на Покров, сюда с крестным ходом из Спасо-Андроникова монастыря приходили священники, совершали общее отпевание, облачали умерших в погребальные одежды и хоронили их на местном "божедомском" кладбище. Сюда же подкидывали нежеланных младенцев, а божедомы (смотрители убогого дома) пристраивали малышей в бездетные семьи.
Именно сюда в мае 1606 года привезли растерзанное тело Лжедмитрия I. Телега не вошла в ворота, мертвеца скинули, втащили волоком и сбросили в яму. Ходила легенда, что в этот момент поднялась буря, внезапно выпал снег и грянули столь крепкие морозы, что народ убоялся грядущих неурожая и голода. Мрачные знамения продолжались неделю. Якобы призрак самозванца бродит по Первопрестольному граду, грозя встречным кулаком. Народ встревожился, роптал, что де Димитрий — ученик лапландских волшебников, которые "велят себя убивать и после оживают". Тело отвезли в Нижние Котлы, сожгли там и выстрелили пеплом из пушки на запад. Но призрак невинно убиенного царевича Димитрия ещё долго развлекал честной народ.
Покровский монастырь повелел основать царь Михаил Фёдорович — в память своего отца патриарха Филарета, скончавшегося на праздник Покрова 1633 года. Тогда же была упразднена Покровская обитель на Лыщиковой горе. При самодержце Алексее Михайловиче была выстроена каменная Покровская церковь с приделом Иоанна Дамаскина. Особо любил эту обитель патриарх Никон. Зло поссорившись с царём в 1658 году, он, сняв облачение и оставив посох, направился именно в Покровский монастырь, отслужил панихиду, а потом заперся в келье. Когда Никон со своими капризами оказался не у дел, Покровский монастырь утратил самостоятельность и его приписали к Никольскому греческому монастырю в Китай-городе, а спустя несколько лет — к Заиконоспасскому. Так эта обитель и пребывала в забвении, пока 1751 году сюда не перевели из Вязьмы духовную семинарию. Императрица Елизавета Петровна даже приказала возвести для семинаристов отдельное здание. Но при Екатерине Алексеевне, в 1776 году, семинарию закрыли и монастырь вновь пришёл в упадок.
Единственным источником дохода обители осталось убогое кладбище. Лишь в самом конце XVIII века, когда не стало Екатерины Великой, началось некоторое оживление. На средства купца Диомида Мешанинова был построен собор Всех Святых с двумя приделами: Воскресения Словущего и Тихвинской иконы Божией Матери, выросла "готическая" колокольня со шпилем, часами. В 1806 году заложили двухъярусную каменную Покровскую церковь, выстроенную и освященную уже после Отечественной войны 1812 года.
Бывшее убогое кладбище превратилось чуть не в самую престижную усыпальницу московского купечества из родов, не относящихся к старообрядческим толкам. Здесь хоронили представителей славных династий Хлудовых, Боткиных, Белоголовых. После революции кладбище было полностью уничтожено. Сейчас, когда в обитель вернулась духовная жизнь, несколько надгробий откопали, сейчас они расставлены по монастырской территории в произвольном порядке.
От Таганской площади к Спасской заставе Камер-Коллежского вала идет ещё одна "козырная" улица — Воронцовская. Её начало до сих пор сохраняет патриархальный облик. Название улицы, как и у Семёновской, пошло от прежнего места обитания тех людей, которых сюда выселили. В данном случае — с Воронцова поля в Земляном городе, где разместились стрелецкие полки. Здешняя часть затаганской стороны некоторое время именовалась Новой Воронцовской слободой.
Купцы жили здесь знатные, но незнаменитые. Основной массив вдоль красной линии магистрали застраивался после наполеоновского пожара. Дом 4 на Воронцовской — типичный пример московского классицизма: двухэтажный, с аттиком. Здесь была усадьба Воронцовых–Дашковых, но к тому времени, когда этот дворянский род приобрёл здешнее имение, Воронцовская улица уже существовала, так что ошибочно связывать именование улицы с аристократами Воронцовыми. Есть сведения, что автор проекта — Карл Бланк, а для постройки использовался подклет палат середины XVIII века. Такие же старые дома стоят во владении 6. Один из них, правый, возведён в 1835–м, но в 1912–м его перестроили для городского училища. Во двор бывшей усадьбы ведут ворота со сдвоенными колонками слева и справа и с декоративными вазами наверху.
Воронцовская улица вела к Крутицкому архиерейскому подворью, Симонову и Новоспасскому монастырям. Эти три религиозных комплекса я перечислил в порядке их древности.
Ближе Москве-реке, по правую руку от Воронцовской располагалась слобода каменных дел мастеров, о чём хранят память нынешние улицы Большие и Малые Каменщики. Там ничего древнего не сохранилось, исчезла так же главная местная достопримечательность, Таганская тюрьма.
В дальнем конце Воронцовской жили, пардон, золотари. Во дворах последних домов стояли ассенизаторские телеги, по ночам вывозившие из Москвы нечистоты: за Спасской заставой Камер–Коллежского находился сливной овраг.
По вышеозначенной причине дальние "Воронцы" не пользовались популярностью в плане обустройства "семейных гнёзд", зато здесь была построена табачно-гильзовая фабрика "Катык", да и ещё несколько предприятий. В 1847 году на Воронцовской, напротив Новоспасского монастыря, началось строительство богоугодных заведений княгини Софьи Щербатовой: больница, богадельня и приют. Для обслуживания богаделен стала действовать община сестер милосердия. Это здание (Воронцовский переулок, 2), с домовой церковью Софии, Премудрости Божией изуродовано советскими достройками, но все же оно сохранилось.
История чудом сохранившего свой величественный облик Новоспасского монастыря связана Даниловской обителью. Сын основателя последней, князь Иван Данилович Калита, перенёс монастырь в Кремль и построил там Спасский собор. В самом центре Первопрестольной Спасский монастырь существовал без малого два века. При великом князе Иване III, когда выписанные из Италии фряжские зодчие стали строить в Кремле новые храмы и царский дворец, Спасскую обитель переселили на далёкую (тогда) окраину. Правда, перед этим, в 1488–м, кремлёвский Спасский монастырь погорел.
Строительство Спасо–Преображенского собора на новом месте началось весной 1491 года. Через шесть с половиной лет летописец оставил запись: "Сентября 18 в неделю священа бысть церковь каменаа Преображение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа в монастыри на Новом преосвященным Симаном, митрополитом всеа Русии".
В первые же годы правления династии Романовых монастырь стал пользоваться особым покровительством царей, и в нём стали хоронить членов этого рода. В 1640 году царь Михаил Фёдорович приказал строить в Новом Спасе каменные стены. К этому времени и относится создание Каменных дел приказа на Таганке и возникновение слободы каменщиков. Каменщики забабахали стены более полукилометра периметром, в семь с лишним метров высотой и толщиной в два метра, превратившие монастырь в крепость, не уступавшую кремлёвской. Вместо уже обветшавшего собора возвели новый, ещё массивнее.
В XVII веке в Новом Спасе были устроены тюрьмы для преступников и еретиков. По ложному обвинению в ереси здесь, в частности, содержался настоятель Троице-Сергиевой лавры Дионисий, лишённый права священнослужения и отлучённый от Церкви. Его пытались умертвить голодом и дымом, и лишь только вмешательство иерусалимского патриарха Феофана IV прекратило заточение архимандрита, а Дионисий был оправдан.
От некогда знаменитого Новоспасского некрополя теперь осталось несколько десятков надгробий. Могила (если не учитывать фамильную усыпальницу Романовых в самом соборе) сохранена только одна — инокини Ивановского монастыря Досифеи, той самой, которая предположительно являлась дочерью императрицы Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского.
После революции Новоспасский монастырь превратили в концлагерь, позднее же в нём располагался филиал Таганской тюрьмы. Что там творилось, до их пор сокрыто под грифом "совершенно секретно".
Напротив входа в монастырь находится здание приходского храма Сорока Севастийских мучеников, 1645 года постройки. В советское время церковь разделили на несколько этажей, пробили окна и устроили внутри вычислительный центр. Теперь здесь уже ничего не вычисляют, хотя, может, я сужу неверно.
