Нынешнее крепостное право. Глава II

ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*

_________________________________________________
               

                Анатолий Авдеевич ДИВИЛЬКОВСКИЙ

         
                НЫНЕШНЕЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО

Книгоиздательство Мягкова Е. Д. «Колокол»

Санкт-Петербург

1906

Всего страниц 66

   
   Вот уже 45 лет, как русские крестьяне освобождены от власти своих добрых соседей-помещиков.
 
   45 лет русский народ считается свободным от крепостного права.
 
   Но полно, так ли это? правда ли, нет больше у нас крепостного права?
 
   Или же русскому народу 45 лет назад только слегка ослабили подпругу, и он, слегка передохнувши, смирно пошёл дальше всё в той же крепостной упряжке?
 
   Ведь надо сказать лишь слово «свобода» – надо, чтобы на самом деле пропали все крепостные утеснения.

   А пропали ли они у нас с тех пор, на самом деле?

   Рассудим это дело обстоятельно.


   12


                II. ОСВОБОЖДЕНИЕ КРЕСТЬЯН И НОВЫЕ ПОРЯДКИ


   
   Настало такое время, когда от живой, людской собственности выгода сильно пошла на убыль.
      
   Как это случилось?

   Случилось это так, что помещикам стало требоваться гораздо больше денег против прежнего, хлебного времени.

   В самое старое крепостное время и помещики, как крестьяне же, жили от милостей земли: насобиравши с крестьян да со своих полей, крестьянскими руками, всякого земледельческого запаса — больше всего, конечно, хлеба, потом овец, свиней, кур, яиц, льну, конопли, шерсти, готовых полотен и сукна от крепостных женщин, сена, лесу и прочего, они всё это


   13


потом потихонечку и проживали — просто сказать, изо всего этого ели, пили, одевались, обувались и веселились.

   Только давно это время прошло, было оно ещё при московских царях, когда и дворяне жили по-чёрному.

   С Петра Первого пошло по иному: пришлось нашему народу во всём тянуться за чужими образованными народами; дворянам же понадобилось чистой жизни — одеваться, обуваться и есть, пить по-новому, соблюдать по дому хороший порядок, чистоту и красоту.

   А уж этого всего невозможно было, просто набрать у крестьян или хотя бы сделать мужицкими руками; на всё это потребна была уже не чернорабочая деревенщина, а тонкие мастера, учёные по-заграничному; или даже прямо приходилось всё покупать у заграничных купцов.

   Понадобились, значит, деньги, особенно же самым знатным дворянам, которые жили в столицах и служили на царских глазах.
 
  Тут иное платье у придворной красавицы одно стоило порядочной деревни или нескольких десятков крепостных мужицких душ.

   Денег множество надо было благородным господам.

   И стали они со своих крестьян выкачивать уже не работу и не хлебные и прочие сырые запасы, а  д е н ь г и.

   А лёгкое ли дело для лапотника-мужика добыть даже медную копейку — нынче, даже в наше время, не то, что в те земляные да хлебные времена?

   Началась для крепостных новая горькая жизнь, не жизнь, а каторга.

   Прежде было худо, а настало ещё того хуже, прежде у мужика спина трещала на барщине и своя работа стояла по-пустому из-за барской, а теперь затрещала и шкура мужицкая, живо стали мужики разоряться.

   И чем больше они разорялись, чем больше становились нищими, тем больше лютовали баре, потому что их нужда в чистой жизни и в деньгах с годами не уменьшалась, а всё больше росла, мужики же всё больше копили недоимок.

   Никогда крепостное право не было сладким для народа, всегда ведь тяжко бывает для живого человека не знать никакой своей воли, но тут, примерно, лет 130 и 120


   14


назад, при славной царице Екатерине II начались великие мужицкие страсти по всему нашему государству.

