Ванька и Пегас

Скучаю. Мне тоскливо. Кажется, что глаза закрываются, становятся меньше, и миру все труднее проникать внутрь. От этого внутри делается темнее – оскудевает и свет, и цвет, и формы, и движение. Событийность истончается…
Лекарство есть, но ведь, преодолевая хандру, нужно совершить немыслимые действия: встать с постели, дойти до стола, взять карандаш и тетрадь и начать писать. Писать неизвестно что…неизвестно зачем...
Ну, уже хватит! Известно что – неизвестное! Известно зачем – чтобы очнуться! И тут – парадокс: чтобы очнуться самой, надо побывать в теле и в ситуации другого, то есть от себя на время отречься, оставить свою оболочку – надеть иную. И знаете ли – лечит! Вот почему любое путешествие во времени или в пространстве столь целительно для нашей души: ты избавляешься от знакомой рутины, а поток новой информации живительной струей смывает все наносное. Весь тухлый кал. Как в унитаз. Возвращаешься из таких путешествий обновленным и можно снова гадить внутри – такова уж наша природа… А путешествие еще долго – много лет – возвращается в воспоминаниях флэш-картинками, напоминающими о вероятности невероятной чистоты.
Итак, что мне надо для очередного омовения? Не так уж и много: мое воображение и четкое восприятие приходящих картинок, которые со мной никогда не происходили. Чик! Включено! А еще требуется условие задачи. Пусть это будет Л.И., изящная и манерная пофигистка, манипулятор и самоед – три в одном! Людмила Ивановна! Я Вас зову, откликнитесь! Давайте с Вами прогуляемся сегодня по линии времени и все-таки выясним, что за реальная или придуманная причина так необратимо бросила нас в объятия друг друга тридцать лет назад. Ведь я так и не знаю, кем Вы мне приходитесь…Может, лукавый ум уже что-то конструирует, чтобы оправдать мои ожидания…
…Почему-то я вижу еловый лес с островками хлипких осинок. Вдоль леса – полевая дорога, разбитая, пыльная, вся в ухабах – российский набор.
Вечер. Почти малиновые облака. Солнце пушистым комом катится вдоль горизонта, почти касаясь земли. На поле стоят скирды сена. Вдалеке – дом у реки. Несмотря на поздний час (около десяти ночи), слышны детский визг и крики: малышня плещется на мелководье, брызгается, догоняя друг друга. Это – две девочки лет 8-9 и мальчик лет пяти. В воздухе висит ощущение полной безопасности и покоя. Я знаю, что ребятишки сегодня уже и по малину одни ходили, и на дальнем озере уток наблюдали, и по полю за аистом бегали. Счастье!
Одна девочка, постарше, соседская. Ее отец – егерь и живет с нею в лесу в добротно поставленной избе. Другая девочка и мальчик – брат и сестра. Они вместе играют и вместе едят, вместе спят, как ангелы, и вместе работают на огороде, помогая матери, которая вот уже четвертый год растит их без мужа. Он погиб на лесоповале.
Мать выходит из дома и зовет детей ужинать: сегодня соседская девочка остается у них ночевать. Ребята, хватая свою одежду, звонко хохоча и толкая друг друга на бегу, подпрыгивая и повизгивая, несутся к дому. Мать стоит на крыльце и смотрит на них с улыбкой, а потом вытирает руки о передник и идет в дом.
Этот дом – деревянный. Стены его выкрашены в голубой цвет, а наличники – в белый. Резные ставенки и подоконник своей витиеватостью напоминают сказочный сюжет – так и хочется провести по ним пальцем, следуя всем изгибам и поворотам резьбы.
…Перед домом – небольшой палисадник. Прямо под окнами цветут маттиолы, и их сладкий ночной аромат почему-то напоминает поцелуи. Хотя…не знаю…мне и целоваться-то пока не доводилось, только видела, как мама с отцом целовались на крыльце каждый раз, когда он уходил на работу. Но маттиолы люблю очень. И, когда слышу их запах, то он звучит как скрипочка. И еще он остается во рту, словно только что сосал леденец.
Ванька к цветам равнодушен, а для меня они – неповторимы, и каждый звучит по-своему. Я даже «вижу» эти мелодии. Иногда на цветущем лугу пробираешься среди них, как среди разноцветных занавесок: одни раздвинул, а там – еще, а там – новые, другие. Люблю цветы!
А мой брат Ванька любит лошадей. Когда мы ходим в ночное, он вечно с ними разговаривает. И говорит, что они ему отвечают. А я верю. Он же верит про цветы и занавески! Вот, например, смотрим мы на небо, на звезды, которые, как искры от костра, мерцают, только не гаснут, а Ванька вдруг и говорит:
– Вчера мой Пегий сказал мне, что раньше кони умели летать среди звезд. Говорит, у него там брат есть, среди созвездий, зовут Пегасом.
