Кофе

     И луч звезды, подобный нити льда,
     Влачит меня неведомо куда
     На тонком и мерцающем аркане...
     (Сергей Калугин)

«Тёщу хоронили – два баяна порвали.» В этот раз и инструменты целы, и никто не умер. Провожали на пенсию. Да и проводами не назвать – так, дежурная пицца. Со сломом страны, разорвалась связь поколений, и теперь молодые легко расстаются с ветеранами, не осознавая до времени масштабов потери. С уходящим я знаком шапочно, и заглянул скорее из вежливости. Есть категория людей, которым сподручней переносить повороты в жизни в многолюдье. Это не про меня, но почему бы не поддержать коллегу, коли мне ничего не стоит, пригласительный мэйл прилетел утром, а неотложных дел нет.

В судьбе каждого случаются повороты. Иногда они приятные, порой трагичные, но чаще неопределенного свойства. Оценка последствий в точке бифуркации не очевидна, как бы на ситуацию ни смотрела признанная обществом традиция. Существенно лишь осознание неизбежного перехода невидимой черты. Еще шаг – и путь в старое закрыт. Даже вернувшись при определенных обстоятельствах, окажешься если не перед листом чистым, то перед другим точно.

Меня всегда забавляло своей загадочностью ощущение, испытываемое в подобные минуты. Не то чтобы нравилось или отвращало. Именно забавляло. Запомнил его еще с детства. В последний день смены в пионерском лагере, с подъема до посадки в автобус что-то отчетливо шевелилось в груди. Совершенно не важно удался ли отдых, или месяц выдался скучным, нашлись ли друзья, или компания подобралась так себе. Переживание явно не вязалось ни к прошедшему, ни к грядущему. Не относилось оно и к «здесь и сейчас». Погружение в него отрешало от реальности, не выводя из нее. По сути важен лишь факт перелистывания страницы. Я взрослел, менялись декорации и степень важности (кажущаяся?) перемен. Но восприятие оставалось тем же.

Ни масштабность, ни необратимость событий никак не сказываются на силе переживания. Вот на похоронах я не чувствую ничего. Ритуалы лишь раздражают пустой потерей времени. Заботливо поставленный психикой защитный блок, подспудная вера в неразрывность любых процессов или понимание невозможности открутить кино назад? Не хочу разбираться. Но в менее маргинальных ситуациях неизменно приходит описываемое нечто. Острое, но не ранящее, щемящее, но заботливое, отчетливое, но неуловимое.

Похожее влияние оказывал уход из коллективов сотрудников. Первое впечатление подсказывает, что остающимся проще, но в душе и мыслях получается ровно наоборот. Зависть или сострадание к решившемуся заставляют задуматься и взглянуть на собственную жизнь пристрастнее. Даже переход в другие фирмы. А уж на заслуженный отдых – много серьезнее.

Тайное желание пережить известное с детства чувство, вероятно, и привело меня сюда сегодня. Почти все окружающие малознакомы, потому стою тихонько в уголочке и делаю вид, что наслаждаюсь чашечкой халявного кофе.  Прислушиваюсь к себе в который раз безуспешных попытках поймать за хвост загадочное переживание, дабы докопаться до его истоков. А вдруг оно о самом важном, а я всю жизнь топчусь на месте не в силах разрешить простейшую загадку Сфинкса, которую с завидной регулярностью и терпением мне подсовывает мироздание.

Воспоминания уносят в первую, «социалистическую», половину жизни. Я родом оттуда и мое неуловимое и интригующее чувство тоже. Молодость и любопытство завсегда нарисуют яркую картинку, но я хорошо помню и подложку. Сейчас много спорят, хорошо или плохо жилось при Советах. Кому жилось? Простому люду? Ровно, как и сейчас – грязновато и бедновато. Материя полна несовершенств, и не только на севере Евразии. А для городского жителя особенно. В рукотворной индустриальной пустыне мы окружены построенным нами. А созданное руками человека – детская поделка по определению. Любая навозная муха легко уделает по красоте и проработке своего организма корону империи, а по сложности строения не отстанет от вычислительного комплекса с искусственным интеллектом. Только муха менее назойлива и прожорлива.

