Ангел Таша. Ч. 40. Прелестные сестрицы

                НАЙТИ МУЖА – БЫТЬ СЧАСТЛИВОЙ

                Осень – зима 1834

             Попытка субъективно-объективного исследования.


                «Но обеих ли ты сестёр к себе берёшь? эй, жёнка! смотри…
            Моё мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети, покамест малы;
            родители, когда уже престарелы.
             А то хлопот не наберёшься, и семейственного спокойствия не будет».

                А.С.Пушкин – Таше. 14 июля 1834
                ***

                «...среди гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми
                (все три ослепительные изяществом, красотой и невообразимыми талиями)».

                Софи Карамзина. 1834
                ***

                «Мы уже были на нескольких балах, и я признаюсь тебе, что Петербург начинает мне ужасно нравиться,
           я так счастлива, так спокойна, никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю,
         как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас,
          один Бог может их вознаградить за хорошее отношение к нам».
               
                Екатерина Гончарова – брату Дмитрию. 8 декабря 1834
                ***

   
       В первых числах сентября 1834 года необычно ранняя осень пышно расцвела  в садах, окружавших белый  дворец хозяев Полотняного Завода.  Но на аллеях, украшенных  разноцветной листвой, не слышно ни беззаботных молодых голосов, ни цокота копыт.  Зато в просторных комнатах вот уже второй день суета и суматоха.

      Колышется перед входом шумный обоз: три кареты со взрослыми, детьми, няньками, прислугой,  телеги, гружённые сундуками, узлами, корзинами с  продуктами!

       Загрустили раскидистые берёзы, щедро бросая шуршащие жёлтые ассигнации  под  копыта лошадей.

      С печалью в глазах прощаются с уютным «красным  особняком» Таша и Александр.  В детской у стены валяется раскрашенный кубик, которым играл их сын. На столе перед  зеркалом  лежит маленький гребешок строптивой дочки… 
 
       Музыкой любви остались в сердце жаркие августовские ночи. Обнимая жену, он ласково поправляет шелковистые пряди, выбившиеся из-под шляпки, и задумчивый, любящий взгляд его ангела сияет в ответ…

       Знает ли Таша, что вернётся сюда лишь через два с половиной года – с детьми и с незаживающей раной в сердце? Наверное, всё-таки  предчувствует, потому что слёзы застыли в глазах, и Александр осушает их поцелуями.

     Звонкие голоса Александрины и Катрин перекликаются где-то в саду. Сёстры  тоже прощаются – с тоскливой скукой долгих зим, нудными попрёками маменьки, жаркими девическими думами… И ослепительно радужные  надежды найти счастье в новой (столичной!) жизни сияют для них во много раз ярче солнечного диска в синем небе. 
                ***

      Оставив семью в Москве, Александр поехал дальше – в Болдино, которому из-за родительских долгов грозила продажа.   Надеялся и дела уладить, и поработать. Но…
   
       Старый дом был на ремонте. Поселился в вотчинной конторе. Сходил в белокаменную церковь Успения Божией Матери, построенную ещё дедом Львом Александровичем.  Постоял на холме, оглядывая знакомые, милые окрестности.

       Три пруда каскадами. Красивый горбатый мостик. Банька на берегу пруда. Длинная деревня с потемневшими избами, крытыми соломой. Или дёрном. Фигуры крестьян в серой одежде. Убогая нищета… А где-то гремят балы во всём блеске!...

    На отлогих холмах, уже засыпанных снегом, темнеют опустелые рощицы. Над ними бирюза небес и – простор… Простор, от которого щемит сердце!

         Последний приезд Александра в Болдино овеян грустью.  Он  не скрывает  её  от жены:

        «15 сентября. … В деревне встретил меня первый снег, и теперь двор перед моим окошком белешенек, однако я еще писать не принимался, и в первый раз беру перо, чтоб с тобою побеседовать.... Написать что-нибудь мне очень бы хотелось. Не знаю, придет ли вдохновение…

       Здесь нашел я Безобразова (Не твоего обожателя, а мужа моей кузины Маргаритки). Он хлопочет, хозяйничает и, вероятно, купит пол-Болдина.

