Увидеть огромную кошку-2. Элизабет Питерс

Элизабет Питерс.

                УВИДЕТЬ ОГРОМНУЮ КОШКУ.

ГЛАВА 2
НЕТ НИЧЕГО ЛУЧШЕ, ЧЕМ ПОСТОЯННАЯ БЛИЗОСТЬ, ЧТОБЫ РАЗВЕЯТЬ ПЕЛЕНУ РОМАНТИКИ.


На следующее утро за завтраком я сообщила Рамзесу, что написала Энид, приглашая её и, конечно же, её мужа выпить с нами чаю днём в «Шепарде».
Тёмные брови сына сошлись вместе.
– Почему не здесь? Я собирался…
– Именно поэтому я взяла на себя смелость ответить, – любезно объяснила я. – Тебе предстоит многое узнать о тонкостях социального общения, Рамзес. Приглашение их сюда укажет на такую степень близости наших отношений, которую мы, возможно, не захотим поощрять.
– Но…
– Мы не видели их много лет, Рамзес, и первоначальное знакомство было основано на обстоятельствах чрезвычайного характера, которые вряд ли повторятся.
– Надеюсь, что нет, – проворчал Эмерсон. – Послушай, Амелия, если ты позволишь этой молодой женщине втянуть тебя в другое уголовное расследование – или, что ещё хуже, в романтическую связь…
– Милый, это именно то, чего я пытаюсь избежать, – успокоила его я. – Хотя у меня и нет оснований предполагать, что возникла какая-либо из этих трудностей.
Эмерсон хмыкнул.
– Несомненно, ты права, матушка, – завершил Рамзес. – Как и всегда.
Миновав мост Каср-эн-Нил (41), мы разошлись, чтобы заняться своими делами. Покупки, конечно же, предоставили мне. Позволив снять с себя мерки, ни один из мальчиков не видел причин возвращаться в указанные заведения, и когда я упомянула такие предметы, как носовые платки и чулки, они сообщили мне, что уже раздобыли всё необходимое, а если мне кажется, что нужно что-то ещё, у меня развязаны руки. Эмерсон энергично кивнул, показывая, что полностью согласен с этим утверждением.
Что меня вполне устраивало, поскольку мне не очень нравится, когда меня сопровождают в магазины скучающие мужчины, которые всё время смотрят на часы и спрашивают, сколько ещё я собираюсь возиться. Эмерсон и мальчики ушли в музей, где мы договорились встретиться позже, а мы с Нефрет отправились на Шариа Камель и Муски, где расположены заведения, торгующие европейскими товарами. Ранее я нашла магазин, который торговал зонтиками, соответствующими моим требованиям (с прочным стальным стержнем и заострённым наконечником) и заказала два новых. Какими бы крепкими ни были мои зонтики, они довольно быстро изнашивались; мне приходилось покупать новый по крайней мере раз в год.
С удовольствием обнаружив, что зонтики готовы, и взмахнув ими несколько раз, чтобы проверить вес, я приказала продавцу (после того, как он вылез из-под прилавка) отправить их на дахабию. Нефрет отказалась от зонтика; признавая его всестороннюю полезность, она предпочитала носить с собой нож. Мы выбрали новый из хорошей шеффилдской стали и, завершив оставшиеся покупки, направились в музей.
В прошлом году коллекции древностей были перенесены из старого дворца в Гизе (42) в новое здание в районе Исмаилийе. Это было красивое строение из жёлтой лепнины в греко-римском стиле с крыльцом, обрамлённым колоннами и пустым пространством перед ним, которое когда-нибудь станет садом. А пока что его украшали несколько тонких пальм и большой мраморный саркофаг — не древняя реликвия, а современный памятник, в котором покоились останки Огюста Мариетта (43), почитаемого основателя Service des Antiquites.
Мальчики ждали нас рядом с бронзовой статуей Мариетта. Давид снял шляпу; Рамзес поднял руку ко лбу и с удивлением обнаружил, что у него шляпы нет. Когда мы выходили из дахабии, она была на месте. Я не стала интересоваться её судьбой. Шляпы и Рамзес несовместимы. Я пришла к выводу, что это наследственная черта.
– Где отец? – спросила я.
– Ушёл по каким-то делам, – ответил Рамзес. – Поскольку он решил не предоставлять сведения о своём пункте назначения или своих намерениях, я не стал спрашивать. Он сказал, что встретит нас здесь в оговорённый час.
Мне было приятно это слышать. Эмерсон постоянно выходит из себя, когда посещает музей, и мне необходимо находиться рядом, чтобы он не ворвался в кабинет директора и не принялся его оскорблять.
– Вы выразили своё почтение месье Масперо? – полюбопытствовала я.
– Его не было в конторе, – ответил Рамзес. – Мы разговаривали с герром Бругшем (44). Я… э-э... случайно упомянул ему, что отец скоро приедет.
Эмерсон не ладит со многими египтологами, но у него был ряд особых проклятий, предназначенных для Эмиля Бругша, помощника Масперо, которого он считал некомпетентным и нечестным.
– А,– кивнула я. – Значит, Бругш тоже позаботится о том, чтобы не оказаться в конторе. Отлично сработано, Рамзес.
– Отлично сработано? – воскликнула Нефрет. – Если и Бругш, и Масперо ушли, как мне получить разрешение увидеть мою мумию? Чёрт тебя подери, Рамзес, ты обещал…
– Я спрашивал, – перебил Рамзес. – К сожалению, мумии, о которой идёт речь, не оказалось на положенном месте.
– Как это? – настала моя очередь возмущаться. – Наша мумия? Что она, заблудилась?
– Бругш заверил меня, что она не утеряна, а только… временно отсутствует. Они продолжают перемещать предметы из старого музея. Он уверен, что мумию найдут.
– Найдут, как же. Эмерсон абсолютно прав, критикуя методы Масперо; теперь, когда новый музей построен, нет оправдания таким небрежным мерам. Но я вижу Эмерсона на горизонте; ради всего святого, ни слова об этом, не то он взорвётся.
Обменявшись любезными приветствиями, мы вошли в музей и поднялись по красивой лестнице в Galerie d'Honneur (45) на первом этаже, где на видном месте были выставлены материалы из гробницы Тетишери. Масперо оказался достаточно любезен, чтобы признать их одним из сокровищ музея, хотя в их число не входили мумия и гробы королевы. Что с ними стало, никто не знал, даже мы сами; но погребального инвентаря королевы оставалось достаточно, чтобы создать захватывающую дух экспозицию – ушебти (46) и статуи, инкрустированные сундуки и алебастровые кувшины, трон-стул, полностью покрытый сусальным золотом с чеканными изящными узорами, и piece de resistance (47) – колесница. Когда мы нашли её в королевской гробнице, она была разбита на части, но все обломки оказались на месте, включая колёса со спицами. Деревянный корпус, покрытый гипсом и льном, был украшен резьбой и позолочен, и нам пришлось проделать чертовски сложную работу по стабилизации хрупких материалов, чтобы они не испортились ещё больше, чем ранее. Эмерсон лично руководил доставкой колесницы в Каир и видел, как её заново собрали, установив в большой стеклянной витрине. Каждый раз, когда мы посещали музей, он ходил вокруг витрины, исследуя каждый дюйм драгоценной вещи, чтобы убедиться, что осколки больше не отваливаются.
К сожалению, надежды, как и обычно, не сбылись. Это расстроило Эмерсона, и он начал ворчать обо всём, что только ему приходило в голову.
– Масперо должен был держать всё вместе, чёрт возьми. Драгоценности...
– Находится, как положено, в Комнате драгоценностей, – ответила я. – Там, где их легче защитить.
– Ну-ну, – пробормотал Рамзес. Он изучал замки на деревянных витринах с таким интересом, что мне стало неловко. Но нет, уверяла я себя. Рамзес стал старше и ответственнее, и даже в детские годы он не пытался ограбить Каирский музей. Во всяком случае, без уважительной причины.
Затем мы отправились в Комнату драгоценностей, где Рамзес прикипел к витринам с сокровищем Дахшура, как его называли путеводители, – драгоценностям принцесс Двенадцатой династии, обнаруженным в 1894 и 1895 годах. Ярлыки на этих витринах приписывали находку месье де Моргану (48), в то время – директору Ведомства древностей. Я сомневалась в достоверности этой атрибуции, как и Рамзес, судя по его выражению лица. Поскольку он публично ни разу не признался, что нашёл драгоценности ещё до де Моргана – что было бы равносильно признанию виновности в незаконных раскопках – я никогда не задавала неудобных вопросов (49).
