Глава 17. Таинственная картина

В письме от фройляйн Поль, что Клара получила в конце августа, содержались следующие строки:
«Хотя вы избегаете прямого объяснения, признаюсь, у меня возникли подозрения. Вы мало говорите о мистере Эйкмане, но того, что вы сказали, достаточно, чтобы включить его в категорию «приличных мужчин, годных для замужества». Как видите, я не забыла вашей безумной декларации в посткриптуме письма, отправленного два месяца тому назад. Вы не выказываете мне с тех пор полного доверия, но я всё же не могу не предостеречь вас. Видеть, как вы ступаете на ту же дорожку, что и множество других ваших сестер, выдрессированных и не видящих дальше своего носа, видеть и не попытаться остановить вас, выше моих сил. Как же так! Моя храбрая энергичная Клара собирается оставить бурный поток, чтоб позорно стать на якорь в гавани безнадёжной рутины брака, вместо того чтобы под всеми парусами нестись вперёд по океану Жизни!  Я не узнаю вас! От всего сердца я, на правах друга, умоляю вас подумать, и ещё раз подумать, пока не поздно! Как! Ещё один тиран получит покорную рабыню! Этот отвратительный спектакль…» и так далее, и тому подобное.
Когда Клара складывала исписанный вдоль и поперек листок, выражение её лица ясно говорило, что воззвания фройляйн Поль оказали на неё действие, только было ли оно тем, на которое рассчитывала редакторша?
Письмо писалось с целью задеть её гордость, но вместо того оно затронуло её совесть. Не предостережение для себя увидала она в нём, а повод задуматься над сложившейся ситуацией и сказать правду себе самой.
Неужели уже два месяца минуло с тех пор, как она вошла в этот дом? С очевидностью, это было так. А что же сталось с теми намерениями, что привели её сюда? На этот вопрос было труднее ответить.
Надо признать, что эти намерения незаметно отошли на второй план. Водворившись в Ратбеджи, она почувствовала, прежде всего, огромное облегчение, снова получив крышу над головой и возможность не бояться будущего хотя бы на время. Из-за волнений, вызванных умственными и материальными усилиями получить это место, она как-то упустила из виду, зачем, собственно, она так стремилась его получить. Она была словно человек, что импульсивно прыгнул в воду за сокровищем, уносимым волнами, и борется за жизнь, забыв о нём и думать, и только желая снова ощутить твёрдую почву под ногами. А выбравшись на берег, Клара уже была занята лишь тем, чтобы упрочить своё положение, добросовестно выполняя свои обязанности, что было для неё так же естественно, как для птицы - петь или оленя - бежать. Лишь по прошествии нескольких недель смогла она, наконец, вздохнуть спокойно и оглядеться вокруг.
Прежде чем делать какие-либо выводы по поводу дальнейшего, надо изучить положение вещей, понять, с кем имеешь дело, а для этого надо наблюдать. А какие у неё возможности наблюдать?
Она видела мистера Эйкмана изредка и мельком, да и таких случаев становилось всё меньше, по мере того, как он убеждался, что она справляется со своими обязанностями. Пробыв в доме месяц, она знала о нём не больше, чем в день их первого разговора в кофейной отеля «Каунти». Его поведение оставалось неизменным. Его редкие обращения к ней были всегда вежливы и безразличны, слабая улыбка – равнодушна. Правда, он был неизменно внимателен к её потребностям, заботился об её удобствах и здоровье, но она угадывала за этим лишь то, что он ценит её работу и не хочет потерять ценного работника. Возможно, он был благодарен ей за разумный добросовестный уход за его матерью, за то, что она облегчила для него бремя тревог, - иногда казалось, что он желает ей доброй ночи с особенной теплотой – но что это доказывало? Лишь то, что он любит мать и не любит беспокойств. Благодарность за хорошую службу, – было то, что она получала в каждом доме, в котором работала прежде.
Для флирта, даже самого мимолётного, не могло быть ничего хуже, чем эта безличная галантность, даже резкость, brusquerie, была бы лучше, чем эта ровная поверхность, за которую невозможно было зацепиться.
