СС 12. Душа погружного горения

СС: синдром спиногрыза

Источник: Ревущаябочка.РФ
Источник изображения обложки:  images.yandex.ru

Содержание:

Глава 1. Соло на самокате
Глава 2. Эвридика и Светозар
Глава 3. Страсти по Святославу
Глава 4. Гешкины сорокоусты
Глава 5. Меч неприкасаемый
Глава 6. Всё тайное уходит в смысл
Глава 7. Мышьей норой, собачьей тропой
Глава 8. Магнитосферы критические дни
Глава 9. Вся экстремистская рать
Глава 10. Царь-пушка молодости нашей
Глава 11. Наф-наф и завкаф
Глава 12. Душа погружного горения
Глава 13. Погоня за чёрной лентой
Глава 14. Бойтесь мартовских ид!
Глава 15. Саламандра возвращается
Глава 16. Спасти вещего Хельге
Глава 17. Беспутские заговенки
Глава 18. Как упоительно в Саркеле у царя
Глава 19. Викинги против пришельцев
Глава 20. В Багдаде всё спокойно
Глава 21. Стрельба по-македонски
Глава 22. Плюс-минус целая жизнь



Глава 12. Душа погружного горения
Отпуск без содержания, плюс отпуск ученический закончились быстро, хоть и составляли вместе почти полтора месяца. За это время Гешка успел с друзьями съездить на моря, но не отдохнуть или как-то иначе покуролесить, а по каким-то якобы настоящим, таинственным делам. Вернулся немного расстроенным, но посвежевшим, неплохо загорелым, полным сил, а главное желания во что бы то ни стало исправить свою жизнь, сделать её, пусть немного, но лучше. Как того всегда и хотела его мамочка. А если повезёт, то не просто изменить жизнь, а перезапустить её заново. Будто не было всего ужаса последних лет, включая медленно убивающий мельдоний и гибель матери от удара обледеневшего тополя.

Гешка твёрдо был уверен в том, что и такое ему вполне по силам – ни много ни мало, а полностью перезагрузить свою жизнь. Однако мир отводил в сторону глаза, почему-то глючил и упирался всеми четырьмя. Будто не хотел, чтобы кто-то нарушал его заводские настройки. Поэтому Гешка в ответ его самого расценивал, как нечто сделанное совершенно никудышним образом. Оно лишь по недоразумению по-прежнему простиралось вокруг. В нём может быть и стоило бы что-то немногое переделать, но лучше не заморачиваться дальше, а заранее повыбрасывать всё к чёртовой матери, даже не всматриваясь в детали. Что однажды хоть как-то сложилось и заработало – никогда не переделать. Однако реальной замены пусть даже совсем плохонькому миру у Гешки пока что не находилось. Махнул бы, не глядя, хоть на что. Поэтому думалось, что дело с таким разменом по сути всё-таки наживное. Какая-нибудь дикая карта обязательно появится на горизонте, от которой наверняка не будет хуже, просто давно некуда.


Возвратившиеся с моря друзья успели пару раз побренчать на гитарах в своём концертном сарае, пока их старшой Серёга Бареев не подрядил всю мушкетёрскую четвёрку на очередное путешествие в новую жизнь, на этот раз в Москву. Он где-то опять раздобыл деньги для этого, в результате для парней открылась замечательная возможность раз и навсегда завершить свой переход к новому состоянию своей жизни, а соответственно и к новому миру вокруг. Только теперь им следовало подойти к такой задаче с куда большей определённостью, энергией и настойчивостью. Короче, дело в итоге оставалось за малым.

После на редкость уникального опыта, пережитого Гешкой вместе с бесшабашными друзьями в столице, у него раскрылся совсем иной взгляд на мир, который, оказывается, не понимать надо, а решительно ломать об колено. Чтобы добиться этого по-настоящему, нужно было сделать хотя бы так, чтобы никто больше не умирал, тем более, самые-самые любимые. Совершенно невозможно и несправедливо, чтобы они умирали и уходили, оставляя нас одних. А поскольку в худшем из миров родные люди всё же уходят, иной раз не попрощавшись, то надо во что бы то ни стало сделать так, чтобы они всё-таки возвратились. Потому что иначе просто нет смысла оставаться самим жить. Как это так – их нет, а ты есть?! Не-ет, так не пойдёт! Мы так не договаривались, когда мне выписывали сюда путёвку. Ад и тот выглядит куда приличнее, чем такая жизнь!


Теперь Гешка встречался со своими друзьями хоть и редко, но метко, то есть, вроде со смыслом и как бы по делу. Всякий раз они что-нибудь серьёзное вокруг, но устраивали. Шумную акцию в поддержку политических прав и свобод палестинцев, томящихся под известно каким игом, лишний раз неприлично всуе упоминать. Или учиняли крутой замес на тусовках голубых уродов, которых избивали порой до полусмерти. Оно же и вправду, разве могут явные ошибки природы свободно собираться где-нибудь, вдобавок дышать нашим воздухом и совращать себе новые кадры?! А если они ещё и возле детей начинают роиться – тогда приходится сразу мочить уродов, причём безо всяких разговоров! На месте! Подошёл – и сразу в торец гниду, лучше монтировкой.

