Осторожно, обезьяна!

       Поздняя осень в нашем маленьком городке по обыкновению салютовала в неуютное небо дымом костров в которых жители, словно вместе с опавшими листьями и ветошью садов и огородов, сжигали все тяжкие воспоминания об уходящем годе и подавали ориентир приближающемуся, надеясь, что он будет к ним благосклоннее.
      

       «Сигнальные дымы» растворялись в стылых небесах, по которым то и дело тянули станицы гусей, прибывающих в наши края на сытную зимовку. Их писклявая перекличка будоражила мою неуемную душу охотника, и я, приводя в порядок свой дворик, уже перебирал в голове варианты, куда поехать «посторожить гусика». Мой, русско-европейский лайчук попал на «больничную койку», по тому охоту на пушнину на время пришлось отложить.

    
        Три дня назад, на очередной ночной вылазке за енотками, Казак умудрился загнать в тростниковую трещу одинца кабана, который в эту пору, наверняка шатался в поисках загулявшей свинки. Имея солидный опыт работы по хрюнделям в лесных урочищах, мой отважный песель не рассчитал свои силы и прижатый зверем к стене дударя, получил производственную травму.


         Издали прислушиваясь к его азартному лаю в глубине балки, я слышал и грозный рык секача, по тому даже не пытался как-либо отозвать пса, ибо это побудило бы его действовать напористее, надеясь на помощь хозяина. Но чем же я мог помочь своему четвероногому другу в трёхметровых непролазных зарослях?


         Вскоре всё стихло. Я уже было подумывал о печальном, пусть и героическом конце своего кобеля, как вдруг уловил легкое потрескивание камышей и его учащённое дыхание. Луч коногонки выхватил из темноты вернувшегося пса. Взяв его на шворку и осмотрев, я нашел поверхностный, как мне показалось, разрез шкуры на ягодице. Вначале надеясь ограничиться промывкой раны марганцовкой и присыпкой стрептоцидом, я, в конечном итоге утром отвёз его к спецам – ветеринарам, и как оказалось это было правильное решение.



         Девченка-ветеринарша, сообщила мне, что нужно срочно оперировать «кабанятника», ибо за внешним разрезом, скрывалась куда более глубокая рана: «Еще бы пару миллиметров и клык вспорол бы кишечник!», – ужасалась она, с неподдельным сочувствием.
Операция прошла успешно, швы наложены, и я отнёс кобеля на руках в машину. Дома, пока горемыка истекая слюнями отходил от наркоза, не понимая, что с ним происходит, жена пошила ему аккуратные штанишки из оранжевой палаточной брезентухи. Из штанишек торчали лишь кобелиные причиндалы и хвост, остальное было закрыто во избежание зализывания и вскрытия швов пациентом.


        Вечером Казак с аппетитом умял мисочку предложенных ему харчей и уже вполне живо реагировал, когда хозяева подходили к его вольеру, чтобы пожалеть свою животинку. Лёжа на боку, он, поднимал голову, искоса поглядывая как я вкалываю ему очередную дозу антибиотика, тяжело вздыхал, но мужественно переносил болезненную процедуру.
      

       На второй день Казачек встречал меня, бодро виляя лихо закрученным хвостом, но традиционные прыжки на месте ещё не исполнял, видимо рана чувствительно побаливала.


       На третий день, придя к нему с миской вкусняшек, я нашел вольер пустым при закрытой двери, а это означало, что «Казачура – скотина паршивая» – ожил и наверняка подался по бабам, исполнив свой коронный номер - «рывок на волю»!
      

       Так и было на самом деле: прислушавшись к шумам на квартале, (в то незапамятное время транспорта в городишке было куда меньше нынешнего, как и улиц с каким-либо покрытием), я услышал где-то вдалеке дружный лай дворовых собак – верный признак того, что неподалёку праздно шатается мой кобелино,(к слову сказать его знали "в лицо" не только соседские псы, но и их хозяева). Мой призыв он не стал игнорировать, и на удивление, не заставив себя долго ждать, шустро заскочил в открытую калитку.
      

        Оранжевые штанишки на нём ладно сидели, крепко удерживаемые подогнанными лямками. Морда у пса была весёлая и ухандокав миску с кашей он, сытно икнув, улегся в будке.
       

