Вредитель

 
               
                «Когда я слышу слово „культура“, меня тянет залезть в петлю!»
                (бывший директор завода Максимов)

Совещание закончилось. Максимов, бросив взгляд на часы (половина десятого), остался за столом – по горячим следам, пока мысли ещё остры, пробежаться по сделанным во время слушания отчётов заметкам.
Парторг же, не любящий неподвижности, быстро встал с дивана и направился к окну, чтобы распахнуть форточку и в неё покурить. Причина - сердце директора. Врачи запретили Максимову табак, и теперь на совещаниях никто не курил. Форточка же закрывалась всегда, чтобы заводской шум людей не отвлекал.
Как только за последним (мастер третьего цеха Родионов) закрылась дверь, в неё постучали. Быстро и тихо.
- Войдите, - разрешил Максимов и улыбнулся. И подумал: «Вот чудак человек! Мог бы войти сразу. К чему эта деликатность, не к врачу же?»
В кабинет вошёл заведующий клубом Игорь Олегович Кравцов, нарядно для будничного завода одетый – розовая рубашка, бардовый на полгруди галстук.
Увидев сидящего с карандашом в руке Максимова, Кравцов улыбнулся и замер.
- Садитесь, Игорь Олегович, я сейчас.
Парторг оторвался от окна и кивнул завклубу. Тот махнул рукой. Жест Дидоренко не понравился. «Это, - укорил себя Василий Тарасович, - от того, что мне манерный Кравцов неприятен полностью. Нехорошо, нехорошо быть предвзятым!»
Чтобы как-то извиниться перед завклубом за дурные на него чувства, Дидоренко сказал:
- А мы, Игорь Олегович, с нашей технической интеллигенцией обсуждали способы повышения производительности. Искали, как бы выразиться, дополнительный стимул. Оно, конешно (Дидоренко говорил «конешно»), хорошо выполнить обещание в срок. Но если бы раньше, если бы хоть на декаду, в идеале на месяц. Это был бы подарок!  Настоящий. А то, что это? Обязались спустить на воду ко Дню Военно-морского флота и спустили! Ай молодцы!
- Ты, Василий Тарасович, не забывай, - подал голос Максимов, - что в министерстве нам был установлен ноябрь, Октябрьская годовщина. Это мы решили, что «Отважный» сойдёт со стапеля в праздник военных моряков. Не забыл?
- Не забыл. Но ты же слышал – есть возможность, есть у людей силы, не на износ работают. Так почему бы не подарить родине ещё один месяц? Ваше мнение, товарищ Кравцов.
Завклуба, так и не севший и оставшийся у двери, прикрыл на миг глаза, затем тряхнул головой (зачёсанные назад длинные волосы эффектно взметнулись) и поразил директора и парторга предложением:
- Товарищи! Я… Мне вдруг пришла в голову идея пригласить к нам на завод симфонический оркестр! Вы не представляете, извините… Вы же прекрасно знаете, как воздействует живая музыка. Чайковский слабоват. Но Бородин или Бетховен! Его Пятая симфония, например.  Лучшего стимула, Николай Фёдорович, я не представляю. А что?
На минуту в кабинете воцарилась тишина, если не считать доносящееся из форточки мощное падение молота в штамповочном цехе.
- А что? – повторил вслед за Кравцовым Максимов. – Твоё мнение, парторг?
- Гм… Гм…
- Во время обеденного перерыва, - глаза завклуба вдохновенно сияли. – И людям отдых, и музыкантам новый опыт, и в целом. Культура шагнула в массы. В буквальном смысле. С Лепешинским я договорюсь. Он только рад будет, уверяю.
- Кто такой Лепешинский? – спросил Дидоренко, гася папиросу в стоящей на подоконнике банке с водой.
- Директор филармонии. Мой друг и коллега. Сейчас у них творческая пауза, вот и заполним.
- Интересно, интересно… – Максимов вышел из-за стола и по привычке потянулся к правому карману пиджака, где обычно имелась папиросная пачка. Вспомнил, вздохнул:
- Думаю, можно попробовать. Нужно. Оригинально.
