Преданья старины глубокой

  Что такое Сибирь по представлению людей не только русских, но и европейцев вообще? Известно, что этот край простирается от Урала до Тихого океана. Издревле эта зем¬ля не была безлюдной. Ко времени освоения Сибири рус¬скими она была населена всевозможными малыми народа¬ми. Но так было не всегда – в древней Сибири жили народы и многочисленные. Из сибирских лесов когда-то в Европу хлынули как саранча войска гуннов, сумевших потрясти Римскую империю. Также из Сибири на Европу шли потоки лангобардов, скифов, сарматов, мадьяр. И как завершаю¬щий аккорд, на Евразию пошли орды Чингисхана. Ко времени освоения Сибири русскими можно говорить, что этот суровый край опустел. Какова же история освоения этого огромного пространства России? Исследуя этот вопрос, нужно сказать, что, когда Чингисхан создавал свою империю, Сибирь тоже была включена в состав Золотой Орды. Какой была Сибирь при жизни великого полководца, сохранилось мало сведений, но после смерти Чингисхана этот богатейший край унаследовали его потомки, и, как следствие, началось раздробление большой Сибири на мелкие княжества. Этим можно объяснить проживание в этом регионе татар. Одним из таких незначительных княжеств была Вели¬кая Сибирская Орда, столицей её являлся городок Кашлык. В названии этого поселения прослеживается тюркское слово «кишлак», что понималось как «зимний стан». Вторым осколком Золотой Орды была Великая Тюмень. Потомки Чингизхана любили громкие названия, но ничего великого в Сибири уже не наблюдалось. Иначе как объяснить, что менее чем за два года все эти «великие» татарские княжества были разбиты казаками Ермака? Даже регулярная русская армия в освоении Сибири не участвовала; обошлись казаками. Хотя и казачье войско изначально пришло в Сибирь частным порядком и на частный капитал.
Внимательно изучая историю освоения Сибири русскими, мы придём к выводу: этот огромный край изначально начали осваивать простые торговые люди. Сибирь завоевали купцы и промышленники, хотя серьёзных завоеваний как таковых не наблюдалось, а было обычное освоение новых земель. Это очень выгодно -  ку¬пить в Сибири десять соболей за один серебряный рубль, а продать их за сто рублей. Именно такой торговый баланс складывался в Сибири изначально. Из-за этого стоило рисковать – торговый человек за один год становился миллионером. Конечно, царская власть тоже спохватилась, но только тогда, когда Ермак Тимофеевич дошёл до само¬го Иртыша и отправил богатый караван с подарками для царского дома. Именно поэтому нельзя говорить о точных датах освоения Сибири. Зачастую они писались задним числом.
Начало большому сибирскому противостоянию положил хан Кучум. Он прикочевал в Сибирь 1556 году из Бухарского ханства. Хан Кучум, был потомком Чингисхана из династии Шибанидов и внук Ибака – хана Тюменской Орды, убитого в междоусобной войне. Кучум явился в Сибирь, с намерением вернуть себе владения убитого деда, которыми в тот период правил хан Едигер. Воевать с ним Кучуму пришлось с 1555 года по 1563-й, а потом еще семь лет ушло на полное установление его господства в кровавой борьбе с непокорной местной знатью, племенными князьками и мурзами, прежде чем добился от них покорности. И только тогда, то есть к 1571 году он стал владетельным ханом над всеми землями по Иртышу и Тоболу, а равно и над барабинцами, чатами и иртышскими остяками. Сначала Кучум демонстрировал лояльность Москве, но как только собрал достаточно сил, убил московского посла. На языке дипломатии это означало объявление войны. Однако царь Иван Васильевич, в то время не мог достойно отреагировать на вызов, так как вел тяжёлую Ливонскую войну и имел ещё множество неприятностей. Естественно, что в отсутствии должной реакции царя, начались набеги сибирских татар на приграничные территории русских, в районе Перми и по реке Каме. Владели данными обширными землями богатейшие промышленники Строгановы, заселившие эти пространства со своими людьми около 1558 года с разрешения царя, Ивана Грозного. В большинстве летописей трактовано: 4 апреля 1558 года Грозный пожаловал Григорию Строганову огромные владения земель Уральских, по обе стороны реки Камы. Порядка трёх с половиной млн. десятин «пустынных земель», а в августе 1566 года земли Строгановых были взяты в опричнину, то есть в специальный удел Ивана Васильевича, с особой территорией, войском и государственным аппаратом, доходы с которого поступали в государеву казну. В марте 1568 года жалованную грамоту на земли по реке Чусовой получил Яков Строганов. Эти промышленники, развивали в своих владениях земледелие, солеваренные, рыбные, охотничьи и рудные промыслы, строили города-крепости, с помощью своих военных дружин подавляли восстания местных народностей. Таким образом, они присоединяли к России новые территории в Предуралье, на Урале и в Сибири. Позже, Строгановы обратились к царю с просьбой выделить им земли по реке Тоболу «от устьев и до вершин», чтобы продвинуть, своё и царское влияние в Сибирь. В 1574 году была выпущена царская грамота, удовлетворяющая эту просьбу.
Однако с таким положение не мог смириться отпрыск Чингисхана. Добившись власти над местными народами, остяками и вогулами, хан Кучум стал наращивать своё влияние внутри региона. Конечно, у промышленников Строгановых и сибирского царька Кучума интересы вошли в противоречие. Зная, что царь на данный момент не может им помочь, Строгановы обратились напрямую к казакам Дона и Волги. Спустя малое время отряд численностью в 840 казаков  был сформирован и снаряжен во владениях Строгановых в 1578 году. Из этих 840 казаков, 300 человек были людьми Строгановых. Возглавил это войско атаман Ермак Тимофеевич. Нужно заметить, что все походы Ермака осуществлялись без уведомления царских властей. Однако можно считать, что с этого времени началось, так называемое покорение Сибири Ермаком. Кучум принял первый бой с казаками Ермака и был разбит наголову, после этого местные племена его покинули. С кучкой своих людей Кучум начал отступать в сторону Тюмени, которую он считал своей столицей, хотя Тюмень в те времена была просто большим татарским селом, с языка которых слово «тумен» переводилось, как «десять тысяч». Может быть, во времена Чингисхана в этом месте и находилось десять тысяч воинов, но к приходу Ермака здесь жили не более трёх тысяч простых татар, скотоводов, ремесленников и земледельцев. Кучум отступал быстро и время от времени пытался противостоять Ермаку, но силы были уже не равны, под Тюменью этот азиатский военачальник был разбит окончательно. Кучум был очень хитрым человеком, и, несмотря на полное поражение, ему с горсткой преданных нукеров удалось бежать от казаков Ермака. Однако, когда-то грозный правитель Сибирского царства, больше никогда не играл в этом краю значительной роли; он умер в неизвестности, больной и забытый всеми, где-то в Барабинской степи.
Но, можем ли мы говорить, что до похода Ермака в Сибири не было русских людей? Нет, так говорить нельзя, потому, что в те времена за Уралом, к востоку, проживали русскоговорящие люди – чалдоны. Время появления в Сибири чалдонов, по современным историческим данным, точно не определено, и количество их тоже неизвестно. Согласно исследованиям части историков, многие названия рек и поселений в Сибири имеют русские и славянские корни. Это происходило задолго до завоевания Сибири Ермаком, а многие, до сих пор применяемые в обиходе чалдонами слова, относятся ко времени ещё до XIV века. Учёные допускают, что чалдоны, это коренные жители Сибири и вполне возможно, что именно от них пошла русская земля. До прихода в Сибирь «самоходов» из Расеи чалдоны ставили в Сибири жилища, чем-то напоминающие малозаметные на местности насыпные землянки и блиндажи, прикопанные в землю. Их при необходимости можно было легко и быстро построить при переселении людей в места охоты и рыбалки. В настоящее время привычку строить такие «охотничьи дома» в местах охоты и рыбалки переняли большинство охотников и рыбаков, включая сибирских татар. Сейчас русские охотники называют такие лесные жилища «зимовьём», в них принято оставлять спички, небольшие запасы еды, примитивную посуду, для других охотников и рыбаков. Чалдоны, в отличие от русских земледельцев-самоходов, были преимущественно охотниками, рыболовами и промысловиками. После прихода в Сибирь русских, характерной чертой чалдонов стала большая сибирская «чалдонская изба», состоящая из двух объединенных в один дом частей, сейчас такие дома называются пятистенком. У этих жилищ справа, возле входа за сенями находилась женская половина избы. Туда входила кухня, со всевозможным женским обиходом. Чисто мужской половины избы не было, а были общие места проживания. В середине избы стоял большой обеденный стол, так же в их домах были «красные углы», которые они называли божницами. Во время застолий под божницу (самое почетное место) усаживали стариков и авторитетных общинников. Родственникам и друзьям отводились боковые лавки, а детям и молодежи полагалось сидеть напротив «красного угла». Показательно, что чалдоны даже больших начальников могли усадить на «детское место». Нужно заметить особо, рядом с христианскими иконами в переднем углу чалдоны ставили на божницы языческих идолов-божков. Поэтому христианами их можно было назвать только с большой натяжкой. Возникновение традиции постройки большой срубленной чалдонской избы связано с приходом в Сибирь новых русских поселенцев, от которых чалдоны переняли срубы и деревянные избы. Необычной особенностью чалдонских традиций является в настоящее время редко соблюдаемый табуированный запрет захода мужчины на женскую половину избы, в том числе на кухню, там мужчине не разрешается ничего трогать, дабы не «осквернить» утварь. Мужчина не имеет права взять на кухне даже кружку, чтобы попить воды. Что вообще-то, честно говоря, унизительно: хочешь пить – приходиться ждать, пока кто-то из женщин нальёт и подаст тебе воды, поэтому нередко возле кухни ставили кадушку с водой и ковшом, чтобы мужчина без женщины мог попить. Право приготовления пищи, лекарственных отваров, мытья посуды и приборки на кухне у сибирских чалдонов имеет только женщина. Поэтому, чтобы не допустить захода мужчины на кухню, женщина обязана накормить и напоить пришедшего мужчину, подать ему воды, если он хочет пить. Любой мужчина, попытавшийся зайти на кухню, тут же будет отруган женщинами. В свою очередь, все женщины не имеют права пользоваться «мужскими инструментами» и заходить на хозяйственную «мужскую половину», обычно в сарай с инструментами. Брать в руки косу, молоток женщинам было воспрещено. Несмотря на такое неравенство мужчин и женщин, никогда не считалось предосудительным, если девочки бегают вместе с мальчиками на реку рыбачить или пасти скот. Женщина ходит на охоту и справляет все мужские дела по дому, если у неё нет мужа. В остальных случаях предполагается распределение женских и мужских семейных обязанностей. Все эти табу, были не писаными и выполнялись, как бы сами собой. Ещё нужно сделать одно важное замечание, слова; «челдоны, чалдоны и чолдоны», которыми русские называют этих сибирских людей, не их самоназвание. Сами себя они называли словами «самарцы» и «сарьмяты». Интересно, как образовались названия города Самара и сибирского народа, сарматов. Из этого мы можем предположить, что народ сарматы и русские были когда-то одним народом. От названия «сармат» легко производится их более древнее название – «царь-мати». Это название соответствует тому, что мы знаем о сарматах, а именно; женщины в этом племени были воительницами. Вполне можно допустить, что чалдоны – это связующее звено между коренными сибиряками-сарматами и русскими людьми. Тем более, что слово «Сибирь»  чисто русского происхождения. На бурятском языке есть слово «сэбэр – чисто», а на монгольском языке «сэвэр – чисто». Эти слова прослеживаются в немецком языке, как «саубэр – чисто» и на немецком волынском диалекте «саувэр – чисто». На английском языке мы уже можем проследить название Сибири словом – «Сайбер». И только у русских из слов «сэбэр» и «сэвэр», образовались слова «Сибирь» и «Север». Сибирь и север края белоснежные, в данном случае снег и стал символом чистоты. Когда-то давно в Сибири жил народ с самоназванием «сабиры», что с татарского языка переводится, как «стойкие». Что здесь можно сказать? Любой народ в Сибири должен быть если не отважным, то стойким уж точно.

