Нынешнее крепостное право. Глава V

ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*

_______________________________________________
               

                Анатолий Авдеевич ДИВИЛЬКОВСКИЙ

         
                НЫНЕШНЕЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО


Книгоиздательство Мягкова Е. Д. «Колокол»

Санкт-Петербург

1906

Всего страниц 66

   
   Вот уже 45 лет, как русские крестьяне освобождены от власти своих добрых соседей-помещиков.
 
   45 лет русский народ считается свободным от крепостного права.
 
   Но полно, так ли это? правда ли, нет больше у нас крепостного права?
 
   Или же русскому народу 45 лет назад только слегка ослабили подпругу, и он, слегка передохнувши, смирно пошёл дальше всё в той же крепостной упряжке?
 
   Ведь надо сказать лишь слово «свобода» – надо, чтобы на самом деле пропали все крепостные утеснения.

   А пропали ли они у нас с тех пор, на самом деле?

   Рассудим это дело обстоятельно.



   47


                V. КАКИМ ПУТЁМ ДОСТИГАЕТСЯ СВОБОДА?


   У всех нынешних образованных народов прежде было крепостное право, всюду дворянство имело в своих руках власть над всеми людьми в государстве, и всюду народ был в большом утеснении у господ помещиков и у помещичьего правительства до тех пор, пока у всего народа денежное хозяйство не вырастало до такой степени, что нельзя становилось людям жить под крепостным управлением.
 
   Тогда наставало время огромной смуты в каждом государстве (например, в Англии 200 лет назад, а во Франции — на 100 лет позже).
 
   Смута же наставала по той причине, что старые господа ни за что не соглашались на отмену старых порядков и по доброй воле не уступали народу ни


   48


одной щепотки свободы.
 
   Народ, со своей стороны, не мог позабыть своего требования, потому что в самом деле, весь народ уже отстал от старинных способов добывания себе хлеба, а новые, большею частью, денежные способы заработка кругом стеснялись старыми прижимками.

   Народу с каждым днём и с каждым часом становилась свобода всё нужней, а дворянству с королями она была горше редьки, потому что ведь, в самом деле, со свободою они оставались бы просто ни при чём, а делать что-либо иное, кроме как понукать подневольными людьми, — они не научились, да и ни к чему иному охоты не имели.

   У дворян уже с самого детства назначалось (а иногда ещё во чреве матери) назначалось: этому-то быть министром, тому-то послом при чужом короле, тому-то — генералом, сенатором, адмиралом, архиереем; а уж купцами, фабрикантами, ремесленниками, рабочими, крестьянами — это должны были быть люди из других, низших сословий.

   Дворянин счёл бы для себя за беду, за несчастье, неутешное горе и срам, если бы судьба заставила его пойти по какой-либо неблагородной части.
 
   Понятно после этого, что для них такое была — свобода.

   При свободе к каждому занятию, в том числе и на министерские, генеральские должности люди должны идти по способностям своим, значит по выбору и общему мнению всего народа, а не по одному только рождению да по желанию какой-либо тётушки или бабушки.

   Значит, свобода для благородных господ — та же смерть.
 
   Оттого на них нападал великий ужас всякий раз, когда народ в какой-либо стране доходил до громкого требования свободы.
 
   Они сейчас же посылали во все те места, где только слышались крики о свободе, и войскам отдавался сердитый приказ истреблять всех бунтовщиков без всякой жалости.

   Войска стреляли, кололи и рубили, и, правда, на короткий срок усмиряли дерзких людей в том месте; но через недолгий срок и от самих же дворянских утеснений свобода становилась


   49


   Для всех ещё нужней и милей, потому что её, словно суженого, конём не объедешь.

   Правительства опять принимались за оружие, для верности ещё пускались на всякие хитрости, на подкупы вожаков народных и прочее; но ничего не помогало.
 
   Мечта о свободе разлеталась по людским головам всё шире, забиралась туда всё крепе, словно какая зараза, и в самих войсках всё меньше замечалось старинной верности, всё меньше охоты бросаться на людей по всякому приказанию.
 