Нефрет и Эмерсон стояли перед ящиком с кушитскими (50) королевскими скипетрами. И здесь пояснительная табличка отклонялась от истины. Скипетры, великолепные образцы, были найдены профессором и миссис Рэдклифф Эмерсон в отдалённом вади (51) недалеко от Долины Царей; но мы нашли их в этом месте, потому что сами туда поместили. Нефрет привезла их с собой из Затерянного оазиса, и, поскольку само существование этого места никогда не должно быть раскрыто, нам пришлось прибегнуть к мистификации, чтобы сделать эти скипетры доступными для учёных мира (52).
Бедекер (53) дал сокровищу Дахшура две звезды. Ювелирные изделия Тетишери ждали нового издания этой удивительной книги для оценки, но я не сомневалась, что они будут оценены по крайней мере так же высоко. В парюре (54) королевы было несколько массивных золотых браслетов, даже более тонкой работы, чем те, которые принадлежали её дочери королеве Аххотеп и хранились в соседней витрине. Моими любимыми украшениями были расшитые бисером воротники и браслеты, нити сердолика и бирюзы, лазурита и золота. Когда я впервые увидела их, они представляли собой беспорядочную кучу, выпавшую из разрушившегося деревянного ящика и лежавшую на полу погребальной камеры.
Стоя рядом со мной, Давид изучал их с такими же гордостью и интересом. Благодаря нашим совместным усилиям изысканные артефакты сохранились в нынешнем виде. Мы часами изучали узоры на уцелевших фрагментах и собирали сотни крошечных бусинок в надлежащем порядке. У меня был значительный опыт работы, но, полагаю, мне не удалось бы так хорошо справиться без Давида. Его обучал один из лучших фальсификаторов Луксора, и у мальчика был глаз художника.
Я слегка сжала его руку, и он улыбнулся мне, погрузившись в воспоминания.
– Ничего подобного больше не случится, – мягко сказал он. – Но какой это был опыт!
– Трудно достичь пика своей карьеры в восемнадцать, – заверила я его. – Лучшее ещё впереди, Давид.
– Совершенно верно, – подтвердил Эмерсон. Ювелирные изделия не особо ему интересны, так что он явно скучал. – Ну, дорогие мои, куда дальше?
– Королевские мумии, – немедленно отозвалась Нефрет.
Эмерсон мгновенно согласился. Мумии – его конёк, и он был уверен, что сможет найти на выставке какие-нибудь основания для жалоб. Царские мумии доставили по большей части из двух тайников: один – в скалах над Дейр-эль-Бахри, другой – в гробнице Аменхотепа. II. В старом музее они были рассредоточены по разным комнатам. Ныне месье Масперо собрал их вместе, в конце того же вестибюля, за которым располагалась Комната драгоценностей. Это была очень популярная выставка, и, стоило нам оказаться рядом с Эмерсоном, как он взорвался:
– Только взгляните на этих упырей! Всё это настолько неприлично, что сводит меня с ума от ярости! Я говорил Масперо, что он не имеет права выставлять эти бедные трупы на всеобщее обозрение, как если бы они были артефактами. «А не хотелось бы вам, – спросил я его, – предстать обнажённым перед взорами вульгарного сброда?»
– Безусловно, ужасная мысль, – пробормотал Рамзес.
Нефрет поднесла руку ко рту, чтобы скрыть улыбку, и я укоризненно нахмурилась, глядя на Рамзеса, который притворялся, что ничего не замечает. Масперо был довольно толст, но это не повод для насмешек над ним.
Давид пропустил пошлое упоминание о бедном месье Масперо. Он был серьёзным, чувствительным юношей и, вероятно, мог претендовать на более тесную связь с останками, чем любой из туристов, желающих поглазеть на мумии. Со смущённым видом он серьёзно произнёс:
– Вы правы, профессор. Возможно, нам следует выразить своё отвращение, отказавшись смотреть на мумии.
– Это совсем другое дело, – заявил Эмерсон. – Мы – учёные. Нами не движет праздное любопытство.
Рамзес, как всегда шагавший впереди, внезапно был оттеснён фигурой, стремительно бросившейся сквозь толпу. И на полном ходу влетевшей в Эмерсона, которого не так-то легко сдвинуть с места. Поскольку фигура принадлежала женщине, мой галантный муж не стал её отталкивать. Поддержав её, когда она отпрянула (столкнуться с Эмерсоном – всё равно, что наехать на большой валун), он мягко произнёс:
– Смотрите, куда вы идёте, мадам. Сейчас вы стоите у меня на ноге.
Потирая лоб, дама взглянула вверх. Бессвязные извинения мгновенно прервались восклицанием:
– Неужели это вы, профессор Эмерсон? Но… но мы же приглашены к вам на чай через час. Какое странное совпадение!
– Вовсе нет, – улыбнулась я. – Мы часто посещаем музей, и с этой же целью в Каир приезжают самые серьёзные туристы. Рада снова видеть вас, миссис Фрейзер. Может, мы просто отойдём в сторону, чтобы не мешать тем, кто стоит за нами?
Эмерсон, пристально смотревший на неё, вспомнил об этикете и представил остальную часть нашей компании. Думаю, он не меньше меня был шокирован тем, как она изменилась. Энид (в девичестве Дебенхэм) была красивым молодым созданием, сильным и грациозным, как тигрица. Теперь густые тёмные волосы обильно покрывало серебро, а плечи поникли, как у старухи. Изменение черт лица… дело было не столько в бледности и морщинах, сколько в выражении — затравленный взгляд прекрасных тёмных глаз, плотно сжатые губы. Безусловно, со времени нашей первой встречи прошло восемь лет, но эти годы не должны были оказать столь разрушительного воздействия.
Преодолевая изумление, я спросила:
– Где мистер Фрейзер? Он встретит нас в отеле?
Энид, похоже, не услышала вопроса. Обменявшись приветствиями с Нефрет и Давидом, которых раньше не встречала, она снова посмотрела на Рамзеса. И воскликнула, протянув руку:
– Рамзес! Прости за фамильярность, но мне трудно думать о тебе, употребляя какое-либо другое имя. Я вряд ли узнала бы тебя. Ты так вырос!
– Течение времени действительно оказывает такое действие, – согласился Рамзес. – Не произошло ли что-то неприятное в Комнате мумий, побудившее вас так внезапно покинуть её?
Энид глухо рассмеялась и подняла руку ко лбу.
– Да, ты не так сильно изменился. Непосредственный, как всегда! Нет, не извиняйся…
(Никак не возьму в толк, почему она решила, что он собирался это сделать.)
– Вообще ничего не случилось, – продолжила Энид. – Но просто... Они такие ужасные, знаешь ли. Одно жуткое ухмыляющееся лицо за другим – и вдруг я поняла, что не в силах это вынести.
Что ж, это был не первый случай, когда глупая женщина упала в обморок или с криком убежала из Комнаты мумий – хотя я не могла понять, почему эти дурочки вообще заходили туда, если были такими слабохарактерными. Однако Энид никогда не производила на меня впечатления нервной особы, и уж ей-то, по крайней мере, следовало бы знать, что настоящие мумии отнюдь не так красивы, как их поэтические описания в художественных произведениях.
– А, вот ты где, – раздался голос позади меня. – А я всё ищу, куда ты подевалась. О, я вижу, ты нашла друзей!
Я вспомнила голос и узнала говорящего. Волосы Дональда Фрейзера были такими же яркими, а лицо – таким же молодым, как и восемь лет назад. С радостным возгласом он пожал всем нам руки.
– Ещё четверть часа до того времени, когда мы должны были встретиться в «Шепарде», – продолжил он. – Как чудесно, что мы нашли вас здесь! Это даёт мне возможность представить вам нашу дорогую подругу. Она отказалась присоединиться к нам за чаем, так как на неё не распространялось приглашение, но я полон решимости познакомить вас с ней, рано или поздно, потому что она – тоже выдающийся египтолог. Миссис Уитни-Джонс, профессор и миссис Эмерсон.