   Жил тогда один добрый человек, тоже из дворян, Радищев; не в пример своим благородным собратьям, он очень жалел крестьян, не мог глядеть спокойно на их крепостную долю, и написал про неё целую книгу «Путешествие из Петербурга в Москву»; в этой книге он описал все ужасы, которые видал он тогда во всякой губернии, в каждом селе и деревне.

   И видно было уже тогда, что не может тянуться без конца такая мука: ведь господа, очертя голову в конец губили своих кормильцев-крепостных и, рано ли, поздно ли, должен был настать конец дворянскому раздолью, и станет нечего уже брать с обобранного словно Сидорова коза, истерзанного и изголодавшегося крепостного.

   Это было ясно всем умным людям, но дворянские заправилы государства ничего слышать не хотели; вместо того, чтобы послушать добрых советов Радищева, его, по царскому указу, сослали в Сибирь, а книгу сожгли.

   Книгу сожгли, да лучше оттого не стало. Дворяне учиняли настоящий разбой над крепостными. Кроме того и правительству, и казне требовалось тоже всё больше да больше денег, потому что тогдашнему дворянскому правительству никак не приходилось отставать от чужих, богатых и сильных правительств, как и русскому дикому барину надо было поспевать за заграничным.

   И правда опять-таки, — невозможно было иначе поступать тогдашнему правительству, если не отказаться от всяких своих благородных прав и полной команды над народом.

   А когда же и какое правительство, по своей охоте, отказывалось от своего счастья? Никогда этого не бывало…

   Денег на свои заботы казна доставала опять же с крестьян, так что над крестьянскою головою, кроме помещичьей опеки, нависла и всё тяжелей становилась казённая опека.

   Так, с двух концов и жали из крепостной души её последний сок.


   15


   Пробовали крестьяне помочь себе своею силой (ещё до Радищева). Разыгрался знаменитый Пугачёвский бунт; только он не удался. Крестьян усмирили, и опять всё пошло к худшему.

   Дворянам вовсе перестало хватать доходу с обнищалых крепостных, и принялись они со всем усердием закладывать своих подданных да свои земли, а деньги проживать; потом и закладывать почти нечего стало, принялось множество дворян разоряться, и тут будто сама судьба уже показывала людям, что нельзя без конца обращаться с живыми людьми, точно с неживыми вещами — самому же хозяину придётся расплачиваться.

   Впрочем, в других губерниях для дворянской нужды завелось порядочно фабрик, заводов и всяких промыслов, сильно увеличилась торговля, и вот в этих губерниях крестьяне, оставляя землю, вырабатывали своим господам товары на продажу или, уволившись в заработки, платили оброк.

   Таким дворянам было лучше и спокойней, но зато, как только люди здесь оставили барщину, как только выпряглись из господской лямки, ушли из-под господского глаза, так уже и крепостное право здесь ослабло, и стало здесь пахнуть уже новыми временами.

   Так что, куда не кинь, всё выходило, что крепостному праву — конец.

   Радищев в своей книге требовал снять крепостную каторгу с мужицких горбов, требовал освобождения крестьян.

   Его не слушали и погубили.

   А тут, после смерти царя Николая I, даже слепому стало явственно, что свет клином сошёлся — освободить крестьян надо: надо и потому, что крестьянину последний зарез пришёл, и по той причине больше нет возможности прожить притеснением, что казне же всё меньше доходу от голого народа. Всем людям в стране нужно стало выйти на новую дорогу.

   Оттого-то и освободили крестьян.

   Кабы не общая нужда для всех, так разве бы кто пальцем для мужицкой беды шевельнул?

   Вот крестьяне и освободились. Перестали помещики


   16


торговать душами, гонять, по прихоти, людей в Сибирь и в солдаты, отымать у них всё нажитое имущество, устраивать себе из них забаву.

   Обо всём таком помнят теперь уже одни старики.

   Кончилась помещичья воля да мужицкая неволя; оттого и говорится, что нынче наш русский народ — свободный.