Понятно, что полиция их за это не очень шугала. И даже ненавязчиво поощряла, поскольку настолько омерзительные полуживотные и в самом деле мало кого в стране устраивали. Гешка на какое-то время даже подписался участвовать в акциях добровольной юношеской дружины при местном райотделе. Ходил вместе с другими обычными парнями щемить бомжей, мигрантов и другую профессиональную шваль. Но особенно люто местные ребята громили именно голубятни всех родов, величин и сортов, любой ЛГБТ – сразу под корень. В принципе, кажется, нормальная рефлексия любой здоровой юности: вырубать вокруг себя всё гнилое и уродливое. Только вот при всём при этом остаётся одна неувязка – кто будет определять, что вот это уродство и гниль, а вот это - нет?! Может быть, с точки зрения самих уродов всё наоборот и обстоит, а уродами являются как раз их гонители. Всё же зависит от точки зрения. А этих точек вокруг может существовать и есть на самом деле великое множество. Не со всех ты сам покажешься совершенством, это как минимум. А то и чудовищем, каких мало.

Гешка только один раз задумался над этим обстоятельством, но и этого хватило. Он вдруг резко охладел к подобного рода прореживающим санитарным процедурам при полиции, до которых она не хочет опускаться и марать себе руки. Поводом для последней санации уродливых отклонений в обществе, в которой Гешка принимал непосредственное участие, стал следующий инцидент. Однажды в полицию поступил ворох жалоб жильцов из Гешкиного и соседних с ним домов на участившиеся набеги бомжей или мигрантов по их сараи со съестными и прочими припасами. Полиция по привычке отстранилась, сделала благородный вид и свистнула на подмогу своих юных дружинников, на суд скорый и справедливый. Те и накрыли как-то вечерком целую шайку разномастных сарайных воришек. Сходу понеслось махалово немилосердное.

Гешка, привычно и сноровисто работая кулаками, нисколько не осознавал, что он вместе с другими «санитарами леса» на самом деле творит в своём праведном гневе. Пока вдруг не увидел как реальная, красная кровь бомжей в режиме реального времени действительно стекает по обшарпанным стенкам вскрытых теми сарайчиков. И губчатой ржавчиной запекается на полу. Пока внезапно не заметил свою соседку сверху - старенькую Фаину Исаковну, она его опекала с рождения. Бабушка быстренько ковыляла со своей палочкой к месту сражения, удерживая в другой руке рюмочку с валерьянкой. Ею она хотела спасать, отпаивать нещадно избиваемых голодных бомжиков. Своих припасов в сарайчике ей не было жаль, бог с ними. Святая простота бежала спасать одних людей от других. При помощи рюмочки валерьянки. Увидев хорошо знакомого соседского парнишку с окровавленными кулаками, Фаина Исаковна остолбенела, выронила рюмочку и прошептала: «Геша, да ты ли это?! Что случилось?! Ты же всегда был хорошим, добрым мальчиком!».

Его как молнией вдруг пробило. После этого Гешка немедленно свернул погром бомжиков, отозвал с места побоища свой неистовый гитлерюгенд и тут же призвал его к самороспуску. Неизвестно, послушались ли его остальные молотобойцы, но сам Гешка больше никогда не ходил на подобные акции. Словно бы и впрямь до мозга костей устыдился от слов Фаины Исаковны. Стал сторониться любых, даже самых очевидно правильных общественных мероприятий и их носителей, блюстителей нравов и прочих добровольных или штатных «санитаров леса». Как-то полностью осознал, что справедливости даже в принципе не существует. Никто, никогда и ни в чём не может быть прав, а любые права и свободы есть на самом деле кому-то очень нужные развод и фикция. Само же право вершить такую справедливость присваивается только теми, у кого на данный момент есть сила и кто на самом деле абсолютно равнодушен к судьбам людей, да и к самой справедливости.

С майором Шаховым и его напарником лейтенантом Сопиным Гешка виделся всё реже и реже, пока слегка не подзабыл и о них. Хотя оперативники Гешку ни к чему особо не обязывали, просто рекомендовали присматриваться к иным возмутителям спокойствия, хотя бы к тем самым юным хулиганам, повсеместно орудующим на самокатах и неизвестно что творящим. А что к ним присматриваться, коли Гешка после Москвы и без таких советов побывал среди них. Поэтому хорошо узнал этот замечательно отвязанный, как и он, дико мятущийся народ. Как раз к таким проблемным хулиганам он продолжал изредка приходить на собрания и всяческий весьма полезный всевобуч, а потом совсем перестал о том информировать добреньких дяденек оперов. Иногда выполнял мелкие поручения самого Серафима, командующего всем подпольем молодых ниспровергателей мира.

Майор Шахов иногда догадывался об этом, но пока никак не доставал с расспросами явно ускользающего мальца. Поджидал, пока Гешка сам окончательно прозреет, пока в нём вновь пробудится его «гражданская совесть». Или пока поглубже не укоренится, не приживётся он в новозарождающейся стихии неистребимого молодёжного бунтарства. Работа с агентурой всегда довольно тонкое дело, а уж особенно с сопливой и такой впечатлительной.



Потом все такие и законные и шалые отпуска позаканчивались. Гешка вновь, но теперь совсем-совсем по-другому взялся за ум. Он снова вышел на работу в свой пятый цех аппаратчиком второго разряда, хотя работу выполнял за третий и даже четвёртый разряд. Да и рабочие смены по причине относительного несовершеннолетия ему отводились не сокращенные, а вполне взрослые, поскольку главным кормильцем семьи теперь, после потери матери, становился именно он. Отец сидел на инвалидности, а бабуля пенсионерка. Не так часто приходилось общаться с друзьями во дворе, как и принимать участие в различных мероприятиях неформального молодёжного объединения под руководством всемогущего Серафима.

