Бард-Лабух

Виктору Гагину,
светочу и товарищу по бывшей жизни


комедия в 2-х действиях



примечание:

постановщики могут менять песни




действующие лица:


ДУРКИН Дмитрий Терентьевич, пенсионер, бывший ресторанный музыкант, за 60
ЛЕВАКОВА Виктория Александровна, хозяйка ресторана, за 60
СВЕТЛАНА, её дочь, администратор, за 30
ФУКС Елена Сумбатовна, шеф-повар, за 30
КОВНЮШКИНА Юлия Сергеевна, гардеробщица, за 60
СЛЕПАКОВА Валентина Анатольевна, президент банка, за 60 лет
ШТЕМПЕЛЬ Маргарита Георгиевна, продюсер, проездом, за 30 лет
ПРАВ Виктор Александрович, глава департамента мэрии, за 50







ВНИМАНИЕ! Все авторские права на произведение защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается его издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, помещение спектаклей по нему в интернет, экранизация, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст при постановке (в том числе изменение названия) без письменного разрешения автора







Действие 1


СЦЕНА 1. Пополудни сентябрьского дня. Зал приличного ресторана «Северянка». У входа Левакова встречает посетителей.

ЛЕВАКОВА. Доброго дня, уважаемые гости!

Входят Слепакова и Штемпель.

ШТЕМПЕЛЬ. Здравствуйте!
ЛЕВАКОВА. Вас двое?
ШТЕМПЕЛЬ. Исключительно.
ЛЕВАКОВА. Прекрасный сегодня сентябрь! Желаете вид из окна?
СЛЕПАКОВА. Нет.
ШТЕМПЕЛЬ. Поглубже.
ЛЕВАКОВА. Кабинет?
СЛЕПАКОВА. Нет.
ШТЕМПЕЛЬ. Нам устроиться бы где-нибудь поуютнее.
ЛЕВАКОВА (прихватив меню). Прошу за мной, Валентина Анатольевна. Я вас узнала. Я – владелица и директор ресторана, мы обслуживаемся в вашем банке. Левакова Виктория Александровна. Для нас большая честь ваше посещение. Проходим? В это время посетителей практически не бывает, наш ресторан не для всех, уж точно не для случайных прохожих. Здесь устроит?
СЛЕПАКОВА. Нет.
ЛЕВАКОВА. Тогда там?
СЛЕПАКОВА. Нет. Там.
ШТЕМПЕЛЬ. Надо же, а я и внимание не обратила на тот столик. Класс!
ЛЕВАКОВА. Мне жаль, но столик зарезервирован.
СЛЕПАКОВА. Маргарита, идёмте в другое место.
ЛЕВАКОВА. Нет. Я решу проблему, она небольшая.
СЛЕПАКОВА. Конкретнее.
ЛЕВАКОВА. В этот час каждый день здесь обедает наш бывший работник. Простой человек, пожилой, я просто пересажу его, он не рассердится.
ШТЕМПЕЛЬ. Валентина Анатольевна, как вы?
СЛЕПАКОВА. Да.
ШТЕМПЕЛЬ. Мы остаёмся.
ЛЕВАКОВА. Тогда прошу, присаживайтесь. Вам предложить стандартный обед или принести меню?
ШТЕМПЕЛЬ. Меню, пожалуйста.
ЛЕВАКОВА. Пригласить официанта или позволите мне обслужить?
СЛЕПАКОВА. Да.
ШТЕМПЕЛЬ. Если вас не затруднит.
ЛЕВАКОВА. Напитки тоже предложить?
СЛЕПАКОВА. Да.
ЛЕВАКОВА. Включая карту вин, я верно поняла?
СЛЕПАКОВА. Естественно.
ЛЕВАКОВА (подав меню). Прошу. Мне здесь обождать?
ШТЕМПЕЛЬ. Валентина Анатольевна, как?
СЛЕПАКОВА. Нет.
ШТЕМПЕЛЬ. Мы не торопимся.
ЛЕВАКОВА. Хорошо. Я здесь, в зоне видимости. А вот и наш постоянный гость.

Входит Дуркин.