Он посмотрел на парторга. Дидоренко мял подбородок.
- Согласен. Устроим концерт. Музыка… гм… живая ещё никому не вредила. Классика, так сказать. Хотя я предпочитаю народные инструменты. Но нехай.
- Прекрасно! -  увлечённо воскликнул Максимов. – Попробуем. Но ты, Василий Тарасыч, контролируешь.  Людей подготовишь, место организуешь и так далее. Кстати, где удобнее? Перед столовой?
- Нет, – поморщился парторг. -  Это особые хлопоты. И   куда сажать народ? А вдруг дождь? Нет.
- И акустика… - добавил Кравцов. – Лучше бы, в помещении.
- А давай в Седьмом цеху! Там и простор, и… - губы парторга иронично скривились, - …«ак-кустика», понимаешь. Прямо на рабочем месте. Давай-ка в Седьмом!
«Опять я им недоволен, - укорил себя Дидоренко. – Старею, видать…»
- Не возражаю. Тогда сделаем так, - Максимов подошёл к завклубу и положил ему руку на плечо, - Вы, Игорь Олегович, поезжайте прямо сейчас к вашему Лепешинскому и с ним поговорите. И оттуда, из филармонии о результатах позвоните мне или секретарше. Идеально было бы установить точный день концерта. Лучше в любой из понедельников. Сами понимаете – начало недели, раскачка после выходного…
- Еду! Еду, товарищ директор. Ни минуты не теряя.
Кравцов прыгающей походкой покинул кабинет.
«А плечи у него ватные, - подумал Максимов. – Чудак человек. Кстати, зачем же он приходил? Вчера говорил, что неотлагательное дело»
***
Кравцов позвонил после обеда. Счастливый и многословный – договорился! Приедут в понедельник второго июня. Будут играть вторым, уменьшенным составом: один фагот, две валторны и один кларнет. Но первая скрипка - сам Шульман! Виртуоз и гений. Дирижировать взялся маэстро Гинзбург. Старик, а воля и мастерство такие, что Бруно Вальтер позавидует. И своя трактовка. Остановились на «Девятой симфонии».  Без хора. Хоровики на гастролях.
Вечером в кабинете Максимова состоялось ещё одно совещание, уже не производственное. Решали и прикидывали, что необходимо для концерта, который состоится через десять дней. Кроме Максимова, Дидоренко и Кравцова (раскрасневшееся лицо завклуба излучало торжественность, будто он сегодня именинник) были главный бухгалтер Сысоев, комсорг Зыкина, начальник Седьмого цеха Железнов и редактор заводской многотиражки Писарев.  Фамилии бухгалтера и последующие запоминать не надо – они больше не понадобятся.
Решили следующее. Встретить гостей «От души!». Для этого:
1. Подать к филармонии автобус. Для музыкантов.
2. Подать к филармонии грузовик. Для инструментов и концертных костюмов. Для погрузки инвентаря послать вместе с грузовиком грузчиков.
3. В день концерта работы в Седьмом цеху полностью приостановить. Для уборки, подготовки «сцены» и проветривания.
4. Накануне вечером переместить гребной винт с платформы на место ящиков с электродами. Ящики расставить перед платформой – они будут сиденьями, платформа сценой. Начальник Седьмого возражал (винт отцентрован, укреплен по уровням и вертикалям…), но сдался.
5. О предстоящем культурном мероприятии оповестить рабочих через газету. Дня за три до выступления, предупредив о строгих взысканиях в случае нарушении дисциплины во время концерта. В частности, курение. Также предупредить, что обеда в понедельник, второго июня не будет. Поэтому питание на собственное усмотрение.  Дополнительно по цехам и подразделениям пройдётся парторг. Ещё раз напомнить.
6. По завершении концерта вручить дирижёру и женщинам-музыкантшам цветы. Дирижёру букет из роз.