Думный дьяк, Захар Иванович

В то весеннее утро рассвет над Москвой был каким-то тревожным. В последние три ночи на небе что-то происходило. Эта тревожность случилась из-за бордовых всполохов, которые нагоняли опаску на весь честной народ. Откуда были эти всполохи, никто из людей не знал, но объясняли просто: «А Бог к нам заглядыват, ить скоро паска, вот Христос и проверят наши делишки, все ли пост исправно держат, али есть грешники?». На дворе шёл 7168 год от сотворения мира. В те времена «пасху» ещё называли «паской», по истинному пониманию этого древнего праздника, как начало выпаса своей скотинки: пережил скот зиму – и слава Христу.
Захар Иванович проснулся рано, от церковного звона, призывающего православный народ к заутрене. Он потянулся с хрустом и проснулся окончательно; в дому было ещё сумрачно и зябко, печь за ночь остыла. Его супружница Маланья, спала в эти великопостные дни на задней половине хором, дабы не подвергаться телесному искушению. Свеча, которая стояла на столешнице заради огня, почти полностью сгорела. Захар встал перед божницей и троекратно перекрестился с глубокими земными поклонами. После этого можно было и огарок поменять на новую свечу. Хотя, чего там  менять, утреннее солнышко уже выглянуло и осветило жило дьякона так, что и самые дальние углы в хоромине были видны. Другое дело, что от свечи ещё можно было растопить печку, чего зря кресалом щёлкать.
Захар Иванович на царёвой службе имел хороший достаток, но дом у него был деревянным. Как-то он не поддался новым веяниям строить каменные домы. Внутри избы у Захара и его жены Меланьи, стены были бревенчатыми, но каждое бревно было гладко выстругано под фуганок и пропитано горячим льняным маслом. От этого стены светились желтизной и источали лесной дух. Передний угол избы занимал кивот с пятью иконами, у которых красным огоньком светилась лампада. Чуть поодаль от кивота стоял добротный дубовый стол, с набором массивных стульев. У противоположной стены, под стать столу стоял такой же кондовый топчан, исполнявший в доме роль дивана или кровати, смотря по необходимости. Вдоль других свободных участков стен, стояли крепкие лавки. Это придавало дому скорее купеческий вид, и мало соответствовала теперешнему высокому положению хозяина. Этот дом строил ещё батюшка Захара Ивановича, и он полностью соответствовал внутреннему миру теперешнего домовладельца. Владелец этих хоромин с осторожностью относился к всевозможным нововведениям, которые стали на Москве не редкостью.
Дверь, ведущая во вторую половину хоромины, отворилась, и порог горницы с крестным знамением переступила Маланья, жёнка Захара. Она сверкнула на мужа белозубой улыбкой и молвила:
– Как почивал, Захар Иванович?
– Да ладом я выспался, Маланья Семёновна. Ты, душа моя, как почивала? Чай,  цветастые сны смотрела, без меня-то.
Этими словами муж, как бы попенял жёнке за своё ночное одиночество в постели, хотя и понимал – пост есть пост, а то потом иди, исповедуйся в грехах своих постельных. Маланья ласково улыбнулась Захару и только заметила:
– Скоро пост закончится, Захарушко. Тада уж опеть вместях спать будем.
– Да скорее бы –  молвил Захар и тоже улыбнулся сквозь усы.
Она встала перед кивотом рядом с мужем и тоже начала креститься и класть земные поклоны. Потом они сообща прочитали «Отче наш» и «Дева Мария радуйся». После молитвы супруги троекратно расцеловались, как требовал церковный устав в преддверии паски, и сели за стол попить кваску после сна. Квас жёнка Захара делала ядрёный, на аржаных корках, она ещё чего-то в него добавляла, но чего даже муж не знал, это была Маланьина тайна. Такая тайна была у каждой московской хозяйки. Попив квасу, супруги пошли в кутний угол умываться. Они слили деревянной плошкой друг дружке на руки, умылись и начали утираться вместях одним большим пол;тенцем, сразу с обоих концов. Это был ритуал, чтобы держаться друг за друга, как за это пол;тенце. Умывшись, занялись делом – Захар открыл печную заслонку, а затем начал щипать и укладывать лучинки под выкладку дров, которые были заложены в печи с вечера, дабы лучше просохли за ночь. Потом, Захар поднёс свечку к щепочкам, и огонь занялся сразу по всему устью печи. Сухие дрова горели ровно, без треска, глухой гуд шёл от печи. Только плита успела нагреться, как Маланья начала готовить заутрак. Она вскинула на плиту сковороду и мелко накрошила в неё репу, которая оставалась от вчерашнего ужина. Всю эту жарёху жёнка обильно посыпала луком и горстью сухих трав, а затем от души плеснула в сковородку подсолнечного масла. По хоромине от печи пошёл вольный травяной дух, запахло постным маслом и жареным луком. Захар тоже не сидел без дела, он спустился в подполье, и скоро на столе стояли солёные грузди, мочёная клюква с костяникой, квашеная капуста, а в конце и мочёный с яблоками арбуз образовался. Маланья скоренько поставила сковороду на стол, Захар нарезал ломтями хлеб от большого каравая, и заутрак был готов. Чета снова встала перед кивотом и каждый начал истово креститься с земными поклонами. Потом Захар сказал:
– Благослови, Господи, стол наш и чад наших, и нас, рабов твоих.
А Маланья продолжила:
– Дай нам Боже, и всегда тако ж, пусть никогда стол наш не будет беднее этого.
Степенно сели, и чета начала снедовать.
Только успели ложки деревянные облизнуть после постного кушанья, как полати под потолком хоромины ожили, с них начала доноситься возня и приглушённый смех. А потом на пол все трое мальчиков Думновских,  посыпались, яко горох, с полатей. Хоромы наполнились гомоном детских голосов, не прошло и минуты, а уж вся детская орава заняла места за столом, но Захар грозно цыкнул на своих чад:
– Этта, што ишшо такое! Лба не перекрестили и сразу за стол? А я вот чичас вожжи принесу, да дам кажному по мякишке-то. А ну, быстро Отче наш читать, да степенно – штоб бесов не тешить торопкостью! Вот я до трёх дошшитаю, и кто не успеет к кивоту, не обижайтесь! Единожды..., дважды… До третьего раза Захару довелось досчитать только в первый раз, лет пять назад. Запомнили тогда старшие, что такое вожжи, а малые, глядючи на старших, и не пытались дожидаться. В это время и две дочки-погодки  вышли из горницы, где ночевали с маменькой. Увидев своих дочек, Захар как-то сразу обмяк лицом и молвил: «А-а-а…, красны девицы выспались, ну, крестите лбишки, да за стол. А то заутрак стынет». Однако, девочки встали рядком с мальчиками и стали читать молитвы.
– Ну, навел я справу в дому, а таперича и на службу можно, там тоже порядок нужон, – сказав эти слова, Захар накинул на плечи шубу, на голову треух куний, да и вышел к воротам своего двора. Уже у самых ворот его догнал средний по годам сынишка. Он бежал и кричал от самых дверей: «Тятя! Тятя, ить ты свою палку забыл в дому». Захар взял у подбежавшего мальца трость, потрепал его по вихрам и молвил: «Ну молодец, Николка, потрафил отцу, а теперь беги быстренько в жило, ещё оченно студёно на улке без шапки-то шастать, быстро застудишься». С этими словами Захар ступил за калитку своего двора и степенно пошёл на службу, а служба у него была не простая –  у самого царя Алексея Михайловича, в миру «Тишайшего» нёс он службу.            
Здесь нужно заметить: «Современники нигде в дошедших до нас источниках Алексея Михайловича так не называли, кроме Аввакума, который использовал это слово не как прозвище, а как эпитет:

«...И царя тово враг Божий омрачил, да к тому величает, льстя, на переносе: «благочестивейшаго, тишайшаго, самодержавнейшаго государя нашего, великаго, – больше всех святых от века! - да помянет Господь Бог во царствии своем, всегда и ныне, и присно, и во веки веков».