Новые Гешкины знакомые половых девиантов никогда не били, просто с омерзением отворачивались, бомжей тем более не громили. У них всё устроено было гораздо интереснее и значительнее, поскольку основывалось на новейших достижениях науки и техники. Одни только суперовские кикбайки чего стоили, а уж про передвигающих во времени хронокластики совсем молчать приходилось. На их счёт Серафим отдельно и строжайшим образом предупредил каждого из дворовой четвёрки друзей: при малейшей утечке информации на сторону, тем более к ментам – отнимаются не только хронокластики и кикбайки, но и остракизму все подвергаются полному, изгнанию из рядов дыижения подвергаются немедленному. А кому из парней или тем более мальчишек такое понравится?! Снова окунаться в прежнюю, унылую и пресную жизнь без погонь, без скачков во времени, без бесконечно шокирующих разговоров об истинной сути жизни или даже о природе оказывается реально существующих демонов?!  Нет-нет, без этого оставаться теперь никому не хотелось. Иначе жить теперь никто бы не пожелал.

Так что с какого-то момента майору Шахову тут однозначно ничего не светило. Реальную информацию ему бы никто не слил, тем более Гешка. Но майор всё равно не терял настойчивости. Несколько раз приезжал к Гешке на работу, разговаривал с начальниками смены и даже цеха, высокого роста Геннадием Гавриловичем Поповым с резкими чертами лица, в принципе добрым, участливым дядькой. Разговоры вёл общие, как будто ни о чём, интересовался Гешкиными успехами и прочими подробностями. Говорил, что хочет поручить ему организацию одного очень важного дела, а какого именно пока не уточнял, да и сам пока не определился.

Гешка понимал, что майору до смерти хочется узнать, кто такой Серафим, чем он держит ребят вокруг себя и правда ли, что у них в объединении такая крутейшая техника, о которой даже помыслить никто бы из посторонних не смог. Гешка, как положено нормальному парню, своих не сдавал, но и майор с ним обращался по-человечески, без ментовских штучек и ловушек, и поэтому парнишке не хотелось ещё и ему доставлять неприятности. Встречаться встречался, но ни о чём особо не распространялся. Успокаивал он себя вполне очевидным соображением, что и самому Серафиму никак не помешало бы иметь свои глаза и уши среди полиции. Хоть и совсем уж неформальный, но всё равно канал связи. Мало ли что кому и когда окажется нужно?! Может быть, просто уведомить кого-то о чём-либо не по телефону, а просто так, по-человечески?!  Кто знает, кто, кому и когда может на самом деле пригодиться?! Правильно – никто.


В Гешкиной смене аппаратчицей агрегатов погружного горения работала Маша Карабут, девица года на два или три постарше Гешки, но нисколько на его взгляд не старая, хотя его приятели и называли её «баушкой», это чтобы подначить дружка, скорее всего. Потому что внешне она выглядела чрезвычайно эффектной, красивой блондинкой, кудрявые локоны до плеч, зелёные глаза и всё такое. Поскольку Маша являлась как бы незамужней, но всё-таки чуть постарше, то и взялась она между делом опекать юного аппаратчика. Часто беседовала с ним за новую жизнь, отвечала даже на самые стрёмные вопросы, которые вполне освоившийся парень перестал стесняться ей задавать. Даже за жизнь в постели, за то почему девочки такие сучки и не могут просто так быть с мальчиками, зато со взрослыми парнями и дядьками совсем-совсем другие становятся – и за так и за этак. Маша успела закончить химико-технологический не то техникум, не то по-современному колледж. Была реально квалифицированным специалистом и разряд ей присвоен был аж четвёртый с соответствующей зарплатой и премиальными. Зная, что Гешка недавно лишился матери, она взяла на себя роль его старшей сестры и даже своеобразной наставницы по жизни. Понятно, что где-то в глубине себя - для начала.

По работе Гешка занимался синтезом стеарата пербората натрия в больших цистернах-реакторах с медленно вращающимися электрическими мешалками, установленными сверху. Шесть штук таких реакторов располагались на отметке минус пять, то есть, отчётливо ниже нулевого уровня цеха. Гешка подвозил на электрокаре, а потом загружал в каждый синтезатор по восемь мешков стеаратов, каждый по пятьдесят килограмм весом и постепенно разогревал паром. Получасом позже в каждый синтезатор добавлял порцию следующего реагента – по шесть мест рассыпчатой борной кислоты. Каждое место, между прочим, по сорок килограммов. С электрокара любые мешки очень удобно было вниз сгружать, просто опускать на грузовой паллете и на себе не носить. И так в каждый из шести реакторов – засыпал по двести сорок кг только борной, плюс четыреста стеаратов. Затем начинал общее смешивание, сначала медленное, то есть начинал первый этап синтеза. Ровно через час двадцать начинал брать пробы на процентный анализ полученной смеси кислот, относил их наверх в лабораторию. При достижении устойчивого нужного соответствия компонентов пульпы и требуемого показателя кислотности среды (РН) осторожно начинал реакцию нейтрализации едким натром, поминутно сверяя рост температуры во всех шести реакторах. Выброс реагентов грозил многочасовой уборкой нижней отметки, если конечно до этого ещё и не нахватать ожогов самому. Может быть, даже несовместимых с жизнью, но у храбреца Гешки никогда даже самого маленького ожога не было, хотя он и не всегда так уж и предохранялся.

