Часть 3 Перейти рубикон Глава 16 Жребий брошен

Глава 16

ЖРЕБИЙ  БРОШЕН

Necessarium est quod non potest
aliter se habere.
То необходимо, что не может
быть иначе.


I.

Смерть Бриксты и зверское убийство маленькой Юлии надолго вывели его из душевного равновесия. Цезарь держался, пока существовала необходимость преодолеть сопротивление защитников Укселлодуна, и вместе с этим отрубленные руки оборонявших крепость кельтов были ничем иным, как его местью. Гай Юлий мстил тем галлам, которые так и не поняли, что он нес им не войну и порабощение, но мир, порядок и цивилизацию.
В конце концов, императора охватили разочарование и ощущение бессмысленности происходящего. Бледный, подавленный тоской и унынием бродил он по комнатам дворца в Бибракте. К тому времени эдуи выбрали себе нового царя, и наместник утвердил его. Тем не менее, назначенный Цезарем правитель так и не стал хозяином пустынных покоев: их единственным, мрачным властелином оставался он, Цезарь.
Первым наместника оставил Лабиен.
- Позволь мне возвратиться в Рим, Гай Юлий, - легат говорил как всегда прямо и откровенно. – Сегодня я не вижу необходимости находиться рядом с тобой. В Галлии больше нет войны, и мое место сейчас в столице.
- Что ж, Тит, не смею тебя удерживать. Понимаю, что общаться со мной теперь, уже не так приятно, как это было вчера. Ты прекрасный командир и по-прежнему мой друг.  Надеюсь, узы нашей дружбы останутся неразрывными, несмотря ни на какие расстояния.
Лабиен вышел, не опровергнув слов императора, но и не подтвердив их. К сожалению, он очень хорошо умел помнить нанесенные ему обиды, к которым причислял и дело Коммия. Легат до сих пор был уверен: не затей тогда Цезарь охоты на вождя атребатов, и их племя никогда не примкнуло бы к общему восстанию. Гай Юлий и сейчас имел совершенно другу точку зрения по этому весьма спорному вопросу.
Потом в теплые края потянуло Красса и Поллиона. Наместник не препятствовал никому, однако с каждой потерей мрачнел все больше и больше. 
Выход из затянувшейся тоски нашел Антоний. Довольно простой выход. А что еще, позвольте спросить, сумел бы предложить человек, чьим основным занятием до встречи с Гаем Юлием оставались лишь кутежи и пьяный разврат, но который все же был внуком великого Марка Антония Оратора? Он предложил беседу по душам. У бывших пьяниц это получается весьма прекрасно: расположить к себе человека, чтобы дать ему излить свою душу на примере собственной души.
- Поверь, император, когда Цицерон казнил Лентула, я переживал не меньше тебя, - со времени смерти дочери Дивитиака Марк Антоний неотступно находился при наместнике, заменив ему и Спуринну, и Корнелия вместе взятых. В отличие от первого легат в совершенстве владел искусством молчать вдвоем, в отличие от второго он умел молчать многозначительно и понимающе, без всякого осуждения во взгляде.   
- Лентул? – Гай Юлий на время вышел из оцепенения. Катилинарии ушли в историю, но их судьбы и лица навсегда запечатлелись в памяти Цезаря. – Какое отношение ты имеешь к Лентулу?
- Моя мать, как тебе, наверное, известно, принадлежала к роду Юлиев, - пытаясь отвлечь наместника от тоскливых мыслей, Антоний начал издалека.
- Наш род достаточно стар и распространил свои корни по всему Риму, - дипломатично заметил Гай Юлий. И в самом деле, разве мог он знать обо всех своих дальних родственниках чуть ли не в двадцатом колене?!
- Семи лет я остался без отца, - ничуть не смущаясь, продолжал легат. – Несчастный случай. Марк Антоний Кретик утонул во время купания в Тибре. Одно время ходили разговоры о его убийстве. Отец многое знал о выборах того года и многое мог рассказать о подкупе избирателей и взятках сенаторам. Поговаривали, что руку к этому мог приложить Катилина и его сподвижники. Однако правду, как водится, замяли довольно удачно, и из власть имущих больше никто не пострадал. Мать выдержала положенный год траура и вышла замуж за Корнелия Лентула. Она прекрасно понимала, что я и мои младшие братья просто не можем оставаться без твердой мужской руки, - Антоний помолчал. – Ты знаешь, я и не ожидал, что сумею полюбить чужого человека. Но Лентул относился к нам как к своим детям. Возможно, потому что мать так и не родила ему собственного ребенка, а может быть, просто потому, что не мог относиться к детям иначе. Строгий и справедливый, он был добр к нам, он участвовал во всех наших играх, шалил наравне с нами. Он воспитал нас мужчинами, верными своему слову и своему долгу. Лентул заменил нам отца, и я благодарен ему за это. А потом наступил год восстания Катилины и консульства Цицерона, - Марк замолчал надолго, и Цезарь не перебивал его молчания. – Я ненавижу Марка Туллия! И я благодарен тебе! Ты ведь действительно хотел тогда спасти катилинариев. И ведь на самом деле неизвестно, что было бы лучше: сохранить жизнь, но потерять имущество, или сохранить деньги, которых никогда не бывает достаточно, но потерять таких прекрасных людей, как мой отчим!
- Что ж, понимаю тебя, - вздохнул Гай Юлий.
- Нет, император, ты не понимаешь ничего! – с нажимом выговорил Антоний. – Как можешь ты понять состояние двадцатилетнего юноши разом оказавшегося без всякой, заметь, совершенно без всякой поддержки?!
- Не преувеличивай, - поднял ладонь Цезарь. – Обратись ты к любому из нас, и внуку Марка Антония Оратора не посмел бы отказать никто.
- Вспомни те времена, Цезарь. До вас было еще дальше, чем до олимпийских богов! Вы были озабочены лишь своими драгоценными судьбами и дележом власти. Да я никого и не осуждаю. В этой жизни, где жены предают мужей, а друзья продаются за бесценок, каждый сам за себя. Но ты знаешь, я все же нашел выход из охватившей меня тоски. Я ушел в загул.
- Ты хочешь предложить мне этот «испытанный» в борьбе с тоской метод? - немного насмешливо спросил легата Гай Юлий.
- Отнюдь, - продолжал Антоний. – Я знаю, что ты не пьешь вина. Но дослушай же меня до конца. Так вот, я беспробудно пил и общался с самыми развратными женщинами Рима. Однажды я даже попробовал настойку мака. Хвала богам, что меня тут же вывернуло наизнанку! И вот очнувшись посреди заблеванных подушек, я вдруг совершенно явственно осознал, что все мы абсолютно зря обвиняем богов в собственных страданиях и творимых нами глупостях, постоянно вопрошая их «за что?». Небожители даруют нам только нить жизни. То, какие события нанижем мы на эту путеводную нить, определяем только мы сами и лишь затем призываем олимпийцев помочь нам. И тогда я сказал себе: «Все, Марк, достаточно губить свою жизнь! Боги даровали ее не для этого!». И в тот же день я столкнулся на улице с Клодием. Через полгода покойный приблизил меня к себе, а еще через три года я предстал перед тобой, Цезарь. И я твердо знаю, что моя судьба – быть рядом. 
- Что ж, - пожал плечами наместник, – ты уже определил свою судьбу, зато я с некоторых пор утратил ту самую нить своей жизни.
- Не обманывай себя, император! – голос Марка Антония зазвучал твердо и уверенно. – Не путай злосчастное стечение обстоятельств с окончанием жизненного пути. Твоему гению предстоит еще сделать многое! Я видел тебя с разных сторон, и я просто уверен в этом. Среди череды опасностей и невзгод, которые подстегивали тебя к активной деятельности, наступила вынужденная пауза. Ну и что из этого?! Меньше, чем через два года ты снова возвратишься в Рим. Используй это время не для уныния, но для размышлений и подготовки своего возвращения. Ведь твои враги не успокоились на своих временных лаврах. Катон, Бибул, Гортензий, Агенобарб, не сомневаюсь, что и Цицерон, и более чем уверен, что и Помпей ждут твоего возвращения не меньше, чем ты сам. Но ждут лишь для того, чтобы попытаться расправиться с Цезарем.
- Ты читаешь мои мысли, Антоний, - улыбнулся Гай Юлий. Разговор с легатом постепенно вывел его из мрачного оцепенения последних дней и недель.
- Нет, император, твои мысли подвластны только тебе, однако то, о чем я говорю, лежит на поверхности событий. Вот ты вернешься в Рим? Для чего? Чтобы получить очередное консульство?
- Для начала хватит и этого, - разговор заводил Цезаря все больше и больше.
- А потом?
- Потом? - Гай Юлий задумался. – Потом, чтобы сохранить завоевания и продолжать двигаться дальше, мне нужна пожизненная диктатура. Не такая кровавая, как у Суллы, но все же диктатура.
- Прекрасно, император! Но вот беда: Помпей не даст тебе этого сделать. И первые же твои рассуждения на подобную тему спровоцируют войну. Уверен, что ты знаешь об этом.
- Догадываюсь, - уклончиво ответил Цезарь. – Однако следует максимально постараться, чтобы избежать бессмысленного кровопролития.
- И ты знаешь, как это сделать? – удивленно развел руками Антоний.
- Пока что нет. Но, как ты правильно заметил, в отведенное мне богами спокойное время я буду стараться продумать все необходимые шаги.
- Думать-то, конечно, можно, но вот можно ли совершить? Вряд ли, - скептически заметил легат.
- Посмотрим, - от расслабленности и тоски наместника не осталось и следа. – Сейчас важнее другое. После смерти Клодия в Риме у меня не осталось надежного человека, чьей информации я мог бы доверять.
- А Лабиен?
- Антоний, я перебрал всех, кто находился рядом в последние годы. Лабиен зол на меня за разрыв его связей с Коммием и потерю арвернских денег. К тому же он – пиценец, и, следовательно, куда ближе к Помпею, чем ко мне. Красс – хороший воин и верный товарищ, но он не политик и не способен на понимание интриги, а тем более на ее претворение в жизнь. Крисп – прекрасный писатель, но совершенно никудышный участник политических игр. Поллион еще слишком молод…
В наступившей паузе Марк Антоний озадаченно взъерошил свои светлые волосы:
- Я правильно понял тебя, император?
- Правильно, Марк, - Цезарь подошел к легату, положив ему ладонь на плечо. – За должностью квестора следует должность народного трибуна, трибун Антоний.