С ансамблем Новоспасского монастыря "перекликается" комплекс Крутицкого архиерейского подворья. Слово "крутицы" принято связывать с крутизной обрыва, над которым возвышается этот духовный центр. Многие удивляются, какой именно архиерей имел здесь свою резиденцию. Отвечаю: монголо-татарский. Или, если угодно, татаро-монгольский
Ещё князь Александр Невский просил хана Золотой Орды о позволении устроить в городе Сарае, столице ханства, пребывание епископа, окормляющего православных людей в татарском логовище. Дозволение было дано, епархия стала называться Сарайской. Есть сведения, что князь московский Даниил принял для выполнения этой задачи греческого епископа Варлаама: "приде из Грек Епископ Варлам к Князю Данилу, и многие мощи с собою принесе и Князь Данила повеле ему освятит храм на горах Подонских, и да ему область Крутицкую, и нарекоша его Владыкою Сарским и Подонским тако нарекоша Крутицы". Скорее всего это лишь запись легенды; первое заслуживающее доверия упоминание подворья на Крутицах имеется в завещании московского князя Ивана Красного, составленного в 1358 году.
Самые древние камни Крутиц датируются 1516 годом — это белокаменный подклет первоначальной Успенской церкви. Когда власть татар над Русью ослабела, сарайские епископы перебрались в Москву. Одним из самых известных крутицких иерархов был митрополит Павел II: он в Крутицком подворье поселил учёных монахов, занялся исправлением греческого перевода библии, много строил.
Павел II в 1672 году благословил разобрать Успенский собор и построил на старых подвалах парадную Крестовую палату, а при ней домовую Никольскую церковь. Вместо разобранного в 1682-1689 годах строится новый Успенский собор, который называли "Малым" (в противовес "Большому" Кремлевскому). Остальные здания Крутицкого подворья относятся к последней трети XVII столетия.
Своеобразный оплот "греческо–татарского" православия существовал в Крутицах до 1788 года, когда Екатерина II упразднила Крутицкую епархию. Здешний Успенский собор стал обычной приходской церковью, остальные же строения отдали военному ведомству, устроившему в кельях казармы. В Крутицких казармах содержались арестованные. В частности, "за образ мыслей" тут сиживал молодой Александр Герцен. Гауптвахта в Крутицах действовала до середины 1990-х.
Ансамбль Крутиц сохранился благодаря подвижнической деятельности Петра Барановского. Именно Пётр Дмитриевич в 1948 году инициировал реставрацию подворья. Аргумент ученого был изящен: необходима хорошая фактура для съёмки исторических кинолент. Таковых в Крутицах действительно было заснято немало. Именно здесь установлен памятник Барановскому — точнее, горельеф, прикреплённый к древней стене.
Ниже по течению Москвы–реки печалят взор жалкие останки Симонова монастыря. Впервые он упоминается в "Пискаревском летописце" под 1362 годом. Там сообщается, что Сергий Радонежский благословил Феодора "поставит монастырь на Москве, зовомое от древних Симоново на реке на Москве".
Через девять лет после основания по неясным причинам обитель перенесли чуть севернее и назвали "Новой". После победы в Куликовской битве в 1380 году великий князь Дмитрий Донской повелел хоронить погибших в дубовых колодах — и на самом Куликовом поле, и в Москве (такие захоронения были, например, в Спасо-Андрониковом монастыре). Иноков–воинов из Троице–Сергиевой обители, Александра Пересвета и Андрея Ослябю, Дмитрий распорядился захоронить в церкви Рождества Богородицы в Старом Симонове.
Витязи духовного звания были погребены в особой каменной палатке подле стен храма и, по преданию, рядом с ними упокоились сорок бояр, так же полегших на Куликовом поле. В храм Рождества Богородицы Дмитрий поместил бесценную святыню — икону, которой благословил его перед битвой преподобный Сергий.
После освящения в 1405 году Успенского храма ансамбль Симонова монастыря охватил всю земную жизнь Пресвятой Богородицы – от Её Рождества до Успения. В старых стенах обители при церкви Рождества Богородицы начинали свой путь великие русские святые. Первым из них был Кирилл Белозерский, принявший здесь вместе со Ферапонтом так же основавшим на Севере свою обитель) монашеский постриг. Есть предположение, что при церкви Рождества Богородицы учился иконописи Андрей Рублев. Достоверно известно, что в этом храме работал и богомаз Дионисий, чьи гениальные фрески сохранились в Ферапонтовом монастыре.
В 1476 году, когда в Москву уже приехали итальянцы строить "Третий Рим", в купол соборного Успенского храма Симонова монастыря ударила молния, случился пожар. Сам Аристотель Фьораванти перестраивал церковь — по образцу своего Успенского собора в Кремле. Тогда же из кирпича, что производили на заводе Фьораванти в Калитниках, соорудили первую в Москве кирпичную монастырскую ограду – вокруг Нового Симонова.
В 1510 году Алевиз Фрязин, создатель Архангельского кремлевского собора, построил на месте деревянной каменную церковь Рождества Богородицы, ту самую, которая по счастью сохранилась (хотя и с большими приключениями, ибо долгие годы храм являлся производственным помещением завода "Динамо").
Алоизио Ламберти да Монтаньяна был любимым придворным зодчим Василия III. "Алевизом Фрязиным" он стал в Москве — фрязинами москвичи звали всех итальянцев, потому что зимой они жаловались на своем языке: "Фре! Фре!" (Холодно!). Этот Алевиз еще называется Новым в отличие от своего тёзки-предшественника Алевиза Старого, который тоже строил в Кремле башни, мосты и дворцы.
В монастырском соборе был похоронен Симеон Бекбулатович, крещеный Касимовский царевич, которого Иван Грозный по странной прихоти в 1574 году назначил "царём Всея Руси", а себя объявил его поданным, но через два года всё возвратил на свои места. Царевич прожил долгую жизнь и кончил ее схимником Симонова монастыря.
В XVII веке Новый Симонов был обнесён высоченными стенами с огромными башнями. Самой знаменитой стала башня "Дуло" — многогранная, с накладными лопатками, с рядами бойниц и шатровым завершением — она послужила образцом для неоднократных подражаний при строительстве русских крепостей.
Перипетий в истории Симонова было немало. Монастырь упразднялся возрождался, становился популярным, приходил в запустение. А вот большевики расправились с ним намного решительней, чем со Спасо–Андрониковым. Разрушение началось в шестую годовщину со дня смерти Вождя Мирового Пролетариата: Успенский собор взорвали — по просьбам трудящихся. Намеревались, разобрав руины, возвести Храм Культуры строящегося автозавода имени Сталина. В конкурсе победил проект братьев Весниных, предусматривающий всю территорию "рассадника народного опиума" превратить в парк, состоящий из трёх отдельно стоящих сооружений: кино-клуба, театра на 4000 мест и спорткорпуса. Монастырский некрополь изничтожили, только несколько надгробий перевезли на Новодевичье кладбище.
Сломать удалось не всё. Осталась часть монастырских стен с башней "Дуло", а также "Солевой" (или "Вылазной") башней в углу южной части, и "Кузнечной" промежуточной башни в южном прясле. Сохранилась и солодёжня — пятиэтажный дом XVI–XVII веков.  Как и в случае Спасо–Андроникова, Дворец культуры строился на обломках славной древности и костях предков. Надо сказать, в отличие от ДК "Серп и молот" ДК ЗИЛ относительно процветает.



 К САМЫМ ДРЕВНИМ КАМНЯМ

Итак, мы отправляемся в последнее наше путешествие по древностям Белокаменной. Своеобразный наш "каменный сёрфинг" коснётся дальнего Замоскворечья, от Садового кольца к Югу. Именно здесь находится самая высокая часть всей современной столицы, Теплостанская возвышенность. С одной стороны её отроги именуются Воробьёвыми горами, с другой — Коломенским и Котлами. Понятно, что в давние времена Москвой данная территория не являлась, но и город наш не сразу строился.