Дама скромно стояла в стороне. Повинуясь манящему жесту Дональда, она подошла к нам.
Меня обвиняют в поверхностности, когда я сужу людей, особенно женщин, по их одежде. Абсолютно смехотворно. Нет ничего важнее костюма: он указывает на художественные вкусы и экономические возможности владельца, помимо других важных характеристик.
Эта дама, безусловно, относилась к обеспеченным слоям населения. Новёхонький костюм по последнему слову моды, с юбкой-зонтиком и коротким жакетом поверх шифоновой блузки и (судя по негнущейся спине) корсетом с прямым передком (55). В этом году шляпы немного уменьшились в размерах; её шляпка была сплетена из тонкой коричневой соломы, отделанной страусиными перьями. Прошлым летом я видела ту же самую модель в «Хэрродсе» (56). Миссис Уитни-Джонс была примерно моего роста, хотя (несмотря на корсет) несколько полнее.
– Рад знакомству, конечно, – буркнул Эмерсон. – Египтолог, вот как? Я никогда о вас не слышал. Где вы занимались раскопками?
Я давно перестала извиняться за манеры Эмерсона. Но сейчас в этом и не было необходимости. Дама засмеялась самым дружелюбным образом, который только можно представить, и игриво погрозила пальцем моему мужу.
– Но я наслышана и о вас, профессор, и о вашем прямолинейном характере. Как я ценю честность и откровенность! Они так редки в этом печальном мире.
Она не ответила на его вопрос, и Эмерсону не дали возможности повторить его.
– Да, но почему мы здесь стоим? – удивился Дональд. – Пойдём в отель.
– Отличное предложение, – согласилась я. – Вы, конечно, присоединитесь к нам, миссис Уитни-Джонс? Естественно, я бы включила вас в приглашение, если бы знала, что вы не только друг Энид и Дональда, но и коллега-учёная.
Хотя, сказать по чести, я сомневалась и в том, и в другом. Когда остальные отвернулись, и Дональд протянул даме руку, застывшая светская улыбка Энид на мгновение исчезла. Выражение, исказившее её лицо, было не просто неприязнью. Более точное слово – отвращение, и к нему примешалось что-то странно похожее на страх.
И всё же никто не мог вызвать меньше эмоций, чем миссис Уитни-Джонс. У меня появилось достаточно возможностей узнать о ней больше, пока мы пили чай; по сути дела, недоброжелатели могли бы сказать, что она монополизировала разговор.
Мистер Фрейзер преувеличил её опыт, объясняла она с очаровательной скромностью. Она изучала иероглифы и историю Египта в Университетском колледже в Лондоне, но была всего лишь самой скромной ученицей, и это – её первая поездка в Египет. Как она этого ждала! Как она рада лично познакомиться с людьми, чьей работой так восхищалась! И действительно, она, казалось, была хорошо знакома — не с сенсационными историями, слишком часто заполнявшими английские газеты, а с нашими научными трудами. Особенно бурно она восхваляла монументальную «Историю Египта», принадлежащую перу Эмерсона.
Эмерсон, который предвкушал «утомительный час пустой болтовни со скучными молодыми людьми», был рад вместо этого прочесть лекцию о египтологии и вовсе не собирался позволять кому-либо ещё вставить хоть слово.
Я задавалась вопросом, влюбится ли миссис Уитни-Джонс в Эмерсона. Обычно женщины не оставались равнодушными. Я подумала, что по сравнению с другими она не представляет особой угрозы. Возраст оценить я не смогла. Её лицо было гладким и без морщин, но густые волосы усыпАли серые прожилки, расположенные удивительно правильными полосами, как у кошки. Да и сама она напоминала кошку, особенно когда улыбалась: губы изогнуты, а глаза необычного зеленовато-золотого оттенка. Ещё сильнее наводило на мысль о кошке выражение её лица. Нет ничего более самодовольного, чем умиротворённый кот.
Теперь, когда я ближе разглядела Дональда Фрейзера, то поняла, что он тоже изменился, и не в лучшую сторону. Немного потолстел, выглядел дряблым и не в форме. Однако сохранял отличное расположение духа и с большим интересом следил за беседой между Эмерсоном и его поклонницей – ещё одно изменение, поскольку Дональд никогда не имел склонности к интеллектуальному развитию.
У молодых людей сохранялся пустой, терпеливый взгляд детей, которых заставили присутствовать на общественном мероприятии для взрослых, и они считают секунды до его окончания. Рамзес всё время поглядывал на Энид. Невозмутимое выражение его лица не давало мне ключа к его мыслям, но я задавалась вопросом, был ли он, как и я, поражён её изменившимся взором.
И только когда мы уже собирались расстаться, произошло что-то необычное. Дональд первым завёл разговор на эту тему:
– В этом сезоне вы займётесь поисками гробниц в Долине Царей, профессор? 
– Не совсем, – ответил Эмерсон.
– Значит, в Долине Цариц (57)?
Его настойчивость показалась мне необычной. Ещё более странным было то, как Энид смотрела на него – как кошка на мышиную нору.
– Я не знаю, что вас оскорбляет, – довольно любезно произнёс Эмерсон. – Мы будем работать в Царской Долине (58), но если вы надеетесь оказаться свидетелем сенсационного открытия, мистер Фрейзер, вам придётся составить компанию другому египтологу. Гробницы, которые я собираюсь исследовать, всем известны, и ни для кого не представляют интереса, кроме учёных.
– Тогда зачем с ними возиться? – не унимался Дональд. – Безусловно, вам лучше найти новую, неизвестную гробницу – могилу королевы или принцессы.
– Нет, Дональд, вы не должны читать лекции профессору, – воскликнула миссис Уитни-Джонс. – Он, знаете ли, авторитет.
– Да, конечно. Но...
– Господи, как поздно, – перебила миссис Уитни-Джонс. – Мы не смеем больше задерживать вас. Давно уже я не получала такого удовольствия!
Энид говорила очень мало. Теперь она пробормотала:
– Но это же не прощание, верно? Конечно, мы ещё встретимся – в Луксоре, если не здесь, не в Каире?
Я выразилась – не совсем правдиво – что надеюсь, так оно и будет, и после дальнейшего обмена любезностями миссис Уитни-Джонс крепко взяла Дональда за руку и увела его.
Энид задержалась, натягивая перчатки.
– Через несколько дней мы уезжаем в Луксор, – прошептала она. – Будет ли у меня возможность увидеть вас… поговорить с вами наедине… прежде...
Эмерсон крепко взял меня за руку.
– Мы уезжаем завтра, – заявил он.
Я впервые услышала об этом, и поскольку восприняла его заявление не как констатацию факта, а как одну из тщетных попыток Эмерсона помешать мне  «вмешиваться в чужие дела» (ему очень нравится так выражаться), проигнорировала его.
– Ты идёшь, Энид? – позвал её Дональд, который остановился и оглянулся; но моё интуитивное внутреннее чувство, редко подводящее меня, подсказало, что инициатива исходила не от мужчины, а от приятной, безобидной на вид женщины, скромно прижимавшейся к его руке.
На лице Энид снова появилось выражение отвращения и отчаяния.
– Значит, в Луксоре, – прошептала она. – Пожалуйста! Прошу вас, Амелия.
– Энид! – повторил Дональд.
– Идите, – прошептала я в ответ. – Увидимся в Луксоре.
– Нет, не увидимся, – возразил Эмерсон, когда Энид медленно удалилась, чтобы присоединиться к своим компаньонам.
– Она в глубоком горе, Эмерсон. Мы в долгу перед старым другом…
– Нет, не в долгу. – Он вынул часы из кармана. – Во сколько у тебя этот проклятый званый ужин? Мы опоздаем, если ты не перестанешь спорить и поторопишься.
Нам не пришлось бы так спешить, если бы Эмерсон согласился с моим предложением снять номера в отеле на несколько дней. Он ненавидел фешенебельные отели и, как зачастую напоминал мне, купил дахабию, чтобы избежать необходимости останавливаться в «Шепарде» или «Континентале». В тот вечер для ужина я выбрала последнее заведение. Хотя «Шепард» всегда останется моим любимым отелем, как по сентиментальным, так и по практическим причинам, «Континенталь» был новее и недавно приобрёл швейцарского повара с высочайшей репутацией.
Нефрет тоже проголосовала за дахабию.
