Часть 3 Перейти рубикон Глава 14 Роковые потери

Глава  14

РОКОВЫЕ  ПОТЕРИ

Est dolendi medus, non est timendi.
Есть предел для печали,
но нет для тревоги.


I.

В результативности достигнутых в Луке соглашений Помпей убедился одним из первых. Клодий притих так, что теперь приходилось опасаться не столько его полусумасшедших выходок, сколько бросаемых исподлобья настороженно-угрожающих взглядов Милона.
А причин для настороженности у оптиматов было более чем достаточно.
Решения «монархического сената» стали достоянием всеобщей гласности чуть ли не сразу после инициированного триумвиратом совещания. Вроде бы на первый взгляд все выглядело не так уж и плохо. Цезарь остается с армией из десяти легионов, но остается далеко от Рима еще на семь лет: срок настолько большой, что об основном возмутителе спокойствия можно было бы и не думать. Да, Помпей и Красс снова станут консулами, но ведь только на год, после которого оба отправятся в свои провинции на достаточно продолжительное время. Конечно, и эти двое будут иметь сильные армии, но снова на приличном расстоянии от стен Вечного города.
Однако все в сенате и за его стенами прекрасно понимали, что три боеспособные военные группировки не смогут смотреть друг на друга бесконечно. Легионер создан для войны. Если ее нет, то легионы следует немедленно распустить. Но вот позволят ли это сделать трое облеченных практически неограниченной властью людей? Этот вопрос повисал в воздухе. И в случае отказа хотя бы двух из триумвиров мир в республике грозил смениться новой гражданской войной, кровопролитнее которой Риму не приходилось переживать в своей истории никогда. Теперь спокойствию угрожали не приграничные орды варваров и не восставшие рабы, теперь опасность могла исходить только от прекрасно обученных вести боевые действия собственных солдат.
Поэтому, когда понуждаемый Помпеем Цицерон разразился в сенате панегириком в честь Цезаря и его завоеваний в Галлии, которые оратор пытался представить окончательными, консул Лентул иронично бросил со своего председательствующего места:
- Марк Туллий, ты говоришь, что Цезарь завоевал Галлию окончательно, завоевал и положил ее у наших ног. Я правильно понимаю твои речи?   
- Это действительно так, Гней Корнелий, - с пафосом в голосе оторвался от произносимого им монолога Цицерон.
- Тогда разъясни нам, для чего сенату нужно одобрять затраты из средств государственной казны на набор и содержание в подчинении Гая Юлия еще двух легионов в добавок к и без того достаточному количеству солдат?
- Само собой, - ничуть не смущаясь, мгновенно парировал находчивый Цицерон, – основные победные действия, как ты только что совершенно справедливо заметил, консул, в Галлии завершены. Однако остались некоторые мелкие военные операции, без которых невозможно удержать мир на столь огромной по сравнению с Италией территории. Да и к чему теперь, когда деньги и рабы с завоеванных земель текут к нам нескончаемым потоком, мелочиться по поводу каких-то двух легионов?! Если Цезарь считает, что так нужно, значит, так нужно. Мы ведь имели достаточно много примеров, чтобы убедиться в прозорливости Гая Юлия.   
- Особенно в деле катилинариев, - вполголоса, но хорошо слышно, зло прошипел за спиной Марка Туллия Бибул.
В мгновенно воцарившейся в курии тишине все могли наблюдать, как пухлые щеки оратора начинает заливать малиновая краска не то стыда, не то гнева. На лицах сенаторов появились язвительные улыбки, но тут на помощь запнувшемуся Цицерону пришел Помпей.
- Я поддерживаю предложения Марка Туллия, - Магн говорил, чеканя слова, будто звонкую монету, – потому что недавно возвратился из поездки, в которой навещал Гая Юлия, и знаю положение вещей лучше, чем многие из сидящих здесь сенаторов. К тому же азиатский опыт Лукулла ясно показывает, чем заканчивается скупость в тех случаях, когда речь идет об армии.   
- И чем же? – не сдавался упорный Лентул.
- Потерей всех завоеваний, дорогой консул! – резко рубанул кулаком воздух Помпей.
Этот жест подействовал на окружающих куда сильнее слов. Они сдались, утвердив подавляющим большинством голосов и присоединение Галлии, и отзыв в следующем году Пизона из Испании и Габиния из Сирии, и то, что обе эти провинции отойдут в управление еще не избранным консулам будущего года.

*    *    *

Однако происходящее вовсе не означало, что оптиматы были сломлены окончательно. Напротив, партия продумала на собственный взгляд блестящие политические ходы. Во-первых, на консульских выборах была сделана ставка на уважаемого всеми слоями римского населения Луция Домиция Агенобарба, кандидатурой которого рассчитывали вытеснить одного из двух триумвиров. А, во-вторых, до конца года в избирательном собрании председательствовал консул Гней Корнелий Лентул Марцеллин. Это в свою очередь давало оптиматам неоспоримые преимущества. Согласно римским законам председатель избирательного собрания имел право вычеркнуть из списков кандидатов любые не угодные народу Рима имена. Милон брался обеспечить «неугодность» Помпея или Красса, или сразу обоих в мгновение ока и даже просил за это не слишком большую сумму.
Наступил срок выставления кандидатур, но ни Гней Публий, ни Марк Лициний даже не заикнулись о своих намерениях участвовать в консульских выборах. Лентул и второй консул, Луций Марций Филипп выждали несколько дней.
- Либо они что-то задумали, либо решили отказаться от первоначального замысла, - радостно заметил Марцеллин на ужине в доме Гортензия, на который по старой памяти пригласили и мечущегося между двумя лагерями Цицерона. – Так ведь, Марк Туллий? Кому, как не тебе, лучшему юристу Рима, достоверно знать все тонкости избирательного процесса.
Ох, уж эти любители славы! Марк Туллий и в молодости не чурался данного порока, а с возрастом потребность общего признания гипертрофировалась в нем до неимоверных размеров. Все знают, что существуют женщины, готовые на любые безрассудства ради удовольствия или денег, есть мужчины, согласные убить, чтобы накормить своих голодных детей и семью. Известны вписанные в историю строками кровавых злодеяний имена людей, совершавших преступления под знаменем высоких идеалов долга и служения Родине. Однако хуже других те, кто готов продать и перепродать, предавать и продаваться, торговать именем, совестью и честью ради одного маленького грошика блестящей на переменчивом солнце общественного признания славы!   
- Все очень просто, - довольный повышенным вниманием к собственной персоне разразился пространной тирадой Цицерон. – До тех пор, пока ты, Гней Корнелий, будешь верховодить в избирательном собрании, они будут молчать….
- Это и так понятно, - перебил напыщенную речь юриста нетерпеливый Бибул. – Что из этого? Завтра Лентул объявит о дате выборов и предложит имеющиеся кандидатуры, и пиши «прощай» все потуги триумвиров.
- Вы хотите знать суть ситуации, или мы будем слушать глупые домыслы Марка Кальпурния? – обидчиво засопел носом Цицерон.
- Заткнись! – грубо оборвал Бибула консул. – Мы слушаем тебя, Марк Туллий, слушаем с огромным вниманием.
- Так вот, - назидательно заметил оратор, – как только Лентул или кто-нибудь другой откроют рот, чтобы заикнуться о дате консульских выборов, они тут же получат трибунское «вето» на любую свою инициативу. И так будет продолжаться до конца года. Мы войдем в новый год без консулов, что по закону понудит сенат каждые пять дней избирать интеррекса из числа действующих сенаторов. Рано или поздно им станет человек Помпея и Красса. Вот тогда-то выборы пройдут в считанные дни. И никакой Агенобарб не будет иметь абсолютно ни малейших шансов одержать на них победу. Теперь ясно?   
Ирония последних слов Цицерона была обращена непосредственно к Марку Кальпурнию Бибулу, который не нашел ничего лучше, чем ответить довольно грубой фразой, обыгрывающей значение имени оратора:
- А ведь наш «горошек» не так-то прост, как можно подумать, взглянув на его «стручок».
- Да помолчи же ты, наконец! – кулак Лентула с силой опустился на стол, попав по блюду с вымоченными в белом вине устрицами.