Гешка периодически форсировал ведущийся синтез, включал мешалки на полные обороты, чтобы провернуть резко сгущающуюся смесь и не дать ей схватиться в комья, а также, чтобы предотвратить локальный температурный скачок во избежание разрыва стенки реактора, а то и полного расплавления. Затем при по-прежнему интенсивном непрерывном размешивании включал таймер на режим отсроченного принудительного охлаждения густеющей пены готового стеарата пербората натрия. Первичного материала для изготовления искусственной кожи и даже 3-D моделирования некоторых внутренних органов человека. Если всё у него проходило штатно и без аварийных выбросов – тогда оставалось часа два до полной готовности, опять же при периодическом контроле замеров и при усиленном размешивании. В итоге получалось так, что даже самое сложное на поверку выходило не таким и сложным. Просто надо быть всегда очень внимательным, пунктуальным и настойчивым. Тогда не только искусственную кожу синтезируешь, но не исключено, что и когда-нибудь кому-нибудь новые мозги вправишь. А уж для них-то рынок всегда открывается поистине бескрайний.


Помимо первой и второй, Гешка выходил и в третью смену, в ночь, с полдвенадцатого до пол-восьмого утра, хотя она ему, как малолетке, в принципе не дозволялась. Однако начальство на это смотрело сквозь пальцы, потому что как работник Гешка был хороший, исполнительный, совестливый и конечно ответственный. Особых сбоев и брака не допускал. И когда выпадала пара часов передохнуть, а это был промежуток примерно с пол-первого ночи до половины третьего – Гешка вспоминал про Машу наверху и её до того мило гудящие аппараты погружного горения, сжигающие промышленные и бытовые канализационные стоки – что подойти всегда становилось маняще-страшно.

Цех на всех уровнях в самые глухие часы ночи почти всегда бывал совершенно пуст от дневных смен и вспомогательных инженерных и технических служб. Спать хотелось неимоверно, даже девчонки в лаборатории отключались без задних ножек. На приглашения погонять на лихих электрокарах по пустой территории завода никак не откликались. Именно в эту предельно глухую пору слегка заскучавший Гешка предпринимал бросок по металлическим ребристым ступеням на самый верх, на девятнадцатую отметку цеха, где на своей контрольно-измерительной площадке возле огромного пульта управления АПГ, позёвывая, сидела Маняня Карабут и жгла и жгла себе идущее под большим давлением содержание канализации. Вот кому было нельзя даже вздремнуть под страхом возможного апокала в отдельно взятом времени и месте. Если бы, допустим, аппаратчица отключилась, или, даже бодрствуя, ненароком упустила уровень стоков ниже критического хотя бы в двух аппаратах – пиши пропало. Перегазовка и на воздух взлетел бы не только полностью пятый цех и весь завод, но и полгорода вместе с ними за компанию. Говна только со стороны кажутся вполне безобидными, а вот когда газу для его сжигания становится слишком много – тогда да-а… можно и взорваться. Где только они тогда ни повиснут!


Стройная и не по-химически нежная Карабут неусыпно следила за уровнем бешено сгорающих токсичных стоков завода и нескольких ближних жилых кварталов города в особых аппаратах погружного горения. Всего в цехе их насчитывалось пять. В каждую отдельную смену стоки пылали и выгорали в двух или трёх агрегатах. Иногда, особенно при аварийных смывах в других номерных цехах, особенно люминофорных, смертоносные потоки жидких и пластических гелеобразных отходов химзавода наплывали настолько мощные и опасные, что даже если в тот момент была глубокая ночь, приходилось поджигать и вводить в действие все пять огнедышащих мини-вулканов. Зрелище колоссальное и ощущалось поистине как страх божий, особенно если стоять рядом с ужасающими апэгэшками на дрожащей от напряга девятнадцатой отметке. И тогда отдельно расположенный по высшей категории взрывоопасный пятый цех страшно дымил на всю округу из всех пяти колоссальных труб. Он нёсся сквозь ночь словно огромный допотопный броненосец на бреющей орбите Земли, забрасывая всех своим едким проникающим дымом и оставляя внизу после себя за цехом клокочущее, непрерывно булькающее озеро безнадёжно сизого и никчемного шлама. Кто бы мог подумать, что даже дерьмо может иметь настолько тупой и бесславный конец!

