Записки заложника. 5

Совладать с таким подходом было трудно, практически невозможно, поэтому возникал вопрос: зачем же нам продолжать финансировать науку по советским правилам, если ее результаты государство не в состоянии использовать? Как состыковать науку и бизнес, чтобы бизнес был заинтересован в развитии науки и в ее результатах. Работая в Германии, я видел, хотя и краем глаза, как организована наука в ФРГ, и знал, что немецкие промышленные фирмы вкладывают в науку огромные деньги и совместно с Бундестагом решают, какие научные направления развивать сегодня, а какие завтра. Я поделился своими мыслями с Фурсенко, которого к тому времени уже сделал министром образования и науки, и он сразу согласился с необходимостью реформ. По его словам, а у меня нет оснований ему не доверять, большинство академических институтов «толчет воду в ступе, академики надувают щеки и требуют от государства все больше денег для удовлетворения собственного любопытства и тщеславия». Прежде всего, сказал он, необходимо резко, раз в десять, уменьшить число институтов, оставить только те, которые работают на высоком, международном уровне и занимаются актуальными, по-настоящему фундаментальными задачами. Во-вторых, надо усилить науку в университетах. Во всем мире основные научные исследования ведутся именно в университетах! А в-третьих, надо создать при министерстве науки специальный совет, в который войдут представители бизнеса и Академии, и именно этот совет будет решать, какие научные направления следует развивать и за счет каких средств.

С этим трудно было не согласиться, особенно с последним из его предложений, которое практически как две капли воды походило на немецкий вариант организации науки, который, как я знал, успешно действовал в ФРГ. И уж во всяком случае,  было ясно, что бизнес только тогда станет вкладывать деньги в науку, когда сам будет решать, какими задачами она должна заниматься. Поэтому я дал «добро» плану Фурсенко и он начал переговоры с Академией наук. И что тут разгорелось, какой, грубо говоря, визг начался! Я не ожидал, что академики, самые, казалось бы, умные люди страны, окажутся настолько недальновидны, настолько тщеславны, настолько неумны. Они стали кричать, что мы посягаем на их самоуправление, на их свободу самостоятельно решать, какими научными задачами им заниматься, какие институты открывать, а какие закрывать, и так далее и тому подобное. В сухом остатке их требование было таким: вы продолжайте давать нам деньги, а мы будем продолжать заниматься тем, чем хотим. А что будет, спрашивается, в итоге? В итоге они потом опять будут плакаться, что их разработки, над которыми они так старались, никто не берет и не внедряет.

А тут еще и международный вой поднялся, западные ученые начали обвинять меня в тирании, в деспотизме и прочем. Наши ученые дружно хлынули за рубеж, а оставшиеся потребовали уволить Фурсенко и вообще упразднить министерство науки. Зачем, мол, оно, если есть Академия? Андрей пожал плечами: Что возьмешь с этих старперов? И ушел с поста. Но министерство мы все-таки оставили, а министром назначили другого человека, чтобы снять напряжение и в тишине подготовить-таки реформу. Мне очень не понравилась позиция академиков. По сути, они создали некое государство в государстве, желали жить по своим правилам, не считаясь с решениями Правительства и Президента, но требовали денег из бюджета страны. И при этом, страна не видела никакой пользы от их деятельности. Забегая вперед, скажу, что через семь лет мы провели соответствующую реформу, вывели научные институты из-под руководства Академии, подчинили их государственному органу — Федеральному агентству научных организаций, а саму Академию превратили в своего рода «клуб по интересам», гуманно оставив академикам их немаленькие персональные оклады и привилегии. Мы по-прежнему еще не знали, как добиться эффективного взаимодействия бизнеса и науки, но по крайней мере теперь у нас в руках были рычаги воздействия на научные институты, минуя тщеславие и надутые щеки академиков. Мы выделили те научные направления, которые были наиболее важными для развития новых видов вооружения, усилили их финансирование и поставили себе целью в сжатые сроки добиться преимущества в неядерных, высокоточных и неуязвимых средствах поражения. Как говорится, хочешь мира, готовься к войне.