Кроме того историки считают, что «тишайший» – это не прозвище, а часть громоздкого титула, которую так «неправильно» перевели с латыни. Затем заменили на «всемилостивейший». Но народная память, как-то сохранила за Алексеем Михайловичем именно это прозвище – «Тишайший». Вот у этого царя Алексея Романова и служил думным дьяком Захар Иванович. Будешь тут степенно ходить, а как же иначе. Это только прозвание такое было у Захара – «думный дьяк», якобы он за думными боярами всё записывать должон. У нас, современных людей, титул этот совсем принижен оказался. Все думные дьяки в истории наперечёт записаны, а их статус был довольно высок. Думные дьяки составляли и правили большинство проектов и решений Боярской думы, а так же царских указов. Ведали делопроизводством Боярской думы и важнейших приказов, нередко из их среды выдвигались видные государственные деятели и дипломаты. Когда-то так и с Захаром было, но природная сметка и хорошая грамота вывели Захара Ивановича из разряда простых приказных. Его приблизил к себе сам Тишайший и только за ним, да его собеседниками записывать он теперь был должон. Он и записывал, благо Бог наградил его борзой и баской скорописью. Это о нём в анналах того времени написано: «Его приблизил к себе сам Тишайший, сделав по сути негласным членом Ближней государевой думы, которая нередко подменяла собой думу Боярскую». 
Захар шёл по торговой площади и думал про себя:
 – Эх-хе-хе, Тишайший, ага – знаю я, почему ты батюшка тишайший. Не потому, что тихо беседу ведёшь, а потому, что дела государственные втихомолку решашь, иначе был бы Тихоня.
С этими мыслями полез Захар Иванович в нутряной карман свитки, что была у него надета под шубой и достал из него золотые часы-луковицу – подарок боярина Одоевского, который привёз их ему из неметчины. По тем временам такие часы были большой редкостью у москвичей. Стрелка показывали восемь часов с четвертью, следовало поспешать, и думный дьяк зашагал ходко в сторону Московского кремля. На подходе к месту службы, он отметил, что торговцы уже пооткрывали свои лабазы и лавки. Они занимали почти всю торговую площадь своими столами, ящиками, и прочей торговой справой. Он подумал про себя – «Эх, бесовское племя, доберусь я до вас, всю площадь загадили, перед иноземцами стыдоба». Потом Захар Иванович усмехнулся в усы и молвил тихо: «Да многие уж добирались, иных даже и нетути, а эти знай себе, торжище ведут, ишь ярманку развели». В те времена площадь представляла собой торговые ряды. На ней были расположены постоянные крытые места торговли – лавки, полулавки и четверть-лавки – по установленным для них размерам; кроме лавок были винные погреба, палатки и «кади» для торговли напитками, были, конечно, и лотошники с коробейниками, которых царским указом спровадили с площади только в 1664 году. Площадь так и называлась «торгом» или «пожаром», это синоним «торжища», а не пожар в нынешнем понимании. Захар Иванович вошёл в кремль, там он подошёл к царской палате, рядом с которой у него была маленькая светёлка. Здесь он отдыхал между царскими приёмами, да переодевался. Вот и сейчас, тряхнув плечами, он быстренько скинул с себя шубу, а затем и шапку. Бархатная свитка тоже повисла на вешале, посередь другой лапотины. Разоблачившись до исподнего, дьяк надел на себя чёрную свитку, скуфейку красного бархата и туго подпоясался, красным кушаком. Всё, он был готов нести царскую службу. Переведя дух и приосанившись, Захар Иванович вышел из светёлки и прямиком направился к дверям царской палаты, сквозь толпу просителей. Не любил он этих просителей, вместе с их заискивающими глазами. Добиваясь всего в жизни сам, он прекрасно знал, что все эти умоляющие его люди обычные хитрецы, или алкающие получить то, что им по чину не положено. Они раздражали дьяка, и он их не жаловал. Вдруг ниоткуда пришла мысль: «А ведь это князь Одоевский мне часами мзду всучил – чегой-то попросит взамен». Захар Иванович ступил в палату, сел к своему столу, покрытому камчатной скатертью и громко зыкнул в отворённые двери: «Заходи по одному!». И началась обычная колготня людская. Этому дай, а тому, наоборот, не давай, и так два часа. Наконец, Захар Иванович вышел из-за стола, подошёл к двери и молвил строго: «Всё православные, на сегодня хватит, кто не успел, приходи завтрева, сюда сейчас Его Величество пожалует».

Царь - Алексей Михайлович
О царе Алексее Михайловиче можно сказать многое, и суждения о нем часто противоречивы: как все незаурядные люди, он носил в себе крайне различные качества. Был он тяжёлым и грузным, а к старости – толстым, но физически он был человеком сильным. Судя по всему, что мы знаем о царе Алексее, он был душевно здоровым человеком. Об этом свидетельствуют не только хороший характер, добродушие, веселый нрав, даже некоторая склонность к озорству, не оставлявшая его и в преклонные годы. Об этом легко судить по его отношению к людям; царь легко привязывался к своим близким и был верен им, даже если они проявляли какие-то несовершенства и вообще не были такими хорошими, как ему хотелось. Он был верным супругом, хорошим соратником и надежным другом. Известно много случаев, когда царь сказывался очень добрым и исключительно терпимым.
В 1660 году, младший сын Алексея Ордин-Нащокина, подававшего большие надежды, бежал в Западную Европу. По мнению русских, ему «вскружили голову» иноземные учителя, и под их влиянием он и совершил такой чудовищный поступок. Не забудем при этом, что тогда все нерусские земли рассматривались как края неправедные, почти как ад на земле, и Алексей Ордин-Нащокин совершил еще и тягчайший религиозный грех. Его отец, Ордин-Нащокин был убит горем, сконфужен и просил у царя отставки; вероятно, вполне искренне не считал себя вправе занимать какое-то положение в обществе. Царь удостоил верного слугу личным письмом: «Просишь ты, чтобы дать тебе отставку. С чего ты взял просить об этом? Думаю, что от безмерной печали. И что удивительного в том, что надурил твой сын? От малоумия так поступил. Человек он молодой, захотелось посмотреть мир Божий и Его дела; как птица полетает туда и сюда и, налетавшись, прилетает в свое гнездо, так и сын ваш припомнит свое гнездо и свою духовную привязанность и скоро к вам воротится».
Интересно, что сын Ордин-Нащокина и вправду воротился домой! Его иностранные учителя вовсе не налгали ему про чудеса и увлекательные новинки западных земель. Они только не рассказали парню, что в Европе каждый человек должен уметь зарабатывать деньги и что, если он не умеет этого — не будет у него ни механических диковинок, ни даже куска черствого хлеба. Не будем осуждать учителей - они могли считать именно эти сведения совсем не обязательными для ученика, сына одного из вельмож сказочно богатой «Руссии». Или могли не говорить об очевидных для них вещах («а что, у вас все как-то по-другому?!»). Но, во всяком случае, в европейское общество юный Ордин-Нащокин не вписался, какое-то время скитался там нищим и вернулся домой почти как библейский блудный сын. А в 1652 году боярин Никита Одоевский потерял сына, тогда казанского воеводу. Почти на глазах царя молодой Одоевский скончался от горячки. Царь написал старику отцу, чтобы его утешить, и между прочим писал: «И тебе бы, боярину нашему, через меру не скорбеть, а нельзя, чтобы не поскорбеть и не поплакать, и поплакать надобно, только в меру, чтобы Бога не гневить». И закончил письмо словами: «Князь Никита Иванович! Не горюй, а уповай на Бога и на нас будь надежен». Судя по всему, он вообще не любил, чтобы кому-то возле него было плохо, чтобы его подчиненные «смотрели невесело» и в чем-то нуждались. Человек энергичный, активный, он не просто «не любил» этого, а сразу начинал делать для человека то, что ему нужно. И не «осыпал милостями» без толку, а умел утешать и радовать: писал умные, прочувствованные письма, дарил красивые и умные подарки, помогал в личных делах. Он умел проявить то личное внимание к нуждам человека, которое ценится выше всего.

