Ч1. Глава 7. Ночь в Илльгирке

Дорогой читатель! Вы открыли седьмую главу моей книги «Огни чертогов Халльфры». Если вы ещё не читали предыдущих глав, я рекомендую вам перейти по ссылке http://proza.ru/2024/12/06/1741 и начать чтение с начала. Помимо первой главы, там вы найдёте также аннотацию и предисловие к книге.
Если же вы оказались здесь в процессе последовательного чтения, я очень рада. Надеюсь, это означает, что вам нравится моя история!

Приятного чтения!

* * *

ОГНИ ЧЕРТОГОВ ХАЛЛЬФРЫ
Часть 1. Слуга колдуна
Глава 7. Ночь в Илльгирке


Спустя два дня Оллид собрался в дорогу. Он отмыл котелок, сложил в него деревянные миски и ложки, обернул их тканью для навеса и упихал это всё в седельную сумку. Маленький слуга его так и топтался рядом, не зная, чем помочь.

— Плащ, — потребовал колдун у Гиацу, протянув руку.

Семанин тотчас вернул хозяину его колдовское одеяние и ощутил, как же холодно и неуютно стало без него. Но костёр ещё не был потушен, и Гиацу постоял над ним какое-то время, согреваясь. Дым всё так же змеился кругом, скрывая путников от посторонних глаз. Наконец, Оллид собрал все вещи, взмахнул рукой и вновь, как и много раз до этого, поднял землю, велев ей поглотить огонь. Поляна в миг опустела. Остатки дыма сероватыми клочками засновали между деревьями, но вскоре рассеялись.

— Едем! — воскликнул колдун, вскакивая на спину Туринара и одним лёгким движением увлекая за собой Гиацу.

Конь помчался сквозь лес, и полетели навстречу деревья с растопыренными ветвями, запетляли под копытами тонкие ручейки, обрамлённые пушистыми папоротниками, и заблестели лужи от недавних дождей.

День был в самом разгаре, и вовсю пели птицы в чаще. Облака, набежавшие ещё с утра, скрывали солнце, но порой они вдруг расходились, и тогда яркие лучи брызгали с небес, ослепляя Гиацу. И серебрился весь лес, словно одетый в богатые одеяния с драгоценными камнями. «А всё-таки и правда: не так уж тут и плохо», — не без удивления отмечал семанин. Да, холодно. Да, страшно. Но как же красиво!

Вот изумился бы Тсаху, узнай он, как дела у Гиацу. Раскрыл бы рот, округлил глаза и спросил бы: «А можно мне тоже к твоему колдуну?». И заверил бы клятвенно: «Я готов даже мыть ему ноги!». Но Оллид-тан не согласится на такое. Скажет ещё: «Я сам могу мыть свои ноги». Второй слуга ему уж точно не нужен.

Порой Гиацу становилось страшно: вдруг господин и его бросит за ненадобностью? Какой ему прок нянчиться с семанским мальчишкой? Кормить его, лечить, возить по деревням в поисках одежды? И всякий раз подвергаться опасности — если правда, что лисьепадские князья жаждут убить колдуна?

Оллид казался таким странным — как и весь алльдский край, и Гиацу не очень понимал, что на душе у господина. Люди здесь вообще сильно отличались от весёлых, улыбчивых семан, чуть что заключавших друг друга в объятия. Вспомнились Гиацу слова старика Чусена про то, что живут алльды на холодной каменистой земле, дающей скудные урожаи, и нрав их оттого скверный и дикий. Оллид не был ни скверным, ни диким, но обниматься он явно ни с кем не спешил, и улыбка его так же редко озаряла лицо, как и северное солнце — тёмные местные леса.

Гиацу радовался, видя эту улыбку, и в такие моменты ощущал себя почти счастливым рядом с господином. Впереди стелилась дорога, казавшаяся бесконечной и полной немыслимых чудес — далеко ещё до Атахань-гор, не виднеются вдали их заострённые пики. Покрывают землю густые леса с редкими просветами опушек, раскидываются среди них жёлто-зелёные долины, а в них стоят спящие каменные стражи, некогда движимые силой Инга Серебряного...

Веришь ли мама, что сын твой попал к колдуну, другу великого Инга, слава которого достигла даже краёв Семхай-тана? Да мама же сама и поспособствовала этому! Гиацу прикрыл глаза, пытаясь представить, что сказал бы отец. И в голове тотчас раздался голос Атхая: «Ну что ж, хозяин хороший: и мокрые дрова просушить может, и дичь всегда раздобудет. С таким не пропадёшь. Держись за него, Гиацу». А Гиацу бы ему ответил, что держится он в основном за коня, а не за хозяина. И отец бы рассмеялся. А потом серьёзно добавил бы: «За коня — само собой надо, а не то шею сломаешь».

В этот миг Туринар перескочил звонкую лесную речку. Гиацу с размаху ударило в плечо разлапистой веткой, и он едва не слетел с лошадиной спины. Но Оллид крепко ухватил мальчика рукой, не давая упасть.

— Летать вздумал? — спросил колдун, и Туринар замедлил ход.

А Гиацу подумал: «Да, отец, с хозяином мне точно повезло».



***



До деревни добрались лишь к вечеру. Синеватые сумерки заволакивали мир, и все яркие краски стягивались вслед за солнцем куда-то под землю. Гиацу жадно всматривался в тёмные строения, толпившиеся на небольшом пригорке. Кругом деревню обступал лес, и его непроглядный массив вздымался на холме позади домов. Между холмом и деревней, в небольшой низине, виднелась речка, серая в этот час. Невысокие деревья, подобно мрачным стражам, стояли вдоль её берегов, и какой-то человек сидел у воды на корточках и не то полоскал бельё, не то мыл посуду.

Туринар взлетел на пригорок и остановился. Большинство жителей, видно, уже разбрелись по домам, и деревня затаилась, напряжённо вглядываясь в пришельцев: что им нужно, зачем явились? Гиацу с удивлением рассматривал угрюмые срубы: прямо на их крышах росла трава! Где такое видано?!

Дверь ближайшего дома вдруг отворилась, озарив сумерки тёплым сиянием изнутри, и на улицу вышла женщина, а за ней следом выбежали ребятишки — мальчик и девочка, по виду — ровесники Гиацу. Оллид тут же спрыгнул с коня. Женщина от неожиданности вскрикнула и заслонила детей руками.

— Не хотел напугать, — воскликнул колдун, поднимая вверх ладони. — Я только что приехал. Мне нужен ночлег и ужин. И я хочу купить одежду и обувь для моего слуги, — он указал на Гиацу, застывшего на коне. — Вижу, у тебя сын как раз его возраста. Наверняка завалялось что-то ненужное из вещей.

Женщина опустила руки, которыми загораживала детей, и мальчик с девочкой с нескрываемым любопытством выглянули из-за её спины. Сама же она чуть подалась вперёд, с подозрением всматриваясь в незнакомца. Потом перевела взгляд на Гиацу и ахнула:

— Семанин что ли?

— Купил в Тюлень-граде, — кивнул Оллид.

— Никогда их не видела, — призналась женщина. — Но у них и правда что-то с глазами: будто пчёлы покусали! Припухший какой-то, — она брезгливо поморщилась и отступила назад.