*    *    *

Оставаясь единоличным правителем Рима и после окончания срока своего третьего консульства, Помпей обеспечил выборы полностью послушных ему высших магистратов. Ими стали Сервилий Сульпиций Руф и ненавидевший Цезаря Марк Клавдий Марцелл.
Ситуация в Вечном городе выглядела внешне ровной и спокойной. О наместнике Галлии словно забыли, по крайней мере, о нем старались не вспоминать публично, делая вид, что не существует не только Цезаря, но и самой Галлии, хотя налоги из провинции в эрарий продолжали поступать с исправной точностью.
Напросившись на прием к Помпею, Антоний, сам того не подозревая, разбередил едва затянувшуюся рану Магна, оживив массу давно утихших мыслей: об умершей Юлии, о растворившемся на дальних просторах бывшем тесте, о договоренностях в Луке и, самое главное, о том, что существует еще один претендент на высшую власть в республике.
Помпей принимал посетителя, откинувшись в кресле. Он даже не предложил Антонию присесть, предпочитая держать легата в напряжении и на довольно почтительном от себя расстоянии. Не то, чтобы Магн опасался нападения, просто он ощутил, что от Марка Антония исходят волны настоящей угрозы, как когда-то они исходили от Тита Анния Милона.
- Чего хочет Цезарь? – спросил Гней Публий, откладывая непрочитанное послание наместника в сторону.
- Самое минимальное – это помочь мне стать трибуном следующего года. Максимальное же – помочь императору заочно баллотироваться в консулы.
- Когда? – сухо спросил Помпей, морщась при слове «император», напомнившем, что когда-то, давным-давно, и он сам был неплохим полководцем, и его армия даровала ему этот империй. Но это было так давно.
- Когда истечет срок его наместничества. Через два года.
Магн недовольно пожевал губами, пристально рассматривая Антония.
- Сделаю все, что будет в моих силах, - произнес он, давая легату понять, что аудиенция завершена.

