Скоро сказка сказывается

Не скоро, однако, она пишется. И не всегда – итог, какой хотелось бы.

Здесь – как раз об этом, о первых серьёзных опытах, что могли бы, если бы...
 
Многое впервые. Первый выезд к морю, впервые далеко от Москвы. Бердянск, 1983. Сказочно. И есть куда пойти, где остановиться. Сидишь, пишешь – опять же сказки. Морской пейзаж – подспорье...
 
По возвращении ждал дебюта. Всё в том же «Ленинце», но другие люди. Сказали: рассказ хороший. Обещали напечатать в апреле или в мае. На пунктуальность рассчитывать глупо, но хотя бы летом…

Начало – как в классическом анекдоте: муж уехал в командировку. А жена в его отсутствие наказала сына ремнём. Тот «выдержал экзекуцию, как подобает мужчине восьми лет». Экзекуция не ахти какая, скорее формальная, но с унижением. За упорный отказ признать очевидную вину в не очень тяжком проступке. Мать «выполнила свой долг, не более», однако терзает сама себя. Представила, что скажет муж-либерал: «А имела ли ты право?..»

После этих слов «ей вспомнился такой же солнечный день. Они с Валерием стоят посреди двора, где над песком высятся качели. Здесь живут дети. И среди них почему-то бросается в глаза белокурый, синеглазый мальчуган лет трёх.
«Эдик Таави, – говорит ему воспитательница, – подойди к тёте».

Всё должно быть понятно. Кончалось идеально – примирением и взаимным заверением.

Не напечатали, хоть ещё не единожды комплименты слышал. (Я в Саранске был частый гость: случалось по пути и в редакцию заглядывать.) Подозреваю: смутила эстонская фамилия. Так могли бы в открытую сказать, что-де «фашисты на весь свет раструбят». Хотя бы намекнули. Не стал бы идти на принцип. Благо не принципиально: экзотика – для большего усиления.

Да и какую русскую фамилию взять, чтобы никого ненароком? Русские папа с мамой были Сибирцевы: и красиво, и не так часто. А и тут можно углядеть. Чуть позже будет у меня Иванушка Царёв – химик-ботаник, студент на практике: он лягушку, пойманную им, поцелуем расколдовал – и труд насмарку. Фамилия куда как к месту. Нет: напечатали «Иванушка наш». А в другой вещи Глазкова оказалась не ко двору: спасибо – оставили имя с отчеством (как у моей однокурсницы).

Скажу откровенно: тот рассказ давно мне разонравился. Очень уж инфантильной кажется моя героиня. Ребёнок с ними чуть не всю жизнь живёт, а для неё сенсация: он лжёт. Как будто прежде такого могло не быть. И надо, стало быть, срочно «спасать от виселицы» (так встарь говаривали в оправдание крайних мер).

Удивляет, что читавшие-слушавшие не критиковали другое. Система усыновления – как невольничий рынок. «На него мы посмотрели, посмотрели, посмотрели… и решили, что берём». Могли бы другого взять или другую: кого хочешь выбирай! Как будто война на дворе – хотя бы локальная, как на Кавказе или в молдавском Приднестровье.

Люди, как и я, с этим делом не сталкивались. Плюс к тому – убеждение: на то и литература, чтобы врать. Мало, что ли, врали? Вспомним хотя бы фильмы о школе: звонок с урока и прочее. А уж через школу-то все прошли.
***

Врать честнее всего в сказках. Сочинялось на морском воздухе. А тут ещё сосед-дошкольник подбросил идею. Я ему: «Площадями и дворами дед Егор идёт с шарами». (Кто автор, не очень понятно: в интернете два кандидата.) Мальчишка подивился, а потом: «Вы расскажите про людоедов».

Стал сочинять сказку для взрослых. Сказку-пьесу: и авторской речи минимум, и многое "за кадром". Как назвать? «Сезон каннибалов». Сперва наметилось оригинальнее: «Лето антропофагов». Да вспомнил, кто «ноне сидит на троне». Да и словечко корявое.

То ли дело каннибалы из страны Каннибали. Это-де в честь Ганнибала: тот якобы их освободил из-под власти римлян. Чем хуже какой-нибудь Боливии?

Тем, что и в самом деле… Только не всем дозволено: «премблюдо» надо заслужить. Кто на войне, все заслуживают.

Но это по ходу дела. А началось с того, что главу некой страны разлюбили соотечественники. Он и позвал подмогу.

Можно представить. По улицам стало страшно ходить: свои же хватают среди бела дня. Кормить надо «братьев». Кто может, обзаводится справками, что опасно болен.

А кто-то – в движении сопротивления. Один из таких, узнав, что его любимая попала на «скотобойню», поклялся убить главного людоеда.

Этого главного я представил приличным дядечкой лет сорока пяти, в форме с орденом Скорпиона. (Ничьих чувств, надеюсь, не оскорбляю?) Должность – как у английского Кромвеля: протектор. При нём молодой адъютант, партнёр по теннису.

Разумеется, никаких намёков, что негры или цветные. И зачем? Наш брат европеец тоже подвержен: в мордовских краях были случаи – ой-ой-ой! Все людоеды безымянны. У туземцев же – обрубки русских имён: Ант, Гор, Лери, Тал, Юл… С единственным женским была загвоздка: или что-то еврейское выходит, или просто слух режет. Готов был согласиться на кратчайшее русское – Ия. У трёх негодяев – клички вместо имён: названия греческих букв.

