Морошука Глава 52

            А на улице наоборот, проснувшееся светило, поднимаясь в зенит, набирало силу, и от его полуденного зноя становилось всё невыносимее вокруг.  Заядлые любители табачка оба, выкатившись из здания наружу, тут же нашли для своего перекура подходящее место и спрятались от палящего солнца в тенистом закутке больничного сквера, пристроившись там на пустующей лавочке в густых кустах разросшейся сирени.  Первым начал разговор  больничный гость.

            - Сразу после дембеля, вернувшись в город, Сенька, значит, зашёл к нам домой.  Ну батя, как всегда у нас в таких случаях бывает, пузырь – на стол, матушка живо сварганила закусон на скорую руку, и сели все вчетвером выпить да закусить за встречу.  Вдарили по рюмахе, потом по второй, ну и слово за слово – пошёл разговор.  Отец то мой с Сенькиной то матерью вместе в прошлом под её началом на новом заводе раньше работал!

            - Што, значит, работал? – не уловил дотошный житель посёлка Хохлы.

            - Так, после смерти матери, он перешёл потом в другой цех работать! 

            - Чей смерти? – не взял всё ещё в толк Мишаня.

            - Семёна, – коротко уточнил Вован.- У Семёна!
   
            - Когда это случилось? – более чем серьёзно уточнил морячок северянин.

            - Давно, – пустил колечко заядлый курильщик, – мы ещё пацанами были!

            - И чё потом?

            - А потом Сёмку в детдом насильно отправили!

            - Ничего себе, – вздохнул заводской мотовозник.

            - Вот так, – следом вздохнул и Вовка.

            - Жаль, – подвёл итог бывший торпедист.

            - Каво, – не понял Глушак.

            - Сёмку, – затанулся глубоко дымком сосед его по палате, – сиротой мужик вырос!

            - Сеньку жалеть не надо, – съязвил его приятель по перекуру, – он с самова детства был в полном порядке, никово и ничево никогда не боялся.  Понял?

            - Понял, – принял укор Хохлятский абориген, – потому и флотский.  А дале то чё?

            - А дальше сам знаешь чё, – рассмеялся охально Раскатовский корефан.

            - Я серьёзно, Володь, – пустил струйку дыма горячий Утюг. 

            - Посидели мы, добили отцовский пузырь на троих за разговорами и решили мы на пару с друганом под вечер в город пойти, прогуляться, насчёт картошки дров поджарить...

            - И… – не утерпел бывший торпедист Панченко. 

            - И тут на тебе, Мишаня, вся суть твоя, – всхохотнул больничный дымокур рассказчик.

            - Не тяни кота за хвост, – уел сказителя недовольный слушатель.

            - В общем, шагаем мы, не спеша, друзья-приятели подшофе по улице, поглядываем по сторонам, прикидываем меж собой, куда бы нам, двум богатым Буратино двинуть, чтоб с большей пользой для собственного удовольствия потратить имеющиеся у нас деньжата, – без предисловия начал свой рассказ Вовка, – а навстречу нам плывут, будто специально, две мои старые знакомые кумушки-подружки! 

            Короче говоря, встретились мы, необременённые семейными узами обе парочки, да и сговорились вместе провести вечерок.  Заглянули поначалу в ближайшую забегаловку и жахнули там по кружечке для разгона прохладного, но разбавленного водой пивка.  Но не понравилось это удовольствие и решили повторить, а девахи и говорят, открыто намекая. 

    - Чёй-то совсем обеднели нынешние мужики, не могут даже порядочных женщин в какое-нибудь приличное место пригласить, угостить!

            Обиделись друзья.  Жадность, хоть и незлостный порок, но мужчин не красит.  Вот и решили они, два боба не трястись над кошельком, как Кощей над златом, ублажая себя и бессмертное чрево своё, любуясь на своё несметное богатство. 

            - Мы чай не бессмертные, – подумал разухабисто захмелевший гармонист и громко так, будто вдарил кулаком по столу, добавил, – пропала корова – пропадай и телёнок!

            - Это куда же мы должны щас идти? – удивился демобилизованный служивый, ещё недавно бороздивший просторы древнего Посейдона.

