Как Канарейкин противостоял японской военщине

  Сказ о том, как Канарейкин противостоял японской военщине в эпоху развитого социализма.
( Слегка ироническая проза ) 
          
           ( 18+ )
      

 - Что это хрустит у тебя под сапогами, солдат?
 - Эмпатия, товарищ майор!
 - Три наряда вне очереди!
               
 
               
               
                Глава первая.
                Главная дорога. 

 
  Тропический шторм "Филлис", словно взбесившееся божество, обрушился на Дальний Восток, сорвав мой, старшего лейтенанта Канарейкина Андрея Викторовича, своевременный приезд к новому месту службы.

  Сначала ярость тайфуна обрушилась на Японские острова, затем перекинулась на Курилы и Сахалин. С пятого по седьмое августа 1981 года он терзал прибрежную полосу материка, словно испытывая её на прочность.

  Восьмого августа "Филлис" выдохся, оставив после себя хаос и разрушения. Ходили слухи, что за полтора суток выпала пятимесячная норма осадков.

  Сахалин принял на себя основной удар стихии, но и материку досталось сполна.

  Разбушевавшаяся Большая Дюанка вышла из берегов. Неудержимый поток, вырывая с корнем деревья, обрушился на автомобильный мост и, словно щепку, унёс его. Затем, вобрав в себя всю мощь разгулявшейся стихии, река набросилась на железнодорожную станцию, смыв её вместе со строениями, вагонами и рельсами в бушующее море.

  Шесть человеческих жизней стали платой за ярость "Филлис".

  Но тогда я еще ничего об этом не знал.

  "Тайфун встал на пути его!" – воскликнул бы классик, узрев тернистый путь мой к схватке с японской военщиной. И был бы чертовски прав! Ибо единственная сухопутная нить, что связывала край с материком, в одночасье оборвалась, оставив меня, старшего лейтенанта Канарейкина, без иной возможности добраться до дивизиона, томиться в Советской Гавани, где от тоски я начал познавать все местные прелести.

  Две долгих недели безделья… Что оставалось делать? В первой половине дня я бродил по городу, пытаясь утолить жажду новых впечатлений, а во второй – предавался забвению в местном ресторане.

  "Дальний Восток – это бескрайняя тайга, тайга и еще раз тайга?" – возможно, спросите вы. И в большинстве случаев будете правы. Но после огненного шторма 1976 года, огромные территории Хабаровского края были опалены пожаром, оставив после себя лишь пепел и воспоминания.

  Гарь… Страшное слово, обозначающее верховой пожар. Унылое и безжизненное зрелище предстает перед глазами на таких пепелищах. Куда ни глянь – лишь обугленные скелеты деревьев, да хаос бурелома, сквозь который, словно надежда, пробивается упрямый подлесок – будущая тайга. И лишь в низинах, словно по воле случая, огонь пощадил островки зелени, сохранив уцелевшую лесную живность.

  И вот я здесь. Целую неделю ютился в казарме, пока мой предшественник не освободил мне место в офицерском общежитии.
 
  В военном городке Монгохто жилищный вопрос был в ведении структур флота. Квадратных метров на всех критически не хватало, и немудрено: на аэродроме «Каменный Ручей», самом большом на Дальнего Востока, базировались сразу три полка дальних морских бомбардировщиков. Небо бороздили стальные птицы, а на земле бушевали страсти по жилью. Лётчики, конечно же, получали жильё в первую очередь, остальные же довольствовались тем, что оставалось после авиаторов.

  Ну а мы, ПВОшники, ракетчики, словно пасынки судьбы, ютились на задворках гарнизонной жизни. И мне, скажу я вам, ещё выпала счастливая карта. Мне, "чеху", как нас здесь окрестили, посчастливилось затесаться в лётную общагу. Комната на двоих, с собственным скромным "удобством" – туалет да умывальник, и даже бельё меняли регулярно. Что ещё нужно холостяцкому сердцу, бьющемуся в ритме свободного полёта?
 
  Мой сосед - молодой лётчик, холостяк, вскоре уехал на переучивание в Николаев, и я на несколько месяцев остался единственным и полновластным хозяином холостяцкой берлоги. И это обстоятельство меня очень даже порадовало.
 
  Второй и третий этажи нашей общаги населяли, в основном, техники самолётов, мои ровесники, такие же холостяки, как и я.
  И где - то через неделю меня приняли за своего, со всеми вытекающими. 
  Едва я заходил в свою комнату, как ко мне тут же стучали: Андрюха, айда, шлёмочки накатим!
  Шпага, Шило, здесь же - Шлёмка - спиртосодержащая жидкость, с пропорциями 70% спирта на 30% воды. Применялась она для заправки испарительной системы охлаждения бомбардировщиков и чего то там ещё.
  Но не всё заливаемое тождественно сливаемому. Тот коктейль, что сливали техники с самолётов, был и градусом пониже, и обладал характерным алюминиевым привкусом. 
 
  Народ в общаге не бедный, хватало и на водку, и на коньяк, но как отказаться от халявы? А было той халявы море разливанное!
 
  Нам, ракетчикам, тоже положен был спирт, его мы использовали при проведении регламентных работ. Но до нас доходила лишь треть от положенного, остальное утекало в командирский фонд.
 
  Ныне мало кто помнит, а тогда, в эпоху развитого социализма, спиртосодержащие жидкости были окружены особым ореолом, и величались в народе не иначе как «жидким золотом». На него можно было выменять всё. В нашем же, дальневосточном захолустье, спирт превращался в драгоценную красную икру и жирного лосося.

  Начальники ГСМ, хранители спиртовых запасов, пользовались всеобщим уважением. Дружба с ними ценилась на вес золота.

  Гарнизон жил по своим, особым законам. Главная улица, словно река, впадала в здание ДОФа – Дома Офицеров Флота, нашего единственного очага культуры. Вечерами кинозал распахивал свои двери, а по выходным актовый зал преображался в бурлящий водоворот танцев.
  Танцы собирали пеструю публику: от робких старшеклассников до бравых офицеров. Для женщин и девушек гарнизона эти вечера были словно глоток свежего воздуха – единственная возможность сбежать от серой будничности, ведь в тесных стенах военного городка развлечения были наперечет.

  В центре посёлка располагалось единственное кафе "Высота", а по соседству ветшал списанный ракетоносец, когда-то бывший детским кафе; в мои времена он уже не функционировал.

  Единственный в своем роде магазин служил еще одним эпицентром жизни городка, где всегда кипела толпа, словно в муравейнике.

  Вот, пожалуй, и весь скромный перечень гарнизонных утех и достопримечательностей.

  Ах да, особняком стояли рыбалка и прочие промыслы, кормившие и развлекавшие народ. И, конечно, мотоциклы – не просто средство передвижения, а верный конь для поиска приключений, зачастую – на собственную пятую точку.

  "Скорость, шлем, и ветра свист,
  Мчит тебя железный конь,
  Ты герой - мотоциклист,
  А в душе твоей огонь".
 
 
                Глава вторая.
                "Я у бабушки живу"

 
  Дивизион наш был сокращённого состава, однако задачи по закрытию неба от супостатов он выполнял в полном объёме. Штатную численность и не вспомню, а по факту нас было: дюжина офицеров, один прапорщик, да и тот вскоре сбежал, "секретчица" – жена начальника штаба, да два десятка солдат и сержантов, живших в казарме на постоянной основе. Жили - это мягко сказано. Правильно было бы сказать - выживали.
  Дело в том, что...
 
   Поговаривали, что то были японские лазутчики. Группу из трёх диверсантов, прикинувшимися грибниками, накануне описываемых ниже событий приметил часовой рядовой Бердымухамедов.
 
 "Орочи. Грибники" – подумал он, и задерживать не стал. А зря. Грибники к нам отродясь не забредали. Да и вообще никто не забредал, даже медведи. Разве что бурундуков расплодилось в тот год немерено, на радость нашему дивизионному коту. Вот только радость пушистого была недолгой. Один солдатик, ума недалёкого, приучил котяру к сигаретам, и тот, превратившись в матерого наркомана, принялся терроризировать двуногих обитателей позиции. И был он в тот момент страшен в своей наркоманской ярости. Однажды он даже прокусил мне сапог.
 
  А потом нарик наш исчез.
 
  Вскоре после этого, казалось бы, непримечательного события с грибниками, в дивизионе сгорела к чертям понижающая трансформаторная подстанция.

  Случайность? Едва ли!

  И все потребители электроэнергии, включая технику, казарму, кухню, погрузились во тьму. Вот и думай теперь, как обеспечивать дивизион энергией...

  До конца моей службы подстанцию так и не восстановили, а нормы потребления дизельного топлива, разумеется, никто пересматривать не стал. Так что на солярке нам приходилось экономить.
 
  Дизель - электрическую станцию запускали по средам, на время проведения регламентных работ, и ежедневно, дважды - утром и вечером, минут на сорок, а ещё по готовности номер один, что случалось не очень часто.
 
  И тогда, о чудо! – в казарме вспыхивало освещение! На кухне, как по волшебству, начинало шкварчать и дымиться, а в Ленинской комнате хрипловатый проигрыватель разливал по углам шлягеры того времени: "Птицы счастья", "Три белых коня", "Я у бабушки живу", а свободные от караульной службы и пилки дров бойцы из передовицы газеты "Красная Звезда" узнавали как их ратный труд ценим и почитаем партией страной и народом.
 
  А повар? Что же повар, спросите вы? Как он, бедолага, обходился без электричества? А повар являл чудеса изобретательности, и даже, не побоюсь этого слова, подлинного героизма.

  Никогда не изгладится из памяти картина: лютый мороз, продуваемая всеми ветрами времянка из жердей и брезента, а в ней, колдуя над полевой кухней, он – наш повар. Замёрзший, как цуцик, с длинной, предательски свисающей из носа ледяной сосулькой. Завтрак, обед, ужин, изо дня в день, без передышки: вода, дрова, помои – окоченевшими руками, шмыгая продрогшим носом и тихо, сквозь зубы, матерясь.

  Жизнь на сопке – не сахар. Особенно зимой. А уж если дорогу перемело...
Тогда одна надежда – на верный "колун".
 
  Изо дня в день, не зная отдыха, надрывалась наша водовозка - ЗИЛ-157 - единственный небоевой автомобиль на весь дивизион, прозванный в народе «Колуном». Истинно работяга. Машина на все случаи жизни: и воду из ручья для кухни доставит, и в лес рванет, за «хлыстами», порой даже не успев опорожнить бак. Тяжко ползла она сквозь снег, цепляясь за пни и коряги, взбиралась с сопки на сопку, волоча на тросе вязанку обугленных стволов. Дрова – это жизнь, без них здесь не выжить. На две кочегарки и полевую кухню везла, кормилицу. Вот такая была у наших солдат «боевая подготовка». Все остальное – по остаточному принципу. Но справлялись. Пусть и тяжко давалось.

  Откуда брали силы, спросите? А силы черпали из того горелого леса, что кольцом сжимал нашу позицию, до самого горизонта. Валили сухостой, «Колуном» вытягивали стволы наверх, пилили, кололи дрова, топили котельные, своим упорным выживанием ускоряя неумолимую поступь вселенской энтропии.
 