– В отеле ты всегда заставляешь меня носить шляпу и тесные туфли, – заявила она. – И там полно скучных людей, которые хотят говорить со мной о скучных вещах, и ты не позволяешь мне грубить им.
– Конечно, нет, – согласилась я, притворяясь шокированной. Втайне я радовалась, что Нефрет находила большинство молодых людей, которых встречала, скучными. Она была очень богатой молодой женщиной, а также очень красивой молодой женщиной, поэтому неудивительно, что за ней всегда следовала вереница поклонников. В большинстве своём – благовоспитанных бездельников, интересовавшихся только спортом и легкомысленным времяпрепровождением, так что Нефрет их привлекала по неправильным причинам – богатству и красоте. Она заслуживала неизмеримо большего, и я была абсолютно уверена, что она не должна выходить замуж, пока не найдёт мужчину, достойного её – мужчину, который разделит её интересы и будет уважать её характер, который полюбит её за ум и независимость, чувствительный характер и находчивость; мужчину – человека чести, интеллектуала; и, конечно, не лишённого физических достоинств, которые могут привлечь красивую молодую женщину. Короче – такой мужчина, как Эмерсон!
Благодаря упорству этого достойного восхищения, но раздражающего человека, нам пришлось вернуться на дахабию, чтобы переодеться. Когда наша компания собралась на палубе, Эмерсон выглядел довольно приветливо, поскольку я ослабила своё требование носить вечерний наряд, который он ненавидит. После того, как Рамзес втиснулся в свой прошлогодний вечерний костюм настолько, насколько это было возможно (всё время возмущённо бормоча), мне пришлось согласиться, что одежда действительно слишком мала. Был заказан и готовился новый гардероб, но единственное, что мы смогли найти из готового платья – это твидовый костюм, похожий на костюм Давида. Золотисто-коричневая кожа Нефрет оттенялась белым шифоновым платьем, щедро отделанным клюнийскими кружевами (59) и хрустальными бусинами, и я считаю, что моё собственное платье из малинового атласа не умаляло в целом впечатляющего внешнего вида нашей семьи.
Что ж, восхищённые взгляды друзей подтверждали это предположение, и когда я заняла своё место на дальнем конце стола, то увидела, что Говард Картер (60), сидевший справа от меня, с трудом отводит взгляд от  Нефрет. Я очень надеялась, что он не влюбится в неё. Безусловно, никто никогда не мог обвинить меня в снобизме, и Говард мне очень нравился; но его происхождение было скромным, у него не было своих средств, а отсутствие формального образования помешало бы ему занять более высокое положение, чем нынешняя должность – инспектора древностей Верхнего Египта. Мои глаза испытующе изучали собравшихся. Мистер Рейснер, блестящий молодой американский археолог (61); наш старый друг Перси Ньюберри (62); мистер Квибелл (63), коллега Говарда – инспектор в Нижнем Египте; мистер Лукас (64), химик; месье Лако (65), копировавший надгробные надписи в Каирском музее... Нет, ни один из них не годится. Если они ещё не женаты, то были слишком старыми, слишком бедными или слишком скучными. Но жаль, если бы Нефрет не вышла замуж за археолога; все её интересы и вкусы находились именно в этой области.
Говард толкнул меня локтем.
– Извините, миссис Э., но вы, кажется, с головой погрузились в раздумья. О чём, если не секрет? Вас преследует очередной злодей, вам нужно найти очередное потерянное сокровище?
– Вы обожаете поддразнивать, Говард, – усмехнулась. – Нет, я думала совсем о другом – о предмете настолько легкомысленном, что отказываюсь признаться, в каком именно. Но теперь, когда вы упомянули об этом... – Я жестом пригласила его наклониться поближе и понизила голос до волнующего шёпота. – Что находится в гробнице «Двадцать-А»?
У Говарда отвисла челюсть:
– Ни черта… О Боже, миссис Эмерсон, простите меня! Не представляю, почему я так забылся.
Эмерсон не преминул заметить наш шёпот и восклицания. Этот милый человек страдает (признаюсь, лестным) заблуждением, будто каждый встречный мужчина строит по отношению ко мне романтические планы. Он прервал разговор с мистером Квибеллом и громко поинтересовался:
– Чем это вы с Картером так увлеклись, Пибоди? Поделитесь с нами, если только ваша беседа не носит личного характера.
Бедный Говард судорожно вздрогнул. Когда-то он оказался жертвой подозрений Эмерсона – безвинной жертвой, вряд ли нужно уточнять – и всё ещё нервничал по этому поводу. (Этот инцидент описан в одном из утраченных дневников миссис Эмерсон. – Примечание издателя.)
– Вовсе нет, сэр! – воскликнул он. – То есть... э-э... я просто отвечал на вопрос миссис Эмерсон. Или это незначительная гробница, и я собирался объяснить, что там нет чёрт…  чего-то заслуживающего внимания для археолога её… вашего уровня. Э-э-это...
Эмерсон хмыкнул.
– Итак, каковы ваши планы на этот сезон, Картер? Все ещё заняты этой удлинённой могилой Хатшепсут?
К очевидному облегчению Говарда, разговор перешёл на общие темы. Прощаясь, мы выразили желание вновь увидеть многих наших друзей, включая Говарда. Я болтала с мистером Рейснером, который очень любезно пригласил меня навестить его в Гизе: «Третья пирамида – часть нашей концессии, миссис Эмерсон, и она всегда в вашем распоряжении», – когда к нам присоединился другой джентльмен.
– Простите за вмешательство, – учтиво поклонился он. – Могу я попросить о беседе с вами, миссис Эмерсон, когда вы закончите разговор с мистером Рейснером?
Это был полковник Беллингем. Мистер Рейснер удалился, и почему-то я не удивилась, внезапно обнаружив рядом с собой Эмерсона. Несмотря на свои незаурядные размеры, при желании он передвигается на редкость быстро и бесшумно, не хуже кошки.
– Пойдем, Амелия, – резко бросил он. – Такси ждёт.
– Если бы вы уделили мне минутку вашего времени… – начал полковник.
– Уже поздно. Мы выезжаем из Каира рано утром.
– В самом деле? Тогда, – продолжил полковник с безупречной самоуверенностью, – мне тем более необходимо поговорить с вами сегодня вечером. Не хотите ли вы присесть, миссис Эмерсон? Обещаю, я не задержу вас надолго. – И добавил с улыбкой: – Это даст молодым людям возможность поближе познакомиться.
Одна из упомянутых молодых людей уже приблизилась. Долли в розовом шёлке и кружевах, расшитых жемчугом, крепко держала Рамзеса за руку.
– Добрый вечер, сэр, – протянула она. – Добрый вечер, миссис Эмерсон, мэм. Я так рада, что папа смог вас поймать. Думаю, он хочет поговорить с вами о скучных старых гробницах, поэтому мы просто подождём на террасе.
– Без сопровождающих? – воскликнула я.
Долли вскинула голову и посмотрела через плечо на Нефрет и Давида.
– Ну конечно же, мисс Форт будет идеальной компаньонкой. И… Давид? Идёмте, мистер Эмерсон.
Рамзес позволил увести себя. Нефрет взяла Давида под руку.
– Могу я опереться на тебя, Давид? – спросила она с ослепительной улыбкой и взглядом, твёрдым, как бусины лазурита. – В моём возрасте так легко устаёшь…
– Красивая пара, не так ли? – заметил Беллингем. Но не по поводу Нефрет и Давида, хотя описание было точным.
– Что вы хотите? – потребовал ответа Эмерсон.
– Что ж, сэр, прежде всего хотел бы поблагодарить вашего сына за то, что он на днях пришёл на помощь Долли. Но полагаю, что она делает это сейчас, и гораздо изящнее, чем я.
Я отнюдь не находила манеры молодой леди изящными. Она была приторно-груба с Нефрет, и, назвав по имени, низвела Давида до статуса слуги.
Эмерсон не пропустил пренебрежения к своему протеже:
– Мисс Беллингем не нуждалась в помощи. Молодой человек, возможно, рассердил её, но она не подвергалась опасности ни с его стороны, ни с чьей-либо другой в таком людном месте. Если это единственный повод, чтобы задержать нас…
– Я ещё не назвал основную причину моего желания поговорить с вами.
– Что ж, говорите.
