Нынешнее крепостное право. Глава IV

ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ А. А. ДИВИЛЬКОВСКОГО

Сборник публикует его составитель Ю. В. Мещаненко*

_________________________________________________
               

                Анатолий Авдеевич ДИВИЛЬКОВСКИЙ

         
                НЫНЕШНЕЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО

Книгоиздательство Мягкова Е. Д. «Колокол»

Санкт-Петербург

1906

Всего страниц 66

   
   Вот уже 45 лет, как русские крестьяне освобождены от власти своих добрых соседей-помещиков.
 
   45 лет русский народ считается свободным от крепостного права.
 
   Но полно, так ли это? правда ли, нет больше у нас крепостного права?
 
   Или же русскому народу 45 лет назад только слегка ослабили подпругу, и он, слегка передохнувши, смирно пошёл дальше всё в той же крепостной упряжке?
 
   Ведь надо сказать лишь слово «свобода» – надо, чтобы на самом деле пропали все крепостные утеснения.

   А пропали ли они у нас с тех пор, на самом деле?

   Рассудим это дело обстоятельно.



   38


                IV. КАКАЯ СИЛА ПОМОГАЕТ НАМ ВЫЙТИ НА СВОБОДУ?


   Крепостничество довело Россию до сраму и несчастья.

   Оно не давало русскому народу на воле всему научиться, как научились хотя бы японцы, и при этом ещё кре-


   39


постные господа надеялись существовать веки-вечные счастливо и безмятежно.
 
   Они, и в самом деле, думали, что с освобождением крестьян сделали преловкое дело: отпустив немного верёвочку, на которой держали народ, тем вернее его закабалили себе большими налогами, волостными правлениями, полицией да земскими начальниками.
 
   И правда, крестьянин наш стал вовсе смирный и сколько его ни разоряли, только вздыхал, голодал да молчал, да понемногу, без слова, вымирал.

   Но только ни правительство, ни дворянство не замечали, что тут же, заодно с усмирением народа, можно сказать, промеж самых рук управляющих господ вырастает новая сила, такая сила, которой на веку написано — повалить на землю всю новую поросль, пошедшую от старого крепостного корня.

   Эту страшную для них силу сами же господа крепостники, как слепые, всячески лелеют, и холят, и растят, не понимая, какую опасную вещь против себя готовят.

   Эта новая сила — торговля, промышленность заводская и фабричная, вообще, — весь денежный оборот по нашей стране, который так усилился после крестьянского освобождения.
 
   Деньги — смерть для крепостной старины, хоть и не сразу дело доходит до смерти.

   В старину с деньгами дела было очень мало, особенно в крестьянском, да и в помещичьем обиходе.
 
   Денежные дела требуют большой сноровки, привычки и, первое дело, — хорошего знания свойств и цены каждого товара.
 
   Тут надо вникать во всё самому, чтобы нигде не пропустить своей пользы.
 
   А к этому делу дворянское сословие уж вовсе не пригодно, так что оно только и могло долго держаться, пока денежными делами мало ещё занимались в нашей стране, и не в денежных делах была главная сила.
 
   Но с тех пор очень сильно переменилось всё в России.
 
   Для всякого человека необходимость настала в деньгах, так, что без них дня даже прожить никому невозможно.

   Значит, всеми людьми и станет вертеть, как хочет, у кого наибольше денег,


   40


кто, кроме того, умеет их не только проживать, а наоборот, давать им оборот, повыгодней для себя.

   И вот теперь, чем больше растут у нас по городам и деревням всякие денежные дела, тем бОльшую силу получают люди, понатёршиеся в денежных делах — купцы, банкиры, фабриканты и прочие денежные люди или капиталисты.

   Они и дворян-то опутывают, словно паутиной, со всех сторон и понемногу обращают их себе на службу.

   Между тем, наше крепостное правительство именно старалось всегда, как только можно, увеличить по России денежный оборот и доставить всякую выгоду капиталистам: этим путём оно надеялось само от чужих дел разбогатеть.

