Повестка

На лестничной площадке профессор вздыбил свой старинный гоночный велосипед и втолкнул в лифт. В тесной пассажирской кабине байк покорно встал как бы на задних лапах.
Благородной осанкой, крупным черепом, опушённым белыми волосами, профессор был похож на какого-то давно почившего знаменитого академика. (А с Сахаровым он и действительно был коротко знаком как Василий Данилович Рогов, декан одного из факультетов Бауманки).
Официанты в кафе у зоопарка звали его «Скрипка» из-за сипловатого голоса. А с хозяином кафе они были давние приятели.
Они давно встречались здесь в дружеских беседах. После смерти его жены армянин часто приходил к нему домой с бутылкой вина. Так что сейчас профессору не надо было для затравки разговора спрашивать, как идут дела в кафе, а владельцу заведения хорошо было известно, зачем и куда едет сегодня профессор.
Они перекинулись парой фраз:
-Значит, решено?- спросил Левон Саркисович
-Риэлтер в час.
-Не продешевите. Там вашему парню каждый цент будет на вес золота.
-И машину тоже продаю.
-Правильно. Хватит вам и двух колёс.
Когда он опять лёгким махом вскочил на велосипед, то услыхал оклик приятеля и оглянулся. Армянин похлопывал себе по голове, сообщая о том, что ездок забыл дома каскетку.
Он вскинул руку в знак признательности, но не стал возвращаться. 
Он ехал по тротуару среди людей.
И, как уже не раз за последнее время, в метро, в магазине, даже в кафе армянина, ему опять вдруг привиделся сын, - чёрная кепка-лондонка, длинные волосы по плечам.
Он всем светом души, всеми морщинами на лице, и белизной редких волос на голове просиял, просигналил призраку, готовый окликнуть и, бросив велосипед, бежать вдогонку. Но не справился с управлением, задел рулём какую-то женщину и едва не упал. Она стала спрашивать, может ли он ехать дальше, а он только кивал, искал глазами мелькнувшего двойника сына и не находил.
Садиться на велосипед и разгоняться в толпе было неудобно. Да и весь он как-то ослаб, видимо упал сахар в крови. Пришлось вести велосипед за руль.
Свернув в одну из улочек Грузинского квартала, опять поехал.
Звуки большого города становились всё тише. Деревья в кривых переулках сгущались. То и дело попадались одинокие старушки, мамочки с колясками.
Он свернул в глубокую арку, напоминающую питерские подворотни, и пристегнул велосипед к поручням подъезда.
Поднимаясь в лифте, как всегда, разглядывал на стенах множество отметин счастливой жизни сына здесь, - художества его фанаток. На потолке губной помадой было написано «М.Р.», обведённые в сердечко. (И как они только достали? На плечи что ли подсаживали друг дружку?).
Наклейками пестрели и двери квартиры. Приходивший на днях покупатель потребовал очистить этот элемент приобретаемой им недвижимости. Легче было сменить дверь или пойти на снижение стоимости, чем отдирать бумажки, - такой липкий был клей.
В квартире стоял полумрак. Он распахнул шторы, и солнечный свет с улицы хлынул как в пробоину, озаряя следы побега: скомканную кровать, раскиданную по полу одежду, чашку с налётом высохшего кофе.
Из стопы картонных ящичных заготовок он стал вытаскивать их одну за другой, и в его руках плоские листы мигом превращались в коробки.
В световых полосах плавала пыль, поднятая им. Со своими анатомически подробными членистыми руками и ногами в велосипедных трусах, он был похож на какое-то паукообразное существо, стоящее на четвереньки в попытках выгрести шваброй из-под дивана старые CD.
Он добыл их целую кучу и уселся рассматривать. Под руку попался диск с детскими песенками сына, пронзительными до озноба. Лейбл на диске был жёлтый как маленькое солнце.
Морщины на его лице, расползлись к ушам, глаза покраснели от подступающих слёз.
Записывали летом на даче. Тогда только-только открылся в мальчике музыкант. Он подпевал в церкви и батюшка после службы присел перед ним. «Хочешь у нас петь?». Голова сынишки затряслась как у болванчика, и потом каждый день он бегал в церковь и пел в хоре.
И через год в музыкальном кружке уже сочинил с преподавательницей маленькую оперу «Колобок». Сам пел, сам аккомпанировал на пианино. И однажды на форте у него из горла вдруг вырвалось что-то очень глубокое и красивое, что-то настоящее, и он испугался, так что слёзы выступили.
«Чего он тогда испугался? Своего таланта, музыкально-артистической судьбы? Всего того, что с ним произошло теперь?..»
Он громоздил коробки одну на другую, и выстроил в две колонны под потолок. В одной – одежда. В другой – аппаратура для записи звука.
Грохнула дверь лифта на лестничной площадке.
Позвонили в квартиру.
Он распахнул дверь. На пороге стоял риэлтор – девушка с папкой в руках.
Подписав документы на аренду, он передал этой девушке ключи от квартиры сына, сел на велосипед и поехал домой.
Оставалось заказать грузовое такси и перевезти коробки к себе домой.
Он ехал по краю тротуара. Улица круто поворачивала. Тормоз на руле его старинного байка был один – справа. Другой давно не работал, что-то заело в рукоятке, но и одного всегда хватало. Он ездил не быстро.
Тротуар перед глазами изгибался всё круче, он сжал тормоз и почувствовал, как рычажок и на этой, левой стороне руля тоже бессильно провалился под пальцами.
Какая-то женщина в ужасе вытянула руки перед ним и, защищаясь, толкнула его.
Его изумила мгновенная лёгкость полёта. Он упал на асфальт, сотрясая улицу металлическим звоном велосипеда, а своё старое тело тысячами мелких разрывов, треск которых был слышен только ему самому.
Последнее, о чём он подумал, ударяясь головой о бетонное полушарие ограждения: как кстати была бы сейчас каскетка.
…
При осмотре велосипеда оказалось, что тросик выскользнул из зажима и у этой левой тормозной рукоятки. И значит, получалось так, что сначала умер велосипед, и только потом уже велосипедист, - бывшие как бы единым целым.
В барсетке погибшего был найден диск СD и  листок бумаги, - повестка из военкомата, на которой предписывалось «…в течение двух часов после вручения явиться на призывной пункт. В случае неподчинения…»
Обнаруживший повестку оперативник пошутил с напарником: «Папаша явился к своему небесному военкому по повестке сына».
Напарник усмехнулся.