Трапеза, на многие лета

Только успел Захар несколько слов промолвить, как из арки вышел царь, Алексей Михайлович в сопровождении роты стрельцов. Да-да, именно так называлась рота охраны, они ртом клятву верности давали, потому ротой и прозывались эти воины. С глубокой старины клятву ратников, называли «ротой». При этом так и командовали: «становись на ротицу», в смысле давать присягу. Царь неспешно прошествовал в палату, рынды с секирами заняла своё место, по бокам двери. Захар Иванович подражая царю, тоже проследовал в палату скорым шагом и молвил с поясным поклоном.
– Хорошо ли почивал надёжа-царь, Алексей Михайлович?
– Да всё хорошо, Захар Иванович, спасибо на добром слове, –  ответил царь и милостиво улыбнулся дьякону, а затем продолжил:
– Помнишь ли ты, Захар Иванович, чернеца, с которым я беседовал месяца два тому назад, здесь же?
– Да-да-да, припоминаю царь-батюшка, его звали Никоном. И Захар Иванович начал вспоминать. В 1646 году Никон прибыл в Москву по делам монастыря, в котором он был игуменом. Его представил молодому царю Алексею Михайловичу боярин Ртищев. Захар Иванович при этом присутствовал, благо тайн у царя от него не было. Да и было тогда царю всего 17 лет. Игумен Никон настолько приглянулся юному государю своими ласковыми речами, что он решил оставить его при дворе и назначил на должность архимандрита в Московский Новоспасский монастырь. Прошло совсем немного времени и благодаря царскому фавору, Никон стал Новгородским митрополитом. Хорошо делать карьеру, когда государь к тебе расположен. А сейчас шёл 1651 год, царь снова заскучал без своего фаворита, а главное без его весёлых и прелестных речей.
– Что ж, Захар Иванович, снаряди-ка ты посольство в Новоград, пусть привезут в Москву ихнего митрополита Никона. Давно я его не видел, что-то меня без него скука одолела. Сказывали мне, что патриарх-то наш Иосиф совсем ослабел здоровьем. Не дай Бог преставится, а замены нетути, готовить надо замену-то самим, пока попы её не приготовили. Мы их, конечно, переубедим, но с ними тяжеленько разговаривать; наместниками Бога чувствуют себя при церквах. Охо-хо, грехи наши тяжкие, что молвишь, Захар Иванович?
– Дык, а чего я могу молвить, царь-батюшка? Завтрева же с утра велю снарядить посольство в Новоград, за Никоном ихним.
Спустя две недели времени новгородский патриарх Никон каждый день беседовал с царём Алексеем Михайловичем не только в присутственной палате, но и к трапезе царской был допущен. Чаще других к ним присоединялся боярин Ртищев, боярин Нащёкин, или ещё кто-то из ближних бояр. Накануне паски в царской трапезной собралась тёплая компания – царь Алексей Михайлович, Никон, без пяти минут новый патриарх Русской православной церкви, боярин Ртищев, стольник боярин Шереметьев и окольничий Захар Иванович Думнов. Каким-то образом его первое звание постепенно превратилось в фамилию. Частенько даже царь обращался к нему за советом, может быть, поэтому. Великий пост накануне паски был строг, но стол царский ломился от яств. Мясо нельзя было есть в пост, но на столе стояли два блюда с бобрятиной. Из-за покрытого чешуёй хвоста бобр в те времена не считался мясом, но и к рыбе его не относили. А бобёр животное очень вкусное, да и ест только траву и веточки, как и любой мелкий скот. Лукавили люди, но голод не тётка, и бобров поедали в пост сотнями. Кто-то из царского окружения убедил всех царедворцев, что у латинян бобр давно рыбой считается, потому мол, его и в пост можно вкушать. Ну, а коли знать вкушала, то простому люду сам Бог велел. Ещё на столе стояли солёные грибы всех мастей и другие разносолы. Орехи, тоже разных видов, были насыпаны в миски с опупком. На отдельном блюде были выложены фрукты и сухофрукты. Конечно же, в застолье стояло большое блюдо с осетриной, которую при царском дворе считали постным блюдом. Так же на столе было много белорыбицы. Про икру чёрную да красную и говорить нечего – исстари постной считалась. Всяческие настойки да мальвазии пить в великий пост не разрешалось, но всевозможные меды и квас, больше похожий на брагу, можно было пить до умопомрачения.
Компания обедала уже более часа, меды сделали своё дело, все сотрапезники были в благодушном настроении. Товарищи были в подпитии, но пьяных не наблюдалось. Все знали, что царь не любил выпивающих лишку, сам знал меру, а других и призывать не нужно было. Более того, Алексей Михайлович был и постником известным, он соблюдал все посты и великие и малые; иногда он неделями ел одну капусту с рыжиками. Кому охота охулку от царя получить за чревоугодие. В застолье шёл серьёзный разговор о церковных делах, благо здесь присутствовал будущий патриарх Никон. Завёл разговор Боярин Ртищев, который считался другом и даже сподвижником царя. Он был стольником, а впоследствии, как самое доверенное лицо царя, стал чашником. Важность этой должности нельзя преуменьшать, в чашку могли подсыпать чего угодно. Да и вообще, Ртищев благодаря своим талантам был человеком зело образованным. В окружении царя, как-то так получалось, о чём бы, ни говорили, но говорили именно то, что хотел услышать государь. И откуда только ведали? Ртищев не так давно, покинув рубежи России, объехал всю неметчину, благо хорошо знал немецкий язык. А потом и по всей Европе вкруговую прокатился. Но самое главное, он побывал в Греции. Изъяснялся он с греческими иерархами на латыни, которую хорошо знал. В греческом государстве Фёдора Михайловича принимали, как посланника братской церкви. Здесь, на берегах Адриатического моря, Ртищев понял, что греческие попы, по гордыне своей, начали считать себя прямыми преемниками Константинополя. И прямо давали понять Ртищеву, мол, Московская церковь сестра наша младшая. От как! Об этом и велась речь за царской трапезой, Ртищев говорил неспешно, подбирая убедительные слова и соразмеряя паузы.
– Я думаю так, православные, греческая нация очень древняя, они православные, как и мы есмь, но я полагаю, что они просто в гордыне своей погрязли. Они перепутали своих идолов каменных с Верой Христовой. Ведь мы хорошо помним, откуль пошло прозвание греков. За поклонение богам каменным их и прозвали изначально – «грехи», это уж потом они себя в греков превратили. Слово грех-то от них пошло – коротка у эллинов память. Хотя свою выгоду они хорошо помнят. На каждом углу кричат, что мол, Александр-то Македонский наш-де, грек! Он мир завоевал! Его мол, сам Аристотель учил. А сейчас они македонцев презирают, тёмные мол, они – козлопасы. А вот о том, что царь Македонский Филипп ихние города когда-то объединил и сделал государство эллинское, они прочно забыли; и о том, что Македония всегда была славянской державой, у них в памяти тоже дыра.  А нам помнить надобно крепко – Александр Македонский – славянин по своему рождению!
       Выслушав боярина Ртищева, вся компания оживилась и заговорила разом, по знаку царя лакеи налили каждому из застольцев по полной чаше крепкой медовухи. Послышались дружные здравицы:
 – За Александра Македонского! За славян!
Больше других выпивший крепкого мёда Никон  громко крикнул:
– Ура! Ура! Ура!
А царь произнёс: Стоя! Стоя, за Александра, великого славянина.
Все встали, дружно чокнулись чашами с медовухой, и пир продолжился. Боярину Ртищеву было лестно, что его речь о греках и Александре Македонском возымела такое воодушевляющее действие на сотрапезников. Как всегда бывает, в застолье ему захотелось подлить масла в огонь, и он снова попросил у царя разрешения слово молвить. От царя, да и с других углов стола послышалось:
– Говори, говори, говори боярин, руби правду-матку до конца.
И боярин рубанул, он в запальчивости продолжил;
– А, кто прибил свой военный щит на ворота Царьграда в 6415 году от сотворения мира? Вещий Олег прибил! А ведь это в те времена означало не только победу над этим городом и получение с него дани. Это означало, что с того самого дня, как он прибил на городские ворота свой щит, город получает от победителя покровительство и защиту. Хотя и откуп тогда русичи получили знатный. А что в это время делали греки, какая защита была от них Царьграду? И сам себе ответствовал боярин: «А ничего они не делали, не было их у ворот константинопольских». Ещё может быть успел, что ни то промолвить Фёдор Михайлович, но подвыпивший Никон крикнул, как в лужу дунул: Москва – третий Рим! Слава, слава, слава! После пирушки, когда сотрапезники, уже в третий раз выслушали друг от друга заверения в вечной любви и дружбе, наконец-то, распрощались и пошли каждый восвояси.
Захар Иванович пил меньше других, он знал, что на завтра царь будет спрашать его со всяческими подробностями, о сегодняшней трапезе, а может быть, даже потребует и записать, кто и что говорил на пиру. За внешней добротой царя скрывался пытливый и изворотливый разум. Когда Захар Иванович переступил порог царских покоев, уже на улице его догнал воевода Одоевский. И сразу, без обиняков начал:
– Ну и как тебе сегодняшняя трапеза, Захар Иванович?
«Ну, началось, – подумал Захар, –  вот они часики-то выплывают». Однако вида не подал, что о чём-то догадывается, а продолжал источать  лицом приятность и радушие. Вслух же сказал:
– Да по мне, так хорошо потрапезовали, Никита Иванович.
Окончание «вич» в отчестве Одоевского он постарался произнести чётко и с нажимом. Ещё на Москве не каждый боярин был удостоен такой чести, что бы его отчество имело такое почетное окончание. Это было нововведение, придуманное ещё царём Иваном Грозным. Он жаловал знать отчествами с окончанием на «вич» – денег платить не надоть, а скажи «вич», в отчестве, а человек и радый. Потом подумав, рискнул:
– Только отец Никон чегой-то за третий Рим вещал, я не шибко понял.
Хитрил Захар Иванович – всё он распрекрасно понял, но решил в простачки поиграть, а вдруг и Одоевский чего ни-то брякнет. Но, было похоже, что боярин пошёл с ним на разговор в открытую. Он сказал Захару Ивановичу:
– Давай присядем Захар, да вот хотя бы на этот ящик, и поговорим ладом. Я ведь понимаю, что ты рядом с царём чаще других пребываешь, он тебя, конешно, не слушается но, я мню, прислушивается.
Сели на ящик торговый, помолчали, а потом боярин начал говорить, да сразу гладко, как будто заранее приготовил сказ свой.
– Ты же знаешь, Захар Иванович, что я не так давно всю Европу верхами проехал. Сам знаешь, верший человек с седла много больше видит, чем пеший; а тем боле, чем тот, который в карете или в возку санном катается. Дык вот, что скажу я тебе, мой дорогой Захар. Ехал я, смотрел внимательно по сторонам, и горько на душе у меня было. А почему? А потому, что Европу я с Расеюшкой нашей сравнивал. И вот теперь думаю я, легко сказать «Москва третий Рим», а куда нашу грязь московскую по колено девать? Ведь только площадь красная камнем мощена, да две улицы ближние к ней. А пьянство у нищебродов наших, чем закроешь? Ты загляни в любой кабак московский – вонища такая стоит, какой у доброго хозяина и в хлеву нету. Помои московские хозяйки прямо с порога на улицу выливают. Да што там говорить, окна у нас все слюдяные, а в Европе я ни одного слюдяного окошка не видал – всё стекло. У нас пока только в домах купецких стёкла стоят  Тамошние люди тоже пьют, да только пиво, потому и пьяных не увидишь. А по нужде? У нас в каждом дому ушат стоит, дак хорошо ещё, если в сенцах. Што молчишь, Захар Иванович, что молвишь на мои слова?
– Дык, что тут можно ответствовать, я мыслю правду ты глаголишь, как зрел, так и молвишь.
Захар помолчал толику времени, а потом спросил:
– А бани-то есть у них в Европах?
Сказав эти слова, дьяк хитро подмигнул князю, и оба расхохотались.
– Бани, я в Европе не наблюдал Захар Иванович, дома в корытах моются; честно сказать, и горшки для нужды у них даже в богатых домах стоят. Да и помои, часто на головы прохожих горожан льют.
Захар Иванович внимательно слушал Одоевского, а потом молвил:
– Не пойму я тебя воевода, к чему ведёшь энти речи?
– А речи мои к тому, Захар Иванович, что при удобном случае замолви за меня словечко царю-батюшке, – хочу я с посольством в  Европу отбыть. Служить буду верой и правдой, ты меня знаешь, а грязь московская надоела по горло, и даже выше.
Помолчал Захар Иванович малое время для важности, а потом, ответствовал:
 – Быть по сему, Никита Иванович, недолго ждать будешь. Его Царское Величество, Алексей Михайлович уж спрашивал меня по энтому делу – мол, кого подберём с посольством в неметчину ехать. Буду царю тебя навяливать, боярин. Только ить, царь может и не отпустить от себя такого бравого служаку, любит он тебя. Ну да ничего, Бог не выдаст… -  и замолчал на полуслове, поняв, что чуть не вякнул непотребно.
На этом и расстались, довольные друг дружкою. Одоевский был доволен, что выплясывалось его дело с посольством, а Захар был доволен, что сможет после этого дела не считать себя должником Одоевского, только дело это нужно было решать гладко и окончательно.
Размышляя, таким образом, Захар Иванович незаметно подошёл к своим воротам и стукнул кольцом воротным три раза подряд. Немного подождал и ещё раз стукнул. Ворота отворил опять Николка, стоял и смотрел на отца выжидающим взором. Захар сказал весело:
– Што пострелёнок, гостинца чаешь? Щас посмотрю, чего тебе лисичка послала.
Николенька уже давно знал, что никакой лисички нетути, но виду не подавал, уж года два.
С этими словами Захар отвернул полу шубы и начал шарить в нутряном её кармане, который был больше похож на кису, чем на карман. В кармане он искал нарочито долго, играя в каждодневную игру. Наконец, он достал из кармана большой калач с маком и протянул его сынишке.
– На-ко гостинец, да не забудь с братьями своими поделиться, калач-то не мал.
Последние слова Николка уже не слышал, стрелой в хоромину убежал. На дворе начинались сумерки, и Захар Иванович зашёл в конюшню проведать Голубчика – своего верхового коня, – который заржал мягко, узнав хозяина. Жеребец был обихожен справно, видно было, что он напоен, начищен, и овёс задан в кормушку сполна. В стойле было чисто и сухо. Знать, дворовый работник Гаврюшка на службе не дремал. Ладноть, на дворе порядок, можно и в дом итить.
Захар Иванович подошёл к высокому крыльцу своих хором и с прищуром оглядел всё вокруг. Хозяйство дворовое было в полном порядке, пока ладить ничего не нужно было. Эхма, кабы денег тьма! Сказав свою присказку, дьяк усмехнулся в усы и бодро поднялся на крыльцо. Только успел Захар миновать сени и войти внутрь жила, как сразу увидел Маланью, которая стояла перед ним с подносом, на котором красовалась чарка с медовухой, а на отдельной мисочке лежал мёд в сотах.
– Выпей и закуси, Захар Иванович, что Бог послал – чай замёрз, свежо ещё на улке-то. Видела я в окошко, как ты с кем-то на торговой площади почитай час беседовал.
– Боярин Одоевский совету просил, вот и разговорились. А ранее с ним, да с царём, да с митрополитом новгородским Никоном, трапезовали. Выпивали конешно, не без этого. Насмешил меня Никон-то энтот, грит, Москва – третий Рим. А царю понравилось. Да-а.., не к добру энтот Никон на Москве объявился, царь его шибко возлюбил, патриархом всея Руси видится он ему. Гордыня обуяла сего Никона, наплачется с ним православный люд.
С этими словами, Захар поднёс чарку к усам, да и выпил зараз, а потом заел питьё сотовым медом. Завтра паска, и семейство его было занято подготовкой к празднику. Мальчишки лук шелушил для покраски яиц, девчонки варили холодец. Всем Маланья дело нашла, а мужу сказала:
– Иди в светёлку, Захарушко – вздремни там часок-другой, чай, намаялся за день. Шутка ли, с самим царём меды распивал. А вы нишкните мне, что в дому говорится, в дому и остаться должно. Смекайте, у тяти не простая служба, он муж государев.
– И то верно, шанюжка моя, вздремну трошки, а то ко всеношной пойдём, там обзевашся. С этими словами Захар скрылся за дверями светёлки – лёг, как был, в одеждах на перину, застланную белёной холстиной, да и задремал сладко. Хорошо хоть сапоги с шубой у порога оставил.