   Оно и понятно, ведь войска набирались всё из того же народа.

   Между тем, наставало время, что правительство быстро теряло свою силу.
  Это непременно приходило, и тоже вполне понятно, по той же причине, по какой народу требовалась свобода.

   Ведь народу свобода становилась потребна именно потому, что приходилось просто зарез без неё: ни в каком ремесле, ни в каком занятии, городском или деревенском, невозможно становилось вести выгодно свои дела или получать для себя пропитание, потому что каждому ремеслу и занятию становились поперёк дороги господа дворяне и правительство.

  Дворяне и правительство зря забирали последние средства, последние силу у каждого жителя государства и ещё злобились на всех жителей, что они строптивы.

   Но против правды-то, в конце концов, не пойдёшь.
 
   По правде же выходило так, что конец приходит всякой возможности жить в государстве, а в том числе, значит, и брать какую-либо дань дворянам и казне с народа.
 
   И оттого казна и дворяне после долгих лет полного благополучия и роскоши вдруг принимались слабеть и лишаться своих доходов.

   Вот тут-то и наставал, наконец, день победы для народных требований.

   Чем больше упрямилось дворянское правительство, чем дальше оно заводило народную беду, тем больше оно отнимало силу и у самого себя.

   По всей стране его дела приходили в скорый и непоправимый упадок.

   Всё управление его останавливалось, чиновники и армия не получали жалованья и теряли


   50


охоту и усердие к службе.
 
   Неудовольствие правительством расходилось всё дальше и дальше и, когда, наконец, в казне не оставалось гроша медного, при огромных долгах иностранным богачам, тогда наставала минута кончины для старинных порядков, и немного уже труда требовалось, чтобы всем народом установит свои новые, свободные порядки.
 
   Так оно и у нас совершается всё, как по писаному.

   Ещё 45 лет назад у нас доходило дело, как раньше было рассказано, до того, что всем людям в государстве стало невозможно существовать при старинных, подневольных порядках.

   Все были ими недовольны, в том числе и дворяне, которым с крепостных душ не стало никакой возможности жить по-прежнему, припеваючи.

  И, не глядя на огорчение тех же дворян, что у них из-под руки старинный верный раб, пришлось всё-таки этому рабу дать кое-какую свободу.
 
   Только у нас, не как в других государствах европейских, дело обошлось лишь половинной свободой да кое-какими небольшими переменами в управлении и в суде; дворянскому же сословию и правительству удалось за собою верховную власть в государстве над всеми прочими людьми.
 
   У нас не дошло тогда дело до перемены самого правительства, как во Франции и в Англии, у нас дворянство не допустило даже прочих людей до участия в обсуждении и установлении новых законов (как это было в Пруссии), у нас вышла перемена только внизу, а вверху всё осталось на своих местах.
 
   По-прежнему, все важные для огромного множества людей решались где-то в темноте, наверху, и никто из того множества людей не имел права носа сунуть туда, где, может быть, навеки решалась судьба каждого.
 
   По-старинному, все государственные должности оставались для кормления «благородных господ», и, по-старинному, их бабушки и нянюшки имели полное право ещё в колыбели назначать своим мальчишкам будущее важное занятие:


   51


тот будет министром, тот — генералом, Коленька — сенатором, Сонечка — губернаторшей.

   У нас вышло иначе, чем за границей, для дворян, как будто, и выгодней.
   
   Однако выгода эта была только видимая, только на первых порах.

   Ведь, на самом-то деле, народу стало не лучше, не свободней, значит, и невыгодней от того, что на его шее осталось сидеть целиком всё «благородное сословие».

    Совсем напротив, нашли только способ вытягивать из него сок по-новому, приставивши его к разным торговым, промышленным и денежным занятиям.

     Но, найдя такой новый способ, дворянство ничуть не рассталось ведь со своим старинным обычаем — выжимать из народа всё, до последнего, без всякой жалости и без оглядки.
 
   Ведь дворянство — не капиталисты, которых доход оттого растёт, если рабочий лучше живёт.

