Дни прощений, дни прощаний

                Владимир Зорин

                «Дни прощений, дни прощаний»             

Киноповесть

Курьерский поезд неторопливо следовал по железнодорожному полотну. Среди его многочисленных пассажиров были и такие, что проводили всё своё время в пути во взаимном молчании. Они никак не отреагировали на вошедшего в купе проводника, поставившего  на столик два стакана горячего чаю. Один из пассажиров не смог удержаться от соблазна согреться в столь заметно крепчающий мороз и скоро уже принялся за чай. Другой пассажир – молодой стройный человек с погонами капитана царской армии, по-прежнему ничем не интересовался и с какой-то прискорбной грустью смотрел в окно, словно предчувствовал, что совсем скоро окажется участником стремительно наступающих  тревожных событий.

Из зимнего леса выскочила группа всадников и стала нагонять поезд... Осуществляя свой дерзкий замысел, трое наездников проворно по очереди взобрались на подножку, а там – и  в тамбур поезда. Последний из всадников остался с лошадьми, следуя с ними за поездом, готовый в любой момент предоставить их хозяевам. Когда стало возможным поближе рассмотреть появившихся столь необычно пассажиров: оказалось – среди них находится женщина.
– В каком он купе? – быстро спросила молодая особа, одновременно стряхивая снежный покров со своего пухового платка.
– В двадцать седьмом, – ответил ей человек, достающий из-за пазухи револьвер.
– Сделаем так: я войду первой. Самсон следом, и без церемоний тут же…
– Позволь мне, Тимофеевна, – прямо-таки рвался в бой один из участников тайного намерения, но женщина вмиг остудила его пыл:
– Тебе, Антип, стоять на карауле. Всё ясно? Ну, а теперь, с богом, – по всему было видно, на правах главенствующей, распорядилась серьёзная особа и, подышав на ладони, отогревая их, и, как и было обговорено, первой вошла в купе под номером двадцать семь.
Пассажирами здесь являлись как раз наши недавние знакомые.
Тот из них, кто к этому времени допивал чай, сразу обратил внимание на без стука вошедших и, забеспокоившись не зря, тут же почувствовал приставленный к своей груди револьвер. Но… выстрела не последовало. Оружие дало осечку.
Капитан, видевший всё это, мгновенно принял твёрдое решение вмешаться. Вскочив с удобного кожаного дивана, он отшвырнул злоумышленника и, усмиряя его, выплеснул тому в лицо горячего чая, к которому, по счастью, капитан так и не притронулся.
Женщина поспешила  оставить купе без посторонней помощи. Когда пассажиры снова остались вдвоём, капитан кинулся к двери, закрыл её, поспешно задвинув засов, создав  единственно  возможное препятствие для подобного рода визитёров. Прислушался, чтобы убедиться – нет ли новой опасности. Опасность как будто осталась позади, и капитан вернулся на место.
– Покорно благодарю, не знаю к сожалению, вашего имени и отчества… Признаться, я несколько растерялся, – облегчённо вздохнул попутчик капитана, ещё  несколько секунд назад счастливо избежавший гибели.
– Когда видишь в упор  нацеленное на тебя оружие – поддаться можно чему угодно. Растеряться – это еще, куда ни шло. Мне было легче. Я наблюдал за всем этим со стороны. Догадайся другой из молодчиков взять и меня под прицел – вряд ли бы тогда я смог помочь вам, – рассудительно и хладнокровно откликнулся молодой капитан, чем вызвал ещё больше доверия и благодарности попутчика:
– И всё же вы спасли мне жизнь. Позвольте мне ещё раз, от всей души принести вам свою признательность. И давайте же, наконец, представимся друг другу. Молчать в дальней дороге – это, согласитесь, так не свойственно для русского человека.

– Может, вернёмся. Проучим, как следует, – горел желанием исправить оплошность неудачник Самсон, поминутно утирая рукавом полушубка своё слегка обожжённое лицо.
– Опрометчив ты, дружок. Когда-нибудь тебя это погубит. Помяни моё слово, – проговорила женщина, сама исходя досадой из-за неудачи. Она первой шагала по узкому коридору поезда. Успокоиться ей помогала, по-видимому, папироса, которой она постоянно затягивалась.
– Тоже мне, советчик нашёлся. Лучше бы оружие как следует проверил, прежде чем на дело идти. Всё учить вас надо. До седых волос доживаете, а от материнской груди оторваться не можете. В расход бы всех вас дурней. Да что толку своих стрелять, когда этой заразы хоть пруд пруди. А у них, видишь ли, пистолеты заклинивают.
– Ей богу проверял, Тимофеевна. Головой ручаюсь, – оправдывался виновник срыва операции.
– Ещё один такой факт и твоя голова тебе может не понадобится, – на ходу продолжала женщина, делая очередную глубокую затяжку, и постепенно всё-таки смиряясь с существующим малоприятным положением:
– Ну да чего уж теперь… Сделаем вот как. Ты, Самсон, останешься здесь, и как поезд прибудет на станцию, не спускай глаз с капитана.
– С комиссара, – подумал оговорка тот.
– С капитана, я сказала. Узнай адрес, а там за всё посчитаемся.
– А с комиссаром как же? – это беспокоило Антипа.
– Еще не раз встретимся. Главное сейчас – капитана не упустить. Такого я ещё ни от кого не получала, и ему это так с рук не сойдёт. Тоже, небось, сволочь красная. А ещё погоны нацепил.
Ближе к концу поезда вагоны состояли из полок и громадных нар, благодаря чему и имели вид довольно  поместительный.  Здесь и оживился Самсон.
– Эх, ма!.. Вон в углу у окна гляньте…
– Ну что ещё? – не оборачиваясь, и не прекращая путь, спросила женщина.
– Кажись, видал я его. Тоже смутьян, каких мало. Всё к бунтам призывал, подлюга. А теперь, ишь, какой смирный. Может?..
– Если не ошибся, – чего спрашиваешь.
Теперь серьёзная особа тоже остановилась и смотрела на того, кого имел в виду Самсон.
Человек, больше походивший на землепашца, чем на политика, устало приткнувшись к деревянному косяку полки, мирно дремал.
Самсон огляделся, затем положил руку за полушубок, привычно достал револьвер, но женщина движением руки остановила его. Самсон тотчас занервничал и свободной от оружия рукой со рвением  зачесал своё уже к тому времени покрасневшее лицо. Женщина просто не смогла оставить сотоварища в беде и нашла время для некоторого участия в его неприятностях:
– Да не три ты рукавом, чудила. На воле – мордой в сугроб и всех делов. Верное средство. Поймёшь, когда сам испытаешь.
Следом она кивнула, указывая направление. Самсон с пониманием зашагал вглубь вагона, чтобы найти там свободное место и под видом пассажира издалёка занять его.
– Мой осечек не даёт…
С этими жестокими словами женщина вынула из-за пазухи своего кожаного пальто с мехом внушительный маузер, и, поражая своей беспощадностью хладнокровно, выстрел за выстрелом, разрядила маузер в человека, походившего на землепашца, а не на политика.
Так и не проснувшись, человек этот заснул другим  – вечным сном, истекая при этом кровью и наводя панику на обитателей вагона.

– И всё же, Дмитрий Борисович, как вы думаете, что было нужно от вас этим, с позволения сказать, людям? – теперь, после более подробного знакомства, без особого интереса, но, однако же, спрашивал капитан своего попутчика.
– Позвольте спросить и вас, Максим Николаевич. Вы знаете, кто была та дама?
– Не имею чести.
Тут-то собеседник несколько оживился, даже как будто повеселел.
– А, между прочим, нам с вами необыкновенно повезло. Мы видели легендарную и таинственную Панину.
– Панину, – повторил капитан так, будто пытался вспомнить, где он мог слышать эту фамилию.
– Именно. Марию Тимофеевну Панину. Я хоть и не местный, но, однако, знаю как это имя известно в здешней губернии. Впрочем, за пределами губернии тоже. Верится с трудом, что вы, как представитель офицерства, волею судьбы оказываясь заброшенным в данные края, и ничего не слышали об этой особе, теперь после личной встречи с ней, могу утверждать, не лишённой привлекательности. Да, представьте, при всей трагичности ситуации, я успел это заметить. Неужели и правда, ничего о ней не слышали?
– Ну почему же. Кое-что приходилось. Например, что вышеупомянутая дама безжалостно охотится только за комиссарами и прочим красным отребьем… Но вот что ей нужно от вас?..
– Увы. Должен признать, что и на этот раз Панина осталась верна себе, – загадочно улыбнулся попутчик, и капитану поневоле пришлось забыть о хладнокровии, которое так ему шло:
– Не понимаю вас.
– Ваш покорный слуга принадлежит, как вы изволили выразиться, к тому самому «красному отребью».
– Шутить изволите?
– Нисколько.
– Смело, – качнул головой Максим. –  А вы не предполагаете, что я могу принять самое решительное участие в вашем задержании?
– Не боюсь, – отвечал загадочный пассажир, обосновываясь:
– У вас, Максим Николаевич, лицо благородного человека. Да и как я убедился, поступки тоже. Не воспользоваться своим оружием в минуту опасности, – на такое способен только по-настоящему благородный человек.
– А вам не кажется, что благородный человек тоже как-то обязан бороться с врагами отечества, – не угрожал, а скорее напомнил, молодой капитан.
– Кого же вы считаете «врагами отечества»?
– Лично вас и вам подобных. Впрочем, я не намерен дискутировать.
Максим самым решительным образом встал, снял с вешалки шинель и покинул купе. У окна тамбура он стал ждать скорого прибытия поезда на станцию.

На вокзале Самсон, обуреваемый желанием за всё посчитаться, взял под неусыпное наблюдение своего обидчика.
Когда капитан нанял извозчика, преследователь поторопился сделать тоже самое,  – и так добирался за пролёткой, пока та не остановилась  у каменного двухэтажного дома.
Расплатившись с извозчиком, Максим вошёл в дом. И Самсон двинулся за ним следом. Увидел, как капитан, оказавшись на первом этаже, побеспокоил колокольчик одной из квартир.
Дверь открыла прислуга – миловидная хрупкая девушка.
Увидев господина, она зарделось радостной улыбкой.
– Максим Николаевич, ну слава богу!..
В прихожей девушка с готовностью приняла из рук хозяина шинель и, отправив её на вешалку, в порыве удовольствия от встречи, поинтересовалась:
– Как ваши дела, Максим Николаевич?
– Всё хорошо, Вера, – устало откликнулся молодой человек и обратился с естественной просьбой:
– Если возможно, сделай мне ванну… и кофе, пожалуйста.
– Хорошо, Максим Николаевич.
С поспешной готовностью прислуга удалилась сначала в ванную комнату, чтобы открыть там воду, а потом лёгкими движениями перенеслась в кухню, где осуществила вторую просьбу хозяина.
– Ну как тебе жилось здесь? – спросил Максим, когда Вера, вернувшись в комнату, оставила на столике серебряный поднос с желанным для господина кофе.
– Признаться, Максим Николаевич, я очень ждала вас. Вот вы вернулись, и я снова ничего не боюсь.
– Чего же ты боялась?
– Теперь чего уж.
Вера ушла от ответа, и капитан сейчас в свободно расстёгнутом мундире, опустившись в кресло, неторопливыми глотками, выпивая свежий кофе, не навязываясь, сменил  тему разговора:
– Кто-нибудь спрашивал меня?
– Заходил господин прапорщик. Сразу, как только вы уехали.
Господин прапорщик очень огорчился, когда не застал вас. Несколько раз заходил ваш братец.
– Владимир?.. Кому-кому, а ему было доподлинно известно, что меня несколько дней не будет в городе.
Это известие Максим воспринял спокойно, что никак нельзя было сказать, судя по дальнейшему поведению прислуги – она больше чем смутилась, начиная давать сбивчивые объяснения:
– Владимир Николаевич желали видеть меня. Поверьте, Максим Николаевич, я им не давала никакого повода, а братец ваш добиваются моего к ним расположения не как подобает дворянину. Пускают в ход руки, с ухаживаниями пристают. Ей богу, не хорошо это. Я слышала, у братца вашего и законная супруга имеется. Тогда грешно это, сильно грешно. Уж вы того, Максим Николаевич, сказали бы господину подполковнику, чтобы они прекратили всяческую до меня охоту. Я – девушка не посватанная, и в своей чести заинтересованная. К тому же может у меня суженый есть. Вас они послушают, Максим Николаевич. А уж я бы за вас бога молила.
Умоляющий взгляд Веры побудил Максима дать ей твердое обещание:
– Я ничего не знал об этом. Конечно, Вера, при первом же удобном случае я поговорю с Владимиром… А теперь, пожалуйста, приготовь свежее бельё. Я бы хотел, не откладывая более, принять ванну. И не хлопочи с ужином. Я сразу на отходную. Усталость чрезвычайная. По этой причине капитан и погрузился в глубокий спокойный сон. Хотя основания беспокоиться были.

Глухой ночью в спальной Максима оказалась  уже знакомая ему Панина. По-хозяйски расположившись в кресле, в надёжном оцеплении своих сотоварищей, она до поры терпеливо не нарушала сна не ждавшего опасности молодого человека.
Докурив папиросу, Мария Тимофеевна подала своим людям знак, и тогда один из них подошёл к спящему и склонился над ним. Максим тут же открыл глаза, в полный голос поинтересовался:
– Кто вы? Как вы здесь оказались?
– Ну, вот мы и снова встретились, герой. Надеюсь, не забыл ещё нашу встречу. Нам-то она надолго запомнилась, – неторопливо, с заметной  долей упрёка, заговорила Панина. Максим поняв, какую глупость позволил себе, недооценив этих людей, – быстро спросил:
– Что вам нужно?
– Очень немного. Всего лишь договорить. Удостой нас этой чести.
Максим уже сидел на кровати, исподлобья оглядывая непрошеных гостей; потом было кинулся к стулу, где хранилось аккуратно сложенное  его обмундирование, а значит и кобура с наганом, но не успел. Несколько человек без особого труда свалили его с ног и стали избивать. На шум, из своей комнаты явилась Вера. Увидев сцену насилия, быстро преодолев растерянность, она пришла к верной мысли: всеми доступными сейчас средствами звать на помощь. Но девушке не дали что-либо сделать.
Один из бандитов, совершенно неожиданным для неё образом, зажал ладонью ей рот. И безуспешно пытавшуюся закричать девушку затащил в угол комнаты, тем самым совершенно лишив её какого-либо действия.
И теперь оттуда, с полным непониманием происходящего, смотрела Вера на хладнокровно восседающую  в кресле, словно на троне, властную женщину. На жестоко избиваемого, уже мало сопротивляющегося насилию, Максима, и чем дальше происходили страшные события, тем всё более девушку преследовала и пугала мысль – она ничем не в силах помочь своему хозяину.
Всё кончилось разом, как и началось. Бандитам надоело глумиться над своей жертвой, и тогда кто-то из них ударил Максима по голове подсвечником, освещавшим комнату.
Удовлетворённая таким итогом «разговора», Панина поднялась с кресла, и сообщники правильно расценив этот жест, с полным осознанием исполненного долга, стали безмолвно поодиночке удаляться из комнаты.
Панина же, прежде чем уйти, подошла к Вере, чтобы с насмешкой предугадать её дальнейшие намерения:
– Ну что же ты стоишь. Беги, выхаживай своего глупого хозяина.
Едва Панина убралась из комнаты, Вера кинулась к  лежащему без сознания на полу Максиму. Осторожно положив его голову себе на колени, не имея времени далеко ходить в поисках нужной вещи, она кончиком своего ночного халата  стала убирать кровь из раны на голове, стекающую по лицу хозяина…