Да стремится ли она флиртовать? Ей бы хотелось понять, так сказать в научных целях, что за загадочная душа встретилась ей на жизненном пути. Интуиция подсказывала ей, что за ровной поверхностью таится буря, и его лицо в прошлом не всегда имело на себе маску вежливого равнодушия. На живую страстную натуру, казалось, намекал тон его голоса, когда он говорил с матерью, чувство, которое изредка проглядывало во взгляде его жёстких голубых глаз.
Клара начала изобретать теории, объясняющие положение вещей. Она видела, что он ведёт жизнь анахорета. Принимая во внимание его замкнутость, его одинокие трапезы, и многое другое, она стала подозревать его в жёноненавистничестве, которое он скрывал за сдержанными манерами. Даже его тон, с которым он говорил Мёрди «лампу чистила Джейн, не так ли, я сразу понял это по тому, как она горит», был достаточно красноречив. Несмотря на всю его внимательность, она никогда не видела, чтобы он хоть слово сказал служанкам. Посредником всегда был Мёрди, даже при заказе обеда. И никто, кроме Мёрди, не имел права входить на его половину. Бывали мгновенья, когда она, сквозь маску вежливого равнодушия, ощущала его презрение, направленное, возможно, не на неё лично, но на её пол, и её женская гордость восставала, читая скрытую иронию в его слабой усмешке.
Бедная фройляйн Поль с её предостережениями попала пальцем в небо. Если б она могла увидеть, как мало сей тиран стремится установить ступню на выю покорной рабыни, она избегла бы многих волнений. Презренная гавань брака ей не грозит, пока её встречи с хозяином ограничиваются пожеланиями доброго утра и доброй ночи, и несколькими минутами до и после её ежедневной прогулки. Если он вдруг встречал её на узкой лестнице, то тут же вежливо сторонился, и самое большее, замечал, что сегодня сильный ветер. Все темы их бесед за два месяца сводились к меню для больной, количеству полотенец или носовых платков, которое следовало заказать для больной, или вежливой озабоченности по поводу её, Клары, собственных желаний. Так загадки не разгадать, но Клара не была бы Кларой, если б препятствия не подстёгивали её решимости в неё проникнуть. Возможности заставить его разговориться и тем выдать свои тайны никак не предоставлялось, но как знать? Такая возможность может появиться в любой момент, особенно если этому поспособствовать… .
А пока что Клара находила радость в визитах седого художника, их единственного посетителя, который являлся в любое время дня, чтоб пожаловаться на свою кухарку или показать им какую-нибудь свою покупку, которую он приобрёл за окраску, «изысканный цвет», как он говорил.  В частности, это касалось рыбы и десертов, ведь миссис Бинни совершенно нельзя было доверить покупку камбалы или пикши, ибо не серебристый отлив её привлекал, а какие-то вульгарные свойства, пригодные для готовки. А груши и сливы она выбирала самые безупречные и, значит, самые неинтересные, хотя он тысячу раз объяснял ей, что плод, слегка перезрелый или покусанный осами, всегда предпочтительнее в художественном отношении. Нередко, однако, оказывалось, что рыба в перламутровой чешуе так и не находила свой путь на обеденный стол,  поскольку мистер Лэйнг, принеся сокровище домой, был не в силах с ним расстаться и любовался им в своей студии до тех пор, пока не становилось необходимым спешно передать его кошке.
Клара была права, предположив, что мистер Лэйнг скрасит монотонность её существования, и не только своими оригинальными выходками, но, что всего важнее, острым умом и добрым сердцем. Последнее доказывалось и тем, как изменялся его голос при упоминании его покойной жены, которую он неизменно называл «моя Мэри».
Художник-музыкант, в свою очередь, не остался равнодушен к новой сиделке миссис Эйкман, о чём говорили его постоянные советы, в какие цвета ей одеваться, и его отеческое попечение о её внешнем виде. Так Клара постепенно оказалась в гораздо более дружеских отношениях с их гостем, а также и со всеми домочадцами, чем с хозяином дома.  Враждебность Мёрди сошла на нет, когда однажды он обнаружил Клару, выпалывающей сорную траву вокруг бордюра из анютиных глазок. Сердце кухарки было завоёвано подкармливанием цыплят хлебными крошками. А всегда хорошее расположение духа Клары имело следствием то, что уголки рта Джейн стали иногда подниматься вверх.
