Они такие юные...

   Они такие юные, пока что целомудренные, замудрые заумные, разумно неразумные и дерзкие слегка,  в своей стихии шустрые, в  своём всезнайстве буйные, запудрив щёки пудрою с помадой на губах, шагают по бульварам, проспектам, через парки, по длинным длинным улицам, по мрачным переулкам – отважные и смелые, не ведают о страхе и даже не задумываются о том, что злые люди, не звери в зоопарке, не скованы решётками  с амбарными замками, они ступают рядом, гуляют, догоняют. Во зле своём угрюмом смывают кровью пудру с девичьих нежных щёк, а вместе с нею смелость, отвагу и бесстрашие,  и вот уже не юные, и вот уже не шустрые, не дерзкие, не мудрые, а сломанные куклы, в груди без механизма и без целомудрия, в траве густой валяются и ждут, когда найдут их.
   А дома не спит мама, встревоженная дама, давно уже не юная, а в возрасте приличном, свою дочурку милую в глухой полночи ждёт, а та всё не идёт, и бедная мамаша, забыв закрыть квартиру, пошла искать девчонку, стараясь удержать эмоции в руках. Бредёт, глотая слёзы, пустой ночной дорогой, в пальто поверх пижамы и в тапках на ногах, в предчувствии тревожном, в предсмертном состоянии, проглатывая гневно ужасные слова.
   Хватаясь за соломинку, вдруг обратилась к богу, в которого не верила, с молитвой на устах. В пустое небо чёрное неистово молилась, шептала обещания   простить и не ругать девицу непокорную. Но все её старания остались без ответа, домой она вернулась, молчал суровый бог, её надежда робкая сменилась вмиг отчаяньем, а во дворе за окнами рождался новый день.
   Потом рыдала долго в динамик телефона, кричала незнакомцу, что слушал и молчал, что дочь её единственная ушла вчера на танцы, совсем ещё ребёнок, всего шестнадцать лет, ушла и не вернулась, давайте искать срочно, она такая кроткая, послушная, покорная, не может, как песчинка исчезнуть, раствориться в огромном мегаполисе, не предупредив её.
   Рождает неизвестность видения кошмарные, но хочется надеется, что это только паника, придёт дочурка милая, придёт дочурка юная, поплачет, повиниться, мамулю поцелует, попьёт на кухне чай, и горечь обернётся огромным облегчением,  судьбы непоправимой, фатальной не случилось, на место сердце встанет, а жизнь вернётся в русло обычных дней привычных и потечёт вперёд.
   Но вот какая пакость, но вот беда какая - иной сюжет рисует реальность в одночасье и не даёт надежды на радужный исход. Найдут девчонку юную, и вовсе не девчонку, а куклу кем-то сломанную, не починить её - умершую, ушедшую, в нелепой позе скованную, по воле провидения застывшую навек. Сильнее жажды быть случилось зло чужое, ей оставалось только бесславно подчиниться, уснуть и замереть.   
   Они такие юные…
   Упёртые…
   В траве…