*    *    *

Он и сделал все, что было в его силах, сделал с точностью до наоборот.
Накануне отъезда Цицерона в назначенную оратору в наместничество Киликию Магн навестил Марка Туллия, справедливо рассудив, что болтливый адвокат просто не успеет рассказать о его визите, даже если очень захочет это сделать.
- Сколько ты должен Цезарю, Марк Туллий?
- Это так важно? – недовольно буркнул Цицерон.
- Для меня да, - не терпящим возражения тоном отрезал Помпей.
- Почти сорок миллионов сестерций. Жизнь, знаешь ли, постоянно дорожает.
- Ого! – брови Магна удивленно поползли вверх. – Годовой доход со всей Галлии! За такие суммы легко убивают. Или должника, если он не в состоянии расплатиться, или кредитора…
- Надеюсь, речь идет не о физическом устранении Цезаря? - перебил проконсула Цицерон.
- Пока что нет.
- Тогда я к твоим услугам, Гней Публий.
- Цезарь хочет выставить свою кандидатуру в консулы.
- Вполне резонное желание, - пожал плечами будущий киликийский губернатор. – Чему тут удивляться?! Но и опасностей здесь я не вижу. Рим сейчас совсем не тот, что десять лет назад. Он не заглядывает Цезарю в рот. Заблокировать выборы будет достаточно легко.
- Ты перебиваешь меня и не даешь высказать мысль до конца, - раздраженно повысил голос Помпей. – Цезарь хочет выставить свою кандидатуру заочно. Тем самым он не слагает с себя полномочий наместника и командующего армией. И в случае провала выборов, я не берусь предсказать, куда он направит своих солдат. Ясно?
- Теперь вполне, - Цицерон не выглядел обескураженным. Он всегда отличался достаточно трезвой оценкой ситуации. – Если ты не хочешь открытой конфронтации, то внешне продолжай поддерживать Цезаря.
- И что дальше?
- Дальше? Дальше в Рим возвратился Лабиен.
- Как и Антоний, - проворчал Магн.
- Это не одно и то же. Антоний, как мне говорили, бесконечно предан своему патрону. А у Лабиена, насколько мне известно, и сам он этого не скрывает, возникли определенные разногласия с Цезарем. Я понимаю, что Гай Юлий, сам того не желая, урезал доход своего легата, не потрудившись возместить ему утраченные суммы. И их дружбе настал конец. Деньги разводили по разные стороны еще и не таких людей. Лабиен, как и ты, родом из Пицена. Пиценец пиценцу, как ты сам понимаешь, глаз не выклюет. Сделай Тита своим голосом в сенате. Сделай потихоньку. А потом его устами проведи в жизнь два закона. Во-первых, подтверди старое правило о запрете заочного выдвижения на должность…
- Шито белыми нитками! – нетерпеливо вмешался в монолог оратора Помпей. – Цезарь сразу все поймет. И при этом, как я уже сказал тебе, сместить его с должности наместника сможет только избранный через год консул, и то только после окончания своих полномочий. Следовательно, легионы по-прежнему останутся в подчинении Гая Юлия. Это - война!
- Нет, не так! – теперь настала очередь раздражаться Цицерону. – После принятия первого закона, ты открыто выступишь в поддержку желания Цезаря выставить свою кандидатуру на консульских выборах заочно. Для достоверности договорись с трибунами о снятии их вето на инициативу Гая Юлия, и внешне ты останешься с ним в друзьях. Что касается твоего второго возражения, рекомендую провести через Лабиена принятие другого закона. Наместником в провинцию должен назначаться не тот, кто только что сложил с себя обязанности консула или претора, а тот, кто сделал это не меньше, чем пять лет назад. Такого ты отыщешь быстро. И после этого Цезарю не нужно будет ждать истечения срока полномочий действующего консула. Раз и готово! Его можно будет сместить в любой момент. Мгновение, и всесильный наместник Галлии – простой римский гражданин.
- Я уже сказал однажды, что Цезарь не может быть простым гражданином.
- Зато у него не будет армии. Какое широкое поле деятельности для Катона. Носатый только и ждет, чтобы привлечь бывшего любовника своей сестрицы к суду по обвинению в коррупции и клятвопреступлении. А после того, как судебный процесс развернется во всю ширь, Гаю Юлию будет уже не до чего другого, - Марк Туллий мечтательно закатил глаза. – Дай Юпитер, чтобы к этому времени я уже возвратился в Рим. Тогда я смогу принять участие в его защите, и, кто знает, вполне возможно, что Цезарь простит мне мои долги. 
- На словах все выходит довольно гладко, - не обращая внимания на фантазии оратора, сказал Помпей.
- На деле, поверь мне, все будет точно также, - пухлая ладонь Цицерона мягко накрыла барабанившие по столу пальцы Магна.

*    *    *

Помпей не торопился оглашать в сенате переданную ему Антонием просьбу Цезаря о заочном выдвижении своей кандидатуры на должность консула. В принципе, это было понятно и не вызывало никаких подозрений: до самих выборов оставалось еще целых два года.
Зато сразу же после отъезда Цицерона он развернул активную деятельность по принятию закона о заочных выборах. Лабиен действительно оказался достаточно сговорчивым парнем, что не потребовало от Магна сколько-нибудь значительных финансовых средств. Видимо, тщательно лелеемая неприязнь к Цезарю пересилила страсть Тита к деньгам. В принципе, он предал бывшего патрона как бы между прочим, походя.
Озвученный Лабиеном проект не встретил никаких препятствий, ибо никто, кроме Антония, на тот момент и не догадывался, против кого он направлен. Зато Марк насторожился, насторожился еще и потому, что Помпей голосовал за принятие закона о заочных выборах наравне со всеми. Он уже почти собрался написать Цезарю о двурушничестве Магна, когда тот спустя две недели наконец-то зачитал в сенате просьбу Гая Юлия.
Вполне предсказуемая реакция началась с разгневанной речи Катона и закончилась трибунским вето на инициативу Цезаря.
- Гай Фламиний, - обратился Помпей в сторону скамьи народных трибунов, – прошу тебя снять наложенный тобою запрет. Прошу вовсе не потому, что Цезарь мой друг и бывший родственник. Прошу потому, что об этом вопиют заслуги Гая Юлия. Да, да, Марк Порций, - Магн поднял ладонь, чтобы осадить моментально подскочившего на своем месте Катона, – именно заслуги. Да, были годы, когда и я пополнял казну, воюя с Митридатом и киликийскими пиратами. Однако Цезарь не просто наполнил наш изрядно опустевший эрарий, он завоевал для Рима новые богатые земли, расширив границы республики до берегов омывающего Ойкумену мирового океана. Такое не забывается! Такое должно быть оценено по заслугам! А потому я прошу тебя, Гай Фламиний, отозвать свое вето, и прошу сенат сделать исключение для Гая Юлия Цезаря.
Заранее подкупленный Гнеем Публием Фламиний сопротивлялся недолго. Куда дольше Магну пришлось выслушивать нескончаемое брюзжание Катона, которое прекратилось лишь после того, как Марк Клавдий Марцелл обратился к Помпею с довольно скользким вопросом:
- Скажи нам, Гней Публий, а что будет, если Цезарь захочет не только заочно занять высшую должность в стране, но и потребует сделать его консулом, не распуская при этом свою армию?!
- А что если мой сын захочет ударить меня палкой? – вопросом на вопрос ответил Помпей.
Двусмысленность ответа мгновенно успокоила оптиматов, но заронила в сердца и умы популяров зерна сомнения в искренности, с которой Магн пытался защищать интересы Цезаря, еще более насторожив Марка Антония. Правда, легат несколько отсрочил написание письма своему императору, но лишь для того, чтобы лучше разобраться в хитросплетениях римской политики.
Уверенность в том, что дела обстоят нечисто, укрепилась в Антонии довольно скоро.
Через несколько недель на форуме, в сенатской курии появился представитель совета Нового Кома, довольно большого города в Цизальпинской Галлии. Пожилой седобородый весьма почтенного вида старик зачитал послание наместника провинции, где Цезарь просил господ сенаторов утвердить принятое им решение о предоставлении жителям Нового Кома римского гражданства за помощь и поддержку, оказанные республике в противостоянии с кельтами.
- Теперь вы видите, вы все видите, что я был прав! – истошно завопил Катон. – Цезарю не нужно консульство, он мечтает только о диктатуре! Иначе, чем объяснить тот факт, что он взял на себя наши функции?! Он уже самостоятельно раздает римское гражданство направо и налево тем, кто поддерживает его амбициозные проекты! Ему наплевать на нас! Ему наплевать на республику! Ему наплевать на весь Рим! Цезарь дорожит лишь одними своими желаниями и стремлениями.
- Катон, опомнись! – воззвал из курульного кресла более осторожный из консулов Сульпиций Руф. – Цезарь не дарует гражданство. Он просит нас утвердить его предложение и только.
- Цезарю нужна Цизальпинская Галлия! – сорвался со своего места председательствующий консул Марцелл. – Он заигрывает с ее жителями, чтобы набирать среди них новые легионы! Не бывать этому! Ликторы! Выпороть этого наглеца!
Марк Клавдий быстрым шагом приблизился к старику и, схватив того за края одежды, буквально выплюнул в сморщенное лицо:
- Это тебе в знак того, что ты не римский гражданин. Отправляйся потом к Цезарю и покажи ему свои рубцы!
А неделю спустя Лабиен огласил в стенах сената второй из подготовленных Помпеем законопроектов. Теперь уже никто не сомневался в том, кто же является истинной мишенью озвученных бывшем легатом наместника Галлии инициатив.
- Великолепно! – только и крикнул на весь зал, потирая руки, Катон. – И не нужно ожидать целого года, чтобы предъявить Цезарю те обвинения, которых он давно заслуживает!
Прошедшее под нажимом Марка Марцелла голосование утвердило законопроект тремястами голосами против сорока пяти. Помпей голосовал «за».
- Остановись, Марцелл! – снова подал свой осторожный голос Сульпиций. – Ведь сегодня ты собственными руками создаешь лишний повод к войне! Не забудь, что у Цезаря есть десять верных ему и закаленных в боях легионов.
- Не забудь и ты, Руф, - ничуть не смущаясь, крикнул коллеге по консулату торжественно взглянувший при этом в сторону Магна Марк Клавдий, – что у нас есть Гней Публий Помпей!
Последней каплей, переполнившей чашу терпения Марка Антония и подвигнувшей его на скорое написание письма Цезарю, явился проигрыш легатом трибунских выборов. И единственной каплей радости на этом тревожном фоне было то, что народным трибуном следующего года был избран не испытывавший большой любви к Помпею Гай Скрибоний Курион Младший.