   Так, например, правительство изо всех сил раздаривало на Кавказе земли с нефтяными источниками, а другою рукой в то же время накладывало большой налог на керосин; то же самое, например, с хлопчатобумажными тканями: чтобы это дело у нас пошло, правительство обложило иностранные бумажные ткани очень дорогою пошлиной — и фабрикантам нашим выгодно, да и правительству от пошлины порядочный доход.

   И всё в этом же роде.

   Дворянское наше правительство после освобождения крестьян весь свой расчёт положило на усиление у нас денежной, капиталистической промышленности, около которой оно и греется само, и кормит всё сословие дворянское (как об этом уже говорилось раньше).

   Однако же расчёт этот довольно глупый.
 
   Глуп он по двум причинам.

   Первая причина в том, что правительство, собирая себе доходы около промышленных и торговых дел, собирает их, на самом деле, вовсе не с промышленников или торговцев, а с того же всё бедного народа.
 
   Например, правительство, с выделанного спирта берёт огромный акциз: ведро спирта в выделке обходится, скажем, 1 руб., а казна взимает 10 руб., так что в продаже чистый спирт стоит в 11 раз дороже против своей настоящей цены.

   Кто же платит за 1 бутылку вина столько, сколько стоют 11?


   41


   Конечно, не фабрикант, а покупатель, то есть, большей частью, крестьянин да городской или промысловый рабочий.
 
   Точно так же и на всех прочих товарах переплачивают в казну очень много денег покупатели, то есть, наш народ.
 
   Всем известно, богат ли наш народ.
 
   Всем известно, как голодают у нас чуть что не через год, целыми нуберниями за раз,  наши обнищалые крестьяне.
 
   Всем известно, как упали нынче всюду заработки по городам и на разных промыслах, сколько безработных сидят, сложивши руки, и мрут с голоду целыми семьями.

   Всем это известно, а между тем с этого же несчастного народа и берутся в казну такие громадные деньги, а оттуда расходятся на пособие дворянскому сословию или тем же фабрикантом для поправления дел, то есть, увеличения их прибыли.

   И говорю, это — очень глупый расчёт по той причине, что ведь веки-вечные так продолжаться не может!

   Кончится и у народа когда-нибудь всякая возможность платить в 11 раз против цены товара, и чем больше против цены ему приходится платить, тем скорее изведёт его в конец казна!

   Правительство само подрывает под собою фундамент того хорошего дома, в котором живёт.

   Разве можно подрывать его, надеясь, что он не рухнет? Это глупо.

  Вторая причина — в том, что, поддерживая всеми силами разные денежные дела, правительство всё усиливает капиталистов и тем пригревает змею на своей груди.

   Нынче ещё капиталисты послушно идут за правительством, как овцы за пастухом, потому что капиталистам покамест это ещё выгодно — вот они во всём и помогают правительству.

   Но так может идти дело только до тех пор, пока и народ, словно крепостной, во всём слушается правительства и достаёт своим трудом деньги и на дворян, и на капиталистов.

   Не то будет, когда народ заупрямится, потерявши денежную силу.

   Тогда капиталисту из пустой казны уже не придётся ничего получать и останется положиться только на самого себя


   42


да своё умение вести торговые и промышленные дела.

   Когда это случится, — конец и согласию капиталистов с правительством и дворянами!

   Капиталисты наши уже и теперь понимают, какую они силу имеют над всеми людьми, по причине своих капиталов.

   Они и нынче уже нередко разговаривают с правительством довольно сердито, требуют себе разных льгот, или отказываются исполнять требования правительства.

   Тогда же они, конечно, решат, что им вовсе ни к чему держать руку правительства, коли они сами над всем государством могут забрать силу.

   И они постараются её забрать — это верно.

   Однако, кроме денежного оборота и кроме всякого рода капиталистов, есть и ещё одна сила в нашем государстве, которая тоже роет верную могилу крепостным порядкам.

   Эта сила — сила городского рабочего народа.

   Городской рабочий народ — это совсем новый народ, не похожий на старинное крестьянство, хотя он, конечно, вышел и до сих пор выходит всё из того же крестьянства.

