Как рождаются некоторые любимые дочери

  (Продолжение саги об одесской девочке)
       
                Сбивчивые объяснения

Сейчас я не могу объяснить, почему в 1967 году мы с Вовой порвали открытку на «Москвич», добытую с великими трудами, благодаря подталкиванию Зины Ермаковой. То ли не было тех двух с половиной тысяч рублей (столько стоил тогда «Москвич»), то ли у нас в головах зароились какие-то другие планы. Порвали – и всё. Нам даже в голову не пришло, что открытку можно продать за неплохие деньги.

К тому времени я довольно сильно устала от погружения в квантово-механическую науку. Ещё в 1964 году напористые партийные активисты Виталий Семёнович Полищук и Владимир Васильевич Горюнов дружно насели на меня и уговорили вступить в партию, так как я вышла из комсомольского возраста. Им было невмоготу, что кто-то стал свободным. Мне припоминается, что мотив с моей стороны был такой: интересно, о чём они там толкуют на своих партийных собраниях? Так же, за компанию, я стала вместе с другими сдавать кандидатские экзамены в порядке выполнения социалистических обязательств. Механизм закрутился: сдала экзамены – бери обязательство утвердить на совете план диссертации, утвердила план – выдай первую главу и т. д. Миша Болотников по-прежнему требовал, чтобы я научно мыслила. Надо было выбираться из этого круга.

     У Вовы голова тоже была забита диссертацией, он был адъюнктом, сдавал кандидатские экзамены, был близок к защите и одновременно водился с весёлой компанией молодых офицеров, посещавших достославное кафе «Шайбу». После одного такого посещения он пришёл домой с головой и рубашкой, залитыми кровью. Это был итог его спора с капитаном Славой Кузнецовым, который в качестве аргумента использовал тяжёлую связку ключей. Так что иногда голова бывает забита буквально, а не только диссертацией.

   Была сцена покаяния и примирения, в конце которой мы логично пришли к выводу, что надо родить дочку. Кажется, теперь мне самой стало понятно, почему мы порвали открытку. Деньги ведь можно было взять, ну, хотя бы в кассе взаимопомощи или у Вовиных родителей, так что деньги – не причина.
Это решение – родить дочку – было как бочка масла, которую моряки выливают на бушующее море. Наступили мир и благодать. Мы были молоды, полны сил и, кажется, впервые почувствовали себя беззаботными возлюбленными, не отягощёнными обидами, тревогами и опасениями. Прекрасное было время! И когда я почувствовала в себе новую жизнь, я точно знала, что у меня будет дочка. Чувствовала я себя превосходно и даже решила, что могу полетать. Подвернулась оказия: у вездесущей Зины Ермаковой оказалась путёвка в пансионат в Адлере, которая её почему-то не устраивала. Она продала её мне, и я впервые в жизни оказалась на черноморском побережье Кавказа. Вова отложил свой отпуск на зиму, чтобы покататься на лыжах, а Кирюшу дедушка Иван Демьянович устроил в пионерлагерь своей фабрики.

                Чудеса профсоюзного пансионата

     Адлер встретил меня запахом цветущих магнолий, был июль, разгар лета. Мой пансионат ВЦСПС размещался в пяти однотипных корпусах, построенных в затылок вдоль железной дороги недалеко от посёлка Кудебста. Наверное, проектировщики затевали нечто грандиозное. Каждый корпус был построен в виде каре, внутренний дворик опоясывали галереи, на которые выходили двери всех камер, простите, - номеров (позже я не раз видела в фильмах, что так строят тюрьмы).

     По зародышам конструкций угадывалось, что над галереями должны быть маркизы, а по трубам, торчащим внутри углубления - что в центре патио должен плескаться бассейн. Но ни маркиз, ни бассейна почему-то не было: наверное, отдыхающие плохо вели себя, потому и воды не налили. В шестом корпусе размещался пищеблок на тысячу посадочных мест, в котором кормились все пансионеры да ещё приходящие дикари - по талонам. Деревья и кусты ещё не выросли, зато железная дорога – вот она, рядом, под окнами. Чтобы пройти к морю, надо пересечь её. Вот такой курорт построили в 1967 году для массового профсоюзного отдыха. Ни в Одессе, ни в Крыму я такого не видела и удивлялась безмерно.

Я избегала солнца и, поплавав немного, располагалась под тентом, поэтому загар у меня получился ровный и в самую меру, без той черноты, которая всегда отличала меня в Одессе. Кудрявая зелень Кудебсты была мне наградой за пустыню пансионата. Днём я бродила по зарослям фундука, выискивая орехи поспелее и покрупнее, а вечером смотрела на танцующих, не рискуя войти в круг. В свете фонарей вдруг возникали стремительные серые пунктиры летучих мышей, а в тёмных аллеях таинственно светились зелёные огоньки светляков, Скажите, вы можете определить, близко или далеко этот огонёк, лежит он на чём-нибудь или плавает в воздухе? - Я так и не смогла определить.