Оставляя на свежем утреннем снегу глубокие следы, к знакомому двухэтажному дому подкатил автомобиль. Из него вышли два лощёных офицера.
… Максим как раз закончил завтракать. Внешний вид его сейчас претерпел изменения: перебинтованная голова и несколько царапин на лице – результат визита непрошеных ночных гостей, придавали  молодому человеку заметно усталый вид.
Едва Вера открыла дверь, стало ясно – один из вошедших, несомненно, Владимир Николаевич, подполковник царской армии, родной брат её работодателя.
Уже с порога подполковник стал осыпать девушку комплиментами:
– Вера, ты сегодня восхитительна. Впрочем, как и всегда. Как тебе это удаётся? Ещё немного и я совсем потеряю голову.
Когда шинели военных её умелыми руками  перекочевали на вешалку, Вера поспешила в комнату и вскинула на Максима свои умоляющие глаза.
– Максим Николаевич, там братец ваш. Поговорите вы с ним, ради бога.
– Вера, я не забыл. Помни и ты о нашем уговоре. Ни слова о случившемся ночью, – напомнил Максим. И едва он успел это сказать , как в комнату уже вошёл подполковник. Присутствие в квартире младшего брата оказалось для него полной неожиданностью.
– Ты? Когда же соизволил?
– Вчера дневным.
– Интересно выглядишь. И кто же приложил к этому руку?
– Случайность. Пустяковая царапина.
– Ну-ну. В любом случае рад тебя видеть.
– А я не очень рад видеть, как ты упорно занимаешься совсем не тем, чем следовало, по крайней мере, в этой квартире.
– А что ты видел, если не секрет, – с ненамного младшего по возрасту брата, Владимир перевёл взгляд на Веру.
Не желая присутствовать при неприятном для неё разговоре, девушка тут же вышла из комнаты. Но неприятного разговора не последовало.
Владимир и не думал расставаться с дружеским расположением того, к кому пришёл сейчас в гости.
– Ну что за тон, Максим… А ведь я не один. Ну, где ты там, друг Пчёлкин! Шёл бы сюда!
Вышеупомянутый Пчёлкин, состоящий в чине ротмистра, долго стоял в передней у большого зеркала и с дотошностью дамы изучал свой внешний вид.
Когда же всё-таки появился в комнате, в руках у него было пара бутылок шампанского. Именно их с такой радостью и встретил подполковник:
– Вот они голубушки! Ну, сейчас мы их! Вера, принеси бокалы.
Девушка, сохраняя на лице следы бессонницы от тревожных ночных событий, и пребывая в заметном замешательстве от утренних, появилась с подносом. Поставила на стол три фужера и снова её умоляющий взгляд остановился на Максиме.
– Почему только три? А где ещё один? – притворно удивился Владимир и посмотрел на брата.
– Максим, надеюсь, ты не будешь возражать, если Вера украсит нашу компанию? Иначе я тоже не притронусь.
– И правильно сделаешь. По-моему тебе пока хватит, – не поддержал этой затеи Максим и отпустил прислугу:
– Ступай, Вера.
Владимир, напрочь забывая о своём категоричном заявлении, залпом опустошает фужер, тут же начиная откровенничать:
– Ну да, выпил. Не под трибунал же мне за это. Ты зайди в ресторан – сплошь наш брат военный. А всё почему? Вспомни, сколько нас было, когда это захолустье у красных отбили. А теперь… и половины армии не найдёшь. Всех рассортировали. Кого под Псков, кого под Гатчину. У черни теперь сила, а у нас вся сила в земле лежит. Большие потери несём, брат. Всякий тебе скажет: давно мужичьё немытое хозяйничало бы здесь, если бы не Панина со своим ретивым войском. Ей надо сказать спасибо, что держит под прицелом весь этот сброд, не выпускает из леса. А что творится в городе! Уж кажется, сколько этой сволочи перевешали, а что ни день – в городе митинги, что ни ночь – на столбах листовки. И вот что я тебе ещё скажу, – Владимир прильнул к брату и негромко выразил последнее своё отчаяние:
– Конца и края этому не видно, сколько ты не стреляй и не вешай.
– Да, среди солдат бродят определённые настроения. Какая уж тут тайна, если все госпиталя забиты ранеными. Наши успехи на Юге пока мало что стоят, хотя на днях я был в Самаре. Так там солдаты воодушевлены этими негромкими победами, – теперь пришло время откровенничать Максиму.
– А вообще надоело. Надоело видеть, как эта кровопролитная вражда уносит тысячи и тысячи человеческих жизней. Нет, дальше так продолжаться не может.
– Что-то, братец, ты не в ту сторону загоревал. Как одержать победу – вот наше чаяние, а тебя послушать, так ты с краснопёрыми договариваться возмечтал. С этими сапожниками и землепашцами. От них же за версту смердит.
– Общаясь с Верой, я что-то ничего подобного не заметил, да и ты кажется тоже, – утверждение Максима невозможно было оспорить.
Не собирался этого делать и подполковник.
В следующую секунду его лицо исказила недовольная гримаса.
– Ох и скучно, братцы, в вашем обществе стало… Пчёлкин, ты-то, что всё молчишь? Порадуй нас своим остроумием.
– Чего зря говорить. Воевать надо до полной победы, пока всех не расколошматим, – ротмистр имел на этот счёт твёрдое мнение.
– Ну хоть здесь всё ясно… Вера! – громко позвал Владимир, на глазах меняя своё настроение.
Девушка предстала перед господами военными, и желающий её видеть подполковник, тут же начал активно себя тешить:
– Боже мой, Верочка, как тебе идёт этот чудный передник.
Максиму сразу вспомнилось обещание, данное Вере накануне, и он решил начать малоприятный для себя разговор, делая это несколько неуверенно, но тактично:
– Можешь идти, Вера… Владимир, я к сожалению должен тебе сказать… Не сочти это за бестактность… Обращать внимание на здешних представительниц прекрасного пола или не обращать – это в конце концов твоё личное дело. Только прошу тебя, если ты предпочитаешь первое – делать это не здесь. Пожалуйста, оставь девушку в покое. Ей более чем неприятны твои ухаживания. Да и я, честно говоря, не вижу в них смысла. К тому же позволь тебе напомнить… в некотором роде, ты как будто женат. Во всяком случае, ещё совсем недавно я мог с уверенностью это сказать.
– А ты знаешь, дорогой мой, что такое жена? – действовал наверняка старший брат, наперёд зная – младшему брату нелегко почувствовать себя в этом положении.
– В наших походных условиях жена – это тот же паёк: хлеб, масло, сто грамм. Без этого, согласись, и дня не прожить. Так же и без жены. А что делать, если ты – здесь, а супруга – за тридевять земель. Не оконфузиться же прикажешь. Вот женишься, сам поймёшь, что к чему. Хотя… вряд ли ты скоро отважишься на такой смелый поступок. Зануда ты, братец. Рассудка в тебе хоть отбавляй, а вот поступка…
– И всё же, Владимир, наши родственные отношения дают мне право надеяться, что ты исполнишь мою просьбу, – непоколебимо стоял на своём Максим, и старшему брату пришлось дать обещание, пусть довольно и невнятное:
– Ну надейся, надейся… Не пора ли нам, друг Пчёлкин!
Молчаливый ротмистр, ничего не имея против, скоро уже был в передней, поближе к шинели.
На полпути из комнаты Владимир задержался, чтобы узнать у брата:
– Что сказать в штабе? Когда будешь?
– На днях. Хочется прийти в себя. Но если что срочное…
– Всё «срочное» так или иначе, связано с партизанами, а подступы к городу надёжно блокированы Паниной. Так что выводы делай сам. Ну, отдыхай. Не прощаюсь. Напоследок подполковник обвёл грустным взглядом выпитое шампанское, ещё совсем недавно своим существованием украшающее стол и удалился. На Веру, исполняющую в передней свои обязанности и подающую шинель, Владимир теперь смотрел со сдержанными чувствами, хотя и сквозь них отчётливо проступало его страстное желание заключить девушку в свои объятия. Вполне удовлетворённая сейчас поведением подполковника, Вера, едва за господами военными закрыв дверь, вошла в комнату хозяина, чтобы выразить ему свою признательность. Но застала Максима усталым и безразличным и даже как будто чем-то подавленным. Не зная как помочь хозяину, девушка в подобном теперь настроении тихо вышла из комнаты.

По едва освещённой вечерней улице, сутулясь от торопливости, шёл паренёк. Он резко остановился и с недобрыми предчувствиями медленно обернулся, когда на его худые, выделяющиеся из-под зипуна, юношеские плечи, осторожно легли две маленькие ладони. Когда паренёк увидел, что это сделала Вера, из его уст вырвалось облегчение:
– А… Это ты.
– Я, – улыбалась девушка, тут же спрашивая: – Чего ты испугался?
– С чего ты взяла. Просто холодно.
В оправдание юноша подёрнул плечами и снова торопливо зашагал. Вера пошла рядом, вслух демонстрируя свою наблюдательность:
– А за пазухой чего прячешь?
– Ничего.
– Ну я же вижу, – не отступала от своего девушка, и, чтобы доказать свою правоту, потянулась к месту, которое только что имела в виду.
Не желая этого, паренёк подался было всем телом в сторону, но пуговица расстегнулась и из-под зипуна на снег выпали самые настоящие факты политической борьбы – прокламации. Юноша суетливо кинулся их собирать. Вера старательно помогала ему в этом. Но стоило её руке подольше задержать возле себя листовку, юноша всякий раз выхватывал у Веры прокламацию, водворяя ценность на своё прежнее место. Предупреждая возможные последствия от только что совершённой ими неосторожности, молодые люди забежали в первую подворотню, попавшуюся на пути. Там перевели дух, и, тогда, убедившись в отсутствии опасности, Вера попробовала допытаться: кого же представляет из себя  её, сейчас несколько напуганный, спутник.
– Так выходит ты… как это… большевик?
– Ну, может ещё и не большевик, но что на их стороне – это точно, – не без гордости дал понять паренёк и тихо, со значением, спросил:
– Молчать будешь?
– Ну конечно, Витя, – заверила Вера и, вконец растерянная, спросила:
– И давно ты так?
– Раз не первый. Но скажу правду: каждый раз как-то не по себе.
– Ещё бы. Ведь жизнью рискуешь, – Вера огляделась по сторонам – как бы кто не подслушал – и тихо спросила:
– Вить, дай посмотреть.
– Ты хоть читать- то умеешь? – ухмыльнулся парень, и уже по одному этому признаку можно было судить, как тревога всё дальше и дальше уходила от него.
– Здрасьте, я же тебе говорила, забыл. Максим Николаевич со мной занимается. Я уже почти все буквы знаю.
– Вот когда все до одной будешь знать, тогда дам, а пока обожди.
– Максим Николаевич говорит, что я способная, – слегка обиделась Вера.
Виктор же с нескрываемой злобой обрушился на классового врага:
– Ну и контрик тебе попался. Дотошный гад. Где же он раньше был, когда твоя маманя с голоду сдыхала. Когда ты с протянутой рукой стояла.
– Зачем ты так, Витя. Максим Николаевич-то здесь причём, – не согласилась Вера, и чувствовалось – не в первый раз.
– Кто ж тогда причём, если не такие вот сволочи. Эх ты, политически близорукая.
Упрекая, Виктор не смотрел на Веру, а ей, кажется, пришла пора, как следует обидеться, но девушка лишь, не без сожаления, заметила:
– Не надоело тебе ругаться, Витя. Ведь без конца в последнее время.
– Не хочешь – не слушай, а правду всегда скажу.
– Пожалуйста. Кто тебе не велит.
– «Пожалуйста». Слова-то какие. Совсем скоро благородных кровей станешь со своим капитаном.
– Во-первых, он не мой, а во-вторых, не говори глупости.
Не смотря на очевидную классовую ненависть Виктора, Вера и сейчас осталась спокойной. Чувствуя мотивы взаимной обиды, молодые люди замолчали, не решаясь смотреть друг на друга.
Наконец, Виктор вспомнил про свои важные дела и собрался уйти.
– Можно я с тобой? – Вере не хотелось в подобном настроении расставаться с ним.
– Валяй, коли охота. Только в случае чего, не отставать, – предупредил Виктор, и предстоящая опасность заставила его забыть их спор о  политических пристрастиях.

Когда улица оказалась совсем безлюдной, молодые люди подошли к афишной тумбе, и пока Вера обеспокоенно осматривалась по сторонам, Виктор наклеил на тумбу несколько листовок. Почти сразу же, сначала издалека, потом всё ближе и ближе, стал доноситься звук свистка.
– Бежим, – шепнул Виктор, взял Веру за руку и они побежали от опасного места.
Скоро возле афишной тумбы стоял городовой, с тем, чтобы сердито сорвать наклеенные листовки и прекратить их недолгое существование под кованым каблуком своего тяжёлого сапога.
Так частыми вечерами и ночами происходили в городе подобные события. Требования народа падали – то в рыхлый растопленный снег; по весне – в прозрачные апрельские ручьи, а с наступившим летом – в сухой песок… Именно летом и происходили дальнейшие события.

Вера сидела на подоконнике и, держа в руке влажное полотенце, – протирала стёкла настежь распахнутого окна. Жаркая безветренная погода была девушке по душе, и хорошего настроения ей было не занимать.
Всё исчезло в одну секунду, едва Вера увидела шагающего мимо окна Виктора. Никого и ничего не замечая вокруг, он, казалось, думал только о горе, постигшем его.
– Вить, зашёл бы! – позвала его Вера, имея намерение во всём разобраться.
– В другой раз, – ответил паренёк, собираясь идти дальше.
– В другой раз может не смогу тебя пригласить. Ты сейчас зайди, – настояла девушка.
Когда Виктор повиновался и вошёл в комнату, Вера усадила его напротив себя и попросила:
– Ну, а теперь рассказывай, что случилось.
– Наших арестовали на фабрике.
– Как это произошло?
– Митинговали. Ну вот и… Пятерых взяли. Папаньку тоже.
– И куда же их теперь?
– Никита Алексеевич говорит в контрразведку. А там – верная смерть.
– А кто такой этот Никита Алексеевич? – неназойливо хотела узнать Вера, в то же время, кончиком своего передничка убирая от глаз Виктора, начинающиеся появляться слёзы.
Юноша хотел было ответить, но передумал, отстранился от заботы девушки и дал лишь понять:
– Это тебе пока что знать не положено.

Максим, а с ним ещё три всадника, заставляли неторопливо двигаться коней по, казалось, бескрайнему полю.
– Вот уж воистину «степь да степь кругом», – мрачно вспомнил один из солдат.
– Там хоть ямщик замерзал, а здесь ни одной собаки не видно. Извиняюсь, конечно, ваше благородие.
– Где искать эту дамочку? – сетовал другой  солдат.
– В лесу.
– Лес большой…
– Гляньте туда, ваше благородие!
Максим обернулся назад, посмотрел в бинокль туда, куда указывал наблюдательный солдат, и на опушке леса увидел всадника. Все поняли: они на полпути к удаче. Но едва тронулись с места, всадник скрылся в лесу. Досада от возможности потерять его из виду, очень скоро оказалась напрасной. Как только военные оказались на опушке леса – встретили на себе недобрые взгляды, по меньшей мере, десяти вооружённых всадников.

Никита Алексеевич плотнее прикрыл дверь и когда обернулся – увидел пристальный взгляд Веры, который как бы говорил сейчас, что с ней стоит быть откровенным и тогда она всё поймёт, и, если надо, сделает правильные выводы.
Никита Алексеевич не сразу пошёл по этому пути.
– Виктор мне столько всего рассказывал про тебя, что грех было нам не встретиться. Так зачем ты хотела видеть меня? Только покороче. Времени в обрез.
– Я хочу помочь Вите. Вернее его отцу.
– Так… Задумайся, Вера, а касается ли это тебя.
– Витя очень переживает. Просто места себе не находит. Я устала это видеть.
– Да, потеряй Виктор ещё и отца – круглой сиротой останется, – заглянул в невесёлое будущее Никита Алексеевич и тут же всё понял:
– Нравится Виктор?
Вера ничего не ответила, только смущённо опустила глаза.
– Ну, хорошо. От лирики перейдём к делу. Как же ты думаешь помочь нам? – Никита Алексеевич недоверчиво посмотрел на девушку.
– Витя сказал, что арестованные находятся в контрразведке.
– Ну, допустим, – подтвердил Никита Алексеевич с интонацией, по которой явно угадывался финал разговора.
– Я знаю одного подполковника… По-моему, он как раз оттуда, из контрразведки.
Сообщение Веры оживило Никиту Алексеевича, и он уже другими глазами смотрел на девушку.
– Ты это точно знаешь? Кто такой этот подполковник?
– Родной брат моего хозяина. Прежде он к нам часто наведывался, а последнее время почти не заходит. Это я… Ну, в общем я знаю причину. Разве же я могла подумать, что всё так произойдёт, – винила себя Вера так, что Никита Алексеевич снова засомневался, когда спросил:
– Ты смогла бы поближе познакомиться с этим подполковником?
– Думаю, смогла бы, – без тени сомнения ответила девушка.
Никита Алексеевич с минимальным признаком надежды посмотрел на Веру, и стало ясно: ему ничего другого не оставалось, кроме как произнести напутствие:
– В таком случае попробуй, дочка. Только будь как можно осторожней. Не рискуй зря и помни: тебе нужно узнать день и время расстрела наших товарищей. И самое главное: кто будет приводить приговор в исполнение.
– Вы думаете, их?..
– Да. Это у них в обязательном порядке. Ещё дня три-четыре и будет поздно. Поторопись, дочка.

Когда с глаз Максима и с глаз его, захваченных врасплох и с преимуществом, подчинённых сняли повязки – все они увидели себя в окружении деревянных хижин. Весь этот «деревянный город» неплохим образом угнездился среди высоких сосен и елей. Пленникам стало ясно: они наконец-то достигли желанной цели и оказались в числе немногих счастливчиков, увидевших аккуратное хозяйство Марии Тимофеевны Паниной. Саму хозяйку пока было невозможно разглядеть, и городок казался однообразно мужским…
Максиму и его спутникам пришлось подождать, когда в одной из хижин откроется дверь, и молодая женщина, вышедшая оттуда в сопровождении двух вооружённых с головы до ног людей, направится к ним. Наблюдая за уверенной поступью женщины, Максим без труда узнал в ней ту опасную особу, от встреч с которой ему доставались одни неприятности. Причём неприятностей оказалось больше, чем самих встреч.
Но чем ближе приближалась Панина, тем становилось сложнее узнать её. Казалось, похудела, оттого и походка стала свободней. Грубое солдатское галифе, начищенные хромовые сапоги, белая мужская рубаха… Единственный чисто женский атрибут  находился на голове, в виде повязанной назад тёмной косынки.
Внимательно оглядев белогвардейцев, Панина, имея в виду Максима, не без самодовольной иронии заметила:
– Вижу знакомое лицо. Чем обязана? – быстро спросила хозяйка, готовая до конца выслушать капитана, считая тот давний инцидент исчерпанным.
– Его превосходительство генерал Щербаков глубоко благодарит вас за столь неоценимую помощь, какую вы оказали и продолжаете оказывать нашему движению, и желает знать: не нуждаетесь ли вы в какой-либо помощи. Дело в том, что в данное время в городе скапливаются некоторые силы в виде нескольких воинских частей. Генерал может немедленно предоставить в ваше полное распоряжение любую из этих частей. Таким образом, совместными усилиями мы смогли бы более успешно отражать военные действия партизан, вплоть до их полного уничтожения. Пришло время решительных действий.
– Позвольте, – остановила официальный тон капитана хозяйка положения.
– Вам что, – известно о безуспешном отражении атак противника с моей стороны?
– Нет, но, согласитесь, всё может быть.
– Нет, не соглашусь! – категорически заявила Панина и, сжимая пальцы в кулак, наглядно показала сложившуюся обстановку.
– Вот они у меня где! Вся эта голытьба, именуемая себя не иначе как борцами за какое-то новое светлое будущее! Да, я вижу, ваш генерал не в курсе того, что здесь происходит.
К Паниной подошёл один из её людей и что-то тихо сказал. Выслушав, она согласно кивнула и была готова продолжать разговор, но тут её внимание переключилось на коня. Тут же оказавшись около него, женщина не смогла скрыть, ни малейшей доли своего явного удовольствия. Поглаживая ладонью жеребца, Панина исподволь посмотрела на находящегося рядом Максима, так как конь принадлежал ему.
– Так что прикажете передать его превосходительству? – спросил Максим, полагая, что уже следует отправляться в обратный путь.
Мария Тимофеевна отвечала, не расставаясь и в этот момент с так понравившимся ей животным.
– Приказывать я ничего не буду. Хочешь – скажи то, что говорят в таких случаях. Поблагодари генерала за заботу. Пожелай всех благ. А войска-то уж себе оставьте. Вам они более спонадобятся. Я, конечно, не Екатерина Вторая, но уж с горсткой распустившейся голытьбы как-нибудь управлюсь.
Грянул выстрел. В городке наступило лёгкое оживление.
– Что там ещё? – незаинтересованно спросила Панина. В поле зрения оказался Самсон, быстро бегущий к командирше.
– Не стерпел поди… – уже упрекала Панина, обращая внимание на револьвер в его руке.
– А чего он стерва грозится! – с лопнувшим терпением оправдывался верноподданный.
– Ну, капитан, хочешь повидать своего старого знакомого?
Панина ухмыльнулась, спрашивая об этом, посмотрела на Максима, и тот, готовый к любым неожиданностям, последовал за полноправной хозяйкой всего здесь, как потом выяснилось, к несчастью происходящего.
Они подошли к роскошному дубу. Под ним на коленях стоял человек. Тело его, обнажённое по пояс, было либо в ссадинах, либо в крови, руки связаны.
– Куда ты его? – спросила Панина, легонько толкая пленного ногой.
– Кажись в руку, – неуверенно ответил Самсон.
Панина теперь крепко ухватила пленного за волосы, чтобы приподнять его свесившуюся голову, и таким образом показать его лицо капитану. К человеку вернулось сознание, и он тихо, беспомощно застонал. Максим начинал узнавать в несчастном своего некогда попутчика, с которым свела его судьба в купе поезда.
– Напрасно, голубок, ты тогда влез в это дело. От меня ещё так просто, никто не уходил, – железным тоном напомнила о тех зимних событиях Панина, полагая, скорее всего, увидеть на лице капитана страх или, по крайней мере, раскаяние. Но Максим держался иначе. Он видел в Паниной не вершительницу судеб, а, прежде всего, видел в ней жертву её же собственной жестокости, и поэтому его следующие слова прозвучали как обвинение:
– Вы полагаете, это делает вам честь – издеваться над пленным?
– Этот пленный – комиссар, – жёстко дала понять Мария Тимофеевна, понимая теперь, какой непростой орешек этот капитан.
– Прежде всего, он человек, и потому извольте относиться к нему как к человеку, а не как к животному.
– Так что же, прикажешь теперь его отпустить, если он человек? – начинала выразительно актёрствовать Панина, делая вид, что сделает это по первому же требованию капитана. Максим упорно продолжал высказывать свою точку зрения, не обращая внимания на злые, а то и попросту недоумённые лица, к примеру, вверенных ему солдат:
– Дело ваше, но только если хотите расправиться с человеком – дайте ему шанс умереть без мучений и издевательств, каким бы заклятым врагом он  ни был.
Панина кругом обошла капитана и, не спуская с него пока что любопытного взгляда, предположила чуть ли не окончательно:
– Слушай, а ты часом не из красных. Ведь как на митинге.
– Да ясно из них! Стреляй в него, Тимофевна, и всех делов! – стали раздаваться громкие крики  местных головорезов, на что основоположница данной смуты спокойно ответила:
– Ну, зачем же лишать жизни такого симпатичного молодого человека. Лучше предоставим ему редкую возможность – доказать своё красноречие на деле. Самсон, а ну дай их благородию свою бойкую игрушку.
Самсон, выполняя приказание, вынул из-за пазухи револьвер и протяну его капитану.
– Ну вот, а теперь давай избавляй человека от страданий, – тоном принимающего экзамен, пояснила задачу Панина, и посмотрела в сторону пленного комиссара.
Максим медленно направил револьвер на измученного пленного, которому всё равно было из чьих рук принять смерть, лишь бы поскорее, но потом вдруг круто изменил направление револьвера и нацелил его на Панину.
Мария Тимофеевна стояла не шелохнувшись. Столь дерзкий поступок официального лица, ведущего серьёзные переговоры, ничуть не напугал её. Наоборот, женщина с ещё большим любопытством стала ожидать дальнейших действий капитана. Раздался выстрел, но на землю упал Максим. Панина метнула быстрый яростный взгляд на безликую толпу своего ревнивого войска и гневно спросила:
– Кто посмел? – но тут же желание найти самовольщика уступило досаде:
– Дурачьё, такое дело испортили!.. Коня!..
Когда требование хозяйки было мгновенно  исполнено, Панина лихо, как подобает атаманше, взобралась на белого жеребца и отдала приказание:
– Этим!.. – она посмотрела в сторону насмерть перепуганных солдат, ожидающих разделить участь своего командира, – Верните оружие и выведите к своим! Да другой дорогой смотрите. Капитана до меня не трогайте!
– Нервничает. Теперь только к ночи жди, – зная нрав своей хозяйки, уверенно вздохнул один из её приближённых, глядя вслед  Паниной, всё дальше угоняющей коня в лес.