Даже и два-три на разрыв ревущих от бешеного пламени внутри агрегата всегда заставляли Гешку с опаской проходить мимо. Всё время казалось, что вот-вот Машка проспит, уронит уровень – и как рванут они все и поплывёт тогда вся их ночная смена над ничего не подозревающим городом, как обделанные фанеры над Парижем. И как только Маняня не боялась, уму непостижимо. Слишком высокой казалась цена её нечаянного задрёмывания. Однако со временем, коротая с нею ночки на девятнадцатой отметке, словно несущейся в клокочущей адской вышине, постепенно привык к этому ужасу и Гешка. Человек притерпливается к чему угодно. Даже стал замечать малейшие изменения режимов клокотания раскалённых стоков, с грохотом пожираемых огнедышащими ручными драконами АПГ. Бывало сам подбежит к пульту управления насосами и подачи газа на горелки, сверит изменения градиентов подачи, давления и температуры, а потом весело и тревожно кричит оттуда, пересиливая гул полностью выгорающего содержимого канализации:
- Маша! Добавь гавнеца на пятый, не то на фиг взорвёмся! А вот третий от него захлёбывается! Тут надо бы какашки придержать чутка, а газу добавить! Не то погаснет вся эта прелесть. Совсем закозлится в полный шлам. Я тебе коксующееся дерьмо пробивать не буду. У меня своей работы полно. Заранее предупреждаю. Будешь ждать ремонтников. С ними и объясняться станешь.
Подружка аппаратчица подхватывалась от стола и бегом мчалась сбавлять подачу стоков на один АПГ, одновременно увеличивая подачу газа. На другом наоборот – снижала давление газа при одновременном форсаже подачи ароматного содержания ассенизации. В обычном, предсказуемом режиме это всегда делала автоматика, но часто при аварийных смывах из цехов бывали сбои, тогда КИПиА глючил и требовалась ручная корректировка.

Периодически Маняня, по тонкому изменению гула и вибрации, издалека уловив необычные колебания давления подачи того или другого ингредиента, сама вскакивала и бежала к большому пульту КИПиА, не давала роботам слежения и корректировки полностью зависнуть. В ручном режиме регулировала непрерывно сбивающуюся автоматику, списывала быстро меняющиеся показания приборов, заносила в журналы, бумажные и цифровые. Потом возвращалась к столу, усаживалась на свой стул и они с Гешкой продолжали беседы за жизнь, за любовь и за погоду. Чего только не сделаешь, лишь бы не заснуть при сладком шуме радостно сгорающих какашек, чужих, конечно! Какую только ерунду на такой орбите ни придумаешь, какую ни сморозишь или ни вспомнишь?!


Однажды мало того что образованная, так ещё и начитанная Маняня рассказала Гешке про философов мрачного средневековья, которые часто наблюдали в пламени своих каминов некие создания, словно бы сделанные из огня. Похожие на светящихся ящериц они прыгали по пылающим поленьям и углям веками, поскольку в упорядоченной Европе камины и в самом деле не гасли очень и очень долго. Это было вполне рационально, потому что не нужно становилось их всякий раз долго растапливать. Достаточно просто поддерживать имеющийся огонь. Так что он в тех каминах и вправду не гас столетиями. Вот и прижились в каминном неугасающем пламени средневековых замков приблудившиеся раскалённые существа, которых хозяева стали называть огненными саламандрами. Великие систематики мира даже вносили их в свои определители по придуманным видам и родам. В них со всей научной тщательностью вносились все эти многозначительно пылающие сущности бытия, своеобразные музы философов, многие из которых даже получали свои отдельные имена, конечно, женские, поскольку всё же воспринимались музами, вдохновительницами. В северных средневековых замках их даже передавали по наследству вместе со штатными привидениями. Вполне представляема и такая запись в гроссбухе замка: «Вдохновительницы – пять штук, одна приходящая, остальные в штате».

Скажем, замок Тэмворт в Англии имел два штатных привидения, Чёрную и Белую леди. Одну из саламандр в камине центрального зала звали Винфри. Это было просто чудо из чудес! Она прожила там больше трёх веков, обслужив четыре поколения местных философов, пока злобные леди-привидения всё-таки не выжили её своим ледяным дыханием. Или - Замок Бран в Румынии, иначе - «Замок Дракулы», резиденция Влада Цепеша, то есть, самого Дракулы. Привидений безвинно загубленных душ тут всегда было не счесть, зато саламандры в нём долго не живут, максимум сто лет. Так что даже имя не успевают получить, как из очередного приблудившегося философа выпивают кровь, после чего сама саламандра в панике утекает обратно на солнце. Зато замок великого философа Вольтера на границе со Швейцарией в Альпах (Ferney-Voltaire Castle), почти не имея привидений, до сих пор греет своим камином милое раскалённое создание, носящее имя его любимой музы, божественной Эмилии. Во всяком случае, так утверждает обслуживающий персонал, потому как теперь это замок государственный и каждый президент Франции с получением должности принимает и эту саламандру по описи вместе с остальным казённым имуществом пятой республики. Так и пишет в графе гроссбуха замка: «Эмилия – одна штука. Принято».

- Прости, но нам-то что с того? – Позёвывая, спросил Гешка в третьем часу ночи увлечённо болтающую Маняню. – У нас ни замка тут, ни камина. Да и президент не скоро нас почтит своим… как бы это сказать.
- …А дослушать меня не слабо?! – Сердито переспросила Маша Карабут явно недоученного и недовоспитанного подростка. – Сиди и слушай, вдруг поймёшь, к чему я клоню.

Так вот. Множество легенд и примет оказалось связано с этими явно живыми существами, сотканными из одного только пламени. Философы чуть ли не единодушно приписывали им если не сакральные, то вполне анималистические черты и свойства. Это от слова «аниме» - душа, а сакральные – это значит божественные, тут немного другая епархия, но по идее из той же колоды. Понял?!
- Да понял-понял!

- Я почти закончила. Многие мыслители стали полагать, что имеют дело с душами умерших, но не желающих совсем расстаться с этим миром людей. Мол, они тут пригрелись и продолжают жить столетиями, вдохновляя живых, но главное - мыслящих. Если же пламя в конкретном камине всё же угасает, то эти существа быстро, чтобы не замёрзнуть, перебегают в другой, работающий. А теперь посмотри на наши АПГ! Аналогии не улавливаешь?!