ДУРКИН (громко). Приветствую.
ЛЕВАКОВА. ДДТ!
СЛЕПАКОВА. ДДТ?
ЛЕВАКОВА. Дуркин Дмитрий Терентьевич.
ШТЕМПЕЛЬ. Смешное совпадение!.. забавное, озорное. Как будто пулемёт стреляет.
СЛЕПАКОВА. Я отойду, извините. (Идёт навстречу Дуркину.)
ШТЕМПЕЛЬ (разглядывая меню). Так-так-так, чем тут можно напитаться…
ЛЕВАКОВА (вполголоса). Димыч, извини, твой столик захватили. Ничего же?
ДУРКИН. Да нормально, что ты, кто я здесь, нахлебник.
ЛЕВАКОВА. Просто сядь за другой столик, ладно?
ДУРКИН. Я вообще могу уйти.
ЛЕВАКОВА. Не ломайся, девочка, что ли.
ДУРКИН. Но-но! Я там сяду.
ЛЕВАКОВА. Сядь и не бухти, пожалуйста, принесу покушать. (Уходит.)
ДУРКИН. Обзывается ещё. Как стыдно-то..! Надо прекращать сюда таскаться.
СЛЕПАКОВА. Сам.
ШТЕМПЕЛЬ. Что?
СЛЕПАКОВА. Димыч. Дуркин.
ШТЕМПЕЛЬ. Что?
СЛЕПАКОВА. Был супер-стар. Все девяностые годы нашего города были его.
ШТЕМПЕЛЬ. Ну, конечно! Вспомнила, мама рассказывала…
СЛЕПАКОВА. Твоя мама тоже была звездой, но в семидесятые.
ШТЕМПЕЛЬ. Они почти ровесники.
СЛЕПАКОВА. В понятие возраст слово «почти» не вписывается. И, потом, твоя мама была организатор, классный, крутой организатор городского масштаба, можно сказать, областного даже, но Димыч был музыкант. Артист!
ШТЕМПЕЛЬ. Лабух.
СЛЕПАКОВА. Кормушка. Но занимался он искусством, творец был! Может, и остался, если соглашается на бесплатную кормёжку. Реальное искусство в нашей стране не кормит, на пашнях и жнивье жирует вороньё.
ШТЕМПЕЛЬ. Хочу покушать по-взрослому, включая супчик да с потрошками!
СЛЕПАКОВА. Одет, конечно, отстойно.
ШТЕМПЕЛЬ. А по кофейку?
СЛЕПАКОВА. Нет. Подай-ка меню, почитаю, картинки посмотрю. Ах, Димыч, Димыч… какое было время…
ШТЕМПЕЛЬ. Вы знакомы?
СЛЕПАКОВА. И не то, чтобы да, и не то, чтобы нет… Ага, ага… Интересненько… Любопытненько… Надеюсь, не смертельненько…

Из кухни входит Фукс, с подносом, заставленным едой, направляется к Дуркину.

ФУКС. Дмитрий Терентьевич, наше вам, с кисточкой и заставленным подносом.
ДУРКИН. Солнышко встаёт! Приветствую, ненаглядная прекрасная Елена! Как оно, вашество, живётся-можется?
ФУКС. Изрядно. Хотя по-всякому.

С улицы входит Светлана.

СВЕТЛАНА. Где мать?
ФУКС. Сейчас выйдет к гостям.
СВЕТЛАНА. Сервиса, что ли, нет!
ФУКС. Ты же сама распорядилась официантов вызвать только на вечер.
СВЕТЛАНА. Точно-точно.
ФУКС. Так, ясно. Я насчёт работы.
СВЕТЛАНА. Да уж.
ФУКС. Похоже, надо соглашаться на «Столичный».
СВЕТЛАНА. Отличный ресторан.

Из подсобки входит Левакова.

ЛЕВАКОВА. Света?
СВЕТЛАНА. Сумела выскулить последний месяц на исправление замечаний.
ЛЕВАКОВА. Каких!?
СВЕТЛАНА. Сама знаешь.
ЛЕВАКОВА. Да нет у нас столько!
СВЕТЛАНА. Да уж, выгоднее закрыться.
ЛЕВАКОВА. Не смей думать даже!
СВЕТЛАНА. Ну, думать-то мне, кто когда позволял.
ЛЕВАКОВА. Со своим источником говорила?
СВЕТЛАНА. Да, дело швах.
ЛЕВАКОВА. Мамочки мои…
ШТЕМПЕЛЬ. Мы готовы сделать заказ!
ЛЕВАКОВА. Девчата, выручайте.
ФУКС. Я приму заказ.
СВЕТЛАНА. Мам, пошли с глаз.
ЛЕВАКОВА. Да уж. (Уходит со Светланой в подсобку.)
ДУРКИН. Вот и кончилась «Северянка». Конец эпохи.
ФУКС (у стола Слепаковой и Штемпель). Доброго дня, дорогие гости. Я – шеф-повар нашего радушного ресторана, Елена. Готова принять ваш заказ и приготовить лично.
СЛЕПАКОВА. Мне только ваш комплимент в стиле мини.
ФУКС. Превосходно, моя любимая тема.
СЛЕПАКОВА. И «Божоле». Рита, я отойду. (Направляется к Дуркину.)
ФУКС. Слушаю вас, гостья из Москвы.
ШТЕМПЕЛЬ. Ба! Откуда знаете?
ФУКС. Москвичей вижу безошибочно, но только в ресторане.
ШТЕМПЕЛЬ. По повадкам?
ФУКС. Можно сказать и так.
ШТЕМПЕЛЬ. Мне тартар из креветок, суп с потрошками и жаркое по-литовски. Потом кофе с лимонным ликёром. А для разгону водочки граммов пятьдесят.
ФУКС. Сала с бочковым огурчиком на закуску?
ШТЕМПЕЛЬ. Не стоит, чеснок для деловых обедов тема запретная, а что за сало без!
ФУКС. Согласна. То есть, ничего?
ШТЕМПЕЛЬ. Пятьдесят граммов закусывать? Я вас умоляю, а как же кайф!
ФУКС. Минут двадцать на горячее и три минуты на разгон. Спасибо за заказ. (Уходит.)
СЛЕПАКОВА. Ты меня, конечно, не узнаёшь.
ДУРКИН. А нафига?
СЛЕПАКОВА. Грубиян.
ДУРКИН. Когда я ем, тогда я ем.
СЛЕПАКОВА. Мамино поколение называло «Северянку» «бабьи слёзы». Мужья здесь после смены околачивались, гужеванили… Мама родная, какие выражения вспомнились. У тебя же даже песня есть об этом, кафе «бабьи слёзы». Дмитрий? То есть, говорить со мной не станешь? (После паузы.) И молчит ведь! (После паузы.) Дуркиным был, Дуркиным и остался.
ДУРКИН. Не поверите, медам, Дуркиным и сдохну. И, что характерно, Дуркиным и останусь в памяти народной, которая короче комариного жала.
СЛЕПАКОВА. Я – Валя Слепакова.
ДУРКИН. С Кирпичного Завода?
СЛЕПАКОВА. Нет, но мы одноклассники, с первого по седьмой. Мама с Кирпичного, вот меня и впихнули в ваш класс.
ДУРКИН. Вот если бы вы были со мной с яслей, как наш «кирпиченский» класс, у вас был бы шанс быть узнанной, ибо были бы мы одногоршочниками.
СЛЕПАКОВА. Что ты выделываешься, Дуркин! Ты же сейчас никто.
ДУРКИН. Почему же «никто», обижаете, медам, я «ничто», для удобства в понимании: ничтожество.
СЛЕПАКОВА. Ой-ой-ой, какие мы юродивые…
ДУРКИН. Какие есть, других не давали. Валя Слепакова, говорите? Очень рад. Я вас не помню, не знаю, ни знать не хочу, ни вспоминать. Гуляйте за свой столик, дайте мне просто пожрать, покуда здесь ещё кормят, может быть, в последний раз.
СЛЕПАКОВА. Бог с тобой. А почему в последний?
ДУРКИН. Ресторан прикрывают.
СЛЕПАКОВА. Вон оно что. На самом деле, жаль, полвека от забегаловки до ресторана, хотя кухню не знаю, лет тридцать здесь не бывала, с девяностых годов.
ДУРКИН. Думал, вы родились в девяностых.
СЛЕПАКОВА. Мы – одноклассники!
ДУРКИН. Да что вы говорите? Не помню.
СЛЕПАКОВА. Дурак ты, Митька, и уши у тебя пыльные, отряхни. (Идёт к Штемпель.)
ДУРКИН (вполголоса). А сама не дура, что пристаёшь с разговорами к нищеброду? Тоже мне, одноклассница нашлась. Я с неровней не общаюсь.