Собравшись выйти по своим делам на улицу, Вера открыла дверь и увидела на пороге Владимира Николаевича. Былое неприятное чувство от его прежних визитов сменилось сейчас маленькой потаённой радостью, которую девушка тут же удержала  в глубине своих чувств.
– Владимир Николаевич, что же это вы совсем нас забыли. А Максима Николаевича нет дома. Как ушли ещё утром. Но должно быть скоро явятся. Вы проходите.
Подполковник вошёл с таким прискорбным выражением лица, что Вера, проводив гостя в комнату, мигом забыла про свои неотложные дела и поневоле спросила:
– Что-нибудь случилось?
– К несчастью, да.
– С Максимом Николаевичем?
– Я и сам пока мало что знаю. Говорят будто Максим, там, в лесу покушался на Панину. Может слышала, есть такая воинственная особа. Естественно, её люди не могли этого допустить. Чёрт бы побрал всю эту нелепость.
– Но как Максим Николаевич попали в этот лес… зачем?
– Приказ его превосходительства. Кажется, надо было разыскать эту особу, чтобы передать ей какое-то важное сообщение. Самое интересное, никто из штабных офицеров не прилагал особых усердий на этот счёт. Максим сам вызвался. Никто его не подгонял. Вот и проявил служебное рвение на свою голову. Знал бы, что такому быть, сам бы отправился с ним в этот проклятый лес, ей богу.
Вера, казалось, не верила, сомневалась в случившемся:
– Но как же всё это… Ведь Максим Николаевич… Это слишком на них не похоже. Это слишком жестоко.
– Жизнь, Верочка, состоит из обстоятельств. И это не мы формируем обстоятельства, а обстоятельства формируют нас, – грустно резюмировал Владимир под конец, вздохнул и уточнил девушке полную ясность произошедшего:
– А посему, нет у меня больше родного брата. Да и тебя некому больше защищать от моих назойливых ухаживаний. Не так ли?
Представив себе всё это, только сейчас Вера прочувствовала своё отчаянное положение, но сразу же успокоилась, когда вспомнила, что пугающее её обстоятельство, сейчас для неё может быть кстати. Собравшись духом, Вера попробовала сказать то, что при своих прежних отношениях с малоприятным ей человеком, она бы  никогда не посмела произнести вслух:
– А если я сама могу за себя постоять… если нужно.
– В это особенно верится, после моего нескладного разговора с Максимом. Нажаловалась-таки. Ну, да дела прошлые. Со своей стороны могу пообещать… Ты, как и прежде, не будешь ни в чём нуждаться. Об этом я позабочусь.
– Владимир Николаевич, вам не кажется, сейчас не время говорить об этом. Впереди такое горе, похороны и…
– Увы, Верочка, – подполковник снова огорчился, а может только делал вид, и, окончательно со всем смирившись, пояснил:
– Тело дорогого братца, скорее всего, уже погребено где-нибудь под сосной, там, в лесу.
– И вы так спокойно говорите об этом, – почти недоумевала Вера.
– А что прикажешь делать. Поднять в ружьё войска и пойти на Панину штурмом? Отомстить за смерть Максима?  Нет, Верочка, это не выход. Будь Панина врагом – на части разорвался бы, а совершил возмездие. А так… Представить и то жутко. Максим поднимает руку на саму Панину! Почему? Зачем? Ведь одно же дело делают, борясь с большевиками. Максим и прежде попадал во всякие истории, в том числе и нелепые. Этого у него не отнимешь. Но такого ещё не было никогда. Офицерство пока недоумевает, а скоро поползут разного рода слухи… И в итоге, я боюсь, у покойного брата не останется ничего: ни боевых заслуг, ни чести. Как бы и меня не миновала чаша сия. Братья всё-таки родные были. Ну я, к сожалению, должен идти. Но вечером загляну обязательно.
Расставаясь, подполковник, не смотря на озабоченность, попробовал даже улыбнуться, и, едва за ним захлопнулась дверь, Вера стала искать в себе мужество и новую беду постаралась встретить без слёз.

Панина вернулась в лагерь, когда начинало смеркаться. Коня бородатый денщик тут же увёл в стойло, а Мария Тимофеевна уже выслушивала одного из своих верноподданных, который коротенько старался рассказать о жизни городка за время отсутствия хозяйки:
– У нас здесь всё по-ладному. Аркадий возвернулся из села с продовольствием. Сказывает, Мишка пока там остался. Вроде как зазнобу себе сыскал. Обещался к завтрему быть.
– Вернётся, я ему покажу зазнобу, басурману эдакому.
И без того у хмурой Марии Тимофеевны ещё больше упало настроение, но оно изменилось, когда неожиданно для себя она увидела Максима.  Он сидел у костра и настолько глубоко задумчиво смотрел на огонь, что даже не заметил, как Панина подошла к нему. Она ещё долго рассматривала капитана, желая как бы убедиться, что зрение и на этот раз не подвело её, и здесь нет никакой мистификации. Наконец, чтобы обратить на себя внимание, женщине пришлось заговорить первой.
– Смотри-ка. Жив оказывается. Везучий ты, капитан. Вообще-то мои ребята редко кого даже инвалидами оставляют. Куда угодила-то?
– В плечо, но кость как будто не задета.
– Ещё раз повезло. Ну-ка покажи. Кто ж так перевязывает рану?
Панина покачала головой, с укором  к тому, кто это сделал, когда увидела неумело забинтованное плечо Максима, и  вознамерилась всё изменить:
– Давай отойдём.
Они устроились возле березы, хорошо освещённой  ближайшим костром, и Мария Тимофеевна, не мешкая, но и не торопясь, принялась показывать навыки оказания помощи, которыми она овладела в этом не для всех простом деле. Здесь же женщину потянуло на воспоминания:
– Угораздило же тебя с оружием в забаву полезть. Целиться в меня удумал. Ведь не выстрелил бы. По глазам видела, а?
– Не выстрелил, – признался Максим, не чувствуя за собой никакой вины.
– Тогда зачем же?
– Просто хотел кое-что уточнить для себя.
– Ну и как, уточнил. Эх ты, дурачок. Будешь теперь знать, что с огнём шутки плохи. Благодари бога, что всё ещё так обошлось, а не то лежать бы тебе в сырой земле. Ну да ладно. Сделала, как смогла, – сказала Мария Тимофеевна, когда завершила последнее аккуратное движение, и бинты на плече Максима приобрели соответствующий её пониманию вид. – Ну, вот. Теперь можешь спокойно отдыхать. В избу ступай. Я скажу ребятам, потеснятся.
– Благодарю, я здесь как-нибудь.
– Ну смотри, – не имела ничего против хозяйка, и направилась в нужную ей сторону, но скоро остановилась и оглянулась.
Максим уже знакомо сидел у костра и с былой задумчивостью смотрел на огонь.

Поздним вечером Владимир, выполняя своё данное накануне обещание, разделял якобы внезапно постигшее его горе, за одним столом с Верой. Наполнив рюмки крепким содержимым графина, подполковник огласил, как подобает в таких случаях, поминальный тост:
– Ну что же, Верочка, помянем моего дорогого брата. Ведь кроме нас с тобой у Максима не было никого ближе. Ну, я – это понятно. Что же касается тебя, Верочка, я не мог не заметить, как брат сумел привязаться к тебе за столь недолгое время. Когда в силу обстоятельств мы стали проживать в этом городишке.
– Максим Николаевич были так добры ко мне, – начала было Вера, но горькая действительность снова вернулась к ней, и она замолчала, чтобы затем грустно выделить:
– Были…
– Я буду ещё добрее. Увидишь. Только доверься мне.
Владимир поставил не выпитую рюмку на стол и с пылкостью юного влюблённого попытался обнять Веру и даже найти губами её губы, но девушка сделала всё возможное, чтобы этого не произошло:
– Владимир Николаевич, ну зачем вы… Я для вас всё, что угодно, только не это…. Я никогда не смогу быть откровенной с вами.
Резко оставив свои намерения, подполковник, теперь удивлённый, а больше, кажется, заинтригованный признанием девушки, не мог не спросить:
– Вот как! Почему?
Стыд и страх от только что происшедшего не давали Вере прямо смотреть в глаза человеку, к которому кроме как отвращения, она не испытывала ничего, но всё же девушка назвала ещё одну причину и она была истинной:
– Потому что я боюсь вас.
– Но почему, чёрт возьми?! – начинал терять терпение подполковник.
– Ну как же тут по-другому. Вы, кажется, служите там, где пытают и расстреливают.
– Ах, вот вы о чём. Действительно, контрразведка – место сугубо мрачное и беспокойное. Для тех, кто туда попадает под конвоем – есть только один шанс сохранить себе жизнь: во всём чистосердечно признаться и изъявить желание сотрудничать с нами. И таких находится немало. Уж ты мне поверь, Верочка. Поверь и не делай впредь скоропалительных выводов. Главное, чтобы ты поняла: не все, кто у нас состоит на службе, поголовно пытают и приводят приговор в исполнение. Кому-то ещё надо и обезвреживать бунтовщиков. К тому же существует ещё и бумажная волокита. Да, я вижу у тебя о нас весьма однообразное представление. Хочешь, я дам тебе возможность изменить свои взгляды по отношению к нашему заведению, и, кто знает, может быть и ко мне лично тоже? Для этого и нужен-то один пустячок. Всего лишь прийти к нам, ну скажем завтра, часикам к десяти.
– Это куда, в контрразведку? – Вера сделала от страха большие глаза, но сердце её  радостно забилось в предчувствии удачи.
– Именно, – желая взбодрить девушку, улыбнулся Владимир и тут же предупредил:
– Смотри. В случае неявки придётся, уж не обессудь, выслать за тобой конвой.
– А меня пустят? – попробовала принять всерьёз шутливую угрозу Вера.
– Я сейчас тебе выпишу пропуск. Да я вижу, с тобой можно легко сговориться. Подполковник удовлетворённо улыбнулся, и не выпитая им рюмка водки снова переместилась со стола в его пальцы, с той лишь разницей, что теперь предназначалась отнюдь не для «поминального тоста».

На рассвете Панину разбудил стук в окно и тревожный голос сообщил:
– Мария Тимофеевна, капитан пропал!
Уже скоро, с прерванным сном, на ходу подпоясывая шёлковый халат, ступила на крыльцо Мария Тимофеевна, чтобы буквально обрушиться на своего приближённого:
– Как пропал? Что говоришь-то?!
– С вечера у костра заночевал. А ноне нету нигде. Ужо всё обшарил. Должно быть, к своим подался, стервец.
– Крепко спишь, раззява! – ругалась женщина, понимая, что без толку. – Не мог он далеко уйти. Ну, если не найду – не вымолить тебе прощения! – последнюю угрозу Мария Тимофеевна бросила верноподданному, уже сидя в седле.
Внимательно осматривая чащу леса с высоты своего коня, Панина поначалу не встретила ничего, что смогло бы утешить её. А женщина и вправду была обеспокоена. Досада так и не сходила с её лица, когда доступные её взгляду окрестности не давали никаких результатов и оказывались без желанной живой души…
Наконец, на пути Паниной возникло живописное озеро. Поначалу она увидела здесь знакомое и понравившееся ей красивое животное, а уже вскоре и его хозяина.
Максим постарался не удивиться, когда перед ним у тихой прозрачной воды вдруг возникла Мария Тимофеевна. Наоборот, Максим всем своим видом показывал, будто именно так и должно было всё произойти.
– Не спится? – спросила Мария Тимофеевна, весьма довольная  разрешением своих  спозаранку  волнений.
– Вы тоже как будто бодрствуете.
– Такой переполох устроил – до сна ли тут.
– А вы бы не обращали внимания, глядишь и плечо моё осталось целое, – посоветовал, но весьма неуверенно, Максим.
– Да ты я вижу, капитан, так до сих пор и не понял, с кем имеешь дело и в какие края тебя занесло. Не боишься? – Панина с любопытством посмотрела на Максима.
– Что пристрелите? Заметьте, это уже будет во второй раз, – не без иронии напомнил капитан.
– Если и приласкает пуля – на этот раз от красных. Они, к твоему сведению, всего в трёх верстах отсюда. А ты один… здесь… да ещё при таком пёстром кителе, – внесла полную ясность в своём намёке Мария Тимофеевна, но и Максиму нашлось что сказать:
– Ошибаетесь. Мы с вами не в одиночестве. На том берегу ваши люди. Двоих я успел заметить. Смею предположить, их там намного больше.
– Глазастый, – не то похвалила, не то упрекнула Панина. Во всяком случае, не ожидая такого поворота в разговоре, и, может быть, поэтому сама сделала нечто подобное.
– Эх, искупаться, что ли.
Мария Тимофеевна быстро сняла халат, оставив его на седле своего коня, осталась в ночной рубах чуть повыше колен, странным образом шедшей ей, вошла в воду и умело поплыла к середине озера…

Под неторопливое цоканье лошадиных копыт, возвещающих о возвращении всадников в лесной городок, Максим не удержался от расспросов:
– Надеюсь, мои люди благополучно добрались до города?
– Специальных провожатых им не выделяла, а так… надейся.
– Что стало с тем пленным?
– Тебя – в плечо, его – в сердце, – неохотно ответила Панина.
Взволнованно заговорил Максим, когда услышал такое:
– Неужели вам доставляет удовольствие истязать людей? Ведь вы – женщина, вы…
– Ну что ты всё одно и то же. Женщина, женщина. Без тебя знаю, что не мужик, – начинала сердиться Панина, но делала это без злости: – Идёт война! Беспощадная, кровопролитная! Врагов кругом столько! И расправляемся мы не с невинными людьми, а прежде всего с ними – с врагами. И дело обстоит так: или же мы их, или же они нас. Третьего не дано, – Мария Тимофеевна подозрительно посмотрела на Максима. – Что-то никак не пойму я тебя. Вроде одно общее дело делаем, а ты, я смотрю, уклоняешься от борьбы, уклоняешься. А ведь офицер. Наверняка присягу давал служить Отечеству верой и правдой. А я заметила: не первый раз дешёвую мягкотелость проявляешь. Так с кем ты? С нами, или?..
Максима не пугала такая постановка вопроса. Ему самому захотелось задать несколько не менее острых  по существу вопросов задиристой особе, и он это сделал:
– Вам не кажется, вы сами же себе противоречите. Всё крови жаждете, а как же тогда партизанский отряд? Уже какое время он остаётся цел и невредим. Почему не уничтожите? Чего ждёте? Вот и от нашей помощи отказались. А ведь это и есть те самые настоящие враги, с которыми вы так патриотически призываете бороться.
– Больно строптив ты, капитан. А ведь наверняка знать должен, что Панина просто так ничего не делает. Уничтожить партизан – проще всего. Собраться всей артелью и навалиться разом – это большого ума не надо. Ум нужен, когда представишь, что всё-таки пусть незначительные потери с нашей стороны, но будут неизбежны. А раз так – на это идти не так уж и хочется. Тем более есть способ куда выгодней, а главное без каких-либо потерь. Я хочу заставить партизан самих прийти к нам. Провизии у них, от силы, хватит ещё дня на четыре, ну может быть на неделю. А дальше – голодная мучительная смерть, а уж она-то всё прекрасно расставит на свои места. Попросту, наши недруги начнут расползаться по разным углам. Я даже уверена: кто-то из них перейдёт на нашу сторону. Главное сломить, подавить волю, заставить человека не уважать себя, а там делай с ним что хочешь, весь в твоей власти. Можешь передать мой план генералу…
Панина вынуждена была закончить диспут. Впереди начиналась территория её военного лесного городка

Вера предъявила пропуск и не без робости вошла в здание контрразведки. Молоденький часовой с откровенным любопытством провожал взглядом её стройную фигуру. Владимир Николаевич увидел девушку, когда она, не зная, что ждёт её впереди, поднималась по лестнице. Подполковник явно просиял от такого зрелища.
– Пришла, а я, честно говоря, сомневался – не передумала ли. И не умирай от страха. Здесь тебя никто не обидит. Хорош был бы я, допусти такое.

Максим, поправляя седло на своём грациозном коне, готовился покинуть «гостеприимный» городок. Мария Тимофеевна наблюдая за неукоснительными действиями капитана, только сейчас стала понимать, что это рано или поздно должно было произойти.
– Торопишься. А то подождал бы ещё, пока с плечом вовсе не обойдётся.
– Не могу. Надо возвращаться. Служба.
– Может, заглянешь когда. Не думай – вспомню, – голос суровой властной женщины неожиданно потеплел.
Максим думал о другом и он не хотел скрывать, о чём именно, когда уверенно сказал:
– А что с тем, с вчерашним пленным сделали, уже, наверное, забыли.
– Опять ты за своё, – на этот раз не упрекнула, а попросила женщина.
– Не за своё. За наше, общее. Прощайте.
– Илья, проводи их благородие! Да до самого города, смотри! – дала задание Панина первому, попавшемуся сейчас на глаза верноподданному.
– Не беспокойтесь. Доберусь сам как-нибудь, – Максим справедливо посчитал, что он уже и так много получил внимания от «гостеприимной» хозяйки и её «милых» людей, и поторопился оказаться в седле.
– Прощай, капитан, – тихо напутствовала Панина, ещё долго наблюдая за всё более скрывающимся из виду странным капитаном.