Восход звезды Никона.

Нужно сказать, что патриарх Никон в памяти русского народа остался навсегда лицом отвратным. Церковные реформы, начатые им в православной России, были не популярны и вредны. Почему это так произошло, попытаемся понять.
Будущий московский патриарх Никон, а в миру, Никита Минин, родился в крестьянской семье. В 12 лет он покинул отчий дом и поступил работником в монастырь. В 1625-м Никита женился, но семейная жизнь у молодой пары не задалась. Все трое детей, которые у них родились, умерли в младенческом возрасте. Это было воспринято, как Божья кара. Жена его приняла постриг, а сам Никита отправился на Соловки, где был пострижен в 1646 году; постриг в монахи он принял на Соловках в 1635 году, под именем Никон. Приехав в Москву за сбором милостыни для монастыря, в котором он был игуменом, Никон по обычаю был представлен царю Алексею Михайловичу. Молодой игумен царю понравился настолько, что они подружились. Хотя суть здесь не в дружбе, а в том, что Алексея Михайловича привлекла религиозность и образованность Никона и умение вести беседу; сам начитанный, образованный и религиозный, царь увидел в Никоне достойного своей особы духовного наставника и собеседника. Молодой царь назначил его архимандритом в Ново Спасский монастырь в Москве. В нем, между прочим, была усыпальница Романовых. В 1649 году, благодаря дружбе с царём, Никон был возведён в сан митрополита. Нужно заметить, что митрополита не избирали, а возводили или «поставляли», причём у этой «мелочи» очень серьёзная историческая подоплёка, связанная со стремлением русской церковной и светской власти освободиться от греческой зависимости. Греческая же церковь, центр которой находился (в связи с тем, что Константинополь был под Турцией) в Иерусалиме, пыталась восстановить свою полную власть не только над РПЦ, но и над русской монархией. Патриарх Иерусалимский Паисий, посетив Россию, встретился не только с Алексеем Михайловичем, но и, пообщавшись с Никоном, увидел в нём готовность проводить политику греков, поэтому, приближённость к царю здесь тоже сыграла свою роль. Возведя Никона в сан митрополита Новгородского и Великолуцкого, предуготовив возведение его и в ранг патриарха. Всё это и привело в дальнейшем к расколу. Сам Никон писал: «Я русский, сын русского, но вера моя греческая…». Что касается царя, то и у него были свои планы в связи с предстоящей реформой русской церкви. В обширной переписке с восточными патриархами вполне определённо высказывается цель Алексея Михайловича – привести русскую церковь в полное единение с греческой. Политические взгляды царя Алексея, его взгляд на себя как на наследника Византии, наместника Бога на земле, защитника всего православия, который, быть может, освободит христиан от турок и станет царём в Константинополе, тоже заставляли его стремиться к такому тождеству русской и греческой веры. С Востока поддерживали его планы. Так, в 1649 г. патриарх Паисий в свой приезд в Москву, на приёме у царя прямо высказал пожелание, чтобы Алексей Михайлович стал царём в Константинополе. Но весьма скоро царь от этих планов отказался, поняв, что, по сути, нововведения Никона, управляемого «греками», лишь ограничивают его власть и ничего более ему не сулят.
По большинству исторических записей, раскол в Русской православной церкви произошел в 17 веке, а начало ему было положено в Москве в 1652 году. Причин этому было много, а одна из записей гласит: «Приснопамятный митрополит Петербургский Иоанн в своем труде «Самодержавие духа» пишет: «В храме Успения Богоматери в Кремле в приделе Похвалы Ее созван был многочисленный собор русских пастырей, представивший Царю имена трех кандидатов в Патриархи. Положившись на суд Божий, бросили жребий - он пал на митрополита Московского Иова. 23 января 1589 г. в Успенском соборе был торжественно поставлен первый русский патриарх. Он принял поставление от Патриарха Византийского и более того, в Соборной уставной грамоте, узаконившей Патриаршество на Руси, всему миру объявлялось, что "ветхий Рим пал от ереси", что "новый Рим", Константинополь, порабощен безбожными племенами агарянскими и поэтому Третий Рим есть Москва». Видимо патриарх Никон был знаком с этим документом, из него он и взял идею «третьего Рима».

