ПЕША

Моим одноклассникам посвящаю.

С арфою и лютней
Тише и уютней —
Это нам известно с детских лет.
Но покамест рано
Жить без барабана.
Я его не брошу, нет, нет, нет!
Из песни

«... Мир можно было бы назвать
воплощённой Музыкой,
как и воплощённой Волей.
Этим объясняется, почему Музыка
сразу же возвышает значение каждой картины,
каждой сцены действительной жизни и мира».
Артур Шопенгауэр (Мир как Воля и Представление)

          Одним прекрасным весенним утром мы, то есть третий ВЭ, вошли в класс (или кабинет), где у стола, стоящего слева от чёрной доски с белёсыми следами мела на поверхности, стоял он — высокий, худощавый слегка сутуловатый молодой человек лет тридцати на вид в недорогом, но тщательно отутюженном тёмно-сером костюме и, возможно, даже при галстуке, который вполне мог быть и бабочкой. Тёмного оттенка волосы его ниспадали на узкие плечи. Длинную, тонкую далеко не атлетическую шею “украшал” заметно выпиравший острый кадык. Тот джентльмен был нашим новым учителем пения.
          Его звали Сергеем Сапачёвым. Отчество память зафиксировала несколько туманно. Наверняка оно было весьма банальным: скорей всего “Иванович” или “Петрович”. Теперь, по прошествии полувека, мне действительно, кажется, он был именно Петровичем…
          Чуть позже мы, советская детвора — шумная и непосредственная — “скоропостижно” окрестили его “пешей”. Пеша совсем не походил на “Учителя Пения” Ефрема Николаевича Соломатина, образ которого воплотил на экране актёр Андрей Попов в одноимённом замечательном фильме. Наш Пеша был иным. Он был слабым. Во всяком случае, с точки зрения педагогики. В те времена нас учили в основном дамы — “советские училки”. Отнюдь не все они были плохи, однако в основном представляли собой педагогов авторитарно-доминантного стиля.
          Училки наши отнюдь не были монстрами, но они умели наводить на нас страх. Некоторые из их числа орали, скандалили и истерили. Кто-то обзывал нас бездарями, ничтожествами, тупицами и так далее. Училки обладали мастерством держать нас в “ежовых рукавицах”, не позволяя “борзеть”. Некоторых мы боялись, хотя над всеми незаметно для них посмеивались и всегда были готовы немного поглумиться. Они наверняка тоже. Зато над Пешей издеваться можно было на всю катушку, открыто и от души, настолько слабую личность представлял он собой. Пеша, как и училки, тоже частенько на нас покрикивал. Но делать этого он не умел. Я не помню, чтобы он нас обзывал; он орал как-то надрывно, истерично, беспомощно и безысходно. При этом его кадык выпирал ещё сильнее, нервно дёргаясь под тонкой кожей той несчастной гусиной шеи, и казалось, вот-вот прорвёт её, и словно стальное лезвие кинжала с обильными брызгами густой тёмно-красной крови вырвется наружу.
          Школьная программа по музыкальному образованию казалась простой и примитивной. В основном мы занимались разучиванием и совместным исполнением всяческих военно-патриотических песен о Родине, о Партии, о Ленине и его любимой дочери Революции, ну и, безусловно, о массовых ратных подвигах наших дедов, прадедов и так далее. Песни вроде “Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса”, “Старый Барабанщик”, “Катюша” и тому подобные постоянно звучали на наших уроках. Помню также ещё одну “идиотскую” несуразную, выдающуюся из идеологического контекста, песенку про сурка, который “всегда со мною”. Изучение классической музыки тоже предполагалось. Зато совершенно обойдена вниманием школьной программы была самая популярная и современная музыка: джаз, например, или рок и так далее.
                “Из края в край вперед иду,
                Сурок всегда со мною,
                Под вечер кров себе найду,
                Сурок всегда со мною…”
— звучал достаточно высокий тенорок Пеши, отнюдь не уровня Козловского или Лемешева. Музыкальными данными он, безусловно, обладал. Нашему затрапезному самостийному хору аккомпанировал, сидя за школьным плохо настроенным обшарпанном фортепьяно, а кадык на его горле, словно поршень двигателя, совершал свои возвратно-поступательные движения плавно и равномерно. Мы как могли нестройно и без особого рвения ему подпевали, изредка покашливая и похихикивая, что к нашему удовольствию его страшно бесило…
          До сих пор не могу понять почему, урок пения или, как его официально называли “музыкального воспитания” находился в разряде самых что ни на есть (как выражается современная молодёжь) “отстойных” и нереспектабельных дисциплин. Подавляющее большинство школьников считали уроки пения какой-то, в лучшем случае, развлекаловкой абсолютно не достойной ни прилежания, ни усердия. Их можно было безнаказанно прогуливать, а если нет, то просто являться туда, чтобы поржать и поглумиться, в том числе и над тем бедолагой учителем.

