Кольцо Златовласки

От поры Золотой прошла тысяча лет. Звёзды упали с неба, и путникам освещает дорогу только Оранжевая планета, именуемая также Златовлаской. Волшебники и герои вновь не смогли договориться между собой, и разверзлась пропасть меж ними — пуще прежней. На земле осталась лишь горстка людей, которых собрала воедино Сесилия Багрянородная, создав королевство Поры Золотой. Но смогут ли люди вновь обрести настоящее единство?


Часть I. Звёзды и дым

1

Закрыв глаза, он всегда видел снег; снег, который окутывал одежды трёх странников, чьи посохи даже в слабых очертаниях вселяли уважение к тем, кто опирался на них в быстром и ровном шаге своём в темноту; в непроглядную темноту.
Это не снилось ему; он просто видел эту картинку каждый раз, когда закрывал усталые глаза свои; помощник звездочёта, он был маленькой фигурой в большом деле; и это привлекало его — его привлекало каждое место в этом мире, если с него можно было принести пользу окружающим.
И, заняв своё место, он всецело отдавал себя работе. Но работать ему было тяжело.
Каждую ночь при свете единственной свечи он пересчитывал упавшие тысячу лет назад звёзды — но только на бумаге, к артефактам его никто не подпускал; он понимал, что то будет невозможно ближайшие сто лет, но всё равно хотел этого — хоть одним глазком увидеть настоящую звезду; из тех,что красовались на куполе Башни Звездочёта. А настоящие, самые настоящие звёзды хранились где-то там,за семью замками,в Большом зале,куда доступ имели очень немногие; даже королей впускали туда только раз в жизни, и то- — не каждого из них; не каждому из них удавалось убедить Совет Башни в своей целомудренности. Редкое качество для короля.
Однажды он увидел глаза королевы Сесилии после посещения ею Большого зала; казалось, она увидела что-то, что могло в раз прекратить движение Золотого механизма на Башне чтецов; Мерлину тогда было совсем мало лет, и он подумал тогда, что, неужели звёзды настолько ужасны? Но потом он позволил закрасться в уме своём той мысли, за которую он немедленно бы навсегда покинул Башню; но он знал, что звездочёты не любят слушать чужие мысли; их больше привлекает шёпот небес.
И его учили молчать; молчать, чтобы слышать; это была первая наука, которую он должен был усвоить, если хотел остаться на своём месте.
Учить же слышать его никто не торопился. Поэтому он учился слышать сам.
Разумеется, если бы кто заметил, то его пребывание в Башне очень скоро закончилось бы. Но никто не замечал; все знали, что так должно быть. Он быстро понял, что может слышать то, что слышать не стоит, и не торопился узнавать тайны Золотой Поры. Однако как вороны приносят порой странные вести, так и ему приходилось слышать то, что не поддавалось объяснению тех знаний, которыми он владел.
Однако весть, принесённая сотнями воронов разных мастей этой ночью была предельно ясной; настолько, что эту весть можно было не только услышать, но и потрогать: она была зыбкой, как страх, и рассыпчатой, словно песок с подступи самой к городам больших дорог.
С королевой Сесилией случился удар.

2

Свеча, что стояла прямо у головы её матери, казалось, вот-вот плюнет огнём в потолок, чьи низкие своды как-бы намекали на то, что каждый вошедший в эту комнату должен оставить гордость позади, там, за порогом.
Её мать лежала в широкой кровати и, казалось, безмятежно спала; но на лицах её сыновей, братьев Ингрит, то и дело пробегала рябь — та, что тревожит озеро, что очень хочет — которому очень нужно — казаться спокойным.
Ингрит стояла справа, касаясь руки младшего брата Теодора, в семье которого называли Тэдди, на что он, с высоты своей добродетели, смотрел снисходительно; ему было пятнадцать, и он умел всё, чему никогда не стали бы обучать Ингрит; она была единственной девочкой в семье, и у неё было совсем другое предназначение.
Средний брат, Август, стоял левее от Тэдди, и старался как можно добрее улыбнуться каждому, кто хлопотал у постели его матери. Он сам изучал науку врачевания, но к королеве его не подпускали; потому он только внимательно следил за тем, как лекари оказывали его матери помощь, и, видя правильность их действий, своей улыбкой подбадривал их.
За королеву боялись все.
Старший сын королевы Сесилии, Эдвард, мог участвовать во всём, что происходило в данный момент в спальне его матери; он старался проконтролировать всё, проследить за всем и, по возможности, помочь.
Ему было двадцать девять лет, но он любил мать так, как любить может только ребёнок; однако это не мешало ему быть достойным молодым человеком — и не могло помешать; любовь, которая любовью является, не может помешать человеку быть тем, кем он должен быть.
Любви же Эдварда к своей матери можно было только позавидовать; человек, который может любить так искренно, так бескорыстно и так открыто, как любят дети, способен справиться с любой неприятностью — потому что ничто не придаёт столько сил, сколькими делиться с людьми, открытыми душой, добродетель, что старшей сестрой любви является.
Ингрит любила братьев; каждый из них был ей дорог вдвойне потому, что унаследовал лучшие качества матери своей; Ингрит же была способна злиться, таить обиду и подозревать окружающих в чём-либо нехорошем; вот и сейчас она не отпускала себя от мысли о том, что все лекари, что так хлопочут у постели её матери, думают вовсе не о её выздоровлении — а гораздо дальше…
Ингрит мысленно тут же отругала себя; и в том была другая, присущая в её семье только ей черта — она смела повышать голос; даже на себя, даже в мыслях — но нарушала тем самым порядок мышления и всей жизни, что уложила её мать.
Ингрит считала себя плохой дочерью.
Но не считала плохим человеком, человеком неправильным — потому что, возможно, то немногое, что она впитала с молоком матери, это то, что нельзя допускать сомнения в своё сердце об имени своём изначальном — никогда, ни за что.
Природа наша изначальная соткана из любви и добродетели; и недопустимо сомневаться в ней — иначе откроем мы путь к своему сердцу тому, что сокрыто за обратной стороной Оранжевой планеты; тому, что превращает людей в тех, кто точит лезвие не за тем, чтобы любоваться отблесками колец светила единственного этой земли на серебристой глади его.
Ингрит посмотрела на Тэдди — он старался быть невозмутимым, но глаза его выдавали тревогу; девушка взяла его за руку, почувствовала тепло его ладони и немного успокоилась сама.
Седая борода главного лекаря коснулась головы её матери как раз в тот момент, когда дыхание её на миг прервалось; это заметила только Ингрит — главный лекарь был настолько стар, что был дряхл, и потому не увидел, что королева на миг… предалась забвению?
Ингрит хотела было сказать об этом брату Эдварду, но тотчас же дыхание их матери выровнялось, и единственная дочь Сесилии промолчала; ей стало жаль братьев, жаль старого лекаря и всех, кто, возможно, любил королеву.
Ингрит посмотрела на её лицо: красивые, тонкие черты и моложавый вид для сорока девяти лет составляли образ вечно молодой доброй волшебницы; но Ингрит знала, что это всего лишь миф — тот, что говорит, что у добрых волшебников со старостью расходятся дороги, что старость не приходит как награда тому, кто творил добро, посвятив этому свою молодость.
Но сейчас Ингрит видела, как высока была награда её матери за все совершённые ею добрые дела.

