Тропой неведомой силы. Гл. 21. Уроки мастерства

Стоял ясный солнечный день, на улице по-летнему было жарко, и от этого хотелось побыть на природе, поэтому приглашение Кузьмина прокатиться по Амуру Коробков принял с благодарностью. Свой доклад он прочитал одним из первых на пленарном заседании, а идти на секционные сообщения не хотел.
Мастерской Кузьмина служил небольшой дачный домик, расположенный на одном из островов посреди Амура. Добираться туда пришлось на речном трамвайчике, как дачники называли пассажирские теплоходы, сновавшие, как челноки, по полноводной реке. Возле дома лежала куча разноцветных камней, которые на первый взгляд можно было принять за строительный материал, привезенный для бетонной отмостки вокруг дома или для фундамента, но только не в качестве сырья для изготовления мозаичных картин.

Коробков поднял серую глыбу и, убрав с нее налет пыли, определил, что это офиокальцит. Лежали в этой куче и знакомые ему красные граниты, и мелкозернистые розоватые песчаники, и обрезки нефрита и чароита.
— В моем понимании камень, будь то даже самый лучший рубин или сапфир, — это что-то неодушевленное. Стоят экспонаты, словно немые, а подойдешь к ним поближе и присмотришься, они как будто оживают. Вот как, например, в нашем музее. Помнишь, какие там были классные образцы? Одна только хрустальная друза, которую ты привез с Барсука, чего стоит!

Солнечный свет скользнул по спилу агата, который тот полил водой, и у агата заиграли концентрические кольца. Золотистые, коричневатые, бесцветные, серые — они враз ожили. От этого было такое впечатление, что в них вдохнули жизнь.
— Не обработанный камень, можно сказать, что-то дикое и не прирученное, а когда камень распилишь и отшлифуешь, он раскрывается и начинает играть. То есть показывает свою истинную душу, скрытую от постороннего глаза. Конечно, посетителям музея об этом лучше не говорить, — добавил Борис, — потому что не все готовы воспринимать такую информацию. В поле или даже в лаборатории, когда камень держишь в руках, он имеет одну ценность, а в готовом изделии он уже становится жемчужиной. Это можно сравнить с алмазом: нанесешь на него грани, и он превращается в бриллиант, сверкая яркими лучами. Ценность камня заключается в том, что он украшает нашу жизнь. Но многие часто не замечают прекрасного и выбрасывают камни. А я в меру своих сил и возможностей стал использовать камни для поделок.

Коробков неожиданно засмеялся. Ничего более потешного он не ожидал услышать от Кузьмина. Если бы тот никогда не занимался обработкой цветных камней, можно было бы ему простить такую белиберду.
— Нового ты не сказал. Вспомни, как в нашей мастерской мы делали сувениры из разных камней. Только мы их не продавали, как сейчас.
Только сейчас до Бориса дошел смысл несуразицы, которую он произнес.

— Я хотел сказать, что стал применять любые камни для мозаики. Конечно, из камней во все времена изготавливали орудия труда и оружие, украшения и различные талисманы и символики. А что касается продажи своих изделий, то следует сказать, тогда было другое время. За свой труд мы получали зарплату, поэтому нам не приходилось думать о хлебе насущном. А сейчас, когда изделия из камня — твой основной источник дохода, ты просто должен на них зарабатывать, иначе рискуешь умереть с голода.

Когда они вошли внутрь, Коробков пришел в неописуемый восторг. На всех стенах были развешаны картины из камня. Были на них сцены, взятые из жизни дальневосточной природы: полосатый уссурийский тигр, и черный гималайский медведь с белым передником на груди, и поджидающий добычу старый орлан. На побережье океана стояли неприступные скалы с нагромождением диких камней. Такой красоты он никогда не видел, тем более что картины были собраны из разных камней.
— Борис, я просто восхищен твоими работами. Это что-то невероятное, это выше моего понимания. Как тебе удалось создать такое чудо? Скажи, в чем секрет твоей мозаики?
Наступило секундное замешательство. В этот момент перед глазами Бориса предстало все, что было связано с мозаикой. И современный подрезной станок Ганса с тонкими пилами, и его первые наброски картин, и первый восторг случайного зрителя от его готовой работы, и возникшие проблемы. Все это осталось позади. И он вдруг почувствовал себя мастером.

— На этот вопрос невозможно ответить. Когда я смотрю на камень, вначале он кажется мне загадкой, скрывающей какую-то тайну. Мне хочется ее разгадать и рассказать об этом людям, чтобы они увидели то, что вижу я, и проникли в его душу, так сказать, почувствовали его теплоту. Любой камень, к которому я прикасаюсь, требует, чтобы я дал ему дорогу к человеческим сердцам.