            Не знал он, что в городе недавно открылся ресторан.  С утра это была обычная, как и все, но центральная вне территории заводская столовая, где не только кормили рабочих, но и часто справлялись поминки, а теперь вечерами этот известный пункт общественного питания превращался в питейное заведение под названием «Рябинушка» с официантками и с высоченным громилой, вышибалой в дверях.  Туда и двинула шалая четвёртка, решив продолжить гулевать.  У Сёмки при себе то же оставались кое-какие ещё рублишки от его дембельского аттестата на дорогу, которые необходимо было пустить в оборот.  Небрежно  устроившись за столиком, господа от безудержной щедрости заказали бутылку водки, кое-что из немудрёной закуски и бутылку шампанского, а к ней на сладкое ещё и шоколад, и с
размахом мороженое вдобавок. 

            Народу в ресторане было немного.  В основном сидели одни командировочные.  Но вот женщины с ними в компании были уже местные – любительницы, так скать, лёгкой да красивой жизни, из тех, что не брезгуют погулять, повеселиться и интимными услугами из благодарности на сладкое за это расплатиться.  На небольшом возвышении сего заведения самодеятельный квартет во главе с баяном, будто нехотя, наигрывал известные, приятные для уха и для души мелодии.  И за столиками так же нехотя, как и музыка тянулись тихие, ещё неразогретые спиртным возлиянием беседы.  Иногда кое-кто поднимался и выходил в паре на пятачок между столиками подразмять свои слегка затёкшие ноги.  В основном же все сидели, не торопясь, выпивали, закусывали и о чём-то негромко переговаривались, не обращая ни на кого никакого внимания.   

            Часа через полтора градус гуляния в данном заведении поднялся, и всё чаще в зале стал возникать за столиками смех, и громче начали произноситься тосты.  Не отставали от других и Сенька с Вовкой, потчуя алкоголем себя и подруг.  Иногда и они шли танцевать, разделяясь, как и полагается по выбору на пары.  Переговоры же о дальнейшем уединении и сладострастном препровождении времени вёл он, ушлый в дамских вопросах Володька дока и хват.  Он то это дело туго знал.  И вот, не дожидаясь, когда закроют заведение, вся эта захмелевшая квадрига, расплатившись, дружно тронулась на выход.  Прихватили ещё с собой бутылочку сладкой шипучки и направились на дом к одной из подруг.  Жила она, эта подруга, рядом с рестораном одна в однокомнатной квартире в новом, совсем недавно отстроенном в городе микрорайоне. 

            Там, в довольно чисто убранной квартирке, сговорившаяся компашка продолжила слегка фривольные танцы.  Устав кривляться, танцоры выпили захваченной из ресторана шипучки и вскоре Вовка тихо уединился с хозяйкой на кухне, а морячок всё продолжал и продолжал кружить по комнате свою недовольную его поведением пассию.  А той то уже порядком обрыдло всё это его бесполезное дело.  Не за этим же она сюда, расфуфыренная дура, притащилась, чтобы попусту топтать пол в комнате у своей подруги.  Там, на кухне уже давно её товарка изнывает в жарких Вовкиных любовных объятиях, а она продолжает и продолжает стаптывать под надоевшую музыку босые пятки своих ног, а могли б и они с этим тютей в тельняшке, по разочарованной мысли безотказной давалки, освоить диван.   

            - Ты, морячок, видно, долго плавал там в своём океане, – откинулась деваха на тот самый диван после очередной танцульки с издёвкой.

            - Плавает то, што в отход люди сносят, – обиделся бравый старшина, – а моряки по морю ходят, што б ты знала, красавица!

            - То-то я вижу, ты в штаны и сходил, – засмеялась нервно молодуха, – до сей поры от тебя чёй-то подванивает!

            - Это чем же? – надулся, как ребёнок бравый акустик.

            - Салагой, – ударила в больное место шалая бабёнка.

            Её, истосковавшееся по ласке женское тело, всё горело от неукротимых желаний, а этот самодовольный клёш и бестолковый бугай сопли развесил и сопит себе в нос, совсем ничегошеньки не предпринимая.  Не знала она, эта доступная в городе гулёна о том, что у Сеньки слабинка тогда была на интимные с дамами ласки и страстные ухаживания.