Однако наука не ограничивается только техническими ее видами. Есть такая очень важная наука как история. На мой взгляд, для безопасности страны она не менее, а может быть даже более важна, чем армия. Ведь что такое история? Многие думают, что это просто- напросто добросовестное, скрупулезное описание событий, которые происходили в прошлом. Но нет, это неверный, неглубокий подход. Во-первых, сведения о прошлых событиях зачастую бывают неполными и даже недостоверными и сами по себе не могут являться истиной в последней инстанции, а во-вторых, историки никогда не ограничиваются простой констатацией так называемых исторических фактов, а в обязательном порядке нанизывают их на свою интерпретацию. При этом, у разных историков одни и те же события могут приобретать совершенно различный, даже противоположный смысл. Достаточно посмотреть, как сейчас, через семьдесят с лишним лет после окончания Второй мировой войны, описывается ее ход в школьных учебниках разных стран.

Поэтому совершенно правильно будет откровенно сказать, что историческая наука есть наука политическая и ее задачей, в каждой стране, является такое описание прошлого, которые воздействовало бы положительным образом на самосознание народа данной страны. Я не хочу сказать, что российские историки должны обманывать свой народ. Народу надо говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Но не обязательно говорить всю правду. Ведь когда отец воспитывает сына и рассказывает ему о своем жизненном пути, он не рассказывает о каких-нибудь своих неблаговидных поступках, каковые, чего уж греха таить, имеются у каждого из нас, особенно в молодости. Отец воспитывает сына на своих достойных поступках, иногда может быть даже приукрашивает их, но делает это с благой целью. Так должны поступать и историки.

Зачем, например, рассказывая о гениальном композиторе, смаковать его нетрадиционные сексуальные склонности? Неужели от знания такой «правды» мы станем больше ценить его творчество? Или «правда» о любовных похождениях талантливого поэта? Неужели она помогает глубже проникнуть в пафос его стихов?

А ведь некоторые наши современные историки (если только можно назвать их историками) доходят до того, что отрицают факт Ледового побоища и его роль в отражении немецкой экспансии в XIII веке. Дескать, это была в лучшем случае  какая-то заурядная, локальная стычка, каких немало происходило в те времена, и она даже не отражена в европейских источниках. А наши источники им, значит, не указ? Про монголо-татарское иго пишут, что, дескать, и не было никакого ига, что русские княжества чуть ли не добровольно вошли в состав Золотой Орды, что даже поспособствовало развитию русского государства. И так далее, и тому подобное.

Про Вторую мировую войну я уже говорил, но скажу еще. Очень многим на Западе хочется умалить роль Советского Союза в разгроме гитлеровской Германии и милитаристской Японии. Они превозносят свою высадку в Нормандии, победу в Арденах, и атомные удары по беззащитным японским городам. Словно и не было Сталинградской битвы, блокады Ленинграда, обороны Москвы и Курской битвы, и разгрома семисоттысячной квантунской армии, не говоря уже о двадцати миллионах погибших советских людей. Они доходят даже до такого кощунства, как приравнивание Сталина к Гитлеру: дескать, по их тайному сговору и началась Вторая мировая война. Хорош сговор! Двадцать миллионов потерь, четыре года крови и страданий!

Нет, друзья! Историческую науку нельзя пускать на самотек, она должна служить сплочению народа, должна воспитывать его на примерах доблести, славы и созидания, должна рождать в людях чувство гордости за прошлое своей страны и любви к ее настоящему. Только тогда в их сердцах будет гореть вера в прекрасное будущее, ради которого стоит трудится здесь, в России, а не искать его в далеких «британиях» и «калифорниях». Поэтому я, как Президент, настоял, чтобы наши школьные учебники истории были тщательно выверены, чтобы учителя в школах не отклонялись от того, что в этих учебниках написано, и чтобы все средства массовой информации работали под флагом активного патриотизма.

В первую очередь это касалось телевидения. Как известно, Ленин в свое время сказал, что из всех искусств для нас важнейшим является кино, имея в виду, что именно кинематограф позволяет массово воздействовать на малограмотное в то время население России, нести в него большевистскую пропаганду. Сейчас таким массовым средством воздействия является телевидение, и мы обязаны использовать его для нашей патриотической пропаганды. Телевизор имеется в каждой семье, и если мы ежедневно, по всем каналам, по всем ток-шоу будем доводить до людей изложение правильных взглядов, внушать им правильные мысли, это рано или поздно даст свои плоды. Ну а те, кто не посчитает нужным «идти в ногу», кто полагает, что он умнее всех и лучше понимает ход событий и ситуацию в мире, тот сам подписывает себе приговор. Как говорится, кто не с нами, тот против нас.