Коробков спросил, есть ли у него кроме горного хрусталя какой-нибудь еще любимый камень. Будь то горная порода или минерал с какими-то физическими свойствами или эстетическими особенностями, по которым он их выделяет среди других.
— Иван Леонидович, ты же понимаешь, что все камни по-своему уникальны. И когда знаешь о них все, будь то редкий минерал или распространенная горная порода, то сказать, что больше всех я люблю горный хрусталь, не поворачивается язык. Хотя это именно так. Но здесь совсем другое. Когда люди задают тебе такой вопрос, они подразумевают мозаику. В каждом камне скрыта природная красота, и, чтобы ее

увидеть, надо не только напрячь свое воображение и органы чувств, но и изрядно потрудиться. Вот, например, смотри, самый невзрачный серый мрамор в сообществе с другими может заиграть. В мозаике разные камни складываются в единое целое, и в этой совокупности, или, точнее, единстве, происходит метаморфоза: камни оживают, создавая картину. Я ее сотворил благодаря воображению и, в первую очередь, — имея этот благодатный материал.

Коробков потрогал разноцветную мозаику, на которой был показан осенний пейзаж и провел по ней рукой. Пальцы заскользили, как по гладкому стеклу, не встретив ни одной неровности.
— М-да, идеальная шлифовка и полировка, и ни единого зазора. Поделись секретом, как тебе удается совместить друг с другом криволинейные поверхности пластин, чтобы не было видно шва? Я же знаю, что самое трудоемкое занятие — подгонка. Камень, в отличие от другого материала, не пластичен.
Подгонку каменных пластин он освоил еще тогда, когда делал шахматную доску в камнерезной мастерской Коробкова. Но там пластины они были квадратными, и, тем не менее, их приходилось их подгонять.

— Когда я выпиливаю «фанеру», то совмещаю две пластинки и смотрю на просвет: плотно ли они прилегают. Для этого отмечаю, где они плохо стыкуются и, если есть зазор, подпиливаю на подрезном станке с тонкими алмазными кругами или подтачиваю на алмазной планшайбе. Обычно такую операцию я выполняю до десяти раз.
Коробков понимал, что для этого надо постоянно стоять у станка и пришлифовывать стыки на пластинках. Будто угадав его мысли, Борис сказал:

— Если бы я только стоял у станка! А то вначале пластины надо примерить, и после этого можно идти к станку. Потом несколько раз приходится повторять то же самое. Это очень трудоемкая работа, но без точной подгонки деталей не получится приличной флорентийской мозаики. Как видишь, все очень просто.
«Ну да, — усмехнулся про себя Коробков. — Если бы было так просто, то и я бы освоил мозаику, а то дальше кабошонов не продвинулся».
Борис подошел к какой-то картине, на которой преобладали серые тона и среди них встречалась зелень.

— Вот посмотри, это картина морского дна. В ней я запечатлел жизнь, протекающую на глубине моря. С помощью яшмы, агатов, нефрита, мраморного оникса и других пород я показал морских рыб, медуз, морских звезд, моллюсков и, конечно, — водоросли, трепещущие от течения. В этой картине каждый камень несет свою информацию о той жизни. Конечно, мы видим только отдельные сцены, как, впрочем, на полотнах любого художника. Будь то самые известны портреты Рафаэля или Леонардо да Винчи, пейзажи Левитана или Репина, марины Айвазовского. Включая свое воображение и вооружившись накопленными знаниями, мы можем домыслить и увидеть то, что осталось за кадром.

Коробков слышал, что предшественницей флорентийской мозаики были другие виды мозаики, которой в древности украшали дома богатых людей. Из разноцветных камешков или из искусственного стекла-смальты собирались картины, изображавшие сцены из жизни людей или аллегории. Особой разницы в технике мозаики он не видел, и Борис ему рассказал, чем они отличаются.

— Первые упоминания об античных мозаичных работах относятся к VI — VII векам до нашей эры. Это время развития так называемой византийской мозаики. Мозаику собирали из морской гальки или пластинок разных цветов. Мозаики этого периода найдены на территории древних городов Шумера, Вавилона и Ассирии. Мозаичные композиции украшали цокольные части колонн и стены зданий. Одной из самых древних считается мозаика, созданная около 2 тысяч 600 лет назад в Шумерском царстве. Найдена она в царской гробнице в городе Ур. Основанием мозаики служили деревянные плиты, на которые были наклеены пластинки лазурита, перламутра, красного мрамора и других камней. Эта мозаика изображала военный поход и жизнь в мирное время. Византийскую мозаику до сих пор находят в Средиземноморских странах. Позднее на территории Древней Греции возникла греческая мозаика.