– Так вот. Я слышал сегодня от месье Масперо, что ваши раскопки в этом сезоне будут ограничены наиболее малоизвестными и наименее интересными гробницами в Долине Царей. – Он вопросительно посмотрел на Эмерсона, который резко кивнул. – Я осмелился заметить месье Масперо, что было бы жаль передать такое важное место не столь компетентным археологам, если в его распоряжении имеется самый опытный раскопщик в Египте.
– О, вот как? – Эмерсон, беспокойно переминавшийся с одной ноги на другую, внезапно сел и пристально посмотрел на собеседника. – А что сказал Масперо?
– Он не брал на себя обязательств, – последовал обтекаемый ответ. – Но у меня есть основания полагать, что он с радостью примет ваше заявление, если вы снова его посетите.
– В самом деле? Что ж, я обязан вам за ваше беспокойство.
У полковника Беллингема хватило ума оставить всё как есть. Он пожелал нам доброго вечера, и мы смотрели, как он уходит.
– Ну? – спросила я.
– Ничего. Ты же не думаешь, что я последую этому интересному предложению?
– Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы предположить что-либо подобное, – ответила я. – Ты невзлюбил полковника Беллингема, хотя и не могу понять, почему.
– Мне не нужна причина, чтобы испытывать неприязнь к мужчине (66), – заявил Эмерсон.
– Это правда, – признала я.
Эмерсон удивлённо посмотрел на меня. Выбив свою трубку, он положил её в карман и поднялся.
– Я не знаю, что задумал Беллингем, но его подразумеваемое обещание – полнейшая чушь. У Дэвиса есть фирман (67) на работу в Долине Царей, и у Масперо нет причин отменять его. Пошли, моя дорогая, дети уже ждут нас.
Одна из них действительно ждала. Нефрет стояла у входа в отель, глядя на улицу.
– Где остальные? – спросила я.
– Давид отправился искать экипаж. Рамзес... – Она повернулась ко мне лицом и зло выпалила: – Они ушли в сад. Они стояли вместе на верхней ступеньке лестницы – мисс Долли объяснила мне и Давиду, что наше сопровождение нежелательно – и вдруг она бросилась через улицу. Рамзес поспешил за ней.
Сады Эзбекие (68) занимают площадь более двадцати акров (69). Они предлагают популярный променад в любое время дня; среди достопримечательностей есть кафе и рестораны, а также множество редких растений и деревьев. После наступления темноты, при тусклом газовом освещении, они даже более романтичны, чем Мавританский зал в «Шепарде» – и совсем не то место, куда молодой незамужней леди стоит отправляться даже с сопровождением.
Полковник Беллингем – как я и предполагала, убедившись в тщетности поисков в отеле – поспешил к нам.
– В сад, вы сказали? – воскликнул он. – Боже мой! Почему вы их не остановили?
Не дожидаясь ответа, он бросился вниз по ступенькам.
– Ты за это не в ответе, – заверила я Нефрет. – Уверена, что нет ни малейшего повода для беспокойства, но, возможно, нам лучше отправиться на поиски.
Эмерсон схватил Нефрет, когда она бросилась вниз по лестнице.
– Рамзес найдёт её и вернёт, – убеждал он. – Я вижу, что Давид поймал такси; уезжайте, милые.
Нефрет не хотела садиться в экипаж.
– Пожалуйста, сэр, отпустите мою руку, – умоляла она. – Вы делаете мне больно.
– Ты сама делаешь себе больно, дитя, – фыркнул Эмерсон с нарастающим раздражением. – Прекрати свои попытки вырваться. Как ты думаешь, я позволю тебе одной войти в это тёмное логово беззакония? Ну ладно, мы дойдём до входа, но ни на шаг дальше. Чёрт всех раздери!
– Что случилось? – с тревогой спросил Давид.
– Ничего, – ответила я. – Мисс Беллингем ушла в сад, и Рамзес последовал за ней, вот и всё. Я не могу понять, что случилось с Нефрет. Обычно она более разумна.
– Думаю, нам следует пойти с ними. – Давид предложил мне руку.
Отгоняя нищих и разносчиков сомнительных товаров, избегая экипажей, верблюдов и прогуливающихся туристов, мы пробирались по оживлённой улице. У входа в сад собралась небольшая толпа; когда мы поспешили к ней, я услышала крик Нефрет, взывавший к нам, и громкий ответ Эмерсона. К сожалению, ругательство. Мне пришлось пустить в ход свой зонтик, чтобы пробраться сквозь кольцо зевак, и я считаю, что наше прибытие спасло Эмерсона от нападения присутствовавших джентльменов. Он обеими руками обнимал Нефрет, которая колотила его по груди и требовала, чтобы он пустил её в сад.
– Позор! – воскликнул один из зрителей. – Кто-нибудь, вызовите констебля!
– Думаю, обойдёмся, – процедил другой мужчина, сжимая кулаки. – Лапы прочь от леди, мистер.
– Будь я проклят, если позволю, – огрызнулся Эмерсон. – О, вот ты где, Пибоди. Может, ты в состоянии вразумить… Нефрет! Боже мой, девочка, не падай в обморок.
Её руки теперь спокойно лежали на его груди, и она перестала сопротивляться.
– У меня нет ни малейшего намерения падать в обморок, – бросила Нефрет и повернула голову, чтобы взглянуть на своих защитников. – Ну, и какого дьявола вы на меня пялитесь? – рявкнула она.
Англичанин и американец переглянулись.
– Похоже, это семейная драка, – сказал последний.
– Именно так. Не наше дело, а?
– Вы можете меня отпустить, сэр, – сказала Нефрет Эмерсону. – Я не убегу.
– Слово?
– Да, сэр.
Эмерсон осторожно ослабил хватку. Нефрет пригладила волосы и достала зеркало из вечерней сумки.
Я подняла зонтик и обратилась к изумлённым наблюдателям.
– Некоторые люди, к сожалению, проявляют дерзкий интерес к чужим делам. Разойдитесь, пожалуйста. Спектакль окончен.
Однако этого не произошло.
Все взгляды привлекло движение по окутанной тенями тропе, ведущей в сады. Зрители отступили, когда из тени появилась фигура и двинулась вперёд в мерцании газовых фонарей. Рамзес потерял шляпу. Ничего необычного. Что было немного необычным даже для Рамзеса – кровь, заливавшая одну сторону его лица и запятнавшая розовую шёлковую юбку девушки, которую он нёс на руках. Казалось, она без сознания, хотя я подозревала, что Долли Беллингем – умелая притворщица. Её голова лежала на его плече, а распущенные волосы серебряным дождём падали ему на руку.
– Прошу прощения за то, что так долго, – произнёс Рамзес. – Уверяю вас, что задержка была неизбежной.
– Очевидно, беспокойство полковника о своей дочери было небезосновательным, – заметила я.
Прошло больше часа, и мы все собрались в салоне на «Амелии». Мы передали молодую леди отцу, которого вызвали из сада громоподобными криками Эмерсона, и погрузились вместе с Рамзесом в ожидавший нас кэб. Рамзес упорно отказывался отвечать на любые вопросы; то есть он притворялся – далеко не так убедительно, как мисс Беллингем – что чувствует слабость. Она не получила никаких повреждений; кровь на её платье текла из пореза на предплечье Рамзеса. А новенькая куртка была безнадёжно испорчена и не подлежала ремонту.
Как только мы добрались до дахабии, Рамзес заявил, что чувствует себя прекрасно и не пойдёт со мной, чтобы обработать раны. Поэтому я принесла медикаменты в салон и с удовлетворением увидела, что Рамзес на мгновение онемел от смущения и ярости, когда мы одолели его и заставили снять куртку и рубашку.
Он, должно быть, всё лето ходил полуодетым, так как верхняя часть его тела была такой же коричневой, как и лицо. Успокоившись, он позволил мне перевязать ему руку, но не разрешил наложить несколько аккуратных стежков на порез, заметив (как я предположила, с юмором), что шрамы считаются у бедуинов признаками мужественности. За лето он приобрёл несколько новых и прекрасную коллекцию разноцветных синяков. Рамзес всегда падал с природных объектов или на них, но некоторые из отметин убедительно сообщали подозрительному уму матери, что он ещё и дрался. Я предположила, что это очередной признак мужественности – и не только среди бедуинов. Однако воздержалась от комментариев и сосредоточилась на очистке ссадин на лице от щебня и другого мусора.