За два месяца Кларе так и не удалось посетить студию. Возможно, изъяви она такое желание, мистер Эйкман, в силу своей галантности, ей бы не отказал, но ей не хотелось нарушать его добровольное затворничество. Но любопытство всё-таки её не оставляло. Ей казалось, что если она увидит студию, это каким-то образом даст ей ключ к его душе. Она не слышала, чтобы он упоминал о своей работе, что само по себе было удивительно, и всё, что она знала, это несколько морских видов на стенах холла, и несколько пейзажей и эскизов голов на стенах комнаты его матери. Все головы были мужские, и на пейзажах не было ни одной женской фигуры, что укрепляло подозрения Клары. Студия находилась прямо над комнатой миссис Эйкман, и тяжелые шаги художника часто слышались у них над головой, но у Клары до сих пор не было случая даже мельком заглянуть в студию.
Но всё случается в положенное время.
Возвратясь с прогулки одним штормовым днём, Клара нашла у пианино мистера Лэйнга. Движением головы он указал на кресло, где дремала миссис Эйкман, в то время как его пальцы пробегали по клавишам, наигрывая что-то вроде колыбельной.  Клара тихо вышла. Сняв верхнюю одежду, она уже собиралась вернуться, когда её осенила новая мысль. Она побежит в башню и посмотрит на буруны – вид оттуда великолепный, и пока мистер Лэйнг за пианино, она свободна. Она быстро поднялась на верхний этаж, откуда винтовая лесенка вела в помещение башни. Чтобы попасть туда, ей пришлось пройти мимо студии, дверь в которую, к её удивлению, стояла открытой. Она просто не могла не застыть на месте и не бросить взгляд через порог – похоже, комната была пуста. Мгновенье поколебавшись, нервно оглянувшись, Клара храбро шагнула внутрь.
«Он вышел на прогулку», подумала Клара, не видя нигде палитры с красками.
Окна были расположены так продуманно, что даже в этот облачный день освещение было прекрасным. Она увидела то, что и ожидала – наброски, законченные и незаконченные, покрывали стены, на мольберте – картина, показавшаяся ей вполне готовой, пыльные гипсовые слепки на полках, тюбики с красками, бутылочки с лаком, холсты для рисования вперемешку на столе и полу, скульптура в одном углу, скалящийся скелет – в другом. Эта студия ничем не отличалась от тех, что ей довелось видеть в Вене, за тем исключением, что нигде не было видно ни одного женского изображения, как, впрочем, и в остальном доме.
Было и ещё одно отличие, она вдруг заметила поблёкшую зелёную занавесь, закрывавшую дальний конец комнаты. Оттенок этого покрывала, несомненно, был бы одобрен мистером Лэйнгом, но на Клару он подействовал как красная тряпка на быка. Ясно, что за занавесью таится жемчужина всего собрания, шедевр, спрятанный от постороннего взгляда, - и без колебаний Клара пересекла комнату и отвела в сторону край драпировки.
Там действительно оказалась картина, обрамлённая в, по-видимому, дорогую раму, но, к изумлению Клары, картина была повёрнута лицом к стене.
Такое положение картины интриговало ещё более, чем если бы её просто спрятали, Клара почувствовала поднимающееся волнение, этого нельзя было вынести. Ах, это похоже на приключение! Как бы приподнять картину, хотя бы чуток – лишь бы увидеть, что там такое! Может, если пододвинуть стул…
Она уже собралась приняться за дело, как в комнате прозвучали шаги, и послышался непривычно резкий голос мистера Эйкмана:
- Мисс Вуд! Это вы?
Уронив край занавеси так, словно та обожгла ей пальцы, Клара повернулась, пунцовая от смущения.
- Это я, мистер Эйкман. Знаю, я должна извиниться, но …
- Но открытая дверь была слишком большим искушением для вашего любопытства, - сказал он со своей обычной, еле различимой усмешкой, но глаза смотрели гневно. – Не извиняйтесь, это мне следует извиниться за небрежность, запах скипидара распространился по всему дому.