   Дворянству в этом нет никакого интереса, оно выжимает человека до конца, словно неживую вещь, словно, например, лимон, который выжмешь, а кожуру выбросишь.
 
   Так оно и продолжало поступать, благо правительство было всегда ему родным братом, а не супостатом.
 
   Однако от судьбы своей не уйдёт и самый благородный господин.
 
   Дворянству у нас вышла только порядочная отсрочка, а вовсе не спасение.
 
   И вот в наши дни мы снова, через 45 лет, пришли к такому положению дел, что никому, ни даже самому бывшему крепостному дворянству невозможно прожить при старых порядках.
 
   И у нас, как и в других государствах, требуется остальная, главная половина свободы, которой народ недополучил в свою пользу при освобождении крестьян.
 
   Когда же дело доходит до этого, когда – куда ни кинь, никому больше невозможно становится существовать по-старому, тогда-то открывается перед людьми прямой путь к свободе.

   Обратите же внимание, кто из всего громадного народа в наши дни может, хоть не вполне благополучно, но всё-таки без особого


   52

   
страха за свой завтрашний день — ни шатко, ни валко?

   Кто из русских людей может, не кривя душой, похвалить нынешние порядки и на них твёрдо понадеяться в своих делах? Никто этого не может, даже само правительство и дворянство, как они не упираются против свободы всего народа.

   В самом деле, поглядим на крестьян, например, хорошее ли их житьё? Об этом почти и говорить нечего, всякому известно, до чего наголодались и оплошали нынче наши крестьяне в самых хлебородных губерниях.

   Крестьянин считается за такого человека, который сам хлебом живёт да ещё и весь городской народ кормит хлебом от своих трудов. Но таких крестьян почти уже и не сыщешь в этих именно исстари хлебородных губерниях (а в других — или крестьяне занимаются землёй только отчасти, а больше какими-либо промыслами, или же из крестьян вышли уже капиталисты, которые живут не своим трудом, а трудом пришлых батраков из чужих губерний — так, например, на Дону, в Крыму, в разных местах Сибири); бОльшая же часть прежних серых землепашцев давным давно уже живут, как нищие, своего хлеба со своих полос хватает им разве до Покрова, редко до Рождества, и всю почти зиму и весну прикупают на стороне: денег, конечно, у них не бывает, так покупают хлеб в долг, под всякие отработки, или с отдачей из урожая вдвое и втрое.

   Так что, на самом деле, исконные крестьяне из самого сердца России давно уже перестали и быть крестьянами, осталось одно только название.

   И хозяйства-то за ними почти не осталось вовсе, чуть не половина из них обходятся без лошадей и коров, а какое же землепашество мыслимо без скотины?

   Один смех только, смех и горе!

   Деревня нынешняя скорее всего похожа на огромнейшую богадельню, где люди живут, щёлкая зубами только потому, что смерть не приходит, а уйти из дому некуда — всё равно нигде пропитания своего не достанешь.
 
   Прежде немыслимо было найти деревню, где бы


   53


не было старого человеческого товарища — собаки, а нынче в иной деревне хозяева, с общего совета, решают перебить в один день всех собак, потому что и стеречь-то стало совсем нечего, да и кормить животное невозможно, когда самим есть нечего; а слушать вой голодного пса тоже куда невесело.

   Конечно, главная причина здесь в том, что земли у крестьян стало совсем мало, да и земля, при давней бесхозяйности наших крестьян, понемногу вовсе выпахалась, перестала родить.

   Ни арендой, ни покупкой земли бесхозяйный человек себе сам помочь не может, вовсе потерявши силу, переселиться да сыскать заработок могу себе, каких-нибудь из десяти один человек, да и тем радости выходит мало.
 
   И вот от 80 до 100 миллионов крестьян стоят на краю погибели и вымирают. Спасти их при нынешних порядках нет никакой возможности, спасти их может только хорошая нарезка земли.
 