*    *    *

Все получилось так, как и предсказал изворотливый адвокат. Едва лишь один из консулов пытался заговорить о дате выборов своей смены, со скамьи в сенате поднимался кто-то из преданных триумвирату трибунов и произносил слово «вето».
После четвертой попытки взбешенный Лентул попытался поднять народ.
- Триумвиры водят вас за нос, квириты! – кричал он перед собранной людьми Милона толпой народа на форуме. – Они жаждут ввергнуть республику в хаос безвластия. На сегодня уже назначены выборы всех магистратур, кроме консульских. Римляне, они попирают наши незыблемые законы!
Однако к этому времени хлебный голод был преодолен. Мало того, щедрые подачки Красса, Помпея и Цезаря обеспечивали почти ежедневное устройство театральных представлений и гладиаторских игр, а после них, естественно, следовало бесплатное угощение. Народ требовал хлеба и зрелищ и получал их сполна. А тут ему предлагали вникать в сложные политические игры, выставляя негодяями именно тех, благодаря кому римский плебс проводил свои дни в упоительном праздном безделье.
После того, как во время очередной пламенной речи Лентула закидали тухлыми яйцами и гнилыми яблоками, консул сменил тактику борьбы, переведя ее в подчиненные ему судебные инстанции. Он возбудил дело против финансиста Цезаря и Помпея, против Луция Корнелия Бальба, обвинив того в незаконном присвоении римского гражданства. Возможный приговор – минимум ссылка с конфискацией.
И снова тонко чувствовавший малейшие дуновения на политическом небосклоне Цицерон внял «просьбе» Помпея и выступил с речью в защиту Бальба. Причем защищал он не столько ловкого и удачливого банкира, не столько креатуру триумвиров; Марк Туллий построил свою оправдательную речь на отстаивании ни больше, ни меньше, как самих основ римского права. И адвокат выиграл процесс, поскольку среди судей не нашлось ни одного, кто осмелился бы замахнуться на собственную юриспруденцию. 
Теряя последние нити влияния на ситуацию, Лентул остановил Цицерона после заседания суда и, взяв за край тоги, досадливо бросил оратору:
- Остерегись, Марк Туллий. В своих колебаниях между двумя лагерями ты рискуешь разорваться на части. Одной ногой ты стоишь на наших позициях, другой опираешься на взгляды триумвиров, и твои ноги разъезжаются все дальше и дальше.
- Побеспокойся лучше о своих собственных ногах, Гней Корнелий, - зло проворчал тут же покрасневший Цицерон.
Что еще оставалось делать оратору, если Помпей просто не упускал случая, чтобы при первой возможности высказать ему свою любезность; если Красс был готов ссудить его деньгами по малейшему требованию; если Цезарь не только хвалил военные таланты его брата, но и льстил литературному тщеславию самого Цицерона. Но окончательно Марк Туллий попался в расставленные сети тогда, когда поддался на письменные уговоры брата и занял у банкира Гая Юлия огромную сумму денег для восстановления разрушенных Клодием римского дворца и виллы в окрестностях Кампании. Будучи адвокатом, он продался в очередной раз и был вынужден отрабатывать похвалы, лесть и деньги.

*    *    *

Дело действительно дошло до назначений интеррекса. Но Помпей и Красс дважды пропустили выгодные для них ситуации, выставив свои кандидатуры лишь тогда, когда в Рим прибыл на обещанный «отдых» Марк Лициний Красс Младший со своей тысячей легионеров.
Как и предсказывал Цицерон, весь выборный процесс завершился в течение трех дней полной победой триумвиров. Помпей и Красс стали консулами за сутки до того, как в пределах римского померия появился возвратившийся с Кипра Катон.


II.

Сенат присоединил Галлию, но до окончательного спокойствия в этой новой провинции было еще очень и очень далеко.
Для Цезаря новый год начался с неутешительных вестей с севера. Воинственные германские племена снова переправились через Рейн и попытались подбить покоренных галлов к восстанию. Конница узипетов и тенктеров вторглась в подвластные Риму земли, удалившись от границ почти на тридцать километров. Получив необходимые сведения о передвижениях продовольственных отрядов римлян, германцы ограбили несколько обозов, перебив охранявших их легионеров.
Лабиен действовал достаточно быстро. Как только сведения о неудачах фуражиров достигли его ушей, легат отправил навстречу зарейнским гостям кавалерийский корпус Мамурры, укрепив его одним из расквартированных поблизости легионов.
Однако римляне увидели лишь пыль из-под копыт германских лошадей. Узипеты и тенктеры скрылись там, откуда пришли, растворившись в землях дружественных им свевов и сугамбров.
И снова Цезарю предстояло доказывать, что Рим велик и не потерпит даже малейшего ущерба своим интересам.
Четыре легиона промаршировали по наведенному за десять дней мосту. И если свевы предусмотрительно выслали навстречу наместнику делегацию с заложниками и заверениями в мирных намерениях, открещиваясь от всех антиримских демаршей своих соседей, то сугамбры предпочли оставить свои поселения и скрыться в лесах.
Цезарь действовал методично, сжигая деревню за деревней, вытаптывая поля с посевами и предавая позорной казни на кресте всех, кого удавалось захватить во внезапных рейдах по лесным опушкам. Исключения не делали даже для детей. Он заставил германские племена содрогнуться от жестокости своих солдат, надолго отбив у северных соседей желание совать нос на подвластные Риму территории. В конце концов, ему удалось настичь и тех, кто посмел поднять руку на его легионеров. Сведения об обидчиках в штаб Гая Юлия передали все те же свевы. И вот пять тысяч кельтских и римских всадников столкнулись с не подозревавшими опасности восьмьюстами германскими конниками. Бой в стиснутом лесом овраге оказался коротким и кровопролитным. Из кольца окружения не удалось вырваться ни одному из врагов.
Весь рейд в зарейнские земли занял всего лишь восемнадцать дней, в результате которых племя сугамбров оказалось практически стерто с лица земли, а узипеты и тенктеры полностью лишились своей кавалерии, ослабив собственные позиции перед другими германскими племенами. 
Возвращаясь в Галлию, Цезарь приказал разрушить деревянный, но очень добротный мост через Рейн и отправил в Рим доклад об очередной победе. Он присовокупил к убитым германским воинам все уничтоженное мирное население, увеличив эту цифру за счет изъявивших покорность, но сохранивших жизнь, свевов почти в восемь раз. Таким образом, сенат узнал, что наместник Галлии, защищая границы провинции, разгромил чуть ли не триста тысяч вооруженных противников.
Что делать? Десять легионов требовали должного формального обоснования.

*    *    *

Лето застало его в Бибракте. Жаркое лето, полное жужжащих мух, кровожадных комаров и откровенной скуки.
А еще он страдал от назойливого внимания Бриксты. Нет, ночи, конечно, были не в счет. Ночью дочь Дивитиака оставалась по-прежнему доступной, покорной и изобретательной на любовные наслаждения. Но зато днем! Днем Брикста становилась просто невыносимой. Она все время под тем или иным предлогом пыталась свести Цезаря с собственной дочерью.
- Я назвала ее так, как это принято в Риме, Юлией, - горделиво заявляла женщина, тиская на руках золотоволосое, пищащее создание двух лет, ни единого слова не понимавшее по латыни и лепетавшее лишь на кельтском наречии.
- Тебе не нравится, что она не говорит на твоем языке? – видя нежелание Гая Юлия общаться с ребенком, торопливо заверяла его Брикста. – Но ведь она еще маленькая. Подрастет, и я научу ее всему, что произносишь ты.
Однако дело было не в произношении девочки. Просто у Цезаря уже имелась одна Юлия, одна единственная и неповторимая Юлия, далекая дочь от женщины, которую, как он уверил себя, он любил больше всех своих женщин. И потому наместник все чаще ускользал из дворца, оставаясь ночевать в походной палатке посреди постоянного лагеря своей армии.
А еще Гая Юлия беспокоили странные, если не сказать ужасные сновидения.
«Юлия. Молодая, красивая, улыбающаяся Юлия встречает его, вернувшегося из Галлии на пороге дома, где он прожил с Корнелией всю их не слишком-то долгую жизнь.
- Папа, папа! – радостно кричит одетая в черную столу девушка, протягивая ему завернутый в черное полотно сверток. – Смотри! Это же твой внук! Я родила тебе внука!
Улыбаясь, он склоняется над ее руками, осторожно приподнимая прикрывающую лицо младенца ткань, и тут же отшатывается назад. О боги! В глаза ему смотрят пустые темные глазницы крохотного трупика и в них копошатся белые могильные черви».
Проснувшись посреди душной ночи, он накинул на потное тело тунику и, остановив встрепенувшуюся у входа охрану и моментально подскочившего с ложа Септимия, отправился в палатку Спуринны.
- Леонидас, ты учился у настоящих колдунов и предсказателей. Не спорь! – в желтом свете огонька зажженной другом лампы поднятая в предостерегающем жесте рука и напряженное лицо Цезаря казались восковыми. – Я знаю это не хуже тебя. Знаю и то, что ты можешь заглянуть в будущее так же легко, как истолковать настоящее и правильно оценить прошлое. Что означает мой сон?
Фракиец молча встал с постели, подошел к столику и, подняв кувшин с водой (после возвращения из Фессалии он не употреблял вина), пил долго и жадно.
- Мне думается, - осторожно произнес он, глядя в спину Гаю Юлия. – Твоя дочь наконец-то забеременела. Она, несомненно, счастлива, иначе откуда радостное выражение ее лица в твоем сне. И она непременно родит мальчика. 
Спуринна перевел дыхание, снова припав пересохшими губами к горлышку кувшина.
- Дальше, Леонидас, говори, что произойдет дальше?! – не поворачивая головы, повысил голос Цезарь.
- Боги дают тебе понять, что, очевидно, ребенок будет рожден мертвым или умрет сразу после родов…, и что Юлия, скорее всего, тоже не перенесет этого.
Фракиец едва успел подхватить откинувшееся назад тело друга. Цезарь был без сознания, его руки вздрагивали, а из угла перекошенного рта вытекала струйка слюны. 