Дети за её спиной весело рассмеялись и стали смело разглядывать Гиацу. Девочка попыталась передразнить его, сильно сощурив глаза. Но семанин не отвечал, и тогда она показала ему язык и отвернулась. Сумерки сгущались всё больше, и лица уже едва различались в подступавшей тьме. Казалось, мгла подкрадывается со всех сторон, пожирая деревья, стоящие на холме, речку и небольшой мост через неё, обнимая дома и окружая людей, которые ещё не успели спрятаться.

— Так что? — нарушил молчание Оллид.

Женщина топнула ногой, будто разгоняла назойливую мглу, и ответила:

— Обожди, мне надо спросить у мужа.

Она решительно подошла к двери, распахнула её и заорала вовнутрь:

— Даллиндур! Даллиндур!

Дети, не зная, что делать, сначала побежали за ней, но любопытство пересилило, и они остановились на полпути, поглядывая то на выжидающую на пороге мать, то на семанина, то на высокого незнакомца в зелёном плаще. Свет, лившийся из дома, вдруг померк, и в дверном проёме возникла огромная фигура хозяина. Ростом он был с Оллида, но в плечах будто вдвое шире: казалось, проход за его спиной полностью исчез. Бросив цепкий взгляд на незваных гостей, он сложил руки на груди и пробасил неприветливо:

— Кто такие?

— Да вот, — начала его жена. — Приехали, просятся на ночлег и поужинать. Говорят, нужна одежда для мальчонки.

— Помолчи, — недовольно бросил мужчина и перевёл взгляд на Оллида: — Пусть он сам скажет, кто он.

— Я Оллид, сын Калли, — представился колдун и указал на семанина: — Это мой слуга Гиацу. Я держу путь из Тюлень-града в Лисью Падь. Мы давно в пути, устали и голодны. И если ты пустишь нас на ночлег и разделишь с нами свой ужин, я отплачу тебе за это звонкой монетой.

— Что-то крюк ты сделал, Оллид, сын Калли, — голос хозяина стал подозрительнее. — Наша Илльгирка далеко от лисьепадской дороги.

— Мой слуга непривычен к алльдскому холоду и сильно мёрз в пути. Я решил, что ему нужна одежда и обувь. Да поскорее.

Мужчина задумчиво пригладил густую бороду, достававшую ему до середины груди:

— Говоришь ты вроде складно, — решил он. И, наконец, тоже представился: — Я — Даллиндур, сын Олльма. Идём в дом. Обсудим, какой монетой ты мне отплатишь.

Когда о деньгах договорились, Оллид отвёл Туринара в стойло, где коню щедро положили сена и налили воды. Гиацу же остался в доме, не зная, куда приткнуться и чувствуя себя несоразмерно большим от обращённого на него внимания. Хозяйка уже вовсю стряпала ужин, громыхая посудой, но то и дело бросала взгляд на семанина. Заметив, что он ищет, куда бы сесть, она указала ему на самую грязную и незастеленную лавку, возле которой стояла закрытая бочка, видимо, вместо стола. Гиацу угрюмо сел и услышал, как хозяйские дети сдавленно засмеялись, показывая друг другу на него. Они уже взгромоздились на покрытую шкурами скамью у широкого обеденного стола. Там же восседал и хозяин, подперев подбородок рукой.

Гиацу, стараясь не замечать смеха, принялся разглядывать убранство дома. Он был куда больше, чем тот, в котором жил семанин со своей семьёй. Вдоль стен тянулись длинные широкие лавки и сундуки с плоским верхом, очевидно, для сна. По центру — большой стол, а вокруг него стояли скамьи для сидения. В углу громоздилась печь, отдалённо напоминавшая семанские печи, в которых готовили прямо на улице под навесом. В открытой утробе полыхал яркий огонь. Хозяйка как раз подняла большой котёл и сунула его в самое сердце пламени. Тут в Гиацу прилетел маленький камушек и больно стукнул его по лбу. Хозяйская дочка злорадно рассмеялась и принялась толкать своего брата.

— Смотри, как я ловко попала! А ты — мазила! — шептала она.

Гиацу понял только первое слово: «смотри», но ему и без того было ясно, о чём говорят эти дети. Он с досадой потёр лоб и задумался, как следует поступить? Но в этот миг явился Оллид. Колдун окинул взглядом дом, увидел сидевшего отдельно ото всех Гиацу, который держался за голову, и нахмурился:

— Что ж ты, добрый хозяин, гостей с собой за стол пускать брезгуешь?

Даллиндур удивлённо приподнял брови:

— Разве он не слуга?

— Слуга, — согласился Оллид. — Но это не значит, что он собака, которую можно посадить в углу и кидать в неё камни.

— Что ж ты хочешь, чтобы мы его посадили с собой за стол?

— Если ты приглашаешь за стол меня, то пригласи и его, — ответил колдун. — Если моему слуге будет плохо, он станет плохо работать. А я этого не хочу.

— Справедливо, — изрёк Даллиндур.

— А он точно ничем не болеет? — вмешалась его жена. — Я не хочу, чтобы мои дети сидели с ним рядом, вон у него глаза какие. Ты как хочешь, Даллиндур, но если у Мьярна потом тоже глаза такие станут, в этом будешь виноват ты!

Мьярн, рыжий как само пламя, побледнел и с ужасом глянул на отца, надеясь, что тот передумает. А его сестра сдавленно захихикала, изо всех сил прикрывая рот руками. И её светлые тоненькие косички заходили ходуном.

— Ерунду ты говоришь, Нилльяда, — отрезал Даллиндур. — Это не зараза: он просто так выглядит — семане все такие. И Мьярну это ничем не грозит, — рыжий мальчик при этих словах облегчённо опустил плечи и пнул сестру. — Я посадил семанина отдельно лишь потому, что слуг обычно не сажают с господами. Но раз Оллид настаивает, пусть его слуга сидит рядом с ним.

— Но... — возразила Нилльяда.

— Я всё сказал, — предостерёг её муж, и она осеклась, но спустя мгновение всё равно проговорила едва слышно:

— Уродец уродцем! И с нами за одним столом!

Даллиндур не стал отвечать, лишь недовольно покачал головой. Оллид поманил своего слугу к столу и сам сел слева от хозяина на свободное место. Гиацу удивлённо поднялся. Он видел, с каким нескрываемым отвращением смотрит на него хозяйка, недовольно теребя тёмные косы, поймал и взгляды детей, казавшиеся зловещими в свете мерцавшей перед ними свечи. Хозяин дома, сидевший во главе стола, поглядывал с любопытством и спокойствием, а колдун вновь похлопал по мягкой шкуре на скамье:

— Идём, Гиацу, — велел он. — Я сказал им, что ты будешь сидеть рядом со мной, и никак иначе.

Гиацу подошёл и осторожно уселся на край скамьи, будто всё ещё боялся, что его прогонят. Он оказался прямо напротив хозяйской дочки. Она неприязненно его разглядывала и о чём-то шёпотом переговаривалась со своим братом. Гиацу тоже принялся разглядывать этих странных алльдских детей, с удивлением отмечая, что мальчик в самом деле пламенно рыжий, а не кажется таким лишь из-за отблесков свечи. Лицо его было усеяно множеством точек, будто небо — звёздами. Гиацу уже видел такое у нескольких моряков на горнском судне и тогда решил, будто это проказа. Он перевёл взгляд на девочку и заметил, что и её лицо сплошь рябое, но волосы куда светлее, чем у брата. Даже лицо Даллиндура покрывали эти тёмные точки, но не так сильно, как у детей. «Интересно, что это за сыпь? — озадаченно гадал семанин. — Не заразные ли они?». Но Оллид сидел рядом и явно не опасался хвори, значит, и Гиацу не стоит. Девочка вдруг наклонилась вперёд, оперевшись локтями на стол, и негромко пропела, глядя на семанина:

— Уро-о-оде-ец!