Великий церковный раскол

Раскол православной церкви имел тесную связь с реформами, задуманными и проводимыми патриархом Никоном. Они были направлены на то, чтобы внести изменения в богослужебные книги, печатавшиеся в Москве. Книги предлагалось привести в соответствие с древними, греческими образцами и по греческим же канонам.
Изменения в книгах – это лишь деталь; реформы Никона были направлены на создание теократического государства, к тому же с едиными церковными установками (в присоединённых землях, в той же Малороссии, например, действовали новогреческие, что создавало конфликтную ситуацию). А правка по самым древним греческим книгам лишь ложно декларировалась, чтобы не вызвать протесты русского духовенства и народа на самом начальном этапе. Поскольку московские правщики не сочувствовали в таком «исправлении» Никону, он отставил всех прежних справщиков и передал как типографию, так и дело исправления книг Епифанию Славинецкому, одному из лидеров «греческого» направления в просвещении и богословии, с его киевскою братиею и греку Арсению. Правка книг издавна велась на Руси по самым древним и авторитетным славянским спискам; так ее понимали и продолжали боголюбцы – поначалу друзья и сотрудники Никона – Неронов, Вонифатьев, Аввакум и другие. Замысел царя Алексея Михайловича изменил цель и метод правки русских богослужебных книг. Приблизительно с 1650 г., отчасти под влиянием разговоров Паисия патриарха Иерусалимского. Фактическим методом стало – править их по современным греческим книгам; целью – уничтожить в русском богослужении всё, не совпадавшее с современным греческим богослужением. Подчеркнём – именно с современным.

Прошло несколько времени и  наступил 1652 год от Рождества Христова; в окружении царя стало не редкостью считать года по новомодному, а не как ранее, от сотворения мира. В этот год случилось знаменательное событие – умер патриарх всея Руси Иосиф и его место занял Никон. С этого момента и закрутилась церковная реформа, а с нею и церковная распря. Хотя патриарх Иосиф тоже толковал о новом церковном порядке. Нельзя сказать, что церковный раскол начался в одночасье, и нельзя говорить, что кто-то хотел устроить церковную распрю. Нет, как исстари повелось в Руси - хотели, как лучше, но получилось, как всегда. Раскол православной церкви имел тесную связь с реформами, задуманными и проводимыми патриархом Никоном в угоду греческим иерархам. Реформы эти были направлены на то, чтобы усилить церковную власть в ущерб царской. Так же на соборе было решено, в дальнейшем креститься не двуперстием, а тремя перстами собранными вместе. Из этого следовало, что и иконы, на которых изображено двуперстие, следует переписать. Вот, собственно говоря, и всё, чего хотели реформаторы. Так же духовенство хотело, что бы на Москве сидел свой патриарх. Но, какими средствами они всего этого пытались достигнуть, требует описать отдельно и более подробно.
В великий пост, перед Паской 1653 года патриарх Никон выпустил в свет Божий знаменитый церковный вердикт, о том, «Что бы отныне налагать на себя крестное знамение тремя перстами».
Паску отпраздновали на Москве знатно, с молебнами и звоном малиновым на колокольнях, и как тут не вспомнить старинное присловье: «Руси есть веселие пить: не можем без того быть». Дни шли своим чередом, вот уже и зелень весенняя стала проклёвываться. Погоды стояли ясные, с птичьим щебетом и ветерком ласковым. А среди народа московского шла колготня и раздражение, на улицах больше, чем всегда, мелькали всяческие кликуши и нищие. В воздухе Российском чувствовалось напряжение, люд московский хотел понять, ради чего вводилось это церковное новшества.
Пир бояр с царём под пасху, Захар уже и забывать стал за давностью времени, но словеса, которые тогда Никон брякнул спьяну, не забылись, а наоборот были на слуху у всей Москвы. Люди, как-то с гордостью произносили их, будто Москва была выстроена на развалинах Константинополя и, как минимум на костях греческих. Даже слово Москва начали толковать и так, и сяк, пытаясь в названии города найти какие-то отголоски былой славы. Но приходили к одному – город Москва назван,  по названию Москвы-реки, ить город построили люди, а река была всегда. На этом досужий народ не успокаивался, начинали рассуждать, как название реки вообще образовалось? Тогда начинали уже расспрашивать дедов столетних, как же Москва-река называлась в их молодости? Кто ищет, тот всегда найдёт; и здесь нашёлся дедок-моховичок, который помнил, как его дедушка называл реку. Он заявил, что-де дед его баял, что Москва-река, во времена его молодости была шире в два раза, чем она стала к его старости, и называлась она «Мощква», что весь люд московский понимал, как «мощная вода». На это некоторые возражали: «Ну ладно, «мощь» может быть, а «ква» это конечно название воды, но в заморских наречиях». На это какой-нибудь – бойкий малый ответствовал: «А квас – тоже слово не русское? Ить квас – это вода и есь». После таких бодрых заявлений спорщики на время успокаивались. Когда народ уже и устал от праздных споров, патриарх Никон созвал Великий церковный собор – с участием царя Алексея Михайловича и многих лучших людей Москвы.
Осуществление реформ происходило при участии царя, и при его поддержке. А также при поддержке некоторых других патриархов из православных. Реформирование было подтверждено постановлениями, принятыми рядом соборов, которые  проходили в Москве довольно часто. Конечно, у реформ появились противники, которые позже стали называться старообрядцами. Их на ряде Московских соборов и на Большом Московском соборе, предали анафеме со всеми вытекающими. Реформа коснулась тех, кто придерживался крестного знамения двумя перстами. Не сложно представить, что в те времена означала «анафема». Человека, подвергнувшегося этому церковному остракизму, можно было вполне сравнить с «абреком», то есть он был обречён на вечное скитание. Община просто-напросто изгоняла этого страдальца из своей среды, такой человек был, как бы заражён какой-то страшной болезнью.