Из кухни входит Светлана, с рюмкой водки, идёт к Штемпель.

СВЕТЛАНА. Семнадцать минут и ваш заказ готов.
СЛЕПАКОВА. Вопрос можно?
СВЕТЛАНА. Да?
СЛЕПАКОВА. «Северянка» закрывается?
СВЕТЛАНА. Не знаю. Спросите у хозяйки, она решает. Пригласить?
СЛЕПАКОВА. Нет.
СВЕТЛАНА. Я – за барной стойкой, если что. (Уходит.)
ШТЕМПЕЛЬ. Ну, бум. (Выпивает.)
СЛЕПАКОВА. Водка?
ШТЕМПЕЛЬ. Похоже, да. Заказать?
СЛЕПАКОВА. Вы что, с подружкой меня перепутали!
ШТЕМПЕЛЬ. Валентина Анатольевна…
СЛЕПАКОВА. Очуметь. Ай, да бизнес, ай, да коленкор. Ну, Дуркин, я тебе сейчас устрою цыганочку с выходом. (По телефону.) Я – в «Северянке» обедаю. Вот именно, через дорогу. Отправь гитару сюда. Ту самую. Сам принеси, плевать, кто! В кофре. Пять минут времени, отсчёт пошёл.
ШТЕМПЕЛЬ. Вы через дорогу живёте? С ДДТ что-то не так пошло?
СЛЕПАКОВА. ДДТ – это ДДТ, а это Дуркин. Понятно?
ШТЕМПЕЛЬ. Не подумала, простите…
СЛЕПАКОВА. Никаких переговоров сегодня.
ШТЕМПЕЛЬ. Пятьдесят граммов… я в форме.
СЛЕПАКОВА. Всё.
ШТЕМПЕЛЬ. Понятно. Думала, сегодня вечерней лошадью в Москву… Тогда, когда теперь?
СЛЕПАКОВА. Созвонитесь с референтом.
ШТЕМПЕЛЬ. Могу я поговорить с ДДТ… с Туркиным? Пока еду готовят. От мамы привет передам, вдруг захотят созвониться.
СЛЕПАКОВА. Да.
ШТЕМПЕЛЬ. Извините, мало ли, вдруг встряла бы во что…
СЛЕПАКОВА. Да.
ШТЕМПЕЛЬ. Пошла. (Идёт к Дуркину.)
СЛЕПАКОВА. Пошла… пошла.
ШТЕМПЕЛЬ. Простите за беспокойство, Дмитрий Терентьевич, я – Штемпель Маргарита Георгиевна.
ДУРКИН. Дочка Ритки, что ли?
ШТЕМПЕЛЬ. Вы её помните? Да, я.
ДУРКИН. А похожи-то! Присаживайся, малышка, я ж тебя карапузиком помню.
СЛЕПАКОВА. И чего здесь высиживать. (Уходит из зала.)
ШТЕМПЕЛЬ. Хотите, маму наберу?
ДУРКИН. Не, не надо. Пойми, Ритунчик, нам ведь не о чем говорить, что было, кануло безвозвратно, чуть ни полвека назад. Две-три фразы на радостях, а потом пыжишься, слова подыскиваешь, чтобы не банальничать, но не выходит; старики – это всегда банальность. Какими ветрами?
ШТЕМПЕЛЬ. Исполнительный продюсером подвизаюсь, хочу артистов в ваши края подогнать, изучаю обстановку.
ДУРКИН. По мамашиным стопам.
ШТЕМПЕЛЬ. Ага.
ДУРКИН. Напрасный труд, в наших краях теперь народу кот наплакал, а с транспортировкой просто труба. Прогорите без спонсоров.
ШТЕМПЕЛЬ. Ну, вот и пытаюсь местных финансистов убедить.
ДУРКИН. А ведь я ещё летал на самолёте за один рубль. Дальше, на север. От одного села до другого кукурузник летал, болота же. Причём, что характерно, остановки-то три, и получается, что к оленеводам летишь за три рубля, а от них уже за пять. Классная арифметика, сколько классов ни кончай, ни за что не найдёшь ответа на задачку: почему так? Моя первая самостоятельная гастроль была в те края, в конце восьмидесятых, от Молодёжного центра при Обкоме комсомола. За неделю дал 24 часовых концерта.
ШТЕМПЕЛЬ. Как это!?
ДУРКИН. Однажды, на других гастролях, дали с напарником восемь. С семи утра начали, в гараже.
ШТЕМПЕЛЬ. В семь утра!? Ужас. А как же голос?
ДУРКИН. Звучал, сволочь, хоть бы хны. Было, перед утренней дойкой, в Красном Уголке, в коровнике выступал. Доярки с утра мордокрасные такие, глаза масляные, толком не разберёшь, с налёту, какого пола. А я же тоже не в себе, по накатанной молотишь, не думаешь, что поёшь. Как раз, накануне 9 Мая в коровник попал, чуть ли не день в день. Ну, и пою Окуджаву «Бери шинель, пошли домой».
ШТЕМПЕЛЬ. О! И песня круть, и ваше исполнение в записи слушаем до сих пор.
ДУРКИН. Так вот, там есть слова: «Вставай, вставай, однополчанин». Пропеваю их и вижу, что у доярок глаза заблестели, проснулись, тёлки этакие. Потом объяснили, у меня джинсы были советские, замок расходился часто. Ну, и распахнулась ширинка аккурат на эту фразу.
ШТЕМПЕЛЬ. «Вставай, вставай, однополчанин»!..