*    *    *

В конце недели он получил послание из Рима.
«Приветствую тебя, Гай Юлий, - писал ему зять. – У нас все спокойно. Присланные тобой две когорты не только способствовали успешным выборам, но и одним своим присутствием заставили притихнуть наводнившие город банды Клодия и Милона. Сегодня по улицам Рима снова можно бродить спокойно даже по ночам. А потому и я, и Красс просим тебя разрешить твоему легату задержаться на «отдыхе» еще хотя бы на полгода. Надеюсь, ты не станешь возражать, если, конечно, твои обстоятельства не требуют другого решения.
Несколько дней назад трибун Гай Требоний вынес на рассмотрение сената законопроект о наших с Крассом провинциях и о продлении твоих полномочий в Галлии еще на пять лет. Все прошло на удивление спокойно. Молчал даже Катон, не говоря уже об остальных оптиматах. Так что поздравляю! Договоренности, достигнутые в Луке, соблюдаются и реализуются свято.
Правда, меня немного позабавил Цицерон. Накануне голосования по законопроекту он напросился на личную встречу и после обмена привычными любезностями принялся уговаривать меня, чтобы я снял предложение об увеличении срока твоего наместничества.
- Неужели ты так хочешь, чтобы Цезарь поскорее возвратился в Рим? - попытался я поддеть самолюбие нашего оратора. – Вспомни, ведь не так уж давно ты обвинял его почти во всех возможных пороках.
Знаешь, что ответил мне этот хитрец?
- Через полгода, Магн, и ты, и Красс покинете пределы Рима. Здесь не останется законной власти. Без присутствия одного из вас город снова будет ввергнут в хаос. Я боюсь, боюсь, в том числе, и того, что занятые мной деньги на восстановление родных стен окажутся потраченными напрасно. Пусть Цезарь и станет рядовым гражданином, но одно лишь его имя, одна лишь мощь его гениального предвидения способны заставить замолчать любого возмутителя порядка.
И этими словами Марк Туллий сказал все. Он, конечно, боится снова потерять недавно обретенное имущество, однако дело не только в этом. Больше всего он боится твоих легионов, Цезарь. Они все их боятся. И все жаждут, чтобы ты поскорее сделался обыкновенным сенатором, пускай и в звании великого понтифика. Богов они опасаются не так сильно, как солдатских гладиусов.
На услышанные стенания я ответил ему одной фразой. Я сказал:
- Цезарь никогда не будет рядовым гражданином!
Правда, хорошо сказано?! Фраза, достойная войти в историю!
Но мы с Марком Лицинием все же планируем провести ряд законов, чтобы и после возвращения Красса Младшего в Галлию в Риме оставалось также спокойно, как и сейчас. В первую очередь следует ограничить демагогию адвокатов в судах. Только по два защитника, и чтобы время их выступлений было строго ограничено. Причем одного из защитников будут утверждать судьи. Кроме того, отныне уголовные дела об убийстве будут возбуждаться действующими магистратами независимо от того, кто убит, и хотят ли родственники погибшего преследования виновных. И еще мы примем закон о подкупах судей. Отныне в случае доказательства подобного подкупа недобросовестный судья лишится не только своего места, но и изрядной доли собственного имущества. Станем карать продажных судейских вплоть до изгнания!
Ну, хватит о делах. Теперь о самом главном для меня и для тебя, надеюсь, тоже. Твои капли, Цезарь, оказались чудодейственными. Юлия беременна! Ты даже не представляешь себе, как я рад этому! Беременность пошла ей на пользу. Моя жена еще больше расцвела и похорошела! Я и раньше не обделял Юлию вниманием, а сегодня готов сдувать пылинки с ее сандалий. Гай Юлий, таким счастливым я не был еще никогда в жизни!».
Прочтя эти строки, Цезарь уронил таблички с письмом на пол. По его щеке медленно скатилась слеза, слеза не радости, но скорби и печали.

*    *    *

Однако каким бы мрачным ни было настроение, текущие дела требовали его внимания и участия.
В Бибракте собрался съезд кельтских вождей со всей Галлии. Съезд, на котором Цезарю предстояло утвердить кандидатуры верховных правителей нескольких присягнувших на верность Риму племен. Все они были рассмотрены и одобрены советом друидов. Все ли они были на самом деле преданы покорившим их римлянам, оставалось довольно спорным вопросом, между тем Гай Юлий меньше всего хотел ссориться с хранителями религии кельтов. Наместник прекрасно понимал одну прописную истину. Есть племена, считающиеся добрыми соседями. Есть те, кто просто сосуществует друг с другом. Есть кланы, относящиеся к ближнему своему с откровенной ненавистью. Но и внутри каждого из них идет непрерывная борьба за власть. И пока так продолжается, Рим может спать спокойно. Разделяй и властвуй – закон всех времен для всех завоевателей. Однако в Галлии все же существовала одна сила, способная объединить на время даже самых заклятых врагов. Этой силой являлись друиды и их единая вера.
А потому окруженный легатами Цезарь внимательно выслушивал представления верховного жреца кельтов, присматриваясь к каждому встававшему перед ним вождю, прежде чем благосклонно кивнуть головой и вручить назначенному на правление короткий золотой жезл – символ их будущей власти.
- Коммий – царь атребатов! – громким голосом провозгласил верховный друид.
- За этого я могу поручиться, - шепнул стоявший за спиной Гая Юлия Лабиен. – Я провел у атребатов всю прошлую зиму и ни в чем не знал отказа.
- Мягкая постель легко усыпляет бдительность, Тит, - вполголоса ответил легату Цезарь, одновременно широко улыбаясь застывшему перед ним кельту.
- И все же он неплохой малый, - не реагируя на иронию наместника, упрямо стоял на своем Лабиен.
- Прекрасно! – непонятно в чью сторону произнес Гай Юлий. – Сенат и народ Рима признает твои права, Коммий, на трон атребатов и обещает свою поддержку и защиту против врагов!
Поданный Лабиеном жезл перешел из рук наместника в руки вождя, который поспешил занять место в толпе таких же, как он, царьков местных племен.
Так Каварин сделался предводителем сенонов, а Тасгетий царем карнутов. Последним надлежало утвердить вождя племени, занимавшего изрядную территорию на юге Галлии. Арверны больше не воевали с Римом. На этот раз они предусмотрительно принесли присягу на верность, сохранив свои земли и города в неприкосновенности. Римские купцы, рассудили арверны, куда лучше римских солдат.
- Верцингеториг – царь арвернов! – торжественно произнес верховный друид.
Тоска последних дней мгновенно растаяла, уступив место непонятно откуда возникшей настороженности. Приблизившийся к Цезарю кельт отличался от всех виденных им раньше вождей.
Молодой, не больше тридцати лет, одетый в скроенные на римский манер позолоченные доспехи поверх галльской рубахи и просторных галльских штанов. Удлиненный кельтский меч на поясе. Темные, слегка вьющиеся волосы, тонкие черты лица и пронзительно синие глаза. Глаза, привыкшие смотреть прямо в лицо опасности; открытые и умные глаза.   
- Он беспокоит меня, Цезарь, - снова раздался за спиной шепот Лабиена.
- Предлагаешь убить его прямо сейчас? – едва шевеля губами, иронично бросил Гай Юлий.
- Нет, кроме шуток, мы еще хлебнем с ним горя, - ответил легат.
- Что-то заставляет меня поверить в твою правоту, Тит, - прошептал Цезарь и громко произнес вслух. – Сенат и народ Рима признает твои права, Верцингеториг, на трон арвернов и обещает свою поддержку и защиту против врагов!
Церемония завершилась грандиозным пиршеством, после которого утомленный наместник воспользовался гостеприимством Дивитиака. Ночью в спальне не замедлила появиться Брикста.
Поглощенный мрачными мыслями прошедших недель, Цезарь не спал, но и не был расположен к любви.
- Я устал, милая, - попытался остановить скользнувшую под одеяло Бриксту Гай Юлий.
- Раньше ты не ссылался на усталость, - губы девушки настойчиво целовали его тело.
- А сегодня я устал! – Цезарь резко сел, оттолкнув дочь Дивитиака так, что девушка едва не скатилась с постели на покрытый медвежьими шкурами пол.
- А, так ты устал! – перед ним сверкала глазами разъяренная фурия. – Устал настолько, что уже не можешь уделить каплю своего драгоценного внимания той, что подарила тебе себя всю без остатка!
- Я не требовал этого, - мягко возразил Гай Юлий.
- Но и не отказывался! – отрезала Брикста. – Не отказывался от того, чтобы лишить меня невинности! Не отказывался от того, чтобы спать со мной! Не отказывался и от того, чтобы обрюхатить подвернувшуюся под руку дочь царя эдуев! Зато теперь ты устал и от нее, и от своего так и не узнавшего собственного отца ребенка!
Она попыталась наброситься на Цезаря с кулаками, однако Гай Юлий перехватил руки девушки, больно сжав ее запястья. На глазах Бриксты показались слезы.
- Еще слово, - жестко бросил наместник, – и я смещу твоего отца и передам трон эдуев Думноригу. Посмотрим, что тогда запоют твои прелестные губки, моя дорогая царская дочь.
На Бриксту словно вылили тазик холодной воды. Она мгновенно обмякла, растеряв всю свою злость без остатка.
- Отпусти руки! – властно потребовала девушка и, освободившись, встала, вытянувшись всем своим обнаженным телом. – Ты в Галлии уже три года, но так ничего и не понял, римлянин.
Брикста говорила холодно и совершенно спокойно. Она почти жалела Цезаря.
- Да, Гай Юлий, ты, конечно, можешь сместить моего отца и можешь назначить царем его брата. Да, таким путем ты, несомненно, избавишься от неугодной любовницы и непризнанной дочери. Но уже на следующий день тебя найдут в собственной постели мертвым. Яд предательства не делает различий ни между глупыми, но любящими тебя женщинами, ни между наместниками.


III.