            - Пошли, раз ты так, – рассвирепел уязвлённый старшина второй статьи.

            - Это куда же? - осеклась гулящая бабонька

            - Ко мне домой, - предложил ей матрос.

            - У тебя чё, морячок, и дом свой имеется? – враз подоткнула свой подол, обманутая в надежде на страстный финал танцевальная напарница.

            - И дом, и в доме, – последовал угрожающий ответ.

            - А я то думала – ты маменькин сынок, – призналась куртизанка местного пошиба.

           - В своём доме я сам себе хозяин, – гордо выпятил грудь владелец недвижимости.

           - А в доме то чё, поди, одни пустые стены…

            - Всё как у всех, – не стал скрывать скромность своих бытовых условий матрос.

            - И чё как у всех?

            - И кровать, и печка имеются!

            - Печка – это хорошо, – быстро поднялась с места приглашённая, – не замёрзнем и не захвораем мы, стало быть, ежели чё, – вмиг поняла она, что этого наивного лоха можно ей запросто вот так вот взять и окрутить, оженив на себе в последствии. 

            В делах любовных эта полосатая тельняшка был явно несмышленышем, а потому и решила, видимо, хитрозадая бабёнка, что можно и подтянуть этого недотёпу то к себе на в руки на расстояние как бы интимной близости и отказать в этой самой близости, возбудив нём страсть и желание, и вить потом из него какие хочешь верёвки, никого не подпуская к морскому телу, но и не перебарщивать жёстко с ним в отношениях! 
 
            - Парень то он, видно, с характером, – шепнуло подсказку хитрованке в юбке её по ходу бабское начало.

            А парень в это время думал о своём.

            - Ну приведу я её к себе домой, – рассуждал он напряжённо молча, – и чё я в избе с ней там буду делать? – задал он сам себе вопрос, – опять танцевать?  Да на кой она мне, – злился дамский неумеха, – но и не привести тоже нельзя, сам ведь, позвал, – терялся бука в дальнейших своих рассуждениях, насилуя мыслью пустой черепок.   

            А шустрая шалава прикидывала свой план дальнейшего поведеня.

            - Для начала, можно ему и грудь свою, этому глупому вахлаку, как бы ненароком в ручонки обнажённую сунуть и даже дать её поласкать немного, ясно, што ничево таковв в жизни этот ходок по морям никогда не видел и не пробовал.  А потом уж можно будет так немного и дальше позволить ему, с лаской женского тела проникнуть, – чётко обозначила ход дальнейших событий гулящая баба, – но только позволить, и то лишь самую малость – оскомину сбить.  Но разрешить ему чево-то другое, существеннее – ни за што!  И на этом шабаш, – самоуверенно продолжала развивать свою мыслишку повидавшая на своём веку мужиков всехняя городская подружка, – пусть этот олух царя небесного привыкает к ней, облизывая собственные похотливые сопли, а уже когда его мужское терпение доведённое ею до белого каления, окончательно лопнет, вот тогда то его и в самый раз пора подвести под венец,– утвердила в своём шарабане стратегический план прожжённая в постельных и семейных засидевшаяся в девках ловкая бабенка.

            Свободных мужиков в те времена на Урале, как и по всей стране была нехватка, но одинокой то бабе что нужно в первую очередь: и мужик в дом хозяин, и отец будущих их с ним детей, и её опора в жизни.  И ничего что пока не замужем гулящая – обстоятельства такие, а став женой и матерью, бывшая гулёна может, вполне, оказаться достойной бабой и спутницей в жизни.  Они ж, эти женские то души и сердца во многом для мужчин до сих пор не разгаданный ребус, в котором всегда есть много вопросов, но никогда нет ясных да
определённых, в рамках логики ответов.  Женская логика – это ассоциативно-чувственные скачки всегда от чего-то простого к определённо-запутанному.

            - Пошли, ухажёр, – согласилась идти, познавшая жизнь, одинокая краля.

            - Пошли, – направился к выходу танцор Раскатов.