7. По завершении концерта музыкантов накормить в заводской столовой. Для праздничного обеда из премиального фонда выделить необходимую сумму. Не скупясь.
8. Комсоргу поручается организовать для музыкантов место для переодевания в концертные костюмы. Для этого раздевалку Седьмого цеха на день выступления совместить с раздевалкой газосварщиков. В раздевалке Седьмого установить перегородку – половина «мужская» и половина «женская». Туалетом Седьмого в день концерта рабочим не пользоваться!  Об этом, сославшись на директорский приказ, людям скажет Дидоренко.
9. Для улучшения слышимости на время исполнения, остановить все производящие шум механизмы и линии завода.
10. После обеда экскурсия по заводу. Водить будет сам Максимов.
***
День концерта стал для завода днём необыкновенным.  Уже с утра началось ожидание. Начиная с Максимова (строгий костюм, «освежённая» стрижка), заканчивая вахтёром, основная обязанность которого – моментально доложить о прибытии музыкантов. Работа не шла, или шла, но очень вяло и крайне небрежно – мысли у людей были заняты предвкушением. Это естественно – такое событие! «Девятая симфония»! Бетховен! Филармония, мать их!
Чтобы не возникло ненужной суеты, Максимов разрешил приостановить работы за час до официального обеда: накуриться, оправиться, занять места. Так, чтобы к выходу «на сцену» музыкантов, все уже сидели. Чтобы слушать и только слушать. Организацией мест музыкантам и рабочим должен был заниматься начальник Седьмого цеха. На его вопрос, что значит «место музыканта», завклуба ответил - стулья и «пюпитры». То есть, подставки для нот. И нужна ещё одна для дирижёра. Она называется «пульт».
В цех стали пускать, когда музыканты, оставив на сцене инструменты, удалились в раздевалку для переодевания. Дирижёр приехал уже во фраке. Пока музыканты переодевались, он, листая ноты, сидел в коморке начальника цеха. От чая отказался.
Директору и остальному начальству из Красного уголка принесли слитые в ряд откидные кресла. Их поставили слева от сцены.
Всё получилось прекрасно – к официальному началу обеденного перерыва зрители были готовы. Дидоренко насчитал двести сорок девять человек, половина которых расположилась, где кому удалось: на колёсах и в кабине козлового крана, на пожарном мостике, на   двутавровых перемычках между опорами свода и прочее.
Минут десять успокаивались. Когда все звуки полностью растворились в напряжённой от ожидания тишине, распахнулась дверь в раздевалку, и появились музыканты. Фраки, синие длинные платья, бледные, чуть испуганные лица. У каждого то, на чём он будет играть. Их вёл багровый от волнения Кравцов. В чёрном пиджаке, с размашистой «бабочкой» на шее. Пока пробирались между смотками кабелей и сложенного в груды инструмента, он подал пример, громко и хлёстко захлопав в ладоши. Его поняли и поддержали. Аплодировали до тех пор, пока музыканты не сели, и завклуба не поднял руку. Не сразу, но перестали. Тогда Кравцов бросился в коморку начальника цеха за дирижёром. Оркестр поднялся. За оркестром поднялись, сидящие на ящиках.
Маэстро Гинзбург оказался высоким худым стариком с обрамленной беспорядочной сединой плешью и очень похожим на главного инженера Горелика. Не отец ли? Пухлую папку с нотами нёс Кравцов.
Не дойдя до пульта, Гинзбург пожал руку кудрявому толстяку со скрипкой. Кто-то в «зале» хихикнул.  Встав на пульт, Гинзбург сделал поклон и какое-то очень резкое движение, после которого все сразу сели и замерли. Тогда поднялась одна из музыкантш:
- Несколько слов, товарищи, о творчестве Людвига Ван Бетховена и его знаменитой «Девятой симфонии». Его последнем произведении.
Голос у музыкантши был низким, почти мужским. И очень чётким и громким.  «Несколько слов» длились не менее получаса.