Деятельная натура вынуждала его к активным шагам, но в Галлии царило относительное затишье. Налоги взимались исправно, римские купцы беспрепятственно торговали во всех уголках провинции, и даже воинственные германские племена спокойно копошились на своих исконных землях, не помышляя о том, чтобы снова форсировать Рейн.
- Что ты думаешь по поводу экспедиции в Британию? – спросил он однажды Лабиена.
- Зачем? – только и ответил вопросом на вопрос легат.
- О ее богатствах ходят легенды. Рассказывают, что вожди самых мелких племен бриттов едят из золотой посуды.
- Рассказывают много чего, Гай Юлий, и ты знаешь это не хуже меня. В тех россказнях, что мне удавалось проверить, как правило, не было и половины правды.
- Солдаты томятся от скуки. Они толстеют от сытой жизни и расслабляются.
- Легионеры проводят в упражнениях все положенное им для этого время, и, поверь, они вовсе не горят желанием скрестить гладиусы с очередным противником.
- Это-то и плохо, - покачал головой Цезарь. – Солдат создан для войны. Его дело воевать.
- А если войны нет? Ну, если, скажем, мы завоевали уже весь мир? – улыбнулся Лабиен.
- Тогда войну следует придумать! – наместник рассек воздух энергичным взмахом руки. – Решено! Беру два легиона, десятый и девятый, задействую корабли Брута (уж слишком они застоялись в гаванях) и отправляюсь в гости к бриттам.
- Тебя не остановить, Цезарь, - пожал плечами легат. – Я это прекрасно знаю. Но тогда отправь хотя бы кого-нибудь на разведку. Отправь того, кто бывал в Британии и знает их говор и обычаи. Лишняя информация тебе не помешает.
- Есть предложения?
- Отправь Коммия. Во-первых, атребат наведывался к северным соседям не один раз. Он сам мне об этом рассказывал. Во-вторых, я уверен в нем. Он все сделает так, как надо.
Однако Коммию не повезло. Его схватили сразу после того, как он попытался заговорить о преимуществах римского порядка и образа жизни и о том, как это прекрасно быть другом и союзником сената и народа Рима.
Узнав о пленении своего ставленника, Цезарь не медлил ни единого мгновения. Он вышел в море, несмотря на то, что на горизонте собирались грозовые тучи.
Высадка происходила практически в полной темноте под светом факелов, разрываемом на куски порывами шквалистого ветра. Мало того, римлянам был уготован «теплый» прием. Бритты ждали непрошенных гостей, и едва только первые солдаты ступили на полосу берегового песка, на них обрушился настоящий град стрел и дротиков. Любой противник был бы непременно раздавлен мощью и внезапностью этой атаки. Любой, но не легионы Цезаря. Оказавшись на берегу, центурии заученными движениями собирались в так называемые «черепахи», прикрываясь щитами от летящей навстречу им смерти. А когда обескураженные неудачей бритты ринулись в атаку, легионеры ответили им, мгновенно перестроившись в привычные боевые порядки. Враг бежал, унося с собой убитых и раненых.
Разразившаяся гроза остановила боевые действия. Страшная гроза. Гроза, которой до той поры не видел никто из них. Раскаты грома взрывались прямо посреди прижимавшихся друг к другу солдат, оглушая и перекрывая завывания взбешенного ветра. Молнии били в песок и воду, освещая все вокруг призрачным мертвенно-белым светом. Дождь стрел сменился низвергающимися с небес водяными потоками. А когда одна из прорезавших ночную мглу молний подожгла уткнувшуюся носом в песок трирему, по вымокшим спинам пополз липкий холодок страха; тем более что гигантский факел на время осветил все побережье, усилив накативший на легионеров ужас: кроме горящего судна у берега не стояло больше ни одного корабля. Шторм разметал их, отогнав далеко в морскую даль, и казалось, что все они безвозвратно сгинули в ее бездонной пучине.
Хмурое утро с мелким накрапывающим дождиком и поднимавшимся над землей туманом лишь усилило тоскливое настроение, к которому присоединилось чувство голода: практически все съестные припасы остались на исчезнувших в ночи кораблях.
- Гай Юлий, солдаты напуганы, - спокойно заметил подошедший к наместнику Спуринна.
- Они что, никогда не видели грозы? – попытался отшутиться Цезарь.
- Согласись, это была не совсем обычная гроза. По крайней мере, я в такую переделку не попадал ни разу.
- Ну и что с того? Все когда-нибудь случается в первый раз.
- Они считают, что ночная гроза – это происки друидов, вставших на защиту своей земли. Они говорят, что без кораблей мы не имеем возможности уплыть назад, и обречены на верную смерть в чужом краю. Они думают, что экспедиция в Британию была твоей ошибкой, Цезарь.
- Но ты-то так, надеюсь, не считаешь?
- Я, может быть, и нет, но они, друг мой, – не я.
- Хорошо, Леонидас, разыщи легатов и передай, что я жду их.
Он скомандовал парадное построение легионов.
На пологом берегу не было даже случайного возвышения, тем более не существовало трибуны, и тогда Цезарь приказал поднять его на высоту человеческого роста на скрещенных солдатских копьях. Он снял отяжелевший после ливня шлем. Гаю Юлию хотелось, чтобы все видели его лицо.
- Воины Рима! – ветер подхватил его слова и понес их вдоль строя. – Боги дали мне многое в моей жизни. Почти мальчишкой они удостоили меня дубового венка у Митиленских стен. Они закалили мое сердце в противостоянии кровавому диктатору Сулле. Они провели меня по всем ступеням власти, позволив занять должность консула республики. Они нарекли меня своим избранником, удостоив звания великого понтифика. Но, воины Рима, всю свою жизнь самым главным для меня было только одно понятие, одно звание, одна должность! Я горжусь тем, что могу назвать себя солдатом Рима!
- Легионеры! Соратники! Братья по оружию! Вы и только вы – опора, сила и мощь нашего государства! Вы – это его богатства, его стабильность, его благополучие! Рим обречен на гибель тогда, когда исчезнет последний из его солдат! Чем силен легионер?! Твердостью духа, закалкой и уверенностью в победе!
Цезарь перевел дух, думая лишь о том, чтобы его не подвел звеневший металлом голос.
- Вчера мы вместе пережили не самые лучшие часы нашей жизни. Но разве на дорогах «косматой» Галлии нас с вами встречали лучше?! Разве покоренные племена сразу же осознавали и принимали те блага, которые несли им римский порядок и римское право?! Нет! И вы знаете это лучше меня. Так неужели вас, самых храбрых, самых бесстрашных, самых закаленных воинов смогла испугать разыгравшаяся стихия?! Боги послали нам испытание, и мы с честью справились с ним! Вы думаете, что наши корабли погибли?! Верьте мне, их просто разметала буря, и вскоре мы увидим на горизонте их паруса! Вы считаете, что вчера на нашем пути встали чужие боги?! Так поверьте слову великого понтифика, Юпитер, Марс и Квирин не покинули своих любимцев! Мне нечего принести в жертву, не на чем вопросить волю наших богов. Буря лишила нас жертвенных животных. Но знайте, будь у нас такая возможность, мы получили бы самые лучшие предзнаменования грядущего успеха!
Он снова остановился, подыскивая слова, и в это время в гуще укрывших небо облаков образовалась прогалина, через которую прорвался яркий луч солнца. Луч, который упал прямо на фигуру Цезаря, отразившись от позолоты его доспехов. И Цезарь исчез из солдатских глаз. Перед ними стоял не наместник Галлии, не проконсул Рима - на скрещенных копьях возвышался сошедший на землю бог войны Марс.
Ошеломленные легионеры еще не успели придти в себя, как кто-то в строю выкрикнул:
- Корабль! Смотрите, возвращаются наши корабли!
И Гай Юлий увидел на сером морском горизонте алые паруса. Это плыл назад к негостеприимному берегу потрепанный флот Децима Брута.
А уже через мгновение берег огласился мощным солдатским ревом:
- Ave, Caesar! Слава Цезарю! Слава императору! Веди нас, Цезарь! 
- Похоже, что боги уверены в своем любимце больше, чем ты в них, - улыбнувшись, обнял спрыгнувшего на землю Гая Юлия, Спуринна.

*    *    *

Из сорока отплывших из венетских портов галер возвратилось только двадцать шесть. Изрядно потрепанные, нуждающиеся в ремонте, они стояли на берегу в ряд, ожидая своей участи и, тем не менее, даже таким своим видом радовали солдатские сердца.
Оставив на берегу четыре когорты охраны, Цезарь ступил в глубь страны на поиски врага. Он раздробил свою армию только один раз, когда в конце второй недели отправил часть легионеров на поиски провианта. И враг не замедлил воспользоваться удобным случаем. Угодившие в засаду солдаты стояли насмерть перед превосходящим по численности противником, пока Гай Юлий, привлеченный шумом сражения, не подоспел на помощь с основным отрядом.
После короткого, но кровопролитного боя бритты попытались отступить, однако Цезарь приказал не прекращать преследования и фактически на плечах бегущих ворвался в довольно большое поселение. И было золото, не так много, как хотелось, но было. И были рыжеволосые женщины. И к его удивлению был найден и освобожден Коммий. А еще были захвачены семеро друидов, с которыми желавшие отплатить за свой недавний страх легионеры обошлись с особой жестокостью. Их распяли на наскоро сколоченных крестах, оставив наблюдать за творимыми солдатами бесчинствами, а потом перебили руки и ноги.
Он снова был верен себе и своему времени. Переговоры возможны только тогда, когда противник не берется за оружие. Обнаживший же меч понимает и признает только силу и страх. И Цезарь показал бриттам силу Рима. За месяц, проведенный во время первой экспедиции в Британию, он сжег и разрушил одиннадцать поселений, уничтожив свыше пятнадцати тысяч человек. Он приказал не брать пленных.
Но, как и всегда, он оставался достаточно осторожным и рассудительным.
Потеряв в общей сложности около двухсот легионеров, Гай Юлий возвратился в Галлию сразу же, как только его корабли могли быть спущены на воду, а по прибытии отправил в Рим донесение о своих победах в Британии. 