            Вышли молодые люди на улицу, а там слегка уже стемнело.  В мае, весной и летом, в июне дни на Урале длинные.  Вот народ и заполонил центральную часть городка, выйдя перед сном прогуляться семейными парами на свежий воздух.  И эта кума во многом уже всё решившая для себя, ожидая наверняка кого-то повстречать по дороге знакомых, томно подхватила своего флотского дембеля под руку и прижалась всем телом к нему, чтобы все увидели её знакомые, что она идёт не одна, а со своим кавалером.  Так и добрались они на пару, не спеша, до Сенькиного дома.  Но там у них любовных приключений по её ушлому расчёту все ж не случилось.  Сенька девку сразу раскусил, и заявил ей прямо у порога, как приговор, когда в избу вошли.

            - Извините, мадам у меня не прибрано.  Только сводня в город прибыл!
          
            - Для холостяка не дурно, – отпустила комплементик гостья.
            
            - Но Сёма всё понял по своему – уточнил, хохотнув, гармонист.   
 
            - Если тебе только это и надо, – недвусмысленно намекнул он хитрой куме, – тогда ты, девонька, раздевайся да ложись.  В доме нет никаво, так что и стесняться тебе здесь у меня неково!

            - Чё, значит, раздевайся? – опешила приглашённая кошёлка.

            - А то и значит, – усмехнулся хозяин дома, – в одежде детей не делают!

            - Ишь ты, какой хитрый.  Раздевайся, – не ожидала такого поворота мудрая Клава.

            - А чё тянуть то? – ухмыльнулся многозначительно лох в бескозырке, – раз, раз – и на матрас.  Чик, чик – и мальчик!

            - Об этом надо было думать тебе морячок, когда ты у Маньки сопли жевал, – зло в отместку подумала несостоявшаяся любовница.  Вот так вот сразу ложись, и чик-чик, – с издёвкой раззявилась вслух нагло городская шалава, – знаем мы вас, – многозначительно добавила она, эта доступная особь женского пола.

            - Каво это вас? – ошарашил её ответ.

            - Вас - ушлых матросиков!

            - И што? – прикинулся дурнем Семён.

            - Поматросите, да и бросите, а я потом с полным подолом останусь одна после вас лямку тянуть.  Нет уж, морячок, – сняла с ног модные туфли претендентка на взаимность, – хочешь, дружок, женского тела – женись.  Вот тогда, хоть ложкой хлебай.  Вся твоя без остатка буду!

            - Ну а Сёма то чё? – не удержался заинтригованный Мишка.

            - А Сенька, – погасил свой окурок Владимир, – отправил наш неопытный любитель борьбы под одеялом ловкого стратега домой во свояси.  На кой она ему сдалась эта всем и каждому в городе ненасытная подруга?

            - И она чё, ушла? – не уловив суть рассказа Михаил.

            - Не сразу, – всхохотнул гармонист.

            - То есть… – поддержал его смешок и подводник.

            - Врезала Сёмке увесистую оплеуху, не получив от него желанного удовольствия, – вот тебе и вся где и кто, и как суть, – встал со скамейки, расхохотавшись, самодовольный балагур и бабский охальник. – перешагнула через порог, развернулась боком к двери, да и помочилась слегка на ненавистный ей порог!
          
            - Уже без трусов била чё ли? – раззявил рот курилка, Вовкин напарник.

            - А я ей под подол не заглядывал, – развёл руками знаток женских душ.            
            - А Сёма то чё послде энтова? - прикусил губу хохлятский абориген.

            - Ничё, – ответил вяло Вовка, – на следующий день встал он с утра пораньше, да и выкрасил этот порог в жёлтый цвет масляной краской!

            - Зачем в жёлтый то? – прикусил губу хохлятский абориген.

            - Значит и он знал тот анекдот про караван в пустыне!

            - Да-а, – протянул озадаченно Панченко Михаил, – но в чём суть я так и не понял! 

            - Бабы робких мужиков не любят, – подвёл итог гармонист Глушков.

            - А чем робкие то хуже других?

            - Ты чё? – удивился Вован, – до сих пор ещё девственник, Мишка?
      
            - Да как сказать… – не стал откровенничать заводской железнодорожник.