Закончив, женщина поклонилась, а стоящий рядом с дирижёром Кравцов снова захлопал, зал тоже. Но аплодировали недолго – Гинзбург снова дёрнулся. Чьи-то ладоши ещё продолжали соприкасаться, ещё со сцены убегал Кравцов, а он уже сделал взмах своей спицей.
И «Девятая симфония» началась…
Как отметил парторг, минут через двадцать после официального окончания заводского обеденного перерыва.
Закончилась музыка через один час двенадцать минут, он засекал. В течение этого времени не изменились только музыканты и дирижёр. Усталости они не знали. Не знали они и томления, смешанного с недоумением. Не знали скуки, желания зевнуть. Как не знали злобного нетерпения и неистовой мечты покурить.  Не знали изнеможения от того что битый час сидишь, стоишь на пожарном трапе, сгибаешься вниз, находясь на двутавре опорной связки и прочее.
Но…
Никогда ещё маэстро Гинзбург не слышал таких восторженных оваций. Никогда лица его слушателей не были такими радостными.
Под бурю оваций на сцену выбежали девицы с цветами. Под бурю оваций, сумевших увеличить свою силу и громкость, музыканты стали уходить в раздевалку, унося с собой свои инструменты.
И вот тут случился конфуз. Кудрявый скрипач споткнулся и уронил свою скрипку. Она отлетела и ударилась о компрессор.  Не сильно. Но скрипач схватился сердце и рухнул… И лежал, пока не прибежали из санчасти.
А люди ждали, людям было неловко убегать, когда человек лежит на цементном полу без признаков жизни. Скрипача привели в чувство минут через двадцать. Или  - за полчаса до окончания рабочего дня…
Для рабочих завода он закончился, для Максимова, парторга и начальства нет. После переодевания был обед, потом экскурсия. Уже в сумерках. Когда примчалась пожарная машина. Огонь гасили недолго, долго составляли акт «О халатности на производстве». Как впоследствии выяснилось, загорелась переполненная окурками урна, от неё пламя перекинулось к прислоненным к ней швабрам, от них занялась электропроводка, что привело к воспламенению распределительного щита. От этого в Седьмом цехе и раздевалке исчез свет.
Щит восстановили к концу следующего дня. К концу недели лопастной винт смогли, наконец, установить на монтажной площадке (бывшей сцене), его заново отцентровав, вывести в «параллель» и необходимые «вертикали».
С товарной станции пришёл иск за простой вагона с заклепками, которые должен был забрать выделенный для перевозки музыкальных инструментов и фраков грузовик.
Токарь Дмитриев, наладчик Хохлов и ещё несколько рабочих завода после концерта попали в милицию за пьяную драку «в общественном месте». Напились они и подрались от «тоски из-за музыки» (краткая цитата из протокола задержания).
После концерта дирижёр Гинзбург заболел и чуть не умер от воспаления лёгких – продуло старика заводским сквознячком. Скрипка скрипача Шульмана треснула. Бесценная скрипка, народное достояние – она творение Гварнери. Шульман с инфарктом поступил в больницу.
Из-за потерянной заводом рабочей недели «Отважный» покинул стапеля через неделю после Дня Военно-Морского флота…
***
-Это какая ж ё… - парторг показывал умение витиевато ругаться по-матерному, вернувшись после разноса в райкоме, - …лядь надоумила с концертом?
Дидоренко бегал по кабинету, будучи не в силах остановиться.
-  Это ж ё… -снова матерные слова, - …ное вредительство! Я сразу тогда почуял. И главное, сухим из воды вышел, педераст клубный! А ты?! Ты, Максимов, растяпа и дурак. Правильно тебя сняли, Пра-виль-но. Дела сдаёшь? Сдавай, так тебе и надо! И мне выговор в карточку правильно. Согласен, Николай Фёдорович? Болван ты и дурак! Согласен?
Окутанный дымом (он опять начал курить) Максимов не ответил. Что ответить? Сам виноват. Сам.
***
Такая, брат, филармония…

* Выржиковский Эдвард Яковлевич  «В обеденный перерыв» 1954
18. 12. 24.