К востоку от нынешней Хавской улицы (происхождение такого именования так и остаётся нераскрытым) проходит Мытная, соединяющая две заставы — Калужскую Земляного города и Серпуховскую Камер-Коллежского вала. Мыт — это пошлина, которая бралась за пригон и продажу скота. Мытный двор — учреждение, которое собирало деньги. Здесь же разворачивался и торг скотом. К слову, в здешних краях была и слобода Живодёрная где по–свойски разбирались с павшим скотом Она находилась там, где теперь проходит улица Академика Зелинского (не путать с кровавым комиком Зеленским!).
Павловская улица названа в честь императора Павла I, и очень странно, что советская власть её не переименовала в какую–нибудь "патологоанатомическую". Тут располагается старейшая государственная больница Москвы, теперешняя "четвёрка". Когда Екатерина II приехала в Москву для коронации, вместе с ней был наследник престола. Принц внезапно заболел, императрица разволновалась и дала обет: если сын выздоровеет, она обязательно построит с Первопрестольной бесплатную лечебницу для простонародья, а придачу церковь. Сын и впрямь выздоровел, а в благодарность Богу мать повелела выстроить заново храм Великомученицы Екатерины, "что на Всполье" (Большая Ордынка, 60). Ещё раньше была основана Павловская больница.
Под лечебницу отвели усадьбу отставного генерал–прокурора Александра Глебова с обширным парком и прудами, но с пришедшими в негодность строениями. Глебов к тому времени был должен казне более двухсот тысяч рублей, а посему уступил имение с лёгкостью. Тем более что Александр Иванович был близким другом многострадального мужа Екатерины, Петра III, имел страсть к мздоимству, и сделку с уступкой городской усадьбы счёл спасением. Кстати, спасся, ибо наказанием ему за непомерное казнокрадство была лишь ссылка в отдалённое имение.
Все строения бывшего глебовского владения были отремонтированы, и уже осенью 1763 года начался приём больных. Тогда здесь было всего лишь 25 коек. В объявлении об открытии больницы говорилось: "Неимущие люди мужеска и женска пола как лекарствами и призрением, так пищею, платьем, бельём и всем прочим содержанием довольствованы будут из собственной, определённой от Его Высочества, на суммы, не требуя от них платежа ни за что, как в продолжение болезни их там, так и по излечении".
В честь открытия казённого заведения была отчеканена медаль с изображением принца (ставшего, как позже выяснилось, не самым удачливым российским правителем) и надписью: "Свобождаясь сам от болезней, о больных помышляет". Почти сразу же после основания стало ясно, что помещений не хватает, а простого ремонта старой усадьбы недостаточно. Началось долгое и мучительное строительство, и в процессе возникало немало дел, связанных с воровством как со стороны чиновников, так и от подрядчиков.
Главное здание Павловской больницы стало последним творением гениального Матвея Казакова. Архитектора обвинили в растрате и халатности. Позже выяснилось, что вина Матвея Фёдоровича заключалась лишь в том, что он недостаточно бдительно проконтролировал одного из недобросовестных приказчиков, но великого зодчего навсегда отстранили от каких либо проектов. Разбирательство и суд подорвали здоровье Казакова, он уехал в Рязань где умер, получив страшное известие о наполеоновском пожаре в Москве. Павловскую больницу достраивал Доменико Жилярди.
Именно в Павловской больнице взошла звезда Фёдора Гааза. Назначенный в 1807-м главным врачом этого учреждения здравоохранения, Гааз в свободное время лечил больных в богадельнях, приютах, приобретая репутацию "святого доктора". Вообще–то Гааз хорошо зарабатывал на частной практике, у него был большой дом на Кузнецком мосту и роскошный выезд — карета, запряжённая четвёркой белоснежных рысаков. Если уж нувориши платят, здраво рассуждая, что на здоровье экономить не след — чего бы не брать? В подмосковном Тишкове Гааз купил имение в 100 душ крепостных и устроил там суконную фабрику. В общем, не бедствовал немец. Но и не жлобился. А, впрочем, плохим людям памятники не ставят (или чересчур я наивен?). Напомню, бюст Гааза с надписью на постаменте "Спешите делать добро" красуется в Малом Казённом переулке. "Добром" в старину, к слову, называлось личное материальное достояние, но это неважно.
Параллельно Мытной и Павловской идут две Серпуховские улицы — Большая и Малая. От ворот каменной Серпуховской башни Земляного города отходила большая дорога, ставшая Большой Серпуховской, продолжавшаяся Земляной улицей. Позднее возникла Малая Серпуховская (теперь — Люсиновская) как дорога к Мытному, Масляному, Скотному дворам. Эти магистрали соединяются у Серпуховской заставы.
В начале обеих Серпуховских улиц стоит церковь Вознесения Господня с приделом Девяти Мучеников Кизических. В 1708–м вместо деревянного храма начали возводить каменное здание. Средства на постройку дал царевич Алексей, сын Петра I, архитектором же был Доменико Трезини. Только начали строить, вышел царский указ о запрещении каменного строительства везде в Российской империи, за исключением Санкт-Петербурга. Стройку возобновили только в 1756–м, да и та тянулась мучительно долго. При Советах храм решили не ломать: нём располагались и общежитие, и разные конторы.
Рядышком с Серпуховской заставой красуется Данилов монастырь. Я уже говорил о том, Данилов путём сложных перемен дал жизнь Новоспасскому монастырю. Эту обитель основал сын Александра Невского, московский князь Даниил. Поскольку речь идёт о глубокой древности, точной даты мы не знаем, а большинство историков сходятся на временном промежутке между 1298 и 1300 годами.
Даниил Александрович скончался в 1303 году в возрасте 41 года. По завещанию его похоронили в этой отдалённой от города обители, близ сооруженной им церкви во имя Даниила Столпника. Однако младший его сын Иван Калита оставил отцовский монастырь в полном небрежении, переведя монахов в Кремль, в новооснованный Спасо–Преображенский монастырь.
 Данилова обитель, как сообщает летопись, "оскуде нерадением Архимандритов Спасских, яко ни следу монастыря познаваться, токмо единая церковь оста, во имя св. Даниила Столпника, и прозва место оно сельцо Даниловское, монастыря же ни в слуху не бяше, аки не бысть".
Место долгие годы было заброшенным, но тут стали распространяться слухи о чудесах и знамениях у могилы князя Даниила Александровича. Возобновил Даниловскую обитель Иван Грозный, немало на него пожертвовав.
В Смутное время монастырь был почти полностью разрушен: близ него грянуло сражение отряда князя Шуйского с бандами Болотникова и самозванца Илейко Муромца. Этого самого "царевича" у стен Данилова и повесили. Шея у Муромца оказалась шибко крепкая, потому верёвка никак не могла его удавить. Тогда палач благополучно добил Илейку ударом дубины.
На первоначальном месте Данилова монастыря (чуть южнее) стоит храм Воскресения Словущего. Этот памятник московского ампира, 1837 года постройки, был возведён точно на там же месте, где в древности стояла церковь Даниила Столпника. В эту церковь были перенесены мощи Даниила Александровича после закрытия Даниловского монастыря. Куда они потом исчезли, так и остаётся загадкой. Сейчас ходит предание о том, что де останки князя разнесли по домам верующие. Хотя есть вероятность, что где–то нетленное тело Даниила всё ещё лежит в тайном подземном склепе, "под спудом".
Историки часто повторяют, что де 1930-е в Даниловом монастыре был устроен концлагерь для детей врагов народа, расстрелянных на Бутовском полигоне. Это не так: это был детский приёмник–распределитель, преимущественно для малолетних преступников и беспризорников. Времена были сложные, шпаны (особенно почему-то в Замоскворечье) водилось много, надо было искоренять явление, что и было достигнуто.
Монастырь вернул Церкви престарелый генсек Леонид Брежнев. Правда, уже без некогда знаменитого некрополя, который за годы социализма изничтожили. Хорошо, что хотя бы Гоголя перезахоронили (при этом потеряв его голову). А камень с прежней могилы Николая Васильевича придавил останки Михаила Булгакова. Этот валун выбрал сам Гоголь, в Крыму — он по форме ему напомнил Голгофу. А на могиле Михаила Афанасьевича его установили остриём вниз. Получилась как бы "антиголгофа". Любопытно, что по указу Леонида Ильича должны были передать священникам Донской монастырь, но в итоге отдали Данилов. Но теперь уже не важно, ибо всё и так вернулось на круги своя.