     Нет, ничего необычного не приключилось со мной в том пансионате. Только и запомнился он мне своими странными тюремными постройками да экскурсией к живописной пещере. Уже не помню, почему потом я полетела не в Киев, а в Одессу. Видно тянуло меня туда сильно, ностальгия разыгралась. 

                Свидание с Одессой

    В родном институте я прошлась по коридорам, заглянула в лаборатории, но никого из наших не застала. Шли приёмные экзамены, всё было забито абитуриентами, которым не было никакого дела до меня. Хотелось закричать, как гаршинской лягушке: это же я, я! я же отсюда, это же мой институт! Повидала я Жанну, Юру Алькинского и  нашего колхозного куратора, когда-то облитого из ведра,  Бориса Израилевича Яхинсона.Встречи были неожиданными, а потому сумбурными. Привычки посидеть в кафе за чашкой кофе  ещё не было.

    Больше всех была рада моему приезду, конечно, бабушка. Ей шёл девяносто первый год, но она всё так же сама готовила себе еду, всё так же лепила и жарила на примусе пирожки и так же любила «бички» и икру из синеньких. Хоть и тяжеловато, но поднималась, чтобы поставить передо мной  тарелку, снова поднималась за вилкой или чашкой для меня. Бабушка совсем оглохла  и вела со мной беседу, задавая вопросы и сама отвечая на них, а я только кивала «да» или «нет». Мы с бабушкой даже отважились, сели в трамвай и поехали в нашу любимую Аркадию, которая с каждым годом приобретала всё новые бетонные берега и теряла свой милый естественный облик. А бабушка вся погружалась в счастливые воспоминания. Да только ради этого стоило бы мне прилететь в Одессу!

     Конец моего отпуска прошёл в Киеве. Кирюша с грехом пополам осилил одну смену лагеря и водворился в саду у Тамары Васильевны. Дружил он там с Олиной дочкой Светочкой, и песчаные дорожки были испещрены следами их велосипедов. Однако пора было возвращаться домой и готовить Кирюшу в первый класс.

                Всё складывается к лучшему

Купили мы сыну тогдашнюю школьную форму мышиного цвета, портфель, пенал и десяток тетрадей, дали в руки букетик астр и пошли с ним в школу №4, которая только-только открылась к 1 сентября. Из добрых рук воспитательниц детского сада Зои Николаевны и Екатерины Ивановны Кирюша попал в не менее добрые руки Надежды Михайловны. И началась у нашего сына служба. Утром он в воспитательных целях частенько выносил мусорное ведро к машине, приезжавшей к дому за мусором в 7 часов (мусоропроводов в хрущобах не водилось). Потом завтракал и самостоятельно топал в школу и так же самостоятельно возвращался домой с ключом на шее. Хорошо было то, что мы могли вместе обедать. Учился Кирюша легко, без натуги, но честолюбия, стремления быть первым у него не было ни сколечко, к огорчению родителей.

     Мне оставалось отработать до декретного отпуска ещё три месяца. Сшила я себе просторный синий сарафан и кофточку к нему из старого розового платья и щеголяла на . работе в таком наряде все эти месяцы. Была в меру округлой, без противных пигментных пятен, наоборот, как-то побелела и чувствовала себя превосходно, ни разу не упала в обморок.

    Я уже говорила, что меня затянуло в диссертационную карусель. Перед отпуском я, прячась в длинную шаль, предстала перед научно-техническим советом  и предъявила  тему своей будущей диссертации Застолбила я это дело и с чистой совестью в первых числах декабря ушла готовиться к великому событию. Теперь и сынок не будет беспризорничать. А то приходишь с работы, а в доме пахнет чем-то горелым, и в мусорном ведре ещё дымятся какие-то обгорелые остатки. Оказывается, Кирюша с Аркашей Харламовым отламывали от веника полые стебли и курили их. Этот эпизод так и остался в истории нашей семьи как «курение веников».

    А в другой раз, неожиданно вернувшись из кино (сеанс отменили, что ли), мы застали такую картину. Сидят на диване, скрестив ноги Кирюша и другой его приятель, Вова Власов. Между ними на стеклянной пепельнице сложена поленница из карандашей и мальчики разжигают мини-костёр. Они никак не ожидали столь скорого нашего возвращения. А достопамятные бомбочки? А семафорики?!

     А теперь мы с ним славно провели это время: читали, мастерили, собрали детекторный приёмник и, приникнув оба к одному наушнику, слушали далёкую музыку и голоса. 26 января мы отмечали Кирюшин день рождения. Пришли его друзья, и было много весёлой кутерьмы с фокусами, перебрасыванием «головкой» через верёвочку воздушных шариков и срезанием сюрпризов с завязанными глазами.