   Только окончательно ли он освободился, вовсе не пропало в один миг всё старое крепостное право в нашем государстве?

   Нет, это не так.

   Слишком долго крепостное право правило нашим народом, слишком много спин гнулось целые века под крепостною палкой слишком крепко все люди в России, от самых маленьких до самых больших, привыкли считать всякого человека, кто послабей, за простую вещь, за какую-то, например, свою чашку: кашку слопал — чашку о о пол.

   Слишком заело крепостное право у нас всю нашу жизнь и всех людей, чтобы могли мы так очень скоро очнуться и перемениться.

   Нет, и люди, и государственные порядки не меняются целиком в одну минуту.

   Надобно бывает много и много лет, чтобы весь народ привык во всём к новым колеям.

   Много, много надо времени на всё это новое, а, главное, ещё непременно нужно, чтобы, вправду, кругом была забота о новой жизни и новых порядках; надо, чтобы, и в самом деле, свобода была всем так дорога, а, в особенности, правителям государства: тогда, конечно, помаленьку все порядки, и все мысли, и все мысли их переделаются наново, а злая старина, словно прошлогодняя сухая трава, свернётся, истлеет и новым быльём поростёт.

   Но ведь у нас-то было совсем не этак. Разумеется, помещикам стало уже невозможно прожить сладко от мужицких мучений, правительству уже невозможно достать с обнищалого и замученного народа столько денег, сколько требовалось ему для содержания нового огромного войска по новому, заграничному образцу.

   Поэтому и решено было освободить крестьян: со сво-


   17


бодных, мол, крестьян, с их новых вольных заработков можно будет гораздо больше собрать деньгами.

   В самом деле, оно скоро так и случилось.

   Ведь прежде крепостные были обязаны неотлучно сидеть под рукой у своего помещика да пахать, косить на него; а когда освободились крепостные, то с ними гораздо легче стало дело иметь всяким заводчикам, торговцам и прочим капиталистам.

   Бывшие крепостные стали и на бывших-то своих помещиков работать тоже за деньги — так денег по деревням стало теперь куда больше прежнего оборачиваться.

   Не то, чтобы крестьяне стали богаче — ничуть, а только – денежнее.

   От этого стали они больше и покупать всякого городского товару, стали, например, отставать от старинных домотканых холстин и от берёзовой лучинушки, стали одеваться в кумач и миткаль, а светить в избе керосиновой коптилкой. Радости отсюда немного прибавилось, зато денег в обороте прибавилось.

   И нашлось опять много охотников до трудовой крестьянской деньги, как прежде было много охотников до крестьянских душ.

   Тут сразу же и объявилось, что старины почти никому не хотелось уничтожать (кроме крестьян, разумеется), а, напротив, многим хотелось, освободивши крестьян от помещиков, только тем ещё крепче поддержать старину, все старинные главные порядки.

   В самом деле, если уж уничтожать крепостное право, так нужно было, значит, чтобы не было больше двух пород людей, двух разных сословий в нашем государстве — дворян-помещиков, «белой кости», и крестьян-лапотников, «чёрной кости»; нужно было, чтобы помещики окончательно лишились возможности распоряжаться крестьянами, как своими подданными; нужно было, чтобы каждый человек имел право поступать в своих делах только по своему расчёту и разумению, а не под чужую палку и по чужой брани.
 
   Значит, следовало бы, чтобы все люди стали равны по своим правам, судились и рядились бы по одинаковым для


   18


всех законам. Тогда бы и невозможно никому было другого человека считать за свою вещь, нельзя бы стало глумиться над бедою другого.
 
   Но ничего такого у нас не случилось.

   Помещики остались, как и были; по-старому, назывались они  п е р в ы м  с о с л о в и е м  в  г о с у д а р с т в е; а, коли так они назывались, то и законы, и все права для дворян были особенные: что можно дворянину, о том нельзя и думать крестьянину.