3

Выходя из спальни своей матери, Эдвард ещё около часа терпеливо ждал старого лекаря у дверей; во все подробности состояния здоровья королевы Сесилии не посвящали даже его, однако он крепко решил это исправить, мысленно попросив прощения перед всеми добрыми волшебниками за своё любопытство — но можно ли было назвать интерес сына к состоянию здоровья его матери любопытством?
Эдвард заметил в глазах прошедшей мимо него сестры желание что-то скрыть, и весь этот час он думал о том, что же это могло быть — вернее, могло ли это быть именно то, о чём он думал.
Старый лекарь мог и заснуть в ходе работы; Эдвард это знал, но не смел мешать старику осуществлять процесс распознавания недуга, если таковой, конечно, осуществлялся. От этого зависела жизнь его матери.
Наконец, старик вышел из спальни королевы. Глаза его полуслепые были мутнее, чем прежде, а борода, казалось, поредела вдвое.
Эдвард не смел допустить до себя догадку, но мастер медицины опередил его:
— Этой ночью Златовласка необычайно высока. Если её кольцо не погаснет, вам никогда не быть королём.
Сказав это, старик медленно пошёл прочь — так медленно, что не было в мире, освещаемым Златовлаской, слова, способного охарактеризовать его шаг.
Эдвард, недолго думая, направился в Башню Звездочёта, стены которой знали даже больше, чем старый лекарь, повидавший немало на своём веку и превосходно разбиравшийся в королевских недугах.

4

Мерлин оторвался от своей работы, чтобы услышать, что говорят стены; а говорили они многое,имногоеещёбылиготовысказать.
Принц Эдвард пришёл к старшему звездочёту и короткими намёками велел провести его в Голубую залу, где располагалось окно обозрения; там уже немолодой учёный долго доказывал принцу, что кольцо Златовласки не может погаснуть в ближайшие три тысячи лет; наконец, принц покинул Башню Звездочёта, и мысли его были радостны — теперь он был почти уверен, что его матери отведена не одна сотня лет.
Но что-то смутило Мерлина в доводах старшего звездочёта; что-то. о чём подсказывала ему интуиция, но на то, чтобы понять это, ему не хватало знаний.
Чтобы проверить свои опасения, он решил послушать, что скажет небо.
Но небо молчало.
Тогда Мерлин, тринадцатилетний мальчишка, обратился всем своим существом к своему собственному внутреннему голосу; и голос ответил — ошиблись все.
Небо говорило, что королева Сесилия проживёт не одну долгую жизнь, но благодарность за её добродетель станет верной спутницей её; и кольцо Златовласки исчезнет с небосвода не через три тысячи лет, а через считанные дни — дни, отведённые на то, чтобы проложить путь к городам больших дорог единственному человеку во всём мире, кто слышал голос Мерлина — голос его мыслей; человеку, который никогда не получит благодарности за свою добродетель; единственному носителю изначального имени, который обретёт его, только перешагнув порог дома белокаменного у самой границы.

5

Тэдди был всё ещё напуган, когда в его покои вошли братья.
Август с порога попытался подбодрить брата своей чистой улыбкой, однако в глазах его застыла тревога; на то была причина.
Причина, которая держала в страхе всю их семью.
Пропала Ингрит, их младшая подруга, как называли её братья — даже Тэдди, который был младше сестры на четыре года.
Онапростоисчезла;инебылослова,которое могло бы лучше описать то, что произошло. Исчезла — так, как будто бы её и не было; словно она приснилась всем выходцам
Поры Золотой в прекрасном, сказочном сне.
Исчезли все её вещи, остыл воздух в её покоях и не было ни единого следа, ведущего к ней из замка королевы Сесилии; которая была напугана не меньше своих сыновей, однако выглядела так, словно знала, что это должно было произойти.
Эдвард накануне намеревался с ней об этом поговорить — очень мягко и без лишнего любопытства…
Тэдди вопросительно посмотрел на брата; увидев его лицо, ему стало немного спокойнее — по ровному взгляду старшего брата было ясно, что ему удалось узнать саму суть происходящего.
— Эд… — начал было Тэдди, но брат перехватил его на полуслове.
— Ингрит… Раздала свои вещи — и отправилась… — тут он замолк, — к городам больших дорог.
Тэдди полегчало; все любили королеву Сесилию и её детей; все — даже те, кто помнил свет последней звезды на небе; те, кто нашёл приют в опалённых ею стенах домов из красного кирпича — в городах больших дорог.
Но — что за прихоть? Ингрит, которая никогда прежде не интересовалась жизнью Поры Золотой, отправилась к руинам городов, в которых тысячу лет назад волшебники и герои от Золотой поры искали исполнения всех своих желаний… Зачем?
Этот же вопрос читался на лице брата Августа.
Он всегда больше молчал, нежели говорил; и слышал больше, чем Тэдди мог вообразить.
Эдвард продолжил:
— Тридцать лет назад наша мать сделала то же самое; только замка у неё не было, как не было и трёх сотен платьев; она отправилась другой дорогой, но тем же путём, отдав своё второе платье своей сестре… С единственной целью — познать добродетель тех, кто видел звезду на небе и не ослеп; она сделала это, потому что в свои девятнадцать думала, что пути непройденные, если их пройти, открывают все двери; потому что ей очень хотелось увидеть звёзды, что некогда освещала наш город и заливала светом своим тёмные ныне улицы.
Теодор слушал — и понимал мотивы своей сестры и своей матери; ему тоже очень хотелось увидеть звезду — ту, что от Золотой поры города больших дорог освещала; лишь немногие светом своих душ смогли удержать на небе Оранжевую планету, и мать его, Сесилия Багрянородная, создала королевство, Пору Золотую — как напоминание о былом бессмертии их мира.
От всего остального мира остались руины — лишь дом белокаменный у самой границы был невредим, но более не были богаты стены его гостями; города больших дорог почти растворились в темноте, и десяток их жителей добирали свой век на осколках своего прошлого, не пожелав стать частью Поры Золотой.
Но, насколько знал Тэдди, его мать увидела упавшие звёзды совсем недавно… значит, она ошиблась, полагая, что в конце её пути ей откроется тайна упавших звёзд?
Если Ингрит узнала о пути своей матери, она не могла этого не понимать… Но зачем тогда отправилась она в этот путь, если упавшие звёзды можно было увидеть в Башне Звездочёта? Да, пусть не скоро, но Тэдди был уверен, что Ингрит удалось бы заверить звездочётов в своей целомудренности, и тогда…
Эдвард коснулся взглядом лица Теодора, и лик его помрачнел; то, что ему предстояло сказать, должно было очень огорчить братьев.
— На самом деле, — молвил он, — в Башне небесных светил нет. Ингрит как-то узнала об этом.