Пропуская вперёд Веру, Владимир следом вошёл в светлую просторную комнату, объясняя её предназначение:
– Мой кабинет. Располагайся, где тебе будет удобно.
Девушка, боясь сделать малейшее лишнее движение, присела на стул в центре кабинета.
Подполковник едва заметно улыбнулся, и, желая быть поближе к очаровательной гостье, принёс стул, чтобы поставить его рядом.
– И что вы здесь учиняете? – поинтересовалась Вера, в то время как глаза подполковника ненасытно так и врезались в неё.
– Допросы учиняю. Провожу дознание, одним словом. Как видите, не все у нас пытают и расстреливают.
– И сегодня учиняли?
– Что?
– Ну, допросы.
– Пришлось. На днях к нам поступила новая группа. Рабочие с фабрики. Прескверные людишки, скажу я тебе, – Владимир брезгливо поморщился и продолжал: – Так называемые низы общества. Митинговали…
– И только? – постаралась удивиться Вера.
– Да нет, не только. Готов побиться об заклад: этим лгунишкам известно, через кого идёт связь с большевистским городским подпольем.
– Никто из них не признался?
– Как в рот воды набрали. Наглые до крайности. Отъявленные большевики.
Владимир отвечал девушке охотно, с видимым удовольствием стараясь довести до её сведения всю безобидность своей информации.
Вера же, убеждаясь в обратном, продолжала, как бы незаинтересованно, задавать вопросы:
– Этих рабочих… с фабрики, неужели вы их потом всех?..
– О чём мы, право. Можно подумать, нам не о чем больше поговорить.
– О Максиме Николаевиче нет новых известий?
– Нет. Так и без того всё ясно. Увы, мёртвые не воскресают.
– Мне кажется, вам нужно отправиться туда, в лес, и самому всё как следует разузнать. Хотите, я пойду с вами.
– Ты просто ангел, Верочка, но, боюсь, мы с тобой впустую потратим время.
На подполковника особенно подействовало то, как Вера, преодолевая так и написанный на её лице страх и волнение, выразила своё стремление отправиться, если нужно, с ним в лес. За всё время разговора, Владимир и без того не переставал любоваться девушкой и вот сейчас, не в силах более сдерживать себя, он не придумал ничего лучше, как обнять Веру за талию и предпринял попытку как можно продолжительней удержать её в своих объятиях.
Вера выбежала из кабинета. Опрометчивый в поступках подполковник, догнал девушку, взял за руку, чтобы удержать.
– Владимир Николаевич, вы же обещали, – напомнила Вера.
– Виноват, виноват, Верочка. Не казни уж так сразу.
Не слушая ничуть не раскаивающегося подполковника, Вера торопилась сойти в низ, но скоро остановилась. По лестнице ей навстречу поднимался не кто иной, как Максим. Не веря глазам своим, девушка не сразу преодолела охватившее её оцепенение, потом со всех ног кинулась к своему хозяину, которого со вчерашнего дня она стала считать бывшим.
– Вера, ты почему здесь? – удивился Максим.
– Да вот, предлагаю ей место в нашем суровом департаменте, – раздался сверху ироничный голос.
Максим посмотрел вверх и увидел старшего брата, больше удивлённого, нежели обрадованного.
– А мы, признаться, тебя уже похоронили. Только вот не знали где могилка твоя. Правда, Верочка? – продолжал иронизировать подполковник, спускаясь по лестнице и в итоге оказываясь ближе к девушке, а не к родному брату.
– Зачем вы так, – тихо, но значительно, упрекнула Вера того, кому в ту же минуту воздавал должное и Максим:
– Никак не расстанешься со своей давней привычкой шутить по любому поводу.
– На это раз всего лишь пытаюсь восстановить ход истинных событий. Надеюсь, ты не против?
– Не знаешь где найти генерала? В штабе сказали, он направился сюда.
– Не представляю твою с ним встречу, если главнокомандующий при встрече со мной всякий раз отворачивается.
– Почему? – Максим ничего не понимающим взглядом смотрел на брата.
– Тебе лучше знать, что ты там натворил в этом лесу. Скажи одно: Панина хоть жива?
– Два часа назад была в полном здравии. А причём здесь она?
– По возвращении из леса, твои насмерть перепуганные сопровождающие, объявили во всеуслышание, что ты будто бы намеревался ликвидировать Панину.
– Бред какой-то, – не чувствуя за собой никакой вины, Максим держался спокойно. – И генерал что же… поверил?
– Похоже, да. А впрочем, сам у него и спроси.
Подполковник первый заметил: ещё несколько секунд, и его превосходительство будет рядом. Когда это увидел и капитан – оба брата, как и подобает военным, встали по стойке смирно.
– А… милостивый государь, – генерал неприязненно прищурился, разглядывая Максима. – Живы. Что ж, очень рад, – генерал сделал паузу и язвительно закончил, – рад, что будете отвечать перед военно-полевым судом. Вы что же, капитан, теперь против нас воюете? Переметнулись? Подполковник, надеюсь, ваши родственные чувства с подозреваемым не будут рваться наружу и не помешают вам свершить справедливость на этом первом этапе. А посему приказываю: обезоружить и заключить под арест! Экий мерзавец, – возмутился напоследок генерал и  с чувством исполненного гражданского долга  удалился.
– Слышал? – Владимир сокрушённо кивнул головой в сторону его превосходительства, но закрадывалась мысль, что он не против создавшегося положения.
– Неужели вы сделаете это? Вы тоже думаете, что Максим Николаевич виноват?
Вера заговорила с осознанным стремлением к справедливости, подталкивая и подполковника с подобным настроением отнестись к сложным в своей неясности событиям, но вмешался Максим:
– Уймись, Вера. Откажись Владимир выполнить приказ – под подозрением окажемся уже мы двое, и я с полной мерой уверенности могу предугадать, какая незавидная участь будет ожидать моего брата. Готовый ко всему, Максим решительно расстегнул кобуру, достал оттуда оружие, протянул брату, тут же направляясь к выходу, ибо знал, где содержатся арестанты.
Владимир пошёл за братом, на ходу оборачиваясь, не забывая про девушку:
– Верочка, ты подожди меня в кабинете. Я тут же освобожусь, и мы продолжим, договорились?
А Вера стояла на лестнице и, наблюдая за тем, как старший брат конвоирует младшего, всё больше приходила к мысли: какая сейчас совершается несправедливость.

В близкое к полуночи время, когда уже совсем стемнело, на одной из скамеек безлюдного сквера, находился в ожидании Виктор.
Вера подоспела вовремя – терпение паренька иссякало.
– Давно ждёшь. Ну, извини, раньше никак не могла, – опрометью сгладив свою вину, Вера присела рядом с Виктором и тут же обратила внимание на его хмурый вид.
– Всё страдаешь. Я тебе обещаю, что всё будет хорошо. Только потерпи ещё, дружочек, ладно?
Вера нежно заглянула в глаза Виктору, с надеждой на ответный  положительный отклик, но он ничего этого не заметил, лишь излишне сухо спросил:
– Подробного рассказа опять не будет?
– Не время ещё хвастаться… Да, ты знаешь… Арестовали Максима Николаевича.
– А… этого… твоего. Ты же говорила, что его вроде в живых нет, вяло вспомнил Виктор, – это известие мало заинтересовало его.
– Это не я говорила, это мне так сказали. Вот только не успели, как следует свидеться, как арестовали его. Свои же арестовали.
– Жаль не расстреляли. Всех бы их к стенке. Ненавижу.
– Ну зачем ты так, Витя, – опечалилась от прозвучавшей злости Вера.
– Максим Николаевич – он же не такой. Ты ведь его совсем не знаешь.
– А тут и знать нечего. Контра – она и есть контра.
А  Вера с такой поспешной горячностью не согласилась с ним, отчего  Виктор просто вспыхнул яростью:
– Знаешь, Витя, ты только не обижайся, ладно. Я могу не доверять кому угодно из твоих друзей, даже вашему Никите Алексеевичу, но только не этому человеку. Он очень надёжный, понимаешь. Никогда не думай о нём плохо.
– Да ты соображаешь, что говоришь! Контру защищаешь, а Никите Алексеевичу, выходит, не доверяешь! Скажи, что пошутила.
– И не думала.
– Тогда беги, целуйся со своим капитаном. Беги и не возвращайся! – паренёк обиженно отвернулся от девушки.
– Не побегу. Да если бы и побежала – всё равно впустую. Максим Николаевич под арестом, забыл? – Вера нежнее прежнего посмотрела на Виктора, решая, наконец, открыться:
– И потом есть только один человек, которого я хочу целовать.
– Кто ещё такой? – Виктор подозрительно посмотрел на девушку.
– Далеко бежать не надо.
– Всё-таки?
– Не догадываешься? Ты это, Витенька, и все мои помыслы связаны только с тобой и ни с кем другим.
Виктор безучастно  опустил глаза, а Вера, как бы завершая признание, поцеловала его в равнодушное лицо и доверчиво  нашёптывала при этом:
– Не бойся, родненький. Всё будет хорошо. Папа твой будет на свободе. Я помогу тебе…
Резко обрывая порыв девушки, Виктор отстранился от неё и уже более сдержанно вернулся к прежнему разговору:
– А всё-таки зря ты так о Никите Алексеевиче. Он-то тебе как раз доверяет. «Как же не верить, если её так и зовут – Вера». Говорю то, что слышал от него самого. Ну это его дело, а я вот что думаю: постирать да на стол собрать – вот поди и всё, что ты сделать-то сможешь. А политика – это наше дело, мужское. Услышав такое, Вера и не думала обижаться, только улыбнулась:
– Мужчина какой нашёлся. Нос прежде утри.
– А вот и мужчина. Все мужчины с оружием ходят, а у меня смотри что есть.
Виктор таинственно осмотрелся по сторонам так, что Вера, глядя на него, невольно сделала то же самое, и достал из кармана пиджака револьвер, со значением предупреждая:
– Заряжен. Теперь всегда с ним хожу на случай, если… Ну, убедилась теперь?
– Откуда это у тебя?
– Намедни у одного подпоручика вынул. Гляжу, из ресторана выползает, еле на ногах стоит. Ну, я вызвался его до извозчика проводить, а сам, не будь дураком, за этим делом и…
– Ведь попасться же мог, – встревожилась Вера, но Виктор упрямо не поддержал девушку:
– Ещё чего. Он же пьяный был. Не соображал ничего. А потом иди, ищи вера в поле.
Вера сделала паузу, и, давая понять какое большое значение будет для неё иметь дальнейший разговор, спросила:
– Послушай, Витя, ты знаешь что-нибудь о Паниной?
– Ясное дело. Контра, каких мало. Попадись она мне сейчас – из этого револьвера тут же бы, ей богу…
– Значит правда, что Панина на стороне белогвардейцев, – тихо сказала, скорее сама себе Вера, думая сейчас о Максиме Николаевиче, о его странном поступке, если он и на самом деле имел место быть.
Виктор подтвердил расслышанные им слова:
– Ясно – с ними, раз против нас воюет.
– Не одна же она воюет.
– Если бы одна, мы бы эту дамочку давно взяли, а так… с ней ещё человек двести и она у них верховодит. Так в лесу замуровались гады – не подступиться. Мало того, наш партизанский отряд держат без связи, без продовольствия. Ну ничего, придёт время, за всё посчитаемся, – с полной уверенностью в победе сказал Виктор, но, судя по выражению его лица, стало понятно: скорее всего такие времена наступят не скоро.
– Послушай, Витя, а ты сам, когда видел Панину?
– Была нужда, – неохотно ответил Виктор и тут же не выдержал, вспылил: – Да что мы всё о контре и о контре! Лучше о наших делах поговорим. Узнала что-нибудь новое?
– А вот это, Витенька, – Вера легонько щёлкнула паренька по носу, – я скажу только Никите Алексеевичу.

Паниной в эту ночь не спалось. Как тень бродила она от костра к костру, отыскивая себе пристанище, но что-то не давало ей покоя, мучило её. Наблюдая за непонятными действиями хозяйки, один из её верноподданных разделял свои сомнения с соратником по борьбе:
– Не знаешь, что с Тимофеевной? Вроде как сама не своя.
– Это верно. Мается чего-то. Да разве скажет она. Сам знаешь, скрытней бабы на всём белом свете не сыщешь.
– С характером женщина, – согласился тот, кто затеял этот разговор и не без улыбки вспомнил:
– Я всё никак забыть не могу, что тогда с Федькой сталось, когда он к ней подлезть удумал. Как у него рёбра остались целы.
– Самый смех потом был, когда Федька на глазах у всех на коленях у Тимофеевны прощения просил. Зато теперь как шёлковый. За версту обходит. Так нашего брата и надо, а то подчас распускаем не по делу руки, а бабы потом расхлёбывайся…
Как бы надеясь поддержать женщину, о которой только что шла речь, говоривший последним посмотрел в её сторону, но Панину не увидел.
Мария Тимофеевна смотрела на тихую, прозрачную воду знакомого озера, от которой и на душе и здесь, на берегу, становилось светлее.
Тишину нарушил сначала лёгкий шорох, потом звук от треснутого сучка, и стало ясно: кто-то, пока невидимый, крадётся в ближайших кустах. Панина оставалась на редкость спокойной, когда увидела как из леса, озираясь, вышел человек, и, не заметив, что находится под наблюдением, остановился у воды, устремляя взор на противоположный берег.
– К своим собрался! – громко разгадала его планы Мария Тимофеевна и тут же, как бы посочувствовала:
– Трудновато тебе придётся!
Услышав голос, человек вздрогнул, обернулся, и, увидев женщину, стал подходить к ней.
– Не рекомендую на пулю нарываться. Здесь такие ребята подобрались – стреляют без промаха, – всё так же спокойно вела себя Мария Тимофеевна.
Между тем, видя как по-хозяйски ведёт себя женщина, незнакомец не ошибся в главном:
– Неужели сама Панина. Давно я тебя увидеть хотел. Думал, не доживу до этого дня. Ну давай, разряжай в меня свой маузер! Или кликай сюда своих стервецов! Они со мной живо разделаются!
– Советую не так громко выражать свою точку зрения. Иначе мои «стервецы» и в самом деле сюда сойдутся, и тогда не миновать тебе того, что сам себе напророчил.
– Нет, ты не женщина, ты хуже зверя лесного! – пришёл в буквальную ярость, изрядно приправленную истерикой, незнакомец, и это не могло не подействовать на Панину. Но эмоции её оказались весьма неожиданными. С какой-то щемящей тоской посмотрела она на строптивца, потом, словно опомнившись, стала сама собой и выразила своё презрение ему уже как врагу:
– Попридержал бы язык. Ещё неизвестно, что сам за птица. Попотрошить бы тебя, да времени жалко.
Прекрасное своей уединённостью место с появлением грозного незнакомца утратило свою особенность, и Мария Тимофеевна сочла за лучшее – вернуться назад. Но через несколько шагов остановилась, оглянулась на врага, провожающего её ненавистным взглядом, и снова не ответила ему тем же, лишь хмуро, как бы невзначай, дала понять:
– Здесь тебе не пройти и не пытайся. Возьми с полверсты вправо. Держись ельником. Ну, а если ненароком на засаду нарвёшься – советую сдаться без стрельбы.

– Расстрел послезавтра. Точного времени не знаю. Обычно это у них до полудня. На большее время не задерживается, – преодолевая лёгкое волнение, рассказывала Вера.
– Кто будет руководить расстрелом? – спросил, внимательно её слушающий, Никита Алексеевич.
– Это входит в обязанности ротмистра Игнатова. Проживает: Семенихинский переулок, 12.
Никита Алексеевич обрадованно вздохнул, бережно обхватил девушку за плечи, по-отечески заглянул в её выразительные глазки и сказал:
– Ай да дочка, ай да молодец! Вот с кого нужно брать пример. Дай я тебя от всех нас поцелую. За смелость и находчивость.
Никита Алексеевич поцеловал девушку в обе щёчки и взволнованно спросил:
– Этот подполковник, он ничего не заподозрил?
– Как будто ничего, – Вера, пожалуй, сейчас впервые задумалась об этом.
– Хорошо, коли так, – остался вполне удовлетворённым Никита Алексеевич.
– Ещё раз великое тебе спасибо. Виктор, проводи!
Во всё время разговора молча стоявший у стены Виктор кивнул, и Вера, подойдя к нему, поневоле спросила:
– Что смотришь так, Витенька?
– Не знал, что ты такая, – ответил паренёк так, будто в чём-то признался.
– Какая?
– Смелая.
– Ну что ты, Витенька. Смелый у нас ты, а я «только постирать» да как ты ещё там сказал? Виктор, как бы отказываясь от своих недавних слов, быстро ухватил улыбающуюся Веру за руку и, открыв дверь, утянул девушку за собой. А Никита Алексеевич, не желая попусту тратить время,  уже отдавал приказ:
– Михайло! Сыщи Алексея с Николаем и немедля пришли их ко мне.

Под вечер в Семенихинском переулке появились два человека, по виду которых вряд ли можно было определить род их занятий. Зато их пристрастия прямо так и читались у обоих на лице – сторонники решительных мер. Теперь оставалось только выяснить, кому эти меры предназначались, и когда эти двое вошли во флигель одного из здешних домов, стало ясно: обитатели данного помещения сейчас непременно «познакомятся» с их убеждениями. И точно: уже скоро бравый полный мужчина, никак не готовый к приходу таких гостей, вынужден был отвечать на вопросы этих людей, постоянно при этом находясь под прицелом их тяжёлых недоверчивых взглядов:
– Ротмистр Игнатов?
– Точно так. Позвольте и мне узнать, с кем имею честь?
– Об этом позже, – быстро ответил один из гостей, давая понять, что не стоит терять время из-за формальностей.
Второй гость продолжал расспросы:
– Ещё есть кто в доме?
– Нет. Я один.
– Предупреждаем: выполнишь всё, что от тебя потребуется – будешь жить. В противном случае…
– Но позвольте, – опешил ротмистр, но и этого как следует сделать не дали – просто не было времени у непрошеных гостей.
– Слушай внимательно. Завтра у вас там… состоится расстрел заключённых, – подчёркивая свою полную осведомлённость на этот счёт, говорил один, тогда как другой тем временем достал из кармана небольшой листок бумаги и, положив его перед Игнатовым, дал пояснение:
– Здесь указаны фамилии. Завтра эти пять человек должны быть на свободе. Как ты это сделаешь, нас не интересует.
– Теперь я, кажется, кое-что начинаю понимать. Вы подосланы большевиками, – всё понял ротмистр.
– Про Панину слышал что-нибудь? Мы из её отряда.
Неожиданность сделала своё дело. Игнатов в конец запутался в происходящих событиях:
– Но позвольте, тогда зачем вам эти заключённые?
– У нас с ними свои счёты.
– В таком случае, господа, я посоветовал бы вам обратиться к его превосходительству. Уверен, он  даст вам любую санкцию, раз у вас такие полномочия.
– Много рассуждаешь. Смотри, уговор остаётся в силе, – это была уже настоящая угроза со стороны гостей.
– Но я же прав, господа. Обратитесь к генералу – он отдаст приказ по вашему делу. Госпожа Панина оказывает мне явную честь. Я польщён, но генерал…
– Не генерал, а ты выведешь этих пятерых из подвала. На улице будут ждать наши люди. Передашь с рук на руки и всё. Больше от тебя ничего не требуется.
– Я право не знаю, как всё это будет выглядеть, – колебался Игнатов, а следующее предположение довело его почти до отчаяния:
– И что будет со мной. Меня же наверняка предадут суду. Возможно расстреляют.
– Об этом мы подумали. В случае успешного завершения операции, ты можешь перейти к нам в отряд. Панина обещала создать для тебя все условия, а она зря слов на ветер не бросает, знать должен. Ну, так как?
Гости ждали, и Игнатов, понимая всю серьёзность их намерений, колебался уже в меньшей степени:
– Позвольте мне подумать, господа.