   А нарезка земли — значит, надо эту землю откуда-то взять, много ведь надо земли-то для 100 миллионов народу; земля же, незаселённая крестьянами, имеется лишь у помещиков, у удела (то есть, у царской фамилии — у главных дворян) да у казны.
 
   Значит, чтобы спасти крестьян, надо землю отобрать у дворянства и у правительства, а это значит, — отнять у старинных наших господ всю их силу, просто прекратить навеки их распоряжение всею Россией.
 
   Так дело обстоит с крестьянами.

   Теперь возьмём другой разряд нашего народа — мастеровых рабочих по городам, железным дорогам и на разных заводах, фабриках и промыслах.
 
   Большая часть этого народа совсем уже отстала от пашни и от сохи, а много есть молодёжи, которая и понятия уже не имеет, что за деревня такая.
 
   У этого народа — свой особенный интерес, ему не нужна нарезка земли, а нужно, всё равно, как и сельскому батраку в помещичьей экономии, хорошее содержание от хозяина, да ещё, чтобы не изнуряли работой хозяева сверх силы.

   Между тем, добиться своей пользы рабочему от хозяина добром   


   54


почти нет никакой возможности; хозяин, хоть и понимает иной раз, что рабочие требуют правильно и даже лучше станут на него работать, при меньшей прижимке, но жадность никак не допускает хозяина уступить, да ещё боится он всегда, что другие хозяева его поборют, коли у них на рабочих меньше выходит издержек.

   Рабочим остаётся одно только средство с жадными хозяевами — бросить работу, забастовать, да ещё, для верности успеха, составить союз своего ремесла да кассу при нём на случай забастовки.
 
   Но как только у нас где-либо рабочие забастуют, а особенно ещё если осмелятся завести между собой союз и кассу, так является полиция, начальство и войска и принимаются рабочих усмирять, чтобы они не смели бунтовать.
 
   И как бы ни правильно требовали рабочие прибавки жалованья или уменьшения работы и разных других необходимых прав, всё равно, их требования называются бунтом, и упрямых бунтовщиков начальство сажает по тюрьмам, высылает на родину, суд присуждает даже в Сибирь и каторгу.

   Начальство не смотрит даже на то, что часто хозяин сам бывает всему виною, что сам хозяин норовит, при нынешней дороговизне, всячески урвать у рабочего копейку.
   Это всё равно для начальства — бунт, и никаких!
 
   А отчего так стоит начальство, то есть, то же самое стародворянское правительство, за хозяев-капиталистов?

   Ведь капиталисты-то — не дворяне.

   Это правда, но мы ведь уже знаем, что после освобождения крестьян всё дворянство, вместе с правительством, кормится около денежных дел, а дела эти ведут капиталисты, оттого и приходится правительству всячески стараться за хозяев, во вред рабочим.

   И долго боролись наши рабочие с хозяевами да с правительством зараз, но почти всё, чего добивались, от скоро назад отнималось.
 
   Наконец, почти весь рабочий народ почувствовал, что так дальше не прожить.

   И так уж рабочему человеку приходится тяжело при городской во всём дороговизне, когда ещё притом во


   55


всякую минуту можно остаться без заработка и семьёй оказаться на улице; и так уж тяжко бывает чего-либо добиться от упрямых и жадных хозяев, а тут ещё вечно путается под ногами кто-то третий, кому бы и дела тут, кажется не было.
 
   Рабочие понимают, что с одними капиталистами иметь дело было бы куда легче и проще, а при теперешних законах и порядках будет всё хуже.
 
   И вот, рабочим, как и крестьянам, оказывается нужно освободиться от крепостного камня на шее.
 
   Всему народу, живущему трудом рук своих, нужна окончательная свобода.
 
   Однако и всем денежным людям, от крупных капиталистов до мелких лавочников и торговцев — всем становится немыслимо получать спокойно свой барыш при старинных порядках.

   Прежде всего, легко бывает получать барыш с зажиточного народа, когда же весь народ обнищал, то тут приходится денежному капиталу отрывать свою прибыль от человека с живым мясом и кровью, а уж это не так просто и безопасно; да и на одну и ту же нищенскую копейку является со всех сторон столько охотников, что добывать свою наживу им всем приходится очень уж трудно.