От таких рассказов глухой ночью рядом с огнедышаще ревущими апэгэшками Гешку всё-таки пробило и у него пополз холодок по спине.
- Манянь, - осторожно спросил он, разом прекратив зевать, потому что сон внезапно как рукой сняло, - скажи, а твои жуткие агрегаты из преисподней когда-нибудь гаснут?!
- Не-а! – Деланно равнодушно зевнула Маняня.
- Что?! Так неделями и жарят без профилактики?! – Недоверчиво переспросил Гешка. – До того много у нас в стране дерьма накопилось или просто оборудование низкой производительности?! Сколько же тонн этого добра здесь неделями проходит?!
- Да если бы неделями! – Усмехнулась Маняня. – Годами и десятилетиями – этого не хочешь?! Нашему химзаводу больше двадцати лет. Супержаровни эти всё время и ревут тут как оглашенные. А все отходы в основном ветром уносятся и оседают радиусом, я думаю, не меньше пары сотен километров. Остальное, что гореть никак не может, - в шламовое озеро поступает. Видел, какое оно переполненное?! Даже бактерии там не живут. Скоро следующее начнём заливать. Выберем только участок, который не очень жалко.
- Не может быть! – Присвистнул Гешка. – Такая молодая, а всё-таки успела палёным гавном пол-человечества затопить! Ударница ты наша! Когда б не ты – заглохла б нива жизни!
- А меньше ему какать надо было!
- Чего ты мне тут гонишь на ночь?! Специально испугать хочешь?! Они хоть гаснут иногда, твои дерьмопёки?!
- Конечно, для профилактики периодически выключаем парочку этих горынычей. Проводим все нужные работы, вплоть до ремонта или даже замены огнеупорной футеровки изнутри. Остальные продолжают извергаться и полыхать в полный накал. А так, чтобы сразу все пятеро погасли – нет, такого не припомню. Да тут всё тогда будет забито и уничтожено! Представь, что было бы в таком случае на заводе, да и в городе! Всё бы накрыло ядовитым шламом! У нас замкнутый, бесперебойный цикл, ты не хуже меня знаешь. Останавливаться ни в коем случае нельзя. Если произойдёт остановка утилизации стоков, авария получится на весь регион. Так что работаем, полыхаем, как и доменные печи – десятилетиями! Скоро будем как средневековые камины – столетиями никогда не гаснуть.
- И…- Гешка вскочил и стал в возбуждении бегать вокруг операторского столика. – И…
- Что «и-и»?! – Переспросила Маняня. – Хочешь спросить, не завелась ли и у нас такая огненная живность, не забежала ли и к нам погреться чья-либо душа?! Отвечаю – завелась, забежала. Все те два года, что я тут работаю, она тут со мною и живёт. И нисколько меня не боится, я же не граф Дракула. Сначала месяцев пять она прыгала по колосникам первого АПГ, потом месяца три была в третьем, столько же в четвёртом. А вот в пятом, как сейчас, месяцев девять так и живёт. Аппарат-то новый, почти девять месяцев назад из Питера, где был разработан и сделан, как привезли, установили и наладили. Она сразу в него и перебралась, будто в свою новую квартиру. Живая, тоже комфорта хочет. Так что прижилась у меня огненная саламандра, не выгонишь. Да и кто такую красавицу выгонит?! Хочешь, покажу?!

Маняня повела онемевшего Гешку к огнеупорному окошку пятого агрегата. Вновь даже приблизиться страшно стало, не то, чтобы заглянуть. Но Гешка пересилил себя, сделал шаг поближе.
Маняня прильнула первой, багровые сполохи заметались на её щеке:
- Да вот же она! Притулилась в колосниках на третьем от окошка ряду, справа. Посмотри-посмотри – найдёшь! Не бойся! Не укусит – гарантирую!

Гешка вспомнил свою бесстрашную баталию возле державной Царь-пушки и поэтому нисколько не побоялся. Посмотрел. Конечно, не сразу, но нашёл. Именно там она и сидела, в третьем ряду газовых сопл справа, похожая на мерцающую и прозрачную рыжую ящерицу. Пасть свою не разевала, язычком плазменным не отсвечивала, раскалённым хвостиком не махала. И даже почти не двигалась. Она прижалась мордочкой к одному из отверстий правого колосника, откуда вырывалась плазменная струя раскалённого газа и спокойно, не мигая, посмотрела Гешке прямо в глаза. Потом плёнка третьего века, словно подвижный язычок раскалённой плазмы наползла ей на один глаз, почти сразу такая же – на второй. После чего она вновь распахнула чистые свои, промытые свежим пламенем, глаза и теперь внимательно посмотрела на Гешку, будто замирая, словно всё таки узнала. Тот даже отшатнулся и вновь почувствовал изморозь на спине, хотя от АПГ-эшки и пылало-жарило действительно нестерпимо.

- Так что?! – Забеспокоилась Маняня. – Нормально?! Увидел?!
- Увидел… - глухо ответил Гешка и почувствовал как ноги у него стали ватные. – Л-ладно. Я пойду наверное. Пора фильтровать перборат. Скоро Софья проснётся, включит свою сушилку на прогрев и фасовку… А мне ещё реакторы мыть. Хорошо тебе – ничего перед сменой мыть не надо, кроме пола вокруг столика. Непыльная работёнка!
- Давай! Закончишь колледж и у тебя такая работа будет, если какую-нибудь другую не выберешь. А заодно и девушку. А?! Чего примолк?! Кстати… Если тебя так шибануло и зацепило!.. У меня тоже так сначала было.