   Правда то, что дворянские особенные права теперь были не столько записаны в книгах законов, сколько существовали на деле; но от этого крестьянам нисколько не было лучше.

   И самое важное дело было то, что всем государством управляли, как и в старину, те же дворяне; все министры, все генералы, начальники — всё это было дворянство, или же из числа дворянских ставленников да послушных приказчиков; и все они были между собою — родня, сватья да кумовья, и родством были связаны со всем множеством дворян в России.

   Понятно, что при таком устройстве все господа дворяне тянули за руку друг друга, и всё направляли на дворянскую пользу; крестьяне же всегда оставались в ответе да в беде.

   Значит, весь главный-то порядок в государстве оставался крепостной, — почти, как и в старину; вся разница была лишь в том, что прежде ещё отдельно каждый помещик имел право распоряжаться своими деревенскими соседями, словно своими лошадьми или курами; теперь же только все дворяне вместе, всё их «благородное» сословие, через правительство, казну да чиновников, распоряжались крестьянской судьбой, как хотели, у себя же дома, в своей околице, крестьяне были как будто сами себе хозяева.

   Одним словом сказать, помещики потеряли свою власть над крестьянами в своём  и м е н и и, зато власть эта осталась в  г о с у д а р с т в е н н о м  у п р а в л е н и и.

   Перемена — не такая уж великая, как думалось в те времена многим простоватым людям. Всё дворянство даже скорее получило пользу бОльшую


   19

от этой перемены, крестьянский же выигрыш скоро оказался довольно мал.
 
   Из дворян, положим, часть разорилась при освобождении, — да ведь они пустились разоряться ещё до освобождения; зато главная часть дворянства получила хорошую поправку.

   В прочем, уже во время самого освобождения видно было, что от крепостного права вовсе не хотят навеки отделаться.

   Правда, в старое время вся земля почти за дворянством состояла, а крестьян, отпуская на волю, милостиво наделили землёй; но только эта милость тоже была себе на уме: землю давали крестьянам именно для того, чтобы они не разошлись вскоре по свету, у помещика же под боком было бы довольно своих дешёвых рабочих. Оттого-то и дали освобождённым мужичкам наделы малые — по 4, по 5 десятин, а часто и куда поменьше: с 3, 4 или 5 десятин ведь больших доходов не наживёшь, так поневоле пойдёт крестьянин наниматься или за арендой к своему же бывшему барину. Да ещё дворяне большею частью, постарались с помощью своих кумовьёв — мировых посредников и прочего начальства, так вырезывать наделы для крестьян из своего плана, чтобы стеснить деревенских жителей со всех сторон: в прогоне скота, в покосах, в выгонах и прочем.

   Словом, уже наперёд старались так обойти мужика, чтобы тот поневоле пришёл потом кланяться к помещику о надобных ему угодьях, да не заламывал бы больших цен за работу.

   Вот как освобождали крестьян.

   Сверх того, земля наделена им была вовсе не в подарок*, а за выкуп, и цена земли при этом была поставлена не настоящая, а гораздо выше — так, что господа дворяне с лихвою получили обратно свои убытки от прекращения крепо-

                _________________
               
                *Были, впрочем, в разных местах и даровые наделы, зато мерою они были в четверть настоящего надела, то есть, в каких-нибудь трёх четвертей–одной десятины во всех полях. Но это была только ещё бОльшая кабала.


   20


стного права, а крестьяне до сих пор по всей России никак не могут развязаться с выкупными платежами в рассрочку (дворяне давно получили от казны всю плату целиком).

   Да, впрочем, ведь всё, здесь рассказанное, само собою понятно. Как же вы хотите, читатель, чтобы хозяин выпустил из своих рук свою собственную вещь задаром?
 
   Ведь это даже обидно для хозяина!

   Хороший хозяин только тогда и отдаёт на сторону свою вещь, если ему за неё дадут хорошую цену, или же вообще, если он надеется этом путём сделать выгодный оборот и получить бОльшую прибыль, чет от той же вещи у себя на руках.