Взять, например, модный автомобиль, от одного вида которого лет двадцать назад замирало сердце и слышались хоры ангелов. Нынче он воспринимается не более чем унылой и скучной грудой железа. И дело совсем не в возрасте. Дурман рассеялся, очарование новизны слетело и беспристрастно обнажилась истинная ценность. Вернее, почти отсутствие таковой. Дело не только в моде. Красота вещи и радость от пользования ей определяется не ценностью и количеством составляющих ее материалов, а творческими усилиями ее создателей. Ситуация с каждым годом становится безнадежнее благодаря победному маршу массового производства и роботизации. Оно и понятно: чтобы всех обеспечить ништяками, требуется помощь других вещей. Ловушка в том, что по-настоящему ценно в предмете лишь привнесенное непосредственно живым человеком. Если вещь растиражировать миллионами экземпляров, сами считайте, сколько души останется в каждой. Handmade как был доступен единицам, так и остался. Незыблем как немой укор прогрессу тиражирования. Как инженер не могу не тосковать, наблюдая расширение производства всё более жалких поделок при растущем техническом могуществе человечества.

Про инженера загнул, конечно. Я им так и не стал. А ведь как всё начиналось! А как? Не могу уверенно сказать, которые из обрывков воспоминаний оказались первыми. Всегда удивлялся людям, помнящих себя чуть не с годовалого возраста. Может, дело в том, когда и как человечек испытал первый информационный шок? Лично я пришел в сознание поздно, но сразу и основательно. Кстати, тогда же впервые пережил то самое чувство, которым питаюсь на поворотах судьбы. Вот как сейчас…

Первый осознанный день запомнился настолько хорошо, что картинки событий в памяти не потускнели, а сочность виртуальных красок без труда соперничает со ставшей привычно-серой реальностью. Мне, наверно, около четырех. Ко времени описываемого события уже неплохо говорил, умел самостоятельно одеваться и даже завязывать шнурки. Одним словом, не вызывал опасений в запоздалом развитии ни у врачей, ни у родителей. Но при всей внешней активности и подвижности, в некоторых вопросах я невероятный тормоз. Хоть убей, ничего не припомню из происходившего ранее памятного дня, в котором обрел долговременную память. И не только ее.

Отец, отправившийся по какой-то надобности в другой город, взял в поездку и меня. Теперь некому вспомнить почему, а я никогда не знал и не задавался таким вопросом. Скорее всего, детский сад не работал по причине лета, а сидеть со мной дома было некому. Так или иначе, меня подняли в несусветную рань – еще не было и шести. Наша семья тогда жила на окраине города, где неподалеку располагалось два автобусных кольца. Мы с отцом направились на то, что редко использовалось в ежедневных поездках. Только открылась дверь подъезда, я мгновенно пришел в себя, ибо такой картинки еще не видывал – мы плыли в молоке. Подобные туманы в Ленинграде случаются нечасто, а созерцание их даровано лишь ранним птахам. Потом был переезд на двух еще почти пустых автобусах. Смогу даже припомнить номера маршрутов и их марки. Два перегона от кольца до кольца – невероятное приключение для мальчугана в те годы, но я еще не догадывался о чудесах, ожидающих впереди.

А ждал нас аэропорт. Формальности регистрации меня заинтересовали, но не впечатлили, а вот поездка в открытом вагончике (помните, были такие паровозики для перевозки пассажиров по лётному полю) среди стоящих лайнеров в сладком аромате жженого авиационного керосина запомнилась. В продолжении пары сотен метров я наслаждался вечностью. Но вечность закончилась и наш игрушечный автопоезд для взрослых остановился у трапа. Самолет, подобный сверкающему посланнику богов, возвышался величественен, светел и прекрасен. А я, потрясенный, в ожидании посадки замирал возле его огромных, в мой рост, колес и завороженно любовался упирающимися в голубое небо крестами гигантских винтов с желтыми кончиками лопастей. Самолет играл со мной, весело жонглируя лучами утреннего солнца, отражающимися на сверкающих алюминием боках. Наконец лайнер гостеприимно принял нас внутрь просторного фюзеляжа. Новое слово я узнал тут же у отца и с легкостью запомнил навсегда вместе с «шасси», «винты» (а не пропеллер), «крыло» (а не крылья).