     Ох! Кабы у меня было 100 000! Как бы я все это уладил; да Пугачев, мой оброчный мужичок, и половины того мне не принесет, да и то мы с тобою как раз промотаем, не так ли? Ну, нечего делать: буду жив, будут и деньги...»
                ***

     «Слава богу, что жив и здоров!» – думает Таша, перечитывая письмо в московском доме.

   Рядом, примеряя обновки,  крутятся перед зеркалом любимые сестрички. Нынче вечером она везёт их на бал, но мысли девиц не Москвою заняты, а прекрасным Петербургом!
                ***

     «20 сентября.  … а от тебя еще письма не получил. Скучно, мой ангел. И стихи в голову нейдут; и роман не переписываю. Читаю Вальтер Скотта и Библию, а все об вас думаю.
      Здоров ли Сашка? Какова доехала? Много вещей, о которых беспокоюсь. Видно, нынешнюю осень мне долго в Болдине не прожить. Дела мои я кой-как уладил. Погожу еще немножко, не распишусь ли; коли нет — так с Богом и в путь...

     Да и в самом деле: неужто близ тебя не распишусь? Пустое. Скажи, пожалуйста, брюхата ли ты? Если брюхата, прошу, мой друг, быть осторожной, не прыгать, не падать, не становиться на колени ни даже на молитве). Не забудь, что ты выкинула и что тебе надобно себя беречь.

       У тебя, чай, голова кругом идет. Одна надежда: тетка. Но из тетки двух теток не сделаешь - видно, что мне надобно спешить. Прощай, Христос вас храни.
Целую тебя крепко - будьте здоровы».

       Нет, не удалось ему и на этот раз воссоединить имения.  И  вдохновение бежало за синие горы, за леса дремучие, не болдинские….  С болью в сердце лишь одну сказку написал, последнюю – но какую!

        «Сказку о золотом петушке».  Каждый образ – загадка, намёк, иносказание, зашифрованное отражение его мятущихся мыслей о давно прошедшем и о произошедшем совсем недавно.   
                ***

       Как неожиданно разыгралась болдинская непогода! Зажжены в кабинете свечи, раскрыта тетрадь, но нет как нет спокойствия в душе.

    За окном угрюмо завывает ветер. Сучковатые ветки стучат и царапают тёмное стекло.  Пламя свечей беспорядочно колышется,  и тени пляшут на белёных стенах, порождая тоскливые мысли.  Среди этих теней  всё яснее видны  очертания шатра и фигуры царя в окружении воинов.  Скользит перо,  ложатся строки на бумагу:

              Что за страшная картина!
              Перед ним его два сына
              Без шеломов и без лат
              Оба мёртвые лежат,
              Меч вонзивши друг во друга.
              Бродят кони их средь луга,
              По притоптанной траве,
              По кровавой мураве…

       Сказка… Да детская ли она? Шиш вам! Скептическая улыбка кривит африканские губы. Вот и думайте…  Самый верхний, конечно, автобиографический слой, в котором житейская буря безжалостно терзает его душу. И в то же время сказка во сто крат глубже автобиографии: она о морали, о мнимых и истинных ценностях.
      
      Второе столетие критики мозги напрягают, разгадывая загадки этой духовной притчи, – и спорят, в чём же её скрытый от беглого внимания смысл.

       Ну, во-первых, что совсем уж на виду: она об открытой душевной ране – о царе-обманщике…

       Кстати, дотошные исследователи убедили читателей, что в Дадоне два царских образа: первый сослал на юг, другой — «под старость лет упёк в камер-пажи».