ДУРКИН. Так вот, в первую гастроль я заработал такие бешеные бабки, что не только с долгами рассчитался, но и оделся, обулся, первые свои наручные часы купил. На собственные деньги! А мальчонке в ту пору едва ли не тридцатник стукнул. Без кола и двора, пьян беспросветная, но ещё не беспробудная. На командировочные расходы, включая транспорт, уходил один концерт. Но уже в начале девяностых, когда все эти чубайсы за дело взялись, система посыпалась. Пришлось возвращаться в лабухи. Ох, уж эти девяностые годы. Такие крутые, но какие замечательные! Эпохальные. Свобода для всех, даже не дипломированных специалистов, на, реализовывайся на здоровье. Правда, пришлось завязать с пьянством. Свобода и алкоголизм, как выяснилось, две вещи несовместные, это тебе не гений и злодейство, которым вкупе очень даже недурно; правда, недолго, очень даже коротко. Хотя, по чести признаться, гений не может быть злодеем. Знаешь, почему?
ШТЕМПЕЛЬ. Я читала интервью с вами, а мама ещё и перечитывает, вслух. Дмитрий Терентьевич, поделитесь контактами со спонсорами?
ДУРКИН. Знаешь, в каком возрасте я впервые устроился в кабак? В 13 лет.
ШТЕМПЕЛЬ. Очуметь! Мама говорила, что вы всегда выглядели старше своего возраста. Так, что насчёт контактов?
ДУРКИН. Ресторан был при гостинице. Закрутился у нас тогда лямур с певичкой, а кто-то слил ей мой возраст. И - вся любовь. Музыканты тоже напряглись, хотя я пользовался спросом. Получилась тяжкая атмосфера. И сиганул я в окно, как Подколесин, из лабухов в жизнь. Было это в семьдесят первом, что ли.
ШТЕМПЕЛЬ. Дмитрий Терентьевич, поможете?
ДУРКИН. Девяностые, напропалую, концерты в рамках выборов, от сельских до президентских, выборы, выборы, выборы. Перебрал. Переел концертов, до сих пор колотит от отвращения при виде гитары, голос напрочь отказывается даже просто напевать. И в нулевом году отказался от этого ремесла. С тех пор не прикасался к инструменту, да у меня его и нет.
ШТЕМПЕЛЬ. Почему?
ДУРКИН. Осознал, что время песен и романсов кончено. Одни приговорили, что пришло время ментов, другие, что жуликов. А для меня наступило время гоп-ца-ум-ца-дрим-цаца, причём, в банях и саунах, в исподнем и без. Позже, правда, дошло, что страной правит интеллигенция. Мне ли её не знать! Она не от слова интеллект, который может и был когда-то да выветрился. Или выкорчевали. Какая разница, как! Недобрая, не искренняя, презрительная, образованная – да, но безграмотная, белоручки, чтоб не сказать матом, главные ругательства: ремесло, ремесленник, а ведь оно и есть основа существования мира! Вот и полетели всем миром в тартарары.
ШТЕМПЕЛЬ. Да мы летим, но, я уверена, ввысь. Ну, что-то вы загнули, сами же…
ДУРКИН. Нет! Я был среди них, но так и остался кирпиченским. Понял далеко не сразу. Но потом тупо ощутил, что становлюсь частью этой гнилой прослойки, самодельной прокладки в промежности отчизны.
ШТЕМПЕЛЬ. Вы хотите сказать, что…
ДУРКИН. Что прокладки надо менять чаще. Вот старой и не стало.
ШТЕМПЕЛЬ. Фи, Дмитрий Терентьевич!..
ДУРКИН. А ты думай прежде спроса, ответ-то ведь можно и получить.
ШТЕМПЕЛЬ. Но есть же другие дефиниции, образы…
ДУРКИН. Были бы, непременно впендюрил бы.
ШТЕМПЕЛЬ. Мама говорила о вас, что…
ДУРКИН. В ноль-первом году уехал в Питер, потом в Москву. Так сказать, прорубил окно, сиганул… Вернулся домой только в прошлом году. Гля, а вокруг тишина и мёртвые с косами стоят. Нет, Маргарита Георгиевна, не помогу. Нечем и некем. Одни отмёрли, другие отзнакомились.
ШТЕМПЕЛЬ. Да ладно! А вот Слепакова, например?
ДУРКИН. Понятия не имею, о ком ты.
ШТЕМПЕЛЬ. Вы же разговаривали.
ДУРКИН. А, эта. Нет, я её так и не вспомнил, как она ни старалась. Ну, спасибо за компанию, скрасила обед, карапузик. Хорошо ты получилась! Так и передай своей маме, что у неё с организацией всегда всё было абдымахт с океем на пять баллов.