*    *    *

Рим ответил ему через месяц посланием Клодия.
«Чем ты так обязал Помпея, Гай Юлий? – писал Пульхр. – Он улыбается при одном лишь упоминании твоего имени, словно ребенок, которому родители подарили вдруг долгожданную забаву.
Сразу после того, как в сенате огласили твой доклад о результатах экспедиции в Британию, твой зять добился двадцатидневных благодарственных молебствий в твою честь. И, поверь, это было не просто. Катон и сотоварищи пытались подвергнуть тебя заочному осуждению за развязывание войны с германцами и бриттами без должного на то повода.   
- До каких пор мы будем терпеть самоуправство Цезаря?! – кричал Марк Порций с трибуны. – Ради чего он подвергает опасности жизни римских солдат?! Ради собственных непомерных амбиций?! И вот теперь сомнительные делишки этого человека Магн предлагает нам освятить небывалыми почестями. Стыд и позор! Гней Публий, ты можешь целовать своего тестя даже в те места, о которых не принято говорить публично, но, ради Юпитера, не предлагай это делать нам.
Думаешь, Помпей дрогнул? Ничуть не бывало! Он легко добился своего, тем более что, к всеобщему удивлению, инициативу о торжествах в твою честь внезапно поддержал Катулл. Романтика твоих побед вскружила старику голову не хуже выдержанного вина.
Но это еще цветочки. Ты бы посмотрел на физиономию Катона, когда всплыли на поверхность египетские авантюры твоего зятя. Он все-таки посадил Авлета на трон, причем сенат оставался в полном неведении до самого конца. Хочешь знать, как ему удалось провернуть подобную аферу? Пожалуйста. Верный Магну Габиний перебросил два сирийских легиона под стены Александрии и сделал то, на что сенат никогда не дал бы свое согласие. Птолемей Авлет сполна расплатился и с Габинием, и с самим Помпеем, и плюс к этому назначил министром финансов еще одного ставленника Магна - Рабирия.
Каково?! А?! Бьюсь об заклад, ты не мог даже подумать о подобном шаге. 
Оптиматы проглотили все, даже не поперхнувшись. Как проглотили и то, что Красс начал открытую вербовку офицеров и солдат для похода за парфянскими богатствами. И ведь этот шестидесятилетний старик зажег своими сумасшедшими обещаниями столько молодых сердец, что Рим сегодня напоминает мне растревоженный муравейник. Что твоя Британия по сравнению с тем, как твои друзья-триумвиры распоряжаются чужими для Рима землями, как своими собственными провинциями!
А теперь, прости меня, Цезарь, я должен сообщить тебе то, о чем не смогла написать Кальпурния. Твоей матери больше нет. Я мало знал ее, Гай Юлий, но я восхищаюсь этой женщиной, как самой достойной из достойнейших римлянок. В последние свои дни она практически не двигалась, но сохраняла совершенно здравый и трезвый ум. Она оценила свое состояние как обузу для всех и решила добровольно уйти из жизни. Аврелия перестала принимать пищу, а накануне смерти отказалась даже от воды. Кальпурния уговаривала ее, как могла, однако твоя матушка оставалась непреклонной в принятом решении. Поздно вечером, перед тем как впасть в забытье, она произнесла: «Прости меня, Гай Юлий! Прости меня, Юлия!». На следующий день ее сердце остановилось.
Перед смертью она сама составила список людей, которые должны были присутствовать на ее похоронах. Теренция назвала эти похороны «смешными», намекая на то, что род Юлиев пожалел денег для пышной процессии. Однако поверь мне, Цезарь, ибо я был удостоен чести стоять у погребального костра твоей матери, это были самые достойные похороны из тех, что мне приходилось видеть. Только самые близкие тебе люди. Помпей плакал, будто мальчишка, и даже по щекам Красса текли слезы».

*    *    *
Окончив читать, он долго сидел в палатке, опустив голову. Он попросил Корнелия, чтобы его никто не тревожил, налил впервые за долгие годы чашу неразбавленного вина, выпил ее залпом и сел в кресло, бросив руки на колени.
«Аврелия. Сильная, властная, строгая, справедливая, знающая цену себе и окружавшим ее людям. Она больше всего не терпела бездействия и тех, кто не держал данного слова. Матушка считала, что человек всегда должен ставить перед собой цель и добиваться ее, какой бы малой или великой эта цель ему ни казалась. И еще: человек не имеет права открывать рот, если не уверен в том, что исполнит сорвавшееся с языка обещание. Она приучила к этому и его: ставить цели, чтобы достигать их, и быть верным слову, слову Цезаря.
Да, она была скупа на ласку, зато в трудную минуту всегда приходила на помощь делом или нужным советом. Матушка воспитала своих детей в четком осознании того, что вокруг них мир, живущий по волчьим законам; мир, в котором слабым, плаксивым и ожидающим жалости просто нет места: их сжирают более сильные, наглые и решительные. И он благодарен Аврелии за это.   
Она была легко ранима, но умела скрывать собственные раны так, что никто из окружающих даже не догадывался, какими кровавыми слезами истекает ее сердце. Ее глаза практически всегда оставались сухими. Да, иногда она все же плакала, - Цезарь знал это, - но только наедине с собой, и это были не слезы жалости к себе, но слезы бессилия от невозможности изменить волю богов. На меньшее соперничество Аврелия не согласилась бы ни за что на свете. Гай Юлий вырос таким же, за что его часто несправедливо называли жестоким и бессердечным.
Болезнь сделала ее слабой и немощной и заставила рыдать по пустякам: из-за поранившей ногу рабыни, по поводу увиденной на улице шелудивой бродячей собаки, из-за собственной беспомощности. Но и тут она нашла в себе силы принять единственное, по ее мнению правильное решение, чтобы уйти из жизни не жалкой и несчастной, но полной твердой решимости предстать перед судом богов с гордо поднятой головой».
Аврелия. Через три дня он увидел мать во сне. Она шла ему навстречу по римской улице, радостная, в белых развевающихся одеждах.
- У меня все хорошо, сынок! – довольно улыбаясь, сказала она Цезарю.
- Не покидай меня, матушка, - попросил он, размышляя, что нужно порадовать доброй вестью Кальпурнию, Юлию-дочь и Юлию-сестру.
- Не тревожься, Гай Юлий, - Аврелия ласково погладила его по руке, – я буду охранять тебя до тех пор, пока ты сам не захочешь присоединиться ко мне.
Он проснулся, ощущая приятное тепло в том месте, где во сне его касались нежные материнские пальцы.


IV.

В начале февраля следующего года Марк Лициний Красс прибыл в Брундизий. Он действительно словно сошел с ума. Рим уже давно не видел такой жажды военной славы, такой безрассудной веры в свой успех. Красс мечтал подобно Александру Великому дойти до берегов Инда, взяв богатства Парфии и близлежащих стран легко и без подготовки.
Он торопился так, что начал переправу в Грецию, несмотря на зимние бури.
К счастью, корабль, на котором плыл он сам, добрался до Диррахия без всяких приключений. Затонуло три корабля с новобранцами. Тем не менее, Крассу удалось подавить недовольство оставшихся в живых и подвигнуть их на трудный переход через Эпир, Македонию и Фракию к Босфору. Он не рискнул плыть дальше морем, но очень спешил сменить на посту наместника Сирии Авла Габиния.
Помпей, напротив, не торопился покидать Рим. Под предлогом заботы о поставках в город зерна он отправил в Испанию своих легатов.
С одной стороны, Магн не хотел оставлять находившуюся на последних месяцах вынашивания Юлию. Если начало беременности жены протекало легко и спокойно, то ее окончание вызывало все больше опасений хлопотавших вокруг лекарей. Мало того, что разросшийся до огромных размеров живот болел при каждом неловком движении женщины, в довершение ко всему у нее вдруг появились выделения розового цвета. Эскулапы уложили Юлию в постель, совершенно запретив вставать и садиться. Они отпаивали беременную отварами одним им известных растений и обещали Помпею, что их умения, помноженные на волю богов, обязательно доведут его жену до счастливого родоразрешения. Гней Публий верил и каждый день приносил жертвы в храме Юноны.
С другой стороны, Магна беспокоили растущие амбиции оптиматов. Не дождавшись того, что все триумвиры покинут Рим, Катон и Гортензий начали активную кампанию против легатов Цезаря Лабиена и Мамурры. Возводимые в их отсутствие дворцы обоих располагались на самых дорогостоящих местах вблизи форума и даже недостроенные поражали своим великолепием. Такая роскошь стоила огромных денег. Офицеров Гая Юлия заочно обвинили в финансовых злоупотреблениях, пытаясь бросить тень и на самого наместника Галлии. Оптиматы мечтали пробудить уснувшую совесть нации. Наивные! Когда народ сыт, когда его развлекают, потрафляя самым низменным его вкусам, народ будет спать беспробудным сном самодовольства. И нация продолжала спать, поглядывая сквозь сонные веки на предполагаемое окончательное завоевание Британии и будущее завоевание Парфии, как на свершившийся факт. Цицерон задумал даже поэму о подвигах Цезаря в Британии. Куда же дальше?!