Вера открыла дверь и тут же в испуге отпрянула.
На пороге стояла Мария Тимофеевна Панина. Бесцеремонно шагнув в квартиру с одной лишь ей известным намерением, отрывисто сказала:
– Чего испугалась, дурёха. Хозяин где? Ну, чего молчишь-то? Или язык проглотила?
Вера держала в памяти последствия ночного визита этой злой  непредвиденной гостьи, и как тут было связно ответить.
Едва взглянув на охваченную страхом девушку, Панина поняла: немедленного ответа ей не получить. Оставаясь в передней, она захлопнула за собой входную дверь, справедливо полагая, что в этих стенах ей придётся задержаться, по крайней мере, несколько минут…

Генерал Щербаков с присущей ему строгостью и деловитостью проводил совещание командующих при штабах резервной армии. Спокойствие собрания нарушила Панина, когда запросто вошла в просторный кабинет его превосходительства. За ней семенил бледный адъютант генерала, безуспешно пытающийся остановить решительную женщину.
Сам генерал попробовал было сделать то, что не смог сделать его чересчур щепетильный адъютант:
– Кто вы? Почему врываетесь в кабинет? Извольте подождать в приёмной.
– Генерал, вы  затрудняетесь встать, когда разговариваете с дамой, а ведь не далее, как позавчера усердно предлагали ей свою помощь…
– Какую помощь? – ничего не понимал Щербаков.
– В борьбе с партизанами. Или уже забыли?
Вмиг всё изменилось. Генерал едва не вскочил с места. Когда до него наконец-то дошла истинная суть вещей:
– Позвольте, так вы Панина? Боже мой, ну как это приятно. Господа, всё-таки удостоились мы с вами этой чести. Чем могу быть полезен, Мария Тимофеевна, если не ошибаюсь?
– Что вы сделали с тем капитаном? – не обращая на громкие всеобщие аплодисменты, немедленно хотела знать женщина.
– Каким капитаном? – сразу не вспомнил генерал.
– Тем, что прибыл ко мне с поручением от вас.
– Ах, с этим. Не волнуйтесь, дорогая. Он получит своё, – пообещал Щербаков, полагая, что Панину интересует это. Но Мария Тимофеевна снова упрекнула его:
– Кажется, он уже получил, только не своё.
– Но позвольте, капитан намеревался…
– Ничего он не намеревался.
– Но солдаты, бывшие тогда с ним и видевшие своими глазами, утверждают…
– Кого вы слушаете. У них разум помутился от страха. Заявляю официально при всех: никакого посягательства на мою жизнь со стороны капитана не было! Прошу, нет, я требую немедленно освободить этого человека из-под стражи! – привычным железным командирским тоном, как разговаривала со своими лесными сотоварищами, закончила Панина.
В кабинете наступила тишина. Щербаков, кажется, окончательно сбитый с толку, обратился к адъютанту:
– Всё поняли, голубчик. Быстро в контрразведку и принесите капитану извинения от моего имени.
Мария Тимофеевна была решительно не согласна с таким исходом этого дела:
– Я предпочитаю, чтобы это сделали лично вы, генерал, не говоря уже о публичном извинении. Вы, как мне кажется, забываете, что затронута честь офицера.
Его превосходительство, пересиливая своё желание ответить отказом, в конце концов, проявил очередную сговорчивость:
– Господа, прошу меня извинить! Через полчаса я вернусь и мы продолжим.
Эти слова генерал адресовал собравшимся.
Марии Тимофеевне же, не без иронии, он преподнёс следующее:
– Прошу на выход, прелестная защитница. В упорстве вам не откажешь. Редкое качество для женщины. Впрочем, именно такой я себе вас и представлял.

Максим разделял свою мрачную участь с койкой  одиночной камеры. Похоже, за время пребывания здесь, он успел заглянуть в своё невесёлое будущее и покорно готовился принять даже самое худшее из рук тех, от кого зависела его судьба.
Когда дверь открылась, и в камеру вошёл генерал, Максим, забывая про все невзгоды, торопливо застёгивая верхнюю пуговицу кителя, стоял уже по стойке смирно.
Щербаков какое-то время безмолвно разглядывал Максима, как будто колебался выполнить данное им обещание. Но нет, ещё немного и генерал сдержал слово:
– Не могу не признать, капитан, со своей стороны мы допустили ошибку, обвинив вас. Приношу вам свои искренние извинения. Вы свободны и я очень хочу, чтобы вы как можно быстрее забыли об этом недоразумении. Давайте забудем вместе. Щербаков дружелюбно похлопал Максима по плечу, вернул ему оружие и столь же торопливо как вошёл, покинул камеру.
Только после этого заметил Максим стоявшую в стороне Марию Тимофеевну. Она не без удовольствия наблюдала за действиями его превосходительства.
Понимание того, что случилось, к ещё несколько минут назад обречённому на несправедливость, пришло к нему сразу, едва он увидел женщину:
– Вы? Значит, это я вам обязан.
– А мне здесь, как успела заметить, все кругом обязаны. Так что дело привычное, – с лёгкостью ответила Мария Тимофеевна, и с какой-то доселе не проявляющейся заинтересованностью посматривала на Максима, которому было кое-что невдомёк:
– Как узнали, что я здесь?
– Предчувствие редко когда меня подводило. Ну а потом, стоило взглянуть на твою прислугу… Девка прямо-таки убивается по тебе. Грех было не помочь.
– Благодарю. Признаться, не очень-то хотелось отвечать за то, чего не совершал.
– Я так и подумала. Как плечо?
– Не вспоминаю.
– Давно говорила: везучий ты, капитан, – Панина почти улыбнулась и готова была поделиться хорошим настроением с Максимом, когда обратила внимание на действительность момента, явно  затягивающегося в месте, не созданном для нормального человеческого общения:
– Может быть, пойдём, или всё-таки решил здесь остаться, так сказать, наперекор всему.

– Справедливость торжествует! – у ворот контрразведки раздался с натяжкой приподнятый голос приближающегося Владимира Николаевича, которого больше волновало другое обстоятельство: кто находится рядом с братом.
Панина, испытывая куда меньшее любопытство к появлению подполковника, скоро всё же не без заинтересованности наблюдала за его поведением. Произошло это после того, как Максим познакомил примерно равных по возрасту:
– Мой родной брат – Владимир. Мария Тимофеевна Панина, сослужившая твоему брату двойную услугу. По её милости я узнал, что такое одиночная камера, но и именно она лишила меня опеки тюремного надзирателя, чему я признаться немало рад.
Получив импульс к действию, Владимир стал воздавать, в его понятии, женщине – символу в борьбе с  врагами – целую обойму комплиментов, полагая, может быть, что та по ним скучает:
– Премного наслышан. Очень рад. Обидно только, что такая женщина скрывает себя в лесу, вдалеке от наших взоров. Обитай вы в городе – представляю, сколько бы вокруг вас страдало поклонников.
– Вы, кажется, уже один из них.
– Не смею возражать. Очаровательная женщина – зеркало для мужчины.
– Перестань, Владимир, – попробовал одёрнуть старшего брата Максим, приходя к мнению, что тот начинает нести вздор и оказался прав. Мария Тимофеевна, произнося следующие фразы, в основном смотрела по сторонам, как бы искала глазами кого-то, между тем явно показывая, что разговор в подобной форме давно ей наскучил, а собеседник… глаза б на него не смотрели.
– Ну почему же. На редкость интересный собеседник.
– Вы правы. Это находят многие, – с готовностью согласился с женщиной подполковник, пожалуй, вряд ли принимая её «лестный» отзыв в свой адрес всерьёз.
– Забыли добавить: женщины.
– Я вижу, с вами нужно разговаривать с опаской. Вмиг можете раскусить.
– Поэтому и предлагаю закончить разговор.
– А я предлагаю продолжить его в ресторане. Надо же отпраздновать освобождение из неволи, а, Максим? – Владимир выжидающе посмотрел на брата, а тот уже будто предвидел эту тему в разговоре, уверенно отказываясь от заманчивого предложения:
– Извини, но лучше в другой раз. Для начала – долой казематную пыль, да и попросту прийти в себя не мешало бы.
– Ну, ну, приходи в себя, – подполковник усмехнулся и тихо прибавил уже Максиму на ухо, но так, чтобы Панина всё слышала:
– Только советую не с такими барышнями. Совсем ноги вытянешь.
Владимир выпрямился и в знак расставания обратился к женщине:
– Счастлив, что познакомился с вами. Нашу встречу я сохраню в памяти на всю жизнь.
Подполковник снова наклонился, на этот раз вознамериваясь поцеловать руку, но Мария Тимофеевна отстранила её, тогда Владимир обошёлся лишь:
– Честь имею, – вспоминая для брата напоследок:
– Верочке огромнейший привет и если не затруднит, кланяйся.
– Зубоскал, а ещё офицер, – сердито проговорила Мария Тимофеевна, глядя вслед всё дальше уходившему Владимиру Николаевичу.
– У себя в отряде давно бы такого на место поставила. Неужели и правда, брат твой? Максим не мог отказать себе в непроизвольном желании изменить неприглядное мнение о брате:
– Владимир по обыкновению выпивши, а так он умеет держать себя в руках.
– Его бы не мешало взять в крепкие руки. Ну да бог с ним. Если не возражаешь, могла бы подвезти.
Сейчас у меня кое-какие дела имеются, а на обратном пути навещу. Примешь гостью? Не думай, не с пустыми руками пожалую. Разговор найдётся, – говорила Панина Максиму, когда уже автомобиль, за рулём которого обосновался Самсон, мчался на полном ходу, мимо мелькающих домов и лиц прохожих.

Войдя в дом, Максим оказался у нужной квартиры, рука потянулась к колокольчику, но сделать привычное ему помешало редкое обстоятельство: дверь оказалась приоткрытой. Максим вошёл в переднюю и сразу же услышал негромкие голоса, доносившиеся из комнаты прислуги. Максим подошёл к двери, прислушался.
В комнате находился Виктор. Он активно делился с Верой радостью:
– Этот ротмистр поверил им, понимаешь. Поверил, что они от Паниной. Взялся освободить всех наших с фабрики. Значит, завтра я увижу отца. Только бы всё обошлось.
– Обойдётся, Витенька, вот увидишь, – успокаивала Вера.
– Был бы верующий, сейчас молился бы, – в порыве сильного волнения, признался парень.
– Хочешь, я буду молиться?
–  Ты? – совсем растерялся Виктор, не осознавая сейчас: такие разговоры противоречат его убеждениям.
– Конечно. Я же православная, – напомнила Вера и Виктор тут же по-ребячьи ткнулся губами в её губы, пожалуй,  только того и ждавшие.
Занавеска на двери отодвинулась, и в комнату шагнул Максим.
Вера буквально ахнула от такой неожиданности:
– Максим Николаевич, вы?! Господи, радость-то какая. Вас освободили?
Максим всё своё внимание сосредоточивший на Викторе, между тем спрашивал прислугу:
– Может быть, объяснишь, что здесь происходит?
– Ничего. Ничего. Зашёл вот Витя. Мой хороший знакомый. Шёл мимо и зашёл. Просто так. А ты ступай, Витенька, ступай. Видишь, сейчас не до тебя.
Будучи почти в обмороке, парень хотел было быстро удалиться, но Максим остановил его:
– Нет, пусть останется и ответит на несколько вопросов. О каких это «наших» шла речь?
– Так вы слышали? – никак не была готова к  такому вопросу девушка.
– Да. Так получилось. Иногда нужно забыть о благородстве, чтобы узнать истину.
Вере осталось только умолять:
– Максим Николаевич, не спрашивайте сейчас ни о чём, пожалуйста. Тем более Витя… он ничего не знает.
– Выгораживаешь, – нисколько не сомневался Максим.
– Максим Николаевич, пусть Витя уйдёт. Я вас очень прошу.
Казалось, если хозяин оставит просьбу девушки без должного внимания, она в любой момент может лишиться чувств, и Максим кивком головы в сторону двери, отпустил паренька:
– Ступай. И не дай бог тебя ещё здесь застану.
Виктор торопливо вышел из комнаты.
Вера подошла к окну, взглядом не расставаясь с Виктором, держа его в поле зрения. Максим оказался рядом с девушкой в тревоге за её судьбу.
– Не понравился мне твой хороший знакомый. Не понимаю, что у тебя общего с такими, как он?
– Помните, о суженом вам говорила, – только и смогла ответить Вера, кажется понемногу успокаиваясь.

Выполняя обещание, Панина снова появилась там, где ей были не очень рады. Хотя Вера встретила её без особой опаски, некоторая настороженность у неё всё-таки была.
– Да ты никак всё боишься меня. Напрасно. Я с бабами не воюю. Если только комиссарша попадётся какая-нибудь. Да в этом городишке всё больше мужичьё… Хозяин, небось, в ванной?
Вера кивнула, а Мария Тимофеевна на этот раз повела себя просто:
– Подожду. Не бойся, чудачка. Ничего худого ему не сделаю. Как звать-то тебя?
– Верой окрестили.
– Хорошее имя. А ко мне, коли захочешь обратиться – так Мария Тимофеевна я. Ну-ка, Вера, распорядись должным образом… Всё как есть, на стол.
Панина имела ввиду бумажные свёртки, которые принесла с собой, передавая их сейчас девушке.
А когда обе они: Вера и Мария Тимофеевна сидели за одним столом, на котором из  развёрнутых свёртков появилось немало прекрасных кушаний, Панина захотела узнать:
– Отец с матерью живы?
– Где там, – грустно ответила Вера, вспомнив печальное.
– Отец ещё в финскую. А мама, бедненькая моя, голодала сильно. Пошла хвороба, а там и… Ну вот, а как я одна осталась – чтобы с голоду не помереть, ушла из деревни. Добрые люди в город присоветовали податься. Нанялась в прислуги. С тех пор и кочую из дома в дом.
– Не обижает он тебя?
– Максим Николаевич? – Вера даже улыбнулась от такой невозможности.
– Что вы, порядочного человека сразу видно. Вот родной братец ихний – Владимир Николаевич – так те –  да, проходу не дают. А ведь как только ни просила оставить в покое. Вот и Максим Николаевич опять же заступались за меня.
– Да, этот Владимир Николаевич свинья порядочная. Для такого обесчестить девушку ничего не стоит, – Мария Тимофеевна имела своё суждение о нраве этого человека и в следующую минуту предложила девушке своё  покровительство:
– Знаешь, девка, давай так. Если что тебе спонадобится, ну там помощь какая-нибудь – не мешкай, приходи ко мне.
– Это куда, в лес? – только от одной такой мысли Вере стало не по себе. – Да ну, что вы. Благодарствую, конечно. Да и случится если, где же я вас там найду. Панина сняла с себя цепочку, скрывающуюся под рубахой, протянула кулон никак не готовой к этому девушке, и всё оказалось более чем просто:
– В лесу повсюду мои люди. Покажешь любому – вмиг ко мне доставят в целости и сохранности. Я вообще-то с бабьём дел стараюсь не иметь. Всюду сырость от них только. Да и сболтнут – не дорого возьмут. Но,.. – здесь Мария Тимофеевна одобрительно посмотрела на Веру – ты, я смотрю, вроде девка ничего, самостоятельная. Да и лишних слов от тебя ещё не слышала.
В комнату в халате вошёл Максим, обращая внимание на стол:
– Да у вас тут пир горой.
– Как обещала… Поди, как заново на свет родился.
– Пожалуй, – согласился Максим, понимая, что Панина имеет в виду неоценимые для здоровья последствия водных процедур.
Максим присел к столу, принял из рук Веры стакан с горячим чаем, сделав глоток которого, поинтересовался у гостьи:
– Уже устроили свои дела?
– Что нам стоит. Не впервой.
– У вас что же и в городе свои люди имеются?
– А они у меня всюду имеются и чем раньше ты, капитан, это поймёшь, тем быстрее мы найдём общий язык.
– А надо ли нам находить этот общий язык?
– Как знаешь. Только поговорить нам надо.
Панина взглянула на Веру, и, когда девушка всё понимая, удалилась из комнаты, Мария Тимофеевна затеяла обещанный разговор:
– Помнишь, давеча говорила, будто в отряде у меня много чего имеется?.. Так-то оно так. Хватает вроде всего. Нужды особой нет. Такой стол могу трижды в день собирать, при желании. Только иной раз призадумаешься… Кругом одно мужичьё тёмное. Что там читать, говорить, как следует, не могут. А так иной раз с образованным человеком поговорить хочется. Тебя, капитан, кажется, Максимом называют?
– А вас, если не ошибаюсь?.. – предпринял ответное расположение Максим,  и Мария Тимофеевна  свела  разговор к  простой форме общения между ними:
– Машей зови. Чего там. Так вот, Максим, предлагаю тебе перейти ко мне в отряд. Если захочешь, права будешь иметь равные с моими. Вместе мы такие дела будем делать. Комиссарам враз не поздоровится. Ну как, надумал что?
– Вы это серьёзно, Маша? – Максим и правда, не мог такое предположить.
– Не шутить сюда пришла.
– Благодарю за оказанное доверие.
Мария Тимофеевна не без оснований предугадала следующее:
– Никак отказываешься. Подумал бы сначала. Ведь ничего худого не предлагаю.
– Поймите, Маша. Я кадровый офицер. Моё место здесь. Хотя, если признаться, и здесь уже невмоготу.
– Значит не хочешь… Ну как знаешь. Дважды ещё никого не упрашивала. Прощай. Понимая, что капитан сказал своё последнее слово, Мария Тимофеевна в явном отсутствии хорошего настроения, быстро вышла из комнаты.

Ротмистр Игнатов лежал на земле. Страх застыл на его мёртвом лице. Обилие свежей крови добавляло случившемуся законченный мрачный вид, а если учесть, что труп находился в грязном закоулке, то выглядело всё до крайности зловеще.
Владимир Николаевич долго смотрел на Игнатова и слушал ротмистра Пчёлкина, который относился ко всему, что произошло, очень серьёзно:
– Без четверти двенадцать ротмистр вывел всех пятерых для исполнения приговора. Дальше их след теряется. Охрана утверждает: посторонние из подвала не выходили, тогда, как сам Игнатов покинул службу ровно в двенадцать, а в мир иной, по утверждению врача, через десять минут.
– Вот и не верь после этого в нечистую силу, – сказавши это, подполковник, разумеется, ни о чём подобном всерьёз не задумывался.
– Владимир Николаевич, обратите внимание на одно любопытное совпадение. У пятерых наших солдат странным образом исчезло обмундирование полностью, вплоть до сапог. У троих – одна и та же история. После активной встречи со спиртным, просыпаются в одном нижнем белье, вокруг ни души, и всё такое…
– А остальные двое?
– С ними история похуже. Форму снимали уже с мёртвых. Установлено точно. А если учесть, что всё это произошло в один день, не далее как вчера – уверен – это была спланированная акция, причём молниеносная, и, судя по тому, на какие крайние меры им пришлось пойти – даже для них неожиданная.
– Под словом «они» ты, конечно, имеешь в виду местное подполье.
– И думаю, Игнатов был каким-то образом связан с ними, – при всей своей уверенности, Пчёлкин на секунду заколебался: – Хотя я знал его как преданного нашему делу офицера.
– Ну, хорошо, допустим, что Игнатов вёл двойную игру и на его совести побег заключённых. Тогда зачем же им понадобилось убивать ротмистра, причём так, как будто сводили с ним счёты. Два колотых сквозных ранения – это уже чересчур в той картине, которую ты нарисовал. Неувязочка получается, причём солидная. Пчёлкин уже не знал, какими доводами возразить другу подполковнику.