6

В городах больших дорог — дорог непройденных — за чертой отшиба, в доме доброй хозяюшки спустя спустя почти тысячу лет обосновалась, найдя приют свой единственный, младшая сестра королевы Сесилии; она в совершенстве овладела волшебством своих предшественниц, и в полном праве заняла своё место; она была преисполнена добродетели и была уверена в том, что вторить добро — это честь.
За городами больших дорог, дорог непройденных, в один из дней, когда Златовласка казалась особенно огромной, к доброй хозяюшке дома на черте отшиба наведалась в гости сама королева Поры Золотой; последние вести о ней хозяюшка получила от одного из тех милостивейших путников, что рассказывают, как Оранжевая планета Златовлаской названа была в единственном городе, где души не объяты недоброжелательностью к окружающим; где дети растут на песнях пилигримов, что смогли вернуться из городов больших дорог.
Одной из них была Сесилия Багрянородная; в девятнадцать лет она отправилась в своё путешествие, надеясь, что в конце пути откроются все двери; однако был наградой ей за долгую дорогу лишь свет от той звезды, что в душе Сесилии самой горела ярким белым светом; другим небесных же светил в конце пути не оказалось.
Невероятно, но открыв для себя это обстоятельство, она стала королевой; королевой одного города, королевой тёмных улиц и долгих неровных коридоров — но, тем не менее, она была королевой; более того — её все любили. И неспроста.
Не было человека — выходца Поры Золотой — кто не смог бы ответить на её добродетель искренностью и верностью; и сама Сесилия, прекрасно понимая народ свой, саму его сущность, знала, что ему нужно; знала — и давала это.
Таким образом поддерживался свет Златовласки, Оранжевой планеты, от сияния единства светлых душ выходцев поры Золотой; таким образом жил этот мир, движимый Золотым механизмом, что в каждой капле воды заключался. в каждом камне под ногами, в каждом блике на стекле.
И теперь, спустя много лет, две сестры встретились: прекрасная королева и добрая хозяюшка; встретились в том месте и в тот момент, когда и где и должны были встретиться.
Они не виделись много лет лишь потому, что очень друг другом дорожили; и чтобы не нанести друг другу вред, что было возможно из-за разницы той в положении их, сёстры общались только одним лишь способом — письмами; перед листами бумаги откровенность их склоняла голову, не в силах нанести даже неумышленную обиду.
Так бывает, что наши отражения на страницах посланий столь же осторожны, как мы неаккуратны в разговоре лицом к лицу; бумага словно фильтр оттягивает на себя лишь лучшие из чувств; конечно, при условии, что эти чувства есть, и не опорожнены они отношениями полностью противоположными, также как и сомнениями в искренности собеседника.
Они общались только письмами — и знали друг о друге больше, чем если бы виделись сёстры ежедневно; однако живое общение, известно, не заменить ничем, и потому, встретившись лицом к лицу спустя много лет, обе молчали, будучи не в силах подобрать слова.
А меж тем говорить было о чём; доходили вести, что на подступи самой к дому белокаменному у самой границы встала девушка, чьи локоны отливают золотом при свете Оранжевой планеты; и что в глазах этой златовласки играет с бликами на радужках решительность, которой свет ещё не видел; и решимостью этой отворила дверь в обитель белокаменного Ингрит, дочь Сесилии, младшая подруга Эдварда, Августа и Теодора.
Моргана могла знать намного более правдивую историю, чем ту, что вороны приносят сорокам в замок; через добрую хозяюшку на черте отшиба проходили вести, что обретают плоть тогда же, когда рождается первое имя нового героя; но станет ли златовласка одной из тех, кому удастся приоткрыть завесу, за которой момент поры Золотой откроется тому, кто сердцем преисполнен добродетели — той самой, о которой слышал юный Мерлин от тёмных сводов зала Башни
Звездочёта?

7

Ветра завывали настолько смело, насколько Ингрит отчаянием преисполнялась при виде жёлтых камней, что прежде составляли дороги в города путей непройденных, а нынче же являли собой лишь руины, что напоминали о славном прошлом тех, кто был горяч и смел на то, чтобы, отказавшись от всего, в пути приобретённого, обрести однажды имя своё изначальное. Эпоха славной Веры, хозяйки дома белокаменного, осталась лишь легендой, утеряв объём и все артефакты, что в стенах обители полыхали ясным пламенем; тогда на небе были гостями сотни, сотни звёзд, и одна из них озаряла путь каждому, кто в этот мир пришёл; в эпоху славной Веры.
Ингрит шла по осколкам больших путей, и единственной целью её было обрести черты добродетели, что звёзды упавшие отражают в зеркалах свободных рек; Ингрит знала, что в Башне Звездочёта звёзд нет и не было; но когда-то ими было преисполнено небо, и девушка надеялась найти небесные светила в стенах дома белокаменного; но для этого ей нужно было ступить дальше, пройти по улицам городов больших дорог.
Как ей тогда казалось.
Ингрит могла бы спросить у своей матери, что она узнала от тех, кто отказался примкнуть к поре Золотой; но тогда бы девушка не смогла впредь в себя верить, в силу своих принципов и ожиданий близких ей людей.
И потому Ингрит шла к своей цели, не без страха совершить ошибки; она знала, как часто люди прикрывают своими ошибками свои искренние намерения, боясь быть непонятыми. Они прячутся за свои ошибки, они сознательно надевают ту маску, которую навязывают им окружающие; Ингрит считала это ничем иным, как слабостью — недостаточностью сил оставаться при добродетели, младшей сестрой которой является искренность.
Знала — и потому боялась совершать ошибки; боялась, что ей не хватит сил устоять перед своими страхами и сомнениями; устоять перед собой.
Знала — и, тем не менее, шла к своей цели; шла, потому что не могла позволить себе не идти; не могла позволить себе, не могла допустить, чтобы ещё кто-то отправился в этот опасный путь, полный испытаний.
Знала, и стремилась сделать то, что не удалось сделать её матери.
И, недолго думая, постучала в дверь дома белокаменного — обители у самой границы.
Ей открыли.


