Красотка vs pretty woman

 Насколько точно, перевод на русский язык понятия pretty woman, сответветствует задумке автора, так называемой в широких коммерческих кругах "Красотки"?

 Позабытый толмачами, Козьма Прудков рекомендовал, докапываться до сути, поиском корней близких смыслами.

 По фильму Pretty woman из уличных девок может считаться с большой натяжкой beautiful woman или nice woman, но обладает известной долей притягательности, магнетизма падших женщин особам, падким на падших.

 Да и словарь ситуативен по обстоятельствам. Словарь pretty[;pr;t;]прил. хорошенький, симпатичный, хороший, милый,cute, nice, good, lovely, привлекательный, attractive, недурной,not bad
pretty [;pr;t;]нареч. весьма, достаточно, довольно, вполне, quite, изрядно, порядком, fairly, rather, мило, nice. pretty [;pr;t;]прич значительный

 Таким образом, наиболее подходящим по смыслу pretty и близким корнями будет слово ПРИТЫЧКА, а дальше - уже кто, куда и кого приткнул или позолотил, не особо влияет на суть академических разборов притчи о новоявленной Золушке, весьма недурно повысившей уровень социальной отвестствености себе и партнёру. 

 Кстати и известный советский поэт рекомендовал целить душевные раны заплатами с позолотой, чтобы Господь сверху чётче примечал.

***

Приторная красотка спустить слезу

Слащавость приторных красоток, или Господа выбирают погорячее?

От Петровских ассамблей до современных блогеров-«миллионников» тянется незримая, но прочная нить — нить стратегии, алхимии и иллюзии. История «красотки» в России — это не история женской красоты, а история мужского выбора и женского ответа на него, история о том, как плоть и дух вступают в сделку, прикрытую сладкой глазурью приличий.

1. Петровский пролог: из притона в пассии

Всё началось с резкой смены декораций. Царь-реформатор Пётр, ломая патриархальный уклад, вывел женщин из теремов в свет. Но парадокс: сам он выбрал себе в спутницы Марту Скавронскую — женщину из низов, «притонскую» в глазах боярства. Уже здесь зародился механизм: государь выбирал «погорячее» — не знатность, но жизненную силу, не родословную, но энергию. Однако официальный язык двора тут же начал облачать этот выбор в одежды легитимности: «пассия», «императрица». Рождалась та самая слащавость — сладость, призванная скрыть горький привкус социального скандала.

2. Золотой век Екатерин: будуар как кабинет министров

Эпоха Екатерины Великой и её преемниц — апофеоз «красотки» как политического проекта. Фаворитизм стал системой. Вопрос «кто нынче в фаворе?» был важнее сводок с фронтов. Язык двора достиг вершин лицемерия: «мин херц» («моё сердце») — говорили друг другу дамы и кавалеры, в то время как народная мудрость грубо, но точно резюмировала суть: «Хер на хер менять — только время терять».

«Красотки» XVIII века были отнюдь не сладкими. Они были умны, амбициозны и жестоки. Их «слащавость» была тактикой, риторическим камуфляжем для железной воли. Они не соблазняли — они стратегически захватывали позиции, используя будуар как плацдарм для управления империей. Это была эпоха, когда «приторность» в словах оборачивалась абсолютной властью в делах.

3. Советский интермеццо: красотка-комсомолка

С приходом советской власти открытый рыночный флирт ушёл в тень. «Красотка» надела форму ударницы труда или бескорыстной комсомолки. Но механизм не исчез. Он лишь сменил вывеску. Вместо «пассии» — «профсоюзная активистка», вместо подарков фаворита — путёвка в дом отдыха по протекции партийного босса. Слащавость стала идеологической — это был сладкий сироп соцреализма, скрывавший всё ту же древнюю сделку.

4. Постсоветский прорыв: «Красотка» как национальная идея

1990-е стали вторым пришествием «притти вуман» в её голливудском, то есть карикатурном, обличье. Фильм «Красотка» дал легитимацию и красивый сценарий. На смену советской скрытности пришла откровенная демонстрация успеха, добытого через «правильного» мужчину. «Красотка» новой эпохи не скрывала, что её цель — не «мин херц», а счёт в банке и доступ в высшее общество. Но и здесь слащавость не исчезла — она перекочевала в глянцевые журналы, в рассказы о «красивой жизни», в риторику о «любви», которая чудесным образом находила себе пристанище в особняках олигархов.