    Во-вторых, «Сказка – ложь, да в ней намёк». Не зря, не зря эти слова в финале: намёк откровенный! Ещё откровеннее он был в черновике: «а ИНОМУ и урок!»  «Тот», «Иной» - так в письмах Таше, узнав о позорной перлюстрации, называл он императора. Однако и почти невинную эту концовку цензура не пропустила...
   
     Увы, ни один русский писатель не был притеснён, подавлен более Пушкина!

     В черновиках была ещё одна фраза:
«От моих, от царских слов,/Отпереться я готов». Всё так… И не раз отпирался! И оттого – горько на душе, ох, горько!

     Нет, это вовсе не детская сказка! Ныряешь, как в омут, а в глубине рыба-кит – мысли о смертельной силе женских чар…

      Смута и гибель – суть Шамаханской царицы… Кем обернётся она в Петербурге, на вощёном паркете бальных залов? Усмехающейся Идалией? Язвительной Софи? Несть числа ослепительным красавицам царского двора, нет предела их коварству и подлости…

     Ах, как болит сердце! Таша, доверчивый ангел! ты ведь так и не научилась светским уловкам, по-прежнему простодушно веришь льстивому лицемерию улыбок и отлакированных фраз…

    Закрыв глаза, он видит рядом с женой высокую фигуру самодержца, затянутую  мундиром. Уверенные движения. Масляные взгляды. Сусальные комплименты…

      А теперь ей придётся ещё чаще бывать в свете, вывозить сестриц, сопровождать на балы – таковы  приличия. И статус жены первого поэта требует неизбежных расходов.

       А его собственный статус?! В сжатом кулаке хрустнул сломанный карандаш.

    – Нет! Для власти, для ливреи не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи!
   
        Его не смогли согнуть и не согнули! Но два последующих года упорно подталкивали к краю…

       «Сказка о золотом петушке» – мрачное, зловещее предчувствие. Ни один из главных героев не остался жив. Смерть  мудреца звездочёта от царской руки – что это, как не пророчество собственной гибели? Правда, и царю не поздоровилось – иначе совсем уж было бы тошнёхонько…
   
                ***

      Из Москвы в конце сентября Дмитрий Николаевич проводил сестёр до самого Петербурга, внимательно и придирчиво осмотрел их комнаты в новой просторной квартире на втором этаже дома Баташова, что у Прачечного моста на Дворцовой набережной, полюбовался с балкона великолепным видом на Неву и Петропавловскую крепость. Пообещал ежемесячно старшим сёстрам присылать по 4 500 рубликов каждой,  Таше 1500. И на следующий день укатил в Москву. Дела, дела!..

      Сегодня табличка на доме 32 по Кутузовской набережной напоминает: «Здесь с 1834 по 1836 год  жил Александр Сергеевич Пушкин». Дом перестроен, но балкон сохранился, и можно легко представить на нём невысокую худощавую фигуру Александра Сергеевича.
      С каким, наверное, удивлением рассматривал бы он сейчас незнакомый ему городской пейзаж, прохожих в странной одежде, но шпиль Петропавловской крепости узнал бы непременно!
                ***

            Азя и Коко (так по-семейному ласково звали Катерину) ликовали безмерно. Ещё бы: три года жили они в деревне, без надежд на замужество. Гадкая доля – доживать век старыми девами! К Александрине, правда, в 1831 году сватался уездный предводитель дворянства Александр Юрьевич Поливанов. В сватовстве принимали участие Пушкин и Нащокин, уж так старались! Но Наталья Ивановна и слышать не хотела об этом браке.

      А выдав замуж Наташу, она безжалостно махнула рукой на старших дочерей. Утомившись от их упрёков и просьб-требований жить в Москве, наряжать, возить на балы, подыскивая женихов, крупно поссорилась с ними и, оставив прозябать в Полотняном Заводе, отбыла в свою вотчину. Дмитрий подолгу жил в Москве, жалобные письма исправно летели к нему одно за другим:

    «Вот мы и опять брошены на волю Божию: Маминька только что уехала в Ярополец, …не скоро оттуда выберется.  Нельзя ли, дорогой Митинька, вытащить нас из пропасти, в которой мы сидим, и осуществить наши проекты, о коих мы тебе так часто говорили?...  У нас все по-старому, так же тошно и скучно…»  (Азя. 9 июля 1832)

     Обратите внимание на слово «проекты».  Прощаясь с сестрой, уезжавшей с мужем в северную столицу, они просили её при первой же возможности забрать их из деревни.