                **************
        Как долго он отсутствовал в вольере и чем занимался на воле могло остаться загадкой, если бы вечером меня не окликнул, возвращавшийся с работы сосед Василий - нагловатый, средних лет мужичок, сухой и ржавый, как вяленая прошлогодняя таранка. Он и поведал мне свою историю...
  - Так я, Алексей, чуть было твоего кобеля того – не приколол вилами, прикуривая от моей сигаретки, молвил Васька, сверяясь с моей реакцией, зыркнув на меня прищуренным глазом из-под козырька засаленной кепки.
        Сделав многозначительную паузу, сладко затянувшись дымком и шумно выпустив его струю в пасмурное небо, он таки дождался моего встречного вопроса: «И за какие же заслуги ты его хотел приколоть, если не секрет?», начинал закипать я, возмущённый угрозой в адрес моего пса.
   - Так курей у меня таскал, паскуда, - дерзко нагнетал обстановку, сосед, придавая трагизм происшедшему.
        Я не был удивлен таким ответом, ибо знал сволочные наклонности своего питомца, но всё же для калькуляции предстоящих расходов уточнил, внутренне опасаясь цифре, которую мог услышать: «Ну и что он сотворил в твоём курятнике?».
    - «Ладно, расслабься, – ехидно скалясь, неожиданно сменил тон Василий», - скажи «спасибо» Марусе, что она меня вовремя разбудила, а то была бы беда!
     - Ну давай уже, рассказывай свою страшилку. Хотя погоди - пошли в дом, я «Изабеллу» недавно перелил – божественный вкус – попробуешь винца? - на всякий случай задабривал я «потерпевшего».
    - А что его пробовать, его употреблять надо! – закатывая велик ко мне во двор, не стесняясь, декларировал свои намерения, Васька.

                ************
               
        Опустошив неторопливыми глотками первый налитый ему стакан, Васька одобрительно покачал головой и натренированными движениями выщелкнув из моей пачки сигаретку, тщательно разминая её, прислушавшись к сухому похрустыванию табака, начал своё повествование, при этом вожделенно гипнотизируя выставленную на стол четверть густого рубинового цвета, напитка.


        «Сплю я, значит, Алексей, слышу меня Манька в бок тычет и шепотит, что кто-то к нам в курятник залез – куры орут, что потерпевшие, говорит глянул бы, может, ворует кто. Мне и в лом, и очковито как-то выходить – мало ли что, но перед бабой стыдно мандражировать. Я как был в трусах, напялил фуфайку, а в руки то и взять нечего, ты ж знаешь я не охотник – ружжа не держу, хотя и не помешало бы. Нашел я на кухне скалку и ножик, что побольше, включаю свет на веранде - он хорошо светит, двор почти видно, - выхожу наружу, и слышу кто-то на задах через ограду перескочил и по камышам в Жибаревой балке трещит. Я, само собой, поорал для острастки, пообещал злодею, что шею сверну, а сам, знаешь, Лёха, не врублюсь: в курятнике наружная дверь открыта, а та, что внутри - заперта на щеколду, куры переполошились, но вроде все целы.
       Взял вила, не будь дураком, поставил у двери в доме, мало ли, что, и опять дрыхнуть завалился. Чую Манька меня толкает. Я подскочил – куры опять в кипише, ну думаю хана босякам – заколю! Маньке говорю: «Я выйду тихонько, а как заору ты тогда свет и врубай на веранде, чтобы раньше времени крысу ту не спугнуть». Машку трясёт, пищит, меня самого чуток поколачивало, видать адреналин пошел в жилы.
    - Ну ты че застыл, Ляксей – давай наливай мне, коль сам не хочешь! - грозно сдвинув выгоревшие за лето брови, не церемонясь потребовал Василий. Я и вправду увлекшись его повествованием, совсем забыл о своём статусе «хлебосольного ответчика по делу», даже пропустил тот момент, когда гость не смущаясь закурил возле приоткрытой форточки, вероломно нарушив правила, заведенные моей супругой – в доме не курить!
       Ополовинив второй стакан, Васька скромно закусил предложенной закуской и продолжил.
       «Так вот, напяливаю я фуфайку и трико, а то прошлый раз задница захолола малость, беру вила и на цырлах выползаю на улицу – темно как у негра… Куры шо резанные горланят, слышу кто-то дверь у них дергает, аж доски трещат. Дверь жалко, про себя совет даю тому: «нахрена ломать – подними щеколду!», какой там - ломиться! Ну думаю – хана тебе братуха, мочить, понятное дело, не буду,(оно мне надо чалиться за него), - но хлебало на британский флаг порву! Подкрался я ближе и как заору – ложись сука на землю, а то застрелю! – думал и соседи со шконок попадают, а свет то не зажигается! Маня, свет! - ору я, а мимо меня, чую, аж ветром обдало, кто-то проскочил. И тут свет загорелся, и я вижу на зады в балку скачет обезьяна цирковая! Тут я вообще афигел! Представляешь, Лёха: ночь глупая, темень, курятник на ушах, я с вилами готов уже кишки кому хошь выпустить, а тут обезьяна!