  "И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их: и вот, всё – суета и томление духа, и нет от них пользы под Солнцем!"
 ( Книга Екклесиаста, глава вторая, запись одиннадцатая )
 
  А ещё наша водовозка, словно упрямая кляча, выполняла роль прифронтовой маршрутки. Под неусыпным оком ВАИ, из-за своего плачевного технического состояния, она плелась лишь в каботажных водах гарнизона. Спускаясь с горы, эта железная колымага, как верный пёс, поджидала нас у мазутных баков – у нашего условного "нуля". Представьте себе этот сюр: в кабине восседают командир и "секретчица", остальная братия громоздится сверху, на цистерне...

  «Он сказал: "Поехали!" Он взмахнул рукой», – пародировал Гагарина молодой лейтенант Витя, фонтанируя юношеским задором.

  И вот мы – в пути!

  Первое правило выживания: не забыть пригнуться под трубой. Иначе останешься без головы, в прямом смысле слова.

  Зима. С борта цистерны, словно кинжалы, свисают ледяные сталактиты...
"Видел бы меня сейчас майор Бундесвера!" – с горькой иронией цедит сквозь зубы старый майор Мялковский, командир радиотехнической батареи и мой непосредственный начальник. Ему, служившему в Германии, было с чем сравнивать.
 
  Время от времени в нашем дивизионе объявлялся второй автомобиль. Однажды к нам пригнали командирский УАЗ-469. Использовали его для разных нужд, но чаще всего – в качестве фельдъегерской почты. Возили мы на нем "секретные" фотографии в штаб части - так называемый фотоконтроль. Пятьдесят километров в одну сторону, чтобы доставить откровенную липу, состряпанную на имитаторе станции. Потому что реальные снимки с экранов, правдивые отражения цели, нашему начальству зачастую казались недостаточно убедительными, лишенными должной чёткости.

  Все понимали что эта лажа, но и эту лажу порой заставляли переснимать, а то и не по одному разу. Потому что у нашего начальства было начальство своё, вышестоящее, и оно могло осерчать. 

  А нам что? Приказ есть приказ! "Так точно, товарищ полковник! Переделаем!" А пятьдесят километров в один конец – для Дальнего Востока это не расстояние. Надо будет два раза смотаться – смотаемся два! Фотоконтроль должен быть качественным! И точка!
  Чтобы было понятно: реальные цели мы, конечно, сопровождали и сбивали их учебными ракетами. Но процесс фотоконтроля в те времена был делом кропотливым: сначала нужно было сделать снимки, потом проявить плёнку, высушить её, и лишь затем напечатать фотографии.

  Фотоконтроль придумали уже в войсках, поэтому у фотоаппарата не было штатного места. И в тесной кабине, когда идёт боевая работа, его вполне мог кто то зацепить, фокусное расстояние могло сбиться. А бывало, что в кадр попадала чья то рука, или голова. А это не по - фуншую.

  В тот день ничто не предвещало беды. Начальство, как всегда, требовало срочной доставки фотоконтроля, и водитель, повинуясь, вдавил педаль газа в пол. Но зимняя дорога обернулась предательским катком. Машину сорвало в неуправляемый танец, и вот уже УАЗ, кувыркаясь, летит в кювет. Чудом все остались живы. Железо – дело наживное. УАЗ быстро вернули в строй, но крыша... крыша была потеряна навсегда.

  И вот мы – бравые воины – колесим по заснеженным просторам в нашем "кабриолете", закутанные в постовые тулупы, с меховыми рукавицами и мотоциклетными очками, защищающими от ледяного ветра. Зима, как назло, не отступала. Кажется, месяц, а то и больше, мы были гвоздем программы. Прохожие, глядя на эту картину, давились смехом и крутили пальцем у виска, словно мы сбежали из сумасшедшего дома.   
 
  Летом было проще. Летом практически все на мотоциклах. Гражданских заправок нет, поэтому заправляемся в дивизионе. Командир ворчит - "Как я бензин списывать буду?" Однако нас - расхитителей социалистических собственности, совесть отнюдь не мучала, поскольку мы твёрдо знали: всё вокруг народное - всё вокруг моё!
  Ну а где нам ещё заправляться?
 
  И еще один мазок к портрету армейских будней – физиологический аттракцион на семи ветрах.
  Где ты, гений кисти, способный запечатлеть величие парящего над бездной дивизионного клозета?
  Сроду такого чуда не видывали!
  Сортиры обычные к земле прибиты, а наш, чисто мужской, словно беркут, в вышине парил.

  На обдуваемом всеми ветрами склоне холма, слепленный из жердей, укрытый рубероидом, с эллиптической прорехой в полу, сортир наш был манифестом новаторского подхода к нуждам коммунально-бытовым. Главным же его достоинством, выгодно отличавшим от собратьев, было отсутствие выгребной ямы, что несказанно облегчало процесс обслуживания.
  Визитеры окрестили его орлиным гнездом.
  Мы же по-простецки звали скворечником.
 
               
                Глава третья.
                Тарам - пам - пам!

 
  Месяц через месяц - таков был график дежурства в дивизионе. Боевой расчёт назначается на сутки, личный состав находится на своих рабочих местах, а начальник боевого расчёта должен быть постоянно на связи с оперативным дежурным.
 
  Это в теории. А на практике...
 
  Что делать в тёмном неотапливаемом бункере, когда там нет электричества?
  Как держать связь с вышестоящим КП?
  Как оповещать личный состав о нападении японских лазутчиков, когда нет громкой связи и не работает сирена?
  Каким образом обогревать кабины и прочие девайсы ракетного комплекса при отсутствии электроэнергии?
 
  Начальство, конечно же, обо всём этом знало, но послаблений нам не делало. Ну разве только чуть - чуть, самую малость.
 
  Позже нам привезли бытовой электрогенератор, Но его киловаттной мощи едва хватало, чтобы разогнать кромешную тьму в казарме, и то, ценой мучительной экономии: приходилось выкручивать лампочки, словно зубы у судьбы, дабы не убить нашего хлипкого спасителя.

  Но всегда находился гений…

  Не знаю наверняка, но этот бензиновый божок регулярно отправлялся в Вальхаллу, в мир сломанных шестеренок и перегоревших катушек.
 
 Дежурная смена прозябала в керосиновом полумраке "Летучей мыши", чье коптящее дыхание въелось в стены капонира, пропитав все вокруг тошнотворной гарью. Потолок, словно холст бездарного художника, густо размалеван копотью. Но служба есть служба. Долг превыше всего. А связь... Связь, как и столетие назад, держалась на хриплом голосе полевого телефона Та-57. И больше ничего. Тарам-пам-пам – вот и вся симфония прогресса.
 
  Летом было проще. Особенно ночью. Можно было посадить у телефона бойца, а самому лежать на лавочке, в курилке, наблюдая как Персиды стремительно пересекают звёздное небо, и мечтать. А вокруг никакого светового загрязнения. Только Луна, звёзды, и звенящая тишина...
 
  Зима же играла на контрастах, как виртуозный музыкант. Снаружи – ледяная хватка мороза, внутри – обманчивое тепло и свет кабины. Сорок минут на КФС – контроль функционирования станции. Сорок минут, чтобы вдохнуть жизнь в промерзшую железную утробу, где предстоит коротать долгую зимнюю ночь.
 
  А сейчас дизель заведён, все шкафы комплекса включены - они тоже греют, аппаратура переведена на внутреннюю вентиляцию, что бы не выпускать наружу вожделенное тепло.
  А по окончанию КФС доклад оперативному дежурному. И всё. Лафа закончилась.
 
  Пока же две электрические печи, надрываясь, воют вентиляторами, выдувая по три киловатта каждая. Жарко. Нестерпимо жарко. Но ты не сдаёшься, не отключаешь спасительное тепло. Сбрасываешь полушубок, затем шинель, потом китель. Остаёшься в одной рубашке, обливаясь потом, зная, что через сорок минут снова облачишься в китель, затем в шинель, и, наконец, в полушубок.
 
  И будешь так куковать до следующего включения станции, кромешной тьме, либо в зыбком свете керосинового фонаря, дрожащего, словно испуганная мышь.
   
  Закон сохранения энергии, как нас учили, неумолим: в замкнутой системе энергия не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда, лишь перетекает из одной формы в другую. С наукой не поспоришь! А что с энтропией? И где, скажите на милость, взять эту самую изолированную систему? Не вяжется! Эх, взять бы этих заумных Джоулей с Кельвинами, да за такие "доказательства" года на три в Соловки!

  В каждом роде войск, в каждом округе, в каждом подразделении – своя неповторимая специфика. В отдельно стоящих дивизионах, вроде нашего, она такова, что здесь начальник расчёта прежде всего инженер, а потом уже командир.
  Как правило, в подчинении у него ни души, зато вверена ему техника – капризная и сложная, требующая постоянной заботы и точной настройки.

  Не стану погружать вас в дебри боевого слаживания и прочие тонкости службы. Аппаратура в те времена была ламповая, параметры часто расползались, радиодетали  перегорали, и задача инженера состояла в том, что бы найти вышедшую из строя деталь, будь то конденсатор, электронная лампа, или резистор, заменить её, а потом вновь всё настроить.
  Неисправности являлись во всём своём многообразии: от банального перегоревшего предохранителя до заковыристых головоломок, требующих недюжинной смекалки. А порой – ох, порой! – они превращались в настоящие ребусы, над которыми начальник расчёта корпел часами, склонившись над мерцающим экраном осциллографа и прочими хитроумными приборами. И когда время поджимало, на помощь приходили товарищи – офицеры, быть может, и не сведущие в тонкостях конкретного устройства, но готовые разделить бремя поиска.

  А случалось, что сидели за инструкциями и схемами сутками напролёт, до победного конца. Такая вот была у нас взаимовыручка, скреплённая потом, нервами и общим делом. А если неисправность случиться на антенном посту... Бррр... Даже думать об этом не хочется!
 
  Осень, дождь, девять утра... По крутому подъёму, рыча моторами и выбрасывая камни из под колёс, в резиновых сапогах и неуставных бушлатах, один за другим, влетали на сопку грязные по колено мотоциклисты. То офицеры – лейтенанты, старшие лейтенанты – один за другим влетают на сопку. Спешат на службу.
  А вот и я, на своем вишневом коне, единственном таком на всю округу.
  Опаздываю.
 
  Построение. Начальство уже на месте.
  "Равняйсь! Смирно!"
 
  У женатиков за пазухой "тормозок", который будет разогрет на портативном керогазе и съеден в обед в классе самоподготовки. Приноровились готовить и холостяки. Выручал паёк. Рыбные консервы, сгущёнки шесть банок, крупы, тушёнки тринадцать банок, и многое другое. Это в месяц. В общем, хватало. Так что…
  Человек может привыкнуть ко многим вещам. И со временем он начинает относиться к ним как к данности. И вроде бы так и должно быть.
  Но, чёрт возьми! Видел бы меня сейчас старший лейтенант Бундесвера!
 
                Глава четвёртая.
                Гиблое место.