Входит Слепакова, с гитарой, направляется к Дуркину.

СЛЕПАКОВА. Узнаёшь? Кофр родной. Язык проглотил?
ДУРКИН. Нищебродам языки не подают, приходится довольствоваться личным запасом.
СЛЕПАКОВА (кладёт кофр на стол, открывает). Ну? Что?
ДУРКИН. О, господи…
СЛЕПАКОВА. Твоя? Твоя. О, как глаза горят, прям, полыхают!
ШТЕМПЕЛЬ. Ага, пожаром!
ДУРКИН. Зачем?
СЛЕПАКОВА. Кормилица. Та, что ты пропил.
ДУРКИН. Продал.
СЛЕПАКОВА. Пропил. Зять мой оказался тем самым покупателем.
ДУРКИН. Игорь Черкас?
СЛЕПАКОВА. Он самый. Я конфисковала гитару, в качестве приданого, в обмен на дочь. Правда, за сохранность и функциональность отвечает он.
ШТЕМПЕЛЬ. Как и за дочь. Н-да. Мастеровая. Видно, что рабочая. А, это та, что на записи? Отдел культуры вам подарил. Мама рассказывала. Пришло две; одну, подороже,  начальник хапнул, хотел обе, но инспектора успели уже на вас оформить. Да?
ДУРКИН. С девяносто первого года, кажется. Кормилица.
ШТЕМПЕЛЬ. Знаете, что другая сгорела? Вместе с домом. 
СЛЕПАКОВА. Черкаса он помнит, а меня нет!
ДУРКИН. Я не виноват.
СЛЕПАКОВА. Значит, вот такая я незаметная? Серая мышь? Моль?
ДУРКИН. Извините, свойство памяти.
СЛЕПАКОВА. И вспоминать не будешь?
ДУРКИН. Природа, блин, не моя воля.
СЛЕПАКОВА. Ну, нет и нет. Тогда и я тебя забыла. (Берёт гитару.) Ну, а чтобы ничто не напоминало, разобью гитару к чертям свинячим. (Поднимает над головой, держа гитару за гриф.)
ДУРКИН. Нет! Только не это. Валька, псих, не надо!
СЛЕПАКОВА. Валька?
ДУРКИН. Валентина Анатольевна.
СЛЕПАКОВА. Вспомнил?
ДУРКИН. И не забывал.
СЛЕПАКОВА. Врёшь, гитарку свою спасаешь.
ДУРКИН. Не вру.
СЛЕПАКОВА. Не верю! Разобью деревяшку и вышвырну…
ДУРКИН. В последний раз мы пересеклись в девяносто восьмом. Во втором этаже Управления торговли. Я пришёл за спонсорством, ты по работе. Увиделись в дверях приёмной. Февраль. Ты вся в белом. Пимы, и те белые. Пуховик. Шапка с кружевным пуховым платком.
СЛЕПАКОВА. Точно.
ДУРКИН. Вся чистая – пречистая. Уверенная, спокойная. Как в школе. Только взгляд помягчел, и глаза стали, как положено от рождения, серыми, а не оловянными. В школе был такой же требовательный, но агрессивный. А тогда жалостливый даже. Ну, да, я вызывал жалость, как всякий алкаш, хоть и бывший, не говоря уже о том, что артист неприкаянный. Известный, но никчёмный.
СЛЕПАКОВА. Я так не думала!
ДУРКИН. А я думал, что думала.
ШТЕМПЕЛЬ. Убей бог, он вас любит. Ну, или любил. И вы…
ДУРКИН. Верни, пожалуйста, гитару на место.
СЛЕПАКОВА. Сам верни. На, держи.
ДУРКИН. Нет. Не могу. Четверть века не прикасался к инструменту, а этот и вовсе пропил. Не смею, Валюха, прости.
СЛЕПАКОВА. Валюха?
ДУРКИН. Что ты, как попугай, повторяешь за мной.
СЛЕПАКОВА. Хочу и повторяю!
ШТЕМПЕЛЬ. Дмитрий Терентьевич! А, может быть, попробуете? Видно же, вам хочется! Как там пелось: «Возьми гитару, возьми гитару»…
ДУРКИН. Пьяная ты, что ли, Ритка?
ШТЕМПЕЛЬ. С пятидесяти граммов-то? Обижаете.
ДУРКИН. У меня и мозоли на пальцах давно сошли.
ШТЕМПЕЛЬ. Струны лавсановые.
ДУРКИН. Просто подержать, разве, старушку…
ШТЕМПЕЛЬ. Вы же, конечно, про гитару.
СЛЕПАКОВА. Как новая!
ШТЕМПЕЛЬ. Но всё же подержанная.
СЛЕПАКОВА. Митя, принимай.
ШТЕМПЕЛЬ. Вы же, конечно, про гитару.
ДУРКИН (принимая гитару). Ну, давайте.
ШТЕМПЕЛЬ. Пальцы сами вспомнят. Память физических действий невероятно сильна, я наблюдала уже этот феномен.
ДУРКИН (перебирая струны). Да… да.
ШТЕМПЕЛЬ. А-то и спели бы.
ДУРКИН. Ну, это перебор.
ШТЕМПЕЛЬ. Мне перебор больше нравится, чем тупой бой.
СЛЕПАКОВА. Напой. Тихонько, чуток. Исключительно для памяти.
ДУРКИН. Вспомнить девяностые…
ШТЕМПЕЛЬ. А «Северянку» помните? Я про песню.
ДУРКИН. Я тогда одновременно лабал в двух кабаках, тут, в самом дешёвом, и в самом дорогом «Цветке», куда запись была за три месяца. Теперь «Северянка» - один из самых-самых, а «Цветка» нет и в помине.
СЛЕПАКОВА. Как и в теперешней жизни, всё, что дорого – на помойке, а дешёвка вверху и правит балом.
ШТЕМПЕЛЬ. Хорошо, что мы не на балу, а в реальной действительности.
ДУРКИН (поёт под гитару).
«Северянка», ты – моя северяночка,
Я – твой верный самый северный пацан,
Я спешу к тебе на лыжах, на саночках!
Ты – мой самый задушевный ресторан.