5. Эра цифры: тотальная симуляция

Сегодня «красотка» достигла своего цифрового апогея. Её тело стало контентом, её жизнь — брендом, а её «слащавость» — продуктом, который алгоритмы поставляют прямо в смартфон. «Господа» по-прежнему «выбирают погорячее», но теперь «горячее» — это не темперамент, а количество лайков и вовлечённость аудитории. Языковой барьер, как в том диалоге с танцующей блудницей, преодолевается не переводом, а жестом, виральным видео, откровенным танцем. Слово «see» («узри») заменило собой все сложные переговоры.

Заключение. От «верЪ» к «ерЬеси»: вечный спор буквы и духа

Вся эта история — многовековой спор между «верЪ» (твёрдой догмой, официальной версией, «буквой закона») и «ерЬеси» (мягкой, живой, еретической правдой, «понятиями»).

«Слащавая красотка» — это всегда продукт «верЪ». Это официальная, приглаженная, приторная версия реальности, будь то риторика екатерининского двора или этикетка «семейного счастья» в инстаграме.

Но господа всегда выбирают «погорячее» — то есть «ерЬеси». Ту самую живую, неудобную, пахнущую позой 69 и дымом притона правду, которую невозможно окончательно упаковать в сладкую обёртку. Правду жеста, а не слова. Правду тела, а не биографии. Правду, которую не нужно переводить, потому что её можно только увидеть — see.

И пока этот спор длится, «красотка» будет вечно балансировать между слащавой маской прыти, которой её наделяет общество, и горькой сутью шлюхи по определению приятелей господ. Прстигосподи. И о роли кинов массовом сознании.

Голливуд не pretty woman не создал, но кастрировал реальную историю, вынув из нее исторические клыки и политические когти.

Реальная история: Марта Скавронская — пленная «прусская девка», прошедшая через руки солдат и Меншикова, становится не просто любовницей, а императрицей Екатериной I, женщиной, которая смогла удержать рядом с собой самого Петра Великого. Это история не столько о любви, сколько о выживании, расчёте и беспрецедентном социальном лифте, возможном только в эпоху ломки всех традиций. Здесь нет места слащавости — только стальная воля, умение приспособиться и взять власть там, где её, казалось бы, быть не может.

Голливудская версия: «Красотка» — это история индивидуального счастья. Богатый и уставший от всего мужчина находит спасение в «чистой душе» проститутки и кораблестроении. Социальный лифт здесь — не цель, а почти случайное последствие романтических чувств. Скандал и грубая физиология реального «притона» заменены на гламурные декорации и хеппи-энд.

В чём подмена:

1. Воля к власти подменена романтическим чувством.
2. Социальная революция (возвышение женщины из низов до трона) сведена к личному обогащению.
3. Железная необходимость выжить в жестоком мире заменена на эстетический выбор «господина», который «выбирает погорячее».

Таким образом, голливудский сюжет — это слащавый суррогат, где из истории изъята её главная составляющая — власть. Истинная история Екатерины I — о том, как «прусская девка» сама стала госпожой. История Вивиэн — о том, как «девка» была выбрана господином.

Жизнь ставит всё на свои места: подлинная история всегда горька и политична, тогда как массовый миф сладок и аполитичен, ибо его задача — не объяснять мир, а продавать иллюзию, доступную каждому.

Ps Хотя, нельзя валить в одну кучу создательницу архетипа (Екатерина I) и его величайшую систематизаторшу (Екатерина II). Между ними эпоха — качественная разница:

· Екатерина I — это история происхождения мифа, личный прорыв.
· Екатерина II — это история институционализации мифа, его превращения в государственную машину.

Что не отменяет диалектический анализ слома патриархального матриархальным а, напротив, обогащает его, показывая эволюцию феномена: от единичного случая «притычки» до выстроенной системы, где «слащавость» стала официальным языком власти.