— Гьяра! — прикрикнул Даллиндур, и она тотчас виновато потупилась. — Это наши гости. Веди себя прилично.

— Да, отец, — пропищала Гьяра, украдкой бросая злой взгляд на Гиацу.

Даллиндур смахнул со стола невидимые крошки и поинтересовался:

— А что же, он с нами и Ундару, богиню урожая, за ужин поблагодарит? Или будет своим семанским богам молиться?

— Ты оказываешь нам гостеприимство, — ответил Оллид. — И если тебе нужно, мой слуга поблагодарит не только тебя, но и твоих богов.

— Справедливо, — согласился Даллиндур. — Ты нравишься мне Оллид, сын Калли. Говоришь складно и вроде мужик разумный... — он вновь пригладил бороду: — А что, слышал я, будто семане хорошие работники. Правда так?

— Пока не жалуюсь, — усмехнулся колдун.

— Ну и то хорошо... — протянул хозяин. — А всё-таки чудной он какой! Я б своего, алльдского парнишку лучше нанял, если б мне помощник понадобился. А этот, небось, и по-нашенски не разговаривает?

— Я учу его потихоньку. Кое-что уже понимает.

Хозяин покивал с явным одобрением. Жена его тем временем принялась разливать похлёбку, и вскоре горячий вкусный пар от неё заполнил стол. Нилльяда поставила еду сначала перед мужем, затем налила Оллиду, детям и только в конце — Гиацу. Эту последнюю миску она почти швырнула, едва не расплескав содержимое.

— Руки с голодухи не слушаются, Нилльяда? — холодно спросил её муж.

— Да уж, — отозвалась она, усаживаясь рядом с детьми.

Даллиндур произнёс краткую благодарность Ундаре за хороший урожай, обращаясь к небольшой соломенной фигурке, висевшей над печью, и все принялись за ужин. Ели молча, лишь слышался стук деревянных ложек о глиняные миски. Стук-стук-стук, — быстро ели дети. Стук. Стук, — степенно ужинал Даллиндур. Сту-у-ук, сту-у-ук, — с неприязнью скребла ложкой Нилльяда, и пламя свечи раздражённо дёргалось из стороны в сторону от её дыхания. Хозяйская кошка тенью юркнула под стол, надеясь пособирать упавшие крошки, но, ничего не найдя, впрыгнула на лавку и свернулась калачиком. Миски, наконец, опустели, и Нилльяда встала, чтобы собрать их.

— Откуда ж ты родом, Оллид, сын Калли? — спросил Даллиндур, поглаживая сытый живот. — Из Лисьей Пади, раз в неё путь держишь?

— Да, из тех краёв, — уклончиво отозвался колдун.

Нилльяда поставила перед мужчинами по кружке с хмельным мёдом.

— К нам на прошлую луну оттудова сам князь лисьепадский приезжал, — поделился хозяин, отпивая.

Оллид едва не опрокинул свою кружку:

— Князь?!

— Ну, сам-то он баял, будто всего лишь княжеский гонец, но что мы, болваны какие? — усмехнулся Даллиндур. — Конечно, и гонцы, могут с такой охраной разъезжать... Да только был он совсем молодой, и люди величали его Мьямиром, сыном Гаранура. Не Гарануром ли звали вашего князя, а, Оллид? Поди, скончался. Теперь княжич его место занял.

— В самом деле: Гаранур, сын Харвинга, — подтвердил Оллид. А сам подумал: выходит, и впрямь Гаранур умер, раз сын его уже по свету рыскает в поисках колдунов.

— Вот-вот, Гаранур, сын Харвинга, — закивал Даллиндур. — Это ж Харвинга Кровавым прозвали? Харвинг этот сколько народу порезал... Всё ему спокойно не сиделось. Да, слава Дьяру, Илльгирка наша не близко к лисьепадской дороге — миновали нас войны и разорения. Теперь вот новый князёк что-то разнюхивает. Хотел видеть нашего лекаря, Друнгана. Да подоспел прямо на погребальный костёр: Друнган-то старый был и к Халльфре отправился перед княжеским носом.

— Как будто у них в Лисьей Пади своих лекарей нет, — недовольно пробубнила Нилльяда, намыливая миски в бадье. — Что им в нашей Илльгирке понадобилось?

— Вот ты мне скажи, Оллид, — повернулся к нему хозяин. — Как думаешь, что тут понадобилось лисьепадскому князю? На кой ему какой-то старый лекарь из горнской деревни? У вас своих лекарей нету?

— Этот Мьямир даже к бабке-повитухе заглянул, — добавила Нилльяда.

Даллиндур выжидающе смотрел на колдуна. Гиацу переводил взгляд с хозяев дома на господина, не понимая и половины говорившихся слов. Он разобрал только, что обсуждали князя, лекаря и костёр. Ещё понял слово «старый», но кто был старый: князь, лекарь или костёр, оставалось не ясно. Оллид вдруг рассмеялся:

— Князья у нас вообще с придурью, — признался он. — Говорят, предка Мьямира, князя Рована, по прозвищу Меткое копьё, три сотни зим назад проклял колдун Инг Серебряный...

— Ох... — Нилльяда выронила миску обратно в бадью и во все глаза уставилась на гостя.

— Слышал я что-то такое, — задумчиво протянул Даллиндур, вновь начав поглаживать бороду.

— У нас в Лисьей Пади шепчутся, — продолжал Оллид, понизив голос, — будто не только Рован, но и все его потомки прокляты с тех пор, и всё ищут они, как снять это проклятие. Вот и ездят лисьепадские князья по миру, надеясь отыскать того, кто поможет им.

— Вон оно что... — усмехнулся Даллиндур. — А что ж у них за проклятие такое? Выглядел этот Мьямир как истинный молодец: сам — высокий румяный красавец, кольчуга натёрта, что аж слепит, плащ — дороже моей коровы, а на поясе меч висит. «Какие богатые гонцы у лисьепадского князя-то», — посмеялись тогда мы. У нас все девки поглазеть на него выбежали. Такого проклятым как-то не назовёшь!

— А повитухе он не понравился, — вставила Нилльяда. — Говорит: зашёл, страшный... Глаза — колючие, так и впились в неё!

— Повитуха твоя старая уже, что ей князей молодых разглядывать, — отмахнулся Даллиндур. — Она ещё Фьягара из тебя вытаскивала, а этому лбу уже сколько зим?

— Восемнадцатая пошла.

— Вот то-то... — Даллиндур повернулся к Оллиду: — Так что за проклятие?

— Да вроде как живут они недолго, — неуверенно ответил колдун. — Зим до тридцати. А потом все как один падают замертво.

— Дела... — нахмурился хозяин дома.

— Совсем, видно, отчаялся этот Мьямир, — Нилльяда домыла посуду и поднялась. — В наши-то болота князья обычно не захаживают...

— Да брось, — перебил её муж. — Болота — дальше, на севере. Не такая уж у нас тут и глушь: и дорога есть, и торфом мы успешно торгуем. Свой лекарь — и тот был!