Здесь, конечно, всё за деньги подают,
Даже песню за «спасибо» не споют,
Но зато всё – от души и для души,
И не душат душу лишние гроши.

Здесь я паспорт свой советский обмывал,
Здесь Россию от путчистов защищал,
Здесь однажды я пришёлся ко двору,
Здесь – друзья. Здесь я с похмелья не помру.

«Северянка», ты – моя северяночка,
Я – твой верный самый северный пацан,
Я спешу к тебе на лыжах, на саночках!
Ты – мой самый задушевный ресторан.

Здесь любимую когда-то повстречал,
Здесь любовь свою по рюмкам расплескал,
Здесь держусь ещё тихонько на плаву,
Как бы ни было, но всё-таки – живу.
Подставляй стакан, случайный мой сосед,
У меня пока к тебе претензий нет,
Может, дурь какая нас и посетит,
Это ж – после, а сейчас душа горит.

«Северянка», ты – моя северяночка,
Я – твой верный самый северный пацан,
Я спешу к тебе на лыжах, на саночках!
Ты – мой самый задушевный ресторан.
 
ШТЕМПЕЛЬ. Круть.
СЛЕПАКОВА. Вспомнились девяностые, все, в этой песне, как на ладони.

Из кухни входит Фукс.

ФУКС. Обед готов. Разрешите подавать?
СЛЕПАКОВА. Будьте добры, пересадите нас в кабинет.

Из подсобки выходит Светлана, за ней Левакова.

СВЕТЛАНА. Я вас провожу.
ЛЕВАКОВА. ДДТ, ты лучший.
ДУРКИН (упаковывая гитару). Ты жива ещё, моя старушка.
ФУКС. Жив и ты, привет тебе, привет!
ДУРКИН (гитаре). Бывай. (Всем.) Благодарю за приют, за кушанья. Было вкусно. Прощайте. (Уходит из ресторана.)
ШТЕМПЕЛЬ. Инструмент!
ЛЕВАКОВА. Ничего, завтра заберёт.
СЛЕПАКОВА. Он сюда больше не придёт.
ШТЕМПЕЛЬ. Догнать?
СЛЕПАКОВА. Ты ловка, Маргарита, с тобой можно иметь дело. Время обеда.
ФУКС. Одна минута! (Уходит.)
СВЕТЛАНА. Прошу за мной.
ШТЕМПЕЛЬ. А ведь на вашего ДДТ, уважаемая хозяюшка, люди пойдут. Особенно, взрослые. Было бы выгодно, старшее поколение до сих пор в деле, могло бы принести немалый доход.
СЛЕПАКОВА. Толково.
ЛЕВАКОВА. Правда?
СВЕТЛАНА. Стопудово. Другое дело, что нам пора закрываться, но никак не расширяться.
ЛЕВАКОВА. Где месяц сроку, там и на полгода может растянуться. Только я не знаю, где он живёт, если, по-вашему, больше не придёт. Его уже как-то искали, не нашли.
СВЕТЛАНА. Может, его и нет, он нам только послышался. Идёмте.
СЛЕПАКОВА. Постарайтесь разыскать…

Из фойе входит Ковняшкина, в форменной одежде.