 
  А жизнь в городке шла своим чередом. По выходным, и в свободное от службы время, служивый люд снимал накопившееся за неделю напряжение кто как умел, исходя из своих возможностей и целеполагания.
  Холостяки, как правило, отдавали предпочтение танцам и застольям.   
  Часть мужского населения городка увлекалась рыбалкой и промыслами. По большей части это были люди семейные, но и холостяки от них не отставали.
  Браконьерство было явлением сравнительно редким. Органы рыбоохраны регулярно прочёсывали русла и множественные протоки нерестовых рек, отбивая тем самым охоту у потенциальных браконьеров.
  Но некой привилегированной группе граждан браконьерство было дозволено. Неофициально. На них просто закрывали глаза.
  Для остальных же перспектива встреча на реке с рыбнадзором не сулила ничего хорошего. 
  У браконьеров можно было прикупить красной икры, свежую, солёную, или же копчёную рыбу. Все эти деликатесы продавалось и в магазинах, но чуть дороже.
  Во время отлива промышляли крабами, тралили чилимов, а в середине мая, во время нереста - ночью, промышляли мойвой - её просто собирали горстями с песчаных пляжей Татарского пролива и паковали в мешки.
  А вот охотников я здесь не встречал. Наверняка они были, но наши интересы не пересекались. 
  В часы, свободные от армейской рутины, я Старший лейтенант Канарейкин, отдавался всем этим увлечениям попеременно, словно ветреный любовник, не способный выбрать единственную музу.
 
 
  Агностик, как и большинство из нас в те годы, я парил над церковными догмами, считая себя выше их. Религию, тем не менее, почитал как культурное явление, как неотъемлемую часть цивилизации. Даже пытался самостоятельно изучать её, но так и остался дилетантом, блуждающим в потёмках веры. Однако некоторые строки из Ветхого Завета врезались в память, словно зарубки на дереве жизни:

  "Все реки стремятся к морю, но море не знает пресыщения: туда, откуда реки берут начало, они неустанно возвращаются, дабы вновь продолжить свой извечный бег".
  А вот в какое же море несет свои воды Большая Дюанка, рожденная в предгорьях седого Сихотэ-Алиня, и каким предстает ее нрав в низовьях, нам предстоит узнать из захватывающих приключений двух неукротимых романтиков, вознамерившихся на собственном опыте постичь мудрость, что столетия назад прозвучала в ветхозаветной Книге Екклесиаста (глава первая, стих седьмой). 
 
  Первомай. Официальная часть праздника отгремела, словно пустая канонада, и теперь можно было отдаться любимым забавам. Мы с Петром выбрали рыбалку. Петя, старший лейтенант, мой ровесник, коллега по службе и такой же неугомонный сорвиголова и баламут, как и я. 
 
  Петя нарисовался, когда я заканчивал паковать бутерброды. Сунув их в рюкзак и немного подумав, я запихал туда же фляжку со спиртом.
 - Это на всякий случай, - пояснил я. - А вдруг клёва не будет?
 - Куда хоть столько? Мы же всё не выпьем! - удивился Петро.
 - Конечно не выпьем. Но отливать я уже не буду. Пусть будет. А что не выпьем,  привезём назад.
 
  На рыбалку мы поехали на моём мотоцикле. Коляску, по причине её редкого  использования, я вот уже как два месяца тому запарковал на сопке. 
  Лагерь мы планировали разбить у Орочанского моста, что в среднем течении Большой Дюанки, той самой реки, что принесла немало бед во время урагана Филлис.
  Место нам было не знакомо, и что бы не заплутать, мы решили сначала доехать до реки, спрятать в кустах наш мотоцикл, а оставшуюся часть пройти вдоль берега, пешком.
  Но это было большой ошибкой. Вдоль обоих берегов, насколько хватало глаз, громоздились завалы из поваленных деревьев и корневищ. И не было им ни конца, ни края. Не хотел бы я оказаться в этом месте во время урагана.
 
  Пробираться сквозь завалы было занятием не из лёгких. Да и путь оказался куда длиннее, чем мы предполагали, но мы не сдавались. Раз уж надумали, раз уж ввинтились в эту авантюру, то теперь пойдём до самого конца!
 
  Преодолев изрядную часть пути, мы выбрались к жалкому остову бревенчатого дома, смытого ураганом, и уставшие, рухнули передохнуть на почерневший от времени и непогоды венец, выброшенный к самой воде.

 – Эх-ма, гиблые места, и что нас сюда понесло? – ворчал Петро, облизывая пересохшие губы. – А ведь нам еще и обратно тащиться... Той же дорогой. И меня, признаться, от одной этой мысли мутит. Обратный путь мне уже не осилить, и придется тебе, Андрей, меня на закорках нести, – попытался отшутиться Петя.

 – Проблемы надо решать по мере поступления. Вот, к примеру, ты сейчас на чем сидишь?

 – Как на чем? На бревнах! И что ты этим сказать хочешь?

 – Вот на этих бревнах, Петя, мы легко и непринужденно сплавимся вниз по течению. Прямо до самого Монгохто...

 – Это ты сейчас шутишь, что ли?

 – А почему бы и нет? Свяжем плот, и поплывем, типа, мы с тобой сплавщики, лес в Ванино гоним... Сомневаешься? Да раз плюнуть! Ты будешь капитаном, я – рулевым! – поддразнивал я Петю, не ведая, в какую злую иронию обернется вскоре моя шутка.

 – Было бы неплохо. Вот только я плавать не умею, – уже вполне серьезно стал обдумывать мое предложение Петя.
 
  Его чувство юмора было подобно тонкому льду – восхитительно, когда он молчал. Но тишина случалась с ним редко. Однако сегодня он был немногословен.

 – Ладно, хватит грезить, пора в путь-дорогу. Чует моё сердце, Орочанский мост уже близко. Кстати, кто нашептал тебе про сказочный клёв?

 – Сорока на хвосте новость принесла.

  И вот мы на месте. Уф!

  Мост, сложенный из бревен, каким-то чудом устоял, выдержав натиск стихии. Или, может, его восстановили после ураганного гнева природы?
  Под ним струилась таёжная речка, прозрачная и чистая. Трудно поверить, что эта неширокая лента воды могла обрушить такой хаос на окружающий пейзаж. Вода здесь кристальна – не тронута грязью цивилизации, её можно пить, как эликсир жизни.
 
  Удилища застыли в безмолвном ожидании, и лишь сердца рыбаков бились в унисон с предвкушением заветной поклёвки. Томительное ожидание, как всегда, было наполнено сладостной надеждой. Робкое прикосновение серебристой форели или озорной рывок полосатого окуня – важен был сам миг, когда поплавок начнёт свой непредсказуемый танец, приводя рыбака в тихое возбуждение.

  В обе стороны от моста, словно шрамы, уходили грунтовые дороги, рассекая надвое тело тайги. Куда они вели? В какие дали? Неизвестно. Но название "Орочанский мост" рождало догадку, что один рукав этой дороги непременно должна привести к главному становищу орочей – немногочисленного народа, чьи четыре сотни душ растворились в окрестностях Ванинского района, к их столице – Уське-Орочской, маленькому селу, притулившегося у реки Тумнин, к месту, где останавливался поезд, следующий по маршруту "Советская Гавань – Тихоокеанская".

  Так и не дождавшись ни одной поклёвки, рыбаки перешли на спиннинги, но и они не принесли им удачи. Но и блесна не принесла вожделенного трофея.

  Неужели зря проделан этот путь? Нет! Конечно нет! Отсутствие клёва – лишь досадная мелочь! Пикник на обочине цивилизации – разве может быть что-то более пленительное?
  Разложили немудрёные бутерброды, зачерпнули горсть кристально чистой, обжигающе холодной воды из реки...

  "А наливай!" – прозвучало с придыханием.
  "А наливаю…" – отозвался второй голос, не менее восторженно.

  Первая рюмка обожгла горло, вторая согрела душу, третья... третья унесла остатки здравого смысла. Спирт – коварный искуситель, он действует исподволь, словно хитрый вор, проникающий в дом под покровом ночи.

  Незаметно для себя мы осушили фляжку до дна, и свою меру, под аккомпанемент свежего воздуха и раздувшейся самооценки, опрометчиво перешли.
 
  Вот так, словно по мановению волшебной палочки, моя шутливая мысль о плоте и обрела свою плоть!
  Пьяному, как говорится, и море по колено. Но осознает ли пьяный свою степень опьянения? В миг эйфории он ощущает себя мудрецом, силачом, готовым разметать сруб и связать из обломков плот, чтобы уплыть навстречу лазурному горизонту.
Да легко!

  А зачем утруждать себя вязанием бревен? К чему терять драгоценное время? Оседлал бревно, свесил ноги в прохладную воду и – в путь! Да, пусть по пояс в воде, какая разница?

  И весла не нужны – течение само несет тебя к заветной цели.

  Только вот вода в начале мая обжигающе холодна!

  Ох, до зубовного скрежета ледяная...

  Петя, как истинный капитан, водрузился на носу своего импровизированного судна.

  Отплыли...

  Сидя на бревне, Петя, словно неуклюжий цирковой медведь, отчаянно балансировал, смешно размахивая руками. Время от времени он кренился на бок, но чудом удерживался, вцепившись в свое драгоценное бревно. Удочки, увы, отправились на дно практически сразу после старта.
  Намокший Петин рюкзак, словно гиря, болтался на спине, мешая ему удерживать равновесие.
  Я же балансировал на противоположном конце бревна, и на очередном перекате, ударившись ногами о каменистое дно, чуть было не упустил его - оно просто выскочило из - под моих ног, я едва успел вновь ухватиться за него.
  В другой раз мне повезло меньше. Какая то неведомая сила скинула меня в воду,  и чудом догнав вплавь бревно, я, после нескольких попыток, вновь умудрился забраться на него. Но ни удочек, ни рюкзака, при мне в тот момент уже не было.
  А мимо нас стремительно проносился бурелом, который мы с Петром с большим трудом преодолевали три с половиной часа тому назад...
 
  Мотоциклетный схрон мы чуть было не проскочили. Бревно, пущенное на волю течения, осталось позади, а мы, борясь с бурными водами горной реки, поплелись к спасительному берегу. Глубина, к счастью, не превышала пояса, и это было бальзамом для не умеющего плавать Пети.
  Последние метры превратились в мучительное ползание по дну. Каждый сапог, вмещая не меньше ведра ледяной воды, хлюпал, затрудняя движение, а промокший бушлат тянул вниз, словно гиря. Какое уж тут вертикальное положение?

  На берег мы выползли, словно выброшенные волной тюлени, без рюкзаков, без удочек, промокшие до нитки, но живые и, главное, невредимые! И это было чертовски здорово! Можно было с уверенностью заявить – Первомай удался на славу!

  Дорога домой, однако, превратилась в сущий кошмар. Усталость давала о себе знать (ха - ха, ещё бы!). Настроение оставалось приподнятым, но мотоцикл, словно взбесившийся конь, упорно заваливался на поворотах, заставляя нас раз за разом поднимать его, проклиная все на свете.
               
                Глава пятая.
                Шниперсон Конрад Карлович.          
 
 
  "Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред Ангелом [Божиим]: «это – ошибка!» Для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих?"
  ( Книга Екклесиаста, глава пятая, запись пятая )
 
  А на ниве любовных приключений, словно неутомимый жнец, первенствовал мой сослуживец – бравый вояка, душа компании и виртуоз обольщения, Владимир, с которым нас сплела крепкими нитями армейская судьба. Дружба наша, закаленная общим делом и проверенная временем, жива и поныне.
 
