Осколки человечности хроники чужих душ

#СовременнаяПроза #ПсихологияЧеловека #ТёмныеГраниОбщества

Я — психолог, падальщик человеческих душ. Иногда я думаю, что мне просто недостаёт смелости принять собственную испорченность, поэтому я предпочитаю чужую.


 Социально-гендерная воронка.

Это стало ужасающим, к моему удивлению и сопротивлению консервативно-либеральным мозгом, зрелищем.
Унизительно-пугающее, от своего неестественного существования женско/мужское тело, застрявшее в расчленении на "до" и "после".
Спустя три десятилетия зиготного деления, вернулось на круги своя, склонившись в американской реальности.

Утратевшее присущие деве биологические чары эстрогена, оно, похлюпывая, перемещалось в тени самоунижения, оскалившись ко всем полам кроме среднего.

Довольно свежий чёрный маникюр на всё ещё худых, даже изящных пальцах, совершенно не дополняя плешивую щетину на пухлых и повисших угристо-кратерных щеках.

Голос казался не то прокурено-осиплым, с акцентом на утрированно баритонном смехе, не то застенчиво тихим, где выживала свои моменты "заводская" часть личности.

Волосы беспощадно мигрировали с больной головы, словно беженцы, не принимая модерной химии телёс, проклевываясь то в ушах, то пальцах.

На сколько можем быть мы уродливее, отрицая всё то, что уже есть прекрасное в нас? - задумалась я, рассматривая экспонат занимавший почетную должность.

Вся сцена больше напоминала мне спектакль из сатиричного нутра истеройдного постановщика.

Но все брезгливое пренебрежение внутри конфликтовало с еле поблескивающей жалостью, что откликалась на отражение разочарования в глазах напротив, латентно скрывающих разочарование в своем выборе.

Их внимание всё так же привлекали женщины, как правило, обычные. Даже чрезмерно обыденные. Лишь незаурядность компаньона могла уравновесить внешнеотличительные черты транс человека.

Разряжавшая воздух похотливость объекта распылялась вокруг всех, как дурная пыль при буре, цепляя каждое внимание как потенциальный интерес-sex invite. Недоумевая, кто перед ними, общество старательно избегало близкого контакта, не подавая виду, оставляя в поле зрения глубоко травмированных и наивно любопытных пациентов.

Караемым собственным выбоором, объект самоуничтожался очередной порцией пропаганды, не отвлекаясь на надежду о спасении души.

Им не оставалось ничего, кроме как идти до конца вгрызаясь в право быть принятыми, ибо пропасть социального дна засасывала каждого свернувшего с пути героя.

Кто они и что их побудило так издеваться над собой?

Гипертрофированых максимализм в купе с расшатаными травмами, обильно смазаными волной одобрения подопытными ухищрениями.
Глупость от беззаботности жизни и смелость на грани отчаяния - пластилиновый кандидат либерализма.

Вседозволенность казалась мне подарком жизни, в рамках той, что воспитывала отрешенные души вокруг меня, гонимые то кризисами экономическими, то внутриличностыми.
Но именно в таких людях формировался стержень.
Путь, освещенный верой изнутри.

Что отличало нас, помимо антител к вакцине?
Как на весах, баланс сторон взаимозаменял себя.
Идеальная картинка снаружи, прогнившая изнутри.

Я хотела увидеть её изнанку: как люди рушатся, и как их бездушный мир помогает им падать.
Это был не просто эксперимент.
Это было моё желание.
Желание прикоснуться к самому дну общества, чтобы ощутить его пульс.

Там, где наркота, похоть и тлен сливаются в один огромный ком из токсичных исповедей и пустоты.

Один из дней в реабилитационном запомнился отчетлевее других, застряв заточеной взьерошенной картиной в моей памяти:

Он всё время носил шапку, прикрываясь от мира слоем застиранных хлопковых катышков на обороте ржаво выжженной ткани. Хлипкая и прилипшая чёлка свисала прямо на глаза, напоминая дешёвые жалюзи.
Это был ещё один слой — очередная защита.

Сухие черты лица было почти невозможно разглядеть. Их выжгли тяжёлые металлы из шприцов и ложек. Однако зависимый оставался жилистым и нервно ёрзающим, как неспокойная голодная блоха, зажатая в стеклянной банке.

Когда приходило его время говорить, он перебирал ножами так, что его кроссовки создавали шоркающе-топающий шум в тишине присутсвующих пациентов.
Этот шум заполнял всё, кроме его голоса.
Казалось, он пытался убежать прямо посреди своей исповеди.

Отрицание затмевало рассказ, проявляясь в каждой детали его внешности, но не в спиче — который судорожно-поносным потоком изливался в те редкие моменты внимания к его персоне.

Мне было искренне интересно наблюдать за всеми фазами его метаморфоз в течение дня. То, как он искал и поворачивал голову, теребя снимав, иногда растянувшиеся худи, как по-настоящему старался прильнуть к групповой идентичности с первым недовольным шмыгающим шипением от сторонников анонимных собраний.

Закономерность ощущений будоражила заставляя присутсвовать снова и снова среди этих мертвых душ.
Они источали такой же тухлый позыв к жизни, как и вершки транс утопических волнений.

Все это оставалось фальшью временной ошибки, где одновременно наблюдались умертвленные конец с началом, покинувшие божественного творца.