   Но как только бывший крестьянский сын начинает жить от городской и, вообще, промысловой работы, так он во всём меняется, хотя на взгляд долго ещё остаётся серой деревенщиной.

   Дело в том, что меняется у него, прежде всего та привязь, которою он привязан к строгим деревенским порядкам.

   Пока он живёт в деревне, то со своим несчастным хозяйством он живёт всегда на виду у всего уездного начальства и у деревенских кулаков, и они ему шевельнутся не дают по-своему, всё тянут по всякому случаю, в волостное правление или в холодную, вызывают на сход для всяких выборов, вразумлений, а то и порки.

   В деревне всё это совершенно понятно, потому что, при нынешнем крепостничестве, только таким неослабным надзором и прижимками и возможно бывает взять с деревни всё, сколько надобно казне да дворянам.

   А в городе, на фабриках, на заводах, рудниках, железных дорогах и прочих денежных промыслах —


   43


совсем иное дело, чем с народом, живущим при земле.

   Там трудовые люди уже имеют дело не с правительством и не с дворянством в своей работе (иногда, впрочем, заводами и промыслами занимается казна), а с капиталистами, то есть, с людьми, которые, правда, очень жадны до денег и прибыли, но которым в крепостной, кулачной прижимке — вовсе не главный расчёт; у них есть способы к наживе, гораздо повыгодней этой прижимки.

   Таким-то путём, старинному нашему правительству, для увеличения своей казны, пришлось разводить у нас денежную, капиталистическую промышленность, а с нею – богачей-капиталистов, которые становятся самыми опасными для старинных порядков врагами, а ещё сверх того, капитал всегда плодит и растит вокруг себя новый рабочий народ, без которого, конечно, не может обойтись никакой крупный, машинный промысел, а между тем этот новый рабочий народ не так-то легко упрятать в крепостной кулак.
 
   Он живёт в городах без надзора волостного правления, без «отеческой ласки» земского начальника, без холодной, без розог, без продажи вещей за недоимки.
   В своём домашнем быту он сам себе голова, а это значит, что уже он наполовину стал человеком, а не такою дворянской и казённой вещью, как его же братья, оставшиеся в деревне.

   Хозяину-фабриканту очень мало интереса до того, чем занимается у себя дома или на улице — он берёт с него свою прибыль только на фабрике, а прижимку рабочему делает уже не кулаком, а похитрей, да поверней: отказом от места, расчётом.

   Впрочем, если прижимка и не удаётся, если рабочие стачкой заставят его пойти на лучшие для них условия, то фабрикант вовсе не в накладе бывает, ему горевать нечего, как крепостному барину, о непослушании его слуг.

   Ведь рабочий, при лучшей плате, работает выгоднее для хозяина — оттого-то рабочему и можно за себя бороться.
 
   Оттого он и прямей ходит, и вольней разговаривает, что на себя надеется.

   Вообще, в городах,


   44


на заводах, на промыслах больших человек куда больше может считать себя человеком, чем в наших деревенских захолустьях: если, например, никто особо не заботится о лучшей жизни для рабочих, то всё же рабочему остаётся полная воля распоряжаться своим заработком и своею жизнью, не спрашиваясь ни у какого крепостного надзирателя.
 
   Дело в том, значит, что для нынешнего, капиталистического, денежного времени требуются свободные люди, а не рабы.

  Свободный человек отвечать за себя может, а с забитого раба и требовать ничего невозможно: что ухватил с него, то и ладно — «с паршивой овцы хоть шерсти клок», как говаривали старинные бары.

   Но только отсюда видно, какая громадная разница должна быть у нас между городом и деревней, между городским народом и деревенским.
 
   В то время, как по деревням всюду — прямое царство бесправия — потому что какие же мыслимы права у крепостных людей? — по городам за десятки лет успело скопиться множество народа, который знает свои права и может за них постоять.
 
   Городской народ не очень согласится, чтобы какие угодно знатные господа смели вмешиваться в его домашние дела да набрасывались бы зря на его малое имущество.
 