   В выгоде остаются только самые проворные и оборотистые торговцы, а другие, которым прежде была полная возможность наживаться, терпят убыток, а то и вовсе разоряются.

   Это касается до мелкого денежного люда; всяких кулаков, прасолов да лавочников и подрядчиков; но и самым богатым капиталистам настало у нас большое стеснение в делах.

   Когда весь народ беднеет, то в этом не может быть большой выгоды для богатого капиталиста.
 
   На фабриках, заводах, в крупных торговлях товару всякого наготовляется всё в прежнем размере, а то и много больше прежнего, а покупает его обнищавший народ всё меньше.

   Товар залёживается, оборота деньгам нет, и капиталисты терпят большие убытки.
 
   Вообще, для богатых капиталистов самое первое дело — это, чтобы в государстве не было никакой задержки обороту


   56


денег; из этого оборота постоянного и быстрого они больше всего и наживаются.
 
   Между тем, в наши дни, сперва от войны, потом от общего неудовольствия и от борьбы, во всей стране стало до крайности неспокойно, и какой будет здесь постоянный оборот денег, если каждый боится, как бы его деньги не пропали при разных случаях погромов, забастовок, остановок железной дороги, почты и телеграфа и прочего?

    Тут денежные, богатые люди скорее думают уже не об обороте своих денег, а о спасении их.
 
   Они стараются наскоро прикончить свои дела, распродать имущество, а деньги свои перевести в заграничные банки.
 
   От этого же ещё больше уменьшается в России торговля промышленность, значит, ещё больше теряется у бедных людей заработок, народ всё сильней разоряется.

   Плохая нынче настала у нас жизнь для всех!

   Даже и для богатых людей вся выгода состоит в том, чтобы ввелась у нас, наконец, полная свобода, значит, чтобы отнята была окончательно вся сила у прежних наших господ.
 
   Однако и самим этим господам не сладко приходится при всеобщей беде.

   Понятно всякому, что с вымирающих от голодухи крестьян не придётся уже дворянству выбирать столько аренды, сколько прежде, и отработками немного возьмёшь, когда у крестьян с каждым годом пропадает всё хозяйство.
 
   Понятно тоже, что в казну немного наберут самые усердные становые и урядники, когда всё почти крестьянство состоит уже из в безнадёжных недоимщиках; и даже водки у казны стал народ покупать куда меньше прежнего, потому что скоро пропивать будет нечего.
 
   На керосине, на спичках чае, сахаре и прочих товарах, с которых идёт доход в казну, тоже теряется всё больше и больше, как ни старается правительство увеличивать все эти налоги.
 
   И если бы в казну деньги шли лишь с народа, то уже сейчас казна была бы пуста.

   Не надо тоже забывать, во что обошлась японская война: одни потерянные корабли стоили до 200 миллионов рублей, а все-то расходы — куда больше!


   57


   Все эти расходы и все свои недоимки казна должна покрывать займами у чужих народов, и множество уже назанимала — будут ещё наши внуки почёсываться из-за этих займов, выплачивая по ним проценты.
 
   Теперь же настала пора — ни французские, ни немецкие, ни американские богачи больше не соглашаются давать денег нашей казне, потому что опасаются вовсе их назад не получить, коли вся российская страна разорена.

  Из этого видно, что скоро ли, или не так скоро, а придёт минута — сама казна, само правительство поневоле признается, что ему больше нет возможности править людьми по-старому, и тогда весь народ возьмётся поправлять казённые грехи.

   Дворянство же, надо сказать, ещё с самого освобождения крестьян, несмотря на всю поддержку казны, несмотря на огромные доходы от прижимки крестьянства, всё-таки таяло и таяло, с каждым годом, словно воск: всё-таки ничто не оказалось на пользу нежному дворянскому сословию.
      
Со времени освобождения крестьян из рук дворянства уплыла бОльшая часть земель, состоявших за ними, а остальные земли дворянские давно опять-таки заложены и перезаложены.
 