Я Ваньку люблю. Хоть он на цветы и не глядит. Зато он видит то, что я часто пропускаю. Любой гриб, любую ягоду заметит, любую птицу средь ветвей разглядит. И придумывает все такое необычное! Вот и тогда. Когда про Пегаса рассказывал, то сразу же предложил найти его на небе. Доказать, что не врет. Только вот смотреть надо было не как всегда, лежа на копне сена и закинув руки за голову. Так, сказал Ванька, обычное видится, а Пегас – конь с крыльями, он – необычный, и видеть его можно только необычным путем.
– Каким? – спросила я Ваньку.
– Вверх тормашками, – ответил он.
Вначале я держала его за пояс, а он, перегнувшись назад, старательно всматривался в сливовый кисель ночного неба с нерастаявшими сахарными кристалликами звезд на нем. Я спросила, что он видит, но Ванька только вздохнул. Потом он мне предложил посмотреть. Я подумала, что он – маленький еще, не удержит меня, шмякнусь об землю головой. Но Ванька так на меня посмотрел, что я пожалела, что это сказала. Держал он крепко, широко расставив ноги и тихонько пыхтя от тяжести моего тела.
Вначале я увидела землю и лес, растущий корнями вверх. А потом – Млечный путь. Мама рассказывала, что это наша галактика; в ней солнце наше находится. Млечный путь мне нравится, потому что он небо освещает, не заблудишься даже без фонарей. А еще по нему можно мысленно побегать, а, когда надоест наступать на колкие звезды, спрыгнуть прямо на Землю! А потом я увидела Пегаса. Мама говорит, чтобы я про картинки, которые вижу, никому не рассказывала, потому что людей можно легко напугать. А чего бояться-то, если это красиво? Вот и Пегас – он ведь совсем не пегим был, как Ванькин любимчик. Он был белым, как вафельное полотенце. Он был…вафельным! Его лизнуть хотелось! Конь как конь, только из белой сахарной вафли и с огромными крыльями. А каждое перо из его крыльев, подумала я, можно было бы отточить (если бы оно само выпало, конечно!) и писать им что-то белое, сыпучее, сладкое и сияющее. Стихи, например.
Пока Ванька пыхтел, удерживая меня, в голове сложился стишок:
Я на небе не была ни разу,
Но туда однажды полечу.
А пока прекрасному Пегасу
Рассказать о небе поручу.
Ванька, наконец, не выдержал, и мы вместе грохнулись на землю. Сначала заорала я, потому что подвернула рука, а следом – Ванька, потому что ему моей ногой досталось по голове. Мы лежали рядышком, почесывая ушибленные места и глядя в небо. Костер почти догорел, и звезды стали ярче.
– Вань, а Вань, – позвала я.
– Ну? – сурово ответил Ванька.
– А ты меня любишь?
– А то!
Так наш папа часто отвечал. Ванька его почти не помнит, ему всего годик был, когда папа погиб. А мне было четыре – я все помню.
– А чё ты спросила-то?
– А так. Я подумала, что, когда мы вырастем, то можем потеряться. А если любишь, то найдешь.
– А то! – подтвердил Ванька. – Я тебя и в море-окияне, и под землей найду! Ты у меня одна!
– А мама?
– И маму найду. Я ж ее тоже люблю. А как это – не знаю. Просто вот тут чешется – и все.
Ванька положил руку между сердцем и пупком.
– А ты тоже этим местом любишь? – спросил он меня. – Расскажи, что видишь.
Я повернулась к нему, приподнялась на локте, подставила ладонь под щеку, чтобы все его лицо видно было.
– Я, Вань, любовь вижу так, будто она сквозь меня ниточкой шелковой проходит, как невидимый запах маттиолов, а я по этой ниточке, как бусинка, туда-сюда двигаюсь. А вокруг – люди, природа, животные, вещи. К кому ближе оказалась – того и люблю.
– А куда ж концы этой ниточки привязаны? – Ванька сделал круглые глаза.
– Один – к Ниоткуда, а другой – к Никуда.
Ванька рассмеялся и подбросил хвороста в огонь. Небо вскоре посерело, а потом стало медленно светлеть, словно с той стороны кто-то протирал его мягкой фланелевой тряпочкой. Пора собираться домой. Маме скоро вставать корову доить, а мы завалимся спать до полудня. И на завтрак у нас будут вареники с вишнями.
– С вишником! – поправил меня брат.
Я улыбнулась. Слово «вишни» шелестит, как шелк, а слово «вишник» звенит, как конское копыто о камень. Пусть будет вишник. Люблю Ваньку! И всегда буду.