Хочу сказать, что с детства помню, каком был район близ Даниловской заставы в 1960–е. Я уже говорил, что здесь жила моя бабушка по отцу и я у неё частенько гостил. Она обитала в комнатушке–пенале на полуподвальном этаже двухэтажного домика. В окошко виден был только кусочек неба. Заросший травой дворик, почти поленовский — запущенный, но уютный. И такой тогда была вся эта территория, которую, окраиной теперь не назовёшь.
Вернёмся ближе к центру. Здесь, на 1–м Щипковском переулке стояла развалюха, в которой обитала семья Тарковских. У них была пара комнат в таком же полуподвальном этаже. Не стоит поэтому удивляться, почему в фильмах Андрея Арсеньевича так всё беспросветно. Ни дома моей бабушки, ни дома Тарковских уже нет. А вот такой же двухэтажный дом в Большом Строченовском переулке, 26, где жил Сергей Есенин, есть. Он, правда, сгорел, но его заново отстроили. Стоит там побывать, чтобы только увидеть, какого размера была комната Есениных, в которой даже в некотором роде временно поселилось счастье, о чём я рассказываю в книжке "Гении места Старой Москвы".
Большой Строченовский пересекается со Стремянным переулком, который некогда назывался Фрололаврским. Этот самый Стремянный начинается от уже упомянутого выше Вознесенского храма и выходит к церкви святых Фрола и Лавра на Зацепе (владение 9 на Дубининской улице, раньше именуемой Коломенской-Ямской, ибо здесь располагалась слобода ямщиков). Церковь известна с 1625 года, когда ямщиков переселили с Полянки на Зацепу. После пожара 1737 года началось строительство каменного здания, а нынешний ампирный облик Фрол и Лавр приобрёл в 1862–м. Хорошо помню, как при советах вокруг этого храма шёл трамвайный круг (здесь разворачивалась "Аннушка"). В самой церкви располагалось гальваническое производство с присущими ему кислотными испарениями. Но, по крайней мере, храм не сломали.
От Павелецкой площади к востоку отходит Кожевническая улица, главная улица слободы кожевников. В XVIII веке из 19 московских кожевенных заводов 17 находилось в Кожевниках. Такое же соотношение сохранялось и в XIX веке (из 13 заводов 11 работали здесь). Вообще кожевенное дело очень вредное, связанное с химией. Но и прибыльное. Самыми крупными были кожевенные заводы семьи Бахрушиных, основатель которых Алексей Фёдорович начал дело в Кожевниках в 1830-х. Дом Бахрушиных (теперь там Театральный музей) располагался неподалёку, внутри Земляного города, но всё–таки в отдалении "от всякой гадости". Поговаривали, именно Бахрушин спёр голову Гоголя из могилы в Даниловском. Череп, к слову, до сих пор ''в бегах''.
На главной улицей слободы, Кожевнической, пока ещё держатся несколько строений, датирующихся XVII-XVIII веками. Это дома 13, 19 (строение 6) и 20. При строительстве насосной станции в 1970-х в конце Кожевнической улицы вырыли котлован для бетонного резервуара и чуть было не разрушили старинные палаты (дом 21), однако эта древность выстояла.
Приходскими церквями кожевников были Успенская и Троицкая. Первая из них стояла на берегу Москвы–реки, и её при советах уничтожили. Вторая же сохранилась, правда её окружили заводские цеха (владение 20 в 1-й Кожевническом переулке). Существующее здание Святой Троицы в Кожевниках возведено в 1689 году. Трапезная и приделы мученицы Параскевы и святых Кира и Иоанна были пристроены несколько позже, а колокольня с приделом Михаила Архангела — в 1772–м.
От Калужской площади, на которой стояли ворота Земляного вала, веером расходятся несколько магистралей. Большая Калужская, ведущая к Калужской заставе, в 1957 году стала Ленинским проспектом. К Серпуховской заставе идёт Мытная, а между ними уместились ещё две улицы — Шаболовка и Донская.
Если с Донской всё ясно (она ведёт к Донскому монастырю), Шаболовка — улица–загадка. Мало кто знает, что это была дорога в деревню Шаболово, за что за селом Черёмушки. Существовала и Шаболовская слобода, которая по сути являлась монастырским посадом.
В начале Шаболовки, с ее левой стороны располагается трамвайный парк, для которого в своё время городские власти отдали помещение Серпуховской полицейской части. Шаболовская слободская Троицкая церковь (дом 21) многократно перестраивалась. Каменное её здание возвели в 1747–м, но в 1896–м ветхое строение переделали в "псевдорусском" стиле. В советское время в церкви устроили клуб, обломав верхние ярусы колокольни и церковный шатер. Сейчас облик русского "патриотического модерна" восстановлен.
На Донской улице (владение 22) сохранился Ризположенский храм. Изначально здесь стояла церквушка — на том месте, где в 1625 году посольство персидского шаха Аббаса I передало в дар царю Михаилу Фёдоровичу и его отцу патриарху Филарету частицу одежды, в которой якобы Христа вели на Голгофу — ризу. Каменную версию Ризположения начали создавать 1680–м и строили до 1763 года. Несмотря на попытки значительной перестройки 1889 года этот архитектурный памятник все ещё несёт в себе черты нарышкинского барокко. У церковной ограды находится белокаменный обелиск — на том месте, где, по преданию, и произошла передача ризы. Она до 1918 года хранилась в Успенском соборе Кремля, но где святыня теперь, неизвестно. Храм Ризположения никогда не закрывался; побывав в нём, вы наверняка поймёте значение слова "намоленный".
Донской монастырь относительно молод (по крайней мере, по сравнению с Даниловским). Возникновение этой обители связано с событиями лета 1591 года, когда в пределы Русского государства вторгся крымский хан Казы-Гирей. Русская армия, которой командовал Борис Годунов, "государев шурин и слуга, боярин и конюший и наместник казанской и астраханской", встала на защиту Москвы. Бой близ Данилова монастыря и Котлов весь день не приносил успеха сторонам, а ночью русские отправили большой отряд во фланг Казы-Гирея — и враг отступил от Белокаменной. На Оке татар нагнали и "сильно били".
Именно Годунов стал первостроителем Донского. Соборный храм во имя чудотворной Донской иконы Божьей Матери начали возводить в 1593–м.  Здесь благотворитель умудрился "облажаться": на стене храма появилось изображение Бориса Годунова — так сказать, портрет в образе "святого". Народ не дурак, он заметил непомерное тщеславие боярина. И потом, когда Годунов достиг высшей власти, он этого выскочке не простил.
Когда царствовать стали Романовы, по некоторым причинам представители этой династии поначалу не благоволили к Донскому монастырю. Эту обитель даже лишили самостоятельности и приписали к зачуханному Андреевскому монастырю (где мы ещё побываем). Но вдруг случился резкий поворот — Романовы начали одарять Донской щедрым вкладами и жертвовать огромные суммы на строительство.
 Историки столь неожиданно благоволение связывают с военными подвигами фаворита царевны Софьи, князя Василия Голицына. Перед первым его походом в Крым в 1684 году в Донском заложили огромный по тому времени новый монастырский собор.
Но тут началось жёсткое противостояние между Софьей и Петром. После поражения царевны Пётр Алексеевич смягчился и дозволил достроить Собор Донской Божьей Матери. При этом был сохранён и старый собор Донской Богоматери, его прозвали "малым". Все другие храмы обители так же строились на средства высоких особ. Так, Тихвинская церковь над главными северными воротами "с приезду" построена на пожертвования царицы Прасковьи Фёдоровны, жены царя Ивана V.
В 1771 году Донской монастырь косвенно стал причиной распространения по Первопрестольной чумы. Едва по городу и пригородам разнеслись слухи о приходе "моровой язвы" толпы верующих потекли к обители в надежде спастись. Нет, они вовсе не желали огородиться в карантинной зоне. У Варварских ворот находилась считающаяся чудотворной икона Боголюбской Божьей Матери. Люди по очереди подобострастно прикладывались к образу, искренне веря, что тем самым они себя оберегают от напасти. Заболеваемость росла с ужасающими темпами и очень скоро улицы близ святой обители наполнились не совсем живыми телами. Архиепископ Амвросий приказал убрать икону и целование икон запретил.
