В последний вагон

Тихомирова Вера, женщина тридцати восьми лет с абсолютно заурядной внешностью, вошла в ванную комнату своей малюсенькой однушки и мрачно взглянула на отражение в давно немытом зеркале. На нее смотрела какая-то бесцветная, хмурая, некрасивая баба с белесыми бровями, бесформенными губами, жидкими волосами. 

«Дальше будет только хуже!» — подумалось в очередной раз. 

— Тебе бы хоть в последний вагон заскочить, Верка, — сказала на днях мать, но тут же махнула рукой. Мол, кому ты нужна такая. 

— Тридцать восемь, тридцать девять, ну сорок! Медицина сейчас чудеса творит. А дальше? Тем более, первого. Ты хоть не девка, я надеюсь? — мать придирчиво смотрела прямо в душу. 

Это была как раз та ситуация, когда мать хотела слышать: нет, не девка. Но Вере было нечего ответить родительнице. Врать не хотелось, а правда была такова, что да, девка. 

…В тот день, впрочем как и в любой другой, в девять утра Вера уже сидела за рабочим столом, перебирая формуляры. Библиотеки закрывались одна за другой. Ее профессия, как и многие, уходила в небытие. Днями к ней никто не заходил, мог прийти лишь Иван Петрович, старичок из соседнего двора, или Евдокия Семеновна, старушка из дома напротив, ну и еще пара-тройка таких же пенсионеров. Иногда забегали ребята-младшеклассники, и тогда библиотека наполнялась веселым гвалтом. Вера не шикала на ребят как в прошлые времена, а наоборот, расцветала, оставляла все дела и общалась с детворой. В этот день настроение было превосходным до самой ночи. И засыпала Вера с улыбкой на губах. Как же хорошо возиться с малышней! Эх, надо было в пед идти! 

Каждый приход на работу сопровождался страхом: Вера ожидала, что ее пригласит директор клуба «Вторая молодость», где располагалась библиотека, и скажет в своей обычной манере: 

— Вы уж простите, голубушка, но я вынужден вас уволить. Сокращение, понимаете ли! 

В тот день в библиотеку залетел то ли парень, то ли мужчина. Вера никогда не могла понять, какого возраста человек, пока не пообщается с ним. Он был небрежно одет, как будто только что натянул рубашку, она даже показалась Вере знакомой. 

«Вроде Петя Незнамов из драмкружка в точно такой же в пьесе играет», — мелькнула мысль у Веры. 

Еще у мужчины была довольно странная бородка, будто искусственная, темные очки скрывали пол-лица. Правда, он их тут же снял и лучезарно улыбнулся. 

— Здравствуйте. Не решался я к вам подойти, но тянуть уже некуда! Да мне и отпуск сегодня дали, — мужчина сделал решительный шаг к Вере. — Все лето собирался. Так уже август на исходе. Поехали в Кабардинку, у меня там бабушка… 

Он выпалил это все и с надеждой посмотрел на Веру. 

Она в ужасе глянула на мужчину и спросила: 

— Простите, у вас все в порядке? Может, водички? — Вера чуть привстала, готовая кинуться к графину, она наполняла его по привычке каждое утро. 

— У меня будет не в порядке, если вы мне сейчас откажете. Водички не надо. Я только что пил!

— Я вас первый раз вижу… — промямлила Вера.

— А я вас нет! Говорю же, все лето… чего тянуть, в самом деле? Теперь и вы еще всю осень протянете. А в Кабардинку когда? Зимой? Не, там и зимой, конечно, очень хорошо, и бабуля будет рада. Но сейчас — море! Солнце еще хорошо припекает. 

— Я не могу… — пролепетала Вера. — Я на работе. 

А про себя подумала: «Может, это и есть тот шанс, о котором я прошу Бога каждый день? Дети-то без мужчин не появляются!»

Она прямо взглянула мужчине в глаза: 

— Вера Никола… просто Вера. 

— А я просто Вадим, — как-то торопливо проговорил он. 

Он вообше будто куда-то торопился, или Вере это только показалось? Хотя, он же сразу сказал: лето прошло, надо успеть. 

— Может, хотя бы сначала в парк сходим или в кафе? — несмело предложила она. 

— И потеряем еще пару-тройку дней! Если выедем через три часа, к вечеру будем у бабули. 

— Я сейчас закричу! — промямлила Вера. 

— Ну, Вера! Ты же мне сама только что сказала свое имя, ну что ж теперь кричать? 

— Вы ненормальный? 

— Согласен! Все лето ходить около понравившейся женщины… только ненормальный и может. 

— Вы врете! 

— Нет! Увы! Никогда не был так искренен, как сейчас. 

Вера поймала себя на ужасной мысли: а ведь ей хочется безрассудно плюнуть и укатить с этим, как его… с Вадимом. 