— А ещё, поговаривают, — не выдержала Нилльяда, — что на болотах настоящая колдунья сидит, и оттого там люди пропадают.

— Да чушь ты мелешь, — оборвал её Даллиндур. — Люди пропадают, потому что места там гиблые. Шёл, шёл, наступил не туда, и поминай как звали.

— Не я мелю эту чушь, — огрызнулась Нилльяда, с грохотом поставив миски у печи. — А повитуха мне рассказывала...

— Ну вот и я о том же, — повысил голос хозяин. — Одно слово: бабы.

Нилльяда сверкнула глазами и замолчала. Слышно было лишь, как тяжело дышит она, со злостью глядя на мужа. Дети притихли и пригнули головы, будто ожидали грозы. Даллиндур прочистил горло и спокойно глянул на жену:

— Ты бы лучше гостю нашему одёжку поискала: наверняка у Мьярна найдутся лишние портки да рубаха, — велел он, указывая на Гиацу. — Видишь, мальчонка в рванье каком. Потом бы ещё и помыться ему не мешало...

— Помыться?! — взвилась Нилльяда. — Где ты предлагаешь ему мыться?

— Как — где? Баню, конечно, топить поздно сейчас, но ополоснуться в предбаннике...

— Ни за что! — перебила его жена. — Наши дети ведь будут мыться после него! — она ткнула пальцем в Гиацу.

Мьярн сполз под стол, только рыжая макушка торчала снаружи. Сестра его побледнела, переводя взгляд с матери на отца. Лицо Даллиндура, напротив, потемнело, и мгла потянулась со всех углов, заполнив дом.

— Нилльяда, гостям надо помыться.

— Я не пущу семанина в нашу баню.

— Хозяева дорогие, — вмешался Оллид, вставая. — Мы с моим слугой любим мыться в проточной воде. Я видел у вас тут чудную речку, там мы и искупаемся. Уже достаточно поздно, чтобы никто нас не испугался.

Нилльяда повернулась к нему в недоумении:

— Бессмертный что ли? — спросила она. — Будто не знаешь, что кто ночью купается, того русалки утащат.

— Ну, коли такое случится, тебе не придётся больше делить стол ни со мной, ни с моим слугой, — усмехнулся колдун.

— Нилльяда, одежда! — напомнил Даллиндур, и, едва женщина принялась копаться в сундуках, сказал негромко: — Прости за такой приём, Оллид, сын Калли. Жена моя сама не своя сегодня: двое наших старших сыновей, Фьягар и Туллин, ушли на охоту и уже три дня, как их нет. Я-то не волнуюсь, — на лицо Даллиндура всё же набежала тень тревоги, но он тут же отогнал её. — А жене кажется, что они давно должны были воротиться. Вот она и огрызается, как собака последняя. Помойся в моей бане, ни к чему ходить на речку. С Нилльядой я разберусь.

— Не стоит, Даллиндур. Я сам предпочёл бы речку, — настоял Оллид. — Русалки меня не пугают.

— Ну что ж... — только и промолвил хозяин.

Мьярн был крупнее Гиацу, хоть и одного с ним возраста, и одежда оказалась семанину чуть велика. Но то и к лучшему: пойдёт на вырост. Гиацу надел нижнюю рубаху с вышитым красным узором вокруг ворота и натянул следом верхнюю рубаху, тёмного, древесного оттенка. Затем влез в светло-серые портки, подпоясав их толстой верёвкой. Как же приятно одеться в чистые вещи без дыр! Как сразу стало тепло! И даже сама Нилльяда будто смотрит уже не так угрюмо.

Женщина придирчиво поправила на семанине верхнюю рубаху, чтобы сидела ровнее, да подвернула длинные рукава у нижней, как сделала бы это, наверное, и у своего сына. Обувь Мьярна тоже оказалась велика Гиацу, но выглядела совсем не ношенной: ни единой складки на коже.

— За обувочку я двойную цену хочу, — предупредил Даллиндур. — В ней Мьярн не ходил.

Оллид положил на стол маленький ярко-зелёный камешек:

— Твой сын не ходил и в этой одежде. Спасибо, Даллиндур, что не поскупился на новые вещи. Этот камешек хорошо стоит, сможешь обменять его в городе на монеты, — и колдун встал, собираясь идти.

— Обожди, — вдруг попросила Нилльяда и вновь наклонилась над сундуками.

Вскоре она разогнулась, держа в руках носки из овечьей шерсти. Гиацу такого ещё не видел: на землях Семхай-тана было так тепло, что носков никто отродясь не носил. А тут — и обувь из плотной кожи, и носки такие толстые, что даже в эти свободные ботинки едва влезаешь... Он обулся и поднялся, привыкая к новым ощущениям, с трудом шевеля пальцами ног во всём этом одеянии. И всё же — стало очень тепло! А в таких холодных краях это важно. И Гиацу, глядя прямо в глаза Нилльяде, медленно произнёс на алльдском:

— Спасибо.

Нилльяда удивлённо попятилась и покраснела. А Даллиндур рассмеялся:

— Хорош мальчишка, — промолвил он с явным одобрением и, приобняв жену за плечо, спросил: — А что, Нилльяда, теперь ему можно помыться в нашей бане?

Женщина резко высвободилась, скидывая руку мужа:

— Кто тебе такое сказал? — раздражённо воскликнула она. — Да и ночь уже на дворе! Не к добру мыться в бане ночью!

— Всё в порядке, — вновь перебил их Оллид. — Мы уже собрались к реке.

И вдвоём с Гиацу они вышли в прохладную летнюю ночь.



***



Тьма уже полностью окутала деревню, и бледного света от криво повисшего в небе месяца едва хватало, чтобы видеть, куда наступать. Тёмные силуэты деревьев окружили путников, и беспокойно шуршали лисья в густых кронах. Холодный ветер сновал между ними: он вылетал на склон, ведущий к реке, и принимался игриво бегать по травам, а потом вдруг резко поворачивал и надувал семанину новую рубаху да трепал его за волосы. Оллид шёл так, будто тропа была ему знакома. Гиацу же то и дело спотыкался и один раз даже едва не упал, зацепившись ногой за древесный корень, но колдун успел подхватить мальчика.

— Осторожнее, — шепнул Оллид.

Впереди заблестела полоска реки. Белый месяц отражался в воде и дрожал от шедших сквозь него лёгких волн. Река была темна и молчалива, лишь скрипнул деревянный мост через неё, когда Оллид шагнул на его широкое полотнище. Но на другую сторону колдун переходить не стал и, пройдясь туда-сюда по мосту, вернулся назад.

— Здесь берег лучше, — сообщил он Гиацу и, быстро скинув с себя одежду, погрузился в воду.

Семанин последовал его примеру, и река тотчас мягко обняла его. Вся усталость, вся пыль, грязь и недавняя болезнь утекали теперь с её прохладными волнами прочь, и ветер легонько касался ещё сухой головы. Оллид нырнул и, зачерпнув со дна речного песка, принялся растирать себе тело.

— Хорошо-то как... — промолвил он негромко. Затем расплёл свою причудливую косу, состоявшую из трёх кос поменьше, и стал растирать песком кожу головы.

— А что у них с баней? — спросил Гиацу, тоже зачерпывая песка со дна. — Я понял слово «баня», но не понял всего остального.

— Не хотят пускать чужаков в свою баню, — отозвался Оллид.