Началось подлинное безумство масс, нашлись вожаки, которые с пеной у рта доказывали, что "власти нарочно травят народ". "Злые бояре" якобы специально устроили чуму и убрали иконы, чтобы лишить людей возможности спастись, а "добрую царицу" богатеи держат в заблуждении. Начался бунт, чернь ворвалась в монастырь и буквально растерзала Амвросия, пытавшегося увещевать толпу. В Москву прибыл фаворит Екатерины II Григорий Орлов, с войсками. Зачинщики беспорядков были выявлены и повешены. Лучших способов подавлять бунты не существует.
 Некрополь Донского монастыря считался самым престижным, право быть здесь похороненным стоило немалых денег. Самые ранние надгробия находятся в "грузинском" некрополе в подвале Большого собора. По счастью, структура кладбища не нарушена и мы можем с большой долей вероятности быть уверенными в том, что под тем или иным камнем пребывают останки именно того человека, имя которого указано на надгробии. Те памятники, которые грудятся в подклете Большого собора и вдоль стен, привезены из других, уже не существующих московских некрополей.
Теперь пройдём по бывшей Большой Калужской, улице самых пафосных московских дворцов. От этой магистрали к Москве–реке широкой террасой спускается часть Парка Горького, которую мы любовно именуем "Нескучным садом". Всё это пространство буквально насыщено выдающимися объектами.
Комплекс Первой Градской больницы (Ленинский проспект, владение 8) находится на земельном участке, который в XVIII веке принадлежал потомкам думного дьяка Автонома Иванова, а потом эти земли достались графу Алексею Орлову. Алексей Григорьевич приобрел также соседние владения (Тютчевой и Протасова) и стал собственником огромной усадьбы (площадью в 23 гектара). Здесь граф и обустроил свою постоянную резиденцию после того как он вышел из фавора.
Жизнь братьев Орловых начиналась в Москве на Малой Никитской улице в Земляном городе, где его отец, бывший новгородский губернатор, Григорий Иванович Орлов владел домом. А заканчивалась в московской роскоши, на нескучном покое у Большой Калужской.
В молодости сержант Преображенского полка Алексей Орлов получил в кабацкой драке от ротмистра Шванвича удар палашом по лицу. От этого ранения остался длинный рубец, отчего Алексея стали называть "balafre" (меченый). Тогда будущий генерал-аншеф и первый Георгиевский кавалер не подозревал, что это обидное прозвище станет в глазах современников знаком особого благоволения Фортуны.
Алексею (с братьями) была поручена охрана свергнутого монарха. Из Ропши Орлов отправил Екатерине II несколько записок о состоянии здоровья и поведении её "дражайшего" супруга. Часть этих депеш сохранилась в подлинниках, но последняя, в которой говорится об убийстве императора гвардейцами во время драки за карточной игрой, существует только в копии.
С начала 1770-х Орлов уступил статус фаворита сначала Панину, а потом Потёмкину. Пришлось оставить службу, поселиться на Большой Калужской.
 Согласно московской традиции Алексей Григорьевич держал открытый стол. На его обеды мог без приглашения прийти любой дворянин, а если гость оказывался без мундира, хозяин лишь справлялся о его звании. По воскресным дням во дворце Орлова обедало до 300 человек. Свой сад Алексей Григорьевич великодушно открыл для общественных гуляний. Летом, каждое воскресенье для увеселения публики граф устраивал праздники с фейерверками и угощениями.
Однажды Алексей Орлов привез из Европы в Белокаменную своего "воспитанника" Александра. Москва сплетнями полнится и вскоре распространился слух, что мальчик — сын несчастной княжны Таракановой. Алексей Григорьевич не знал, что его жертва умерла от чахотки в Петропавловской крепости через два месяца после депортации в Россию. Злые языки донесли, что примерно в то же время, когда он вёз соблазнённую им самозванку в Петербург, в Москву тайно прибыла женщина, которую в Ивановском монастыре спешно постригли в монахини под именем Досифеи. Она приняла строгий обет молчания, и общалась затворница лишь со своим духовником и настоятельницей.
Предполагаемая дочь императрицы Елизаветы Петровны и Алексея Разумовского тихо жила в одном из поместий в Малороссии. Её спешно привезли в Петербург, и после долгой беседы с глазу на глаз с Екатериной II эта "Тараканова" была переправлена в Первопрестольную. Достоверно из всей этой тёмной истории известен только один факт: когда в 1810 году Досифея скончалась, на ее похороны собралось всё многочисленное семейство Разумовских. Алексей Орлов между тем старался никогда не проезжать мимо стен Ивановского и Новоспасского монастырей.
Алексей Григорьевич после разлада с императрицей жил бобылём, и, уже будучи в солидных летах, посватался к 21–летней Евдокии Лопухиной, одной из самых красивых и богатых невест Москвы. Он немедля получил согласие. Надо сказать, Алексей, в отличие от своего брата Григория, вовсе не слыл волокитой и сердцеедом, хотя всегда нравился женщинам. Судя по его портретам, он не был красив лицом, но стать, удаль и необыкновенное обаяние делали Алексея Григорьевича неотразимым. Через три года у Орловых родилась дочь Анна.
"Я не считаю его особенно способным воспитывать девочек, – писала по этому поводу Екатерина II доктору Циммерману, – поэтому желала ему сына". Через год после рождения первенца, после тяжелых вторых родов Евдокия Николаевна скончалась.
Осенью 1796–го Алексей Григорьевич поехал в Санкт–Петербург для получения заграничного паспорта, ибо собирался отправиться на лечение в Европу, но в столице узнал о кончине Екатерины II. Новый государь Павел I приказал перенести тело свергнутого Петра III из Александро-Невского монастыря в Петропавловский собор, где покоится прах всех императоров. Нести корону перед гробом несчастного монарха было приказано Алексею Орлову. Павел не сомневался, что именно этот человек убил его отца. Наследник престола, передавая царский венец Орлову, нервно воскликнул: "Бери и неси!" Алексей Григорьевич исполнил приказание с каменным лицом.
Новый император велел Орлову немедля убираться из России. В 1801 году, когда пришло известие о внезапной кончине Павла I и вступления на престол Александра I, Орлову дозволили вернуться на родину. Граф участвовал в коронационных торжествах, бывал на официальных званых обедах в Кремлёвском дворце. Молодой император Александр Павлович благоволил к сподвижникам своей бабки.
Один из современников так описывал возвращение Орлова в Москву: "И вот молва в полголоса бежит с губ на губы: "Едет, едет, изволит ехать". Все головы оборачиваются в сторону к дому графа Алексея Григорьевича. Какой рост, какая вельможная осанка, какой важный и благородный и вместе добрый и приветливый взгляд!"
В 1807 году, в Рождественский сочельник Орлов скончался. Уходил граф тяжело, громко стонал, так что было приказано играть домашнему оркестру, заглушая крики умирающего. Провожать тело Алексея Григорьевича (его отпевали в Ризположенской церкви на Донской) собралась вся Москва, несколько тысяч человек с открытыми головами встретили вынос гроба.
 Громадное состояние Орлова унаследовала его единственная дочь. Герцен писал о ней: "Дочь знаменитого Алексея Григорьевича, задушившего Петра III, думала искупить душу отца, отдавая Фотию и его обители большую часть несметного именья".
Анна Алексеевна Орлова была чрезвычайно набожна и большую часть состояния она раздала монастырям. Особенно она благоволила архимандриту Юрьева монастыря (он находится под Великим Новгородом). Их отношения были предметом досужих пересудов в великосветских гостиных, в которых с удовольствием читали эпиграммы на неё и Фотия, распространявшиеся под именем Пушкина: "Полуфанатик, полуплут; ему орудием духовным проклятье, меч, и крест, и кнут..."
Анна перевезла в Юрьев монастырь прах отца и двух его братьев — Григория и Фёдора — участвовавших в заговоре. Сама вела при этой обители почти монашеский образ жизни. Здесь же и была похоронена, рядом с могилой Фотия.