Один такой предаст Анта-мстителя, своего однокурсника. Несостоявшегося убийцу пожелал увидеть сам протектор. После короткой беседы сказал, что окажет ему честь: съест сырым его сердце и выпьет стакан его крови. Приготовить немедленно!

После трапезы – чтение сводок. Но в комнате почему-то душно. Распахнуто окно, все окна… Вбегает перепуганный адъютант: в крови молодого героя – смертельный яд. Его предсмертные судороги были приняты за корчи от страха.

И корчи, и судороги начнутся у людоеда. Приговор приведён в исполнение.

Конец счастливый: интервенты уходят, их друзья – вне закона. Но «радость со слезами на глазах»: из семи участников студенческой попойки в живых только Лери с Ией. Да, предположительно, неразоблачённый Иуда-предатель. Подвиг Анта неизвестен: отчего там подох людоедский фюрер? Героя вообще винят в трусости, Ия не верит.

С её спасением связан такой эпизод. Партизаны отбили партию обречённых на убой. Все укрылись на даче возле болота. А там работает телефон. Один из спасённых, улучив момент, позвонил в комендатуру: вот где они. Своего имени он не успел назвать: спугнули. Пришлось и ему уходить со всеми через болото. А чтобы задержать врага, по собственной воле остался самый юный. Он вместе с врагами взорвёт себя.

Вещь была вполне завершаема. Главный вопрос: куда с нею? Будь тогда хоть какое-то подобие интернета! Постарался бы. А нет надежды – и руки опускаются. Отложил, забросил.
***

Ещё один замысел подскажет «Сказка странствий»: вспомнится на балтийском берегу, на прусском. Нет, сюжет совершенно другой. Но тоже «много веков назад, а может быть, ещё раньше». Русское средневековье – и отчасти сопредельное. Мир, где торгуют людьми в открытую. Правда, могут освободить всех военнопленных по случаю княжеской свадьбы. А с ними и невольниц, шивших подвенечное платье, подыскав им хороших женихов.

Никаких соплей под гармошку, ставших традиционными. И никаких Ягусь с Кащеями. Образы – из русской средневековой литературы и восточнославянских поверий: кое-что есть в сказках Афанасьева. И что-то переосмыслено, осовременено.

Князь-узурпатор репрессирует свою мачеху, гонит единокровного брата, её родного сына. (Не часто в сказках – не редкость в истории.) Мальчишке двенадцать лет. С ним старший друг, Андрей-дружинник: он с детства безнадёжно влюблён в его мать. Вдвоём странствуют в поисках чудесного ожерелья из синего камня.

На их пути город, где правит князь Паук. Легко догадаться о его повадках. Тема «дракулизма» мне чужда: он сродни «добрым старым» людоедам. Кровь нужна ему и для колдовства. Подданные платят ему особый налог, и он не трогает их детей, у чужих покупает.

Корабельный голова продал ему юного Владислава: плата – беспошлинный проезд. Андрей набил «товарищу капитану» морду, проник в город, спас мальчишку и покарал князя-упыря. Туземцы рады: избавлены от лишних трат.

Но спаслась княжна-ведьма, отцова пособница. Её кознями герои окажутся на каменистом острове, обречённые на голодную смерть. Спасёт птица Шамир: ей по силам перенести через море целого мамонта. С людьми сложнее: тяжки их грехи. Но не слишком грешны мои герои. Чтобы прибавилось силы, птице надо съесть кусочек золота. Андрей отдаёт свою золотую гривну – подобие ордена: ею наградил его счастливый соперник. Перед полётом на спине у птицы строят чум: в нём безопаснее.

Дальше – встреча с ненасытным царём Василиском: не людоедом – захватчиком. Он перестал быть человеком, став подобием соимённого чудища. Маска, которую носит он, не снимая, делает его взгляд убийственным. Как Бастинда боялась воды, так и он боится стёкол. Отражение в зеркале его и убьёт. А воины будут драться за его маску, не зная, что и она мертва.

Отражались и веяния времени: конец восьмидесятых. Упоминался царь Леонтий Бездарный, живший «ещё раньше». Он, желая остаться в «анналах», послал своих воинов за инрогом, говорящим зверем. Те, войдя в запретную зону, были превращены в деревья, в «пьяную рощу». (Навеяно пейзажем на границе нашей Пруссии с Литвой.) Они, впрочем, расколдуются спустя триста лет и придут на помощь героям. В итоге князь-узурпатор без боя будет смещён и изгнан, власть вернут его дяде: так полагалось на Руси. Андрей наконец-то станет мужем и отчимом, что лучше родного отца. А княжна-колдунья, чуть не женившая узурпатора на себе, увы, вновь скроется.

Что помешало довести до конца? Кроме названных выше причин – страхи неофита, что хочет быть всех святых святее, да только не по уму. Смутило: не только злодеи используют магию. Отрок Владислав в обличии дельфина спас маленькую рабыню. (Она подсунет Василиску осколок зеркала: «Сам смотри на себя, образина!»)  А как по-другому?

Сомнения вызвало и невидимое царство, где правит царь-девица Ирина. (На это царство насыкнулся злодей Василиск.) Править будет, пока не захочет замуж: отношения вне брака немыслимы. Тогда на её место изберут другую девственницу.

В общем, испугался сочинитель собственных фантазий.

Вряд ли стоит теперь жалеть. Не совсем же пропал скорбный труд: в дальнейшем кое-что пригодилось, в других вещах. Может, ещё кому-нибудь пригодится.