   Нет, у него уже есть какая-то гордость, какая-то строптивость против крепостнических замашек важных господ, а как городской человек видит вокруг себя множество таких же, как он, неуступчивых людей то оттого ещё больше ободряется и, чуть что, подымается всей толпой.
 
   Привыкши же к такой защите себя от чужих нападений, он осмеливается понемногу и от себя нападать на своих притеснителей, чтобы вырвать от них для себя побольше выгоды и новые права.
 
   Отсюда пошли забастовки всякие и рабочие демонстрации.

   Конечно, и кроме заводских, фабричных рабочих, в городах осело много деревенского народа для разных других занятий — по торговле мелочной, извозу и прочем.


   45


  Эти люди, обладающие собственным каким-либо ремеслом, а не живущие работой на капиталиста-хозяина, меньше ушли от крестьянства, чем заправский рабочий.

  Но со временем, когда число рабочих очень уж размножилось и очень уж крепко стали рабочие, всем народом, добиваться себе от правительства новой свободы, новых прав, — то и прочие городские выходцы из деревень не могли остаться по-прежнему смирны и молчаливы, они тоже зашевелились, и, оказалось, тоже желают себе свободы, а во всём государстве, вообще, уничтожения старинных, плохих, крепостных порядков.

   И этих людей, надо сказать, пригнала в города всё та же сила денег: для денег они пришли в город, для лучшей добычи денег им и новые права требуются.
 
   И так во всём оказывается, что выгода, получаемая старым, дворянским правительством и всем дворянским сословием, от увеличения денежного оборота и капиталистических дел по всей стране, эта их выгода, в конце концов, пошла им в прямой вред.

   Весь народ в России был поднят на ноги денежными делами, да зато потерял и крепостную покорность.
 
   В последние годы из городов общее требование свободы разошлось и по деревням, и некуда больше даже спрятаться у нас на покой «бедному» крепостничеству ; нигде больше не дают ему спокойно, без слова брать с людей, сколько хватит лишь сил; всюду люди ощетинились, наёжились, и много нынче стало хлопот правительству, благородному дворянству и его верному слуге — чиновничеству да полиции, со всяким последним мужичёнком.

   Это ли не последние времена?

   Нет, вы подумайте только, читатель!
 
   Что бы вы сказали, если бы в вашем собственном хозяйстве все ваши собственные вещи, вместо того, чтобы служить вам с охотой и без сопротивления, стали бы вдруг рычать, показывать зубы, а то и кусаться, и бросаться вам под ноги? Как бы вам понравились такие чудеса?
 
   Сначала бы вы, конечно, испугались, — что, мол, за наваждение такое! мерещится


   46


мне, что ли? — а потом бы со страху да от гнева и принялись приводить в порядок свои непокорные вещи.
 
   И скорее бы вовсе их всех уничтожили, чем стерпели бы такую обиду, что вами же сделанные или купленные вещи смеют вас учить!
 
   Всё бы кругом переколотили… Неправда-ли?

   Так дело происходит и тут.
 
   Разница только в том, что люди кажутся вещами лишь другим людям, сделавшим себе такую неправильную привычку.
 
   На самом же деле, никогда люди вещами не бывали, никогда с ними невозможно было и поступать совершенно так, как с вещами.
 
   Всегда всё же кое в чём крепостным господам приходилось применяться к человеческой душе своих «подданных», только они этого не замечали.
 
   Например, старинные генералы одерживали победы свои над врагами со своими крепостными солдатами вовсе не потому только, что те, как овцы, шли, куда прикажут господа, а потому, что солдаты эти любили свою родину и согласны были умереть за неё, чтобы не досталась кому другому.
 
   От этого самый знаменитый наш генерал — Суворов и делал чудеса со своим войском: войско его любило и верило ему, потому что он сам показывал войску много заботы и знания своего дела.
 
   Значит, и при крепостном праве главная-то сила была всё же в человеке, а не в вещи.

   Это только господа-дворяне считали человека за вещь.
 
   И нынче тоже нет никакой надежды, что старинным крепостникам удастся повернуть людей, пожелавших себе свободы и прав, на послушные им вещи.
   