Максим, надевая чёрные кожаные перчатки, спускался по лестнице. Но едва взор его обратился на первый этаж, шаги тут же замедлились, а там и вовсе остановились. Максим увидел Марию Тимофеевну. Увидел совсем иной, чем видел раньше. Лёгкое строгое платье удачно подчёркивало незаурядные особенности её фигуры, и женщина как-то в один миг сильно   похорошела. Максим, преодолевая сложное чувство, пришёл к мысли – не показываться ей на глаза и попробовал вернуться наверх. Но в последнюю минуту Панина заметила беглеца, окликнув его по имени, а потом Мария Тимофеевна захотела увидеть его глаза, отчего Максиму стало вдвойне неловко, наравне, как и от её последующих  слов:
– Никак видеть меня не хочешь. Прямо не знаю, чем и не угодила тебе.
– Поймите, Маша, у вас своя дорога, позвольте и мне идти своей. Я вам уже пробовал говорить тогда. Мне бы не хотелось снова.
– А если я порошу выслушать меня.
Мария Тимофеевна так посмотрела на Максима, что он был просто не вправе отказать ей, и через некоторое время они скрылись от людских глаз в одном из штабных кабинетов.
С улицы донеслись выстрелы, испуганные женские крики… Панина, желая выяснить, в чём дело, подошла к окну и, глядя в него, попробовала дать свою оценку происходящим событиям:
– Шумно у вас сегодня. Не иначе в городе мятеж.
– Из тюрьмы совершили побег пятеро заключённых. Пытаемся обнаружить беглецов, – пояснил мотивы уличной неразберихи Максим, думая сейчас только об одном: как поскорее закончить разговор, какая бы тема не была затронута в нём.
Мария Тимофеевна закурила и какое-то время ещё оставалась у окна, но уже без тех намерений, что были прежде…
Когда женщина обернулась – на её лице присутствовала улыбка, но такая улыбка, какая бывает скорее не от радости, а, наоборот – от желания заплакать. Так и говорила Мария Тимофеевна, не расставаясь с  этой улыбкой, используя её как несерьёзный аргумент в серьёзном разговоре:
– Ты, небось, думаешь – родилась я в этом чёртовом лесу. Не поверишь – поначалу всё как у людей было. И мать, и отец, и крыша над головой. Пошло всё под откос, когда потеряла маму. Лишили жизни красные, и знаешь за что? За то, что собственным трудом нажито отстоять попробовала… Не одной ей тогда досталось… Отец как раз в отъезде был, а как вернулся, и такое обрушилось на него, что решил за всё посчитаться с комиссарами. Сколотил отряд. Обиженных Советами нашлось немало. Ну и, конечно, меня одну не оставил, с собой взял… Лучше бы не брал. Крови видела столько – на всю оставшуюся жизнь хватит и ещё останется. Была – что твоя горничная, а стала… сам видишь… Потом никуда не делась ещё от одного горя: пуля достала отца. Не раздумывая, взяла командование отрядом на себя и…
Но дальше разговору не суждено было продлиться. В кабинет заглянул щёголь подпоручик и довёл до сведения Максима:
– Господин капитан, уже одиннадцать. Господин подполковник просили напомнить…
– Да, да, я помню. Сейчас буду. Прошу меня извинить. Я должен идти.
Втайне готовый пожать подпоручику руку за его непрошеное, но так кстати, вторжение, Максим извинился перед женщиной за вынужденную отлучку и, не оставляя ей никаких надежд на скорое продолжение разговора, вышел из кабинета.
Оставшись в одиночестве, Мария Тимофеевна сбросила с себя маску беззаботности, и грусти её не было предела.

Владимир Николаевич с сожалением взглянул на молодую роскошную блондинку, которая в это утро была гостьей в его кабинете, и с театральным сожалением продолжил разговор:
– Поверьте, Наталья Викторовна, я и сам был удивлён не меньше вашего, когда узнал…
– Это неправда. Александр не мог.
– И я бы на этом настаивал. Но факты говорят сами за себя, а именно… Ваш муж, будучи старшим инженером завода, пользуясь своим служебным положением, неоднократно помогал заговорщикам.
– Нет, я не вынесу этого. Что же теперь будет?
– Это решит суд.
– Боже мой, суд, – серьёзные доводы подействовали на женщину, и сомнения уступили намерению любым способом повлиять на ход нежелательных событий. – А нельзя ли что-нибудь предпринять? Сделать так, чтобы дело не дошло до суда?
– Как вы, однако, цените своего мужа. Пожалуй, я смогу пойти вам навстречу, но, согласитесь, это будет лишь одностороннее движение. Вот если бы и вы…
– Я согласна на любые условия, – решительно заявила блондинка.
– Что ж, похвально. Надеюсь, где-нибудь в другом месте, вас не ждут неотложные дела?
– Самое неотложное дело то, по которому я пришла сюда, – у Натальи Викторовны задрожал голос, придавая значительность данному сообщению
– Ещё раз похвально. Сколько времени отсутствует ваш супруг?
– Три дня.
– Как я вас понимаю. А я, представьте, не виделся с женой почти год. Надеюсь, теперь и вы меня понимаете? Владимир покинул удобное кресло за рабочим столом, подошёл к женщине, окинул её взглядом со всех сторон, как бы выбирая место к которому подступиться, и, в конце концов, решил начать с талии. Покорность блондинки пришлась более чем по душе подполковнику. У него разгорелись глаза, проступил азарт и немудрено, что захотелось большего, тогда он почти потребовал:
– Ваш адрес?
– Малая Садовая, четырнадцать, – уже в самом деле готовая на всё, ответила женщина.
– Хорошо, я скоро загляну к вам, и учтите, – подполковник вплотную подступил к Наталье Викторовне, чтобы озвучить недвусмысленный намёк: – До глубины души меня трогают неистовые женщины. В любви им нет равных. Для такой женщины я буду щедр на исполнение её желаний. Наступил вполне закономерный итог разговора, и Владимир был уже просто обязан продемонстрировать свои золотые качества опытного любовника.
Невозмутимая Наталья Викторовна приготовилась достойно встретить его крепкий поцелуй, но тут в дверь кабинета громко постучали. Владимир Николаевич сохранил поистине геройское самообладание: он почти мгновенно сумел прекратить своё любимое занятие и выпустил белокурую просительницу через другую дверь.
С разрешения хозяина кабинета другая дверь резко отворилась, и Владимир Николаевич увидел, как патрульный сердито протолкнул в кабинет съёжившегося парня, который тут же плюхнулся на ковёр. Очевидно уже получив изрядную порцию побоев, не показывая лица, он тихо стонал.
– Вот, господин подполковник, листовки расклеивал, хоть и шибко юный. Мало того, когда убегал – надумал стрелять,  паршивец.
В доказательство, патрульный положил на стол пачку листовок и револьвер.
Владимира заинтересовали прокламации. Он на несколько секунд отдал внимание одной из них, потом со злостью отшвырнул в сторону, полностью сосредотачиваясь на задержанном.
– Встать, – повелительно приказал подполковник, и когда парень поднялся с пола – стало понятно: вышеописанным образом в кабинете появился Виктор.
– Откуда листовки? Где взял оружие?
Виктор не отвечал, и тогда последовал сильный удар подполковника  ему в лицо. Немудрено, что парень не удержался на ногах, снова рухнул на пол, и на него посыпался новый град вопросов разъярённого до удушья подполковника:
– Думаешь, не знаю, что с подпольем связан! Кто организовал побег заключённых? Живо отвечай! Не надейся, что на тебя стану тратить много времени! Последний раз спрашиваю, всё о городском подполье, ну!
Владимир взял со стола револьвер, наставил его на запуганного насмерть парня, взвёл курок, но потом резко отступил и едва не выругался, когда вместо того, чтобы продолжить допрос, ему пришлось поспешить к окнам, дабы открыть ставни и проветрить помещение, сейчас остро нуждавшееся в столь нехитрой процедуре…

В темноте ярко вспыхнула спичка. Максим, пробудившись ото сна, открыл глаза и увидел брата, который теперь зажигал свечи, объясняя свой ночной визит:
– Извини за столь поздний час, но дело – самый лютый мороз зноем покажется, когда узнаешь. Одевайся и приходи в комнату этой твоей… там всё узнаешь.
Когда Максим вошёл в комнату Веры, она в ночном халате сидела на наспех прибранной, после прерванного сна, кровати и старалась не смотреть на подполковника, а тот, в свою очередь, наоборот, как никогда сейчас хотел видеть глаза девушки.
– Ну вот, девочка, и доигралась, – Владимир хотел ещё что-то сказать. Но увидел Максима и на него вылил весь «ушат холодной воды», каким ещё совсем недавно, по всему чувствовалось, был ополоснут сам: – Представляешь, эта паинька связана с городским подпольем. Более того, помнишь тех пятерых, что самым мистическим образом исчезли из заточения? Так вот, не падай в обморок, братец. В их освобождении  принимала активное участие наша милая общая знакомая.
– И у тебя есть неопровержимые доказательства? – спросил Максим, пожалуй, уже догадываясь про утвердительный ответ.
– Разумеется, но я хочу, чтобы наша девочка сама призналась во всём.
Максим подошёл к Вере, внимательно посмотрел на неё и сразу же постарался довести до сведения брата одну существенную деталь:
– Сначала обвинил среди ночи, а теперь требуешь объяснений. Не забывай: перед тобой всё-таки девушка.
– Ты заблуждаешься, Максим. Не такая она овечка, какой прикидывается. Я тоже был в плену иллюзий относительно этой девчонки. Но теперь с этим покончено. Ты знаешь, как она ловко водила меня за нос. Рассказать – не поверишь. Да и стыдно офицеру про такое рассказывать.
– Всё же я требую конкретных доказательств, – настаивал Максим, поступая таким образом, что Вера, с волнением прислушиваясь к разговору братьев, надеялась, как всегда, только на младшего из них.
– А вот это уже игра на нервах, – но, тем не менее, оставался спокойным Владимир Николаевич и после этих слов быстро вышел из комнаты.
А когда скоро вернулся – за ним шагал Виктор.
Даже Максиму стало не по себе, не говоря уже о Вере, которая ещё бы немного и буквально задохнулась от заставшей её неожиданности.
– Ну, вот и встретились голубки, – зло торжествовал подполковник, кидая победный взгляд то на Виктора, то на Веру, а заодно и на Максима, который понял: дело начинает принимать серьёзный оборот. Владимир, создавая эффект приближающегося возмездия, неторопливо выяснял суть происшедшего несколько дней назад:
– Итак, начнём сначала. Кто дал вашему подполью сведения о дне расстрела заключённых?
Не поднимая глаз, распухшими от побоев губами Виктор сделал страшное признание, произнеся:
– Она.
– По-моему теперь всё более чем доказательно, – не ожидая сопротивления от сломленного страхом парня, подполковник, считая проблему целиком улаженной, приказал ему:
 – Жди, где ждал.
Незамедлительно повинуясь, Виктор вышел из комнаты. Отвернувшись к стене, Вера затаённо плакала. Максим отвёл брата в сторону и так, чтобы Вера не слышала, негромко спросил:
– Что ты теперь собираешься делать?
– Этот сопляк выложил всё что знал. Явки, адреса, конспиративные квартиры. Уже начались повальные аресты. Я буду с тобой откровенен. Принимая всё за чистую монету, я сам ввёл девчонку в курс дела. Назвал день акции, даже под чьим руководством приговор будет приведён в исполнение. Я бы очень не хотел, чтобы об этом узнал ещё кто-нибудь, кроме здесь присутствующих. А окажись наша прелестная подруга в заведении, которое имею честь представлять я – девчонка наверняка развяжет язык, и я невольно окажусь пособником бунтовщиков. Понимаешь о чём я? Что делать, каждый борется не только за интересы отечества, но и за сохранение собственной жизни.
– Да, но только не за счёт истребления других ни в чём не повинных жизней, – Максим уже отстаивал свою точку зрения, что привело родного брата почти в негодование:
– В который раз не нравишься ты мне, Максим. По чести сказать, порядком надоели твои умозрительные речи. Без крови воевать хочешь. Замахнулся на несбыточное.
– Всё сказал? А теперь послушай меня, Владимир, – Максим заговорил ещё тише. – Оставь девушку в покое. Я обещаю, Веры сегодня же не будет в городе. Никто не узнает, что во время своих любовных похождений ты так увлёкся, что не заметил, как выдал секретные сведения.
– Много на себя берёшь, не кажется?
– Нет. Смертью эту девушку ты уже не испугаешь. Твой юный большевик сделал с ней такое, что будет пострашнее любой смерти. Странно, как ты этого не понял до сих пор.
– А если я буду?..
– Максим знал, что следует ожидать от брата и потому, не давая ему времени для рассуждений, предупредил:
– В таком случае ты забыл, что остаюсь я, и кто знает, может быть в один прекрасный день именно от меня, сначала генерал, а за ним и остальные узнают неблаговидную цепь твоих поступков.

– Какой же, братец, ты, однако, мерзавец, – так и прошипел от злости подполковник.
– Пусть так. Только не советую тебе несерьёзно относиться к моим словам. Это не угроза. Ты за много лет должен неплохо меня знать.
– Да, к сожалению, я тебя знаю настолько хорошо, что сейчас даже тошнит при мысли о твоём фанатическом упрямстве, с каким ты совершаешь свои необдуманные поступки, – раздражённо проговорил Владимир, и, взглянув напоследок на убитую предательством друга Веру, явно без былого прекраснодушия, вышел из комнаты, не забыв при этом громко хлопнуть дверью.

Извозчик остановил лошадей, когда осталась позади последняя низенькая избёнка в длинной череде ей подобных, и дорога начинала виться к густому лесу.
– Всё, ваше благородие. Дальше мне и моим кормилицам путь заказан, – эти слова извозчик адресовал Максиму,  который и был его пассажиром. Вера тихонько сидела рядом. Тяжёлый шок по причине ночных событий не прошёл, и ей было всё равно, что сейчас происходит, или может произойти.
Извозчик отвесил лёгкий поклон, получив от Максима плату за услуги и, при помощи кнута повернул лошадей в обратную сторону. Максиму же с его спутницей суждено было двигаться только вперёд. Рассвет заставлял их ускорить шаг…

Владимир в это раннее утро не нашёл ничего более подходящего для себя, как находиться в подвале контрразведки и стрелять по фанерным мишеням. Для него такое занятие являлось верным способом избавления от ненужных мыслей, сводивших на нет грандиозную победу, произошедшую нынешней ночью, уже было сулившую повышение по службе.
– Вечный игрок в благородство. Поборник справедливости. Доброта – что злоба – такая же крайность. Меры ты никогда не знал, братец, – приговаривал подполковник и после каждого предложения делал выстрел.
Виктор стоял рядом и был, видимо, ещё одним способом утешения, к которому сейчас прибегнул подполковник:
– Ну, а теперь ты… Сколько раз повторять: руку прямей. Расслабься. Теперь плавно отпускай.
Виктор выстрелил по мишени из возвращенного ему револьвера и сделал это не от большого желания, а скорее по-рабски исполняя чужую волю.
– Ну вот, уже лучше, – остался, более-менее, довольным Владимир, и строго посмотрев на парня, спросил: – Смерти боишься?
Виктор, полагая, – вот она его последняя минута, в страхе опустил глаза, и подполковник сделал надлежащие выводы:
– Вижу, что боишься. Это хорошо. Пожил-то ещё всего ничего, а? Ну, а раз так, отпускаю я тебя, иди с богом. Иди и помни мою доброту. И ещё… – Владимир положил руку парню на плечо и продолжил:
– Не забывай про нашу встречу и учти: мы с тобой теперь хорошие знакомые, а потому имеем немало общего. Это я к тому, что ведь сегодня же к партизанам в лес подашься. Так вот, мой тебе совет, Витя: наведывайся иногда ко мне, по-приятельски, поговорим о том, о сём, о жизни твоей лесной. С подробностями, обстоятельно так, поговорим. Куда нам спешить, правда? А теперь вот одевай. Подбери по размеру.
Виктор подошёл к открытому деревянному ящику, где в беспорядке лежали несколько брюк и гимнастёрок, из которых при желании можно было собрать не один комплект полного солдатского обмундирования, и, ободрённый словами подполковника, стал находить нужное.
Владимир же продолжал говорить, как выяснялось, с давно продуманными намерениями:
– Так будет легче добраться до своих. Панинцы активно блокируют все пути к партизанам. А это, считай, будет твоим пропуском. Остановят, скажешь – заблудился. Ягодок молодой неокрепший организм захотел, вот потому и заблудился. А своим скажешь: пристрелил из вот этого самого револьвера беляка. С него и форма. А про аресты и всё прочее… Скажи, что это дело рук девчонки. Она, мол, предала. Не бойся, проверить не получится. Её теперь днём с огнём не сыщешь. В этом уж братец постарается. Слушай, а тебе здорово идёт!
Восклицание подполковника, и правда, оказалось к месту. Солдатская форма, которую ещё совсем недавно Виктор со всей непреклонностью считал вражеской, была ему к лицу.
Чувствуя, как незаметно для себя сделал ещё один шаг к предательству, парень съежился, опустив голову, и зашагал к выходу, но Владимир напоследок окликнул его и заговорил совсем уже ласково, как будто наставлял на путь истинный:
– Да, Витя, чуть не забыл. Если там командиры ваши надумают налаживать связь с подпольем. Наверняка ниточки-то остались. Ты уж не поленись, сам напросись в город связным. А там, глядишь, с твоей помощью, мы, даст бог, этот узелок со временем снова и развяжем…