   За 45 лет в руки дворянства поступило выкупных платежей и всяких иных ссуд и пособий от казны больше 1.000 миллионов рублей, и почти ничего из этой огромной суммы не пошло на укрепление дворянского хозяйства, всё, по большей части, зря, без толку, проедено, прокучено, проиграно, прожито.
 
   Как будто самой судьбой указано было окончиться «благородному сословию».

   И вот теперь ко всему прочему присоединились всякие крестьянские волнения и погромы.
 
   Дворянские земли страшно падают в цене, доходы с имений не поступают — конец приходит.

   При таких делах нет больше никакой надежды дворянству на старинное раздолье.

 Дворяне бегут из последних поместий и уже мечтают, самое лучшее, продать за новые деньги свои родовые поместья крестьянам.
 
   Этого, впрочем, давно надо было ожидать, потому-то,


   58


кто поумней из дворянства, тот ещё с давних пор стоял за окончательное освобождение народа, за новое наделение крестьян, за всенародное управление страной.

   Они надеялись этим способом, умиротворивши крестьян, спокойно прожить на оставшихся своих землях, мирными соседями крестьян.
 
   Но этих помещиков не послушали, старались повсюду расправляться по крепостнически, и вот теперь заходит уже дело не о каком-нибудь наделении частью земли, а о передаче всей помещичьей земли крестьянам.

   Так-то, оказывается, повернулись теперь дела.

   Для трудового народа, при старых порядках, не остаётся никакой возможности даже сколько-нибудь прокормиться, свобода ему нужна, как хлеб; для денежных людей, богатых капиталистов, невозможно вести свои дела, а для тех, кому старые порядки только и нужны — нет возможности их продолжать.

   Они, конечно, ещё будут упираться против всего народа, но, когда их же глаза, наконец, увидят, что против них — даже не люди, а сама судьба, то руки у них опустятся.
 
   Нетрудно будет тогда взять свободу всему народу своими могучими руками.



                А. Дивильковский**

                ----------------------


       Для цитирования:


А. Дивильковский, НЫНЕШНЕЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО,
Книгоиздательство Мягкова Е. Д. «Колокол», С.-Пб., 1906, стр. 1–66
Всего страниц 66
   

       ПРИМЕЧАНИЯ СОСТАВИТЕЛЯ:


   В связи с публикацией этой брошюры Петроградским комитетом при Главном управлении МВД по делам печати было возбуждено судебное преследование против виновных в напечатании брошюры под заглавием «А. Дивильковский. Нынешнее крепостное право», т. е. против книгоиздательства «Колокол» и типографии Товарищества «Народная польза» (Коломенская, 39 (так в Архиве!)) в Санкт-Петербурге.
                (Дело № 133 в Российском Государственном Историческом Архиве, шифр: 776, Оп. 11).

   В ходе подавления революционных событий — в 1907–1909 годах они были вынуждены прекратить работу; к тому времени А. А. Дивильковский уже покинул через Финляндию территорию Российской Империи и продолжил свою революционную деятельность в эмиграции в Швейцарии и Франции.


      *Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит, по той же причине опускаю немецкие умляуты, чешские гачки, французские и другие над- и подстрочные огласовки.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. В Женеве 18 марта 1908 года Владимир Ильич Ленин выступил от имени РСДРП с речью о значении Парижской коммуны на интернациональном митинге в Женеве, посвященном трем годовщинам: 25-летию со дня смерти К. Маркса, 60-летнему юбилею революции 1848 года в Германии и дню Парижской коммуны. На этом собрании А. А. Дивильковский познакомился с Лениным и с тех пор и до самой смерти Владимира Ильича работал с ним в эмиграции, а затем в Московском Кремле помощником Управделами СНК Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и Николая Петровича Горбунова с 1919 по 1924 год. По поручению Ленина в согласовании со Сталиным организовывал в 1922 году Общество старых большевиков вместе с П. Н. Лепешинским и А. М. Стопани. В семейном архиве хранится членский билет № 4 члена Московского отделения ВОСБ.