   Уж если у старинных крепостных людей столько важности имела человеческая душа, то в наше время, когда всем понадобилась воля, простор для души, поворота назад быть и вовсе не может.
 
   Можно сказать ещё и так: крепостное право оттого держалось на свете, что все люди, хоть и очень страдали, а всё-таки соглашались про себя на крепостной порядок в государстве, другого порядка сами крепостные вообразить себе не могли (кроме иных образованных людей,


   47


насмотревшихся на чужие страны), и тем как будто сами же одобряли господские мучения.

   Оттого-то и между самими крестьянами была такая жестокость друг к дружке, что тогда настоящего понятия не было об иной, лучшей жизни.

   Но нынче это понятие распространилось, почти весь народ теперь знает, а в ближайшие годы ещё лучше узнает, отчего свободные и образованные народы побеждают несвободных и необразованных (как нас победила Япония).

   Шила в мешке ведь не утаишь — всем это становится ясно, словно белый день, и чем больше понимают это люди, тем громче и сильнее требуют полной перемены в нашем государстве, а, прежде всего, равенства всех людей, уничтожение особенных, лучших прав у старого дворянского сословия и у его ставленников — чиновников.

   Все этого громко требуют, ещё сильней в душе своей желают, — как же можно тут кому бы то ни было заставить людей позабыть свои желания и свой насущный интерес?



                А. Дивильковский**

                --------------------


       Для цитирования:


А. Дивильковский, НЫНЕШНЕЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО,
Книгоиздательство Мягкова Е. Д. «Колокол», С.-Пб., 1906, стр. 1–66
Всего страниц 66
   

       ПРИМЕЧАНИЯ СОСТАВИТЕЛЯ:


   В связи с публикацией этой брошюры Петроградским комитетом при Главном управлении МВД по делам печати было возбуждено судебное преследование против виновных в напечатании брошюры под заглавием «А. Дивильковский. Нынешнее крепостное право», т. е. против книгоиздательства «Колокол» и типографии Товарищества «Народная польза» (Коломенская, 39 (так в Архиве!)) в Санкт-Петербурге.
                (Дело № 133 в Российском Государственном Историческом Архиве, шифр: 776, Оп. 11).

   В ходе подавления революционных событий — в 1907–1909 годах они были вынуждены прекратить работу; к тому времени А. А. Дивильковский уже покинул через Финляндию территорию Российской Империи и продолжил свою революционную деятельность в эмиграции в Швейцарии и Франции.


      *Материалы из семейного архива, Архива жандармского Управления в Женеве и Славянской библиотеки в Праге подготовил и составил в сборник Юрий Владимирович Мещаненко, доктор философии (Прага). Тексты приведены к нормам современной орфографии, где это необходимо для понимания смысла современным читателем. В остальном — сохраняю стилистику, пунктуацию и орфографию автора. Букву дореволюционной азбуки ять не позволяет изобразить текстовый редактор сайта проза.ру, поэтому она заменена на букву е, если используется дореформенный алфавит, по той же причине опускаю немецкие умляуты, чешские гачки, французские и другие над- и подстрочные огласовки.

   **Дивильковский Анатолий Авдеевич (1873–1932) – публицист, член РСДРП с 1898 г., член Петербургского комитета РСДРП. В эмиграции жил во Франции и Швейцарии с 1906 по 1918 г. В Женеве 18 марта 1908 года Владимир Ильич Ленин выступил от имени РСДРП с речью о значении Парижской коммуны на интернациональном митинге в Женеве, посвященном трем годовщинам: 25-летию со дня смерти К. Маркса, 60-летнему юбилею революции 1848 года в Германии и дню Парижской коммуны. На этом собрании А. А. Дивильковский познакомился с Лениным и с тех пор и до самой смерти Владимира Ильича работал с ним в эмиграции, а затем в Московском Кремле помощником Управделами СНК Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича и Николая Петровича Горбунова с 1919 по 1924 год. По поручению Ленина в согласовании со Сталиным организовывал в 1922 году Общество старых большевиков вместе с П. Н. Лепешинским и А. М. Стопани. В семейном архиве хранится членский билет № 4 члена Московского отделения ВОСБ.