*    *    *

Получив отчет Антония о событиях в Риме, Гай Юлий задумался. Нельзя сказать, чтобы он рассчитывал на безоговорочную поддержку Помпея, однако меньше всего ему хотелось бы развязывать масштабную войну на просторах собственной родины. Одно дело косматая Галлия и совсем другое - Рим. Но если все же война? Тогда следует максимально переложить ответственность за ее начало на плечи тех, кто даже сейчас, когда за его спиной стоит преданная ему и боеспособная армия, не желает признать силу и власть Цезаря. В анналах римской истории должен остаться лишь один виновник кровавых событий, и этим виновником, конечно, должен быть не Гай Юлий.
А потому инструкции Антонию и Бальбу писались им долго и тщательно. Они вышли длинными, но очень подробными и обстоятельными, предусматривавшими, практически, любой поворот событий. Начиналась большая игра, очень большая игра. И учитывая цену ставок в этой игре, в ней нельзя было потерпеть поражение ни при каких обстоятельствах.
Письмо своему легату Цезарь вручил Спуринне, финансовые распоряжения Бальбу передал в руки Корнелия.
- Леонидас, - обнимая друга на прощание, он в очередной раз продемонстрировал открытый взгляд голубых глаз, «кристально-чистый и честный взгляд Цезаря», взгляд вызывавший абсолютное доверие. Гай Юлий умел делать его таким, – речь идет уже не об амбициях. Речь идет о моей жизни. Много лет назад мы мечтали с тобой о мире, где будут царить разум и справедливость. Признаю, что понимание путей, которыми следовало бы идти к нашей мечте, у нас с тобой было разным. Ты исходил из веры в человека, веры в то, что любой из сотворенных богами людей может стать добрым, что его легко убедить в том, что есть благо и истина. Я же смотрел на человека, как на существо низкое, охваченное столь же низменными страстями, такими как лень и стяжательство, похоть и алчность. Я считал людей безумными и способными признавать в качестве убеждению одну только грубую силу. И, наконец-то, я смог сосредоточить в своих руках эту силу. Я не хочу применять ее. Сегодня как никогда я был бы рад, чтобы ты оказался прав, и люди там, в Риме, вняли бы голосу разума. Увы, пока что этого не происходит! Пока что мне угрожают расправой, изгнанием, смертью.
- Друг мой, - после небольшой паузы продолжил Цезарь, – ты был со мной все эти тяжелые годы галльской войны. Но сейчас ты нужен мне не здесь, а на Родине. Смотри, наблюдай и анализируй, сопоставляй факты, своди воедино людей и события. Поверь, наша с тобой мечта близка к исполнению, очень близка. Прошу тебя, не лезь на рожон, но используй все свои связи среди римского плебса, используй свое влияние и мои деньги. Да, сегодня с Цезарем армия, но с Цезарем должен быть и народ, народ, ради счастья которого мы и затеяли все то, что нам с тобой пришлось пережить!
- Не беспокойся, Гай Юлий, - эти голубые глаза просто-напросто околдовали Спуринну, околдовали в очередной раз, – народ будет ждать твоего возвращения, чтобы снова славить своего кумира.
Разговор с Корнелием протекал совершенно в другом русле.
- В этом письме содержится самое главное: кому и сколько. Бальб купит всех, кого можно купить. Я понимаю, что это лишнее, и все же предупреждаю тебя, старина, - этих строк не должен увидеть ни один взгляд.
- Это действительно лишнее, Цезарь, - пряча таблички с записями в походной сумке с зерном, недовольно заметил Септимий.
- Не ворчи, не ворчи, мой старый друг. Ты же прекрасно знаешь, что я до конца не доверяю в этой жизни никому, даже себе. А вот тебе верю.
- И напрасно, - немного оттаяв, но все так же ворчливо проговорил бывший легионер. – Я дряхлый, выживший из ума болван. Да-да, болван. Потому что не могу понять, отчего это мои старые кости до сих пор не нашли себе приюта под бочком какой-нибудь молоденькой вдовушки, а по сей день продолжают скитаться под дождем и ветром по унылым грязным дорогам Италии ради прихотей какого-то Цезаря.
- Потому что ты любишь меня, - обнял жилистые плечи старика Гай Юлий, – а я люблю тебя. 
- Угу. Я помню, ты довольно часто шутишь, что, по словам некоего философа Платона, настоящая любовь может быть только между мужчинами.
- А разве это не так? – рассмеялся Цезарь.
- А ей ты ничего не напишешь? – неожиданно спросил его Корнелий.
- Зачем? Разве можно передать чувства словами, даже если эти слова – стихи? Ты расскажешь Кальпурнии все, что она захочет услышать, и скажешь, что я люблю ее по-прежнему, - он помолчал. – Нет, наверное, больше, чем прежде, ведь разлука действительно оттачивает и углубляет любовь. И за прошедшие годы я не раз получил доказательства этой истины.


II.