            - Понятно, – мотнул головой цеховой прокатчик, – и они вдвоём покинули уютное по-за кустами насиженное место, – навестим больного, пока он не спит ещё,

            - Врезала Сёмке увесистую оплеуху, не получив от него желанного удовольствия, – вот тебе и вся где и кто, и как суть, – встал со скамейки, расхохотавшись, самодовольный балагур и бабский охальник. – перешагнула через порог, развернулась боком к двери, да и помочилась слегка на ненавистный ей порог!

            - Уже без трусов била чё ли? – раззявил рот курилка, Вовкин напарник.

            - А я ей под подол не заглядывал, – развёл руками знаток женских душ.

            - А Сёма то чё после энтова?

            - Ничё, – ответил вяло Вовка, – на следующий день встал он с утра пораньше, да и выкрасил этот порог в жёлтый цвет масляной краской!

            - Зачем в жёлтый то? – прикусил губу хохлятский абориген.

            - Значит, и он знал этот анекдот про караван в пустыне!

            - Да-а, – протянул озадаченно Панченко Михаил, – но в чём суть я так и не понял! 

            - Бабы робких мужиков не любят, – подвёл итог гармонист Глушков.

            - А чем робкие то хуже других?

            - Ты чё? – удивился Вован, – до сих пор ещё девственник, Мишка?

            - Да как сказать… – не стал откровенничать заводской железнодорожник.

            - Понятно, – мотнул головой цеховой прокатчик, – зато потом он встретил свою на танцплощадке судьбою суженую Капитолинку, мать его первенца, чей день рождения он в забегаловке со сменой отмечал, попав под нож после вечеринки!

            - И ты там был? – уточнил подводник.

            - А как же, – признался Сёмкин лучший друг, – только я рано ушёл.  У меня была с Татьяной намечена свиданка, – и курильщики покинули дружно это уютное по-за кустами место для перекура, – проведаем больнова, пока он не спит ещё, – подвёл итог Вовка. 

            Но ошибся в оценке ситуации всезнающий Вовка.  Его друган уж давно и спокойно сопел себе в две ноздри и видел сны, похлебав в охотку горячего куриного бульона.  А его душа парящего сокола витала где-то в облаках, кружа в высоком полёте, как вещая птица Феникс над родными сердцу гнездовьями.


            Насытившись наваристой куриной юшкой, довольный тем, что остался после этой убийственной драки живым, смотрел он, будто в кино свои сладкие грёзы и виделось ему благодатное лето.  День стоит ясный и тепло в нём разлито умеренное, а от земли исходит густое дыхание вдохновенной природы, в которой ощущается медовый привкус уральских трав и дурманящий дух замшелых прелостей лесных болот.  В пёстрых красках хвойные и лиственные заросли радуют глаз и манят прилечь на мягкую травушку-муравушку лесные поляны.  Плещутся прохладной свежестью в больших и малых лесных озёрах чистые воды и приглашают его в них окунуться, чтобы смог он вновь обрести своё здоровье и силу, как бы омыв в одном из низ свои уже зажившие раны.  Зовёт в небо душа его болящего, будто сокола, чтобы взлетев, смог он увидеть, как текут внизу многочисленные ручьи, речушки и реки – открывшаяся взору его кровеносная сеть сосуды большого Урала.  Благословен и чуден край «Каменный пояс» в неповторимой красе своей многообразной природы.  Душу и сердце окрыляет он от любви и гордости за него у каждого живущего там человека.   

            Вот и плывут они уже, Сенька с Капитолинкой высоко, высоко в небе, взявшись за руки, навстречу большому и яркому солнцу.  А внизу, куда хватает глаз, расстилается, как старческие земные морщины уральский хребет, чьи крутые и покатые склоны сплошь все покрыты зелёным со всеми оттенками густым ковром таёжных лесов, которые сверху им кажутся высокой будто вертикально торчащей травой.  И колышется вся эта, подчиняясь порывам ветра, древесная поросль, манит к себе, зовёт хвойными макушками.  Вторит им, плавно, как пава раскланиваясь на ветру, призывая к себе, и богатая лиственность.  А меж ними, будто ульи на пасеках прячутся причудливо разные по размерам и форме кубики, то биш дома и домишки больших и малых городов, деревень и посёлков, лепота, не передать словами.  Неописуемая прелесть! 