   Ведь множество дворян, как сказано выше, позаложили да перезаложили свои земли и свои крепостные души, и уже не знали, куда податься; а тут вдруг чистые деньги свалились, как с неба…

   После того все новые порядки в нашем государстве всегда и непременно отзывались стариною. Новых порядков дворянство допустило к нам ровно столько, сколько необходимость заставляла.

   В самом деле, невозможно уже было в государстве всё оставить на старой ноге, лишь только крестьянами перестали распоряжаться их помещики.

   Нужно было для управления крестьянами устроить новые сельские учреждения: завели волостные суды, старшин, писарей; придумали новое начальство уездное, от правительства (исправников, становых, урядников), на место прежнего уездного начальства, которое выбиралось самими дворянами, в помощь себе самим.

   Кроме того, от освобождения крестьян сразу сильно пошла в ход торговля, заводская промышленность и прочее, скоро для их надобности настроилось много железных дорог, во всём государстве настало множество новых дел, заработков, занятий, люди перестали сидеть сиднем по домам.

   Вообще, вся жизнь переменилась, стала спорей, живее, особенно в городах, понадобились и новые, скорые суды и земства для приведения в порядок губерний и уездов.

   Потребовалось множество знающих, образованных людей для новых


   21


занятий, а правительство переделало по-новому всю свою армию, ввело общую воинскую повинность — словом, многое пришлось переменить в государстве, по части судов, военной, народного образования, земского самоуправления и прочем. Главное дело состояло тут в том, что промышленным, торговым и образованным людям, даже самому правительству, понадобилось больше против прежнего свободы в жизни; теперь уже невозможно стало, как при Николае I, во всём надеяться на послушание да на приказание: в новых делах требовалось уметь поступать по своей мысли, по собственному разумению, на свой ответ.

   Вот тут-то и пришлось немного поступиться старинкой «благородному» дворянству и дворянскому правительству.

   Пошли так называемые  р е ф о р м ы : земская реформа, судебная, школьная, реформа цензурная (стало свободнее печатать книги и газеты), воинская.

   Но только во всех этих реформах всегда старались соблюдать скупость: не давать слишком много свободы, особенно же крестьянам!

   И чуть только заметно становилось, что люди зазнаются, чуть только проявлялась охота поступать по всей человеческой воле, так правительство живо напоминало, что люде у нас в России нет, а лишь одни вещи; если же вещам этим даны какие-либо маленькие человеческие права, то только по милости господской и для господской надобности.

   Реформу сейчас же всячески урезывали, а людям давали хорошую острастку.

   Особенно много людей (из образованных) пострадало в те времена за то, что мечтали крестьянам добиться прибавки в земле и в свободе.

   Много такого народа пропало в те времена по тюрьмам и ссылкам.

   Они мечтали о крестьянах, а им самим показали тут, что они — крепостные.

   Они думали о свободе настоящей для всего народа, а за то сами получили каторгу.

   И, наконец, лет 20 тому назад, дворянскому сословию, заправлявшему всеми делами в государстве, окончательно надоело, что прочие люди, которых оно считало


   22


за свои вещи, всё не хотят угомониться, всё капризничают и желают поступать по-своему, а не по уважению к дворянству.

   Большая часть дворянского сословия, та, которая пробивалась разными способами около казённых хлебов, порешила промежду себя, что лучше будет для неё нарушить разные новые порядки и тем затормозить множеству людей их торговые и промышленные занятия, чем дать этим людям поблажку и выгодную для них свободу.

   Так порешили между собою главные дворяне, за которыми была вся власть в государстве, а прочие их родственники, друзья и нахлебники, конечно, с радостью их одобрили.

   И, порешивши так, стали понемногу сокращать да уничтожать свободу, какая успела завестись в судах, в образовании, в печати, в земстве и прочем. Все реформы отбирались назад.