  "Ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его".
  ( Книга Екклесиаста, глава четвёртая, запись десятая )
 
  Переполненный бурлящим морем эмоций, Владимир, под покровом строжайшей секретности, делился со мной своими любовными победами. О, если бы я записывал тогда его откровения! Но служили мы порознь. Он - в "придворном", на Меньшикова, близ штаба части, а я - в Монгохто, в лётном городке.  Полсотни километров разделяли нас тогда.

  Мне бы тогда записывать...
  Вчера позвонил ему:

 - Помнишь, Володя, как мы прожигали жизнь в юности?
 - Да разве ж такое забудешь, - смеется он в ответ.

Посмеялись, вспоминая былое...

 - Слушай, а как мне тебя называть в своей книге? Не могу же я написать: "Это мой друг Володя, он переспал с женой начальника штаба и женой замполита..."
Пусть в твоих воспоминаниях я буду Шниперсон Конрад Карлович, – шутит он.
Хорошо, отец Владимир! И пусть эта легенда останется жить на страницах моей книги.
  У него сейчас, наверное, тихий приход в какой-нибудь заштатной церквушке под Москвой. Проповедует, отпускает грехи... Эх, шутка!

 – Слушай, но Шниперсон Конрад Карлович – это, во - первых, язык сломаешь, а во-вторых – звучит как приговор. Давай я буду звать тебя Михаилом? Или, на политический манер, Михал - Иванычем? А можно и вовсе по - простому – Михой? – подначиваю я его.

 – На Михаила согласен. Идет. Только вот жена начальника штаба мне тогда так и не дала..

 – Да это существенно. Бумага всё стерпит.

 
   Ибо «нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы».
   (Книга Екклесиаста, глава седьмая, стих двадцатый).


  Тот период моей службы я окрестил "эпохой безвременья", временем, застывшим в ожидании. Для меня лично все шло своим чередом, но дивизион погрузился в смутную трясину. Приказ сверху – сдать технику на ремонт и модернизацию – превратил наше гордое подразделение в бледную тень, лишив его боевой мощи на долгих два с половиной месяца. Офицеры слонялись по части неприкаянными призраками.

  "Синекура!" – было возрадовались мы, но не тут-то было.

  По какому принципу начальство распределяло осиротевших офицеров на временные должности, оставалось загадкой. Вполне возможно, решение рождалось в дымке ресторанного угара, под мерный звон рюмок. Начальник штаба, насаживая очередную оливку на зубочистку и рассматривая ее на свет, небрежно вопрошал кадровика:

 – А этого куда отправим? Начальником выездного караула? Или в дежурный дивизион, на усиление?
 – Старшего лейтенанта Мамыкина?
 – Да, Мамыкина...
 – В его личном деле докладная записка, товарищ полковник: "На сортировочной станции Магдагачи, во время следования бригады на Государственный полигон Сары-Шаган, старший лейтенант Мамыкин отстал от эшелона, догнал же он его в Чите, в состоянии алкогольного опьянения, в сопровождении двух девиц... с сомнительной репутацией".
 
 – О как! Наш пострел везде поспел! Но ведь догнал же! Главное – догнал!
 
 – Вообще-то, товарищ полковник, старший лейтенант Мамыкин весьма компетентен, – прозвучало в защиту. – В подразделении его уважают.

 – Ну, тогда прямиком его в "Хвойный", на усиление, – икнул начальник штаба, и очередная оливка, словно нырнув с вышки, исчезла в ухмыляющемся жерле его рта. – Там ему не до шалостей будет. Что ещё?

 – Проверка секретной литературы. На "Вьючке". Комиссия из трёх человек.

 – Назначь кого угодно. А старшим – капитана Радчикова.

 – Но он же витает в облаках, товарищ полковник! Радчиков - из студентов!

 – Тем лучше. Пусть этот книжный червь займется своим любимым делом. Там его стихия.
               
                Глава шестая.
                Это же всё меняет!

 
  – Нет, братцы, сегодня нам отсюда не выбраться, – резюмировал капитан Радчиков, он же Тимофеич, бросив мрачный взгляд в сумрачные недра секретной комнаты. – Представьте, каждую инструкцию, каждый формуляр – полистно... Да тут работы – непочатый край! У нас в дивизионе секретной литературы раза в два меньше. А здесь… бездна!

  Но, как говорится, глаза страшатся, а руки – творят. Приноровились. Взяли темп. Ни обеда, ни перекура. И вот уже забрезжил луч надежды – управиться за один день. Уехать. Сегодня. Домой. Как вдруг…

 – А в этой инструкции по эксплуатации двух листов недостает...

  Далее последовала буря эмоций, которую можно было выразить примерно так:

 – Да как же так?! Ведь почти всё проверили… Осталось – рукой подать! И что же теперь?

 – А что тут поделаешь? Рабочий день давно закончился, начальство, наверняка, почивает в неге и будет вне себя от ярости, если их потревожить. Утеря секретного документа, да что там документа – его малой частицы – это вам не шутки! Это – ЧП!
Так, что...
 
 — Не мог, что ли, паразит, газетой задницу себе подтереть?

 — Видать, невтерпёж приспичило... Случается!

 — Ну, теперь особисты нам душу вытрясут...

 — Вытрясут, как пить дать вытрясут. Это как "здрасьте" сказать. А здешнего писаря и засранца на рее вздернут!

 — Ладно, завтра доложим...

 — Как? Ночевать здесь? В этой клоаке?

 — А что ты предлагаешь?

 — Я предлагаю сдаться!

 — А я вот что вам скажу! Это "НЕ СИЛЬНО СЕКРЕТНАЯ" инструкция! (Закадровый хохот)

 — До сего дня, любезный мой, в Законе о государственной тайне существовало лишь три грифа секретности: "Секретно", "Совершенно секретно" и "Особой важности". А теперь, стало быть, объявилась и четвёртая категория – "Не сильно Секретно". Нечто среднее, эдакая золотая середина между "Для служебного пользования" и "Секретно"...

 — Да в этих инструкциях по применению, секретен, по сути, один лишь инвентарный номер, и больше ни черта!

 — Да ты, брат, кладезь мысли! Это же всё меняет!

 — Для вас же стараюсь...
 
  ... и комиссия по проверке секретной литературы в подразделении c позывным "Вьючка", посовещавшись, приняла единогласное решение не докладывать наверх о двух утерянных "не сильно секретных" листах из инструкции по эксплуатации зенитно - ракетного комплекса С - 200...
 
               
                Глава седьмая.
                Приходите завтра.
 

  Ну а мне выпала мне «высокая честь» – возводить железобетонную твердыню вокруг управления части. Радости это известие не принесло, ведь в строительстве я разбирался, как свинья в апельсинах. Да и маячить перед очами высокого начальства не входило в мои планы. Душа моя не лежала к карьерным высотам, и жил я по мудрому принципу: любая кривая в обход начальства куда безопаснее прямой.

  Впрочем, волновался я напрасно. Не я первый, не я последний дилетант, которому доверяли возведение подобных монументов.

  А собирался этот забор проще простого, словно детский конструктор: между двумя врытыми в землю железобетонными столбами вставлялись, словно в паз, три железобетонные плиты – одна над другой. Главное – выдержать вертикаль и горизонталь. Таких типовых ограждений по стране понастроили стотыщпятьсот километров. И мало найдется людей, кому бы эти серые исполины ни разу не попадались на глаза.

  Позже до меня дошло, что эта тема бетонных заборов была детищем будущего главкома ПВО, генерала армии Третьяка. Ходили слухи, что это была его персональная «фишка», а посему и спрос за заборы был строжайший.

  Явившись утром в штаб части, получив скупой инструктаж, двинулся я в автопарк за машинами, на которых предстояло мне таскать железобетонные конструкции из дисциплинарного батальона, где их штамповали, к месту строительства моей «крепости». Но, как оказалось, ни одна из выделенных мне посудин не способна была даже покинуть пределы автопарка.

 – Как же так? – вопрошаю я.

 – А вот так! – лаконично ответствовал мне начальник автомобильной службы. – Сегодня гуляй, служивый, приходи завтра.

  Забегая вперёд, скажу, что ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю – ничегошеньки не изменилось. То у них свободных машин нет, то солярки...

  Врали, конечно, внаглую. На бумаге транспорт для меня выделялся исправно, вот только, по словам тех же бумаг, он был весь неисправен. И что самое удивительное, это, похоже, никого всерьёз не волновало.
 
  "Вон твои колымаги… Забирай!" – дежурный по автопарку, криво усмехнувшись, ткнул пальцем в сторону ржавеющего у забора кладбища машин.

  Любопытство заставило меня пройтись вдоль этих исполинов с вырванными сердцами - моторами и зияющими глазницами фар.

  "Чудеса в решете", – пронеслось в голове.
  Я покинул расположение части, осознавая свою ненужность. Видимо, генерал Третьяк не собирался почти;ть нас своим визитом в обозримом будущем.

               
                Глава восьмая.
                За свободу надо платить. Дорого!

 
  Покинув расположение части, я отправился было в гостиницу, но немного поразмыслив, изменил свои планы и поехал к своему другу Владимиру ( далее Михаилу ) - в дивизион, благо располагался он неподалёку - на полуострове Меньшикова, названного в честь начальника Главного Морского штаба адмирала А.С. Меньшикова, внука петровского Алексашки.
 
  Не загружая читателя далее историческими справками, скажу лишь, что полуостров тот в те времена был нашпигован всевозможными вооружениями и военной техникой.
  При каждой части, как правило, был так называемый придворный дивизион.
  И стоящий на полуострове Меньшикова был именно таким.
  Впрочем, никаких особых привилегий и удобств я там не обнаружил.
  Представьте себе одноэтажное строение казарменного типа, в котором с одной стороны располагается, собственно, сама казарма, а с другой живут офицеры и прапорщики с семьями. Как в коммуналке. С общим коридором.
 
  Но в отличии от дивизиона нашего, у них не было проблем с электричеством и транспортном. А ещё неподалёку от перешейка - со стороны материка - был причал, от которого ходили пассажирские катера в Советскую гавань и Ванино. И с учётом крайней изрезанности береговой линии попасть в ту же Советскую гавань морем можно было намного быстрее, чем по земле.   
 
  Но мой друг Михаил каким то образом свинтил из этого коммунального рая, поселившись в пустующей комнате двухэтажного деревянного дома, обречённо ветшавшего в самом центре посёлка Меньшикова.
  Из удобств там была только печка, которой Михаил не пользовался по причине гордой застенчивости и отсутствия дров, предпочитая пользоваться обогревателями.
  Ну а сортир, понятное дело, на улице. Ну а где ему ещё быть?
   
  Да. За свободу надо платить. Дорого! Подобный выбор позднее встал и передо мной, и я тоже выбрал свободу, в ущерб относительно комфортного проживания в офицерской общаге.
 
  - Да не вопрос, дружище, живи сколько хочешь! - с энтузиазмом отреагировал Михаил на мою просьбу остановиться в его холостяцкой берлоге.
  - Мой дом - твой дом! Сейчас я тебе его покажу...
 