  *   *   *

          Хулиган и двоечник, второгодник, Тришка Потц, скучавший на галёрке, вдруг оживился от пришедшей ему в голову блестящей идеи. Ему никак не давала покоя аккуратненькая головка отличницы Сонечки, с безупречным пробором и двумя белоснежными бантами в льняных косах… Сонечка сидела за третьей партой в левом ряду у окна.
          Тришка разобрал свою грязную, замызганную чернильными пятнами авторучку, трансформировав её в миниатюрную “неандертальскую” трубочку для стрельбы — прообраз пневматического оружия. Затем, тщательно разжевав во рту “промакашку”, скатав из неё грязно-сероватый шарик, он направил своё ВУДЕРВАФФЕ в сторону сонечкиной головки. И, наконец, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, с силой выдохнул его в трубочку, предварительно впихнув туда языком самодельную тактическую ядерную боеголовку…
          Первым выстрелом Потц дал промах. Второй был точнее. Сонечка оглянулась. На хорошеньком личике отразилась возмущённая гримаска. Изумрудные глазки недовольно сверкнули. После третьего точного попадания Сонечка заплакала. Тришка триумфально гомерически расхохотался. Пеша, восстав из-за музыкального инструмента, бросился на галёрку. В своём искреннем педагогическом порыве наказать негодяя, он истерично закричал, от чего его голос сорвался на фальцет, а острый кадык чуть не прорвал ему горло. Учитель попытался схватить Потца за шиворот, но тот ловко увернулся — завязалась краткая потасовка. В конце концов, Пеше удалось схватить малолетнего хулигана, отволочь его с галёрки на авансцену и там поставить в угол.
          Урок продолжался. Грубой профессиональной ошибкой молодого учителя однако было то, что он поставил Тришку в угол так, что ему не было его видно, зато перед классом Потц стоял будто на сцене словно Принц Датский, хотя и спиной к партеру.
          Некоторое время Тришкин силуэт возвышался в углу спокойно и безропотно. Но это продолжалось недолго. Сначала он стал украдкой поворачиваться и гримасничать, вызывая в классе соответствующую реакцию. В конце концов, он расстёгнул ширинку, показал всем то, что там у него было, а затем словно бездомный шелудивый пёс, слегка приподняв одну ногу, “пометил” угол, в котором отбывал наказание. Класс тут же наполнился нестройным гоготом. Кто-то немедленно павлик-морозовским образом “слил” Тришку:
          — Сергей Петрович, посмотрите, там Потц в углу обоссался!
Класс тот час же взорвался хоровым гомерическим хохотом. Пеша, прервав исполнение “сурка-неразлучника”, громко хлопнул крышкой инструмента и опрометью вылетел из класса.
          Через пять минут двери резко распахнулись, и в классе появилась “очень строгая директриса” нашей средней школы Галина Ивановна, которую все ужасно боялись. Молча, взглядом Медузы Горгоны, от которого все мы поёжились и буквально окаменели от жути, она отсканировала класс, затем, не говоря ни слова, измазанными мелом пальцами, словно клещами, схватила шкодливого Тришку за ухо, с отнюдь не женской силой выворачивая его практически наизнанку, — Потц взвыл словно подстреленный волк, его голова с треском шейных позвонков неестественно резко вывернулась подбородком вверх. Галина Ивановна уверенно развернулась своими широкими, словно постамент статуи бёдрами и, сверкая толстыми, мускулистыми как у штангиста икрами, цокая высоченными каблуками чёрных туфель, уверенной походкой императрицы с побагровевшим ухом Потца в правой руке покинула класс.

   *    *    *

          Примерно неделю спустя, мы пришли в на урок музыки, и обнаружили учительский стол сиротливо опустевшим. Спустя некоторое время явилась завуч и заявила, что занятия сегодня не будет, так как Сергей Петрович неожиданно заболел.
          Уроков пения не было довольно таки долго, а потом кто-то сказал, что Пеша в школу больше не придёт.
          Поползли зловещие слухи, что он схватил воспаление лёгких и умер. Помню, что в ту пору мне явилась странная идея, что это всё произошло из-за его острого, воспалённого, казавшегося не совсем нормальным, кадыка.
Для нескольких одноклассников из числа отпетых двоечников и хулиганов это был отличный повод для циничного глумливого веселья. Только одна Сонечка заплакала. Остальные сделали вид, что ничего особенного не произошло.
          Через неделю к нам пришла новая учительница пения. Она была строга и доминантна, впрочем, как все среднестатистические советские училки.               
               
   *    *    *

          Постскриптум. Бывший хулиган, двоечник и второгодник Тришка Потц стал музыкантом — играет на флейте в симфоническом оркестре. Отличница Сонечка Рождественская работает доцентом — преподаёт в консерватории. “Идиотская и несуразная”, выдающаяся из советского идеологического контекста песенка про сурка, который “всегда со мною”, оказалась сочинением Бетховена на стихи Гёте. Великий Композитор написал это произведение четверть тысячелетия тому назад в своём родном городе Бонне, где автор сих строк сейчас живёт и работает.
                Avecque si, avecque la,
                avecque la marmotte.
                Avecque si, avecque la,
                avecque la marmotte…