КОВНЯШКИНА. Я знаю, где. И вернуться заставлю, не сомневайтесь.
СЛЕПАКОВА. Заставите?
КОВНЯШКИНА. Ну, в смысле, уговорю. Ковняшкина – я, гардеробщица.
СЛЕПАКОВА. Как-как?
КОВНЯШКИНА. Заглавная буква Ка.
СЛЕПАКОВА. Будем признательны.
СВЕТЛАНА. Обед стынет.
СЛЕПАКОВА. Ведите.
СВЕТЛАНА. Прошу.

Светлана, Слепакова и Штемпель уходят.

ЛЕВАКОВА. А чего раньше молчала?
КОВНЯШКИНА. Да ну, им всякая мелюзга интересовалась, а тут Слепакова!
ЛЕВАКОВА. Хорошо, сделай, отблагодарю. Но не торопись, может быть, завтра сам явится.
КОВНЯШКИНА. Как прикажете.
ЛЕВАКОВА. Кажется или кто-то пришёл?
КОВНЯШКИНА (глянув в фойе). Ага, целая семья. Побежала я. (Уходит.)
ЛЕВАКОВА. Чёртов Прав!... мозгоклюй, такое дело губит!.. прибить мало. В девяностые, небось, разобрались бы на раз, а теперь футы-нуты, ножки гнуты, носик к небу, глазки в жир. Тьфу. Дорогие гости! Добрый день! (Уходит в фойе.)


СЦЕНА 2. Вечер. Гостиная в квартире первого этажа деревянного коммунального дома. Свет потушен. Без мебели. У окна стоит Дуркин.

ДУРКИН (напевает).
За тёмным столиком, в углу,
Хлебает старый лабух чай.
Всю жизнь отдал он ремеслу
За этот – тёмный стольный рай…
Хлебает старый лабух чай.

Лабух, сделай песню про нас!
Сделай… сделай, мой золотой.
Жизни чёрно-серый окрас –
Сделай, чтобы стал он цветной!
Лабух, сделай песню про нас.

Под окном, с улицы, слышен голос Ковняшкиной.

КОВНЯШКИНА. Димон, впусти.
ДУРКИН. Ковняшкина.
КОВНЯШКИНА. Песец подкрался незаметно. Зверёк такой, на мех. Впусти.
ДУРКИН. Занято.
КОВНЯШКИНА. Не-а, ты один.
ДУРКИН. Песню испортила.
КОВНЯШКИНА. Фигня, начнёшь сначала.
ДУРКИН. Трезвая?
КОВНЯШКИНА. Как стёклышко.
ДУРКИН. Всё равно, отвали.
КОВНЯШКИНА. Ты мне денег должен.
ДУРКИН. Нету.
КОВНЯШКИНА. Обсудим.
ДУРКИН. Не заперто.
КОВНЯШКИНА. Пошла.
ДУРКИН. Пошла. Пошла ты…

В прихожую входит Ковняшкина, с гитарой в чехле, которую ставит к стене.

КОВНЯШКИНА. Освещение включим?
ДУРКИН. Пофигу.
КОВНЯШКИНА. Мне срочно нужны бабки.
ДУРКИН. Договаривались на конец октября.
КОВНЯШКИНА. Ситуация, Димон, условия меняются.
ДУРКИН. Ну, да, денег нет, но вы держитесь.
КОВНЯШКИНА. В «Северянке» заработай.
ДУРКИН. Нет.
КОВНЯШКИНА. Включу счётчик.
ДУРКИН. Пощади.
КОВНЯШКИНА. Можно, если ты меня пожалеешь.
ДУРКИН. Как?
КОВНЯШКИНА. Да хоть вдоль, хоть поперёк, как захочешь.
ДУРКИН. Ты про что?
КОВНЯШКИНА. Про межполовые отношения.
ДУРКИН. Прости, но нет.
КОВНЯШКИНА. А-то пробили бы в стенке дверь, объединили бы квартиры. У меня мебели на три хватит. А у тебя ни стульев, ни шкафа, вместо стола полки из комода, один на другой. Как так можно?
ДУРКИН. Нет, Ковняшкина.
КОВНЯШКИНА. У меня имя есть.
ДУРКИН. Возможно.
КОВНЯШКИНА. Да не больно-то и хотелось. От тебя даже собака сбежала, а ведь беспородная, никому не нужная, однако же, ноги сделала.
ДУРКИН. Я только в октябре получу пенсию. Днями должны авторские прийти.
КОВНЯШКИНА. Слёзы капали.
ДУРКИН. Тогда убей, больше взять неоткуда.
КОВНЯШКИНА. Есть.
ДУРКИН. Нет.
КОВНЯШКИНА. Есть, говорю.
ДУРКИН. Небось, в «Северянке» лабать?
КОВНЯШКИНА. Соображаешь.
ДУРКИН. Много ума не надо.
КОВНЯШКИНА. Хочу спеть тебе песню. А?
ДУРКИН. Ну, спой.
КОВНЯШКИНА. А у нас с собою было, сейчас балалайку расчехлю. (Идёт за гитарой, возвращается.)
ДУРКИН (напевает). «БардЫ бардЯт! Кто бодро, кто рыдая о былом. А им бы дать под слёзы вёдра, а в руки серп с кайлом. Пущай себе покосют, поплачут, покуют, а-то под нос гундосют, невесть, про что поют». Извини, вырвалось.
КОВНЯШКИНА. Борис Вишневский, он же Бирман, город Ленинград. Как он?
ДУРКИН. Бог знает. Пой уже.
КОВНЯШКИНА. Настроюсь. Песня про кабак. В девяностых сочинила. Ты сегодня спел, меня аж захолонуло. Помню, с мужем, на юбилее в «Центральном» ресторане танцевали, и вдруг дошло, собрались друзья, все, как один, предприниматели, скажем, владелец казино, хозяин наркотрафика, а он – сторож, я – уборщица. Поржали. Мы ведь в 90-х все были равны, все вылупились из одной единообразной школьной формы. Ты – ничтожество, а Слепакова, одноклассница, президент банка, ты был суперзвездой областного масштаба, а её, как бы, и не было, моль серая на фоне фейерверка.
ДУРКИН. Да нет, она всегда была хороша, просто чувствовалось, что не каждому дано такое чудо. Ну, и не наша она была, не кирпиченская.
КОВНЯШКИНА. Название «Оптимистическая застольная». (поёт).
Встречались раньше мы на кухонной Руси,
Теперь кабацкая Россия греет…
Зелёный чёрт со дна бутылки голосит
Да мусор стягом над столами реет.