Тут Маняня словно прикусила язык и отчаянно смело вдруг взглянула Гешке прямо в глаза. Она всегда так делала, когда какая-нибудь невероятная идея приходила ей в голову.
- Зацени расклад. Чисто умозрительно. Считай, что для прикола. Но всё же. Смотри: душа есть, кожу, телесную оболочку, то есть материал для 3D- проектирования тканей и органов, ты изготовил. Следующий шаг какой?.. Давай, говори же! Тебя как парализовало, ей богу!
- Недопонял, если честно!.. Гешка растерянно смотрел на шебутную Маняню.
- Главное, что душа есть, она вот здесь и живёт. – Маняня кивнула на грохочущий пятый вулкан. – Конечно, материал у тебя пока что сыроватый даже для 3D-моделирования. Но разве плоть можно сравнить с душой?! Была бы она, а плоть наварить не составит особого труда, технологии позволяют и не такое. В крайнем случае, настрогать всегда можно. Легенду под это дело наработать и выдвинуть тем более – пара пустяков. Хотя бы с помощью искусственного интеллекта в компьютере… Что ты всё молчишь и молчишь?! Я тебя спрашиваю в который раз –рискнём?! Бли-ин, да тебя словно бы засосало куда!.. Ты так ничего и не понял?!

Маняня смотрела на него немигающими глазами, да ещё и расширенными как у панночки из прямо сейчас взлетающего гроба. И тут Гешка опять почувствовал, как его собственная душа замерзает, а по вновь остывшей коже привычно пошёл гулять мороз.


Потом он сдал утреннему сменщику помытое горячим паром оборудование и реакторы, расписался во всех журналах в графе «Сдал», чуть ниже дописал: «Эмилия – 1 шт.» и пошёл под душ. Горяченные струи воды несколько взбодрили его и он подумал, что они наверное для той огненной саламандры показались бы ледяным ливнем. И потому наверняка совсем убили бы её, заморозили. А может то заледенелая душа его мамочки, спасаясь, залетела на раскалённую девятнадцатую отметку его цеха?! Ровно два года как раз и минуло со времени её гибели. Два года и Маняня на АПГ-эшках работает. Два года и видит именно эту огненную саламандру, кочующую с огня на огонь. Всё сходится.

Это было просто невыносимо. Его буквально колотило изнутри. Гешка медленно натянул на распаренное тело одежду и пошёл к выходу из цеха, еле переставляя ноги. Что-то в эту ночную смену он устал как никогда раньше. Проходя мимо безжизненного озера перегоревшего и выпаренного шлама, Гешка увидел закостеневших чаек, давно завязших в синем иле гнилого берега, мёртвые камышины, чёрные стволы бывших деревцев без листьев. Словно только тут обнажился реальный образ реальной жизни, а где-то там, наверху, на девятнадцатой отметке, в нестерпимом пламени, отжигающем весь яд этой жизни, притулилась душа его мамочки и всё никак от льда смерти не может согреться.

И вот тогда Гешка решился, быть может, на самый отчаянный поступок в своей жизни. Приехав домой и не застав дома отца, он покормил лежачую бабушку и сам лёг поспать хотя бы пару часиков, потому что иначе после ночной смены, проведённой всё время на ногах, он не смог бы сделать то, что собирался.

Серафима в штаб-квартире за городом не было. Он уехал в очередную длительную командировку, вероятно связанную с приобретением и получением очередной новой техники, а там кто его знает. Гешка знал об этом и рассчитывал, что именно поэтому всё задуманное им имеет все шансы на успех. Лишь бы не дрогнуть, а, сцепив зубы, довести всё до конца. Мамочкины сорокоусты должны, обязаны были вернуться сторицей. Пусть для этого ему самому пришлось бы положить собственную жизнь.


Не крал он его, этот хронокласт. Вот не крал! Задача была совсем другая: применить его один раз и немедленно вернуть на место, пока хозяин не вернулся. Оправдание наивысшее – необходимость крайней степени.
Поэтому он его на время стащил! Позаимствовал, взял напрокат, в каршеринг. Ещё после Царь-пушечной опупеи, едва побывав в гостях у Серафима, спасителя своего и своих друзей, Гешка сразу заприметил, где располагается его арсенал темпорального вооружения. Ходовые кикбайки между участниками своего движения Серафим распределял сразу, а вот хронокластики и особенно более мощные хронокласты считались у него на отдельном учёте и поэтому выдавались разово и сразу под роспись. Естественно, с возвратом и отчётом после каждого задействования. Рядовым членам своего движения он предоставлял небольшие хронокластики, имеющие диапазон временных скачков плюс-минус месяц, лишь бы в конкретный момент уйти от преследования. Сильно при таких не разгуляешься, к мамонтам в гости не сгоняешь. Но никто домой поиграться подобные штуки, даже совсем простенькие, не брал и даже помыслить о таком не мог. А вот Гешка и помыслил и решился взять. И совсем не простенькую машинку времени.