Панина встретила раннее утро в прекраснейшем расположении духа. Как раз тогда в её прямо-таки генеральские покои вошёл один из приближённых и коротко поведал:
– Там, на опушке, двоих задержали. Говорят, будто вас ищут.
– Кто такие?
– Кажись, тот капитан, в которого давеча Гришка пульнул, и с им ещё девка. Что им нужно – не ведаю, только девка вот… показала…
– После того, как на ладони рассказавшего всё это, возник знакомый кулон, Мария Тимофеевна встрепенулась, засуетилась, и верноподданный  быстро исчез за дверью, получив  категоричный приказ:
– Веди их сюда.
Мария Тимофеевна торопливо подошла к большому, в полный рост зеркалу, ещё торопливее стала создавать причёску на голове и приводить себя в так необходимый сейчас порядок. Послышались шаги на крыльце, открылась дверь,  Панина мельком глянув на Веру, устремила свой взгляд  на Максима, который, как  сообразила Мария Тимофеевна, сейчас заботливо опекал девушку.
– Ну, вот и дождалась, – наградою за своё тайное ожидание прозвучали эти слова Паниной.
Максим же, напротив, был скован непредвиденностью их визита.
– Прошу извинить нас, но когда вам станут известны обстоятельства дела…
– Полно. Как всё это длинно и не нужно сейчас, – женщина поскорее хотела избавиться от ненужного разговора.
– Тогда коротко. Всё что сейчас нужно, по крайней мере, одному из нас, – хорошо отдохнуть. Дорога оказалась неблизкой. Вера совсем выбилась из сил. А я вас подожду там, на улице, хорошо?
С этим намерением Максим собрался выйти на свежий воздух, но тут Вера подошла к нему. И её испуганные глаза остановили его и вынудили сказать несколько слов:
– Теперь всё будет хорошо, успокойся, ложись, отдыхай и ничего не бойся, договорились?.. Так я жду вас, Маша.
Ждать Максиму пришлось недолго. Панина вышла к нему, не скрывая своё хорошее настроение.
– Не девка, а ещё девчонка совсем. Прямо хоть из соски начинай кормить. А ты, я смотрю, вроде как за отца у неё. Слушает с полуслова.
– Знаете, Маша… – трудно сказать, с чего хотел начать Максим, но Мария Тимофеевна явно пришла ему на помощь своей откровенностью:
– Сначала я хочу чтобы ты знал… Можешь полагаться на меня во всём. Не обману, не предам. Будь ты даже хоть самим чёртом или дьяволом.
– Благодарю вас. Вы даже не представляете, Маша, как много для меня значат ваши слова сейчас, когда действительно случилось так, что кроме вас мне не к кому обратиться за помощью. Речь пойдёт о Вере. Если не вдаваться в подробности, Вере больше нельзя оставаться в городе, и мне пришлось срочно увезти её оттуда.
– Теперь девушка осталась без крова, и ты не знаешь, куда её пристроить, – правильно понимала всё Мария Тимофеевна и  с уверенной лёгкостью решила всё более чем просто. – А тут и думать нечего. Пусть остаётся и живёт здесь сколько душе угодно. Как за дочерью смотреть буду. Никому в обиду не дам.
– Вы не знаете всего. Вера – она, как это некстати, помогала большевикам. И, как я понял, крепко помогала.
Незаметно оправившись от такого ошеломляющего известия, Панина с честью держала своё слово:
– Подумать только. Ребёнок совсем, а всё туда же. Поди, сама не ведала, что творила. Даже если это и так – ни один волос не упадёт с её головы, покуда я рядом.
– На такое, признаться, я не очень рассчитывал… Спасибо вам, Маша.
– Ну что ты всё «выкаешь», надоело, – почти взмолилась Мария Тимофеевна, раздосадованная тем, что их отношения стоят на месте.
Раздались раскатистые удары грома, сверкнула молния, и совсем неожиданно хлынул дождь – такой обильный и проливной, что следующие действия Паниной были быстры и обоснованы. Она взяла Максима за руку и увела за собой под какой-то навес. Наши герои всё-таки успели вымокнуть, они словно сговорившись, как по команде рассмеялись, реагируя на последствия перемены погоды, и это их будто бы сейчас сблизило. Наконец-то можно было не только увидеть улыбку на лице Максима, но ещё и то, что улыбка та ещё и украшает его. Мария Тимофеевна не без удовольствия подметила, что не зря доверилась своим чувствам. Дождь быстро прекратился, так и не успев надоесть. На столе, под открытым небом, заманчиво, по разнообразности,  размещалось кушанье, заботливо приготовленное для Веры и Максима.
Мария Тимофеевна расположилась на противоположной стороне стола, откуда было удобнее ухаживать за дорогими гостями, как, например, сейчас, когда понадобилось разлить по их стаканам молоко.
– С любезного согласия Марии Тимофеевны, тебе пока придётся остаться здесь, – осторожно сказал Максим. Предвидя бунт в душе девушки.
– А вы? – Вера взяла стакан с молоком, но после того что услышала, отставила его в сторону, не вспоминая более об аппетите.
– После такого угощения сам бы не прочь задержаться здесь на недельку-другую.
Такое шутливое, заявление Максима Панина встретила серьёзно, без улыбки: 
– Ну, вот и договорились.
– Значит, я останусь одна, – представив такое, Вера ещё больше загрустила.
– Не одна, а с Машей… с Марией Тимофеевной, ну и я когда буду наведываться.
Вера огляделась по сторонам: всюду бродили хмурые, в большинстве своём бородатые люди, некоторые из них с любопытством глазели на неё.
Мария Тимофеевна без труда разгадала мысли девушки:
– Да не бойся, глупенькая. Ребята мои только с виду такие, а так они ручные.
– Спасибо за угощение. Мне пора… Оставайся, Вера.
Максим вышел из-за стола. Мария Тимофеевна последовала его примеру, успевая сказать девушке:
– В избу ступай.
А попавшийся на глаза женщине Антип, тут же получил от неё строгое указание:
– Глаз с девчонки не спускай. Головой отвечаешь. Пока меня не будет, близко к ней никого не подпускай.
Панина подошла к Максиму и с сожалением дала понять:
– Автомобиль, как на грех, без горючего. А то вмиг бы добрался до своего города. Хочешь, возьми коня. Своего отдам.
– Не беспокойтесь.
– Как же ты теперь без прислуги? Может, меня возьмёшь, а?.. – Мария Тимофеевна завлекательно посмотрела на Максима и он, не зная как реагировать на шутку, должен был напомнить:
– Мне действительно пора.
Панина сразу сменила настроение, забеспокоилась:
– Я пойду с тобой.
– Маша, зачем вы…
– Опять это «вы». Мы же договорились.
– Извини.
– Да ну, причём тут это. Я пойду с тобой, – более настойчиво выразила своё желание женщина.
– А я очень тебя прошу остаться с Верой. Ей сейчас очень тяжело.
– Можно подумать ей одной. Я не о себе, о тебе. Ведь не слепая, вижу, маешься чем-то. Скажи, из-за девчонки у тебя могут быть неприятности, да?
– Не думаю. Прошу тебя, будь к ней поснисходительней.
– Тогда снизойди и ты. Ответь: как ты ко мне относишься? – Панина, задавая жизненно важный вопрос, с нетерпением ждала ответа, но по сути его не получила.
– Когда я вернусь, мы обо всём поговорим. А сейчас я, правда, должен идти.
– Проводить-то тебя хоть можно? – скорее попросила Мария Тимофеевна, а Максим, кажется, не имел ничего против.

Виктор, в поисках дороги к партизанам, шагал через лесной бурелом, пока, наконец, под его ногами не показала очертания тропинка.

Максим остановился, и Мария Тимофеевна поняла: здесь их ждёт разлука. Не в силах справиться с грустью, она опустила глаза. Максим не мог не вернуть ей надежду, какую сейчас она, наверное, заслуживала. Панина ощутила прикосновение его губ к своим губам и тотчас ожила, улыбнулась, вызывая Максима на откровенность:
– А ты, оказывается ранимая… Трудно представить, что ты убивала людей. Женщина высвободила из его рук свои ладони и, помрачнев, с неохотой ответила: 
– С врагами иначе нельзя. Можно подумать на тебе крови нет.
– Есть. Но я никогда не истязал людей. А ты – женщина. Такое вообще трудно представить.
– Презираешь меня, – у Паниной на этот счёт не осталось никаких сомнений. Максим же был уверен в другом:
– Ты не поймёшь меня, я знаю. Ты другая.
– Я стану такой, какой ты хочешь. Только не мучайся так, не переживай. Меня сроду не тянуло к вашему брату, а тебя почти каждую ночь во сне стала видеть. Я даже курить меньше стала, потому как поняла: не бабье это дело – с табаком дело иметь. Отныне и навек всё для тебя, любимый…
И тут Мария Тимофеевна взяла лицо Максима в свои ладони и ласково посмотрела ему в глаза. Максим бережно обнял девушку, вдохнул запах её волос, прикоснулся губами ко лбу, щекам, губам.  Время будто остановилось… И долго они стояли, обнявшись, а потом Максим пообещал:
– Я приду завтра. Вечером.
– Буду ждать, Максимушка. На этом самом месте. Теперь до конца жизни не забыть мне эти две берёзки. Поцеловав на прощание девушку, Максим избрал для дальнейшего пути извилистую тропинку. Мария Тимофеевна провожала его долгим взглядом, пока Максим не скрылся за поворотом.
А тем временем за поворотом капитана подстерегала неожиданность. На тропинке лицом к лицу он столкнулся с Виктором. Оба сразу узнали друг друга. Только Максим был несколько сбит с толку внешним видом парня в белогвардейской форме. Виктор застыл на месте, потом засуетился, машинально выхватил из кармана револьвер, сделал несколько лихорадочных выстрелов в Максима, затем бросился в дремучую чащу, и только замелькали каблуки его кирзовых сапогов.
Услышав выстрелы, Мария Тимофеевна с тревожным предчувствием обернулась и тут же бросилась бежать в эту сторону. Максим неподвижно лежал на земле. Мария Тимофеевна упала  возле него на колени, и, убедившись в непоправимом, негромко вскрикнула. Трепетно приподняв голову Максима, прижалась к ней щекой, закрыла глаза, и еле заметно стала покачивать,  словно убаюкивая любимого, как бы, не соглашаясь с тем, что уготовила ей жестокая судьба.  Мария Тимофеевна могла сейчас до бесконечности повторять только одно лишь слово:
– Нет… нет… нет…

Громкий многократный стук в дверь оторвал Владимира Николаевича от любимого дела, с ненасытной активностью распространяющегося на уже знакомую Наталью Викторовну. Подполковник, наскоро накинув халат, уже держал наготове револьвер. И тогда поинтересовался:
– Кого надо?
– Подполковник Решетников здесь проживают? – послышался доброжелательный голос.
– Ну, допустим.
– Просьба открыть дверь. Я к вам с поручением.
– От кого?
– От Марии Тимофеевны Паниной.
Убрав в карман оружие, подполковник выполнил просьбу незваного гостя, и в прихожую вошёл Степан.
– Чем обязан? – довольно сухо спросил хозяин квартиры.
– Мария Тимофеевна просит ваше благородие прибыть завтра в полдень на городское кладбище.
– Это ещё зачем?
– Если хотите проститься с родным братцем… завтра на кладбище. И оповестите всех своих.
– Что случилось? – капризным голосом спросила блондинка, когда любовники снова остались вдвоём.
– Ничего не могу понять, кроме того, что справедливость, кажется, всё же есть на свете.
– Ну, иди же под моё крылышко, Вольдемарчик! – Наталья Викторовна уже в заранее предвкушаемом блаженстве распахнула одеяло. Владимир сбросил с себя халат и, удовлетворяя прерванное желание страстной женщины, равно как и своё собственное, юркнул под одеяло.

В глубине свежевырытой могилы покоился гроб. Офицерский состав в большинстве своём навсегда прощался с однополчанином, и, исполняя последний ритуал, бросал в яму прощальную горсть земли.
Проделал печальную необходимость и Владимир Николаевич. Отделился он от своих однополчан, когда увидел Панину. В тёмном платке, в таком же по цвету платье, она была как-то особенно спокойна. Но это только на первый взгляд. На самом деле с уходом Максима, в её жизни оборвалось главное, то самое сокровенное, что в последнее время до невероятных эмоций наполняло смыслом её однообразное существование. Сейчас женщину уже ничего не интересовало на этом свете. А уж поток бессмысленных упрёков подполковника, с неискренней скорбью в голосе, тем более.
– Что же это вы, сударыня. Лес под вашим пристальным вниманием, а вы допускаете такое. Не уберегли хорошего человека. Знать бы из чьего ствола была выпущена та треклятая пуля. А, впрочем, чего-то подобного следовало ожидать. Максим в последнее время часто витал в облаках. Довитался. Да, не уберегли.
Понимая, что диалога не будет, Владимир захотел вернуться к однополчанам, но здесь ему попалась на глаза Вера. Девушка стояла в стороне от всех и, не сводя скорбного взгляда с постепенно возвышающегося холмика могилы, всё больше убеждалась в необратимом и тихо плакала. Человека, доказавшего, что можно уважать другого человека, пусть даже из более низшего сословия, чем он сам – больше нет на свете.
Подполковник постарался не спугнуть «птичку, выпорхнувшую из клетки». Подошёл он к Вере, как ни в чём не бывало, с ласковой, чуть ли не отеческой интонацией:
– Верочка, а я-то беспокоюсь. Места себе не нахожу, а ты вот где оказывается. Надеюсь, ты не хранишь в памяти то наше маленькое недоразумение? Ну, вот и славно. Всё, девочка, погуляла и хватит. Теперь будешь жить у меня. К чёрту все эти уборки, приборки. Твои нежные ручки ни к чему больше не прикоснутся. Только прикажи, я всё буду делать сам. Боже мой, как же ты всё-таки обворожительна, девочка моя. Вера до такой степени не проявила никаких эмоций на душеизлияния подполковника, что тот даже обиделся, или попытался это сделать:
– Не надоело молчать? Я всё-таки как-никак ближайший родственник покойного. Могла бы выразить мне соболезнование. Вера словно очнулась, когда услышала последние слова Владимира и скорее всего сама того не замечая уткнулась в его широкую грудь и уже больше не сдерживая своих горестных чувств, громко разрыдалась:
– Горе то какое, Владимир Николаевич. Как же так…
Поглаживая девушку по волосам, Владимир был более чем удовлетворён этой столь долгожданной для него мизансценой:
– Успокойся, дитя моё. Этим Максима не вернёшь, а нам с тобой ещё жить дальше.
Владимир достал из кармана носовой платок и заботливо с его помощью стал убирать слёзы с заплаканного лица девушки, убеждая её при этом:
– Пойдём сейчас ко мне. Помянем братишку. Я расскажу тебе, как прошло наше с ним детство. Узнаешь, каких трёх извилин у него не хватало в младенчестве. Вере не понравились последние слова родственника покойного:
– Как вы можете шутить сейчас. Побойтесь бога.
– Я не шучу. Пойдём.
– Никуда я с вами не пойду. Оставьте меня в покое, – девушка решительно отдёрнула руку подполковника.
Вера уже смотрела в сторону Паниной. Там была её защита. Туда же посмотрел и Владимир. Когда же понял, что его пути с этой девушкой разошлись окончательно, и его страстным планам относительно её, скорее всего никогда не суждено будет осуществиться, произнёс напоследок:
– Сменила благодетеля. Ну-ну…
Вера вытирала слёзы, когда к ней подошла знакомая старушка. Она, видимо, издалека наблюдала за вышеописанной сценой, и ей захотелось узнать подробности:
– Верунька, чего он от тебя хотел-то? Чего он тебя за руки-то хватал?
Вера не хотела отвечать. Неприятный разговор с назойливым подполковником придал ей ещё больше печали. Старушка явно была на стороне девушки, когда взглянула в сторону удаляющегося подполковника и охарактеризовала его малоприятную натуру одним выражением:
– Супостат.
Вера вышла из ворот кладбища и увидела Панину, разговаривающую с седовласым стариком, явно не из своего окружения. Мария Тимофеевна сразу же подозвала Веру:
– Вера, познакомься с Тихоном Николаевичем. Сейчас ты пойдёшь с ним. Такой неожиданный поворот событий заставил девушку недоумевать:
– Но я никуда не хочу идти. Я хочу остаться с вами.
– Это невозможно. Пойди, только так ты будешь в безопасности, – Мария Тимофеевна взяла Веру за руку и увлекла за собой. – Послушай меня и постарайся не задавать лишних вопросов. Нужно, чтобы ты так сделала, понимаешь?
– Я, конечно, сделаю всё, что вы прикажете, – покорно согласилась девушка, но Мария Тимофеевна хотела послушания не ценой такого заблуждения:
– Опять ты не поняла. Я всего лишь прошу. Послушай… Тихон Николаевич – мой давний знакомый, как и его супруга, Евдокия Никитична. Бог оказался несправедлив к этим чудесным людям: не позволил иметь детей, а значит и внуков. Старики примут тебя как родную. Они здесь гостят у родственников. Поживёшь и ты, если так, несколько дней, ну а там собирайся в дорогу. В деревне, это верстах в тридцати, у них свой дом, ну и хозяйство кое-какое. Тебе будет хорошо там. Веришь мне?
– Верю. Только я хочу быть с вами, – тихо попросила девушка, делая ещё одну попытку оставить всё на своих прежних местах.
– Нет, – негромко, в тон просьбе, но более решительно, чем прежде, ответила Мария Тимофеевна и перед тем как покинуть Веру, как всегда не давая волю сильным эмоциям, попрощалась:
– Скорее всего, больше мы с тобой не увидимся. Прощай, Вера.