– Ты упал на тропинку? – спросила я, исследуя одну из более глубоких порезов.
– Тебе это нравится? – поинтересовался Рамзес.
– Не говори так со своей дорогой мамой, – отозвался Эмерсон, держа его за голову, чтобы он не дёргался.
Рамзес издал звук, похожий на стон или смех, если не считать того, что он почти никогда не смеялся.
– Прошу прощения, матушка.
– Я знаю, что ты не хотел меня обидеть, – заверила я его, стряхивая крупный кусок гравия.
Не знаю, как ему это удалось, но кожа вокруг усов осталась относительно невредимой. У меня возникло искушение отрезать совсем немного – усы были довольно длинными, концы их свисали – но Эмерсон наблюдал за мной с выражением, которое уверяло меня, что он не забыл, как я лишила его заветной бороды после ранения в щеку. Сбрить бороду было абсолютно необходимо, но Эмерсон по-прежнему злился.
– Ну вот, то, что надо, – заключила я. – Нефрет, не достанешь ли ты... Неважно, моя дорогая, сядь и выпей немного вина – ты по-прежнему бледна.
– От злости, – бросила Нефрет. Она окинула Рамзеса холодным взглядом хирурга, пытающегося решить, где именно применить скальпель. Затем обратила такой же холодный взгляд на Давида. – Ты тоже так выглядишь?
Давид схватился за воротник, как будто опасаясь, что она снимет с него рубашку.
– Как кто? – осторожно спросил он.
– Неважно. Вероятно. Мужчины! – Нефрет взяла бокал, который я ей вручила, и передала Рамзесу.
– Не думаю… – начал он.
– Никакого виски, – отрезала я.
Рамзес пожал плечами и осушил бокал. Вообще-то там было довольно неплохое шпатлезе (70), заслуживающее более уважительного отношения, но я не стала ни комментировать, ни возражать, когда Эмерсон, вопросительно взглянув на меня, снова наполнил бокал.
Отчистив медицинские инструменты и приведя себя в порядок, я выпила виски с содовой, которое Эмерсон приготовил для меня, и села.
– Похоже, – повторила я, – беспокойство полковника Беллингема за свою дочь не было беспочвенным. Лучше тебе рассказать нам, что именно произошло, Рамзес, чтобы мы могли точно оценить сложившееся положение.
– Чёрт возьми, – рявкнул Эмерсон. – Я отказываюсь оценивать ситуацию или втягиваться в неё.
– Прошу тебя, Эмерсон. Позволь Рамзесу продолжить.
Сехмет заползла к Рамзесу на колени и принялась мурлыкать.
– Существо просачивается, как пушистый слизняк, – сказал Рамзес, глядя на него без какой-либо благосклонности. – Хорошо, матушка. История не займёт много времени.
Я не предполагала, что это соответствует реальности, поскольку краткость никогда не была сильной стороной Рамзеса. К моему удивлению, он сдержал слово.
– Мы с мисс Беллингем стояли на середине лестницы и разговаривали, – начал Рамзес. – Внезапно она повернулась и указала на сады. «Посмотри туда, – воскликнула она. – Разве это не мило!» – Или что-то в этом роде. Я не видел ничего и никого, подходящего под определение… э-э… «милого», но, натурально, когда она убежала, я последовал за ней. Она бежала очень быстро. Я не смог поймать её до того, как она углубилась в сад. Было темно. Казалось, что газовые фонари погасли...
– Или были разбиты, – перебила я. – В порезах остались осколки стекла.
Рамзес искоса посмотрел на меня.
– Я знал, что ты заметишь. Продолжим. Она стояла неподвижно, вглядываясь в тени под большим экземпляром Euphorbia pulcherrima (71), когда я заметил её. Она начала говорить мне, что кто-то её преследует, но я оборвал её, поскольку был рассержен безрассудным поведением. Я пытался убедить её немедленно вернуться, когда кто-то выскочил из куста и сбил меня с ног. Нет, матушка, я не успел разглядеть его ни тогда, ни позже; он носил маску, естественно, и вокруг было, как я уже говорил, очень темно. Я упал и ушибся довольно сильно, но не в такой степени, как он, по моим предположениям, надеялся, потому что почти сразу сумел подняться. Мне удалось заблокировать его первую атаку с минимальным ущербом для меня. Он отступил, а затем мисс Беллингем начала кричать – на мой взгляд, с некоторым запозданием. Он убежал. Она упала в обморок. Я поднял её и вернулся.
Он допил вино, и я недоверчиво спросила:
– Это всё?
– Да.

 

ПРИМЕЧАНИЕ ИЗДАТЕЛЯ: Читателю может быть интересно сравнить версию Рамзеса с другим описанием, которое встречается в одной из рукописей в недавно обнаруженной коллекции документов семьи Эмерсон. Авторство фрагмента пока не установлено, но можно достаточно обоснованно заключить, что он создан либо самим мистером Рамзесом Эмерсоном в манере художественной литературы (в подражание матери), либо кем-то, кто пользовался бо;льшим доверием, чем его родители – вероятно, в таких случаях, как нижеописанный. Выдержки из этой рукописи в дальнейшем будут обозначаться «Из рукописи H».
***
Они стояли на верхней площадке лестницы, примыкавшей к террасе, и глядели на Шариа Камель, заполненную даже в этот час извозчиками и повозками, ослами и верблюдами, а также случайным автомобилем. На другой стороне оживлённой улицы газовые фонари садов Эзбекие мерцали в тёмной листве, как упавшие звёзды. Долли Беллингем о чём-то болтала; он мало обращал внимания на её слова, но ему нравился мягкий голос с причудливым иностранным акцентом. Умный разговор не относился к достоинствам Долли. Но голос, большие карие глаза и нежные ручки...
Затем Рамзес понял, что эти маленькие нежные ручки хватают его за рукав, и что мягкий голос говорит то, что заставило его обратить на девушку всё своё внимание.
– Давай убежим и заставим их искать нас. Разве не весело?
– Убежим? Куда?
– Ну, скажем, прогуляться по этим красивым садам. Они, должно быть, просто великолепны по ночам.
– Ну да, но вряд ли это место для…
– С вами я буду в полной безопасности, – пробормотала она, цепляясь за его руку и глядя ему в лицо.
– Э-э…да, конечно, – согласился Рамзес в некотором замешательстве. – Но ваш отец…
– О, он будет на меня сердиться. Но мне всё равно, я всегда смогу его уговорить. Вы ведь его не боитесь, правда?
– Нет. Но моя матушка тоже не одобрила бы этого, а вот её я боюсь.
– Пугливый котёнок!
– Прошу прощения?
Он ожидал, что она продолжит умолять его, и начал получать удовольствие от происходящего. (Не забывайте, что в этой игре он был новичком.) И Долли застала его врасплох, когда воскликнула: «О, смотрите!» – и бросилась вниз по лестнице, оборачиваясь и смеясь над ним. К тому времени, как он пришёл в себя, она уже опасно лавировала сквозь транспорт, заполнивший улицу.
Рамзес решил было, что уже поймал её, но она грациозно увернулась от руки, которую он пытался положить ей на плечо, и метнулась прямо в тёмный вход. Привратник перехватил его, когда он попытался последовать за ней; ругаясь почти с таким же красноречием, как и отец, он шарил в кармане в поисках монеты. Задержка дала девушке достаточно времени, чтобы ускользнуть от него, но это было не то, чего она хотела; проблески развевающегося розового шёлка и серебристые переливы смеха вели его дальше, от одной извилистой тропинки к другой. Сначала дорожки были заполнены посетителями, но люди расступались перед бегущей парой с улыбками и смехом. Одна женщина — судя по голосу, американка — воскликнула: «Разве они не милые?»
Рамзес совсем не чувствовал себя милым (если он правильно понял слово). Он мог только надеяться вернуть испорченную маленькую особу обратно в отель, прежде чем кто-либо заметит их пропажу, и молиться, чтобы никто из удивлённых зрителей не оказался другом его родителей или её отца. Экипажи встречались редко. Девушка убегала от кафе и ресторанов в более тёмные, менее населённые места.