Если у Куриона и были какие-то претензии к Цезарю по поводу неудавшегося брака с Юлией, то они давным-давно отошли на дальний, очень дальний план. Сегодня для совсем не юного Гай Скрибония существовало лишь две проблемы: долг почти в три с половиной миллиона денариев, заставлявший его нет-нет, да и ужиматься в своих желаниях и потребностях и растущая ненависть к Помпею. Последней немало способствовала жена Куриона Младшего Фульвия.
Потеряв не без участия Магна сначала законного мужа Клодия, а затем и законного любовника Милона, но при этом не утратив ни грамма женской привлекательности, Фульвия очаровала Гая Скрибония, сделав его своим очередным официальным спутником жизни. И если в самом Курионе искра недовольства Помпеем то тлела, то вспыхивала в зависимости от направления римских политических ветров, то горевшая жаждой мести женщина довольно быстро раздула эту искорку до размеров настоящего пожара.
А потому Антонию ничего не стоило, воспользовавшись инструкциями патрона и предоставленной Бальбом суммой средств, не только склонить народного трибуна на сторону Гая Юлия, но и превратить его в яростного сторонника будущих побед Цезаря.
Курион не ринулся в бой сгоряча. Несколько месяцев он лишь изучал обстановку, внимательно анализируя колебания сенаторских настроений, а потом решился на тщательно выверенный шаг. Во время своего первого выступления в курии Гай Скрибоний весьма пространно и доказательно заговорил о том, что сегодня республика повергнута в хаос беззакония. Что каждый из вновь назначаемых правителей с диктаторскими полномочиями (естественно, он имел в виду Помпея, облеченного сенатом значительной властью в Риме и в  Италии в целом) по своему весу легко превосходит всех законно избираемых магистратов. Что эти, с позволения сказать, «отцы отечества» только и делают, что кроят свод законов на свой, выгодный им и только им лад. Что республика катится в пропасть, и остановить падение сегодня можно лишь одним путем.
- Нужно следовать вековым законам наших предков! – жестикулируя, вещал с ораторского места Курион. – Прекратите действие всех ваших чрезвычайных должностей. Пусть все диктаторские полномочия канут в Лету. Пусть возмутители спокойствия откажутся от своих провинций и распустят свои армии.
И кто бы, спрашивается, мог заподозрить его в благоволении Цезарю, если трибун явственно предлагал противоборствующим сторонам, имея в виду двух бывших триумвиров и родственников, «сложить оружие» одновременно?
Однако, действуя в рамках намеченного Цезарем плана, Гай Скрибоний все же добился необходимого. Сенат оказался втянут в отвлеченную, но достаточно бурную полемику, на время позабыв о существовавшей ненависти к наместнику Галлии. Да, Катон при поддержке одного из консулов Гая Клавдия Марцелла, двоюродного брата бывшего высшего магистра Марка Клавдия Марцелла, раздувая крылья длинного носа и брызгая слюной, по-прежнему отстаивал существующий «status quo». Зато с другой стороны Куриона поддерживал второй консул этого года, Луций Эмилий Павел (Бальб исполнял установки Цезаря скрупулезно, с особой тщательностью склоняя на его сторону колеблющуюся часть сенатского большинства).
Дебаты могли бы продолжаться бесконечно, что было только на руку занимавшемуся вынужденным бездельем Гаю Юлию, но внезапно случилось то, что ускорило течение событий, вплотную приблизив Рим к маячившей вдалеке новой гражданской войне.

*    *    *

 Год за годом, продвигаясь к своему шестидесятилетию, Магн не просто старел, он становился все более брюзгливым и все больше заботился о своем пока еще крепком здоровье. Как и Цезарь, он отказался от вина, пил только кипяченую воду, подолгу мыл руки и тщательно пережевывал пищу. Среди его рабов содержался целый штат тех, кто несколько раз пробовал каждое съедаемое Помпеем блюдо. И, тем не менее, судьба сыграла с ним довольно злую шутку.
Лето в Неаполе выдалось по-африкански жарким. Не хватало воды, приготовленная, но не употребленная в тот же день, пища начинала дурно пахнуть уже на следующее утро, сорванные плоды и ягоды в течение нескольких часов превращались в неудобоваримое месиво.
Гней Публий берегся изо всех сил: он старался ничем не омрачить удовольствие полюбившей морские купания жене. Однако однажды днем, после состоявшегося накануне плотного завтрака, он внезапно почувствовал острые боли в животе, охватившие его чрево пылающим огненным кольцом.
Мысль об отравлении посетила его одной из первых, однако рабы, пробовавшие пищу, буквально источали здоровье и бодрость. В надежде выявить секрет яда Магн приказал пытать тех, кто готовил и подавал блюда. Тем временем домашний лекарь предложил промывание. Рвота под крики истязаемых несчастных принесла ему лишь кратковременное облегчение, повторившись самопроизвольно раз, а потом еще и еще раз. К вечеру Помпей ослабел настолько, что не смог подняться с постели. Среди ночи он едва не потерял сознание.
Изнуряемый липким потом Гней Публий безропотно подчинился приказу собравшихся со всего Неаполя эскулапов. Сначала его погрузили в ванну со льдом, потом сменили ее на холодные компрессы в области спины и живота и предписали больному лишь воду, специальные отвары и полный покой.
Весть о болезни Магна донеслась до Рима в считанные часы, повергнув оптиматов в состояние шока. Еще бы! Тот, на кого делались ставки в противостоянии с Цезарем, находился при смерти. Мало того, навестившие страдальца консулы привезли его реакцию на инициативы Куриона. Дословно она выглядела следующим образом: «Катитесь вы все к Диспатеру! Делайте, что хотите, только оставьте меня в покое!». Все это казалось мало утешительным еще и потому, что сам Помпей при этом выглядел вялым, бледным и очень унылым.
И все же прошел почти целый месяц, пока взявший бразды сенатского правления во втором полугодии Эмилий Павел не поставил предложение Куриона на голосование. Подсчет голосов ошеломил всех. Триста семьдесят против двадцати двух за то, чтобы наместники Испинии и Галлии одновременно сложили бы свои полномочия и распустили набранные войска.
- Побеждайте, трусы! – в гневе выкрикнул в лицо своим товарищам по сенатской скамье Гай Марцелл. – Но помните, вы победили, чтобы получить Цезаря деспотом! 

*    *    *

Неожиданно для всех Гней Публий вдруг выздоровел. Из Неаполя Магна перевезли в родной Пицен, где болезнь отпустила, наконец, его исхудавшее тело на свободу. Трудно сказать, что больше повлияло на процесс возвращения Помпея к жизни. Заботливость неустанно находившейся при муже Корнелии или усилия хлопотавших над больным лекарей? А может быть, крепкий организм сам нашел для себя выход, отказавшись от мяса, вина и острых специй? Или все дело в том, что мысль о возможной победе Цезаря в их давнишнем споре за власть все время подстегивала Гнея Публия к сопротивлению надвигающейся смерти? Все может быть, однако так или иначе, но однажды наступило утро, когда Помпей самостоятельно сел на опостылевшем ему за время страданий ложе и проговорил еще слабым и в то же время бодрящимся голосом:
- Корнелия, прикажи принести мне сладкой воды и хлеба. 
С этого дня здоровье Магна стремительно пошло на поправку.
Пицен тут же отреагировал на возвращение к жизни своего великого гражданина. Торжественные жертвоприношения, моления во всех храмах, поздравления и пожелания согрели истомившуюся душу Помпея, заставив его вспомнить и о политике, и о собственном величии, и о противостоянии с бывшим тестем.
Услышав добрые для себя вести, оптиматы немедленно спровоцировали сенат на объявление десятидневных торжеств в честь счастливого избавления их лидера от смертельной опасности. Гай Клавдий Марцелл вовсю клеймил трусливое большинство своей партии, а остальные благодарили Юпитера и Квирина за спасение Магна и восстановление на политическом Олимпе его пошатнувшегося положения.
Марцелл уговорил Эмилия Павла поставить предложение Куриона на новое голосование. На этот раз голоса разделились поровну, и инициатива Гая Скрибония канула в Лету.
Довольный собой Помпей успел появиться в Риме накануне выборов для того, чтобы обеспечить очередную победу оптиматов. Консулами следующего года стали Гай Клавдий Марцелл Младший и Луций Корнелий Лентул Крус. Правда, вечно осторожничавший Магн все же позволил на этот раз Марку Антонию сделаться народным трибуном. Гней Публий посчитал свой окончательный разрыв с Цезарем преждевременным.   