   Особенно тут пришлось потерпеть опять-таки бывшим дворянским крепостным крестьянам.

   Большая часть дворянства, глядя на все полученные льготы и денежные выгоды, никак не могла простить всё-таки серяку-мужику, что он вырвался из помещичьих рук.

   Дворяне эти с огорчением посматривали на то, что тут же, за воротами их усадьбы, мужик осмеливается целые дни работать на самого себя, не спрашиваясь барского бурмистра; что он на свои гроши осмеливается покупать подарки своей жене и ребятам в городе вместо того, чтобы нести каждый грош господину.

   Очень это гневало господ, они считали это просто за дерзость мужицкую, за своеволие. Ещё невзлюбили они очень, что земства стали заботиться о грамоте для крестьянских ребят да об лечении больных крестьян.

   Ведь в прежнее время об этом никто не пёкся, да и не к чему это было: зачем бы понадобилось прежде помещику на барщине грамотные мужики? Или зачем, — подумайте, читатель — хозяину бы понадобилось, чтобы его рабочий инструмент имел в себе ум, или шёл бы в починку, если тут же, под рукой целый запас новых?

   Конечно, стол-


   23


бовые дворяне и их доверенные (так называемое начальство, все чиновники) невзлюбили ту народную грамоту и медицину, что всё больше увеличивались в земских школах и больницах.

   Земству же поневоле приходилось заботиться об уме и здоровье народа.

   Новые дела и занятия, открывшиеся повсюду, нуждались во множестве мелких грамотных служащих-приказчиков, десятников, артельщиков, надсмотрщиков, кондукторов на железных дорогах, весовщиков, писцов, конторщиков, мастеров на заводах и много других.

   Вот для того и нужны стали школы, и что дальше, то больше.

   Лечить же народ понадобилось затем, что здоровые хозяева, конечно, станут лучше вести хозяйство, отбывать все повинности, больше будут доставлять выгоды для торговли и промыслов; кроме того, ни для кого не было выгодно, чтобы от крестьян расходились заразные болезни по всему государству.

   Но ни об чём этом дворянство знать не желало*; для него гораздо важнее было то, что от всех этих забот, от всех школ и больниц народ привыкает к хорошей, чистой, образованной жизни, и с ним куда трудней становится справляться.

   Уже одно то, что на чистую жизнь требуется гораздо больше расхода, значит, человека, к ней привычного, задёшево не возьмёшь на работу; да и в остальном он гораздо несговорчивей и строптивей. Всё это порешили прекратить в нашем государстве.

   Земство переделали, в земствах стало гораздо меньше выборных от крестьян, а бОльшая часть – от дворян. У земства, вообще, стало гораздо меньше свободы, а губернатору дана над ним полная власть.

   За школами земскими пошёл строгий надзор, а то и вовсе их закрывали, передавали духовенству, которому тоже не очень интересна народная грамота. Стали гнать и земских

                __________________
               
                *В земстве тоже служила часть дворян, но кое-кто из них понимал, что лучше о народе стараться, чем его разорять.


   24


врачей, нарушать порядки в больницах.

   А самое главное, над крестьянами поставили земского начальника.

   Земский начальник назначался, сколько лишь возможно, из помещиков и, если можно, так из окрестных помещиков; ему отдана власть судить и рядить всех окрестных крестьян, по своему усмотрению, и присматривать даже за хозяйством каждого, чтобы-мол не баловался зря.

   Одним словом, земскому начальнику дана была почти та же власть над крестьянами, какою пользовался прежде помещик над крепостными.

   Когда вводили земских, то министр Толстой, царский любимец, мечтал именно вернуть назад любезное крепостное право.

   И беда от земского крестьянам не столько даже в его правах, которые записаны в законе, сколько в его самоуправстве.