      Узнав о знакомстве с императорской семьёй, о балах и раутах, сгорали в огне зависти и желания оказаться рядом. Отчаянно надеялись найти там знатных, богатых женихов! В каждом письме напоминали сестре об этом проекте, умоляли спасти.

          Наташа обещала. А как было не обещать?! С её-то добрейшим сердцем она понимала их и жалела. Часто обсуждала судьбу сестёр с Катериной Ивановной, и та обещала устроить их фрейлинами. 
       Престижно и выгодно! Фрейлины жили в Зимнем дворце, а некоторые и оклад получали, блистали на придворных балах, выходили замуж – с приданым из царских рук! И после замужества могли танцевать во дворце, представляя ко Двору своих детей.
                ***

     Какими они были, Ташины старшие сёстры? Злоязычная Софи Карамзина восклицает иронически: «Кто смотрит на посредственную живопись, если рядом Мадонна Рафаэля?!»

        Ольга Сергеевна вторит ей: «Они красивы, мои невестки, но ничто в сравнении с Наташей». Увы, старшие сёстры меркли рядом с Натали, а между тем они были тоже прелестны, особенно Екатерина.

        «Ее черные, слегка близорукие глаза оживляли матовое лицо с изящным овалом. Улыбка раскрывала восхитительные зубы. Стройная походка, покатые плечи, красивые руки делали ее очаровательной женщиной»/Луи Метман/

       Азя была умна, упряма, самоуверенна, прекрасно играла на фортепьяно, любила музыку и книги. Могла поддержать любой великосветский разговор. И вообще была общительней и смелей. Внешне походила на Наташу, но лёгкая «косинка», придававшее прелесть сестре, у Александры преображалась в заметное косоглазие.

       А характеры? - спросите вы. Вот тут они о-очень отличались! И прежде всего самомнением, амбициозностью, что совершенно отсутствовало в Таше. В письмах, называя себя очаровательными, прелестными, досадовали, что меркнут рядом с сестрой! 
                ***

    Письма  сестричек помогут вам лучше представить характеры  невест,  их интересы и … безмерный эгоизм по отношению к Наташе и Александру Сергеевичу. 

      Оказавшись в Петербурге,  они совершенно не хотели замечать, как мешают  поэту своими разговорами о нарядах, балах, потенциальных женихах, а ещё такими же гостьями, служанками, развлечениями и прочей суетой!

    Какое спокойствие?! Какая творческая работа?! Им этого не нужно! На первом месте для девиц – собственные интересы и цели. 
    
    Незамужние, они не могли самостоятельно, без сопровождающих, появляться в свете. И,  не обращая  внимания на беременность или  нездоровье Таши (даже упрекая её), умоляли чаще возить их в салоны, театры, рауты, на балы, обижались, если она не могла. 
 
         Каждое письмо… Впрочем, не буду голословной. Перед вами их письма брату Дмитрию.

        Катрин 16 октября 1834 горячо просит «…прислать к новому году коляску, перекрасив её в очень темный массака с черной бронзой и обив малиновым шелком…
      
         …у нас остается очень мало денег, мы их бережем на какие-нибудь непредвиденные расходы. Видишь ли, мы очень экономны и тяжело вздыхаем, расставаясь с каждой копейкой…

       Господин Жан /брат Иван/ сейчас  занят тем, что бренчит на фортепьяно.  Он почти все время у нас и ездит в Царское, только когда за ним присылают, и тотчас же возвращается, как освободится.