Мозаичной живописью украшали стены. Материалом служили небольшие кубики мрамора, гранита и других камней. Технологию Древней Греции переняли и усовершенствовали мастера Римской империи. Их работы были более утонченными и совершенными.
Основными сюжетами служили мифологические сцены. Эта мозаика получила название римской. А самой сложной стала мозаика с подгонкой плиток цветных камней или смальты в картины без швов. Вот это и есть так называемая флорентийская мозаика, которой я занимаюсь.
— Ты меня просветил, а то я дожил до седых волос, а таких тонкостей не знал. Говорят, что образованных человек должен поддержать беседу на любую тему хотя бы пять минут.

— Теперь, я думаю, в этом вопросе ты подкован. Потерпи еще немного, я закончу о флорентийской мозаике. Своего расцвета она достигла в эпоху Возрождения. Великий герцог Тосканский Фердинандо I Медичи в конце XVI века открыл во Флоренции мастерскую по обработке цветных камней. Мастера его мануфактуры достигли высочайшего художественного уровня, и почти два столетия флорентийская мозаика была в моде. В России развитие флорентийской мозаики связано с камнерезом Петергофской гранильной фабрики Иваном Соколовым, который после обучения в Италии организовал производство и создал мозаичную столешницу «Щегол на ветке». Эта работа получила серебряную медаль на первой Всемирной выставки, проходившей в 1851 году в Лондоне.
Соглашаясь со сказанным, Коробков одобрительно кивнул. Мысленно он его похвалил, но промолчал.

— Вот эту картину я назвал «Привет Врубелю», — подойдя к мозаике с цветами, стоявшими в большой вазе, показал Борис. — Дело в том, что у Михаила Врубеля есть акварель «Цветы в синей вазе», которую он написал примерно в 1886 году. На расплывчатом коричневато-сером фоне в темно-синей керамической вазе с широкими ручками красуется букет пушистых белоснежно-белых и фиолетовых гортензий с ярко-красными бегониями, обрамленными снизу зелеными веточками. Когда смотришь на это произведение художника, кажется, что от картины веет свежестью и прохладой раннего летнего утра.
Услышав о свежести и прохладе, Коробков невольно ощутил дуновение легкого ветерка, прилетевшего с реки в открытое окно. Он перевел взгляд на окно, но оно было закрыто.

— В моей мозаике тоже показана синяя ваза с похожими ручками, — донеслись до него слова Бориса, — но она из редкой голубой яшмы, названной ирнимитом. Месторождение этого камня открыли на Становом хребте, разведывал его Сурен Дарбинян. В отличие от картины Врубеля, моя мозаика создана благодаря разноцветной палитре камней, привезенных из разных уголков страны.
«Как же ему удалось собрать такую коллекцию камней? — подумал он, услышав про голубую яшму, которую тщетно пытался найти для музея. Наверно, до сих пор ходит в экспедиции?»

— А эта картина из срезов сердоликов — камня, который восхвалял Александр Ферсман в своей книге «Рассказы о самоцветах», когда он вспоминал о посещении Карадага в 1915 году.
Книги о самоцветах Коробков любил. То ли по долгу службы, то ли из любопытства он прочитал практически всю художественную литературу, в которой говорилось о цветных камнях, но больше всех по душе пришлась книга «Беседы о геммологи», написанная Спартаком Ахметовым — учёным, писателем, переводчиком. В ней было то, что ему нравилось, — самоцветы и занимательные истории, связанные с ними.
— Пушкин свой перстень с сердоликом считал талисманом, — продолжал Борис. — О нем он сочинил такие строки:


Храни меня мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.


К сожалению, не помог ему этот талисман. Вообще, сердолик можно назвать камнем-символом русской поэзии Серебряного века. Связано это с все с тем же Коктебелем, где поэт и художник Максимилиан Волошин построил свой дом. В разные годы к нему приезжали Андрей Белый, Николай Гумилев, Марина Цветаева и многие другие.
Борис перешел к другой картине и стал рассказывать:
— Обрати внимание, в этой мозаике зеленоватый фон составлен из камней Приморья и Лебединского железорудного месторождения Курской магнитной аномалии.

— А это что за космос такой? — Коробков нежно, словно боясь навредить, погладил голубоватый круг на большой мозаичной картине. По-моему, тут есть Земля.
— И не только Земля. В звездном небе плывут планеты солнечной системы и раскаленное Солнце, давшее нам жизнь. В этой мозаике скрыта великая тайна, которую я связываю с началом кремниевой жизни. Пока об этом я говорить не буду, но со временем посвящу себя изучению этой проблемы.

Кузьмин все рассказывал и показывал, а Коробков словно переместился в другое пространство и ушел в себя. Но главное, что он понял, — картины из камня представляют огромную художественную ценность. И, естественно, дорого стоят. Автор этих работ войдет в истории, но ему надо помочь. Помочь именно сейчас — в самое трудное для него время. И тогда в историю может попасть и он — Иван Леонидович Коробков. Все это мгновенно прокрутилось в его голове и засело очень крепко.