  И мы направились в поселковый магазин за водовкой, намереваясь за дружеской беседой отметить нашу встречу.
 
  - А это что у тебя тут? - поинтересовался я, показывая на тарелки с опарышами.
  - Для каких целей разводишь?
  - Сейчас выброшу. Не обращай внимания.
  - Как? Вместе с тарелками? - остановил я его.
  - Тогда уж и это захвати - указал я ему на гору стеклянных банок с проткнутыми крышками. Этот гурман томатный сок выписал, а помидоры так и оставлял нетронутыми.
  - В прошлый раз всё выкинул вместе с тарелками. Не мог себя пересилить. Я, знаешь ли, человек брезгливый...
  - Оно и видно! - усмехнулся я. - Ладно, иди за водой, неряха, я помою, похозяйничаю тут у тебя, на правах квартиранта. Не возражаешь?
  - А вот за это спасибо! А то я никак не могу себя заставить...
  - И как ты только сюда дам своих водишь?
  - Я их не вожу. Они сами ко мне приходят. И первым делом наводят порядок. И ты знаешь, многим это нравится.
  - Видать давно они к тебе не приходили. Жениться тебе надо, Миша! 
 
  Между тем за филенчатой дверью в соседнюю комнату началась какая то возня.
 
  "Ты меня уважаешь?" - доносилось оттуда.
  "Я тебя уважаю! А ты меня уважаешь?"
  Послышался звук падающего стула.
  "А я тебя... Не уважаю!"
 
  - Кто это там у тебя за дверью?
  - Соседи. Асоциальные элементы. Люмпены. Сейчас драться начнут, - прокомментировал Михаил. - Я в их разборки не вмешиваюсь... Забей!
  - А как у вас тут, на полуострове, насчёт прекрасного пола? Или только с материка сюда водишь?
  - А вот завтра и узнаешь! Завтра у одной, приятной во всех отношениях дамы, муж уходит на вахту, и я, на правах хозяина, предоставлю тебе право первой ночи!
  - Так уж и первой? Ты что, с ней ещё не переспал?
  - Нет, я её мужа хорошо знаю. А насчёт доступности, ты не переживай, я представлю тебя как только что сошедшего с орбиты космонавта, и она наверняка не устоит перед соблазном приобщиться к космосу. За базар я отвечаю! Веришь?
  - Тебе? Верю! А что не спал с ней - не верю!
    
               
               
                Глава девятая. 
                Вот же проказник!
 
 
  Это был ресторан "Таёжный", по народному "Бурелом".
  Находился он в посёлке Октябрьский, неподалёку от станции Советская Гавань - Сортировочная, что довольно далеко от полуострова Меньшикова.
  Но что делать? Надо ехать! Не сидеть же весь вечер в четырёх стенах, ограничившись воспоминаниями?
  Настала пора новых свершений. И новых похождений.
  Пришло время действовать, действовать, действовать!
 
  Поскольку "Бурелом" был едва ли не единственным приличным питейным заведением на всю округу, то пользовался он большим спросом как у сильной половины человечества, так и у его слабой части, и попасть туда, особенно в выходные, было проблематично.
 
  Внешне ресторан напоминал хлев для скота, однако внутри вполне соответствовал существующим на ту пору нормативам и веяниям, имея в своём активе неплохую кухню танцпол и живую музыку.
  Располагался же "Бурелом" за пределами жилых районов, работал до 23 часов, и для страждущих всласть повеселиться не имела альтернатив.
  Где ещё можно потанцевать и завязывать романтические отношения с противоположным полом, как не в ресторане?
  И вот в этом деле мой друг Михаил был более чем профессионален, - он был гуру!
  Гуру съёма! 
 
  "И как ему это удаётся?" - недоумевал я.
  Я же, по своей природе человек скромный, по женской части стеснительный, сижу сейчас в сторонке, под пальмой, и скучаю.   
 
  А ларчик открывался просто.
  Михаил не играл бицепсами, не делал мужественным лицо, не читал стихов и не расшаркивался.
  Он нагло врал!
  Врал с загадочной улыбкой на лице. Врал напропалую и безудержно. Широким спектром. И полёт его фантазий пробивал, как правило, самую надёжную женскую защиту. Включая узы брака.
  И этот феномен нам, мужикам, предстоит ещё изучать, и изучать, ибо женская душа - потёмки, и далеко не каждому соискателю дамы приоткрывают свои чакры. 
 
  По прошествии времени как - то зашёл в нашем небольшом мужском коллективе учёный диспут на тему женских приоритетов в выборе себе партнёра.
  И тут я, вспомнив о Михаиле, рассказал товарищам о его уникальных способностях, чем сильно взбудоражил коллег; женатики напряглись, а молодые холостяки достали записные книжки и стали записывать...
 
  А я продолжал:   
  - Но мне всё же думается, что Владимир пользовался успехом у женщин по большей части ещё и потому, что был он человеком начитанным, весёлым, с хорошим чувством юмора и подвешенным языком.   
 - Какой Владимир? Тот, что с Якиманки?
 - Не... То был Михаил! Совсем вы меня запутали!
 
  И вот, снова "Таёжный".

  Устроившись за столиком, мы заказали ужин и принялись изучать пеструю публику. Внезапно грянула музыка, и Михаил, не теряя ни мгновения, ринулся на охоту. Я же решил не торопить события и пока что остаться в тени, наблюдая за разворачивающимся представлением.

  "А Андрюху в том бою ранило прямо в живот! Хочешь, я его сейчас позову, и он продемонстрирует тебе свой шрам?" – донеслось до меня его залихватское вранье. По удивленно - восторженному лицу дамы я понял, что процесс обольщения набирает обороты.

  "Что покажет? Шрам? Прямо здесь? Ха-ха-ха..." – Она явно подыгрывала ему, наслаждаясь игрой. – "Слушай, я так и не поняла. Так ты физик-ядерщик, двойной агент под прикрытием, или...?"

  "А она не дурна," – отметил я про себя. – "Сексапильная барышня."

  "Я мастер ракетно-ядерного удара, а всё перечисленное тобой – не более чем хобби!"

  "Эк, куда его занесло! И даже мой аппендицит в дело пошёл… Вот же проказник!" – подумал я, и, с усмешкой, направился в дальний угол ресторана, намереваясь пригласить одинокую даму, печально застывшую за столиком, на медленный танец. Чем чёрт не шутит? Может, сегодня удача улыбнётся и мне?
 
  Но мне не повезло. Дама кого то ждала, и мне пришлось ретироваться.
  Михаил, из чувства товарищества, с легкой грустью оставил свою новоиспеченную знакомую, отказавшись от многообещающего вечера.
  Что при том творилось в его душе я не знал. Но догадывался.
 
  Я пытался убедить его не обращать на меня внимания, поддаться искушению... Но Михаил, верный дружбе, не оставил меня в беде. Настоящий друг так не поступит. Вот именно!
  Разумеется, на последний автобус мы безнадежно опоздали. А дорога домой предстояла неблизкая. Мы двинулись напрямик, петляя дворами, обмениваясь впечатлениями, рассказывая небылицы и беседуя обо всем на свете. А поговорить нам было о чем.
 
 
                Глава десятая.
                Три спички, и дело в шляпе!


  – Гляди-ка, мотоцикл! – вдруг замер Михаил, как вкопанный. – И цвет точь-в-точь, как у твоего, и коляска...
 – Ага. Близнец! – отозвался я, еще не подозревая, куда он клонит.
 – А ты сможешь его завести без ключа?
 – Плевое дело. Но зачем?
 – Давай прокатимся!

  Предложение показалось дерзким, но до жути заманчивым, и я, недолго думая, сдался.

  Поставив мотоцикл на нейтраль, мы, словно заговорщики, закатили его за соседний дом и принялись колдовать над замком зажигания.
 
 – Смотри! Берешь три спички, вставляешь вот сюда, надавливаешь вот тут... И вуаля!
  Только учти, дружище, ни света, ни поворотников, ни стоп-огней у нас с тобой не будет. В кромешной тьме помчим! Готов?
 
 – Готов! А если вдруг ГАИ?

 – Плевать!
 
 – Тогда поехали!

 – «Он сказал: „Поехали!“ Он взмахнул рукой»...
   
  И наш славный экипаж скрылся во тьме.
 
  — Есть у меня тут одна знакомая, — перекрывая рёв мотора кричал мне на ухо  Михаил, — Рванём к ней? Разведёнка, слегка за тридцать... И живёт одна-одинёшенька. Компанейская женщина! Ты не пожалеешь! Ну что, едем к ней?

 — Поехали! Показывай путь...

 — Вперёд и в гору! С песней! Ты хоть дорогу-то видишь в этой темени?

  И наше ночное приключение продолжилось, набирая обороты.


Дорога вилась змеёй, упорно ползущей ввысь. За очередным поворотом фары выхватили из темноты две женские фигуры – словно ночные нимфы, они легко порхали нам навстречу, как мотыльки на свет. Я уже было проскочил мимо, как вдруг Михаил, сорвав голос, заорал: «Тормози! Живо назад! Разворачивайся!»
 
  И я развернулся.
 
  "Так их же двое! Куда мы их посадим?" - засомневался было я.
  Однако сомневался я напрасно. Дамы, ошеломленные дерзким натиском мастера пикапа, немного пококетничав, вскоре приняли наше предложение доставить их с ветерком аж до самого подъезда.
 
  И в коляске они поместились без проблем.
 
  И мы поняли, что это уже не ничейные, а наши дамы. 
 
  – Молодые люди, а почему вы ночью мчитесь без света? В чём интрига? Вы авантюристы? – с любопытством в голосе спросила одна из них.

  – Мы?.. Можно и так сказать. Авантюристы. В некотором роде. Уходим от погони.

  – И кто же преследует вас в ночи? Японцы?

  – Эти уже давно потеряли след...

  "Ну, началось!" – усмехнулся я про себя.

  – А сейчас за нами гоняется наше начальство.

  – Начальство? Но почему?

  – Да кто их разберет? Мы же всю планерку провели в "Буреломе"!

  "Что за несусветную чушь он несет?" – подумал я, кривясь в усмешке.

  Но Михаила уже было не остановить.

  – Нам жизненно необходимо скрыться. Причем, немедленно. Залечь на самое дно.
Вы нам поможете? Ненадолго, пока не утихнет буря. До утра!

  Михаила несло с такой скоростью, что наш мотоцикл казался черепахой.
  И мы помчались сквозь темноту, навстречу новым приключениям.
   
  Не стану посыпать пеплом свою голову грешную. Что было, то быльем поросло. А кто без греха, пусть первым бросит камень. Да, грешили, чего уж там…
  И сейчас, бывает, сосёт под ложечкой от воспоминаний о былом. И совесть, словно червь, потачивает изнутри.

  Но не в этот раз.

  Ибо мотоцикл наутро вернулся на законное место, а к сиденью его были пришпилены три рубля с покаянной запиской: "За бензин!".

  И нимфы не пострадали. Напротив, остались весьма и весьма довольны.

  И на службу мы явились минута в минуту!

               
                Глава одиннадцатая.
                Доколе? 