       Мы были два раза в французском театре и один раз в немецком, на вечере у Натальи Кирилловны, где ужасно скучали, и на рауте у графини Фикельмон, где нас представили некоторым особам из общества, а несколько молодых людей просили быть представленными нам, следственно, мы надеемся, что это будут кавалеры для первого бала.
       Мы делаем множество визитов,  а на нас смотрят, как на белых медведей — что это за сестры мадам Пушкиной, так как именно так графиня Фикельмон представила нас на своем рауте некоторым дамам.

       Тетушка очень добра к нам и уже подарила каждой из нас по два вечерних платья и еще нам подарит два; она говорит, что определила известную сумму для нас. Это очень любезно с ее стороны, конечно, так как, право, если бы она не пришла нам на помощь, нам было бы невозможно растянуть наши деньги, на сколько нужно.    
         Прощай, целую тебя от души, и сестры также».
                ***

      Ах, сколько же любопытных лорнетов было направлено в сторону Пушкина и его дам! Сколько обсуждений, предположений, сплетен! И сколько домашних хлопот!

      Письмо Александрины от 28 ноября:
               
        «…Я простудилась… пришлось пролежать 4 или 5 дней в постели и пропустить один бал и два спектакля, а это тоже не безделица!

       Но у меня были такие хорошие сиделки, что мне просто было невозможно умереть. В самом деле, как вспомнишь о том, как за нами ходили дома, постоянные нравоучительные наставления, которые нам читали, когда нам случалось захворать, и как сама болезнь считалась Божьим наказанием, я не могу не быть благодарной за то, как за мной ухаживали сестры, и за заботы Пушкина.

       Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне; я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома.

       Мы пришлем тебе отчет в наших расходах, чтобы ты сам увидел, что ничего лишнего мы себе не позволяем.   
         До сих пор мы еще не сделали себе ни одного бального платья; благодаря Тетушке, того, что она нам дала, пока нам хватало, но вот теперь скоро начнутся праздники и надо будет подумать о наших туалетах.

      Государь и государыня приехали позавчера, и мы их видели во французском театре. Вот теперь город оживится.
    
      Ты пишешь, что в Заводе стоит полк; вот не везет нам: …три года мы там провели впустую, и вот теперь они опять вернулись, эти молодые красавцы, жалко.
 
       Но нет худа без добра, говорит пословица, прелестные обитательницы замка могли бы остаться и Петербурга бы не видали…»
                ***

     Празднично безоблачный, с лёгким морозцем пришёл в Петербург декабрь! Агаша, привезённая из Полотняного горничная сестёр, разрумянилась, принеся из лавки свежих булок к завтраку.

      Она шустро накрывает на стол. Девушки уже встали. Азя наигрывает на фортепьяно.  Лениво потягиваясь, Коко расправляет оборки  и банты утреннего наряда.

   А вот и Таша с Александром, он заботливо усаживает её в мягкое кресло, тихо ворчит на ушко:

   – Видишь, душа моя, опять опухают ноги… Говорил тебе доктор: нельзя прыгать да танцевать много.

   – Не много, всего два танца. Не могла же я отказать императору и Великому князю…

   – Могла вообще не ездить!
 
   – Ах, милый! Вчера ведь та-акой день был, особенный – наша Катенька… – Таша, улыбаясь, смотрит на сестру. 

        Выпорхнув из-за стола, Коко делает изящный реверанс, самодовольно  объявляя:

      –  Разрешите мне, сударь и сударыня, поздравить вас с новой фрейлиной, мадемуазель Катрин де Гончарофф! Ваша очаровательная сестра получила шифр из рук государыни!

     – Так покажи нам, дай полюбоваться! – снисходительно усмехается Александр.
 
     Царственным жестом Катрин откуда-то из недр складок жестом фокусника достаёт шкатулку, медленно открыва-ает…

     На её ладони – бант из голубой андреевской ленты, посредине скреплённой изысканной брошью –  золотым вензелем императрицы:  буква А увенчана короной,  и всё усыпано сверкающими бриллиантами.