Часть II. Кольцо

1

Злость делает человека беспомощным. Сесилия хорошо усвоила этот урок, когда, устав от пути и разочарований, упала на колени перед Златовлаской — и кричала в пустоту, в беззвёздное небо, обессилев и отчаявшись настолько, насколько нужно обессилеть и отчаяться, чтобы остановиться на своём пути; раз — и навсегда.
Она любила любила своих детей; любила той любовью, которая никак не могла помешать им любить её; любить кого-нибудь, кроме неё.
Она не душила их своей любовью, испытав такую любовь на себе; она старалась, она вкладывала все силы в то, чтобы научить своих детей свободе чувств, которую дарует добродетель; но злилась порой на себя за то, что всегда знала, что наградой за добрые намерения будет им непонимание со стороны тех, кому они будут готовы и полны решимости отдать всё, что имеют; знала — и понимала, что никак не может этого предотвратить.
Злость делает человека беспомощным; с Сесилией случился удар, что было закономерным итогом её отношения к законам мира кольцевого; мира, в котором к добру прийти можно, лишь поняв уязвимость его — его и, собственно, самих себя.
Чем больше добродетели в поступках, людей, тем больше подозрений эти люди вызывают у окружающих; и сомнения чёрными ветвями опутывают сердца тех, кто стоит на пороге поры Золотой.
Сесилия любила своих детей; и большую часть своей жизни положила на то, что пыталась бороться и преодолеть законы мира кольцевого, мира дорог непройденных; даже когда она осознала, что именно по этим законам — и никак иначе — удалось ей создать Пору Золотую на берегах свободных рек.
На берегах свободных рек, где не нашла себе место единственная сестра её, но обрела его на обратной их стороне.
— Злость делает нас беспомощными, — сказала Моргана, смотря в глубокие глаза Сесилии без осуждения, но с тревогой, преисполненной любви.
Да, это так. И вновь осознала эту истину, которой много лет учила своих детей, королева Сесилия; истину из уст её сестры.
Учила она детей своих тогда, когда они не хотели её слушать; когда они внимали ей, навострив все свои чувства; когда они повзрослели, и уже прекрасно усвоили эту науку.
А она всё учила их, потому что не могла заставить себя не переживать за них, зная, что может случиться, если не услышать вовремя эту простую истину.
Учила тогда, когда у её сестры не было детей.
Сесилия посмотрела на сестру и тотчас вспомнила, что та без труда — и без любопытства — но читала мысли тех, кто был с ней за одним столом.
По лицу Морганы не пробежала даже слабая рябь; она прекрасно умела скрывать свои чувства.
Она прекрасно умела скрывать свои чувства, одна чувствовала Моргана в таких плоскостях, в которых Сесилия была бы просто гостем; вечность сплеталась в тугой узел — сама — в руках Морганы, заставляя мир её ложиться белым снегом на все фантазии, мечты доброй хозяюшки.
Младшая сестра Сесилии — тридцати девяти лет отроду — была красива, но её лица касались годы; она выглядела старше своих лет, оставляя волю глазам своим сиять, как некогда сияли звёзды, о которых она мечтать не смела, но свет которых отражения свои обретал во снах её чудесных.
Во снах своих чудесных видела она племянников своих и то, как они жили; и каждый шаг их ей давал знать больше, чем самим им. Она любила очень их, давая волю чувствам лишь во снах, в которых были вместе все, кого она любила; и их пути сплетались на глазах у Морганы — но лишь одна нить верно шла единственной дорогой, что
не касалась общего клубка, что так напоминает своей формой механизм Золотой с Башни Чтецов; то Ингрит нить была.
Моргана видела во снах племянницу свою в пути к дому белокаменному у самой границы; и видела она, как, постучав в дверь, перешагнула девушка порог обители волшебников, что шли за именами своими изначальными по дороге из жёлтого камня; по дорогам, что сейчас представились осколками поры Золотой, эпохи славной Веры младше сестре Сесилии, только глаза она закрыла.
Моргана видела и то, как Ингрит за порогом, в стенах обители белокаменной поражена была изобилием артефактов, среди которых, однако, не было упавших звёзд.
По лицу Сесилии пробежала неровная рябь тревоги; сестре нечем было её успокоить, но она не могла причинить ей боль. Потому, недолго думая, Моргана сказала:
— Сестра, дочь твоя обрела имя своё изначальное в стенах обители у самой границы.
Она не врала при этом; она надеялась, что всё так и будет, и она просто забегает вперёд, но говорит правду.
В конце концов, обе сестры умели то, без чего невозможно было бы им стать одними из добрых волшебников: они умели верить в лучшее.