— Это ведь из-за меня, да?

— Ну, я для них тоже чужак, — возразил колдун.

— Тебя-то, господин, они сразу посадили за стол рядом с собой, — заметил Гиацу, и в голосе его зазвучала обида. — А меня не хотели. Думаю, и в баню бы тебя пустили.

Оллид повернулся, и в глазах его отразились два тонких месяца:

— А что ты сам о них думаешь? — спросил он мальчика. — Не показались они тебе странными?

— Ну... — протянул Гиацу озадаченно. — Наверное, показались. У них у всех, кроме этой Нилльяды, какая-то сыпь на лице.

— Это «веснушки», — улыбнулся колдун.

— Как?

— Веснушки. Такое у многих алльдов бывает, чаще всего — у рыжих. И это не заразно.

— М-м-м, — промычал Гиацу, растирая голову.

— А глаза? — спросил Оллид, вымывая песок из волос. — Разве тебе не кажется странным, что у всех алльдов такие глаза?

— Кажется, — согласился семанин. — Чусен-тан говорил: это потому, что у вас солнца мало. Глаза раскрываются широко, как цветы: пытаются вобрать в себя весь солнечный свет, какой есть.

Колдун негромко рассмеялся:

— Это он хорошо придумал, твой Чусен. Может, и так, кто знает... — Оллид откинулся на спину, позволяя реке держать тело. — А теперь представь, каким странным им кажешься ты.

Гиацу задумался: и в самом деле семане сильно отличались от алльдов внешне.

— Ты вот решил, что у хозяйских детей какая-то сыпь, — продолжил Оллид. — А они подумали, что у тебя глаза опухли, и оттого ты их так прищурил.

— Правда?! — удивился Гиацу.

— Да. И хозяйка переживала, что это заразно, и её дети тоже станут такими, как ты.

— А это возможно?!

— Нет, — усмехнулся Оллид. — И у тебя веснушки на лице тоже не появятся, если ты посидишь рядом с рыжими алльдами. Даллиндур торгует понемногу и часто выезжает за пределы деревни. Он уже видел других семан, а его жена и дети — нет. Они не знают, что все семане такие. И легко верят, будто это какая-то опасная болезнь. Оттого и так грубы с тобой. Кому хочется заразиться невесть чем, понимаешь?

— Кажется, да.

Гиацу тоже откинулся на спину, и прохладная вода мягко поддержала его. Чёрное небо усеяли бесчисленные звёзды: побольше, поменьше. Одни толпились, другие держались друг от друга подальше, третьи — мигали... Сколько же тут звёзд! Будто даже больше, чем в землях Семхай-тана! И запомнить их теперь кажется невозможной задачей. Интересно: что же стало с Чусеном, где он теперь? И где нынче Тсаху? Живы ли они?

Лёгкое течение потихоньку кружило Гиацу. Он слышал неподалёку пение ночных птиц, имени которых ещё не знал. Доносилось из травы стрекотание кузнечиков, то усиливаясь, то затихая, потревоженное всплесками и голосами. Шуршал ветер в кронах угрюмых деревьев, и раздавался из деревни на пригорке одинокий собачий лай. Вдруг нечто крепко ухватило Гиацу за лодыжку, и он едва не потонул от неожиданности и ужаса.

— Куда это ты поплыл? — спросил Оллид, отпуская ногу мальчика.

— Господин! — выдохнул семанин, сплёвывая воду. — Ты жутко напугал меня!

— Я тебя еле поймал, — строго заметил колдун.

Гиацу осмотрелся. Деревянный мост совсем скрылся из виду, и пологие берега сменились крутыми обрывами. А ведь течение казалось таким лёгким!

— Ночной воде опасно отдаваться, — Оллид подтолкнул слугу обратно и сам поплыл рядом. — Потеряешь бдительность, и никто тебя не найдёт.

— А что случится?

— Люди верят, что в ночной воде резвятся русалки, которые утаскивают к себе.

— Русалки?

— Утопившиеся женщины, — пояснил колдун. — Кто-то говорит, что у них рыбий хвост и женское тело. Иные утверждают, что — рыбья голова и женские ноги.

— Жуть какая, — Гиацу в страхе оглянулся, будто ожидал, что русалка вынырнет где-то поблизости. — А ты их видел, господин?

— Нет. Но слышал. И ты тоже слышал, когда мы проезжали болотистые места после Ланаа-озера. Эти голоса зовут на дно. И если ты откликнешься на их зов, то там навеки и останешься.

— А зачем им это? — Гиацу теперь уже хотелось скорее покинуть тёмную реку: всё казалось, будто что-то со дна пытается ухватить его за лодыжку.

Оллид пожал плечами:

— Может быть, им одиноко? — он вытолкнул семанина на берег возле моста и сам вылез следом. — Но это не повод лишаться своей жизни, лишь бы скрасить их одиночество. Держись крепко, если однажды тебя ещё раз позовут из ночной воды. Что бы они тебе ни говорили, как бы сладко ни пели: откликнешься, и ты пропал.

Гиацу вспомнил Ифан, рыбкой нырнувшую в залитое солнцем Тагихам-море.

— А все утонувшие женщины становятся русалками? — спросил он.

— Это мне не ведомо, — отозвался Оллид, натягивая рубаху на влажное тело.

— А что бывает с утопившимися мужчинами?

— Про них песен никто не складывал, — покачал головой колдун. — Думаю, они просто отправляются в чертоги Халльфры или на золотые луга твоего Семхая. Или ещё куда.

Гиацу быстро оделся и отошёл подальше от реки: мало ли что? Оллид влезал в одежду не спеша, но вскоре и он собрался, и вдвоём они поднялись по пригорку и направились обратно к деревне. Лаявшая собака уже смолкла, зато ветер усилился, и на небо набежали облака, подсвеченные ярким месяцем. Они летели быстро, то заслоняя собой звёзды, то вновь открывая их, и сильные порывы ветра толкали Гиацу в грудь, будто где-то там, в низине, злились русалки, не получившие его и оттого желавшие вернуть семанского мальчишку в свои тёмные воды.

Гостям предстояло спать на сеновале. В доме, конечно, было два свободных места, но Нилльяда не пожелала уступить их. И в этот раз не потому, что брезговала спать рядом с семанином, а потому, что ждала с охоты старших сыновей и думала, что они могут явиться даже среди ночи. Когда колдун со слугой проходили мимо дома, сквозь приоткрытую ставню до них донёсся голос Нилльяды:

— Великий Дьяр, ведающий тропами! — молила она. — Сложи дороги так, чтобы Фьягар и Туллин скорее вернулись! Не заведи их в страшную чащу, и пусть все опасные хищники обойдут их стороной! Милостивая Огара, хранительница дома и семей, защити моих сыновей, позволь им вернуться целыми и невредимыми...

Голос женщины становился всё тише и, наконец, перешёл в шёпот, который нельзя было разобрать. Оллид нахмурился и отворил тяжёлую дверь сеновала, пропуская вперёд Гиацу, а сам оглянулся, ища в чёрном небе Аганару, звезду всех путников. Но не встала нынче Аганара над горизонтом.