Степан открыл дверь, тут же с порога увидел: Панина, уединившись со своей безутешной печалью, неподвижно лежит на кровати, отрешенно глядя в окно…  Несмело присев рядом на кровать, Степан заботливо посоветовал:
– Ты бы хоть сапоги сняла. Второй день как воды в рот набрала. Хлопцы волнуются. Командир ты нам теперь, али нет? А…Тимофеевна
– Маша – я, Маша, – из глубины души вырвалось у Марии Тимофеевны.
Она самопроизвольно прильнула к сильному плечу Степана, но тут же, смутившись от своей секундной слабости, встала с кровати, быстро вышла из избы, а там едва не наткнулась на Веру.
– Господи, ты как здесь, – равнодушно произнесла  Мария Тимофеевна, больше заботясь о том, как бы незаметно смахнуть  так не вовремя напросившуюся слезу. Вот только сейчас Панина отчётливо поняла: произошло то, чего ни при каких обстоятельствах не должно было произойти:
– Подожди. Я же просила стариков не выпускать тебя из дома. Они что там…
– Меня никто не выпускал. Я сама…– честно призналась девушка, не рассчитывая, конечно, на похвалу, но Мария Тимофеевна упрекала спокойно, без излишней  строгости:
– Ещё один геройский поступок.
– Мы уезжаем завтра. Вот, проститься пришла.
– Так вроде простились уже.
Дальнейшие выяснения, тем более упрёки, стали бессмысленны и Панина неторопливо зашагала по направлению из городка. Вера шла рядом и пробовала вызвать женщину на откровенный разговор:
– Мария Тимофеевна, почему мне нельзя остаться с вами?
– Я обещала одному… – здесь голос Паниной дрогнул, выдавая её волнение, – хорошему человеку, что ни один волос не упадёт с твоей головы. Так вот, вздумай ты поступить – как ты хочешь – я не смогу сдержать своё слово. А я привыкла выполнять свои обещания.
– Этот человек Максим Николаевич, да?
– Вот видишь, оказывается, ты и без меня всё знаешь. Тогда тем более должна понять.
– Понять, что мы больше никогда не увидимся?
– Пожалуй, что так, – Мария Тимофеевна задумалась, а когда вернулась к действительности, предупредила:
– Ты вот что. Если надумаешь снова сюда прийти – так вот не надо. Знаю я тебя, неугомонную. Скорее всего, к вечеру меня уже здесь не будет.
– А где вы будете?
– Вот и я уже несколько дней задаю сама себе этот непростой вопрос и не знаю ответа. А сейчас, пожалуй, скажу. Может быть и буду где-то, а может так статься, что и не найдёшь нигде. Мария Тимофеевна остановилась перед большой поляной.
– Ну вот и всё. Запоминай самый короткий путь. Держись опушки, там выйдешь в рощу, по ней пойдут две тропинки, шагай по левой, а там и до города рукой подать. Только нигде не задерживайся, сразу к старикам, договорились? Ну а теперь прощай и помни, что тебе сказала насчёт вечера.
– Прощайте, Мария Тимофеевна, и храни вас господь.
Как бы усиливая своё пожелание, Вера прощальным поцелуем коснулась щеки Паниной и зашагала по поляне, куда был указан путь. Девушка уже подходила к берёзовой роще, когда тяжёлое предчувствие побудило её оглянуться, и она увидела, как над лесом взвилось густое облако дыма. Тревога тут же овладела Верой и она, не раздумывая, поторопилась в обратный путь…
Горел бревенчатый сруб в хозяйстве Паниной, бывший её персональным жилищем. К тому времени, когда Вера ступила на тревожную территорию – от избы мало что осталось: свирепые языки пламени безжалостно уничтожили её. Вокруг пепелища стояли непривычно понурые, подавленные происшедшим, люди, именно люди, а не вооружённые соратники по лютой борьбе. Паниной среди них не было и, может быть, отсюда шло впечатление: осиротевшие дети остались без матери.
– Где Мария Тимофеевна? – обратилась ко всем, готовая к самой худшей неожиданности, Вера.
– Ушла. Навовсе ушла, – с горечью ответил кто-то.
– Как ушла. Куда?
– Не было говорено. Подпалила избёнку, нас на все четыре стороны распустила, распрощалась и подалась куда-то.
– Ну, хоть в сторону какую? – не отступалась Вера, и когда один из мужиков махнул рукой, указывая направление – девушка быстро зашагала туда…

Мария Тимофеевна стояла перед командиром партизанского отряда Левашовым, который буквально захлёбывался переполнявшей его ненавистью:
– Нечаянная встреча. Каким же это ветром угораздило тебя в наши места? Небось, пришла глянуть: все ли мы тут передохли? Все – да не все, как видишь. Те, кто в землю легли по твоей милости – тех уж не воротишь. А с тебя за это станется. Поди, на хлопцев своих надеешься? Что, за речкой сигнала твоего дожидаются?
– Не командир я им больше, – устало ответила Мария Тимофеевна и по той же причине присела на скамейку.
– Кто же ты им в таком случае? Ты стоя, стоя отвечай, – прозвучало приказом у Левашова и, взяв женщину под локоть, он побудил её подняться со скамейки.
– Никто, – ответила Мария Тимофеевна и снова опустилась на скамейку.
– Я кому сказал – стоять! – разозлился Левашов, но у него пока хватило терпения проделать с женщиной прежние движения.
Дальше командир отряда усмехнулся и пока шёл к столу, где его интересовала кружка с водой – объяснил, в чём суть его настроения:
– Интересно тебя слушать, Панина. Слушай, а ты часом не пьяная будешь?
– А ты подойди, коль интересно, обнюхай.
– Я подойду, сейчас подойду.
Левашов на самом деле подошёл, но с тем, чтобы ударить женщину, так как она снова сидела на скамейке.
В землянку по деревянным неуклюжим ступенькам спустился человек, оказавшийся Никитой Алексеевичем. Бросив недобрый взгляд на Марию Тимофеевну, что сейчас убирала кровь со своих пострадавших губ, оставаясь при этом в своей манере дьявольски хладнокровной, – Никита Алексеевич спросил у Левашова:
– Зачем пожаловала?
Ответила Мария Тимофеевна:
– Пришла, потому что рано или поздно свиделись бы.
– Загадками говоришь. Хлопцы твои, где дожидаются?
– Одна я пришла.
– Так мы тебе и поверили, – пел старую песню Левашов.
– Дело ваше, только отряда больше нет. Можете теперь соединяться, объединяться, что хотите.
На этом Мария Тимофеевна хотела закончить разговор, но Никита Алексеевич упорно продолжил его:
– Если это даже и так, ты что же думаешь – мы тебе сразу все твои грехи спишем?
– Ничего я не думаю. А пугать меня не надо. Всё равно не боюсь.
Левашову трудно было в это поверить. Он злобно усмехнулся, когда подошёл к женщине:
– Не боишься, говоришь. А вот мы сейчас посмотрим.
Размахнувшись, Левашов сильно и несколько раз ударил Марию Тимофеевну по лицу.
– Довольно! Прекрати! Хватит с неё! Женщина, как-никак, – призвал к порядку Никита Алексеевич зарвавшегося Левашова.
Но тот будто не слышал. Пиная своими грязными сапожищами, как кучу хлама на земле, Марию Тимофеевну, Левашов только и знал приговаривал:
– Стерва она, а не женщина. Скольких наших загубила. В мужицкую драку влезла, значит и спрос с неё как с мужика.
Никита Алексеевич оттолкнул рассвирепевшего Левашова, склонился над Паниной, чтобы спросить:
– Чего же ты всё-таки хочешь?
– Могу сказать, чего не хочу. Крови я не хочу, – не замечая, что сама чуть ли не истекает сейчас кровью, ответила Мария Тимофеевна.
– Поздно спохватилась, голубушка. Чего-чего, а крови тобой пролито – на целый век хватит.
– Знаю, – не отрицала Мария Тимофеевна, только отвела глаза в сторону, и можно было понять, как горит её душа раскаянием.
– Ну, а коли знаешь – так не взыщи, если сегодня ещё раз прольётся кровь, когда тебя к стенке ставить будем, – довольно своеобразно завёл речь о приговоре Никита Алексеевич, а Мария Тимофеевна держала при себе только одну мысль: «скорее бы всё кончилось».

Партизаны с нескрываемой охотой глазели не столько на мучения идейного врага, а более на пикантное место у груди, что до допустимых пределов обнажала порванная рубаха: кто – так, а кто – иначе – все они видели Марию Тимофеевну, – стойко, без страха ожидающую предрешённой своей участи.
Подошёл Никита Алексеевич, не выдержал, спросил:
– Неужели не страшно помирать-то?
– Страшно, когда подумаю, как жизнь свою прожила.
– Никак раскаиваешься, – с трудом верил Никита Алексеевич.
– Но только не перед тобой, и не перед собой, а перед одним человеком. Нам с тобой до него…
Один из партизан грубо толкнул женщину прикладом винтовки, и пленница зашагала вперёд, но скоро вынуждена была остановиться. Перед ней, как из-под земли, выросла Вера. Испуганными глазёнками смотрела она на Марию Тимофеевну, как бы ещё не до конца осознавая, что сумела найти её. Только потом Вера заметила на лице женщины кровь, и страшная догадка посетила её:
– Они вас били.
– Это ещё что такое? – подошёл Никита Алексеевич.
– Никита Алексеевич, вы разве здесь, – лёгкое замешательство у Веры прошло, и прозвучал её короткий, но по существу, монолог:
– Как вы могли. Это жестоко. Вы разве не видите, она же другая.
Как выяснилось, Никита Алексеевич сам имел гору негодований в адрес девушки:
– Пока вижу, что другая – ты. Неудивительно, что вы спелись. Одного поля ягодка. И я-то хорош: доверился тебе. Поверил, что хочешь нам помочь. Помогла, а потом…
– Что потом?
– Потом я чудом избежал ареста. Скажи, по чьей вине наша глубоко законспирированная организация была обнаружена и почти полностью уничтожена? Молчишь. Конечно, нелегко признаться, что арестами многих наших товарищей мы обязаны тебе.
– Мне?
– Кому же тогда? – спросил Никита Алексеевич, едва увидел, как девушка не согласна с ним. – Молчишь. Ты, и никто другой выложил тому подполковнику всё, что знала об организации. Знала ты немного, но этого хватило, чтобы за одним звеном потянулись и остальные.
– Вы сами не знаете, что говорите, – в меру волновалась Вера, не слишком утруждая себя оправданием, полагая, что справедливость явится и без её помощи.
– Ладно, тогда послушай, что говорят другие. Виктор! – громко позвал Никита Алексеевич.
От толпы партизан отделился Виктор и скоро уже стоял около комиссара, готовый отвечать на любые вопросы, но, похоже, только при одном условии: не смотреть в этот момент Вере в глаза. Никита Алексеевич наоборот, когда задавал вопросы, не спускал проницательного взгляда с девушки:
– Скажи, Виктор, кто выдал подполье?
– Она, – снова пошёл на сделку с совестью парень.
– И ты сам слышал её разговор с тем подполковником?
Виктор кивнул. Вере стало интересно вплотную подойти к нему, и, пока не понимая всей серьёзности происходящего, спросить:
– Повтори ещё раз. Кто это сделал?
– Ты. Разве нет? – Виктор напряжённо смотрел на девушку.
– Ах, да. Как это я забыла. Ну, конечно, я. Кроме меня-то ведь некому, – Вера, вероятно никак не ожидая роковых для себя последствий, приняла и этот удар на себя.
А Виктор уже ошалело смотрел на девушку, и первая мысль, сейчас промелькнувшая в его голове, была, – «спасён», но когда буквально прорычал Левашов: – В расход этих баб, обеих – парень вздрогнул.
Панина попыталась воззвать Веру к здравому рассудку:
– Ты что это, дурёха, болтаешь. Кого это ты предавала? Когда? Глупая, только ведь зазря пропадёшь. Принимая молчание Веры за её непреклонность, женщина метнулась к Никите Алексеевичу и, понимая, что может случиться непоправимое, обеспокоенно заговорила:
– Не делай ошибку. Командир.
– Комиссар, – уточнил Никита Алексеевич.
– Пусть так. Сердцем чую, ни при чём здесь девчонка. Наговаривает на себя. Разве не видишь?
– У тебя сердце, а у меня факты. Что важней?
Мария Тимофеевна упорно искала убедительные слова в нелёгком разговоре с Никитой Алексеевичем:
– Да нет у тебя никаких фактов. Сказки этого сосунка. Так он со страху не то тебе ещё наговорит. И сердца, как вижу, у тебя нет. Пожалей девчонку. Непричастная она. Со мной делай что хочешь, а её не тронь.
– Не у себя в конюшне, чтоб речь о том вести. А насчёт Виктора – тут ты не права. Какой же он трус. Он у нас герой. На днях здесь, неподалёку, офицера одного ухлопал. Хоть с одним поквитались, – комиссар при этом уважительно смотрел на парня, видя в нём достойного продолжателя великих пролетарских идей. Мария Тимофеевна закрыла глаза. Вспомнились те трагические минуты. Стало ясно: виновник гибели родного и близкого для неё человека, сейчас находится здесь, совсем рядом, всего в нескольких шагах. Ладонь непроизвольно сжалась в кулак, в порыве возмездия.
Вера подошла к Виктору и долго, сначала с недоумением, потом, пытаясь уловить хоть грамм раскаяния на его лице, смотрела на ещё недавно, так ей желанного человека. Трудно дались ей следующие слова:
– Так это ты… Максима Николаевича. Как же я тебя не разглядела.
Подошёл Никита Алексеевич, постарался понять непростую ситуацию:
– Воркуете. Ну, давайте, в последний раз. Виктор виновато посмотрел на Веру и только сейчас понял, что нет ему прощения. Мария Тимофеевна, не спускающая глаз с парня, оказалась около Никиты Алексеевича и, на правах неглупой женщины, выдала неожиданную просьбу:
– Раз у этого молодца, – она посмотрела на Виктора, – есть уже кровавый опыт – пусть он и приведёт ваш приговор в исполнение.
– Неужели так туда торопишься? – спросил комиссар, но Мария Тимофеевна не захотела быть откровенной.
– Ну как, Витюша, уважим слабый пол, а? – улыбался Левашов, довольный, что именно так обстоят дела, подмигивая при этом парню. Мария Тимофеевна по-прежнему наблюдала за Виктором. Ждала развязки в непростой сложившейся ситуации. Ждала и дождалась.
Виктор не смог справиться с психологическим препятствием, плотным кольцом обступившим его. Дрожащая рука Виктора, уже привычно достала из кармана пальто, побывавший до этого во многих переделках, револьвер, затем неожиданно бросил его на землю, и, отступив несколько шагов, парень вдруг сорвался с места и исчез в ближайшей землянке.
 Что это с ним? – удивился Левашов.
– Понять его можно. Ты всё же сходи за ним, – сказал Никита Алексеевич. Левашов не успел этого сделать.
Из землянки послышался предупредительный голос Виктора:
– Кто подойдёт – буду стрелять!
– Чем? Задницей? Пистолет твой где? Забыл, вояка? – крикнул Левашов, надеясь, что на этом всё и закончится.
Но он ошибся. В ответ раздалась короткая пулемётная очередь.
– Чёрт, совсем забыл. Там же пулемёт, – вспомнил партизанский командир, начиная задумываться о последствиях.
– Он что там… Виктор, объясни, чего ты добиваешься? – это уже призывал Никита Алексеевич.
Через небольшое оконце землянки из установленного перед ним пулемёта парень ответил более продолжительным огнём.
Кляня на всех падежах несговорчивого соратника по борьбе, партизаны поневоле стали искать укромные для себя места, совсем забыв про приговорённых  к расстрелу.
– Уходи, – воспользовавшись суматохой, Мария Тимофеевна посмотрела на Веру, но та только упрямо покачала головой. Вообще создавалось ощущение, будто Вера сейчас срослась с Паниной. Держала её за руку, не отпуская от себя. Боялась, скорее, не столько за себя, сколько за неё. Понимала: женщина сейчас способна на любой отчаянный поступок, граничащий с безрассудством. Между тем партизаны предприняли ещё одну попытку приблизиться к землянке, но всегда вовремя пулемётная очередь останавливала их.
– Витя, сынок! Опомнись, что ты творишь! – из укрытия увещевал неказистый мужичок, доводившийся парню отцом, но тщетно.
– Прости, отец, но я знаю, и ты не поймёшь меня!
Трудно предугадать, как сложились бы дальнейшие события, не останься Панина верна себе и не прояви она очередное, и так ненужное, как скоро выяснилось, бесстрашие.
Увидев приближающуюся женщину, Виктор не смог отказать себе в удовольствии держать её на прицеле, злобно приговаривая при этом:
– Ты-то как раз мне и нужна. Ну, ближе… ближе…
Но дальше произошло и вовсе непредвиденное. Ограждая Марию Тимофеевну от её опасной затеи, в самый неподходящий момент, выбежала Вера. Не успевая среагировать. Виктор дал пулемётную очередь и всё, что предназначалось Паниной, сполна приняла на себя девушка, скончавшись сразу же, на месте. Отшвырнув пулемёт, виновник ещё одной нелепой трагедии закрыл лицо руками. Но рано или поздно надо было смотреть непоправимой правде в глаза.
И когда Виктор склонился над бездыханной Верой, он понял, что потерял в жизни всё.
– Это я! Слышите – я, а не она! Я раскрыл подполье! Меня били, мне было больно, – запричитал парень и, наконец, все партизаны услышали его запоздалое признание.
– Да ты что, сынок! В своём ли ты уме! Что городишь-то. Ведь всё равно тебе никто не поверит. Ведь так, товарищи?
Отец парня смотрел главным образом на Никиту Алексеевича, понимая – всё будет зависеть от его слова, и тот доказательно и сурово вынес свой приговор:
– Не думал я, Виктор, что с юных лет окажешься сволочью. Не буду скрывать, в доверии ты был у меня. Если помнишь, тебя ведь никто к нам не звал. Сам пришёл. Добровольно захотел помогать нам. А теперь что же… Девушку вот зазря погубил. И какую девушку. А сколько наших товарищей по твоей милости в неволе ждут своей горькой участи. Ну, а ты что скажешь, Ефим?
Комиссар посмотрел на отца парня и увидел, что тому уже кажется всё равно:
– Нет у меня больше сына, Алексеич, а потому и слов никаких нет.
Панина встретилась ещё с одной трагической неизбежностью, когда склонилась над Верой и осторожно закрыла ей глаза. Посмотрела куда-то ввысь: то ли на сосны, то ли на хмурое небо, то ли спрашивая: когда же всё это закончится, то ли зная, что вот и пришёл этот самый конец. Потом попыталась поднять Веру, взять на руки. Не сразу, но у неё это получилось.
Тут же несколько партизанских рук пришли ей на помощь и вместе они уложили покойную на длинный деревянный стол. Панина подошла к Никите Алексеевичу, и стало ясно: не выслушать её сейчас было нельзя:
– Как думаешь, комиссар, справедливо будет, если мы оставим Веру здесь, между соснами, будто не было у неё ни роду, ни племени?
– Что предлагаешь?
– Похоронить девочку на кладбище. В городе. Я всё сделаю сама. Сделаю и вернусь. Закончим с этим делом. Может, не веришь, что вернусь. Тогда пошли со мной провожатого, – Панина упорно ждала ответа. Стоило комиссару лишь взглянуть женщине в глаза, и он уже ни в чём не сомневался:
– И без провожатого знаю, что вернёшься. Куда ты теперь денешься… Ладно, будь, по-твоему. Павел! – он махнул кому-то рукой, отдавая очередной приказ. – Запрягай гнедого!
Только сейчас Никита Алексеевич посмотрел совершенно другими глазами на Панину. Обратил внимание на её разбитое в кровь лицо, рваную рубаху, от которой мало что осталось. Вспомнил, как изменилась в лице Вера, когда увидела всё это. Комиссар накинул на плечи Марии Тимофеевны непонятно откуда взявшийся полушубок, и как бы стесняясь своего великодушия, смотря куда-то в сторону, пробубнил:
– Дни теперь идут ненастные… Ты вот что… Определишь Веру, не сомневаюсь – на достойное место, и можешь не возвращаться. Не для того она тебя от пули заслонила, чтобы мы тебя снова к стенке. Из-за девушки отпускаю. Жалостливая была. Если бы не она… И забирай с собой этого гадёныша. Коли охота будет, разбирайся с ним сама.
Никита Алексеевич посмотрел на бледного, как полотно, Виктора. При его последних словах парень вздрогнул. К комиссару буквально подскочил Левашов. Он, как всегда, «рвался в атаку»:
– В своём уме! Врагов отпускаешь.
– Посмотри на них. Какие они теперь враги, – Никита Алексеевич как никогда был уверен в своей правоте. – Панина если и враг, то только сама себе. Её лихоимство ещё долго будет за ней по пятам ходить. Пусть на воле помучается. Это иной раз пострашнее пули будет. А этот… пусть живёт, если сможет.
Виктор больше не интересовал Никиту Алексеевича, его последние слова услышала Панина:
– Гнедого оставишь возле монастыря. Наши хлопцы будут там чуть позже.
Мария Тимофеевна тоже произнесла напоследок несколько слов:
– Прощай, комиссар. А может, когда ещё и свидимся. Хотя, лучше нам забыть друг о друге.
Панина потянула на себя вожжи. Лошадь тронулась с места, а вместе с ней и телега, где на постеленном сене, под покрывалом, ждала своей последней участи несчастная Вера.
Виктор опустил голову, и виновато пряча глаза от людей, которых ещё совсем недавно он называл своими товарищами, побрёл за повозкой. Ситуация сама напрашивалась на сравнение с той самой побитой собакой, что, поджав хвост, следует за своим строгим хозяином.
А вокруг уже вступила в свои законные права осень…


1988 – 1991 гг.

Зелёный город