На несколько долгих секунд он потерял её из виду. Затем в свете лампы впереди засиял розовый шёлк, и он свернул на боковую дорожку, выругавшись с облегчением и вновь начиная гневаться. Она была там, всего в нескольких футах от него – теперь уже не бежала, шла медленно и оглядывалась по сторонам. Больше вокруг никого не было. Он побежал, догнал её, схватил за плечи и развернул к себе лицом.
– Из всех глупых, дурацких трюков... – начал он.
Она схватила его за лацканы и прислонилась к нему.
– Там кто-то есть, – прошептала она. – В кустах. Он преследовал меня.
– Ну да, – сказал Рамзес.
– Я боюсь. Обними меня.
Дрожащий розовый рот приблизился к его лицу.
«Она, должно быть, стоит на цыпочках», – подумал Рамзес.
Это была его последняя связная мысль. Она плотно прижалась к нему – он никогда раньше не находился в таком тесном контакте с девушкой в корсете – а нежно-розовые губы были намного опытнее, чем казались.
Пауза длилась бы до бесконечности, если бы её не прервал грохот разбитого стекла. Пламя ближайшей лампы – единственной на этом участке пути – вспыхнуло, зашипело и погасло.
Хотя Рамзес ничего не видел, но слышал звуки из кустов и знал, что они означают. Он попытался оторваться от цепких рук Долли, но она ещё крепче сжала его шею и уткнулась лицом ему в грудь. Он поднял руки, пытаясь освободиться, когда из кустов показалась неясная фигура, схватила девушку и пнула его по ногам. Он услышал придушенный крик Долли и сумел повернуться в воздухе, так что с твёрдой землёй резко соприкоснулась лишь половина лица, а не нос и лоб. Когда он сумел встать, его глаза уже немного приспособились к темноте. Он видел мерцание светлого платья Долли и бледный овал её лица. И задавался вопросом, почему она не кричит.
Парень отпустил её и бросился на Рамзеса. Тот заблокировал удар, но почувствовал резкую боль в предплечье. Рамзес не видел ножа. Одновременно он нанёс собственный удар, резкий удар левой рукой, который пришёлся нападавшему в голову и отбросил его назад.
И только тогда Долли завизжала. Звук поразил обоих мужчин; Как позже заметил Рамзес, это было похоже на взрыв снаряда прямо возле уха. Нападавший развернулся и нырнул в кусты.
Рамзес инстинктивно пустился в погоню. Возможно, она бы увенчалась успехом, если бы Долли не остановила его, преградив путь и изящно упав в обморок прямо ему под ноги.
Её крики привлекли внимание. К ним приблизились запоздалые гуляки и принялись задавать вопросы. Так что не осталось ни малейшего шанса догнать нападавшего, даже если бы Рамзеса не обременяла лишившаяся сознания девушка.
Рамзес бесцеремонно поднял Долли на руки и пошёл обратно, вежливо отклоняя предложения помощи от любопытствующих прохожих, попадавшихся на пути:
– Спасибо, нас ждут друзья… она невредима… испугалась темноты… вы же знаете, эти женщины...
«Слава Богу, – благочестиво подумал он, – матушка не слышала меня». Он не осмеливался даже предполагать, что услышит от матери. «Ещё одна рубашка испорчена?» (72) Не говоря уже о новом костюме, которому и двух суток не исполнилось. И всё платье Долли запятнано кровью. А выглядело оно очень дорогим.
Его семья ждала у входа в сад. Он не был удивлён; матушка обладала сверхъестественным инстинктом появляться не в том месте, но в нужное время. Все смотрели на него – все, кроме Нефрет, уставившейся в маленькое ручное зеркало. Затем она обернулась к нему и покачала головой, улыбаясь, как при виде выходки непослушного маленького мальчика.
Конечно, именно так она и думала о нём.
Поскольку казалось очевидным, что Бог не намерен оказать ему услугу и поразить молнией на месте, он отчаянно пытался сообразить, что бы такое сказать, чтоб не выглядеть бо;льшим идиотом, чем ощущал себя сам.
– Э-э… я прошу прощения за то, что так долго. Уверяю вас, что задержка была неизбежной.
***
 

– Предполагаемый похититель, должно быть, каким-то образом привлёк её внимание и увёл в сад, – размышляла я. – Отсюда её восклицание. Разве она не рассказала тебе, что видела?
– Не было времени. – Рамзес пристально глядел на пустой бокал.
– Во что он был одет?
– Амелия, – процедил мой муж. – Могу я прервать вашу беседу?
– Конечно, дорогой. Ты хочешь о чём-то спросить Рамзеса?
– Я не хочу ни о чём его расспрашивать. Я не хочу, чтобы ты его расспрашивала. Я не хочу, чтобы кто бы то ни было его расспрашивал.
– Но, Эмерсон…
– Меня не волнует, кто охотится за дочерью Беллингема, Пибоди, – если действительно охотится. Мы не несём ответственности за неё. И миссис Фрейзер… – от улыбки Эмерсона некоторые слабонервные женщины могли бы с рыданиями выбежать из комнаты, –– не наша ответственность. Мы несём ответственность, Пибоди, за наших детей – и, разумеется, за Давида – и друг за друга, и за нашу работу! Я настолько твёрдо убеждён в этой истине, что решил немедленно покинуть Каир. Мы отбываем завтра.
Я ничуть не расстроилась, так как ожидала чего-либо подобного от Эмерсона. Он всегда жалуется на перерывы в нашей работе, вмешательство в чужие дела и так далее. И прекрасно знала, что в конечном итоге вмешаться в чужие дела нам всё-таки придётся, вне зависимости от его попыток предотвратить это, поэтому только и сказала:
– Мы не можем уехать так скоро, Эмерсон. Портной ещё не закончил обшивать Рамзеса, и если и дальше всё пойдёт в том же роде, ему непременно потребуется изрядное количество одежды. Эта куртка испорчена, а у него осталось меньше...
– Очень хорошо, моя дорогая, – по-прежнему мягко промурлыкал Эмерсон. – Завтра утром мы пойдём к портному – мы с тобой вместе, Пибоди, так как я не собираюсь выпускать тебя из поля зрения, пока мы не отправимся в путь. И заберём то, что закончено, а остальное попросим нам переслать.
– Я считаю, что это очень разумное предложение, – бросила Нефрет. – Я говорила о том, что следует уехать как можно скорее. И, кроме того, было бы весьма разумно лечь спать. Спокойной ночи.
Она вылетела из комнаты.
– Почему она так злится? – спросил Давид.
– На кого она злится – было бы точнее. – Рамзес снял кошку с колен и положил на стул. – Я думаю, на меня. Спокойной ночи, матушка. Спокойной ночи, отец. Ты идёшь, Давид?
Давид, конечно, последовал за ним. Он мало говорил – у него редко появлялась возможность сказать что-нибудь, когда мы собирались все вместе – но я знала, что он винил себя в том, что не находился рядом с Рамзесом, когда тому угрожала опасность. Они были самыми близкими друзьями, и Давид слишком серьёзно относился к взятым на себя обязанностям. Насколько я знала, никто не мог надолго уберечь Рамзеса от неприятностей.
– Вот это странно, – заметила я после того, как они ушли.
– Что?
– Я ожидала, что Рамзес останется, размышляя, теоретизируя, болтая и споря. Должно быть, он чувствует себя хуже, чем признавался. Мне лучше пойти и...
– Нет, не лучше. – Эмерсон заключил меня в крепкие объятия.
– Нет, Эмерсон. По крайней мере, не здесь, не в салоне, где люди могут…
– Тогда в другом месте.
– С радостью, любимый. – Когда мы шли – вернее, чуть ли не бежали – к нашей комнате, я продолжила: – Я полностью согласна с твоим решением уехать завтра, Эмерсон. Было бы хорошо снова вернуться на работу. Предполагаю, ты начнёшь с гробницы «Двадцать-А»?
Эмерсон втянул меня в комнату, захлопнул дверь ногой и повернулся ко мне лицом.
– Почему вдруг это пришло тебе в голову?
– Кажется очевидным: многие хотят, чтобы ты работал именно там.
– Что, к дьяволу, за бред, Пибоди? – потребовал ответа Эмерсон. Затем покачал головой. – За все эти годы следовало бы привыкнуть к твоим мысленным круговоротам, но на самом деле чертовски трудно за ними угнаться. Анонимные письма требовали, чтобы я держался подальше от этой гробницы. А помимо этого...