Пожар 1812 года усадьбу Орлова не тронул. Здесь квартировал французский генерал Лористон, приказавший дворец всячески оберегать. Именно в этом дворце графиня дала бал, о котором долго вспоминали в Москве и писали в московских и петербургских газетах. Бал был устроен в 1826 году по случаю коронации императора Николая Павловича. На нём присутствовали 1200 гостей, залы дворца освещались 7000 свечей. Рассказывали, что после него Фотий и приказал Орловой продать всё, что оставалось после бала, а деньги отдать в монастыри и церкви, чтобы таким образом искупить родовой грех.
Анна Алексеевна продала дворец для устройства городской больницы. Согласно легенде, толчком к ее основанию стал следующий случай: московский генерал-губернатор князь Дмитрий Голицын, осматривая работы по строительству Большого Петровского театра, увидел на Театральной площади толпу около крестьянской телеги. Послали узнать в чём дело, и оказалось, что там лежит тело крестьянина. Мужик скончался, поскольку некому было оказать ему медицинской помощи. "Факт настолько обыденный, - замечает историк прошлого века, - встречающийся и в наши дни, тогда имел иные последствия". Голицын поручил Осипу Бове составить надлежащий проект. Идеологом начинания стал врач Христиан Лодер, прославившийся не только открытием лечебницы минеральных вод на Остожье, но и неутомимой деятельностью по устройству военных госпиталей в Отечественную войну 1812 года и образцовой постановкой преподавания медицины в Московском университете.
В 1828 году митрополит Филарет освятил закладку здания, строившегося "по соображению лейб-медика Лодера и по планам архитектора Иосифа Бове", как обозначено на медной позолоченной доске, положенной в фундамент. Туда же заложили и 60 особо изготовленных кирпичей с вытисненными золотом именами всех присутствующих высоких особ. Строительство одного из лучших произведений Бове длилось, даже с перерывом, вызванным эпидемией холеры, недолго: уже в 1833 году Первая Градская приняла больных.
Рядом (то же владение 8 на Ленинском) стоит лечебница, которая несколько старше Первой Градской. Построена она на частные средства — князей Голицыных (поэтому называвшаяся Голицынской). В конце XVII века на этом месте было загородное владение боярина Бориса Прозоровского, перешедшее по его завещанию к Екатерине I. В 1728 году участок достался баронам Николаю и Сергею Строгановым. Потом усадьбу купила княгиня Наталья Петровна, урожденная Чернышева, прототип пушкинской "пиковой дамы", известная в то время как "Princesse Moustashe", то есть "усатая княгиня".
Её сын, Дмитрий Голицын, был российским послом в Австрии, долгое время жил в Вене, и, будучи ценителем искусств, собрал выдающуюся коллекцию европейской живописи. Всё своё немалое состояние князь завещал "на заведение в столичном российском городе Москве богаделен и больниц". После его смерти в 1793 году на Большой Калужской по проекту Матвея Казакова начали строить, как тогда говорили, "величественный монумент благотворительности". Голицынская больница открылась в 1802 году. К Москве-реке спускался обширный сад, а речной берег был укреплен набережной и украшен двумя белокаменными беседками. В больничной церкви во имя св. Дмитрия царевича похоронили самого благотворителя.
В парке в 1809 году построили здание для картинной галереи, открытой в 1810–м и ставшей первым в России публичным художественным музеем. Однако в 1816–м её закрыли, ибо Голицыны решили картины продать, а вырученные средства употребить на расширение больницы. Корпус галереи стал больничным.
За Голицынской больницей есть проезд. В XVIII веке эта дорога вела от церкви Ризположения к берегу Москвы-реки. Проезд называется Титовским — по фамилии фабриканта, в 1814-1819 годы московского городского головы Михаила Титова. Михаил Иванович построил здесь крупную ткацкую фабрику: на территории его владения были разбросаны 12 каменных и 22 деревянных строения. Для себя Титов (по проекту Бове) выстроил дворец на тридцать комнат. Ну, так — скромненько. После смерти основателя его сын Алексей не мог по болезни заниматься производством и фабрику закрыл. Владение приобрёл город; довольно долгое время помещения пустовали, и только в 1868–м здесь разместили арестный дом, получивший в народе прозвание "Титы". В 1882–м сюда перевели с Воскресенской площади долговую тюрьму — знаменитую "Яму" .
В помещениях бывшей титовской фабрики также разместилась больница: в 1865–м на Первопрестольную напал тиф, необходимо было принимать срочные меры, вот и приспособили бывшие цеха под тифозные бараки. Ныне Титовскую усадьбу занимает лечебно–диагностический центр всё той же Первой Градской.
Теперь разберемся с топонимом "Нескучный сад". Собственно, "Нескучным" в старину называлась только загородная княжеская усадьба близ Калужской заставы Камер-Коллежского вала. Когда шла докупка соседних владений, "Нескучное" вобрало в себя фабрику купца Серикова, усадьбы Демидовых, Голицыных и Шаховских.
Одно из имений, ставших частью "Нескучного", некогда принадлежало Фёдору Соймонову, одному из тех "птенцов гнезда Петрова", которые составили славу царствования первого российского императора. Соймонов оказался замешанным в "дело Волынского" (этот вельможа в 1740 году обвинил всесильного тогда Бирона в том, что тот является иностранным агентом, служа Польше), был приговорен к смертной казни, заменённой наказанием кнутом, вырыванием ноздрей и ссылкой в Сибирь на вечную каторгу. Царица Елизавета Петровна, уже когда опального вельможу отправили в Сибирь помиловала его, но так получилось, что Соймонова так и не могли найти на восточных просторах, чтобы хотя бы объявить последнему приятную новость. Впрочем, Саймонов в ссылке не тужил, а вдохновенно занимался исследованиями сибирских земель.
Дворец Соймонова с участком на Большой Калужской был продан в 1754 году Матрёне Демидовой. Там уже стоял каменный дом, который и стал основой существующего ныне дворца (Ленинский проспект, владение 14 — там теперь располагается президиум Российской академии наук).
И все же расцвет "Нескучного" связан с братьями Орловыми. Фёдор Орлов приобрел здесь два земельных участка: в 1786–м бывший сериковский фабричный, а в 1793–м — бывший демидовский (который тогда был во владении княгини Вяземской). Приблизительно в те же годы был перстроен и демидовский дворец.
Фёдор Григорьевич завещал всю усадьбу своей племяннице, вышеозначенной Анне Алексеевне, но фактическим владельцем после его смерти в 1796 году стал сам Алексей Григорьевич. Тогда–то и начали в "Нескучном" устраивать общенародные праздники, на которые допускалась любая прилично одетая публика, включая даже крестьян (не пускали только нищих).
Кроме фейерверков и "конных ристаний" (Орлов был большим охотником до лошадей) здесь закатывались театральные спектакли на сцене специально для этого построенного "Зеленого театра", в котором кулисами служила садовая зелень. На эстрадах пели собственные графские "песельники" и настоящий цыганский хор — Орлов первым из русских вельмож выписал его из Молдавии, став зачинателем общероссийской моды на цыганщину. Выступал и орловский роговой оркестр, оглашавший "Нескучное" душераздирающими звуками.
При графьях Орловых в саду было построено два каменных павильона. Сохранились Летний и "Ванный" домики у Елисаветинского пруда и грот. Ныне можно увидеть и "орловские" декоративные мостики через пруды. Среди них особо примечателен трёхпролётный каменный арочный мост. Уже при Орловых считалось, что если влюблённые пройдут по нему, взявшись за руки, и поцелуются, то будут они жить вместе долго и счастливо до самой смерти.
На некоторых кирпичах арочного моста можно заметить клеймо "Н. Я", что означает, что они изготавливались неподалёку — в Черёмушках, где владельцем кирпичных заводов был Николай Якунчиков.