 
  Итак, я главный по забору...
  На другой день, после неудавшейся попытки принести пользу государству, я отправился изучать местные достопримечательности. Но таковых в посёлке практически не было. А те что были, имели, как правило, армейско - флотскую специфику. А мне это было не интересно.
  Ехать же днём в Ванино я не видел смысла. Что мне там одному делать?
  А что если...
  Что если рвануть к моему училищному другу Серёге Котову? В Советскую гавань? Дивизион, с позывным "Хвойный", в котором служил Сергей, располагался на сопке, километров я трёх от города. Пешком можно дойти. Однако Сергей, вроде как, собирался в этом месяце отпуск, на Большую землю. Нет, это не вариант.
 
  Время тянулось медленно и мне становилось скучно.
  И так проходил день за днём, оставляя за скобками вечернее время.
  Утром я прибывал в часть, получал от ворот поворот, а вечером мы с Михаилом уходили в отрыв.
 
  В "Буреломе" нас уже узнавали, официантки встречали нас радостной улыбкой и обслуживали наш столик по высшему разряду.
  А Одна из них - невысокая брюнетка с короткой стрижкой, уже вовсю строила Михаилу глазки, показывая тем свою заинтересованность к более тесному знакомству.
 
  И всё же вынужденное безделье первой половины дня плохо влияло на моё здоровье и психику. Я стал худеть. У меня стали появляться круги под глазами. А ещё стали появляться крамольные мысли.
  Меня так и подмывало прибыть к командиру части, и строго посмотрев ему в глаза спросить как коммунист - коммуниста: "Доколе? Сколько можно саботировать решения партии? Где мои машины? Где личный состав? Куда подевалась солярка, которую ежедневно списывают на строительстве моего забора?"
  Но поскольку из нас двоих коммунистом был только он, от идеи той пришлось отказаться. Ибо что дозволено юпитеру, не дозволено быку. А бык из меня был так себе...
 
  Но однажды всё резко изменилось.
  По всей видимости большой начальник с генеральскими звёздами на погонах повёл своими мохнатыми бровями, и как по волшебству, машины в части перестали ломаться, исчез дефицит дизтоплива, и в стане дураков закипела работа.
  Про дураков я погорячился. Простите. Дураков в армии не держат. Да?
 
  В помощь мне был выделен оперативный дежурный, капитан, временно отстранённый от должности за прегрешения.
  И мы с ним, засучив рукава, принялись за дело - он возил железобетонные конструкции, а я руководил работами на земле.
 
 
                Глава двенадцатая.
                Дизель.


  Как я уже упоминал ранее, забор для нас изготавливали проштрафившиеся вояки из дисциплинарного батальона.
 
  Дисбат, он же Дизель, располагался в посёлке Октябрьский Ванинского района.
  Мне, как человеку любознательному, было интересно узнать детали и специфику этой формы неволи.    
  И мой напарник, будучи в теме, вскоре удовлетворил моё любопытство, рассказав мне об этом исправительном учреждении много чего интересного.
 
  - Ну и как тебе дисбат? Впечатлил? - поинтересовался я как то у него.
 
  - О, там жесть! Там ад!
 
  Подъём в пять утра, и дальше день расписан буквально по минутам. Вместо утренней зарядки два часа строевой подготовки; причём погода на это мероприятие никак не влияет, будь на улице тридцатиградусный мороз или же проливной дождь.
  Потом у них завтрак. Чем их там кормят, я не знаю.
  После обеда все отправляются на работы. Под музыку. Духовой оркестр состоит из срочников.
 
  Трам - пам - парум, пару - пару - пам! Выше ногу!
 
  Производственные цеха расположены там же, на территории дисциплинарного батальона.
  Опять же, план, выработка, социалистическое соревнование - эти атрибуты развитого социализма у них присутствуют в полной мере.
  Все передвижения по территории только бегом.
  Все лысые, без ремней, без погон...
  Самое безобидное обращение: "Ко мне негодяй!"
  Дисциплина доведена до абсолютной строгости. Я бы даже сказал жестокости.
  Рукоприкладство со стороны администрации считается делом обычным. Бьют чем попало; в ход идут не только кулаки, но и палки.
  Любое отклонение от распорядка дня наказуемо.
  У штрафников практически нет отдыха, нет выходных, нет увольнений, любые контакты с внешним миром запрещены.
  Работа и строевая подготовка занимают практически весь день.
  Психологическое давление колоссальное.
  Что тебе ещё рассказать?
 
  - Это хуже чем на зоне? - спросил я.
 
  - Намного хуже. И что удивительно, бедолаги сами усложняют себе жизнь. Мало им унижений от администрации, так они ещё и дедовщину с собой из войск притащили. Так называемая "вписка" обязательна для всех новичков; могут просто избить, а могут и табуретом по голове...
 
  - А что администрация?
 
  - А им чем хуже, тем лучше. Их задача подавить в человеке индивидуальность и самоуважение. Людей превращают в бессловесных скотов, что бы по возвращении в часть у них и в мыслях не было безобразничать, а что с ними будет на гражданке, никого уже не волнует.
 
  - Страшные вещи ты мне рассказываешь. Неужели у нас, в СССР, такое возможно? Это что за перевоспитание такое? Это же форменный садизм! А не перевоспитание...
 
  - Садизм? Да это ещё цветочки!
  Представь себе камеру два на полтора, в которой нет окон, и воды по щиколотку...
  Представил?
  Сидеть там не на чем, и арестант вынужден от подъёма и до отбоя стоять, облокотившись о стену, что бы не упасть в воду.
  И только на ночь ему отмыкают стульчак, на которой можно сидеть, а лежать уже не получится.
  А ещё сырость и холод.
  И кормят один раз в два дня.
  Это у них такое наказание для проштрафившихся штрафников - штрафной изолятор.
 
  - Насколько я знаю, больше двух лет дисбата не дают, и в личном деле отметку им не делают. Это так?
 
  - Да, это так.
  Однако не все выдерживают издевательств, есть и те, кто предпочёл дисциплинарному батальону зону. Тюрьму. Пусть даже с большим сроком.
  Представляешь? А для этого что нужно? А для этого нужно совершить уголовное преступление!
 
  - О как!
 
  - На прошлой неделе сбежали двое... И что ты думаешь?
  Всех вывели на плац, и заставили маршировать, на улице ливень, а у них строевые занятия! Прикинь? Так до утра и маршировали, пока беглецы не были пойманы.
  Такое вот, коллективное наказание... Ну чем не «ВанинЛаг»?
 
  - А это ещё что за зверь?
 
  - Ванинский пересыльный лагерь. Самый большой в структуре ГУЛАГа. Через него, с сорок седьмого по пятьдесят четвёртый, шёл поток заключённых на Колыму и Сахалин.
   
   "Я помню тот Ванинский порт,
   И крик парохода угрюмый.
   Как шли мы по трапу на борт,
   В холодные, мрачные трюмы..."

  - Слышал такую песню?
 
  - Нет. Не слышал.
 
  - Для многих это была дорога в один конец.
 
  - Это ж, что получается? Яблочко от яблоньки недалеко падает?
 
  - Типа того. Только у нынешних и дым пожиже и труба пониже. Лайт - версия. Есть у меня знакомый в потру. Он много чего мне порассказал - батя его, вертухаем, на пересылке служил. Хвастался, как - то, по пьяни, что видел среди зэков капитана третьего ранга Александра Маринеско! Слыхал о таком?
 
  - Это, который, герой - подводник? Что - то такое слышал...
 
  - Да. Он самый. Но об этом я тебе в другой раз расскажу. И про Людмилу Русланову, заслуженную артистку РСФСР, тоже расскажу. И ещё много о чём.... А сейчас мне за плитами ехать. Забор сам себя не построит.
 
  - Так это тебя в части диссидентом называют?
 
  - Да какой из меня диссидент? Уличён в чтении самиздата на боевом дежурстве - пойман с поличным. Вот и все мои прегрешения.
 
  - За это тебя с должности сняли? 
 
  - И с должности сняли. И из партии исключили. За "Архипелаг ГУЛАГ". 
 
  Некий брюзга и зануда может усомниться в правдивости моих слов, мол, наговаривает товарищ, сгущает краски, клевещет на вооружённые силы бессовестным образом, очерняя наше светлое социалистическое прошлое.
  И всё написанное выше - муть, чушь и компот, такого не может быть, потому что не может быть никогда!
  Увы. Не наговаривает. И не сгущает краски. Ну разве только для объёмности, самую малость, для придания художественности армейской скукоте.
 
 
   
                Глава тринадцатая.
                Вторая из древнейших.

 
  А теперь расскажу вам, как я решил стать внештатным корреспондентом газеты "Красная Звезда" и "Суворовский натиск".
 
  Впервые журналистский зуд посетил меня в школьные годы. Я писал опусы о своих одноклассниках, а потом давал им их читать. После чего выкидывал. В мусорную корзину. Пресса есть пресса - новости должны быть свежими.
 
  Позже, уже в училище, мы с товарищем, проявив инициативу, стали выпускать фотогазету, в которой размещали смешные фотографии одногруппников, сопровождая их ехидными комментариями.
 
  Изначально начальство поддержало нашу инициативу, однако по прошествии некоторого времени оно раскусило гнилостную сущность издания, усомнившись в лояльности газеты к партийной дисциплине подразделения; мы с товарищем были подвержены обструкции, и вынуждены были прекратить свою деятельность. Вот так, на пике своей популярности, умерла наша фотогазета.
 
  В очередной раз журналистский зуд проснулся во мне уже в войсках.
  Скучая однажды во время дежурства, я накропал статью в одну армейскую газетёнку, в которой изложил своё видение на некие злободневные вопросы, сейчас уже не помню какого свойства. И статью мою напечатали. Только в приглаженном виде, где о проблемах не было сказано ни слова.
  А следом за статьёй мне пришло письмо, в котором редактор просил меня рассказать как проходит социалистическое соревнование в нашем подразделении.
  Но никакого социалистического соревнования в нашем подразделении отродясь не проводилось.
  Немного поразмыслив, я всё же написал нужную им статью, ввинтив в неё некоторую долю социалистического реализма. В тот момент я ещё не отказался от тайных помыслов стать крутым военкором. 
  И опять статья моя вышла как из парикмахерской: причёсанной, приглаженной и припудренной.
 
  Но я не унывал. Попробовал написать в другую газету, но результат оказался тот же - безликость, официоз и скукота.
  В третью... Всё то же самое.
  Какое - то время я не сдавался. Мне приходили тематические письма, и я добросовестно исполнял задания редакторов.
  И я понял, что подобная практика присуща всем армейским газетам, без исключения.
 
  Однажды в наш Батумский дивизион приехал корреспондент.( тогда я был ещё лейтенантом ). Я не помню уже из какой газеты он был.
  По его просьбе мы заняли свои рабочие места, и стали имитировать кипучую боевую работу. А он нас за этим занятием фотографировал. Потом он бегло опросил нас, и умчался восвояси.
 
  А через некоторое время стали выходить статьи, из которых я со стыдом узнал, что являюсь  образцовым офицером и служу примером для подчинённых. Хотя никаких подчинённых у меня на тот момент не было; я был простым инженером, лейтенантом, только что начавшим набираться боевого опыта и мастерства. Да и с дисциплиной у меня не всё было в порядке.
 