*    *    *

Между тем, сам Гай Юлий занялся подготовкой второй экспедиции на туманный остров с куда большей тщательностью. Он собрал в гавани Ития восемьсот кораблей, на которых собирался разместить пять легионов, лошадей, провиант на несколько месяцев боевых действий и строительные материалы для укрепленного лагеря, наведения мостов и создания осадных орудий.
Для того чтобы в его отсутствие галльские племена не вздумали взбунтоваться, Цезарь распорядился прислать заложников из знатных семейств практически всех покоренных племен. Он собирался взять их с собой в экспедицию.
Когда он объявил свою волю собравшимся галлам, ворчали все, но открыто возмутился только посланный Дивитиаком Думнориг.
- Скажи, Цезарь, - Думнориг вышел из толпы, встав напротив наместника, – ты считаешь, что Галлия – свободная страна или она – рабыня Рима?
- Галлия и все ее племена – друзья и союзники сената и народа Рима.
- Значит, она свободна? – продолжал настаивать эдуй.
- Я сказал то, что считал нужным сказать, - нахмурился Гай Юлий.
- А раз так, - выкрикнул Думнориг, - значит, я – свободный человек и вправе поступать так, как считаю нужным! А я не считаю нужным отправляться с тобой в Британию. Мне хватает и собственной земли.
Это был открытый вызов, и продолжился он тем, что, покинув палатку наместника, Думнориг приказал своему отряду седлать коней и отправляться домой. Узнав о случившемся, Цезарь приказал Мамурре взять кавалерийскую алу и догнать беглеца.
Луций Витрувий возвратился только на утро следующего дня. Отвязав от седла кожаный мешок, он достал оттуда голову Думнорига и положил ее к ногам наместника. Помутневшие глаза эдуя были широко открыты. В них застыли боль и удивление.
- Зачем ты это сделал? – возникший прецедент выглядел достаточно опасным. Он показывал всем знатным галлам, что ожидает их в случае неповиновения, и как далеко простираются их «права» и «свободы». И Гай Юлий прекрасно понимал это.
- Цезарь, он оказал сопротивление. Все его люди сражались до последнего и были уничтожены. Мы тоже потеряли шесть человек, и еще шестеро ранены.
- Что он сказал перед смертью?
- Он кричал, что он «свободный человек».
- Глупо, - спокойно заметил Гай Юлий: что сделано, то сделано, и Думнорига уже не вернешь, – человек, облеченный властью, не может быть свободным. Чем больше власти, тем меньше свободы. Я сам менее свободен, чем любой из моих рабов. Они зависят только от моей прихоти, которая вполне предсказуема, а я завишу от тысячи обстоятельств и прихоти богов, которую вряд ли кто-либо возьмется предсказать достаточно достоверно. 

*    *    *

На этот раз жертвоприношения перед отплытием провели тщательнее обычного. И боги снова улыбнулись великому понтифику: гадания по внутренностям жертвенных животных оказались благоприятными. Короткое плавание проходило при ясной погоде. Ветер весело надувал паруса, подгоняя римский флот в направлении Британии. Вид приближающейся к берегу армады заставил бриттов дрогнуть от страха, и высадка, продолжавшаяся почти два дня, прошла спокойно.
Цезарь разместил один легион для охраны кораблей и с четырьмя оставшимися двинулся в глубь острова. Удалившись от кромки моря на несколько десятков километров, он приказал разбить на приглянувшейся равнине укрепленный лагерь, внутри которого римляне всегда чувствовали себя в полной безопасности. 
Весь следующий месяц прошел в постоянных военных вылазках. Больше трех десятков деревень, несколько довольно жалких городков с деревянными постройками, сотни рабов, которых тут же продавали следовавшим с армией предприимчивым торговцам живым товаром, - вот, пожалуй, и все, чего удалось добиться римской армии. Было ли обещанное золото? Было, но не так много, как твердили слухи. И еще было войско противника, войско, не вступавшее в открытое столкновение, большое войско. Солдаты Цезаря видели его издалека, но только видели. Им так и не удалось навязать бриттам сколько-нибудь стоящего сражения. Зато каждый продовольственный отряд подвергался постоянным нападениям превосходящих по численности противников, так что, в конце концов, Гаю Юлию пришлось отправлять за провиантом по пять-шесть когорт, что напоминало масштабные боевые действия.
Допрошенные с помощью знавших местное наречие галлов пленники выглядели уверенными в себе.
- Тебе никогда не одолеть нас, римлянин! – смело глядя в глаза наместника, презрительно бросил ему один из захваченных в очередном рейде британских вождей. – Против тебя вся Британия. Десятки племен объединились, чтобы не допустить над собой римского ярма. Мы – не робкие галлы. Мы – воины! Так что убирайся отсюда, пока цел, пока Кассивеллаун не разгромил тебя и не отправил Риму твою голову!
Так Цезарь впервые услышал имя предводителя объединенной армии бриттов. Надо сказать, что избранная им тактика партизанской войны оказалась как нельзя кстати в противостоянии организованной военной машине римлян. Отщипывая «кусочки» от мощи легионов, Кассивеллаун заманивал врага все дальше и дальше вглубь своей территории, заставляя подумывать о возможной необходимости зимовки в Британии. А вот этого Гаю Юлию совершенно не хотелось. Незнакомая земля здесь и покоренная, но не покорившаяся Галлия там. К тому же его постоянно беспокоили мысли о судьбе дочери. Тревожные сны больше не приходили, однако тревожных мыслей меньше от этого не становилось.
Сентябрь золотил листья деревьев, а Цезарь размышлял о том, чтобы, оставив один из легионов в укрепленном лагере, возвратиться с остальными на зимние квартиры в провинцию. Не слишком-то славный конец второй экспедиции, но что же делать?!
И тут боги в который уже раз одарили своего любимца неожиданной радостью. В разноплеменном лагере Кассивеллауна начались брожения. Не привыкшие к дисциплине племена одно за другим стали отпадать от войска бриттов и возвращаться к родным очагам, справедливо полагая, что малочисленная римская армия не отважится на решительные военные действия в преддверии надвигающейся зимы.
Желая предотвратить раскол, Кассивеллаун отдал приказ о ночном штурме лагеря противника и просчитался. Волчьи ямы, ряды переплетенных острых кольев, ров и насыпной вал заставили атаку захлебнуться в самом ее начале. Легионерам даже не пришлось браться за мечи. Солдаты Гая Юлия просто расстреливали бриттов в колеблющемся свете факелов, осыпая их дождем стрел и копий.
На следующее утро Кассивеллаун предложил наместнику вступить в переговоры, и Цезарь с радостью пошел на них. Взяв заложников, вполне достойное количество золота и серебра, он погрузил все легионы на корабли и отплыл к галльским берегам. Он решил не оставлять в Британии ни одного солдата, так как обложил страну данью, и Кассивеллаун согласился с этим. Правда, дань так и не была выплачена, и бритты оставались свободными до тех пор, пока много лет спустя Рим снова не обрушился на них всей мощью своей военной машины.