Час от часу не легче: неужто не ляжет завтра под ноги дорога? Оллид зашёл внутрь и бесшумно закрыл дверь. На ощупь нашёл он на сене приготовленные одеяла из овечьей шерсти и стал укладываться. Беспокойство овладело колдуном: видно, сыновья Даллиндура и есть те незадачливые охотники, встреченные им в лесу. «Удивительны, Дьяр, тропы твои!» — подумал Оллид, чувствуя: вот-вот случится что-то, из-за чего придётся задержаться в деревне. Вот-вот...

Он жил на этом свете уже семьсот зим и не верил в случайности: не просто так он едва не столкнулся с двумя молодыми охотниками, не просто так первый же человек в деревне, вышедший к нему, оказался, видно, их матерью... Что ж: утром будет виднее, что к чему. И Оллид накинул на влажные волосы капюшон и укрылся одеялом. Гиацу устроился рядом, подняв ненароком ворох пыли и мушек, живших в сене. Но вскоре все они — и мушки, и колдун, и его маленький слуга — успокоились и провалились в крепкий сон. И, кажется, впервые за все эти дни, тихо стало на сердце у Оллида: не чуял он больше за собой погони — похоже, и правда, свернул неизвестный преследователь прямой дорогой в Лисью Падь, не пошёл окольными путями в горнскую Илльгирку. Ну и хорошо. Ну и... хо-ро-шо...



***



Ллоин достиг тропы к ночи. Уставший конь еле шагал, и воин злился, подгоняя его: ведь незнакомец в красном плаще с каждым мгновением становился всё дальше! Одному Дьяру теперь ведомо, где искать его. Но конь и так шёл на пределе сил: ноша его была тяжела как никогда, и Ллоин понимал это. Он с раздражением спешился, давая скакуну передохнуть, и осмотрелся. Дорога утопала в тумане, и белёсая мгла тревожно колыхалась вокруг. Вдали ухала сова, но голос её едва доносился — казалось, туман поглощает все звуки. Даже кузнечики, обычно громко трещавшие с деревьев в ночи, теперь стихли, выжидая.

Ллоин втянул сырой прохладный воздух. Он уже проходил по лисьепадской дороге раньше, но то случалось днём. В светлую пору здесь можно встретить торговые обозы и даже пограбить их при желании. Но нынче мгла недружелюбно липла к одинокому страннику, словно желала утащить в раскинувшиеся поблизости болота. Ллоин пнул ногой сгусток тумана, уже стелившегося у его сапогов, и облачко мгновенно рассеялось. Но тотчас новые сгустки принялись окружать путника. Они мешали Ллоину, не давали ему сосредоточиться, чтобы понять, в какую сторону ехать.

Всю дорогу он полагался исключительно на своё чутьё, которое никогда ещё не подводило его. Он знал, что едет правильно. Одноглазый воин так увлёкся погоней, что даже едва не ступил в лес, кишащий вардами, но вовремя остановился на самой границе. Тьма плотной стеной алчно глазела на него с другой стороны серебристой реки, и жуткая тишина висела во влажном воздухе. Конь испуганно задрожал и попятился. Ллоин и сам почувствовал, как мелкая дрожь прошла по всему его телу. Так вот они какие, эти варды, которых боялась Анда...

До того мгновения Ллоин почти не вспоминал младшую сестру. Он никогда не любил её и лишь раздражался, что она такая трусиха и боится всего на свете. Особенно вардов, которые могут украсть душу. Илльда, старшая, много про них рассказывала: любила попугать младших холодными зимними вечерами, когда и делать-то больше нечего... Но Ллоин не верил, что варды в самом деле существуют. Думал: это всё сестрины сказки. Но ведь не все её истории были сказками, и далеко-далеко на севере и впрямь оказался колдовской источник...

Ллоин ощутил, что мысли путаются, и его с невероятной силой тянет в замерший лес, полный бесконечной мглы. Но конь под ним сопротивлялся, и одноглазый воин в раздражении сплюнул на влажную землю. «Не возьмёте», — решил он, поворачивая скакуна прочь. Он чувствовал, что варды злы и голодны: они явно упустили кого-то. Ллоин готов был поставить голову, что упустили они именно господина в красном плаще, которого про себя он уже называл колдуном, хотя наверняка всё равно не знал.

Варды подошли к самой реке, и тьма заволокла освещённые лунным светом деревья.

«Их породили лайя. Они подняли своих мёртвых соратников и сотворили из них вечно жадную тьму, которая теперь пожирает всякого, кто заступит на их земли, — шептала старшая сестра. Дрожащий огонёк свечи затрясся сильнее от её жаркого дыхания, и маленькая Анда подтянула ноги, которые до того свесила с лавки. — И Лисья Падь, и Горнская Высь мечом прошлись по тем краям, и возненавидели алльдов притеснённые лайя. Но не пойдут варды за тобой дальше реки, ибо там кончаются их владения. Никогда не пресекай реку, не заходи в их земли — ведь тогда даже Халльфра не заберёт тебя в свои чертоги, ибо некого станет забирать. Съедят варды твою душу и не подавятся!»

«Илльда, мне страшно», — пискнула Анда.

«Не бойся. Варды от нас очень, очень далеко — через целых два княжества, — заверила старшая сестра. — И до поры до времени они спят. Но однажды придёт к ним колдун и разбудит их — и с тех самых пор не будут знать они покоя. Но это ещё не скоро случится».

Ллоин обернулся. Что ж, вот, видно, и явился сюда колдун, который разбудил их. «Значит, я не ошибся на его счёт». И одноглазый стегнул коня, яростным криком вырывая его из тягучей дремоты. Конь тотчас пробудился, а варды за рекой один за другим исчезли в лесу, слившись с ночной мглой.

«Не уйдёшь, проклятый колдун», — думал Ллоин в тот миг. Он был уверен, что ничто не остановит его, и даже вардам не по силам помешать его планам.

Но теперь, едва он ступил на лисьепадскую дорогу, уверенность сменилась беспокойством. Чутьё отчего-то стало подводить Ллоина. Он больше не понимал, куда ехать, и лишь со злостью осознавал: колдун ускользает от него. Что-то было не так, что-то путало Ллоина.

Вряд ли этот господин в красном плаще, попетляв по горнскому краю, решил свернуть обратно, к Тюлень-граду. Скорее всего он двинулся дальше — в Лисью Падь по единственной широкой дороге. Но отчего-то Ллоин сомневался в этом. Он стоял в нерешительности на тропе, всё больше кутавшейся в туман, и оглядывал тёмные пятна лесов, едва различимые в ночи. Куда же ехать?

Конь вдруг испуганно заржал и отступил в сторону: туман не нравился ему и лип к его ногам так же, как и к сапогам седока. Ллоин нахмурился: сосредоточиться никак не выходило. Стоило дождаться утра, прежде чем показываться на этой гиблой дороге! И он впрыгнул на уставшего коня, едва не поломав тому хребет. Пожалуй, надо добраться до ближайшей лисьепадской деревни и вызнать, не проезжал ли там богатый господин с семанским мальчишкой. По дороге — так по дороге! И конь угрюмо затрусил по протоптанному пути в Лисью Падь, и тьма сомкнулась за ним плотной стеной.



***



Оллиду снилось, как идёт он по залитому вечерним светом полю, и под сапогами его — вытоптанная земля. Всё тонет в золотисто-рыжем сиянии, и молодой колдун щурится, оглядывая место сражения. Куда ни бросает он взгляд, всё устлано мёртвыми, и трава под ними почернела от пролитой крови. Валяются рядом мечи, топоры да копья — всё то, чем люди пытались победить друг друга. Торчат стрелы из безжизненных тел. Лежат расколотые, пробитые щиты: одни — с лисьей мордой, другие — с рогатой лосиной головой по центру. Сошлось на этом поле Лисьепадское княжество с Тусарским, и не стало больше Тусарского: поглотили его хитрые лисы, обломали мощные лосиные рога.