*    *    *

Первым в Равенну, где зимовал любимый десятый легион Цезаря, к императору возвратился Спуринна.
- Мне кажется, что со времени нашего отъезда из Рима прошло не десять лет, а добрая сотня и что за это время сменилось, как минимум, три поколения. Как они изменились! – взволнованно начал фракиец. - Я не узнал их, Гай Юлий! Они развращены до предела! Этот народ не достоин никакого будущего. Они хотят только жрать и развлекаться, и при этом неизвестно, чего они хотят больше.
- Люди были такими всегда, - спокойно заметил Цезарь. – Ты просто либо не обращал на это внимания, друг мой, либо слишком хорошо о них думал.
- Нет, нет. Это не так. Согласен, что в человеке всегда больше плохого, чем хорошего. Плохое проще и понятнее. Чтобы сделать что-нибудь хорошее, требуется приложить усилия, иногда немалые. Катиться вниз куда легче. Но раньше у римского плебса была хотя бы гордость. Они гордились тем, что они – римляне! А сейчас?! Сейчас мне жаль тех бедняг из провинции, которые тщатся получить звание римского гражданина. Посмотрели бы они на этих «граждан»! Стыд и позор! Цезарь, я видел, как в давке у накрытых для бесплатного угощения столов затаптывают людей. Я видел, как бесстыдно предлагают себя женщины на улицах, и как они продают для утех власть имущих своих детей. А когда устраиваются гладиаторские игры, они с безумным взором торопятся занять места получше, чтобы с вожделением наблюдать за тем, как льется человеческая кровь. Гай Юлий, их так легко купить, но им нельзя доверять. Они возьмут твои деньги, пропустят их между пальцев, тут же забудут о тебе и будут ждать очередной подачки. Нет, люди из провинции, по крайней мере, сохранили свой человеческий облик, а так называемые «римские граждане» превратились в зажравшихся свиней!
- А что если римские граждане сегодня не там, а именно здесь, в Цизальпинской и Трансальпинской Галлии, в Сирии, Греции, на Крите и на Сицилии? – задумчиво произнес Цезарь. – Они ведь тоже люди, и почему бы им ни быть римскими гражданами, а? Ответь мне, фракиец.
- Да, по происхождению я действительно фракиец, но я рожден в Риме, и я всегда с гордостью носил это звание – гражданин Рима и при этом понимал, что варварам с границ республики нужно долго и много совершенствовать себя, чтобы хотя бы дотянуться до подобного высокого положения. Теперь же мне стыдно за своих соотечественников. Боги, как вы могли допустить это?!
- Допустить что?
- Допустить то, что вы, политики всех окрасок и партий, так развратили свой собственный народ!
- Не слишком ли много ответственности, Леонидас, ты возлагаешь на наши плечи? Продаваться или не продаваться - каждый римлянин свободен в своем выборе.
- Все так. Но вы создали для них столько соблазнов, которые человеческий разум просто не в состоянии перебороть. Вместо того, чтобы сплотить народ вокруг великой идеи, воспитывая в нем его лучшие качества, вы рассеяли плебс, убедив его, что правильнее, когда каждый сам за себя. Именно вы своим примером показали, что продаваться проще и сытнее. Вы убедительно доказали им: тот, кто не продается, просто подыхает от голода в своем горделивом одиночестве. И таких людей стали считать сумасшедшими….
- И все же ты не прав, друг мой, - попытался возразить Спуринне Цезарь. – Политик лишь использует имеющиеся у него средства влияния на массы.
- Да будьте вы все прокляты со своими средствами! С такими средствами! К какому светлому будущему ты приведешь это стадо, Гай Юлий?! У них нет никакого будущего! Все твои мысли и желания – иллюзия, если не сказать больше, - обман. Ты обманываешь себя и других. А если нет, то просто витаешь в эмпиреях.
- Остановись, Леонидас, прошу тебя. Иначе мы зайдем с тобой слишком далеко.
- Да мы с тобой и так уже зашли дальше некуда, - голос фракийца зазвучал холодно и отрешенно. – Я выполнил твое поручение. Пока не кончатся заплаченные им деньги, они будут с тобой. Так что поторопись, пока их не перекупил кто-нибудь еще. Но я вернулся к тебе не только для того, чтобы доложить о сделанном. Я возвратился, чтобы сказать тебе «прощай», Гай Юлий. Я не могу больше быть с тобой рядом, потому что все, что ты создаешь, разрушает мои идеалы. Я люблю Цезаря-человека и ненавижу Цезаря-политика. Мой разум, моя душа буквально разрывается надвое. После увиденного в Риме, находясь здесь, я просто схожу с ума. Не останавливай меня! Так будет лучше. И не говори ничего! Все слова между нами уже сказаны. Ты не изменишься никогда. Ты будешь идти по избранной дороге до самого ее конца. Желаю тебе удачи, император иллюзий! Я же возвращаюсь в Рим, чтобы разделить его участь, какой бы она ни была.
Спуринна стремительно вышел, оставив ошеломленного Гая Юлия одного.
На следующий день из Рима возвратился Корнелий. Цезарь выглядел мрачным и подавленным.
- Ты тоже вернулся, чтобы бросить меня? - начал он вместо приветствия. 
- Какая муха укусила тебя, хозяин?! Я вернулся, потому что тридцать лет назад судьба связала нас одной нитью, перервать которую способна одна только смерть. Император, для меня ты – бог! А богов не бросают, им поклоняются!
- Да, император, - горько вздохнул Гай Юлий. – Император иллюзий. Так назвал меня Леонидас. Назвал перед тем, как оставить меня навсегда, а ведь он был моим другом, был рядом со мной почти сорок лет!
- Фракиец, действительно, был твоим другом, уверен, он им и остается, - ворчливо заметил Корнелий, – но он никогда не думал так, как ты. Он думал почти как ты, но всегда почти. С годами ваши мысли расходились все дальше, пока не разошлись совсем. 
- А ты? Как думаешь ты, Септимий?
- Хозяин, у меня не было и нет своих мыслей. Я живу твоими, живу тобой и близкими тебе людьми. Так что не забивай себе голову ерундой. Лучше прочти то, что она написала тебе, - Корнелий протянул Цезарю несколько стянутых лентой табличек. – И еще. Твое письмо Бальбу доставлено в целости и сохранности. Финансист действует. Обо всем этом и о последних событиях в Риме тебе пишет Антоний. Его послание я принесу тебе чуть позже, - слуга хитро улыбнулся, – когда раскопаю его среди зерна в своей сумке.