    – Красиво как! – с восхищением выдыхает Азя. – Расскажи, как всё было!

      Под кофейные ароматы слушают подробный рассказ.

   –  Во время бала меня пригласили в кабинет  императрицы. Она задавала мне разные вопросы, но я так робела, ох! не помню уж и какие... Несколько минут спустя пришел император!  – от волнения голос рассказчицы перехватил спазм, и Таша, успокаивая, гладит её по плечу.

     – Он взял меня за руку и наговорил мне много самых лестных слов!
 
    – Боже мой! – в голосе Ази нескрываемая зависть.

   –  И, в конце концов,  он сказал, что каждый раз, когда я буду в каком-нибудь затруднении в свете, мне стоит только поднять глаза, чтобы увидеть дружественное лицо… Да-да, так и сказал!  Дружественное лицо, которое мне улыбнётся и увидит меня всегда с удовольствием…

   – С удовольствием! – восхищённо повторяет Азя. Таша с мужем переглядываются: они уже знают цену ласковых слов государя и его обещаний…   
 
    – Я была, право, очень смущена благосклонностью их величеств, – продолжает сестричка. –  Как только император и императрица вышли из кабинета, статс-дама велела мне следовать за ней, чтобы присоединиться к другим фрейлинам. И вот в свите их величеств я появилась на балу. Ах, бал был в высшей степени блистательным!

    Вскочив, Катрин подхватывает Азю и, продолжая рассказывать, весело кружится  в танце.

    – А Таша танцевала полонез с императором; он, как всегда, был очень любезен с ней.

       Тут уж не выдерживает Таша, приходится ей  сердито пояснять, глядя на Александра:

      –  Он вымыл мне голову из-за мужа, который сказался больным и не явился, чтобы не надевать мундира.

       Муж с виноватым видом притворно вздыхает, слушая:

    – Император, представь, сказал, что он прекрасно понимает, в чем состоит  болезнь, и что стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем!

   – Впрочем, красота мадам послужила громоотводом и пронесла грозу, – беззаботно успокаивает Катрин. Ей  хочется похвастать: – Тетушка так добра, что дарит мне придворное платье. Это для меня экономия в 1500—2000 рублей.  После обедни я была на хорах придворной церкви, видела мадам Пушкину.  В придворном платье она великолепна. Невозможно встретить кого-либо прекраснее её!

     В порыве благодарных чувств Катрин обнимает и целует смутившуюся  Ташу, и Азя присоединяется к ней.  Как жаль, что тётушке не удалось обеих сестёр устроить фрейлинами!

    – Тётушка постарается! – успокаивает Александр, видя слёзы в глазах своей тёзки. – И Наталью Кирилловну будем теребить!
                ***

       16 декабря  семью сына навестил Сергей Львович, познакомился с сёстрами.

      «Видел я, –  пишет он дочери, – Александра, Натали и двух её сестёр, которые очень любезны, однако далеко уступают Натали в красоте.  Машенька была в восторге, что снова меня видит.  Она подходила ко мне ласкаться, целовала мне руку, к большому удивлению всех, ибо она дикарка …».
                ***

        Заканчивался такой сложный для семьи год, насыщенный множеством событий, больше грустных, чем радостных.

      Новый, 1835-й, Александр и Таша  встречали у Владимира Фёдоровича  Одоевского, в его «львиной пещере», среди писателей, знакомых, друзей. И огромный чёрный кот хозяина – учёный кот! – пугал Ташу, мистически сверкая из темноты жёлтыми огнями глаз. 

    Были ли в этой компании сёстры Таши?  Не знаю...

            Иллюстрация. Художник Д.Арсенин "Сёстры Гончаровы"
 
            Продолжение.  Часть 41 "Младший сын - хранитель памяти отца"
                http://proza.ru/2025/01/10/25