В начале XIX века "Нескучное" почти целиком было куплено дворцовым ведомством. Центром ансамбля стал особняк Демидова. Не всё было употреблено для больниц и тюрем. Одну часть император Николай I преподнёс своей супруге, назвав в честь дражайшей центральный дворец Александринским (царицу звали Александриной Фёдоровной). Императрица с немецкой педантичностью принялась за обустройство: приказала соорудить корпуса для фрейлин, для кавалеров, чайные домики и манеж. Как уже ранее говорилось, сюда при советской власти заселились академики. Но не сразу. В 1920–х Александринский дворец отвели под Центральный музей народоведения, в котором собирались и показывались "в разрезе национальной политики ВКП и Коминтерна" этнографические коллекции. Потом там обосновался Музей мебели (привет Ильфу и Петрову), и только в 1934–м, в связи с переводом Академии наук из Ленинграда в Москву власти отдали дворец для её президиума.
Перед дворцом установили знаменитый фонтан Витали, убранный с Лубянской площади и лишившийся многих деталей своего декоративного оформления (исчезли бронзовые маскароны, из которых извергались струи воды, бронзовые орлы и малая гранитная чаша). В бывших хозяйственных помещениях дворца разместили экспонаты Минералогического музея, который существует и поныне.
Теперь пересечём условный Камер–Коллежский вал и спустимся вниз к реке. Здесь располагается самый, пожалуй, незаметный московский монастырь, Андреевский. Ранее я обозвал эту обитель "зачуханной", но на самом деле она просто тихая, что соответствует древнему понятию "пустынь". Рядом с ним стоит пародия на монастырь. Этот ЖК олигарх Ходорковский построил для топ–менеджеров своего ЮКОСа. Со смотровой площадки хорошо видно, насколько древний и современный комплексы схожи. Кстати, автор и домов ЮКОСа и Президиума РАН один и тот же — Юрий Платонов. Оба проекта повторяют архитектонику Андреевского монастыря. Степень удачность пусть каждый оценит сам.
Год основания обители в честь святого мученика Андрея Стратилата неизвестен, есть только летописное известие о том, что в 1547 году сгорели его строения, и тогда здесь, на берегу Москвы–реки уже стояла обветшавшая церковь. Обитель называлась: "что в Пленницах". Иван Забелин в своих "Опытах изучения русских древностей и истории" отмечает: "Пленницами и в Москве и на юге, например на южном Днепре, называют связки плотов или, собственно, плоты всякого леса, прогоняемого по весенней воде до назначенного места. Московское урочище Пленницы оттого и получило свое имя, что в этой местности искони собирались шедшие с верху реки плоты — пленницы, пригоняемые для городского потребления".
Там, где теперь высится новое здание Президиума РАН, так называемые "золотые мозги", было раскопано древнее городище, исследованное археологической экспедицией Музея истории Москвы. Археологи обнаружили немало предметов, относящихся ко времени от VI века до нашей эры до V века нашей эры, и в том числе рукоять меча с изображениями лошади и птицы.
Тихая обитель под громадою Воробьёвых гор вела незаметную жизнь до середины XVII века, пока здесь не начал свою бурную деятельность соратник царя Алексея Михайловича, ревнитель просвещения Фёдор Ртищев. Он жил анахоретом и слухи о праведной жизни Ртищева дошли до Алексея Романова, который вызвал его ко двору, приблизил к себе и назначил воспитателем царевича Алексея. Впоследствии он был возведен в звание окольничего, стал главой Приказа тайных дел.
Внезапная смерть в шестнадцать лет наследника престола изменила и жизнь Ртищева. И он, и царь стали активными членами "Кружка ревнителей благочестия", в который входили духовник царя Степан Вонифатьев, настоятель Казанского собора на Красной площади Иван Неронов, протопоп Аввакум и архимандрит Новоспасского монастыря Никон (двое последних потом стали непримиримыми соперниками). Целью "ревнителей" было стремление поднять авторитет Церкви. Ртищев вызвал из Малороссии — Киево-Печерской лавры, Межигорского и других монастырей — тридцать учёных иноков и поселил их в Андреевском монастыре, учредив "учёное братство". Здесь началась переписка духовных книг, так сказать, "реновация текстов", что очень скоро привело к Великому Расколу и бессмысленной гибели тысяч людей.
 Ртищев дал средства на новое строительство в Андреевской обители. В 1675 году была возведена надвратная церковь во имя Андрея Стратилата. Особенность этого храма — использование многоцветных изразцов "павлинье око", целым поясом украшающих здание церкви.
В центре возвышается колокольня с церковью Михаила Архангела, возведенная в 1748 году на пожертвования графа Сергея Шереметева. Однако вскоре Андреевский монастырь начал приходить в упадок. Ещё во времена Петра Великого его строения использовались для содержания "зазорных" (незаконнорожденных детей и подкидышей). Потом здесь селили "ленивиц" (девиц, гнушающихся труда, их бы теперь назвали бомжихами), определив им "прядильную работу". А духовная составляющая сходила на нет. Одно время тут даже содержали умалишённых.
В 1803 году купеческое и мещанское общества просили отдать им бывший Андреевский монастырь для устройства богадельни, так как "положение места, чистый и свободный воздух и близость церкви, куда призираемые без труда и изнеможения могут почасту приходить для славословия творца вселенной, все сие будет для них великою заменою терпимых ими недостатков и болезней". Последовало соизволение Александра I, и через три года в бывшем монастыре открылась богадельня Московского купеческого общества. Для нее с восточной стороны был выстроен жилой корпус по обе стороны надвратной церкви Андрея Стратилата. При советской власти в древних стенах обустроили "дом–коммуну". Потом в комплексе располагалась Палата мер и весов. Сейчас здесь снова тихая обитель с лучшей в мире православной библиотекой духовной литературы.
Нельзя нам не заглянуть в усадьбу, которая уже более двухсот лет сохраняет аутентичный облик. Она некогда именовалась "Васильевское", а находится этот объект во владении 4 на улице Косыгина (бывшее Воробьёвское шоссе). Здесь долгие годы жил сын двенадцатого фаворита Екатерины II, посмевшего "прийти в уныние от прелестей своей шестидесятилетней царствующей любовницы" и предпочесть ей юную фрейлину Щербатову, за что и был "милостиво спроважен" в Москву. Императрица застала их с поличным. Наказание было своеобразным: Екатерина тут же благословила их брак. А затем, подарив Александру Дмитриеву-Мамонову на свадьбу 100 тысяч рублей и 2200 душ крестьян, удалила его от двора. В Белокаменной привыкший к шику отставной фаворит и вскорости следом за молодой женой сошел в могилу, оставив малолетнему сыну баснословное состояние.
Несмотря на то, что дворец в "Васильевском" выстроил князь Долгорукий, а затем его перестроил князь Юсупов, закрепилось за поместьем название "Мамонова дача". Матвею, как истинному мажору своего времени, сытость прискучила и он приказал дворовым почитать себя за "истинного русского царя", ибо он — прямой потомок Мономахова колена. Так же он учредил вместе с внебрачным сыном графа Фёдора Орлова (одного из "тех самых" братьев, владельца "Нескучного"), Михаилом, масонский "Орден русских рыцарей". В то же время Матвей основал своё квазигосударство в усадьбе "Дубровицы" по Москвой, на Воробьёвы же горы попал по воле обстоятельств.
 Матвей проявил себя как общественный деятель разве что летом 1812–го, когда Россией овладел дух патриотизма. Дмитриев-Мамонов одел, вооружил и посадил на коней тысячу своих крепостных крестьян и вместе с ними отличился в сражениях при Тарутине и Малоярославце.
Но потом, когда Дмитриев–Мамонов стал открыто презирать правящую фамилию, его поместили в сумасшедший дом, лили на голову ледяную воду, держали связанным, кормили порошками, после чего втихомолку упрятали на Воробьёвы горы, в специально купленный по этому случаю у князя Юсупова загородный дом.
Москвичи засудачили о Мамоновой даче и наводящем на город страх и тайне её странного обитателя. Это продолжалось много-много лет. Когда уже состарившемуся Матвею Александровичу, пережившему двух братьев-императоров, предложили снять с него опеку и пообещали вновь объявить его нормальным, он отказался, заявив, что привык уже быть не в своём уме. Скончался единственный сын предпоследнего фаворита Екатерины II тихо — вздохнул и, произнеся: "Вот и помираю. Что ж, я довольно пожил!" — отправился вслед за отцом в фамильную усыпальницу в Донском монастыре.