Вера вспомнила своего дядю, родного брата мамы, его тоже звали Вадимом. Высокий, стройный, красивый, капитан дальнего плавания. Его жена Валя частенько ездила к нему то в Туапсе, то в Новороссийск. Смотря где стояло судно. 

Против своей воли Вера прошептала: 

— У меня купальника нет, и вообще ничего нет для моря. 

— Купим. 

Было видно, что Вадим несказанно обрадовался принятому Верой решению. 

— Ну давай быстрее. Побежали. Море зовет, бабушка ждет. 

— Мне надо к директору… ну заявление… я ж уезжаю! 

— Не надо. Сегодня никто не заметит. Завтра суббота, послезавтра — воскресенье. А в понедельник ты выйдешь на работу. Обещаю.

«Зачем я ему? — пробежала тоскливая мысль. — Вон сколько милых да хорошеньких! А пойдут ли с ним миленькие да хорошенькие?»

Веру вдруг осенила идея, что те, которые красивые да лощеные, вряд ли пойдут с Вадимом. 

Вера исподтишка взглянула на мужчину более внимательно. 

Нет, точно не пойдут с ним те, о которых она подумала. А она пойдет! 

…До первого пляжа доехали быстро: Вадим все время что-то рассказывал, шутил, сам смеялся своим шуткам. Вера была напряжена и едва улыбалась. 

Остановились на обочине, он потянулся к ней с поцелуем. Или сейчас или никогда!

Будь что будет! Тридцать восемь. Вот он, ее последний вагон. 

Все неслось в голове, отстукивая какой-то бешеный ритм, язык стал большим, а мозг, наоборот, маленьким. Было немного больно, но лишь чуть-чуть…

— Вот это да! — потрясенно прошептал он. — Девчонки у меня никогда не было. Сколько ж тебе лет? 

— Тридцать, — соврала Вера. — Так получилось. 

— Да не оправдывайся. Не получилось и ладно. Хорошо. Для меня берегла. Мне батя говорил: хоть одну девку в своей жизни распечатать надо, но потом добавлял: да где ж их взять? Ровесницу нельзя, да и не сможешь в седьмом классе. Я тогда не понимал, почему в седьмом-то? Потом понял. Все мои одноклассницы в четырнадцать уже были не девицы. А ты до тридцати сохранилась. Молодец. Только зачем? 

И он снова любил ее. Было сладострастно больно… 

До Кабардинки не доехали. Первый пыл прошел, и захотелось простого уюта. Просторной кровати, чистых простыней, воды, мыла… и еды! 

— Нам десять палочек шашлыка, — заказывал он в кафе. — Салат, лепешку, аджику и зелени побольше. Лука не надо, нам же еще целоваться, — шепнул ей на ухо. 

До отеля не дошли… его взяли на выходе из кафе. 

Сопротивляться было совершенно бесполезно. Их было несколько человек. В его машине обнаружили рюкзачок, полный зеленых купюр. 

Вера в ужасе смотрела на происходящее, ей сразу все стало ясным: рубашка действительно была Петьки Незнамова, из его реквизита, оттуда же была приклеенная бородка и эти нелепые очки. Вот почему он был так возбужден: скорее всего, убегая от преследования, он заскочил в клуб, а реквизитная драмкружка в тот день была открыта, а потом он увидел ее, Веру, серую мышь из библиотеки. Отличное прикрытие, лучше не бывает. Уговорить одинокую некрасивую бабу, прикинувшись влюбленным идиотом, не составило труда. Как все тонко просчитал! 

Из клуба выходила пожилая семейная пара. Вот почему так долго шли к машине: он ее заранее припрятал во дворах. 

…Допрос был недолгим: она реально про него ничего не знала. Полицейские брезгливо смотрели на нее. 

Через пару часов отпустили, а его нет. Больше они никогда не виделись. 

Домой вернулась даже раньше, чем он обещал. Уже в субботу спала в своей кровати.

Утром в воскресенье пила кофе, ела свое привычное яйцо всмятку и думала: а не приснилось ли? И лишь саднящая боль напоминала, что не приснилось. 

В первых числах октября она окончательно убедилась, что не приснилось. 

На узкую бумажку с двумя полосками смотрела долго, подносила близко к глазам, а потом, наоборот, вытягивала руку и смотрела, смотрела… 

Врач сразу окрестила старородящей, сказала, что опасно, и предложила аборт. К врачу больше не ходила. 

Вера вспоминала тот день в мельчайших подробностях, но они постепенно стирались, оставляя лишь легкое трепыхание внизу живота…

Девчушка Владлена родилась на майские. 

«Спасибо тебе, незнакомый Вадим, так и не успевший стать любимым или хотя бы знакомым… но протянувший мне руку в последний вагон».