*    *    *

«Вот уже почти десять лет я не вижу тебя, не слышу твоего голоса, не ощущаю прикосновения твоих рук, и все равно ты рядом со мной. Даже на таком далеком расстоянии я чувствую, как ты дышишь, я ощущаю твои заботы и печали, понимаю твои мысли и сомнения. Ты можешь сказать себе: «Конечно. Так и должно быть. Почему бы ей ни помнить обо мне, если я осыпал ее деньгами и подарками, если Бальб по ее первому требованию выдаст ей такие суммы, которых хватит на удовлетворение любых фантазий?». Но для того, чтобы не забыть тебя, не нужно никаких денег. Боги даровали возможность моим глазам запечатлеть твой облик, а моей коже хранить память о нежности твоих пальцев. Мне этого вполне достаточно. Больше этого может быть только твое присутствие рядом со мной.
А деньги? Цезарь, зачем мне столько денег? Для того, чтобы содержать наш дом в образцовом порядке, для того, чтобы слуги и рабы были сыты, обуты и одеты, достаточно и сотой части переданного тобой состояния. Я ведь практически не выхожу дальше стен нашего уютного жилища. Для чего? Общаться с женщинами? Те, что моложе меня, - просто глупы. Ровесницы наверняка завидуют моему счастью. Старшие по возрасту живут не сегодняшним, а вчерашним днем. Да и можно ли найти себе подруг среди женщин? Нет, Цезарь. Наш пол таков, что, мило улыбаясь, очень ревностно следит за тем, чтобы кто-нибудь из товарок не обошел тебя на очередном жизненном повороте. И чтобы этого не случилось, всегда готов услужливо подставить тебе подножку.
Встречаться с мужчинами? С этими самодовольными, напыщенными, самовлюбленными павлинами? Это значит сознательно, собственными руками, уничтожить в себе всякую гордость и самоуважение. Подавляющее большинство наших патрициев недостойно даже простого кивка головы в качестве приветствия.
Любимый, зачем мне все это, если у меня пусть далеко, но есть ты, а здесь меня согревает память о тебе? Ты спросишь, как же я, еще не старая женщина, обхожусь без мужчины? Очень просто. Я думаю о тебе. Иногда… мне помогают руки, но при этом я все равно думаю о тебе… и жду тебя, жду нашей встречи.
Ты мой муж, ты мой единственный мужчина. Это так. И все же, Цезарь, помни, что в первую очередь ты политик. Гениальный политик, Цезарь. Помни, пожалуйста, об этом. Помни и делай все так, как подсказывает тебе твое чутье и предвидение, как направляют твой путь боги. Я буду ждать тебя столько, сколько потребуется. Я приму тебя в свои объятия, чтобы ни случилось. Только береги себя, любимый! Береги ради себя, ради Рима, ради нашей любви!».
Он прочитал письмо Кальпурнии дважды и задремал прямо в кресле, свесив голову на грудь и положив ладонь на лежащие на столике таблички. Тихонько заглянувший в комнату Корнелий увидел в углах его рта улыбку.


III.

В начале декабря в Равенну негласно прибыл Курион.
- Они затаились, Цезарь. Последние недели в сенате не происходит ничего, на что следовало бы обратить внимание, однако это спокойствие обманчиво. Они что-то готовят.
- Ты прав, Гай Скрибоний. Катон и сотоварищи не успокоятся до тех пор, пока не увидят мой труп или, по крайней мере, не отправят меня в пожизненное изгнание куда-нибудь на окраину страны. Но для того, чтобы лишить меня армии у них есть только два пути: предложить мне добровольно вернуться в Рим в качестве простого гражданина либо прислать на мое место нового наместника. В любом случае все произойдет только после введения в должность новых консулов, ибо Эмилий Павел не допустит голосования в текущем году, и оптиматы это прекрасно понимают.
- Есть выход? – коротко спросил трибун.
- Для тех, кто его ищет, выход есть всегда. Вот это письмо вы с Антонием зачитаете первого января на инаугурационном заседании сената.
- Можно? – спросил Курион, намекая на предварительное знакомство с посланием.
- Даже нужно, - усмехнулся Цезарь.
По мере прочтения брови Гая Скрибония медленно поднимались вверх.
- По-моему, император, ты играешь с огнем. А если сенат все же согласится с твоим предложением.
- Никогда! – отрезал Гай Юлий. – Никогда они не согласятся ни с одним моим предложением. Я для них подобен красной тряпке для быка. Они искали и ищут двусмысленность в каждом моем слове. К тому же им застят глаза собственные непомерные амбиции и эйфория от успехов последних лет. И они очень рассчитывают на Помпея.
- Да, кстати, а ведь Помпей, действительно, до сих пор командует своими легионами. Что если он на самом деле примет сторону оптиматов?
- Он уже давно ее принял, Гай Скрибоний. Но все его легионы в Испании….
- Так же, как твои - в Галлии.
- Отнюдь. Со мной здесь десятый легион, и еще два в суточном переходе отсюда ожидают моего приказа в Матисконе и Тергесте. С тремя легионами я завоюю всю Италию в течение нескольких недель.
- Тогда зачем весь этот спектакль?
- Ах, Курион, Курион! Война – это всегда война. Тем более война гражданская. Для нее нужен повод. И этот повод будет исходить не от меня, а от Катона, Бибула, Помпея и иже с ними. Одно дело, когда я вхожу в Рим, желая заполучить верховную власть, и совсем другое, когда я делаю это, защищая собственную жизнь и жизни близких мне людей. Ты и Антоний должны отыграть свои роли до конца. Да, это риск, но, во-первых, за этот риск я хорошо плачу, а, во-вторых, этот риск открывает вам обоим дорогу к вершинам власти.

*    *    *

Трое буквально ворвались в дом Помпея, крича и перебивая друг друга.
- Гней Публий! Цезарь собрал в Равенне четыре легиона! – вопил Марцелл Младший.
- Он идет на Рим! – вторил ему действующий консул.
- Отечество в опасности! – не отставал от обоих Марцеллов Лентул Крус.
- Тише! Тише! Вы переполошите мне весь дом, - попытался успокоить всех троих Магн.
- К демонам дом! – не задумываясь, выпалил Крус. – Когда весь Рим уже стоит на голове! Срочно вызывай два своих легиона из Капуи! Объявляй набор рекрутов, и шли послание в Испанию! Пускай высылают еще три легиона!
- Успокойся, Луций Корнелий! Не поднимай паники, - Гней Публий схватил Круса за края тоги и сильно встряхнул будущего консула. – Зачем тебе испанские легионы, если они приплывут в Италию минимум через три недели? Если вообще приплывут: Средиземное море в декабре, как ты знаешь, не слишком приятно для морских путешествий. Господа, не делайте резких телодвижений! Во всем, что вы тут наговорили, нет совершенно никакой необходимости. Цезарь не столь глуп, чтобы напасть на собственное отечество. Это раз. Но даже если он сошел с ума, - при этих словах Магн хвастливо улыбнулся, – то мне нужно лишь топнуть ногой, чтобы в любом месте Италии моментально выросло достаточное для отпора количество легионов. Это два.

