Геннадий Александрович

      Примечательное есть местечко в Санкт-Петербурге, называвшемся в не очень давние времена Ленинградом: площадь «Московские ворота»! С одной стороны у неё станция метро, а с другой – небольшой сквер и главный корпус ЛВИ – Ленинградского Ветеринарного Института (Ликёро-Водочного, по версии наших мальчиков).
      Потоки машин огибают площадь с двух сторон, а в центре красу-ются сами ворота: что-то вроде Триумфальной арки на двенадцати толстенных колоннах, высотой с трёхэтажный дом, со всякими там каменными знамёнами, лавровыми венками, ружьями и прочей герои-ческой атрибутикой. И вокруг них на всю площадь – громадная клумба с тюльпанами. Они там весной цветут роскошно и буйно, просто пунцовый тюльпановый ковёр.
      Дальше от той же площади отходит Черниговская улица, на ней и расположен весь институт, в котором и я училась в далёкие розовые годы. В общем, всё близко, в двух шагах.
      А в институте, кроме всего прочего, имелись при кафедрах клиники. Для животных, на которых набивали верную руку и оттачивали медицинский глаз студенты. Коровы, лошади, овцы, собаки – всех хватало. Дежурные первокурсники сам за ними ухаживали, выгуливали и учились понимать.
      И вот был в те времена среди них кабан. Вернее, кабанище. Я таких ни до того, ни после никогда не выдывала. Огромный, как носорог – среднему студенту почти до подбородка, не толстый, а какой-то нали-той, мощный, как паровоз. А клыки имел такие, что в первый раз увидишь – в дрожь бросает. И во второй и в третий тоже: просто два кривых жёлтых ятагана. Как будто это не добропорядочный цивилизованный хряк английской белой породы, а какой-нибудь африканский бородавочник.
      Конечно, при таких мощностях и вооружении он мог бы дел натворить – мама, не горюй! Вокруг-то – одни лопухи-студенты, причём половина из них – городские, вообще не представляющие, куда его можно тыкать, а за что не стоит дёргать.
      Но, ко всеобщему счастью, нрав он имел самый спокойный и благодушный (такое бывает). Джентльмен, понимаете. И умён был, как не каждая собака. Ну, и обращение с ним было соответствующее: гладили, почёсывали, угощали вкусненьким. Гулял он по двору свободно, безо всякого вольера. И прозвище ему студенты дали – Гена, Геннадий Саныч. А Геннадием Александровичем звали ректора нашего института. Студенты кличку зря не налепят: тот тоже был такой рослый, дородный, вальяжный. И тоже незлой.
      С утра, если погода хорошая, дежурный студент открывает бокс:
      -  Гена, извольте прогуляться!
      Кабан лениво поднимается и выходит во двор – он знает прекрасно, что сначала полагается уборка, потом утренний туалет – чистка, а затем уже кормёжка.
      Когда нужно было вернуть его обратно в бокс, никто не брал никакого прутика: подходит дежурный, похлопает по спине:
      -  Геннадий Саныч, в кабинет!
      Кабан послушно отправляется, куда пригласили.
      Даже на занятиях со студентами он снисходительно терпел почти любые обследования ( не в пример некоторым прочим!), если попросят вежливо, по-человечески:
      -  У вас процедуры, Геннадий Саныч!
      Никогда не доставлял никаких хлопот и бед, за что и был любим.
      Но однажды этот самый Гена отмочил такое, что нашему институту запомнилось надолго и вошло в число легенд.
      Он сбежал! Вахтёр оставил открытыми ворота на улицу – вообще-то не редкость, они частенько стояли нараспашку, не танкострои-тельный завод всё-таки… Но тут как-то всё сразу совпало: весна, всех на приключения тянет, открытые ворота, вкусный брошеный пирожок возле них, свободно гуляющий Гена, а вахтёр отлучился на минутку… И спохватились не сразу.
      -  Сашка, где Гена?
      -  Во дворе, только что под окнами гулял.
      -  Нету под окнами!
      -  Ну, за вольером посмотри.
      -  Нету, я уже везде искал!
      -  Гена, Гена, Гена! – нету Гены.
      Трое студентов в развевающихся белых халатах в ужасе мечутся между корпусами по огромной территории института. Нет нашего Гены! Исчез!
      Вдруг один из несчастных дежурных видит огромную и пахучую кучу доказательств пребывания Гены возле ворот. Бегут к вахтёру:
      -  Не видели Гену? Кабана? Пропал, как сквозь землю!