- Мне часто хотелось попросить вас, - сказала Клара, ещё не вернувшая самообладания, - позволить мне взглянуть на студию. Но я не была уверена, что…
- Здесь не на что смотреть, одна мазня, как видите. Всё сносное тут же отправляется на продажу.
Сдерживаемый гнев был различим и в голосе. Без сомнения, он угадал её намерение увидеть скрытое за занавесью, и это его разозлило. Удручённая, она двинулась к двери.
Но будучи не из тех, кто легко сдаётся, она устыдилась своего малодушия раньше, чем дотронулась до дверной ручки. Нет, она не покинет так легко поля боя. Неожиданно ей пришло на ум, что вот он, - долгожданный повод разговорить скрытного художника, и упустить его сейчас было бы глупо.
- Но эта картина на мольберте вовсе не мазня, - сказала она в двух шагах от двери, полностью овладев собой. – Прямо видишь, как сияет солнце сквозь ячейки этой сети.
- Ещё не так, как должно, - сказал мистер Эйкман, беря палитру в одну руку, кисть в другую, и в задумчивости останавливаясь перед картиной. Он нахмурился, словно решая, наносить или нет следующий мазок, и где именно.
Это был этюд, изображавший угол одной из улиц в Ратбеджи, один из многих неопрятных, рыбных закоулков, прячущихся с глаз долой за чинным благолепием центральной Хай стрит. Древний серый домишко с полуразрушенными ступенями, чей фронтон инкрустирован грубым узором из морских раковин, а на крыше, по краям красных плиток, пробивается зелень.  С железного крюка в стене живописными складками свисает рыболовная сеть, красно-коричневые ячейки словно горят на солнце, золотоволосый молодой рыбак с челноком в руке, примостясь на ступеньке, прилежно занят своим делом. Тут Клара заметила развешанную на спинке стула сеть, что служила, очевидно, натурой художнику.      
- Но ведь сети плетут и чинят обычно женщины, - внезапно заметила она.
Ей показалось, что он вздрогнул, вероятно, потому, что забыл о её присутствии.
- Да, - сказал он, бросив на неё взгляд через плечо, - обычно женщины. Что с того?
- У вас на картине мальчик, красивый мальчик. Но, думается, его мать или сестра смотрелись бы здесь лучше. Да и картина была бы повеселее, ведь у женщин яркие юбки.
Мистер Эйкман нанёс по картине несколько быстрых ударов кистью, не говоря ни слова. Снизу донеслись убаюкивающие аккорды мистера Лэйнга, которым сопутствовали завывания ветра за окном. Вскоре художник заговорил, более сухим тоном, чем обычно.
- Юбки хороши на своём месте и в подобающем окружении, так же как чернослив, как мистер Лэйнг недавно объяснил нам. Я согласен с ним.
- Но им тут самое место, - настаивала Клара, чья уверенность возрастала, одновременно с желанием прозондировать подозрительную для неё тему. – За всё время в Ратбеджи я почти не видела мужчин за таким занятием. Наверно потому, что такое лёгкое дело ниже достоинства сильного пола. 
Эти слова прозвучали немного вызывающе, но Клара этого и добивалась.
- А почему бы сильному полу не выучиться одному-двум приёмам у – нет, конечно, не у слабого пола, - поспешил он поправить себя, иронически улыбаясь, - но у более ловкого, скажем так.
- О, вам не надо смягчать выражения ради меня, - сказала Клара, немного обидевшись. – Я не из числа тех, которых называют новыми женщинами.  И я не говорю, что этот паренёк не может чинить сеть, возможно, он как раз выучился нескольким приёмам, как вы это назвали, у своей сестры. Я только считаю, что у неё получилось бы лучше.
- Совершенно верно, - сказал мистер Эйкман всё так же сухо. – Ваш пол весьма искусен в плетении сетей всякого рода. Для ловли рыб, и прочих … 
Стоя позади, Клара не могла видеть выражения его лица, но его тон и нервные движения кистью сказали о многом.