*    *    *

И все же слухи будоражили город до тех пор, пока первого января Антоний не огласил послание Цезаря сенату. В нем содержалось немногое. Гай Юлий вновь предлагал одновременно распустить обе действующие армии: его, галльскую, и испанскую армию Помпея. При этом оба наместника имеют право оставить при себе по одному легиону до окончания выборов магистратур на следующий год.
- Он снова хочет обвести нас вокруг пальца! – не дожидаясь разрешения, выскочил на ораторское место Катон. – Никогда! Никаких инициатив Цезаря! Любое его предложение – это подвох, это ловушка! Долой Цезаря! Предлагаю назначить наместником Галлии Луция Домиция Агенобарба! Пускай немедленно отправляется в Равенну и примет полномочия у этого прощелыги! И пусть Цезарь немедленно возвращается в Рим. Нам есть, в чем потребовать от него отчета! Гай Клавдий, прошу поставить мое предложение на голосование.
- Вето! – поднялся со своего места Антоний. – Вето на предложение Катона.
- Если так, – принявший бразды правления от принцепса сената Марцелл был не менее эмоционален, чем Катон, – тогда проголосуем предложение о немедленном отзыве Цезаря в Рим! Сенат вправе получить отчет от наместника провинции тогда, когда он сочтет это необходимым.
- Вето! – снова прозвучало со скамьи народных трибунов. На этот раз голос подал сидевший рядом с Антонием Квинт Кассий.
- Что такое это ваше «вето»! – заорал так и не присевший Марк Порций Катон. – Вы куплены Цезарем с потрохами! Вы давно забыли о том, что вы народные трибуны! Вы лижете вашему хозяину его солдатские калиги! Но мы преодолеем ваше «вето»! Предлагаю принять закон о его снятии! Гай Клавдий, поставь на голосование закон единоличном сенатском правлении, о senatus consulus ultimum!
Мгновенно воцарившаяся в курии тишина лишь подтвердила, что предложение лидера популяров оказалось подобно эффекту сверкнувшей молнии. Первым опомнился один из консулов позапрошлого года, Марк Клавдий Марцелл.
- Господа сенаторы! Я думаю, не стоит драматизировать ситуацию, тем более до того, как Рим сможет достойно защитить себя от любых посягательств на свою свободу. Дождемся, пока у стен города не появится набранное ополчение, и уж после примемся решать насущную проблему с Цезарем. 
- Кого мы поставим во главе ополчения, Марк Клавдий? – заученно проговорил Метелл Сципион.
- Помпея! Гнея Публия Помпея! – одновременно понеслось со всех сторон курии. Все ждали реакции Магна. Ждали ее и оба ставленника Гая Юлия, Антоний и Курион.
- Если вы, господа, подтверждаете те полномочия, которыми наделили меня во времена борьбы с  бандами Клодия  и Милона, - Гней Публий говорил спокойно и обстоятельно, – тогда позвольте мне самому решать, что и когда предпринять для спасения республики….
- Если так, Помпей, – не дал Магну закончить Лентул Круус, – Тогда я начну действовать самостоятельно! Я объявляю отчество в опасности и предлагаю считать выступления подкупленных Цезарем трибунов попыткой государственного переворота!

*    *    *

В Риме этот день закончился тем, что поздно ночью Антоний, Курион и Квинт Кассий тайно покинули пределы Вечного города. Их никто не преследовал, однако все трое уезжали с соблюдением необходимых правил конспирации, переодетые в одежду рабов, что давало понять: обезумевший сенат замахнулся-таки на права собственного народа, начав преследование законных представителей плебса, его народных трибунов.
Через два дня все трое были в Равенне.
Цезарь выстроил три своих легиона на плацу одиннадцатого января.
- Соратники! – обратился к ним император. – Мы сражались с вами бок о бок почти десять лет! Почти десять лет мы поровну делили все выпавшие на нашу долю невзгоды! Мы ели один и тот же хлеб, отрабатывая его своими потом и кровью! Мы воевали ради Отчизны, для Отчизны и из любви к Отчизне, имя которой Великий Рим! Но какую же благодарность после стольких лет службы мы с вами заслужили?!
Гай Юлий сделал паузу, во время которой на сколоченный для выступления помост поднялся убеленный сединами старик.
- Я надеялся, что ваша преданность, ваша отвага и мужество будут вознаграждены не одними только деньгами, ибо не одни лишь деньги представляют ценность в этом мире. Я рассчитывал на присвоение римского гражданства тем из вас, кто не удостоился этого почетного статуса до настоящего времени. Я просил об этом сенат. Результат перед вами. Этот почтенный житель Нового Кома привез мою просьбу об утверждении дарованного вам гражданства. И что же? – Цезарь резко развернул старика спиной к солдатам и задрал его рубаху, демонстрируя иссеченную плетьми спину. – Вот ответ сената! Вот так они ответили тем, кто защищал их обросшие жиром животы, кто наполнял казну государства, не жалея для этого собственной плоти и крови!
По рядам легионеров пронесся гулкий ропот недовольства, а тем временем Гай Юлий продолжал говорить.
- Я пытался вразумить неразумных, посылая одно предложение за другим. Чем же на них ответил сенат? Тем, что заставил бежать посмевших огласить мои письма трибунов, посягнув не только на честь народных избранников, но и на их жизни. Вот они, эти трое храбрецов, вынужденных покинуть Рим в рабском рубище, ибо иначе на всех углах их поджидали нанятые для этого убийцы, – он указал рукой в направлении кутавшихся в лохмотья Антония, Куриона и Квинта Кассия и продолжил. - Солдаты! Я уже не говорю о том, что сенаторы надругались над героем Аварика Марком Антонием! Обезумевшие патриции замахнулись на куда большее! Они поставили под сомнение священное право народа, право, отвоеванное им у знати почти пятьсот лет назад, право на голос! Отныне вы безголосы, бесправны и беззащитны! Так решил римский сенат!
Слова Цезаря утонули в несшихся отовсюду гневных выкриках. Император медленно поднял ладонь, призывая всех к молчанию.
- Соратники! Друзья мои! Мои храбрые воины! Не понаслышке зная неблагодарность сената, для защиты ваших интересов я просил их дать мне право заочно баллотироваться в консулы. И что же? Сенат ответил мне отказам. Они хотят видеть меня в таком же рабском рубище, с посыпанной пеплом головой, чтобы унизить и уничтожить вашего командира, безжалостно растоптав то, над чем мы с вами трудились столько лет! Вот так сенат отплатил нам за все наши труды! Сенат, но не Отчизна, не народ Рима! Так нужен ли нам с вами такой сенат?!
После сказанного ряды легионеров буквально взорвались гневными выкриками:
- Нет! Нет! Нет! Веди нас, Цезарь! Веди нас, император! На Рим! Долой сенат!
- Вот, что сделает тебя консулом! – на помост взобрался примипил первой когорты десятого легиона. В руках он держал высоко поднятый гладиус. – Слава нашему императору! Ave, Caesar! 

*    *    *

На следующий день Гай Юлий во главе трех легионов перешел Рубикон, маленькую речушку, формально отделявшую его от италийской земли, ступив на которую без разрешения сената, он ставил себя вне закона.
- Alea jacta est! Жребий брошен! – проговорил он, направляя коня в воды Рубикона.