2

Пар, исходивший от чашки с травяным чаем, гасил тревогу Ингрит; она забывала, о чём только что думала, и в отсутствии мыслей ей было спокойнее.
Она осматривалась вокруг себя — и поражалась количеству удивительных артефактов, что хранили стены этого дома. Но больше всего её внимание привлекла точная копия Золотого механизма, что является главным сокровищем Башни Чтецов; но копия ли это была?
Тончайшая работа мастера, естественный блеск чёрного золота и убедительность общей формы заставляли поверить в то, что это и есть тот самый артефакт, что держит время в ходу, в котором жить могут люди, старостью расходясь на одном из перепутьев всех дорог, путей непройденных.
Этот механизм представлял из себя кольцо из множества шестерёнок, ни одна из которых не мешала ходу другой; всё было сделано вручную.
Но размышлять дальше Ингрит не могла; мысли терялись на полуслове — и открывались ей заново как совершенно новые.
Таким был эффект зелья, приготовленного Моргаузой, хозяйкой дома белокаменного у самой границы.
Зачем ей было это нужно?
Для блага её гостей.
Вдыхая пар травяного чая особого сбора и приготовления, они очень скоро забывали о всех своих тревогах, сомнениях — и, собственно, о цели визита в обитель, стены которой полнятся артефактами; таким образом они не могли навредить прежде всего себе.
Ингрит смело переступила порог этого дома, не зная, что её здесь ждёт; но ей нужны были ответы на её вопросы, и найти их она намеревалась попробовать прежде всего здесь, на руин городов больших дорог, в стенах приюта всех волшебников и героев, что имя своё изначальное желали обрести; раз — и навсегда.
Но под воздействием зелья Моргаузы Ингрит забыла о своей цели; девушка, казалось, попала в ловушку, выхода из которой не было видно.
Хозяйка обители белокаменной села напротив, проследив за взглядом своей гостьи, что вёл прямо на Кольцо — точную копию Золотого механизма из Башни Чтецов; или не копию?
Могло ли быть так, что существовали одновременно созданные независимо друг от друга артефакты, что в точности повторяли детали свои, словно близнецы? Могло ли случиться, что два мастера создали удивительные по сходству механизмы, не зная об этом, не имея целью друг друга превзойти?
В стенах обители белокаменной можно было поверить всему.
Однако, даже сквозь дрёму Ингрит оказалась в объятьях сомнений, и сколько бы не подливала зелья Моргауза, подозрения не оставляли девушку; то была её защита.
Моргауза же, в свою очередь, ничем не выдавала своего удивления и некоторой досады; её светлые локоны ниспадали с плеч и касались низкого стола; глубокие карие глаза отливали чернотой, походя на две бездны, две чёрных дыры; её улыбка вызывала мороз по коже.
Такой она предстала перед Ингрит, такой её видели гости дома белокаменного, которых в последние годы становилось всё меньше и меньше… Но хозяйка этой обители прикладывала немало усилий, чтобы исправить это обстоятельство.
Вот и с Ингрит она проделывала все те же махинации, что и с последним ступившим на порог дома белокаменного до неё гостем; юношей, обладающего всеми задатками настоящего героя.
Его звали Артур, и ему было двадцать три года; он молод, горяч и спешил на подвиги. Это было на руку Моргаузе.
Она любила тех, кто спешит; границы и очертания их миров стираются, и их очень легко было пустить по нужному ей пути; по пути, который таил в себе множество опасностей, но наградой в конце которого могло стать воскрешение мира кольцевого, мира дорог непройденных.
Однако, Моргауза заботилась и об обретении ими имён своих изначальных, но делала это так, что трудно было понять данные её намерения; она пускала гостей своих по пути первых имён — имён, которыми зовут себя герои.
Веки Ингрит было смыкались, но уже через недолгие пару минут она бодро покидала стены обители белокаменной; зачарованная Моргаузой, единственным потомком прекрасной Элеоны, что смогла в городах больших дорог обрести вместе с именем своим изначальным право на то, чтобы стать одной из звёзд на небосводе, девушка направлялась не к руинам былых величественных краснокирпичных строений, а к ещё одному дому на черте отшиба, где её уже ждали.
Моргауза не стала бы хозяйкой дома белокаменного, если бы не была способна творить чудеса; за пару минут их с Ингрит разговора она подарила последней настоящий шанс обрести, конечно же, имя своё изначальное; но шанс этот мог исполнить только очень добрый волшебник.

3

На краю мира, где тысяч улет назад заходило солнце, обретал имя своё изначальное, куя его в терпении, юноша, который подавал задатки настоящего героя.
Юноше тому было двадцать три года; он был горяч, порывист — и потому терпение было испытанием ему, посланным Моргаузой; в том было всё связано, что только через имя своё изначальное можно в этом мире обрести тот ключ, что все двери открывает.
Такой ключ был в руках королевы Сесилии; но не успела она дочери своей его передать. Быстрее оказалась дочь её на пороге дома белокаменного у самой границы; и покинула его, спеша к самому краю мира кольцевого, где уже тридцать ночей подряд в стремлении своём такой же артефакт, что у Багрянородной правительницы был, открыть себе — и завладеть им — юный Артур постигал волю к терпению.
Тридцать ночей подряд держал он себя в кулаке своей воли; он не бросался в пепелище, не разжигал огонь и не поднимал его до небес; он учился быть наблюдателем — но быть им непросто, сохраняя чистоту и свет при том души своей.
Но сначала нужно учиться наблюдать; слышать, видеть, замечать — прежде, чем бросаться в самое полымя. Чтобы поднять звезду с руин былого мира, нужно было стать его частью; ветром, тишиной и красным камнем. Пламенной мечтой, что жива в сердцах тех, кто ещё помнит свет Белой звезды, яркого солнца.
Но для того и нужно было наблюдать; слышать, видеть, замечать — и становиться частью Золотой поры, что всё ещё жива в следах своих последних на самом краю мира.
На самом краю мира. под властью Близнецов, что остались светом в глазах юного Артура; что остались нитью, ведущей к дому, в котором была хозяйкой потомок славной Веры.
Там, на краю мира.

4

Её звали Гвиневра, ей было девятнадцать — и она была прекрасней, чем ктолибо на земле, в мире кольцевом, в мире дорог непройденных. Густые чёрного, искренного чёрного цвета волосы ниже пояса, красивые голубые глаза и молочная кожа; но главным украшением её внешности была улыбка.
Улыбка её была тончайшей нитью серебра на полотне из чёрного золота; жемчужиной в море, островом Бескрайнего моря. Светом поры Золотой.
Около тысячи лет назад её далёкий предок, хозяйка дома белокаменного Агрелия, вторая дочь Веры, открыла дверь в обитель гостье, что ответом забрала тот дом у истинной владелицы, и стены его знали, что не было в том правды, не было промысла Первой волшебницы.
Но Агрелия не жаждала справедливости; она знала, что всё, что происходит — это лучшее, что могло с ней быть. Ведь все те беды, что происходят с нами, нас оберегают от большего несчастья.
Таков был закон поры Золотой.
Агрелия оставила обитель белокаменную и отправилась к доброй хозяюшке дома на отшиблой черте, границы которой всё время изменялись, и было невозможно точно утверждать, был ли дом тот у или на границе.
Но, как бы то ни было, там — на самом краю мира — и обрела приют свой Агрелия; там и родилась спустя сотни лет прекрасная Гвиневра.
Она мечты свои хранила, как сокровища морские, в самой глубине души — и не предъявляла их даже тогда, когда смыкались все ловушки за её спиной.
Прекрасная Гвиневра их видела без осечек; и сразу замечала, кто их созидатель — но не прикладывала руку к его обнаружению; бесконечный поток времени прекрасно делал это за неё.
Прекрасная Гвиневра любила даже тот мир, что её окружал с самого детства; даже в окрайнах мира девушка находила, чем можно любоваться, пред чем благоговеть, что можно сохранить.
И сердце её было преисполнено сострадания ко всему живому; душа её пела, когда тихий ветер обрамлял траву.
Ей было девятнадцать — и она полюбила.
Полюбила так, как можно полюбить только чистым сердцем; полюбила так, как сердце очищает искренняя любовь.
Подарил ей чувство юной Артур, который, отточив волю свою в терпении, пришёл в её дом, чтобы о том, где же спрятан ключ, что двери открывает к любой мечте. спросить; ключ, под силу которому поднять мир кольцевой из полутени.
— Эскалибур, — молвила Гвиневра, глядя прямо в зелёные глаза юного Артура. В них читалось счастье узнать имя артефакта, что предназначен одному ему в этом тысячелетии.
— Эскалибур, — тихо повторил он, глядя прямо в глаза прекраснейшей сиз дев, что он за годы своей жизни сознательной на земле мира кольцевого, мира дорог непройденных. То была Гвиневра, потомок славной Веры.