- Заметила ли матушка, что сегодня подали рябчика, а не цыплёнка? – спросил он внезапно, пока Клара подбирала слова для ответа.
Она до боли прикусила губу. Он непринуждённо указал ей на её место.
- Не могу сказать. Но она кушала с аппетитом.
- Значит, надо продолжать в том же духе. Хорошая еда – одно из немногих удовольствий, доступных ей. Бедная матушка! 
- Почему вы называете её бедной? – резко спросила Клара.
Кисть застыла в воздухе, он взглянул на неё с удивлением и упрёком.
- Вы не думаете, что она счастливее тех, которые отдают себе отчёт в своих желаниях? Она не понимает, что ей чего-то не хватает. Страдает не она, а те, что рядом с ней.
- Знаю, знаю, - он снова вернулся к работе. – Я часто себе это повторяю, но иногда забываю. Какое облегчение, - перестать осознавать всю окружающую мерзость. Да, перейдя за грань разума – обретаешь покой, а что лучше всего – забвение.
Клара промолчала. Он, казалось, говорил сам с собой, в глазах появилось отсутствующее выражение, которое она замечала и прежде.
- Но вы? – вдруг обратился он к ней. – Вы не начинаете ощущать на себе это бремя? Вы сказали, страдают те, кто рядом, а ведь это вы постоянно рядом. Я предупреждал вас, что труд будет вам не по силам.
- Но он мне по силам. Вы меня неправильно поняли.
Клара была взволнована, тронута и говорила на волне горячего сочувствия.
- Я только хотела немного утишить боль, что, я знаю, терзает вас. Вам надо помнить, что раз она не сознаёт своего несчастья, то оно и не существует для неё.
Он взглянул на неё с искренней благодарностью.
- Благодарю, вы так добры. Но я не могу не поражаться вашей стойкости.
Клара весело засмеялась.
- Я говорила вам, что я очень стойкая.
- Тогда и оставайтесь такой, ради моей бедной матери – и ради себя самой, - добавил он быстро. – Хорошо ешьте, хорошо спите, не обижайтесь на судьбу, - в этом секрет жизни, и вы, как я вижу, так и делаете.
- Хорошо ем и сплю – это да, но что до того, чтобы не обижаться,… увы, как и у всех людей, у меня достаточно поводов для обиды.
Он посмотрел на неё с сомнением и улыбнулся.
- По вам не скажешь, что у вас было много обид.
- Просто я знаю, что кислый обиженный вид никому не идёт. У меня нет привычки лелеять и холить свои прошлые обиды. Кроме того, своих обид хватает у каждого, к чему напоминать людям о моих собственных? Это было бы нечестно. Но, кажется, музыка остановилась. Мне нужно идти, - прервала себя Клара, немного смутившись тем, что говорит о себе. – Оставлю вас.
И она торопливо вышла.
Спускаясь по лестнице, она чувствовала приятное волнение. Беседа была короткой, но в ней были интересные моменты. Она не удовлетворила своего любопытства, совсем нет! Но пищу для размышлений получила.
Более всего её интриговала таинственная картина за зелёной занавесью, повёрнутая лицом к стене. Не успела она сойти с лестницы, как решила, что обязательно воспользуется первой же возможностью ещё раз навестить студию.
И эту возможность она вскоре себе создала.
На следующий день, вернувшись с прогулки, вместо того, чтобы идти к миссис Эйкман, она тихонько поднялась наверх, зная, что студия пуста в этот час. Она подкралась к занавеси, откинула её, взобралась на стул, и с некоторым трудом приподняла тяжёлую раму, чтобы взглянуть на полотно. Многого ей не удалось разглядеть, но того, что увидела, было достаточно. Конечно же, это был женский портрет. Черноволосая молодая красавица с жемчужной ниткой на шее, чьи обнажённые руки спорили белизной с окутывающим её белоснежным атласом. 
- Похожа на иностранку, - решила Клара, спокойно спускаясь со стула. Она была вовсе не удивлена.
- Cherchez la femme, - сказала она себе, поправляя занавесь. – Ничего другого и быть не могло!
Она не торопясь спускалась по лестнице, погружённая в раздумье.