  Много позже, когда я уже был капитаном, история с заезжим армейским корреспондентом повторилась в точности, с той лишь разницей, что опыта и авторитета у меня на тот момент было поболе, нежели в мои лейтенантские годы.   
 
  И вот сейчас я медленно перегорал. И наступил момент, когда меня наконец отвернуло. Напрочь.
  Редакции бомбардировали меня заданиями, но я им не отвечал.
  Ушёл в подполье.
  Мне было стыдно им отказывать, но продолжать сотрудничество я уже не мог.
  Вторая из древнейших профессий оказалась мне не по зубам.
  Вот так во мне умер журналист.


                Глава четырнадцатая.      
                "Бычок"

 
   Человеческий фактор в войсках сегодня постепенно отходит на второй план, уступая место высокотехнологичным средствам ведения боя. В каких - то областях вооружения этот процесс происходит быстрее, в каких - то медленнее, но тенденция, что называется, налицо.
 
  Но тогда всё было иначе.
  Ключевая должность в дивизионе - офицер наведения. Именно он, по данным радиолокационной разведки обнаруживает цель, сопровождает её, и в нужный момент осуществляет пуски ракет.
  В процессе боя офицеру наведения приходиться вращать двумя руками сразу три штурвала, не забывая переключать тумблеры, и нажимать нужные кнопки, а так же следить за экранами индикаторов и показаниями приборов.
  А ещё реагировать на изменения воздушной обстановки, не забывая при том о докладах.
 
  Опыт приходил с годами и требовал постоянного совершенствования.
  Впрочем, подготовка требовалась всему боевому расчёту, но связка стреляющего - командира подразделения и офицера наведения была ключевой.
 
  На местах постоянной дислокации тренировки расчётов проходили в подразделении на сравнительно примитивных имитаторах. Однако максимально правдоподобную картину боя мог обеспечить лишь УТП - учебный тренировочный полигон.
  Наш УТП находилось неподалёку от Хабаровска, при дивизионе с позывным "Бычок".

  "Готовьте свои тревожные чемоданы господа офицеры, мы едет на УТП!" - обрадовал нас начальник разведки Тимофеич, едва мы спешились со своих железных коней.
 
  Не буду останавливаться на учебном процессе, ибо это занятие рутинное, скучное, читателю не интересное, а остановлюсь сразу на досуге.
  По прибытии нас сразу же разместили в казарменном помещении, вместе с личным составом, что очень не понравилось нашей команде.
 
  - Я на такое не подписывался. У нас в Молдавии за подобное отношение к офицерам сняли начальник штаба полка. - С недовольным видом бурчал себе под нос мой коллега Геннадий.
  Однако в открытую своё несогласие он высказать не решился.   
 
  - Ты, Гена, антисоветские вещи сейчас говоришь. И говоришь это безапелляционно. Мне больно тебя слушать. Что говорится в боевом уставе ПВО? Бог терпел, и нам велел! - подначивал Геннадия Михаил.
 
  - А вот у нас в Шарье... - завёл было свою шарманку Тимофеич...
 
  - Неужто есть нечто такое, чего мы ещё не знаем о твоей Шарье? - перебил Тимофеича Гена.
 
  - Ладно. Вы тут располагайтесь, а я пойду на разведку, в деревню, скоро не ждите!   
 
  Гена вернулся вечером. Довольный и пьяный.
 
  - Всё мужики, я договорился! Будем жить у лесника! Его хата первая от нас, сразу за ручьём. И в ней места хватит для всех.
 
  - И сколько он просит за постой?
 
  - Лесник? Да нисколько! Ему лишь бы наливали.
 
  - Вот, да! Свобода лучше чем несвобода! Я согласный! - сразу же поддержал идею Геннадия Тимофеич.
 
  - Хорошенькое дело. Да разве ж начальство нас туда отпустит? - засомневался было я.
 
  - И об этом я подумал. Завтра скажем, что не высыпаемся в казарме, мол, слишком там шумно. И это плохо сказывается на боевой подготовке. Как вам такая идея? Ну скажите что я гений!
 
  - Ты гений, Гена. Однако я сильно сомневаюсь, что у нас это выгорит. - Попробовал остудить я его пыл.
 
  - Напрасно ты так считаешь. Здешнему командиру мы как пятое колесо в телеге. Переедем в деревню - в казарме толкотни станет меньше. А ещё для него это экономия на продуктах. А это уже личный интерес!   
 
  - Резонно. Баба с возу - кобыле легче.
 
  - От дивизиона до деревни километра три будет. Когда ехали, я по спидометру засёк. Пьяным шагом это займёт минут сорок, не больше. - подал голос Тимофеич.
 
  - Не согласится...
 
  - А я думаю, что согласится! - упорствовал Геннадий.

  И он согласился!
  И на следующий день мы всем кагалом перебрались жить к леснику.
  И тут началось...
 
 
                Глава пятнадцатая.
                "Вечере у лесника"


  Гена, неутомимый наш двигатель, взял бразды организации в свои руки.
  И вот, уже через час с небольшим, на столе дымилась деревенская картошечка, щедро сдобренная ароматным подсолнечным маслом и изумрудным укропом. Рядышком красовались хрустящие соленые огурчики, румяные маринованные помидорчики, да лесные грибочки. Из магазина же прибыли на подмогу хлеб, колбаска и, конечно, она – родимая, водочка.

  И пир пошёл горой! Дед-лесник сиял от счастья – когда ему ещё так повезёт?

  Когда трапеза клонилась к закату, развеселый Гена взобрался на табурет и грянул во всю мощь своей души:

  Идет Бычок, качается,
  Вздыхает на ходу:
  Ох, доска кончается,
  Сейчас я упаду!

А когда отгуляли... Когда опустела последняя бутылка, и песни затихли в ночи... Тут-то и разразился форменный конфуз! Выяснилось, что у гостеприимного лесника нет достаточного количества спальных мест. Разместить всю нашу развеселую компанию оказалось непосильной задачей.

  Что делать? Как быть?

  Запоздалым гостям пришлось ютиться на голом полу, подстелив под голову дедово тряпье, найденное в чулане. А ночью на нас обрушилась комариная орда, не давая сомкнуть глаз. Отбиваясь от назойливой мошкары, я уже начал проклинать нашу затею с переездом в деревню. Лишь изредка проваливаясь в тревожную дрему, я кое-как набрал необходимую дозу мелатонина, что позволило мне дотянуть до следующей ночи.
 
  Михаил, казалось, спал вечным сном праведника.
  Я с изумлением и тихим ужасом взирал на его шею, густо облепленную комарами, и не мог постичь, как возможно безмятежно почивать в таком аду. Завидовал его непробиваемой броне против кровососущих тварей и способности проваливаться в сон в любой обстановке. Для меня и одинокий комар в комнате – предвестник бессонной ночи! А тут... целый рой!

  Утро встретило нас свинцовым небом, идеально отражавшим наше внутреннее состояние. Освежились колодезной водой, позавтракали кто чем смог, а кто и поправил пошатнувшееся здоровье...

  И вот мы снова в седле!

  И вновь вражеские цели рассыпаются в прах!

  Помехи захлебываются в бессильной злобе.

  Боевая симфония кипит и клокочет!

  Трепещи, Япония!

  Бойся, враг!
 
  Бычок "идёт на вы"!
 
  Профессионализм не пропьёшь! Ибо...
 
  "Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это – от руки Божией"

 ( Книга Екклесиаста, глава вторая, запись двадцать четвёртая. )
 
  А на следующий день у нас утонул Петя...

  В тот день, с благословения командира дивизиона, двое технарей, временно освобожденных от ратных дел, отправились обживать скромную обитель лесника.
 
  Старик, ожидая прибытие новоявленных интендантов, где-то раздобыл вожделенные матрасы и теперь, кряхтя, выбивал из них клубы пыли. На траве, под лучами солнца, томились плесневелые подушки.
 
  – И где ты это добро откопал, старый пройдоха? – поинтересовался Петя, прищурившись.
  – Да... В клубе реквизит! – отмахнулся дед, сверкнув лукавым глазом. – Сейчас пыль повыбиваю, и как новенькие будут! Я вам там еще и наволочки припас. Соседка одолжила. С возвратом, вестимо.
  – Да ты за нас всю работу сделал, дед! Ай да молодец! Просто клад! Не хочешь с нами в сельпо? Может чего из - под прилавка, вкусненького, нам с твоей подачи перепадёт?

   Закончив с обустройством "лесного логова", новоиспеченные интенданты двинулись в магазин за провизией. Свидетелем их переговоров я не был, но живо представляю себе этот душеспасительный диалог:
  – Сколько водки брать будем?
  – Бери три!
  – На всех? Да маловато…
  – Ну, тогда бери четыре!
  – А про запас? На случай внезапного приступа радости?
  – Тогда бери пять!
  – А что мелочиться? Возьмем десять! И на сегодня, и на завтра… и вообще!
 
  Кабы сейчас за нашим столом сидел иконописец... Иконописцы – народ в деяниях Господних подкованный, знающий ремесло свое как Закон Божий. Они бы с пониманием отнеслись к нашей трапезе, ибо «время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру. Всему свое время, и время всякой вещи под небесами» (Книга Екклесиаста, глава третья, стих восьмой).
 
  Но иконописца за столом, увы, не сыскалось, и триптих «Вечер у лесника» так и не явился миру. Что ж, постараюсь восполнить сей пробел. Художник из меня никакой, зато словом владею сносно.
   
  Итак: На первом складене я бы изобразил пирующих самаритян в полевой форме образца 1969 года.
 
  На втором изобразил бы реку Иордан, с резвящимися в ней великовозрастными придурками.
 
  Ну а на третьем изобразил бы Петра, в глазах которого застыл немой вопрос - "А что это было?"
 
  А было вот что: после разудалого застолья самые бесшабашные души из нашей компании решили окунуться в прохладу речушки, что журчала неподалеку. Сначала мы приняли её за безобидный ручей, но это была река, хоть и неширокая.
  Под дорогой, соединяющей деревню с позицией, река уходила в плен двух труб, каждая с добрый метр в диаметре, и вода заполняла их лишь на треть.
  Перед трубами образовался небольшой омут, глубиной не больше полутора метров, и лишь в самом центре, на пятачке диаметром два-три метра, глубина становилась выше человеческого роста.

  Разделись, плещемся.. И вдруг:

  – Мужики, а где Петя?

  – Да вот же только что был... Я видел, как он нырнул к другому берегу.

  – Да он же плавать не умеет!

  – А где тут плавать - то? Лужа!

  – Полундра, братцы! Все на поиски Петьки!

  И наш Петя нашёлся. Нахлебавшийся воды, но живой!
 
  - Ну, брат Петя, ну и напугал же ты нас! Зачем ты попёрся на глубину, если не умеешь плавать?
 
  - Думал пронырнуть, но поскользнулся и меня утащило в пучину, - оправдывался Петя. - Спасибо что спасли меня, братцы!
 
  - Твоё чудесное спасение, Петя, надо бы обмыть! - резюмировал Гена. - И не забудь поставить свечку в церкви при первой же возможности. За возвращение из небытия.
 
  - Ты хочешь, что бы меня исключили из комсомола? - парировал Петя, окончательно приходя в себя.