Оллид идёт дальше, пытаясь найти живых: тут и там раздаются стоны и крики. Кто в состоянии, сам перевязывает свои раны и помогает соратникам. Многие лежат без сознания, так, что и не поймёшь сразу, нужна им помощь или уже нет. Оллид наклоняется и проверяет каждого, особенно укрытых щитами с лосем. Но Халльфра ходит за ним по пятам и отбирает тех, кто ещё только что дышал, уводит за собой по тёмной дороге в ледяные чертоги, откуда нет и не будет возврата. И Оллид чувствует, как утекают чужие жизни, подобно ветру, прямо сквозь его пальцы: никак, никак не ухватить их.

Впереди маячат серебристые одеяния Инга. Он вправляет кому-то перелом, и человек рычит от боли, и слёзы текут из его глаз. «Потерпи, потерпи немного. Сейчас полегчает», — уговаривает Инг, и воин молча кивает, прикусывая губу. Инг делает резкое движение, и отчаянный вопль разносится над полем. «Ну вот и всё, — старый колдун поднимается на ноги и указывает своим помощникам: — Руку туго забинтовать. Мелкие раны промыть и обработать мазью, которую я приготовил». Инг направляется дальше: здесь нужно вытащить стрелу из брюха, здесь — остановить кровь из нанесённой мечом раны... И Оллид никак не может догнать его.

«Помоги мне, прошу...», — молит воин, уцепившись мокрой от крови рукой за сапог Оллида. У воина нет обеих ног: одна отрублена по колено, вторая почти целая, но без ступни. Лицо его перекошено от боли, шлем сполз с головы, обнажив вспотевшие грязные волосы, в измученных глазах — надежда. «Ты ведь можешь помочь? Можешь?!» Оллид наклоняется к нему и прикладывает ладони сначала к обрубку бедра, пытаясь остановить кровь и заставить сойтись края раны, затем — к лодыжке. Но не успевает: воин потерял слишком много крови, и Халльфра равнодушно отстраняет молодого колдуна. «Это моё», — властно говорит она, и воин тает в руках Оллида, оставляя лишь блестящие алые пятна на ладонях.

Оллид поднимается и идёт дальше, осторожно перешагивая через мёртвых. «Помоги мне», — снова молит его кто-то. Колдун оглядывается: рядом сидит мужчина, пытаясь удержать руками внутренности, но кровь сочится сквозь его пальцы, утекает по разорванной кольчуге вниз — вместе с жизнью, и лицо воина всё бледнее и бледнее. Оллид наклоняется и к нему тоже, аккуратно укладывая на спину. Он прижимает ладони к животу воина и ощущает бесконечный холод под пальцами. Мужчина делает судорожный вдох, но вновь голос Халльфры ледяным перезвоном раздаётся над полем: «И это моё». И воин выдыхает в последний раз. Оллид сжимает пальцы, пытаясь помешать ему уйти, но ухватывает лишь воздух.

И снова встаёт молодой колдун, оглядывая залитое рыжим светом и багряной кровью поле. Сколько же будет ещё этих войн? Сколько людей умрёт? Бесконечна ненависть человеческая! Бесконечна зависть и желание обладать чужим! Но конечны колдовские силы: не всем можно успеть помочь. Не всем...

Оллид осматривает раненых одного за другим, но взгляд его блуждает по безжизненным телам. Он всё ищет глазами богатый синий плащ с вышитым на нём слепяще-белым лосем, но нигде не видно такого. Яркие серебристые одеяния Инга мелькают уже совсем далеко, и молодой колдун устремляется к ним, но по-прежнему не может догнать своего учителя. Оллид оглядывается и замечает, что стоит посреди выжженного пятачка. На нём вкопано несколько почерневших кольев, на которые насажены предводители тусарской армии. И в одном из них колдун с содроганием узнаёт старшего брата.

Затаив дыхание, Оллид подходит ближе. У Яргана нет головы, но это определённо он. Сколько раз эти кулаки били Оллида — он узнал бы их среди тысяч чужих рук. Да и вон косой шрам, пересекающий грудь, на которой разорвана одежда и кольчуга. Оллид сам оставил этот шрам, когда уже почти проиграл старшему брату в их мальчишеском бою. Маленький колдун схватил тогда кувшин с водой и плеснул в своего соперника, от злости вскипятив жидкость прямо в полёте. Кипяток ударил в грудь и лицо, и Ярган заорал от жгучей боли, скрючившись на земле. Лицо его в миг покраснело, и щёки покрылись злыми слезами. «Ненавижу тебя, колдовское отродье! — прорычал он сквозь стиснутые зубы. — Ненавижу!». Но к нему уже кинулись княжеские слуги и быстро заслонили мальчика.

Оллид забросил кувшин в кусты и побежал. Он не хотел так сильно навредить старшему брату. Но тот всегда издевался над ним и пытался побить, и маленький колдун злился — а в этом состоянии он уже плохо владел собой. Оллид оббежал княжеские покои, но нигде не нашёл мать. Уж она бы помогла сейчас Яргану, заставив боль отступить, а вспученную на месте ожога кожу — вновь порозоветь да выровняться!

Оллид долго петлял по двору и по пристройкам, пока не споткнулся и не упал от усталости. Мама найдёт его позже и, узнав всё, отправится к своему старшему пасынку, но тот откажется принимать её помощь. Он ненавидел не только Оллида, но и его мать, и ни за что не хотел, чтобы она прикасалась к нему. Но сейчас маленький Оллид сидел, спрятавшись меж больших бочек с хмельным мёдом, и еле сдерживался, чтобы не заплакать. За что, ну за что брат так ненавидел его?

Повзрослев, Ярган много раз пытался отравить Оллида. Дважды даже спускал на него голодных натасканных псов. Но Арфен берегла сына, пока была жива. С её смертью уже никто не смог бы защитить его, и оттого молодой колдун покинул родные края, укрывшись в Диких горах.

Оллид смотрел на Яргана теперь, и вороны, отлетевшие поначалу подальше, уже вновь окружили бездыханное тело и принялись клевать его.

«Пр-р-рочь!» — зло зарычал на них Оллид, и птицы испуганно взметнулись ввысь, громко хлопая большими чёрными крыльями.

Ни одного ворона не осталось, но колдун зачем-то вновь закричал изо всех сил:

«Прочь! Про-о-очь!»

Ему казалось, что прогоняет он уже вовсе не птиц, а какую-то огромную, невыразимую тоску, сковавшую его изнутри. То была тоска по семье, которой у Оллида никогда не было и отныне никогда уже не будет.

В конце концов, покинув дом, он желал лишь, чтобы его оставили в покое. И теперь грусть затопила молодого колдуна: всё же в самой потаённой глубине себя он надеялся, что однажды Ярган если и не полюбит его, то хотя бы перестанет ненавидеть. Перестанет, если уйти с его дороги, отдать ему власть...

«Ублюдок!», — раздалось позади, и Оллид обернулся. К нему шагал Виллинар, его средний брат, всегда поддерживавший Яргана во всём. Голова Виллинара была разбита, и в его распущенных длинных волосах запеклась кровь.