        Я ещё не улавливал связь между Казаком и обезьяной, видимо притормаживая под действием вина, и с неподдельным вниманием слушал Ваську а он, мастерски оттягивая апогей своей байки - продолжил.
«Заглянул я в курятник – дверь целая, куры все на месте. Подпер на всякий случай и наружную дверь и обратно в хату. Вилы опять возле двери поставил – чем черт не шутит! Манька – рыдает с перепугу, вся в соплях, спрашивает: «Кто там был, Вася?», - а я ей говорю: «Ты не поверишь, Машунь – обезьяна!». Манька матерится,
   - Ты чё, говорит, гонишь, не пьяный врёде ить, какая обезьяна, может обознался?!
    - Настоящая обезьяна, какие в цирке выступают – шинпанзе, в штанишках красных, с подтяжками! Во до чего додумались, какая-то падла научила обезьяну кур воровать! А сам думаю, - и ведь не слышал и «там» от людей такого. А Манька, чё вспомнила: «Вася, это цыгане! Соседка, Ёсыповна, говорила на въезде на полтиннике опять табор ихний стал. Точно, это они! Нашим кому такое в голову взбредет?!»

         Только под утро поснули с Манькой, та всё хотела пойти в ментовку заявить. Решил просто соседей предупредить и замок повесить.



        Я ржал от души, вытирая рукавом слезы на глазах. Васька, довольный, тоже  похихикивал, и почувствовав полное к себе расположение, уже по-хозяйски управлялся за столом, щедро разливая всем по стаканам, тут же бесстрашно раскуривая сигаретку, манерно стряхивая пепел в заскорузлую ладонь аки в пепельницу, продолжал:
  - Утром, Алексей, слышь, выползаю со двора на работу, еще только светало, гляжу, а мимо шавки за сучкой бегут - увязались, и в впереди всех кобелей – шинпанзе в штаниках! Твою мать – ору ему, - Казак, падла, я тебя убью скотина! Он, и ухом не повёл. Как родился в штанах – деловой такой, крендель!
               
                ************

       Дотемна я, в какой уже раз как мог укреплял вольеру, добавил козырек над сеткой, чтобы «обезьяна» и через верх не могла перемахнуть, даже если захочет. Казак, пока я возился, осторожно поглядывал из конуры, следил за мной, и на дне его карих глаз я заметил промелькнувшую ухмылку – мол «зря стараешься, хозяин, всё равно соскочу – век воли не видать!»


        Ночь. Меня толкает жена: «Лёшик, Казак на кого-то лает, сейчас всю улицу на уши поставит – сходи угомони его.»
Ох как не хотелось мне вставать, но пёс гамкал, и судя по всему уже не в вольере, а где-то за её пределами.


       На дворе было морозно и непривычно светло от выпавшей пороши. Вижу, на крыше домишка соседки тётки Таисии, на дымаре сидит кот, а моя сволочная собака пытается его достать, грохоча по жестяной крыше веранды, заскакивает с разбегу на покрытый снежком шифер и, скребя по нему когтями, сползает обратно вниз, и так раз за разом. Звучному лаю Казака по всей округе эхом вторят дворовые псы, которые казалось, скандировали ему, словно болельщики на стадионе!