5

Настоящее — впереди, будущего же не существует; так считала Ингрит, то повторяла она в пути своём к дому Гвиневры.
Настоящее — впереди; так учила её мать, но никогда ещё Ингрит не было так страшно; так непонятно было, куда делать шаг, в какую сторону — чтобы избежать ловушки, чтобы не пропасть на пути своём.
Она хотела знать, куда упали звёзды; она мечтала видеть, как они горят. Она возродить жаждала из пепла мир, что соткан был из добродетели, любви и веры в лучшее — стремления к нему.
Она была уверена, что в доме белокаменном обретёт свой ключ; ключ, что приведёт её к городов больших дорог руинам, к старейшим наблюдателям, что помнят солнца свет.
Ингрит шла по ровной дороге, на которой то и дело можно было упасть; то была воля ветра, что колыхал, играя, волосы, золотом отливающие, дочери Сесилии; то было испытание, пройти через которое было необходимо, если дева юная желала обрести имя изначальное, что ключом ей станет к руинам городов красного кирпича.
Ингрит шла, и силы оставляли её; оставляли, потому что дочь королевы не учили тому, что могло пригодиться в пути — тем навыкам, умениям и выдержке.
Но она шла, держась на силе своего характера; которую питали воспоминания о них, о самых дорогих ей людях; она понимала, что не может повернуть назад. Злые ветры то и дело стремились сбросить её с дороги, что вела к дому Гвиневры. Златовласка опустилась так низко, что вселяла ужас девушке; но голос, пробивающийся из-под клубка страхов, вёл Ингрит вперёд; это был голос Мерлина.
За тридевять земель от дома белокаменного, в Башне Звездочёта слышал юноша — от стен, от сводов каменных — о каждом шаге дочери Сесилии на пути её к самому обретению черты добродетели, которую отражали звёзды упавшие в зеркалах свободных рек ключами ото всех дверей — видимых и невидимых; но где были звёзды?
Мерлин знал ответ. Узнал его тогда, когда, гонимый страхом за сестру принц Эдвард поспешил в Башню Чтецов и там, ускорив ход времён, прочёл её судьбу по золотому механизму; тогда, услышав, что явится наградой златовласке в конце её пути, помощник звездочёта смог сложить два знания — отправной точки заблуждение и ответ, что открывается в конце — и вышло результатом, что звёзды…

6

Заперты в кольце; в кольце под днищем замка, в кольце его дверей; в кольце всех слухов, что бродят в коридорах, разыскивая новый виток истории, которая, быть может, где-то и существует, но пути её расходятся с путями, что стелит Механизм, скрытый в стенах Башни — самой загадочной из всех.

7

Ингрит отправилась в путь свой опасный, не зная, что упавшие небесные светила всё время были рядом — почти в её руке.
О том не ведали даже звездочёты, возведя себе в замке из воздуха мнимую сокровищницу звёзд — когда все звёзды были стенами и камнем, фундаментом дома доброй королевы.
Не знала и сама Сесилия, когда, выбрав интуитивно единственное правильное решение создать королевство из песка и отражений, она остановилась именно на том участке земли, который и являлся точкой замыкания начала и конца мира кольцевого, мира путей непройденных.
То была воля Веры, хозяйки легендарной дома белокаменного в пору Золотую; сердцем той эпохи она была, и сердце отдала своё, чтобы спустя тысячу лет смогли обрести жители мира кольцевого вновь свои сокровища; но открытие, сделанное Мерлином, было лишь полушагом на этом пути.
Не все будут поддерживать, не все разделят то, завещанное Верой, решение для всех выстроить из воздуха, песка и камня искренного чёрного цвета Пору Золотую; найдутся те, кто, обладая талантом необъятным, захотят собрать — все сразу — артефакты в своих руках.
И тогда мечом из пламени и стали первый герой эпохи разрубит пропасть закосневшую между сторонами — и разомкнёт кольцо.
И множество столетий ещё в черте предела будут добрые самые волшебники латать проходы между мирами тех и других.
Но, возможно, Вера всё же не ошиблась, надеясь, что однажды, три сестры — любовь, Добродетель и Искренность — обретут приют земной — и тогда настанет пора Золотая для всех; и более не будет нужды в разделении между теми, кто жаждет и пылает праведным огнём.
Но это всё не скоро обретёт страницы свои повествования в повести изначальной мира кольцевого истории; с небес посыпятся осколки колец Оранжевой планеты, и звёзды будут светить не с неба, но на земле — когда давно уже совсем не юный Мерлин обретёт покой в зеркалах бескрайних всегда свободных рек.