   Земский начальник всё может себе дозволить, о чём вовсе и не сказано в законе, хоть бы даже и против закона, потому, во-первых, что он — дворянин, значит, всюду имеет руку (ведь везде в правительстве сидят дворяне), а, во-вторых, — сосед крестьянский, смежный помещик, значит, за всё про всё может их притеснять в аренде, выпасах, водопоях, заработках и прочем.

   Сверх того, он ещё и в земском собрании обязательно заседает, значит и там может разными способами делать крестьянину прижимку.

   Земских начальников ввели в 1889 году, тут было самое золотое времечко для дворян с освобождения крестьян.

   Тут дворянам пошли разные милости и льготы.

   Для них был устроен особый Дворянский банк, который изо всех сил заботился, чтобы дворяне не теряли своих поместий, заложенных и перезаложенных.

   Банк этот выдавал им ссуды, когда, например, подходила продажа с торгов дворянского гнезда какого-нибудь, или просто, на улучшение хозяйства.

   Ссуды эти давались за самый маленький процент (4 и даже 3 %), да ещё рассрочивались и пересрочивались по просьбе задолжавшего дворянина.
 
   А те дворяне, что имели знатную родню в столице, могли получить


   25


ещё бОльшие льготы и ссуды.

   За всё тут отвечала, разумеется, казна — казна постоянно поддерживает дворян, и на такую-то поддержку, за десятки лет, ушло безвозвратно много миллионов денег.
 
   А такое множество денег казна, конечно, собрала с народа, и собрать-то могла лишь потому, что освобождение крестьян заставило их гораздо больше против старинного оборачиваться с деньгами.

   Значит, вся эта история с крестьянским освобождением шла кругом на удовольствие старинным крепостникам — дворянству.

   А многие люди, желавшие счастья и воли народу, при освобождении крестьян думали — это на их новой улице праздник.

   Напрасно это они вообразили!

   Крепостник, что дальше, то больше набирались силы от тех самых новых порядков, которые будто похоронили всякое крепостничество.

   И если мы оглянемся на недавние 90-ые годы, то увидим, что тогда было для всех людей, кроме крепостников-дворян и чиновников, гораздо меньше даже возможностей жить по-человечески, чем в 60-ые и 70-ые годы, сейчас же по освобождении крестьян.

   Так что крепостное право не кончилось 45 лет назад, а в целости своей докатилось до самых, до наших дней.

   Это ничего не значит, что нет у нас нынче барщины, помещичьих оброков, дворовых лакеев и девушек. Это ничего не значит, потому что, конечно, — времена иные, и крепостникам теперь даже не очень выгодны были бы оброки, барщина и дворовая челядь: они больше получают от голодной крестьянской аренды да от казённых банковских пособий. Гораздо важнее то, что и до сих пор с крестьянами, а затем и со всеми прочими городскими обывателями вполне можно обращаться так, как с неживою вещью.

   Ещё пока русские крестьяне и городские обыватели не особенно беспокоили своими собственными желаниями господ крепостников, до тех пор господа позволяли народу иметь свои суды, школы, больницы, гимназии, университеты.

   Только господа всегда понимали, что всё такое позволяется


   26


лишь до времени, для меньших хлопот с народом.

   Со стороны и казалось, будто в нашем государстве всё тишь да гладь, и будто все люди живут и двигаются, как-никак, по собственным желаниям.

   Зато, когда дошло дело до большой беды, когда весь народ сильно пострадал в своих хозяйственных делах, а правительство ввязалось в огромную, дорогую и неудачную войну с Японией — вот тут-то и вышла наверх вся крепостная подкладка наших как будто человеческих порядков.

   Настала сильная нужда в переменах.

   Как ни старались крепостники притеснить всякий след свободы в крестьянстве и во всём народе, а народу стало невозможно дальше существовать без большой свободы.

   Ещё с освобождения крестьян стало прозябать зерно новых порядков; теперь все громко затребовали ещё бОльших перемен.