*    *    *

- Цезарь, тебя третью неделю ждет посланник с письмом, - это были первые слова, которые он услышал, ступив на берег в гавани Ития. 
- Марк Антоний! – с широкой улыбкой представился ему человек из Рима, хорошо сложенный молодец, с чуть грубоватыми, но мужественными чертами лица. Гай Юлий хорошо знал эту породу людей, за внешним лоском которых, за позолотой доспехов и мягкими дорогими тканями одежды скрывалась длинная череда бесконечных долгов и разбитых женских сердец.
- Кем ты приходишься Марку Антонию Оратору? – довольно холодно осадил молодецкий порыв щеголя Цезарь.
- Внуком, - ответ прозвучал просто, без нарочитой бравады первых слов.
«Очевидно, повеса не так глуп, как кажется на первый взгляд» - подумал Гай Юлий и задал новый вопрос.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать девять.
«Двадцать девять лет, - снова пронеслось в его голове. – Как это далеко теперь. В двадцать девять я вместе с Крассом подавлял восстание Спартака. А до этого было короткое участие в войне с Митридатом, и была высылка из армии Лукулла по вине Клодия. Как быстро мчится время! Уже нет в живых Лукулла, а мелкий пакостник Клодий теперь – мой ставленник, один из тех, кто пытается удержать Рим от хаоса».
- От кого письмо?
- От Публия Клодия.
- Под чьим командованием ты служил? – Цезарь молча вертел запечатанные таблички с посланием Пульхра, не пытаясь вскрыть их.
- Авла Габиния, Цезарь. Сирия и Египет.
- Египет – действительно богатая страна?
- Более чем, Цезарь. В царском дворце даже колонны покрыты золотом. Не говоря уже об утвари, обстановке тронного зала, фонтанах в садах и стенах бассейна.
- Глупо, - вздохнул Гай Юлий. – Глупо и расточительно. Не мудрено, что Авлету никак не удается усидеть на этом самом троне.
Он помолчал, наблюдая, как Антоний переминается с ноги на ногу.
- Хочешь служить у меня в качестве легата?
- Почту за честь, наместник!
- Тогда решено. Отправляйся пока к себе. Вечером зайдешь снова. Определим твою дальнейшую судьбу в более мелких деталях.
Цезарь положил письмо на столик, встал, давая понять, что разговор окончен, и отошел к окну отведенного ему в Итии дома. Он жадно вдыхал морской воздух, а за его спиной продолжал стоять Антоний.
- Что еще? – не поворачивая головы, спросил Гай Юлий.
- Ты не хочешь прочитать письмо, Цезарь? К сожалению, там важные для тебя новости.
- К сожалению? – грустно усмехнулся Гай Юлий и добавил довольно жестко. – Чтобы знать, о чем написано, не всегда обязательно читать, Марк Антоний. Иди!
Оставшись один, он еще долго смотрел в окно, прислушиваясь к нарастающей тревоге и печали.
«Помпей струсил или убит горем. А может быть, и то, и другое сразу. Радостные вести он поторопился бы переслать мне даже в Британию. А так, снова бедняге Клодию приходится сообщать то, о чем не хотят говорить другие. Хорошо еще, если оба умерли сразу, не мучаясь. Ах, Юлия, Юлия! Пять лет призрачного счастья в компании стареющего льва – достаточная ли это плата за столь раннюю смерть?! Хвала Юпитеру, что твоя мать и Аврелия не дожили до этой скорби. И снова я не смог проводить своих мертвых в их последний путь. И снова я потерял близкого мне человека. Я стремительно приближаюсь к тому, чего внутренне опасался всегда, - к смерти в одиночестве, вдали от тех, кого любил и продолжаю любить всем сердцем. Как это страшно – умереть в одиночестве толпы! – рваные мысли толкались, обгоняя друг друга. 
Что теперь станет с Помпеем? С Крассом? Со мной? С триумвиратом? Как снова укрепить связь с Магном? Вряд ли Гней Публий будет безутешен слишком долгое время. Потерять любимую женщину один раз – горе, но в жизни не случается так, чтобы потерять одно и то же два раза – это вызывает лишь ироничную улыбку. Пройдет полгода, от силы год, и Магн снова примется подумывать о женитьбе. Можно оставаться неженатым в молодости, однако одиночество в старости, - подобное вынесет далеко не всякий мужчина.
Кто же еще остался в роду Юлиев? Есть Октавия, внучка сестры Юлии. Ей сейчас что-то около шестнадцати. Возраст вполне подходящий. Нужно написать сестре письмо. Приданое девочке он обеспечит».
Он думал обо всем вперемешку, о многом предполагаемом, как о решенном наверняка. Он просто не мог думать иначе. Он снова спасал политический мир.
А еще Цезарь вспомнил вдруг маленького мальчика, Гая Октавия Фурина, и его смешные слова о желании походить на него, Гая Юлия.
«Теперь ему, наверное, лет девять. Хочет ли он по-прежнему быть Цезарем? Ох, мальчик! Как же это все-таки тяжело – оставаться Цезарем! А ведь сам он тоже может жениться еще раз! У Помпея есть вполне взрослая дочь от Муции. Правда, она замужем за Фавстом Суллой, сыном диктатора, но все это легко поправимо: в Риме любят разводиться, чтобы жениться снова. Но для этого ему придется оставить Кальпурнию! Кальпурния. Изменилась ли она за эти пять лет? Или осталась такой же? Он стал забывать ее черты, зато прекрасно помнит будивший его по утрам голос: «Это я». Мог бы он развестись с этой, как сказал Септимий, «достойной Цезаря женщиной» ради политики? Да или нет?!».
Он отошел от окна, взял со стола нераспечатанное послание и осторожно, почти бережно положил его в дорожный ларец для переписки.
Цезарь так и не прочтет это письмо Клодия. Спустя еще пять лет, войдя в Рим, он обнимет Кальпурнию и узнает, что Юлия умерла от обильного кровотечения в родах. Ребенка пытались спасти, разрезав живот его мертвой матери. Пытались, но не успели. Когда крепенького мальчика извлекли из кровавой каши на свет, он уже не дышал.
Но это случится потом, а пока Гай Юлий был охвачен тревожной печалью.


V.

Печалиться долго не получилось. Спустя десять дней, когда в гавани Ития еще швартовались последние корабли его британской армады, а сам Цезарь находился в Самаробриве, пришло известие от Квинта Туллия Цицерона. Брат оратора был лаконичен: он взывал о помощи.
К сожалению, убийство Думнорига упало на плодородную почву недоверия и тщательно скрываемой ненависти. Первыми за это поплатились Квинт Титурий Сабин и Луций Аврункулей Котта. В их лагере близ Адуатуки находилось почти полтора легиона солдат. Однажды хмурое осеннее утро высветило для них окружившую лагерный частокол армию вооруженных галлов. Эбуроны под предводительством Амбиорикса и Катуволка были настроены весьма воинственно. Пользуясь личным знакомством с легатами Цезаря, вожди затеяли переговоры.
Они очень убедительно указали римлянам, что из-за Рейна в Галлию вторглась огромная толпа германцев, которые успели отрезать якобы возвратившегося к этому времени Цезаря, блокировав его на побережье, у стен Ития.
- Мы не видели от вас вражды и разорения, - сказал Амбиорикс Квинту Титурию и Луцию Аврункулею, – а потому готовы пропустить вашу армию на соединение с Цезарем. Если, конечно, германцы допустят это ваше соединение. Идите. Идите и оставьте Галлию кельтам. 
Последние слова насторожили Котту, однако весть о бедственном положении Цезаря все же заставила обоих легатов презреть опасность возможного предательства со стороны галлов, и рано утром колонна легионеров покинула лагерь. Им дали отойти от ворот ровно настолько, чтобы выгодно использовать окружающую местность. В первой же лощине легион был атакован со всех сторон. Солдаты сражались отчаянно, проявляя чудеса героизма. Погибли девять тысяч человек, включая весь офицерский состав и обоих легатов.
Вдохновленные успехом эбуроны воззвали к своим ближним соседям: нервиям, менапиям и адуатукам, и уже через неделю лагерь Квинта Туллия Цицерона был окружен шестьюдесятью тысячами вооруженных кельтов. История повторилась. Ему тоже предложили добровольно покинуть лагерь, однако легат отказался. После этого за лагерную стену забросили тронутые тленом головы Сабина и Коты, но Квинт Туллий стоял на своем. Ему говорили, что восстала вся Галлия, и дни римлян сочтены. «Что же, - спокойно ответил Цицерон, – тогда мои дни закончатся здесь, в этом лагере». И вот галлы пошли на штурм. Они пытались взять укрепления шесть раз, и лишь в суматохе последнего боя Квинту Туллию удалось послать наместнику весть о бедственном положении легиона.
В Самаробриве Гай Юлий находился с одним «десятым» легионом; четыре остальных продолжали разгрузку в Итии. Но это не остановило Цезаря. Он сразу же двинулся на помощь заблокированному в собственном лагере легату во главе своих любимцев. И одна только весть о его стремительном приближении заставила Амбиорикса снять осаду.   
К этому времени в легионе Цицерона не раненным оказался лишь каждый девятый из оставшихся в живых солдат, и почти четверть отряда была мертва.

*    *    *

Спустя несколько дней подошли четыре легиона из Ития. Цезарь получил некоторую передышку, однако одновременно ему доставили известие от Лабиена, лагерь которого осадили треверы под предводительством Индуциомара. Попахивало широкомасштабной войной.
- Я клянусь не стричь волос и не брить бороды до тех пор, пока не отомщу за смерть Сабина и Котты! – эпатажное заявление Гая Юлия, сделанное им на утреннем построении армии, вызвало добродушные улыбки, но зато здорово подняло дух солдат. «Неужели их холеный император, их Цезарь, зарастет до состояния косматого галла?! – смеялись солдаты. – Нет, такого не будет никогда! Следовательно, мы победим этих предателей и победим их очень скоро!».
Используя временное затишье, наместник отправил Криспа и Антония в Цизальпинскую Галлию за двумя новыми легионами, одновременно послав гонца к Помпею с просьбой о выделении одного испанского легиона взамен погибшего. В письме не было ни одного слова о Юлии, как, впрочем, и ни одного слова соболезнования. Как будто ничего не произошло, и ничто не изменилось во взаимоотношениях между двумя вершителями судеб Рима.
Магн не ответил вообще, однако испанский легион подошел на соединение с Цезарем ровно через три недели. Этого времени хватило, чтобы Крисп и Антоний привели еще два легиона на выручку Лабиену. Но Индуциомар тоже не медлил. Он спешно созвал съезд вождей племен Северной Галлии, после чего официально объявил войну Риму.
Однако торжествовали кельты не долго. В очередной из атак на свой лагерь Лабиен использовал тактические просчеты Индуциомара, который вел штурм защитных рубежей римлян лишь с одной стороны. Легат приказал заранее сосредоточить всю имевшуюся конницу у боковых ворот и, как только кельты увязли в сражении, отправил ее в обход построения противника сразу в двух направлениях. В поднявшейся панике Индуциомар был убит, и едва возникшая галльская коалиция распалась сама собой.
Цезарь и Лабиен вторглись в земли треверов и эбуронов с запада и востока. И если треверов все-таки щадили, предпочитая продавать пленных работорговцам, то эбуронов уничтожали планомерно, одного за другим, сравнивая их поселения с землей. Счет убитым шел на тысячи. Решающее сражение у Ардуеннского леса завершилось полным разгромом эбуронов. Раненый Амбиорикс бежал за Рейн в сопровождении всего лишь четырех солдат охраны, голову покончившего с собой Катуволка принесли к ногам Цезаря.
Боевые действия были закончены, восстание подавлено, но оставались еще укрывшиеся в лесу мирные жители. И Гай Юлий отдал приказ окружить Ардуеннский лес, устроив настоящую травлю обезумевших от страха людей. Он пообещал выплатить по одному денарию за каждое отрубленное ухо эбурона независимо от его возраста и пола. Больше всех в избиении отличились конники Мамурры. Сам Луций Витрувий появился перед остановившимся на опушке Цезарем, вылетев из гущи деревьев подобно демону из глубин Тартара. И конь, и всадник были буквально залиты кровью.
- Хочешь увидеть последнего эбурона, Цезарь?! – брызгая слюной, выкрикнул Мамурра и, не дожидаясь ответа наместника, стащил с лошадиного крупа обнаженную беременную женщину. Из мгновенно разрубленного начальником конницы живота на жухлую осеннюю траву вывалился мертвый ребенок. – Смотри! Вот он!
Гай Юлий отшатнулся в сторону. Тем временем Луций Витрувий деловито отрезал уши у младенца и его еще живой матери и бросил их в седельную сумку.
В этот день казна наместника оскудела на семьдесят пять тысяч денариев, а племя эбуронов исчезло из истории Галлии навсегда.