            Бесчисленные дороги петляют тонкими нитями-кружевами между заросших гор и заплетают их меж собою в единую, неразрывную вязь людские обиталища.  И сами люди, едва различимые точки, копошатся суетно там внизу, по своим делам, снуют торопливые муравьи-букашки туда-сюда без остановки.  Творят и созидают чего-то.  Парят счастливо Сёмка с Капитолинкой над этой панорамой жизни, любуются ею.  И вдруг среди всей этой неохватно пьянящей жизнелюбивой широты с высоты небес возникают, как в старом ещё немом кинообозрении уже знакомые и памятные его глазу узнаваемые очертания.  Вот уж видится ему то ли парящему, а то ли спящему Семёну его разросшийся в прошлом совсем небольшой посёлок, а нынче город и незабвенный район, и любимая улица, и на ней Икар с больничной койки различает и свой до глубины души милый бабушкин старенький дом, и огород, в которого кто-то один ходит и неспешно меж грядок топчется, занимаясь там в одиночестве по хозяйству.  И это, похоже, немолодая, но до боли уже заоблачному летуну знакомая женщина.

            - Бабушка! – закричал радостно удивлённый покоритель небес, но там на земле эта одинокая в огороде пожилая женщина, не спеша, копошилась и на Сёмкин зычный призыв так почему то и не откликнулась будто глухонемая.  Пригляделся пристальнее радостный воздухоплаватель и обомлел, да это же его любимая половинка Капитолинка, – странно, – не поняв в чём дело, подумал вольно парящий кум из курятника, – чево это она без нево в их огороде одна чё то делает ведь, она же должна парить здесь рядом с ним, – удивляется наивная душа, – как это она может вот так одновременно быть тут с ним парить в высоте и внизу на земле, в огороде находиться? – огляделся вокруг изумлённый покоритель сферы небесной и  обомлел. 

            А Капельки то его рядом и в самом деле как не бывало.  Один парит он в лазоревых просторах пустующей вышины.  И в руке у него вместо мягкой, миниатюрной, тёплой, как русская печь ладошки жены зажата в кулак сухая болотная корявая суковина, которую он напряжённо сжимает, как меч возмездия.  Бросил он, брезгливо поморщившись, эту сухую и омерзительную деревяшку, отшвырнул от себя и направился, круто пикируя, вниз.  Тихо  опустился на грешную землю, мягко спланировав на свой у избы огород.  Обнял там свою родную ягодку.  Расцеловал.  А ягодка то его постаревшая какая-то и, как будто не своя, а чужая.  И смотрит она не на суженного своего супруга, а мимо него куда-то, и в её тёмно-синих глазах печально колышется мелкая рябь Кокшаровского Синего озера, ровно хочет что-то ему сказать, но не в силах почему-то это всё вымолвить.
            
            - Откуда ты взялся? – выражал её напуганный взгляд.

            - Царица ты моя, Капелька, – прошептали заветренные губы планериста, – как же я люблю твой чудный запах таёжной морошки!
- Я знаю, – донеслось на признание в ответ, – но ты далеко от меня, мой любимый,
сейчас.  Далеко!

            - Нет, я рядом!  Рядом с тобой, – противится доводам жены её половина.

            - Если бы ты знал, дорогой ты мой Сенечка, много лет мы с тобой в разлуке живём, – жалобно призналась ему грустная Капитолинка.

            - В какой разлуке? – ошалел моряк, – ты чё, родная…

            - Бросил ты меня, мой медведушко.  Забыл ты, морячок, свою Капитолинку.  Давно  променял меня уже на другую помоложе!

            - Не правда! – закричал, будто ослышался бывший акустик, – я здесь.  Я рядом.  И я с тобой, Капитолинушка!

            - Это кажется тебе, – охладила порыв летуна верная подруга.

            - Не-е-ет! – пронзил пространство убийственный крик.

            - Знал бы ты, мой милый, как и я хочу быть рядом с тобой, – признаётся ему сквозь крик любимая им Капелька.

            - Знаю, сладкая ты моя, – откликается обескураженное сердце.

            - Сил, просто, нет, дожидаться, когда же ты, наконец, вернёшься ко мне!