      Выясняется, что вахтёр никого не видел, но уходил минут на пять, а ворота закрыл только что… Мамочки! Кабан в город ушёл!
      Уже шестеро студентов, проклиная всё на свете, мчатся на дрожащих ногах: трое – направо, вниз по Черниговской, трое – налево, к Московским воротам. А там же проспект! Движение сумасшедшее!
      В это же время на Московском проспекте поток машин чинно остановился у светофора: красный свет. И в первом ряду возле самых тюльпанов стоит чёрная ректорская «Волга». И наш Геннадий Александрович сидит в ней, погружённый в глубокую задумчивость, и мало замечающий окружающую действительность – ректору любого института перед весенней сессией есть о чём  поразмыслить.
      Как вдруг из мира мудрых мыслей его выдёргивает ужасающий вопль, да ещё и орущий его собственное имя:
      -  Гена! Чтоб ты сгорел! Геннадий Саныч, пошёл вон!
      Ректор аж вздрогнул, шофёр тоже, даже машину, кажется, встрях-нуло. А перед ними разворачивается картинка из дурного сна.
      Посередине клумбы, возле самых Ворот, в совершенном блажен-стве развалился чудовищный белый кабан. Он успел нарыть и нагрести себе в кучу массу высокосортных луковиц и прекрасных цветов, и теперь уплетает всё это гурманское блюдо с упоением, так, что за ушами трещит. А тюльпановый ковёр выглядит так, будто на нём танк маневрировал!
      А от Черниговской улицы через площадь к этому кабану подлетают трое взмыленных студентов в белых халатах и верещат тенорами и фальцетами:
      -  Гена! Сволочь! Ты куда влез?!
      -  Гена, убирайся отсюда к чертям! Геннадий Саныч, мать твоя хавронья! Быстро в кабинет! В кабинет пошёл, тебе говорят!!
      И лупят его кулаками и ботинками. И поливают такими ветеринар-ными терминами, что ни в каком учебнике латыни не откопаешь. И вся площадь с восторгом наблюдает весь этот театр военных действий.
     Ну, я вам скажу… Бедный ректор облился холодным потом. Другой бы кабан  сейчас вскочил бы, развернулся и… Про клыки помните? Вспорол бы дураков на месте, от ширинок до подмышек – и кто за них будет отвечать?!!!
      Это всё мы потом уже сообразили. А тогда наш Гена только встал с недовольным видом, словно ледокол из зелёных волн, хрюкнул басом какое-то ругательство, показал клыки обомлевшим зрителям и тяжё-лым королевским шагом направился через площадь к Черниговской.
      И тут кто-то из ошалевших студентов вдруг заметил знакомую «Волгу» - совсем близко! И ректора с выпученными глазами! И шофёра с раскрытым ртом!
      Эффект был, конечно, громоподобный.  Неописуемый. Мальчики чуть в клумбу не зарылись. И трудно сказать, кто был больше потрясён!
    А на светофоре-то уже зажёгся зелёный, и строй машин пытается ехать дальше. Как же! Гена шествует, не поворачивая головы, гудки и крики его не волнуют ни в малейшей степени. Подбежавший милиционер свистит, но отступает от греха подальше: такого нарушителя лучше не задерживать! А тем более не подгонять! Себе дороже!
      Когда Геннадий Саныч был наконец водворён обратно на законную жилплощадь, дежурные студенты, бледные, с перекошенными лицами, собрались во дворе кафедры в кружок перекурить это дело и обсудить, что теперь будет и что с этим делать. Постановили: не делать пока ничего, поскольку ничего поделать невозможно. Лишат стипендии – перебьёмся, объявят выговор – переживём, выгонят из института – вернёмся через год. 
      И вдруг у них над головами открывается окно, и их окликает дежурный  врач-ординатор:
      -  Ребята, вам сейчас Геннадий Саныч звонил и …
      -  Кто-о-о звонил?!!! Шутите?
      -  Нисколько. Ректор звонил и просил кое-что передать.
      -  ЧТО??!!
      -  Большую просьбу. Во избежание путаницы, как он выразился.. Чтобы посетителей, в том числе и посторонних, которые будут искать его кабинет, не направили случайно вместо ректората в клинику кафедры физиологии, в свиной бокс.  А то, не дай Бог, кому-нибудь психиатричку вызывать придётся.
      Раз уж получилось такое невероятное совпадение, что они с нашим подопытным кабаном оказались тёзками, так пусть он, то есть кабан, и впредь именуется так, как он у Московских ворот слышал, а именно – Геной. А уж его, ректора Кононова то есть, просит называть по-прежнему, Геннадием Александровичем!