  А следующий день неутомимый Гена, словно фокусник, наладил нам бесперебойную поставку свежей рыбы. Раздобыв где-то потрёпанные сетчатые мешки из-под картофеля, он соорудил хитроумную ловушку на выходе из трубы, в которую за вечер и ночь попадало до десятка упитанных налимов. И недели полторы мы пировали, наслаждаясь нежным, тающим во рту налимьим мясом, пока однажды...

  Весь день и всю ночь небеса разверзлись, обрушив на землю нескончаемый ливень, и лишь к утру стихия смилостивилась.

  – Телеграфируйте: Грузите налимов в бочки! Тчк! Командовать парадом буду я! Тчк!

Ловушка простояла сутки, и Гена, предвкушая невиданный улов, сиял от нетерпения.

  – Андрюха, пойдёшь со мной? – с горящими глазами обратился ко мне Гена.

  – Ведро брать?

  – Бери. Два! На всякий случай.

  И мы вышли за околицу, и остановились как громом поражённые...
 
  После прошедшего ливня наша маленькая речушка превратилась в широченную реку, затопившую не только мост, но и довольно протяжённый участок дороги, которая вела из деревни в обход нашей позиции.
 
  - Кирдык моей сетке! Смыло конечно... Ну это ладно, а вот как мы сегодня на сопку добираться будем? Вплавь?
 
  - Да. И Петя этому обстоятельству не сильно обрадуется.
 
  - А это ещё что такое? - осёкся вдруг Гена, показывая на разрезаемою сильным телом водную гладь рыбину.
 
  - Да никак сазан?
 
  - Он самый! Какой же он огромный!
 
  - Верхом пошёл! Через дорогу...
 
  - Так там, поверх дороги, мелко, сантиметров двадцать, не более... 
 
  - Ну что, рискнём?
 
  - Давай! В кювет бы только не свалиться...
 
  И вот, сбросив на ходу обувку и засучив брюки, мы ринулись вдогонку за сазаном, что бился на дороге, словно выброшенное бурей сокровище. И был он, надо сказать, чудовищно огромен, этакая серебряная торпеда, и ухватить его голыми руками оказалось задачей не из легких.
 
  После отчаянной борьбы, изрядно промокнув, мы все же укротили строптивое чудовище, заарканив его брючным ремнем, продев его сквозь жабры, словно диковинную узду...
 
  Эх, знали бы мы тогда, чем обернется наша затея! Нам бы этого сазана сразу, на костер, да с дымком!
 
  Но Гена, горе-рыбак, решил иначе. Гена возомнил себя засольщиком! И что-то, ох, что-то пошло не так. Может, проклятая соль лесника, подозрительно крупная, больше похожая на селикогель, чем на соль. А может, звезды не так сошлись? В общем, сазан наш, вместо того, чтобы источать аппетитный дух, завонял хуже старой падали, и отправился в помойное ведро, несолоно хлебавши. Лучше бы мы его и вовсе не встречали, этого злополучного сазана!

 
                Глава шестнадцатая.
                Всё будет пучком!
 

  Суббота, короткий рабочий день, словно глоток свежего воздуха после трудовой недели. Скатившись с сопки и утолив голод, неугомонная часть нашей команды ринулась исследовать деревенскую глушь.

  Деревня раскинулась вольготно, словно щедрая россыпь домов вдоль нескольких улиц, с обязательным набором: магазин, почта, клуб.
  Молодежь бурлила, словно свежий родник – местные и приезжие, все смешались в летней кутерьме. Каникулы – время беззаботного отдыха у бабушек и дедушек, когда можно вновь ощутить вкус простой деревенской еды, сорванной прямо с грядки, поделиться новостями со сверстниками, бродить по тенистому подлеску, освежиться в реке, а вечером, нарядившись, пойти в клуб на кино или танцы.

  После короткой разведки мы, ведомые Петей, отправились в клуб на просмотр какого-то унылого фильма. И вот, когда утомительные кадры уже подходили к финалу, мы с удивлением обнаружили, что кресло Михаила предательски пустует.
 
  А Михаил, как оказалось, времени даром не терял.

  – А меня сегодня на ужин пригласили! – прошептал Миша, воровато оглядываясь и словно вынырнув из сумрака аппаратной. – Так что ночевать я сегодня буду в деревне, в неге, на белоснежных простынях.
 
 – С кем это…?

 – С начальницей клуба! Кстати, вот и она...

  Из двери аппаратной, словно мотылек, выпорхнула невзрачная серая мышка и, заметно прихрамывая на правую ногу, направилась в сторону магазина. Никто толком и разглядеть-то её не успел.

  – Сказала, в магазин за "Мурфатларом" сбегает. Знаете такое вино? Эксклюзив!

  – Что-то не видел я там никакого "Мурфатлара", – засомневался Гена. – А не обманет она тебя?

  – Ты не видел. Я не видел. Петя не видел. А "Мурфатлар" там есть! Но только для избранных! А я теперь вхож, начиная с сегодняшнего вечера. Понимаешь?

  – Понимаю!

  – И не обманет. Чувствую нутром. И мы сейчас идем к ней домой вкушать этот самый "Мурфатлар"!
 
  – Понятно. А чего она хроменькая? – с любопытством поинтересовался Гена. – Болеет? Я бы с такой в омут страсти не кинулся...

  – Ты, Геннадий, как слепой котенок в бронежилете, – укоризненно заметил Михаил. – Да, не Афродита с обложки, прихрамывает, но в этой миловидности сквозит такая нежность, такая трогательная беззащитность. И фигурка – глаз не оторвать, словно статуэтка, выточенная резцом самого Аполлона.
  А вот мужского тепла, подозреваю, она давненько не знала. И в этом, мой друг, вся соль, весь пикантный секрет! Внешность – лишь маска, обманчивый мираж.
  Серая мышка в умелых руках способна вмиг обернуться дикой, неукротимой пантерой. Главное – знать заклинание, уметь разжечь дремлющий огонь. А я, смею заметить, в этом деле – маг и чародей!

  – Кто бы сомневался, – буркнул Гена, скептически хмыкнув.

  – Вот и не смей! Ты даже не представляешь, какие вулканы страсти таятся в этих тихих омутах, какие бездны желаний скрывают скромницы. Разбуди в них первобытное, женское естество – и мир перевернется!

  – Мне ли не знать? – Гена картинно выпятил грудь, намекая на свой богатый опыт.

  – А хромота – пустяк, мы же не на скачках, в конце концов, – философски заключил Михаил, подводя итог своей пламенной речи.

  Но мышка оказалась не просто кошкой, а настоящей тигрицей. После хвалебных дифирамбов Михаила о её скрытых талантах и нераскрытых прелестях, она одарила своим вниманием не только Петю, но и сомневающегося Гену, еще раз подтвердив непреложную истину: грамотная реклама – двигатель не только торговли, но и... сами понимаете чего.
 
  Для остальных искателей культурных впечатлений вечер вылился в пляски. Я же, с любопытством разглядывая местную молодежь, невольно встревожился, увидев, как Гена вовсю обрабатывает экспансивную девицу, смахивающую на старшеклассницу.

  – Гена, опомнись! Тебя ж за совращение несовершеннолетней упекут. Брось клеить школьницу!
 
  – Какую школьницу? Вон ту? Да она не школьница, ПТУшница!

  – А какая, к черту, разница?

  – Да она просто попросила после танцев проводить ее до подруги, и делов-то! Не местная она – из Князе-Волконского, на выходные к бабушке приехала. Боится одна по темноте возвращаться; хулиганов нынче – пруд пруди. Да и заблудиться боится, говорит, места тут незнакомые.
 
  – Ты так говоришь, будто родился здесь и вырос, словно с тобой она точно не собьётся с пути.

  – Да я и сам тут не местный. Но вместе мы любую тропу отыщем!
Да ладно тебе, Андрюха! Она сама ко мне тянется! Не отказывать же теперь? Не умею я так. Да и пообещал уже проводить после танцев. Вот только куда – спросить не успел. Надеюсь, недалеко...

  – Куда-куда... Прямо до дверей прокуратуры, Гена.

  – Да ну тебя! Нынешняя молодёжь – народ раскованный, особенно деревенские. Акселераты, одним словом, ранние пташки.

  – Моё дело – предупредить, Гена. Как товарищ – товарища. А дальше – сам. Я бы на твоём месте не рисковал.

  – Да брось ты, Андрюха! Всё будет в ажуре! Я её только провожу, и сразу слиняю. Лады?

  – Ну-ну! Свежо предание, да верится с трудом. "Слиняет" он...

  А через неделю Гена трагическим шёпотом поведал нам, что подцепил он от той ПТУшницы знатный трепак. И теперь не знает, как быть, что делать, и вообще... До окончания УТП оставалось полторы недели, а аптеки в деревне – днем с огнём не сыщешь. И как при таком раскладе лечить эту напасть – ума не приложит.
 
  Сердобольный Михаил, словно древний лекарь, изрек Геннадию: "И конь захворать может, брат! Болезнь не разбирает, будь то триппер аль воспаление легких – лечат одинаково".

  Тимофеич же, словно заевшая пластинка, вновь затянул свою шарманку о Шарье, присыпав рассказ щедрой горстью статистики венерических заболеваний Костромской губернии.

  Но Геннадию было не до увеселений. Какие тут могут быть шутки, когда на карту поставлено самое святое для холостяка – его мужское достоинство?

  Спасение явилось, откуда не ждали, словно благословение свыше. У начальницы клуба, как оказалось, за плечами медицинское училище; некогда подвизалась она провизором в соседнем районе. И вот, Геннадий, получив от обольстительной хромоножки вожделенные пилюли, словно глоток живой воды, наконец успокоился, повеселел, и аппетит к жизни, казалось, вернулся в полном объеме.

  Воистину, пути Господни – тернисты и причудливы!

  Увы, холостяцкая жизнь полна подводных камней. Расслабляться рано.
               
               
                Послесловие.

 
  Много чего интересного происходило на УТП "Бычок" помимо нашей учёбы. Всего и не упомнишь. Но однажды воспоминания окончательно сотрутся из нашей памяти.
 
  "Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после".
   ( Книга Екклесиаста, глава первая, запись одиннадцатая. )
   
  Я перевернул страницу и нашёл что искал.
  Как цель.
  Как средство.
  И как оправдание.
   
  "Вздумал я в сердце моем услаждать вином тело мое и, между тем, как сердце мое руководилось мудростью, придержаться и глупости, доколе не увижу, что хорошо для сынов человеческих, что должны были бы они делать под небом в немногие дни жизни своей".
    ( Книга Екклесиаста, глава вторая, запись третья. )
 
  Но рано или поздно в холостяцком доме заводится женщина. Из ниоткуда. Как мышь из нестиранного белья.
 
  И тогда холостяк перестаёт быть холостяком.
  Он начинает заниматься зарядкой по утрам и соблюдать режим.
  По вечерам он выгуливает свою собаку, а потом смотрит новости по телевизору.
  И жизнь его становится размеренной и скучной.
  У него появляются другие интересы и другие радости жизни.
  У него меняются приоритеты.
  И он начинает планировать своё будущее.
  В котором нет места ни безрассудству, ни бунтарству.
  И для такого скучного персонажа у меня больше нет печатных слов.
 
 
 
                Художественные образы сгенерированы автором.
                Любые совпадения случайны.