– Эмерсон, ты прекрасно знаешь, что самый верный способ заставить тебя что-то сделать – это запретить тебе это делать. Сегодняшнее предложение полковника Беллингема было более тонким вариантом того же метода. Он предложил тебе поискать неизвестные гробницы, прекрасно зная, что предложение покровительства с его стороны придаст тебе ещё большей решимости продолжить то, что ты изначально планировал – то есть исследовать известные гробницы, включая «Двадцать-A». 
Эмерсон открыл рот, собираясь что-то сказать.
– Более того, – продолжила я, – Дональд Фрейзер также попытался – неуклюже, согласна, но он не из хитрецов – отвлечь твоё внимание от менее известных гробниц в Долине, включающих, вряд ли следует вновь заострять на этом внимание, гробницу «Двадцать-A»! Могут ли все эти, казалось бы, не связанные между собой инциденты быть частью единого зловещего плана? В этом не может быть никаких сомнений, Эмерсон. Кто-то пытается затащить тебя в эту гробницу. Единственный вопрос – почему?
Рот Эмерсона по-прежнему был открыт. Затем муж принялся бормотать:
– Всё хуже, чем я думал. Или разум начал меня подводить? Раньше я мог следить... Ну, более или менее... Но это...
Я сочла целесообразным сменить тему и спросила, повернувшись спиной:
– Не поможешь мне с пуговицами, милый?


ПРИМЕЧАНИЯ.
41.   Мост Каср-эль-Нил (первоначально назывался мост Хедива Исмаила) – исторический поворотный мост постройки 1931 года, который заменил первый мост через реку Нил в центре Каира. Он соединяет площадь Тахрир в центре Каира на восточном берегу реки с южной оконечностью острова Гезира / Замалек. На восточном и западном подходах к мосту установлены четыре большие бронзовые статуи львов; это работы конца 19 века Анри Альфреда Жакмара, французского скульптора и анималиста.
42.   Гизе (Гиза) – пригород Каира, расположенный на левом берегу Нила, известный полем пирамид. Здесь стоят три самых больших пирамиды, принадлежащих фараонам Хеопсу, Хефрену и Менкара, несколько меньших, Великий сфинкс, между лапами которого помещался небольшой храм, и другой гранитный храм к юго-востоку от первого.
43.   Франсуа Огюст Фердинан Мариетт (1821 — 1881 гг.) — французский египтолог, который в середине XIX века получил от египетских властей монополию на археологические исследования в стране. Основатель и первый руководитель Египетского музея в Каире.
44.   Эмиль Бругш (1842 – 1930 гг.) – немецкий египтолог, чья карьера охватывала конец XIX и начало XX веков. Он известен, как чиновник, «эвакуировавший» мумии из Дейр-эль-Бахри в 1881 году, и как помощник куратора музея в Булаке – основного элемента нынешнего Египетского музея.
45.   Galerie d'Honneur – Галерея Почёта (фр.).
46.   Ушебти (шавабти) («ответчики», др.-егип.)  – статуэтки, которые в Древнем Египте помещались в могилу, с тем чтобы они выполняли необходимые обязанности по отношению к умершему. Изготавливались из дерева, камня, терракоты или фаянса. В некоторых могилах число ушебти соответствовало числу дней в году. По верованиям древних, должны были замещать умершего на работах в загробных полях Осириса. От имени покойного над ушебти произносили или записывали на них заклинания с перечислением всех работ.
47.   Piece de resistance – главная достопримечательность (фр.).
48.   Жак Жан Мари де Морган (1857 — 1924 гг.) — французский инженер, геолог, нумизмат, археолог, который вёл раскопки в Иране, Закавказье, Египте, Индии и других странах. Первоначальной специальностью де Моргана была египтология. С 1892 по 1897 годы он возглавлял Ведомство (Службу, Верховный совет) древностей Египта, учреждённый Огюстом Мариеттом и Гастоном Масперо.
49.   См. третий роман – «Неугомонная мумия».
50.   Куш или Мероитское царство — древнее царство, существовавшее в северной части территории современного Судана (Нубии) с IX или VIII века до н. э. по IV век н. э.
51.   Вади (сухое русло) – узкая долина с крутыми склонами в пустынях и полузасушливых регионах.
52.   См. шестой роман – «Последний верблюд умер в полдень».
53.   Карл Бедекер (1801 — 1859 гг.) — немецкий издатель, основал в 1827 году в Кобленце издательство путеводителей по разным городам и странам. Известным при жизни его сделали непревзойдённая достоверность и издательское качество путеводителей, носящих его имя («бедекеров»), быстро ставшее нарицательным для изданий такого вида. Знаменитый путеводитель по Египту и Судану (впервые изданный в 1877 г.), к созданию коего были привлечены крупнейшие египтологи, пользуется спросом до сих пор — и не только как объект коллекционирования, а по прямому назначению: как краткий курс древнеегипетской истории, справочник по клинописи, пособие по этнографии и т. д.
54.   Парюра — набор ювелирных украшений, подобранных по качеству и виду камней, по материалу или по единству художественного решения.
55.   Straight-fronted corset — это стиль корсета, который появился в начале XX века. Он был предназначен для создания гладкого силуэта в форме S, с прямым передком и закруглённой спиной. Такой дизайн помогал поддерживать и формировать бюст, устраняя традиционную фигуру в форме песочных часов, связанную с предыдущими корсетами.   В отличие от более ранних корсетов, straight-fronted версия позволяла быть более мобильными и комфортными за счёт менее ограничивающего дизайна вокруг талии.  Этот стиль корсета часто включал новые материалы и методы строительства, например, спиральную стальную конструкцию, которая обеспечивала гибкость при сохранении поддержки.   Популярность straight-fronted corset со временем снизилась, когда женская мода перешла к более расслабленным и естественным силуэтам в 1910-х годах и далее.
56.   «Хэрродс» – самый известный универмаг Лондона. Считается одним из самых больших и модных универмагов мира.
57.   Долина Цариц — древнеегипетский некрополь, археологическая зона на западном берегу Нила, рядом с Долиной Царей, на противоположном берегу от Луксора (древние Фивы).  В долине открыто до 70 скальных гробниц жён и детей фараонов, а также жрецов и вельмож. Все захоронения относятся к XVIII, XIX либо XX династиям (ок. 1550—1070 годы до н. э.) Более других впечатляет гробница жены Рамзеса II Нефертари Меренмут (QV66), украшенная прекрасной полихромной фресковой живописью.
58.   Царская (Королевская) Долина – обобщающий термин для Долин Царей и Цариц.
59.   Кружево Клюни — это кружево на коклюшках,  тяжёлое плетёное кружево геометрического рисунка, часто с расходящимися тонкими остроконечными колосьями пшеницы (плотно сплетёнными листьями).  Основа клюни создаётся из плетёных нитей — своеобразной «паутинки», которая соединяет весь узор, сделанный из цельных, прерывистых и скрученных петель.
60.   Говард Картер (1874 – 1939 гг.) – английский археолог и египтолог.
61.   Джордж Эндрю Рейснер (1867 – 1942 гг.) — американский археолог-египтолог.
62.   Перси Ньюберри (1869 – 1949 гг.) – английский египтолог.
63.   Джеймс Эдвард Квибелл (1867 —1935 гг.) — английский египтолог.
64.   Альфред Лукас (1867–1945) — английский химик-аналитик и археолог.
65.   Пьер Лако (1873 — 1963 гг.) — французский египтолог и филолог.
66.   Игра слов. «Man» в переводе с английского – и мужчина, и человек. Эмерсон говорит о неприязни к человеку, а Пибоди намекает на его патологическую ревность к другим мужчинам.
67.   Фирман – разрешение на раскопки.
68.   Эзбекие – огромный сад в европейской части Каира.
69.   Акр – земельная мера в Англии и Америке, равная 4047 м2. 20 акров – более 8 гектаров.
70. Шпатлезе или Шпетлезе (нем. Sp;tlese — поздний сбор) — маркировка вина, изготовленного из винограда позднего сбора урожая.
71. Euphorbia pulcherrima — молочай красивейший, или пуансеттия. Вечнозелёный кустарник, достигающий 3 м в высоту.
72.   Фраза, которую Пибоди постоянно повторяет, ибо рубашки Эмерсона вечно приходят в негодность, хотя и по разным причинам.