Часть III. Ключ

1

Он знал это предание; мир создан был множество тысячелетий назад тремя сёстрами — Любовью, Добродетелью и Искренностью. Благодаря им мир обрёл черты, которые мы знаем, благодаря им люди живут тысячи лет.
Изначально небо было пусто; но чтобы осветить землю людей, Любовь заполыхала пламенем и стала солнцем; но освещать путникам дорогу она могла лишь днём, так как любила тишину, являясь дочерью Счастья; ночью потому солнце заходило за горизонт, чтобы отдохнуть от шума и песен бесконечных дивных птиц-пилигримов, которые не то людьми были в прошлой своей жизни, не то неведомыми ещё людям созданиями, но лицом были девами прекрасными; но руки их обрастали крыльями, а тела их были вовсе как у пернатых.
Как было темно ночью, так и скучала по старшей сестре Искренность, и разбилась тысячью звёзд, и осветила путникам дорогу вслед за Любовью.
Не смогла остаться на земле без сестёр и Добродетель, и обернулась Оранжевой планетой, ныне именуемой Златовлаской; такое имя ей дали выходцы поры Золотой, утверждая, что будто бы знают, что есть семьи, в которых из поколения в поколение передаётся предание об ослепительно-золотых локонах средней сестры; об её глубоких голубых глазах и светлой улыбке, от который леса зеленеют, а реки выходят из берегов.
Его звали Артуром — так, по легенде, звали возлюбленного средней сестры, что был справедливейшим из людей; его назвали так в надежде, что он сможет повторить историю СесилииБагрянородной—ипревзойтиеё.
Но он решил стать героем; а герои не ищут славы, но она жаждет их. Герои не примут титулов, но титулуют их в песнях птицы-пилигримы так щедро, что кажется порой, что герои — это лучшие из волшебников.
Но это не так; и в том было последнее и главное обстоятельство, по которому юный Артур не мог исполнить мечту своих родителей — геори никогда не станут волшебниками, пока продолжают действовать, как герои.
Артур же намеревался быть героем столько, сколько сможет; и быть волшебником не собирался вовсе.
Его мать умерла, когда ему не было и трёх лет; отец же. могущественный волшебник, отчаялся сделать из сына лучшего из волшебников и короля всех тех, кто умеет слышать, но держит мир кольцевой на ходу, потому что умеет не слышать то, что слышать не следует — и пропал в своих исканиях лучшего для мира, мира дорог непройденных.
Мальчика вырастили обычные люди, и с сознательного возраста он желал вернуть им солнце; потому что они были того достойны.
Так началась его история; и зерно всех последующих событий, в которых он будет одним из первостепенных участников, было заложено ещё в раннем его детстве обычными людьми — самыми обычными — но преисполненными добродетелью.

2

В эпоху славной Веры волшебники и герои шли разными путями, но приходили к одному — к моменту настоящего, в котором обретали своё бессмертие; к поре Золотой.
Порог дома белокаменного у самой границы переступали искатели артефактов, что позволяют обрести имя своё изначальное; и звёзды освещали им дорогу к обители, и Белая звезда — палящее солнце — согревала их в пору холодных дней; однако, со смертью Веры, что не была бессмертной в отличие от многих из своих гостей — ведь только так могла она хозяйкой Дома быть — не смогли волшебники и герои поддержать тот мир, что создан был ею и разверзнулась пропасть бездонная меж ними — пуще прежней — куда упали звёзды — и Белая звезда.
С тех пор прошла тысяча лет; Вера стала легендой, как и её эпоха, а бессмертие, секрет которого всё это время передавался потомками выходцев поры Золотой из поколения в поколение, как древний артефакт, перестало быть чудом, но стало обыденностью.
Над пропастью, в которой реки не бурлили, и не было видно, куда уходит свет, Сесилией Багрянородной при помощи могущественного волшебника был выстроен мост; однако по нему не ступали люди, потому что не видели цели в объединении.
И, деля меж тем свой кров, жили они разрозненно, глядя в разные стороны; и лишь одно объединяло их — способность к добродетели, Сесилией привитая; это и держало на небосводе Златовласку.
Но, что же будет после?
Принц Эдвард с ранних лет обучался мудрецами; он знал, как беречь время, как как двигать горы и как любить всем сердцем. его не сжигая — но был слишком молод именем своим изначальным, чтобы удержать хрупкое единение подданных своих.
То понимала Ингрит, что именем своим была несколько старше; и потому отправилась в опасный, долгий путь, в конце самом которого надеялась обрести тайну упавших звёзд — узнать, какими чарами в пору Золотую хозяйка дома Вера смогла принести единство людям на земле.
Но то были не чары.
То была Добродетель, которая является средней сестрой; её волшебство — это квинтэссенция добра и отзывчивости, которых часто не хватает людям, но к которой они, в большинстве своём, стремятся неустанно; но спешат, непомерно спешат.
И потому никто ещё не смог повторить поступок славной Веры, когда она, отдав при этом всё,что приобрела на собственном пути,подарила имя своё изначальное всем жителям земли мира кольцевого; её добро никогда не было задобренностью,а отзывчивость всегда смотрела прямо в суть —и видела,где свет, на чью встать сторону, чтобы всем помочь.
В том была сила Веры.

3

По завещанию её жила Гвиневра, приняв в своём доме молодых людей — юного Артура, что подавал надежды стать настоящим героем, и златовласку Ингрит, что, сама не зная, уже переступила черту чудес.
Переступила, когда отправилась она в свой опасный путь; переступила, когда постучалась в двери дома белокаменного у самой границы; и когда дошла, преодолев все страхи, до дома Гвиневры, потомка славной Веры.
Они с Артуром шли разными путями, но цель у них обоих была одна — как тысячу лет назад, желали они достичь поры Золотой, когда бы обрели счастье своё, имена свои изначальные все люди на земле — и самим открыть в себе тайну этого волшебства.
Причины были разные; Артура вели звёзды, что он обрёл в отваге и терпении на своём пути; Ингрит шла от противного — она желала лучшего, потому что видела, как опасен к нему путь, на примере своей матери, и не могла позволить, чтобы кто-то прошёл по этому пути.
Двое совсем юных молодых людей в единстве своих намерений усилия свои смогли объединить; самоотверженностью Ингрит и отвагой Артура они создали надежду, что ключ ото всех дверей будет найден; семь дней и семь ночей они просили Златовласку — предлагая ей взамен, моля о помощи, обещая — послать им знак, который указал бы, где найти Эскалибур.
И Златовласка знак дала.
Погасло её кольцо — одно из множества — и метеорит упал далеко за черту отшиба; так далеко, что двадцать девять дней шли к тому месту двое — дочь королевы и сын великого волшебника.
Когда путь был окончен, увидели они озарённый внутренним сиянием меч в осколках небесного тела; и вытащить его под силу оказалось юному Артуру из камня небесного; и по щекам Ингрит текли слёзы — и радость неземная душу её согрела.