Закат звезды патриарха Никона

Захар Иванович Думнов видел все эти никонианские новшества в московских храмах и, как человек наблюдательный, ведавший дела государственные не понаслышке, был в большой тревоге. Он наблюдал, что патриарх Никон вёл дела духовные уже не веры для, а ради собственной гордыни. Теперь стало не редкостью, что патриарх вмешивался и в дела светские. Во время настолования, то есть, в процессе торжественного возведения в патриархи, Никон вынудил царя дать обещание не вмешиваться в дела Церкви. Царь и народ поклялись «послушати его во вс;м, яко начальника и пастыря и отца красн;йшаго» Он даже к своему титулу патриарх вымолил у мягкого царя Алексея Михайловича величальный эпитет – «Великий Государь». Теперь его полный титул был – «Патриарх, Великий Государь всея Руси». Всё это вкупе, окончательно переполнило чашу терпения Захара Ивановича. Он хорошо знал, какие непотребства творились по отношению к простым верующим людям. В один из дней, дождавшись, когда царь остался один, он кинулся к нему в ноги, со словами больше похожими на стон:
– Царь-батюшка, кормилец-поилец наш, Алексей Михайлович, не вели казнить, дай слово молвить!
Царь, услышав такие речи от всегда спокойного и вдумчивого Захара Ивановича, даже как бы испугался:
– Что ты! Что ты, батюшка Захар Иванович! Али я, когда тебя не слушал? Молви, что поведать хотел? Встань с колен-то…
Захар проворно встал с колен, помолчал, собираясь с духом, а потом промолвил:
– Не обессудь, Алексей Михайлович, на мои слова, но буду говорить тебе хоть и горькую, но правду, а потом хоть голову вели мне отсечь!
Царь насупился и ждал. Вся кротость, сохраняемая им в лице исчезла, он был серьёзен и внимателен. Видимо понял, что его напёрстный слуга хотел молвить что-то важное. Захар Иванович начал говорить, сначала тихо и робко, но по мере высказывания речь его становилась уверенной.
– Говорить я буду, царь-батюшка о том, об чём вся Москва говорит. Не знаю, могёт быть, и до тебя слухи доходили но, чаю нет, не доходили. Бурлит Москва-то, да так бурлит, что и до крамолы не далеко, весь народ готов в кулачки пойти друг на друга, а от кулачков и до дубья прямая дорога. Ведаешь ли ты, государь-батюшка, что весь народ московский надвое поделился? Молодняк, которые до сорока лет, молятся по нововведённому – тремя перстами, а кому за сорок не хотят того, они продолжают двуперстием креститься. Да так упёрлись, что стенка на стенку готовы пойти. Ведь молодёжь, стариков из церквы Божией, волоком волокут. Всё это непотребство, происходит по наущению и науськиванию никониан, и по прямому попустительству самого Никона, разве это по-христиански? Дело батюшка, Алексей Михайлович, зашло уже очень далеко. Ты обратил внимание, как участились пожары на Москве?
Царь оживился, в глазах его играло любопытство. Он молвил:
– Не хочешь же ты Захар сказать, что Отец Никон домы московские поджигает?
– Нет, царь-батюшка, этого сказать я не хочу. Но могу сказать другое, православные не согласные с троеперстием, и боясь анафемы, собирают своих чадушек в кучку, скарб в узлы и идут куда глаза глядят. А домы свои поджигают, «не оставлять же их никонианам», говорят.
Захар Иванович перевёл дух, утирая большим платом испарину, выступившую обильно на лбу и шее.
– Всё сказал? - спросил царь сурово.
– Нет не всё, ещё хочу молвить важное, - упрямо молвил дьяк и продолжил:
– Ведаешь, ли ты, батюшка, что Никон к твоей власти подбирается, наравне с тобой себя мнит, а то и выше. Сам слышал, как он в кругу своих единомысленников толковал, мол, духовная власть выше светской, ибо она напрямую Богом даётся. Это как понимать? Стало быть, Патриарх выше помазанника Божия? Ан нет, он же не патриарх, таперича, он – Патриарх, Великий Государь всея Руси пишется.
Царь почесал затылок в задумчивости, а потом молвил:
–  О каком круге единомысленников ты толкуешь, Захар Иванович?
– А энто они, сами себя эдак прозывают, мол, мы – ревнители благочестия, сиречь Боголюбцы, если по-простому. Хороводятся они вокруг твоего духовника Стефана Ванифатьева. Эти «ревнители» стремятся к исправлению не только церковной, но и светской жизни. Добиться этого они хотят путём насаждения строгого благочестия. Надо, мол, не медля ужесточить  следования  церковным уставам и постановлениям. В этот круг входят люди начитанные и искусные в деле проповедования. Перечислять их долго, вот я, батюшка-царь, переписал некоторых, тут люди духовного сану немалого, а есть и бояре знатного роду.
Кружок «ревнителей благочестия» распался со вступлением Никона на патриарший престол в 1652 году, после чего прежние соратники стали выступать против Никона. Аввакум вскоре подверг точку зрения Никона резкой критике в челобитной грамоте к царю, написанной им совместно с костромским протопопом Даниилом. Так что Алексей Михайлович не мог не быть в курсе его новых отношений с Никоном. Патриарх уже в 1653 году велел лишить Аввакума сана, а царь заступился за него и только сослал в Тобольск. Что касается Логгина, то тут ещё хуже: в 1653 г. Никон его расстриг и опозорил – Логгина сковали цепями, прямо в церкви. Начали избивать мётлами и «повлекли нагого, на позор всем видящим, по улице»… Подержав его в темнице, Никон сослал Логгина в Муром, где тот спустя менее года, умер. По словам Иоанна Неронова, Никон мстил Логгину за «прежде бывшее обличение от того Логгина протопопа в его Никонове небрежном, и высокоумном, и гордом житии». Сам Неронов в том же 1653 году был Никоном сослан, а в 1656-м отлучён от церкви.
Царь взял бумагу у дьякона, прочёл со вниманием, и только хмыкнув удивлённо, молвил:
 – Это надо же – Ивашка Неронов, настоятель Казанского собора, протопопы Логгин и Аввакум. Вот те на! И Фёдор Ртищев здеся, да ишшо и сестра его Анна. Им-то чаво не хватат? Это имя Никон баял, что священство выше царства?
– Да, истинно так, царь-батюшка.
Царь почесал в затылке ещё раз, задумавшись на малое время, а потом молвил:
– Это конечно важно, што ты Захар сказываешь, но что может сделать чернец, хоть и патриаршего сана, супротив власти царской. Ить у меня охрана с хорошим коштом, а рынды и войско стрелецкое ить тоже не шутка. Куда уж тут Никону супротив меня? Кишка тонка будет.
На это Захар Иванович возразил:
– А помнишь ли, царь-батюшка, когда басурмане пришли на Русь и выставили своего богатыря Челубея перед решающей битвой на поединок. Мол, нет у вас против нашего батыра супротивника. Тогда монах Пересвет вызвался на битву, сам погибель принял, но и батыра ихнего проколол насквозь копьём. Он ведь чернец был, и таких монахов много у Никона по монастырям молятся. А погорельцы московские куда идут? Мы того не ведаем, а ну соберёт, кто ни то, этих недовольных, а их не мало, сейчас по России матушке слоняется, что тогда?
Дальше дьякон продолжал уже в запальчивости:
– Ладноть, это всё может бысть, а може, и нет, но когда такое было, что бы доходы с монастырей мочно было класть в свой собственный карман? А, как стал к службе одеваться Никон? Сплошь золото и каменья драгоценные.       Любые одеяния священнослужителей регламентированы церковным уставом. Попросту, то есть в светскую одежду, они могли и могут наряжаться только в быту. Золотые облачения надевались во время богослужения, и, в зависимости от уровня, были разными. Одежда официальной повседневности – ряса, клобук, у патриарха – белые и панагия. Понятно, что не надевать подарки царя, который постоянно присутствовал на его богослужениях, Никон не мог. И, кстати, под простой одеждой он носил вериги, что, надо полагать, и помогло ему проводить службы и в самом роскошном саккосе, который весил 2 пуда; ни один из патриархов, восходивших на престол Русской Церкви после Никона, не высказал желания совершать службу в столь массивном облачении. Подобные богатые и унизанные драгоценными камнями облачения являлись собственностью патриаршей ризницы, а не Никона. Богатые «золотые» одежды священнослужители носили и до Никона, начиная с XIV века, что тоже было предписано церковным уставом. Такое богатое одеяние символизировало их земную принадлежность к Царству Христову и демонстрировало прихожанам перспективы рая. В Оружейной палате хранится расшитый жемчугом саккос 1364 года московского митрополита Алексия, можно посмотреть воочию. Однако Никон пренебрегал церковными традициями. Если Никон на выход к царю одевался попросту, то службу он вёл в золотых одеждах, каких ни у одного патриарха до сих пор не бывало, не смотря на церковный канон.

Наверное, добрую четверть часа, сидел в задумчивости царь, Алексей Михайлович, а потом молвил:
– За службу благодарствую, Захар Иванович. Многое я знал, но на многое ты мне глаза открыл. Обмозговать мне слова твои надобно, прощевай, Захар Иванович, до заутрева.

Прошло несколько времени после челобития Захара Думнова, к царю Алексею Михайловичу. Кажется, никто не присутствовал при том разговоре царя с дьяконом; однако по отношению царской челяди к себе, Захар Иванович понял – знают, всё знают черти. Слуги царские, да и не только царские, всегда угадывают желание господина. И в этот раз, при очередном посещении царя Никоном, его служку побил царский рында. При выходе Никона из царских покоев патриарх увидел слугу своего с синяками и в слезах. Никон понял всё без слов и рассвирепел так, что начал слюной брызгать в разные стороны. Он однозначно понял избиение своего слуги, как личное оскорбление от царя. Обида его была столь велика, что он в тот же день покинув Москву и удалился в Воскресенский монастырь, который считал своей вотчиной. Мало того, Никон в сердцах написал личные письма патриархам, в которых ябедничал ехидно про царя Алексея, что царь «латиномудренник, мучитель и обидник, Иеровоам и Озия» и то, что Русская церковь в латинские догматы впала. Узнав о поступке Никона, царь Алексей Михайлович крепко осерчал и послал за патриархом посольство. Никон посолов царских прогнал и заявил: «Пусть де, царь сам к нему приеде».
Здесь Никон перегнул палку, всем стало ясно, что дни его патриаршества сочтены. И действительно, это случилось в знаменательный год, с тремя шестёрками в себе - 1666, числа 12 декабря. В грамоте, подписанной всеми архиереями Русской поместной церкви Большого Московского собора, а также иерархами греческих поместных церквей, были указаны преступления, из-за которых Никон извержен из патриаршества и священства, судом поместного собора Русской православной церкви. Конечно, причина была не столько в гоноре Никона, сколько в том, что реформа церковная шла наперекосяк. Так закатилась яркая звезда крестьянского сына – Патриарха Московского, Великого Государя – Никона. Отстранение патриарха от церковных дел уже не могло повернуть раскол вспять, церковная машина раскрутилась, и ничто её уже не могло остановить.  Низложенный, патриарх Никон пробыл в ссылке 15 лет. Перед своей смертью, царь Алексей Михайлович в своем завещании просил у Патриарха Никона прощения. Новый царь Феодор Алексеевич принял решение о возвращении Патриарху Никону его сана и просил его вернуться в основанный им Воскресенский монастырь. 17 августа 1681 года, по пути в Москву, патриарх Никон умер. Он был погребён с подобающими почестями в своём Воскресенском соборе Ново-Иерусалимского монастыря. В сентябре 1682 года в Москву были доставлены личные грамоты всех четырёх Восточных Патриархов, восстанавливавшие Никона в сане Патриарха всея Руси, однако это уже всё запоздало.