«Ублюдок! — повторил Виллинар. — Это всё из-за тебя! Это ты виноват! Ты! — он ткнул пальцем в Оллида. — Ты оставил нас! Ты не помог нам в этой войне! Все тусарцы погибли!».

«Нет, — возразил Оллид. — Тусарцев на смерть привели вы с Ярганом».

«Огьяр Лисий князь отрезал Яргану голову и выслал мне, — не унимался Виллинар. — Если бы не ты, брат был бы жив! Почему ты не помог нам? Почему не откликнулся на мой призыв?!»

«Не я объявил войну Лисьей Пади, — холодно заметил Оллид. — И не я повёл сюда войска. Ярган умер по собственной глупости».

«Ты бросил свой дом! — настаивал Виллинар, и лицо его исказилось от бессильной ярости. — Ты бросил нас, своих братьев!».

«Для начала мои братья бросили меня».

«Да что ты мелешь?! Это ты покинул княжество и укрылся в Диких горах!»

«Я действительно укрылся в горах, — согласился Оллид. — Но в этом не было бы нужды, не пытайся Ярган дюжину раз отравить меня, и не помогай ты ему в этом».

«Ложь! — воскликнул Виллинар. — Ты просто трус! Всегда был трусом. И трусом помрёшь!»

Оллид уже вырос, и подобные слова больше не могли заставить его броситься в драку, как когда-то в детстве. Теперь он знал цену своей жизни: распорядишься ею бездумно, и кто-то другой получит всю твою силу. Слишком высокая плата! Поэтому колдун просто молча пошёл прочь с поля боя.

«Почему ты не споришь со мной?!» — закричал Виллинар, глядя ему в спину.

Оллид, не оборачиваясь, бросил:

«Нет нужды».

Виллинар стоял, не веря своим ушам. Нет нужды? Мужчину назвали трусом, а он просто стерпел?! Холодный вечерний ветер пролетел по полю, растрепав тёмные волосы Виллинара, и голос его дрогнул, когда он произнёс:

«Мне стыдно, что ты — мой брат. Отец говорил всем, что ты не по годам умён. Что добр сердцем как никто другой. Что с тобой в княжестве наступят хорошие времена! Но ты бросил тусарцев! Бросил! И теперь прикрываешься размолвками с Ярганом, чтобы оправдать свою трусливую душу! Я всегда знал, что отец ошибается на твой счёт».

Оллид замер. Устало вздохнув, он повернулся к Виллинару. Тот стоял рядом с колом, на который был насажен их обезглавленный брат. Запачканные кровью волосы Виллинара теребил ветер, лицо исказилось от гнева и давней злобы. Родившись вторым, он смирился с тем, что Ярган во всём обойдёт его, и потому решил стать ему верным союзником. Но когда появился Оллид, для отца сам закон перестал быть писан: где же это видано — при живых старших сыновьях передавать всю власть младшему? Что, в конце концов, представлял из себя этот колдовской гадёныш? Ни сил, ни умений, ни гордости! Но князь Калли упёрся, и никто не мог разубедить его. Виллинар знал, как разгневан Ярган, который всегда считал себя единственно возможным наследником. Но сам Виллинар был разгневан не меньше: ведь его вовсе обошли, словно пустое место.

Оллид зло усмехнулся:

«Отец желал сделать меня князем именно потому, что я не бросаюсь в бой, не продумав все последствия. Я не оставляю без охраны свой город, куда тотчас заявляется вражеское войско. И не обвиняю потом в этом человека, которого сам же выгнал, когда он пытался предупредить меня! — Оллид постучал пальцем по своей голове: — Отец знал, что в отличие от вас с Ярганом, у меня что-то есть здесь».

«Ах ты, ублюдок! — Виллинар выхватил меч и направил на Оллида. — Трус и ублюдок!»

«Чего ты от меня хочешь, Виллинар? — утомлённо спросил колдун. — Я давно уступил своё место вам обоим. Ярган мёртв, теперь ты — князь. У тебя есть возможность собрать остатки людей и возродить Тусарское княжество. Так почему вместо этого ты ходишь за мной и впустую тратишь свои силы на оскорбления?!»

«Ты предлагаешь мне смириться с унижением и поклониться в ножки Лисьему князю?» — опешил Виллинар.

«А не смиришься, так окажешься там же», — Оллид указал на колья с обезглавленными телами тусарских командиров.

Меч дрогнул в руке Виллинара:

«Неужели ты не понимаешь... — прошептал он. — Я хочу, чтобы ты помог мне возродить Тусар-град. Ведь ты колдун, тебе подчиняется ветер! Ты мог бы скинуть с обрыва целое войско! Или смыть Огьяра водами Норны! Неужто тебе совсем нет дела до твоего княжества?».

«Ты уговариваешь меня выступить против Огьяра, а не помочь возродить княжество», — заметил Оллид.

«Не будет Огьяра, не будет и беды, и никому не придётся кланяться».

«Такую помощь ты от меня не получишь».

«Но почему? Твоя мать ведь помогала отцу вести дела...»

«Моя мать помогала вести дела миром, а не войной. А ты хочешь уничтожить и Огьяра, и Лисью падь, и потерять остатки своих людей».

«Признайся, — Виллинар зло прищурился, — на самом деле ты просто тряпка! Ты ни на что не способен, вот и отказываешься. Тебе, видно, не по силам править стихией! Я прав?»

Оллид покачал головой и зашагал прочь, оставив брата без ответа.

«Не отвечаешь?!» — воскликнул Виллинар.

«Нет нужды отвечать», — отозвался Оллид.

Тогда Виллинар стиснул меч в руке и в несколько стремительных прыжков оказался прямо позади младшего брата. Он замахнулся, чтобы нанести удар, но не успел. Оллид даже не развернулся. Он лишь тихо промолвил:

«Прочь».

И Виллинара тотчас отшвырнуло в сторону и кубарем понесло по полю боя через тела погибших соратников. Меч выпал из его ладони, но Оллид не стал подбирать оружие. Лишь пнул по нему сапогом, отбрасывая от себя подальше.

Виллинар с трудом поднялся, держась за раненую голову и пошатываясь.

«С твоими силами мы могли бы править во всей алльдской земле...» — простонал он.

«Мне это не нужно», — ответил Оллид.

Так и не обернувшись, он уходил всё дальше: живых, которым требовалась помощь, больше не было на этом поле.

«Я завалю тебя золотом, — пообещал Виллинар. — Ты будешь так богат, как ни один князь на свете! Даже сокровища семанских фахов померкнут рядом с твоими! Забирай мои чертоги, Оллид, хочешь? Забирай моего коня! Он лучший скакун в Тусарском княжестве!»

«И это мне не нужно».

«Да что же тебе нужно?!»

Тишина. Лишь звук удаляющихся шагов да крики воронов, спорящих за добычу.

«Что тебе нужно, Оллид?!» — взревел Виллинар, но так и не получил ответа.

И сгустившиеся сумерки, резко налетевшие с ветром, навсегда разделили братьев, больше никогда не встретившихся вновь.


* * *

Читать дальше восьмую главу «Дети Даллиндура» — http://proza.ru/2024/12/28/1187

Справка по всем именам и названиям, которые встречаются в романе (с пояснениями и ударениями) — http://proza.ru/2024/12/22/1314