Из подземелия восстали времена
И вновь Россия наша – подземелье!
В кабацкой зале разместилась вся страна.
Давайте, выпьем же за новоселье.

Привет друзьям моим, нашедшим полчаса
Для рюмки чая и для чарки песни.
Привет друзьям моим, не прячущим глаза.
Привет, не скрывшимся в краях известных.

Привет друзьям, пришедшим дух перевести
За кубком песни и за стопкой чая.
… ведь все похабные ухабные пути
кабак российский скорбно привечает…

Привет друзьям моим, зашедшим отдохнуть
Без грамма чая и без слова песни.
… быть может, в этом кабаке когда-нибудь
произнесут: Россиюшка, воскресни!

ДУРКИН. Ну, ты дала… Ну, так-то бы да. Но не для сегодняшнего дня.
КОВНЯШКИНА. Мы, барды, ничего не боимся.
ДУРКИН. Вам бы раньше, в девяностые, такие песни петь, а не про паруса с дальними странами. За вами шли сотни тысяч только молодёжи, а вы водили их за нос, не тревожили, не бередили, а ублажали, как торгаши, разбазарили уважение и трепет перед мыслью, продались успеху на эстраде, попсовики-затейники.
КОВНЯШКИНА. Проехали, Дуркин!
ДУРКИН. И что же делать мне теперь?
КОВНЯШКИНА. «Северянка».
ДУРКИН. Как серпом.
КОВНЯШКИНА. А ежели и меня возьмёшь на подхват, вообще долг прощу. И ни копейки не попрошу. Не переживай, на дуэт не напрашиваюсь! Хотя, конечно, не откажусь, при случае. Буду выходить на разогрев. Слепакова очень просила тебя разыскать. Все хотят. А они, между прочим, все женщины. Включая меня.
ДУРКИН. Да?
КОВНЯШКИНА. Могу доказать.
ДУРКИН. Не стоит.
КОВНЯШКИНА. Не стоит или…
ДУРКИН. Хорош базлать!
КОВНЯШКИНА. Насчёт себя не настаиваю, просто предлагаю. Прошу. Насчёт счётчика не шучу. Президент банка меня попросила, я за такие дела могу и горло перекусить, кому угодно. Ну, ты понял. Думай. Завтра тебя ждут, как всегда, на бесплатную кормёжку. Инструмент твой ждёт в кабинете Леваковой. Виктория, блин, Александровна, футы-нуты, а давно ли на ты были с Викусей. Балалайку свою оставлю.
ДУРКИН. Не надо!
КОВНЯШКИНА. Не бойся, не укусит и жрать не попросит. Зато можешь побренчать. Песню про лабуха допеть до конца, про старого лабуха, который вдруг, как гром среди ясного неба, вдруг всем понадобился. Бывай, Димон, и не дуркуй. Хотя хозяин – барин. (Уходит.)
ДУРКИН (поёт под гитару).
За тёмным столиком, в углу,
Хлебает старый лабух чай.
Всю жизнь отдал он ремеслу
За этот – тёмный стольный рай…
Хлебает старый лабух чай.

Лабух, сделай песню про нас!
Сделай… сделай, мой золотой.
Жизни чёрно-серый окрас –
Сделай, чтобы стал он цветной!
Лабух, сделай песню про нас.

На парнус лабухи поют.
Подайте лабуху на чай…
Лабай, сынок, пока дают,
Не знаешь – всё равно лабай!
Подайте лабуху на чай.

Летит с эстрады лабуха –
На парнус лабухи поют,
Цена за песню неплоха
Да кошки по душе скребут…
На парнус лабухи поют.

Лабух, сделай песню про мать!
Сделай от души, я плачу.
Знаешь, что-то скучно дышать –
Душно, даже жить не хочу.
Лабух, сделай песню про мать.

А старый лабух в темноте –
Отпетый отставной певец –
В своей застольной немоте
Жуёт размоченный хлебец –
Отпетый отставной певец.

Лабух, сделай песню про жизнь!
Сделай, всё отдам – до гроша,
В душу можешь ехать без виз,
Если, где найдётся душа…
Лабух, сделай песню про жизнь…
Лабух, сделай песню про мать!
Лабух, сделай песню про нас.




окончание высылаю по запросу
vgettih@ya/ru