«Аэрофлот» в шестидесятые еще помнил, что возит людей, а не паксов. Кресла в салоне стояли просторно, и мне было вольготно стоять у иллюминатора, наблюдая бойко раскручивающиеся винты, наполнявшие машину приятным басовитым гулом. От окна я оторвался лишь на секунду, чтобы взять несколько камелек с подноса, заботливо протянутого улыбавшейся стюардессой. Конфеты-сосульки компенсировали в те годы несовершенство систем герметизации. Но всезнающий отец научил меня обходиться без них – зевание отлично заменяло карамельки, которые, если честно, я почему-то недолюбливал несмотря на нежный возраст.

Для взлета пришлось пристегнуться, но иллюминатор был огромен и полагался каждому ряду кресел. Понятное дело – инженеры думали, а не эффективные менеджеры. После разгона по бетонке земля медленно ушла вниз и открылся вид с высоты птичьего полета. В ту минуту я испытал ускорение машин, на которых буду ездить лет сорок спустя, и узрел планету с высоты как в интернет картах, которыми буду пользоваться тогда же. А еще понял, что над одним мальчишеским раем – аэропортом, есть другой, несравненно качественно его превосходящий – полет. Тогда и не подозревал что эта лестница бесконечна.

Самолет поднимался все выше, и вскоре мы поплыли над облаками. Лететь было долго, и любование ослепительной белизны фрактальной пеной быстро поднадоело. К тому же добрые воздушные феи снова пришли с подносами, на которых стояли стаканчики с редким баловством – лимонадом и минералкой. Разрешалось выбрать – и это было круто. Хотя подобного значения слово «круто» тогда еще не имело. А выбор был! Как любой нормальный ребенок я взял лимонад, и крупные пузырики на стенках пластикового стаканчика (не одноразового) по сию пору вспоминаю с теплотой. Отец же попросил кофе.

В нашей семье пить кофе в те годы было не принято. Жестяные банки сгущенного и даже молотого в доме водились, но ими почему-то пользовались весьма редко. А тут вдруг появилась чашечка черной непрозрачной жижи, по виду явно проигрывавшей моему лимонаду. С искренним удивлением задал отцу совершенно резонный вопрос: «Зачем ты пьешь кофе?». Ответ «чтобы не заснуть» меня условно удовлетворил. Я отвернулся к иллюминатору и, вглядываясь в уходящий за горизонт белоснежный пушистый ковер, впал в медитативное обдумывание ситуации.

Видимо, логика у меня врожденная, ибо уже тогда оказалась железной. С одной стороны, мы встали рано, с другой – как можно спать, когда вокруг так захватывающе интересно. Весы качнулись в сторону непонятного, но нашелся достойный аргумент: папе не досталось места у окна, которое занимал я. А меняться не входило в мои планы. При таком раскладе почему бы не подремать, коли лететь еще два часа? Я повернулся к отцу – он спал. Бросив разочарованный взгляд на пустую чашку на столике перед ним, я вновь приник к иллюминатору.

Но всё заканчивается. Самолет начал снижение и стюардессы попросили пристегнуть ремни. Вот тут-то впервые меня накрыло тем самым переживанием приближающегося и неотвратимого завершения одного этапа в пользу туманного следующего. Я не жалел о конце перелета, ибо пятна далекой земли в провалах облаков уже примелькались. А столь удивительно начавшаяся сегодняшняя сказка просто обязана была продолжиться.

За неполный день я прикоснулся к тогдашней вершине инженерной мысли, пережил ощущение полета, научился относиться критически к словам даже очень авторитетных взрослых и надолго отучился от кофе, не притрагиваясь к нему. Но главное – влюбился в самолеты, поверил в силу человеческого разума и стал только в нем искать опору и честного союзника. Верный способ не сойти с ума и жить, глядя не под ноги, как настаивают лицемерные взрослые, не желающие связываться со стиркой и расцарапанными детскими коленками. Только вверх! На сверкающие пики мечты, один вид которых окрыляет и дарует желание и силы шагать вперед. А лучше, лететь.

Астрологи утверждают, что вся жизнь предрешается моментом рождения. Вероятно, так. Но, определенно, не вся! Самая важная, огромная, вмещающая вселенную, жизнь сознательная вырастает из зерна дня прихода в непрерывное сознание. У кого-то он пасмурен и тяжел, у других солнечный и радостный, но непременно запомнившийся. Мистерия, в которой, как весенний листок из почки, внезапно разворачивается личное присутствие в мире, чтобы потом безостановочно расширяться, подобно нашей необъятной вселенной.

                EuMo. Сентябрь 2024.