            - Но вот он, я.  Вернулся.  Капа!

            - Не-ет, – отстранилась та, – ты тень лишь, любимый!

            - Неправда! – не соглашается Семён.

            - Правда, – как приговор утверждает постаревшая конопушка.

            - Нет, Капочка, неправда.  Вот он я.  Здесь, – вознегодовал бывший матрос, – и мы будем вечно любить друг друга.  И ты поймёшь, единственная моя, што я твой и с тобой я самый настоящий.  Я рядом.  Идём со мной, – подхватил он на руки свою милую ягодку и воспарил снова вверх на крыльях мечты и веры в счастье прямо к зовущим звёздам.

            И та не противилась.  И вот они уже вместе, обнявшись, став одним единым целым, взмыли вверх и, тесно сплетясь опять в неудержимом порыве, летят вдвоём сквозь земную пелену облаков, наслаждаясь друг другом.  А их словно эфирные, прозрачные тела плывут невесомо, поднимаются куда-то за пределы Земли, устремляясь к далёким незнакомым им миражам, источая чудодейственный аромат блаженного соединения.  И вот они всё выше и выше поднимаются рукокрылые Сёмка с Капитолинкой.  И под ними внизу расстилается уже не просто земля как обозримый участок суши, а вся планета – шар Земной, большой и упругий будто вздувшийся живот отяжелевшей от бремени супруги,  И видно как бьётся в нём, в этом прекрасном планетарном животе, просясь наружу, новая жизнь.  Бьётся тихо и легонько, но настойчиво, смело заявляя о себе, требуя выхода.

            - Капелька ты моя ненаглядная, – шепчут в восторге пересохшие губы отца и мужа.

            - Почему же капелька то, родимый, – гладит волосы любимого его жена.

            - Потому что ты чистая росинка, способная напоить целый мир, имя которому наш с тобою малыш.  И я знаю… – заметался по кровати больной.

            - Чево же ты знаешь то, радость моя? – отзывается голосом Капы вязкая пустота.

            - Я знаю, как мы его назовём, – начал будто задыхаясь, дышать широко раскрытым ртом, как пойманная рыба на берегу не в силах проснуться спящий подранок.

            - Как, любимый?

            - По-ли-ка-а-арп!

            - Нет! – звонко ахнуло эхо в ответ, – караси да сороги – это всего лишь сказка твоя, – не приняла для сынка предложенное имя опроставшаяся роженица, – не хочу я рыбьева твоево, страшново и холодново, как омут продолжения.  Мне не нужна сказка твоя, чума эта болотная, а настоящего, как у всех людей человеческого счастья хочется!

            - Но он и есть наше счастье, Капочка!

            - Ты ошибаешься Сёмушка, – сопротивляется его любимая.

            - Нет, моя сладкая, – настаивает больной, – он наша с тобой судьба!

            - Не наша, Сеньша, а твоя, – ударила вдруг яркая молния, и огромный шар земной превратился в смутную и едва различимую точку-пуговку.

            - Капитолина! – взорвалась, протестуя, окрылённая душа.  И возмущённый авиатор проснулся, распахнув обезумевшие очи.

            Перед ним на стуле рядом с кроватью сидела встревоженная жена и держала у себя на руках, слегка покачивая, крохотный свёрток из одеяла, а рядом с ней стояла и щерилась словно обезумевший клоун на цирковой арене верная подружка её, Танька-Вероника.

            - Капитолинка, Капочка.  Капуля, – только и мог произнести весь в холодном поту, пришедший в себя, лежащий на кровати покоритель космических глубин.

            - Как же так-то, Сенечка? – улыбнулась неловко его родная голубка. 
И прооперированный автор банкета, всё ещё, не приходя в себя от жуткого сна и не
веря неожиданно возникшему счастью, снова обессиленно закрыл глаза.  Такого в сонном его взбудораженном воображении не могло и быть, и впредь быть не может, и лихой Икар из поднебесья, расслабившись, снова, но уже спокойно уснул, ощутив желанное для себя присутствие заинтересованной поддержки.
            - Я щас, – прошептали его губы, – токмо немножко отдохну и мы все вместе домой пойдём.  Я ща-ааассс…