4

Мерлин всегда слышал больше, чем должен был слышать; когда принц Эдвард решил отправиться навстречу своей сестре, юный помощник звездочёта первым узнал об этом.
Узнал он также, что возвращается Ингрит, обретя ответы на свои вопросы, что подтолкнули её отправиться в опасное путешествие; услышал он также от стен, что ключ от всех тайн. сокрытых некогда в доме белокаменном в бесчисленных артефактах, найден — и находится он в руках первого героя этого тысячелетия.
Но какова была роль, отведённая ему, Мерлину? Ингрит должна была обозначить путь волшебника, чтобы привести героя к его артефакту, Артур должен был принять милость Златовласки — но какова роль Мерлина в завещании славной Веры?
Ответ ему не давала даже Оранжевая планета; молчал весь мир.
Что должен сделать он, помощник звездочёта, который слышит больше, чем должен — и только?
Он не был могущественнейшим волшебником, которого знали в мире кольцевом, в мире дорог непройденных.
Он не был героем,овеянным легендами.
Но должен был стать и тем, и другим.
Герои никак не могут стать волшебниками, но иногда, раз в тысячелетие, волшебники могут стать героями.

5

Сесилия встретила дочь радостно, но без лишних слов; они встретились в доме доброй хозяюшки Морганы, когда мать терпеливо ждала своё чадо из опасного путешествия в поддержке своей сестры.
Сёстры за это время успели обговорить многое.
Истина о том, что злость делает человека беспомощным, звучала теперь в каждом взгляде случайном двух женщин с очень разными судьбами; обе они были вынуждены признаться за чашкой горячего травяного чая, что не раз рисковали бессмертием своим ради минутной слабости — едва не оставив без поддержки тех, кому их участие могло понадобиться в самом добром смысле этого слова.
Истина эта стала звучать иначе.
Злость делает беспомощными не только тех, кто её испытывает, но и тех, кто находится рядом.
Потому злость недопустима.
Даже на себя.
Сёстрам же было, за что себя корить; однако, обретя новый опыт, они смогли себя простить; простить себе слабость, чтобы стать сильнее.
Чтобы исполнить желание Ингрит, которая мечтала, чтобы никто более не отправлялся в опасный путь к исполнению своих желаний.
Потому что желания исполняются сейчас.
Настоящие желания; те, что идут от имён наших изначальных — от нашего счастья.
Ингрит обрела своё счастье в конце своего пути — впервые, встретившись, лицом к лицу став с матерью своей, она не ощутила себя плохой дочерью; её чуткое сердце не могло врать — это было заслужено.
Девушка смогла не повторить ошибок Сесилии; несмотря на всё своё упорство, она пошла навстречу доброму совету Моргаузы, хозяйки дома белокаменного у самой границы; и обрела свои звёзды.
Они возвращались домой — Ингрит и её мать, две волшебницы поры Золотой.
Возвращались, чтобы вернуть звёзды на небо; свои звёзды.

6

Мерлин проснулся от холода. В Башне Чтецов всегда стынет воздух, но в эту пору — особенно.
Прошлым вечером ему удалось пробраться в самое закрытое от посторонних глаз помещение. И это едва не стоило ему жизни.
При первой же попытки пробраться к Золотому механизму он чуть было не слетел с огромной высоты на каменную кладку, служившую полом; тот, кто был в этом месте впервые. всегда рисковал.
Но Мерлин был уверен, что ответ на его, юного помощника звездочёта, который слышит больше, чем должно, вопрос оберегался Механизмом; и потому юноше во что бы то ни стало нужно было до него добраться.
А располагался он под самым сводом Башни, на невообразимой человеческому глазу высоте.
Он не мог упустить этот шанс. Только один раз за всю историю её существования Башню Чтецов оставили все.
Все вышли наружу, оставив замок абсолютно, как им казалось, пустым, чтобы посмотреть на звёзды.
Однако его, Мерлина, вопрос, не знал ответа в небесных светилах. Но стены замка подсказали ему, что важнейший артефакт мира кольцевого, мира дорог непройденных, знает, что ему. юному помощнику звездочёта, который слышит больше, чем должно. сказать.
Он попробовал подобраться к Золотому механизму снова; на этот раз ему удалось.
Перед ним предстало одно из колец Златовласки, упавшее с неба, и вновь, разбившись, ставшее обручем из чёрного золота.
Ещё одно кольцо, но намного меньшее, хранилось в стенах дома белокаменного у самой границы, в руках у хозяйки обители этой Моргаузы бесценнейшим артефактом.
Хранилось, чтобы стать частью нового, золотого моста меж волшебниками и героями, кои, обретая имена свои изначальные, делали первый шаг к воссоединению; но ещё большим шагом стало бы возвращение звёзд на небосвод — руками простых людей, не волшебников и не героев.
Мерлин слышал, что, вот ещё немного, и ночные светила займут свои места на небосводе; младшая сестра, Искренность, вновь сможет освещать людям пути непройденные, дороги из осколков жёлтого кирпича.
Но делать это она может только в ночную пору.
Двадцатитрёхлетнему Артуру, что подавал задатки настоящего героя. обретя Эскалибур следовало найти солнце — и закалить меч свой в его лучах.
Однако, даже если это ему удастся, ночные звёзды и Белая звезда были лишь частью небесного полотна.
Царицей неба была Златовласка; средняя сестра, Добродетель.
Мерлин посмотрел сквозь Кольцо на свод Башни — и увидел их.
Трёх волхвов, которые оказались тремя старухами; трёх сестёр, в глазах которых ещё сменяли друг друга отражения былой эпохи; это были окна Вселенной — и смотрели они прямо на Мерлина.

7

Ингрит лежала на земле, прислушиваясь к движению звёзд на небе; её звёзд, добытых из недр её души.
В это утро Златовласка потеряла своё последнее кольцо.
Ночные звёзды окружали её, осиротевшую, мерцая в вечернем небе; две сестры, Искренность и Добродетель, воссоединились.
И в том был промысел Моргаузы, хозяйки дома белокаменного у самой границы.
Ингрит лежала на земле, слыша, как та движется; в отражениях рек её было имя изначальное дочери Сесилии — то было её счастье.
Пора Золотая, созданная Сесилией, не могла превзойти эпоху Золотой поры ни в чём; однако, звёзды собрала в кольцо именно Багрянородная — собрала людей, даровав им шанс воссоединиться.
Людей, которые, отпустив от себя груз непонимания, смотрели друг на друга, видя в глазах близстоящего новый мир, который им предстояло освоить — вместе.
И, взявшись за руки, они ступили в новую эпоху; эпоху, где юный Артур поднимет солнце на небо, доказав превосходство добродетели над всеми чарами; эпоху. где Мерлин, помощник звездочёта, сплетёт из нитей миров единое, целостное полотно, став величайшим волшебником всех времён; эпоху, где не будет надобности в мостах меж волшебников и героев берегами — потому что отныне звёзды освещать путь будут всегда первым, всегда чудотворящим, всегда отважным путникам, связанным навеки последним кольцом Златовласки.

2019