После смерти мятежного графа усадьба сдавалась под психиатрическую лечебницу доктора Левенштейна, поэтому для старых москвичей словосочетание "Мамонова дача" теперь уже по праву обозначало "сумасшедший дом". С 1883 по 1910 годы владение принадлежало садоводу Ноеву (отсюда и еще одно название — "Ноева дача"). Ныне в усадьбе ''Васильевское'' располагается Институт химической физики им. Н.Н. Семенова РАН. Директором института вплоть до 1986 года был его основатель, лауреат Нобелевской премии Николай Семёнов. Я бывал внутри дворца на Косыгина, 4 и могу с уверенностью сказать, что там много ужасающих химических и физических приборов, да и вообще обстановка напоминает лабораторию обезумевшего профессора. Но это лишь взгляд дилетанта.
В заключение нашего путешествия по каменным древностям Москвы мы побываем в месте, где есть, образно говоря, камни допотопные, хранящие в себе тайны языческих времён. Я подразумеваю валуны Коломенского. В своё время я немало побродил по отдалённым краям нашей Матушки–Руси и могу с уверенностью сказать, что сакральных мест с почитаемыми камнями у нас хватает. Но в маленьком населённом пункте таковые хорошо заметны, а мегаполис своей массой слишком уж подавляет эти "пережитки прошлого". Взять Битцевский лес: там тоже есть валуны, которые почитают современные (нам) язычники. Но в долине реки Чертановки нет камней легендарных. А в Коломенском — есть.
Наивеличайший шедевр средневековой русской архитектуры, Вознесенский храм, своими формами предрекающий покорение Советским Союзом Космоса, мы пока минуем и спустимся в таинственное место, которое именуется "Голосовым оврагом".
Каменная лестница, ведущая к ложу оврага, имеет шестьдесят шесть ступенек. А дальше, по направлению к Москве-реке — еще восемнадцать, то есть три раза по шесть. Когда крестьяне села Коломенского возделывали тут землю, они откапывали похожие на человеческие кости. А саму территорию именовали "чёртовым городком».
Надо сказать, легенды предков давно перемешались с фантазиями и спекуляциями экзальтированных особ. В овраге лежат два валуна. Первый, гладкий, укрепившийся на склоне, называется Девьим. Второй, щербатый, находящийся на дне оврага, именуется Гусем. Каждый из камней весит более пяти тонн, а на поверхность выглядывает лишь небольшая их часть. Одно из поэтических воззрений на природу явления сообщает, что это не просто камни, а "останки змея, с которым бился Георгий Победоносец". Гусь считается "мужским", его напарник — "женским". Ну, якобы они лечат всякие недуги, присущие половой сфере.
Уже известный нам Игнатий Стеллецкий искал библиотеку Грозного в том числе и в Коломенском. Заметив, что холмистый участок между крутым обрывом и поймой Москвы-реки — искусственное образование, состоящее из отвала песчаной породы, "спелеолог" начал вести раскопки. На глубине семи метров исследователи уткнулись в массивную известняковую кладку. Но работу, увы, пришлось прервать: она велась на территории церковного кладбища, и жители лежащего по другую сторону оврага села Дьякова настрочили в волостное управление жалобу. Раскоп пришлось вновь закопать.
Местность, занимаемая Коломенским и Дьяковым действительно обжита была в глубокой древности. Первые здешние обитатели, что показали академические раскопки, принадлежали к культуре, которая получило именование дьяковской (VIII–VII вв. до н.э. — VI–VII вв. н. э.). На основе находок было установлено, что это были племена, предшествующие вятичам. Скорее всего, угро–финские. А, может, и финно-угорские. Шутка.
Стали разбираться, откуда возник топоним "Голосов овраг". Пришли к выводу, что он связан с почитанием славянского бога Волос (или Велес), который покровительствовал домашним животным. Возможно, овраг служил древним капищем, а странные валуны — жертвенниками. Я такие видел на землях современных марийцев и финнов (например, Конь–камень на острове Коневец и скалу с таким же названием близ села Конёво на Онеге).
Дошедшие до нас легенды не такие и древние; самая ранняя относится к XVII веку. В 1621 году у ворот царского дворца в Коломенском неожиданно появилась группа татарских конников. Их тут же пленили стрельцы, охранявшие ворота. Татары и не противились, а сказали, что они — люди хана Казы-Гирея, пытавшегося захватить Москву за тридцать лет до описываемых событий. Якобы они спустился в Голосов овраг напоить лошадей, но тут их окутал зелёный туман. Татары бросились наверх — и вот, попали в руки к стрельцам.
Царь Михаил Фёдорович лично заинтересовался произошедшим, но проведённое по его приказу дознание не уличило татар во лжи. Их оружие и одежды тоже казались сильно устаревшими, соответствующими именно временам Бориса Годунова.
Ещё один случай зафиксирован в полицейских документах XIX века (хотя их никто не видел). Двое мужиков, Архип Кузьмин и Иван Бочкарёв, возвращаясь ночью домой из соседней деревни, решили сократить дорогу и пройти через затянутый туманом Голосов овраг. Там крестьяне встретили "заросших шерстью людей, объяснявшихся с ними знаками". Через несколько минут заблудшие вышли из тумана и продолжили путь домой, но, когда они припёрлись в родную деревню, оказалось, что прошло уже двадцать лет, их жёны постарели, дети выросли.
 В дело вмешалась полиция. Был проведён следственный эксперимент, в ходе которого один из путешественников во времени снова растворился в тумане и назад уже не вернулся. Полагаю, речь идёт о страшилках, рассказываемых на ночь. Развлечений в ту пору было немного.
Что касается объективных данных. Остатки древних укреплений в Дьякове привлекли внимание археологов в 1864 году. Раскопки подарили музеям множество артефактов, ставших экспонатами музеев. Это костяные и железные наконечники стрел, ножи, серпы, изготовленные из железа. В изобилии представлены среди находок диски-грузики для веретён — неоспоримое свидетельство того, что дьяковцам было ведомо искусство прядения и ткачества. В Дьяковском городище обнаружены замечательные образцы первобытного искусства: глиняные женские фигурки (изображения богини — покровительницы плодородия), искусно вырезанная из кости фигурка лошади, скульптурное изображение головы кабана.
Дьяковцы не знали гончарного круга и их глиняная утварь лепилась от руки — зато она украшалась изящными орнаментами. Нашлись в городище и украшения: шейные обручи-гривны, выполненные из бронзы, медные подвески и бубенцы, пряжки, одна из которых даже была украшена затейливым узором в технике выемчатой эмали. В верхних пластах культурного слоя обнаружены предметы, характерные для культуры славянского племени вятичей. Мы не знаем, имело место вытеснение угро-финнов (либо финно-угров) или ассимиляция.
Дьякову в смысле открытий здорово повезло.  Дело вот, в чём. Москва расстраивалась, а идеальное место для археологических исследований осталось только в Коломенском и Дьякове. И мы не знаем, сколько городищ так и осталось сокрыто под слоями асфальта и бетона в других, более урбанизированных местах нашего города.
Что касается Коломенского Вознесения. Этот образец шатровой архитектуры (по образцу северных деревянных церквей) был построен в 1532 году при Василии III, отце Ивана Грозного. По сути, это был неудачный опыт каменной архитектуры. На протяжении веков службы в храме проходили только один раз в год, в День Вознесения Господня, то есть в храмовый праздник. Причиной этого был пронизывающий холод внутри, ибо толстенные стены (около 6 метров!) не позволяли прогреваться строению даже в летнюю жару. К тому же в храме мало места, половину его помещения занимает алтарь. Со временем Вознесение стало местом хранения старых вещей и исторических реликвий.
Коломенское сохранилось и стало историческим заповедником благодаря подвижнической деятельности Петра Барановского. Пётр Дмитриевич был первым директором "Коломенского" (год основания музея — 1924–й). Похоронен он, кстати, в некрополе Донского монастыря, за алтарём Большого собора. Да: бывает и такое, что один человек – и в поле, и в городе и даже в большой стране с непростой судьбой – вполне может себя проявить как Воин.