*    *    *

Гай Юлий завершил год тем, что созвал съезд вождей кельтских племен в Дукорторе. Хмурый это был съезд. Приехали все. Не посмели не приехать. Слишком живой и яркой представлялась галлам участь эбуронов и треверов.
Цезарь не только заставил собравшихся принести новую присягу на верность Риму, но и провел расследование причин восстания. Наказав племена, он в назидание другим желал наказать и их вождей.
Выбор пал на самопровозглашенного предводителя карнутов Аккона. Как только его ушей достигло известие о гибели Сабина и Котты, Аккон сверг назначенного Гаем Юлием Тасгетия, убив своего предшественника, и занял его трон, пообещав восставшим свою полную поддержку.
Аккона на глазах у всех заключили под стражу. В течение ночи его методично истязали огнем, а утром обессиленное тело привязали к столбу на площади города, подвергнув бичеванию. Когда кнуты с вплетенными в них крючками раздирали плоть, карнут только хрипел: его крики иссякли ночью, в пыточных застенках. Аккон не выдержал и десяти минут. Мертвое тело обезглавили, подняв голову с выпученными от боли глазами на высокий шест посреди все той же площади.
- Отныне так будет с каждым, кто предаст доверие сената и народа Рима! – хладнокровно произнес, обращаясь к вождям племен, Цезарь.   
Галлы разъезжались еще более мрачными. Их законы запрещали пытать и убивать под пыткой свободного галла, а тем более царя племени. Все они увозили с собой страх и ненависть к Риму и его наместнику.


VI.

«Публий Клодий Пульхр приветствует Гая Юлия Цезаря, - читал он в конце января следующего года. – Уже почти полгода, как в Риме нет никого из вас троих. Помпей до сих пор горюет в Пицене, и, похоже, ничто не в состоянии вывести его из переживаний о Юлии.
А у нас опять весьма и весьма неспокойно. Оптиматы провели выборы в свою пользу. Формально консулами стали Гней Домиций Кальвин и Марк Валерий Мессала Руф. Вот только на их горе оба они не в состоянии приступить к исполнению своих обязанностей. Мой друг и твой верный сподвижник, трибун Гай Меммий обнародовал списки людей, которых консулы подкупали на выборах. Ну и скандал же разразился в сенате! Ор стоит такой, что я не завидую ни одному из интеррексов: каждый из них радуется, если его пятидневка проходит без созыва заседаний!
На улицах тоже неспокойно. Милон снова активизировал своих бандитов. Пришлось постараться и мне. Не проходит и дня, чтобы не пролилась кровь его или моих людей. Однако внешне мы – сама почтительность! Раскланиваемся так, как будто любили друг друга всю жизнь.
В Рим возвратились Габиний и Рабирий. Авлет снова не удержался на своем шатком троне. Очередной государственный переворот выбросил наших горе-министров их Египта. По слухам оптиматы готовят против них обвинение в государственной измене и грабительстве. Что ж, очень может быть. Чтобы погасить скандал с выборами, им нужен другой скандал, и уж тут Катон и Гортензий постараются на славу. Хорошо, если Габинию удастся вывести Помпея из спячки, и тот прикажет Цицерону взять на себя защиту этих бедолаг. Хотя, боюсь, что и это вряд ли поможет. Ладно, Рабирий, он, по крайней мере, не был в то время официальным лицом. А вот бывшему наместнику Сирии, скорее всего, придется отправиться в изгнание. Ну да Юпитер с ними! Лишь бы Помпей возвратился в Рим. Здесь становится слишком жарко!».
Однако куда более удручающие и опасные новости ожидали Цезаря в конце лета. Они пришли в письме Тертуллы Марку Лицинию Крассу Младшему.

*    *    *

Сорок тысяч легионеров и почти двадцать тысяч солдат вспомогательных войск повел в поход против парфянского царя Орода Марк Лициний Красс Старший. В принципе, финансовый гений рассчитал все правильно. Он выступил в начале весны, предполагая завершить кампанию до наступления летнего зноя. Однако противник оказался хитрее. Сдавая практически без боя мелкие города и селения, враг заманивал Красса все дальше и дальше в глубь своих полупустынных земель, избегая решительного сражения.
Не видя парфянских солдат, не получая желанной добычи, римская армия столкнулась с июньской жарой, жаждой и голодом. И, в конце концов, Марк Лициний предпочел за благо отступить. Лучше бесславное возвращение в Сирию, чем гибель всей армии, - совершенно разумно рассудил Красс. Пусть моральный дух его легионеров упадет до критического уровня, зато сами они останутся целы и невредимы. А поход, учтя все недостатки нынешнего наступления, он спокойно повторит в следующем году.
Первая ночевка на обратном пути выпала у местечка Карры.
Очнувшись после душной ночи, римляне увидели перед собой перегородившие им дорогу боевые порядки парфян. Времени на построение ушло немного, и Красс скомандовал атаку. Однако гладиусы так и не успели, как следует, окраситься кровью. Подвергнувшиеся решительному натиску пешие ряды парфянских солдат обратились в повальное бегство. Римляне преследовали их до тех пор, пока не столкнулись с лавиной всадников, вооруженных луками. Тьма стрел остановила наступательный порыв легионов, заставив их уйти в глухую оборону. Армия наместника Сирии понесла первые потери.
И тут тактика парфянского генерала Сурены проявила себя во всей красе. Сделав два-три залпа, кавалерия парфян отступала, но как только легионеры пытались, разобрав защищавшую их от вражеских стрел «черепаху», сняться с места, лучники появлялись снова, продолжая методичное истребление пеших солдат Красса. Потери римлян исчислялись уже сотнями человек. Марк Лициний надеялся, что в парфянских колчанах вот-вот иссякнет запас стрел. Увы, его надеждам так и не суждено было сбыться! Разведчики доложили, что к кавалерии врага сзади подтягиваются все новые и новые обозы, полные смертоносного оружия.
Положение становилось отчаянным. И тогда Красс решился отправить в бой кавалерию под предводительством старшего сына Публия. Полторы тысячи всадников исчезли за барханом. Обратно не вернулся никто. Зато на вершине песчаного холма показался вражеский конник с надетой на острие копья головой Публия Лициния.
Ночь остановила враждующие стороны и позволила наместнику Сирии собрать свой штаб на военный совет.
- Завтра я отправлюсь на переговоры к Сурене, - совершенно мертвым голосом сказал почерневший от горя Красс. – Я приму любые условия, лишь бы спасти армию.
- Тебя просто убьют, Марк Лициний, - заметил ему один из военных трибунов.
- Значит, я не увижу нашего позора, - непреклонно отвечал полководец. – А у вас всех все равно останется неплохой шанс на спасение. Может быть, парфян насытит одна лишь моя кровь.
Не насытила. Согласившийся на переговоры Сурена встретил наместника Сирии с улыбкой, но не покинул седла. Когда же Красс тронул поводья своего коня, намереваясь приблизиться к командующему парфянским войском, тот подал знак, по которому все те же стрелы пронзили прибывших в лагерь римлян.
Из отправившейся в парфянский поход шестидесятитысячной армии в Сирию возвратилось не больше тысячи разрозненных на группы легионеров.
Голову и правую руку Марка Лициния Красса доставили ко двору Орода. Царь пировал с придворными, чествуя военный гений Сурены. Не вставая с пиршественного ложа, Ород смахнул рукой фрукты с большого золотого подноса:
- Расплавьте его! Римлянин жаждал нашего золота, так залейте это золото ему в глотку и выбросьте голову на съедение воронам и крысам! 

*    *    *

Так прекратил свое существование союз трех великих политиков Рима. И единственной пользой, последовавшей из гибели Красса и его армии, явилось то, что это известие вывело Помпея из затянувшейся тоски и уныния. Магн пригрозил вступить на улицы Вечного города во главе своих ветеранов, если итоги консульских выборов не будут наконец-то утверждены. После этого Кальвин и Мессала Руф смогли приступить к исполнению своих обязанностей.