Выше кое-что уже сказано, но главное в другом – целью реформаторов было создание теократического государства, то есть такого, где церковная власть стоит над светской, к тому же под эгидой греческой церкви, и ради этой цели Никон, собственно, выторговал себе у Алексея Михайловича «царский» эпитет, о чём не совсем точно упоминается ниже. А главный политический аспект реформы заключался в так называемой «византийской прелести», то есть скорое завоевании Константинополя и возрождении Византийской империи с помощью и за счёт России. В связи с этим царь Алексей хотел наследовать со временем престол византийских императоров и стать царём великой империи, вобравшей в себя все православные народы, а патриарх Никон хотел стать Вселенским патриархом и, не исключено, что, при объединении с католиками, и папой. Что, конечно, очень круто. Свой интерес в этом имела и католическая церковь, для которой не менее важно было ослабление Турции и навязывание своей политики православной церкви через греческих реформаторов, которые уже признавали, например, католическое крещение и не требовали перекрещивания. Впрочем, всё это простому народу было, конечно, не по разуму, а вот веру отцов и дедов в повседневном ритуале взять и переделать в одночасье – смерти подобно.

Перед конференцией собора, Екатерина Вторая произносила речь в 1763 году: «Никон – личность, возбуждающая во мне отвращение. Счастливее бы была, если бы не слыхала о его имени… Подчинить себе пытался Никон и государя: он хотел сделаться папой… Никон внёс смуту и разделения в отечественную мирную до него и целостно единую церковь. Триперстие навязано нам греками при помощи проклятий, истязаний и смертельных казней… Никон из Алексея царя-отца сделал тирана и истязателя своего народа…».

А вопрос-то не простой и это следует пояснить. Тут ведь можно исходить и из того, кто кого помазывает. И не забывать, что речь идёт о высоте духовной. Ещё за век до Никона митрополит Макарий и Ермолай-Еразм, автор «Повести о Петре и Февронии», на него отвечали однозначно. Так, в своих «Сотницах» Макарий написал: «79. Троица даровала сынам Адама священство. Священство выше царской власти». Максим учил, следуя за Иоанном Хризостомом и некоторыми другими отцами церкви, что "священство выше царства... священство (в образе патриарха) несет весть, коронует и утверждает царя, а не царь патриарха". Никон им только вторил, когда писал царю из ссылки: «Разве не знаешь, что не от царей приемлется начальство священства, но от священства на царство помазуются и что священство гораздо более царства?». И по большому счёту нужно заметить, что именно это (священство выше царства) хотел насадить в Русской Православной церкви Никон. Это известно по множеству оговорок и письменных заметок, оставленных самим Никоном. Это и была истинная, и самая главная причина раскола.

Накануне большой смуты

Оправдались самые худшие опасения Захара Ивановича. Православная церковь потеряла почти половину своих прихожан. Нет, в самом начале раскола, в первые несколько лет, люди никуда не девались, просто-напросто не согласные с новыми установлениями церкви устраивали свои домашние молельни. Нашлись и уставщики-священники из числа наиболее грамотных стариков и попов-расстриг. Таких было немало, они справляли крестины и обручение молодых людей, а также отпевание покойных. Официальная церковь не могла с этим смириться, и прежде всего потому, что доходы церковные тоже снизились наполовину. Купеческие жертвы на помин души прекратились полностью. Потому, что большая часть купцов оставалась приверженной старой вере. Торговые люди говорили: «Отцы наши и деды молились двумя перстами, ан ничего, и сами жили не худо, дак ишшо и нам от ихого богачества не малая толика досталась».
Всё это положило начало старообрядческому расколу в русской церкви. Тех людей, которые подозревались в приверженности к старообрядству, притесняли всячески. Их не только предавали анафеме, но в дальнейшем им также было строжайше запрещено занимать начальствующие должности. А спустя малое время староверов даже двойной подушной податью стали облагать. Если в конце пятидесятых годов народ покидал Москву ещё единичным порядком, то к началу шестидесятых годов семнадцатого века явление это приняло массовый характер. Появились группы старообрядцев, которые впоследствии сами по себе разделились на многочисленные согласия. Можно сказать, что народ православный, который придерживался старой веры, стал делиться на секты.
Только при Петре I преследования были несколько ослаблены. Тем не менее, огромное количество русских староверов "вынуждено было оставить всю приверженность свою к отечественной природе и искать пристанища и свободы веры в чужих пределах". Они не только колонизировали Сибирь, "уходя в леса", но и населили в значительном числе Османскую империю, Австрию и Пруссию. Начали образовываться многочисленные церкви старого завета, «скиты» в просторечье. Скиты появились задолго до старообрядцев и остались до сих пор безо всякого к ним отношения. Старообрядцы именовали скитом любое строение, где жили верующие. Это были и избушки, похожие на охотничьи домики, и большие поселения с капитальными строениями. От обычных мирских поселков они отличались замкнутостью, ведением своего хозяйства. В глухих местах кельи и храмы, расположенные на большом расстоянии друг от друга, были соединены между собой замаскированными подземными ходами. В случае опасности монахи исчезали, перебираясь к своим братьям. В литературных текстах нередко уточняется: «старообрядческий скит». Это не верно. Последствия раскола окончательно не преодолены и по сей день. В наши дни уже хорошо известно, чего хотел добиться патриарх Никон, меняя церковные каноны, но чего он добился? Точно известно, что многие люди предпочли лучше сгореть заживо, чем принять нововведения.
Древние пращуры староверов, жившие по заветам Христа, имели нерушимую веру и крепкий характер. Даже малейшие изменения в обрядах своей религии эти люди воспринимали, как измену не только вере, но и памяти предков. Несогласные с новыми канонами не дожидались, чтобы их предали анафеме. Старики собирали свои семьи, а семья в те времена состояла из десяти, а то и пятнадцати человек, и всем скопом двигались в укромные места, подальше от всего, что могло смутить души. Этих людей впоследствии и прозвали «семейскими». Люди укладывали в заспинные поняги старинные иконы, кресты и древние книги, брали запас харчей, а потом шли в никуда. Главное, что нужно было взять обязательно, это топор за опояску. Так и говорили – «С топора харчеваться идём». Этим подразумевалось, что умелые руки и топор в этих руках всегда семью прокормят. Сторонники старой веры, уходя от преследований, побежали на окраины России, в том числе в Сибирь. Их положение, по сравнению с другими поселянами России было намного хуже, даже хуже католиков и протестантов, мусульман и буддистов. Но система гонений за веру отцов и дедов, за обряды предков тесно сплотила старообрядцев, выработала в их семейской среде черты трудолюбия, предприимчивости, трезвости и здравомыслия. Особенно старообрядцы в сибирской ссылке всегда умели довольствоваться малым, труд для них был необходимым средством постижения и обретения благочестивого жития. Человек труда всегда был уважаем и почетен в их среде. Важно отметить особенность старообрядчества. Находясь в оппозиции официальной церкви и властям, староверы не принесли зла России, а наоборот, всячески содействовали ее развитию: расширяли границы империи, осваивали новые, часто труднодоступные территории, создавали промышленность, сохраняли природу. Сибиряк, Валентин Григорьевич Распутин писал:

«Мы должны быть благодарны старообрядчеству за то, в первую очередь, что на добрых три столетия оно продлило Русь в её обычаях, верованиях, обрядах, песне, характере, устоях и лице. Эта служба, может быть, не меньше, чем защита Отечества на поле брани».

Однако не нужно думать, что старообрядцы ограничивались тем, что уходили на окраины империи и всё. Нет, этим дело не заканчивалось. Самые рьяные церковники додумались до того, что начали сжигать на кострах преданных анафеме людей. Это зверство получило отклик в среде староверов. Тысячи и сотни раскольников в знак протеста устраивали так называемые гари; люди собирались в большие группы, по сотне и более человек, обкладывали это место деревом и сжигали себя заживо. И таких случаев было много! Я приведу сведения из подлинных рассказов старообрядцев, которые приведены в интернете:

«В 1756 году приняли смерть 172 старообрядца Чаусского острога Тобольской епархии. Для «гари» они выбрали пустое место за деревней Мальцевой, между болотами и озерами. Туда они перенесли из ближайшей деревни четыре избы, две из которых, поставленные рядом, образовали некое подобие храма, в который готовящиеся к смерти собирались для общей молитвы. В подполье каждой избы они собрали солому и сосновые стружки. Дома окружал «стоячий тын», в окна вставлены железные решетки, ворота были постоянно закрыты. На крышах день и ночь стояли четыре человека из числа самосожигателей с заряженными ружьями. В собрание не допускали никого, кроме тех, кто желал умереть».

Это какая же вера должна была быть у людей, что они предпочитали лучше сгореть заживо, чем принять нововведения. Титаны веры –  иначе этих людей назвать нельзя. ...