   Теперь уже требуются не такие перемены, которые только на пользу старинному крепостничеству — нет, требуются такие, которые бы навсегда и окончательно подрезали корень всему крепостничеству.

   Понятно, что нашим крепостникам эти требования не пришлись по нутру. Кому же охота покидать тёплое, насиженное местечко!

   И на все новые требования всего народа крепостники ответили тем, что они всегда держали про запас: они решили тряхнуть стариной и показать всем людям в России, на их спинах и боках, что у нас на дворе всё ещё стоит крепостное право.
 
   В ответ на требования разных новых свобод, то есть, настоящего человеческого житья, по вольной воле каждого, — народу отвечают крепостники: вы все — только наши вещи; все вы только затем и живёте, чтобы нам с вас брать выгоду, какая нам желательна.
 
   А если вы на это не согласны, то вы, значит, негодные, нам неудобные вещи, и такую вещь мы, ваши исконные господа, имеем право разбить, уничтожить, забросить в сорную кучу, или же, если пожелаем, отделаем ей бока так, чтобы стала для нас удобней, послушней и выгодней.

   И, конечно, не могут иначе рассуждать люди крепостной


   27


  косточки, пока они ещё — хозяева надо всею нашею жизнью.
 
   Однако удастся ли им и на этот раз обернуть всё дело в свою пользу, удастся ли крепостному праву ещё раз одолеть русский народ?
 
   Это навряд.
 
   Потому что, с нашим нынешним крепостным правом мы уже очень сильно отстали от прочих, образованных народов.
 
   При наших застарелых порядках нам нет никакой возможности поспеть за другими народами, и вот они стали нас одолевать.
 
   Это особенно для всех стало заметно в недавнюю войну с Японией.
 
   Рассудим же, в чём тут было дело и почему Япония нас победила, хотя она много меньше России?..



                А. Дивильковский**

                --------------------


       Для цитирования:


А. Дивильковский, НЫНЕШНЕЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО,
Книгоиздательство Мягкова Е. Д. «Колокол», С.-Пб., 1906, стр. 1–66
Всего страниц 66
   

       ПРИМЕЧАНИЯ СОСТАВИТЕЛЯ:


   В связи с публикацией этой брошюры Петроградским комитетом при Главном управлении МВД по делам печати было возбуждено судебное преследование против виновных в напечатании брошюры под заглавием «А. Дивильковский. Нынешнее крепостное право», т. е. против книгоиздательства «Колокол» и типографии Товарищества «Народная польза» (Коломенская, 39 (так в Архиве!)) в Санкт-Петербурге.
                (Дело № 133 в Российском Государственном Историческом Архиве, шифр: 776, Оп. 11).

   В ходе подавления революционных событий — в 1907–1909 годах они были вынуждены прекратить работу; к тому времени А. А. Дивильковский уже покинул через Финляндию территорию Российской Империи и продолжил свою революционную деятельность в эмиграции в Швейцарии и Франции.


      *Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит, по той же причине опускаю немецкие умляуты, чешские гачки, французские и другие над- и подстрочные огласовки.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. В Женеве 18 марта 1908 года Владимир Ильич Ленин выступил от имени РСДРП с речью о значении Парижской коммуны на интернациональном митинге в Женеве, посвященном трем годовщинам: 25-летию со дня смерти К. Маркса, 60-летнему юбилею революции 1848 года в Германии и дню Парижской коммуны. На этом собрании А. А. Дивильковский познакомился с Лениным и с тех пор и до самой смерти Владимира Ильича работал с ним в эмиграции, а затем в Московском Кремле помощником Управделами СНК Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и Николая Петровича Горбунова с 1919 по 1924 год. По поручению Ленина в согласовании со Сталиным организовывал в 1922 году Общество старых большевиков вместе с П. Н. Лепешинским и А. М. Стопани. В семейном архиве хранится членский билет № 4 члена Московского отделения ВОСБ.