                Рождение принцессы

      Проводив шумную компанию, я занялась мытьём посуды и тут почувствовала некие признаки того, что скоро-скоро «оно» должно свершиться. И, уложив Кирюшу спать, пошли мы с Вовой в костинский родильный дом, который был мне назначен в карте роженицы. Там меня приняли, Вова ушёл, а я осталась. Постепенно меня стало «разбирать», и я принялась проводить прежние приёмы: поглаживать и шептать «не надо кричать». И делала это так успешно, что к утру всё затихло. Акушеры потеряли ко мне интерес.

На другой день прилетела свекровь Тамара Васильевна, а у меня всё никак. Помощь моей свекрови пришлась очень кстати Элле, у которой не было никакого опыта обращения с младенцами, и они с Тамарой Васильевной подружились. А я всё лежу в предродовой, провожая на стол одну женщину за другой

На третий день обеспокоенные моей неактивностью врачи решили меня простимулировать. Часов в одиннадцать утра они дали мне изрядную порцию касторки, добавили к ней хины и вкатили укол с каким-то гормоном. Проделав всё это, персонал спокойно занялся другими делами, а потом дружно ушёл обедать. И вот тут-то меня по-настоящему разобрало.

    Мои призывы «Люди, я рожаю!» оставались без ответа. Я боялась встать и позвать кого-нибудь, потому что проклятая касторка сделала своё чёрное дело, так что я вообще засомневалась, что со мной: роды или катастрофический понос? Только в два часа дня, отобедав, врач-акушер подошёл ко мне, глянул, изменился в лице и с помощью сестры поволок меня на стол. Там, помогая мне, этот здоровенный дядька навалился локтем на мой живот и буквально выдавил из меня ребёночка.

- Девка, пятая за сутки, - разочарованно сказал кто-то

- Девочка, какое счастье, - подумала я.

     Измученный долгим ожиданием и грубым выпроваживанием ребёнок не издал положенного крика. Послышались слова:

- Тройное обвитие… Асфиксия…

    Скосив глаза, я видела, как врачи отсасывали трубочкой жидкость из лёгких моей девочки и шлёпали её по вялому тельцу. Кровь отлила у меня куда-то от головы, и я почувствовала дурноту. Наконец, послышалось что-то вроде чихания и малышка жалобно заплакала. Тогда акушерка привязала ей на ручку бирку и огласила:

- Девочка, вес три двести, рост пятьдесят один, сложение нормальное, травм нет. Мамаша, взгляните на свою принцессу!

А я и так смотрела на неё во все глаза. Какая она беленькая, а волосики тёмные… И личико гладкое, без младенческих морщин… А ротик крошечный… Моя дорогая принцесса!..

   Дочку запеленали и унесли, а потом занялись мной. Оказалось, что могучий силовой приём акушера вкупе со стимуляторами вызвал большую потерю крови у меня, поэтому мне стали вливать недостачу и велели лежать и не шевелиться с пузырём льда на животе. Я послушно не шевелилась, хотя очень замёрзла, и размышляла. Выходит, что все благополучные девять месяцев не гарантируют благополучных родов. Даже если женщина выполняет все предписания, не пьёт, не курит и не прыгает с парашютом…

    Не бойтесь, дальше всё будет хорошо. Нашу дочку водворили в детскую палату, где рядами лежали в кроватках туго спелёнутые младенцы, а меня перевели в послеродовую, в компанию к пяти другим счастливицам. Пока у меня не появилось молоко, мне всё казалось, что моя крошка голодает, и в общем хоре орущих деток мне слышалось её особенно голодное «ува, ува!». Ночами я подкрадывалась к дверям детской и мучилась от желания позвать сестру и попросить её покормить мою девочку из бутылочки. Но вот, наконец, у меня забили молочные ключи, а потом и реки, и мне стали приносить её, приговаривая: «Вот она, наша принцесса!» Я тоже была восхищена её красотой и с некоторой жалостью смотрела на некрасивых (как мне казалось) деток, которых мне иногда приносили покормить.

   И вот мы обе дома, Кирюша и Вова рассматривают новенькую, которая, как скворчонок, широко разевает ротик и вертит головкой в надежде поймать сосок. Аппетит у неё был отменный, и всё положенное она выполняла безукоризненно. Когда я приносила её в детскую консультацию, всем хотелось подержать её на руках и заработать её очаровательную улыбку. Врачи из соседних кабинетов заходили, говоря: «Покажите же нам эту замечательную Валерию!» Да, я же забыла сказать, что мы назвали нашу дочь красивым римским именем Валерия. Вове нравилось это имя, потому что он считал самой великой певицей нашу Валерию Владимировну Барсову, а мне тоже, как вы помните, давно нравилось это имя. Кирюша же считал, что  Кира и Лера – самые подходящие имена для брата и сестры, так что имя было принято единогласно.

     Через полгода Лерочка стала неотразимой красоткой, как считает её восхищённый папа .По неведомым законам генетики у сероглазого папы и кареглазой мамы родились сероглазый сын и кареглазая дочь.