Среди всей хранящейся в особых сейфовых шкафах номенклатуры устройств он ранее действительно углядел довольно увесистый, немалой мощности хронокласт. Именно его Серафим применил возле Царь-пушки, когда смог забросить лет на тридцать в прошлое, а потом вернуть назад настоящую ватагу шалающихся по свету юных бунтовщиков. Как раз на столь нехилый прибор Гешка глаз и положил. Может быть, временное отсутствие его не сразу будет замечено, поскольку вероятнее всего, имелся он у Серафима не в единичном экземпляре.

Ушлый парнишка к этому времени больше соображал в хрономикшерах и прекрасно понимал как пользоваться диапазоном действия той или иной временной пушки, пробросов во времени в ту или иную сторону. Поэтому проблем с эксплуатацией заимствованного или взятого в аренду агрегата им не предполагалось никаких.

Улучив момент, когда главкома движения не было поблизости, да и в ближнем отрезке времени не прозванивалось, Гешка не сразу, но всё же подобрал электронную отмычку к нужному сейфу курирующего их небожителя. Действительно, хронокластов похожего типа здесь оказалось несколько, но Гешка давно и в деталях запомнил нужный ему и поэтому сразу его ухватил. И сходу выскочил наружу, хорошо, что в поздний час его никто здесь не заметил. В будущее ему мчаться было ни к чему, ему позарез нужно было в прошлое, только и только туда.


В ночь все кикбайки на базе были заблокированы, обычная предосторожность. Поэтому Гешка выбежал на трассу рядом со штаб-квартирой их организации, рассекающую густой, теперь полностью непроглядный лес. Добравшись до обочины, остановился и по-быстрому включил хронокласт. Слава богу, зарядка оказалась полной, и когда прибор дружески подмигнул ему иссиня-зелёным дисплеем, быстро передвинул джостик темпорального скачка на два с лишним года назад, на тот самый день конца ноября. Когда мама была жива.

Как всегда во время прыжка по времени лишь слегка его замутило. После чего он продолжал стоять возле той же трассы, в том же месте на обочине, но на этот раз был холодный предзимний вечер. Шкала темпорала показывала минус два года и четыре месяца. День в день. За несколько часов до трагедии. Мог бы и пораньше поставить. Почти промахнулся. Но делать нечего, получится ли вторая попытка пока неизвестно.
Срывался косой дождь, замерзающий прямо на лету. Клубились невероятно жуткие, белёсые с чёрным тучи. Именно этот надвигающийся ледяной шквал два с лишним года назад, то есть сейчас, должен был превратить Гешкину жизнь в ад.

Такси как назло не было. Попутные не останавливались при виде всклокоченного парня. Гешка бежал как сумасшедший. Добежав до остановки, успел вскочить в отходящую до города маршрутку, водитель, спасибо, подождал. Лишь бы мама не успела выйти из дома! Лишь бы не вышла! Лишь бы!..
Потом Гешка нёсся по лужам от остановки домой. Не помня себя, запыхавшись до заклинивания бешено колотящегося сердца, он всё же прибежал домой – и успел! Как раз к апофеозу ледяной грозы начинающегося декабря. Мамочка была как всегда на кухне, но собиралась в свой последний поход в магазин. Живая! Живая!!! Мамочка моя!

Как он плакал, её обнимая, а она ничего не могла понять и только крепко прижимала к себе отчего-то разнюнившегося и как-то странно и резко повзрослевшего сына. Не могла понять и почему он её никуда не отпускает, даже к порогу подойти не даёт. В наступившую страшную тополиную ночь, когда неистовый, шквальный, замерзающий дождь, схватываясь толстой корой на ветвях он так никуда свою мамочку и не пустил. Как она ни пыталась.
- Какой там магазин?! Какой хлеб?! Обойдёмся, мамочка! Давай, лучше блинчики твои испечём или оладушки?!
- Что-то у тебя сердечко так стучит, сынок! Тебя кто-то обидел?! За тобой словно бы кто-то гнался! – Немного позабытый мамин голос просто разрывал Гешкино сердце на части.
- Теперь, мам, я сам любого обижу! И тебя в обиду не дам!

Тополя ломились в окна, словно звери или взбесившиеся лешие. Ломали об себя обледенелые толстые ветви, метали их оземь, словно переламывающиеся сине-белые молнии. И каждый словно озирался, выискивая в сполохах ледяной грозы никак не появляющуюся, по разнарядке приуготованную жертву. «Где она?! Где?!». Их косые обломки как зубья древнего зверя смерти периодически втыкались в ещё не замёрзшую землю за окном. Вслед за вымерзающими струями сносились новые ветви. А жертвы всё не было. Уже и тополя кончались.

Изо всех сил прижимаясь к матери, Гешка всё больше чувствовал и вспоминал её живое, родное тепло. Наконец сквозь пелену не отступающих слёз стал понемногу таять больше двух лет не отступавший страшный образ перебинтованной мамы в гробу. Теперь мамочка точно останется рядом с ним живой и навсегда.

Он в кои веки обнял пришедшего из пивной пьяненького папу и поцеловал его в заросшую щеку, тот даже поперхнулся на ровном месте. Папа до того был этим поступком сына шокирован, что подумал, как же действительно странно и неуловимо быстро повзрослел его сын. Наверно и вправду перестал мельдонить. Стал, как его папа, настоящим мужиком. Кроме пивной – ни-ни!
- Здоровый ты стал какой-то! Пора мотоцикл тебе покупать!
- Какие мотоциклы в наше время, папа?! Байки самокатные, разве что?! Да и на какие шиши?!
- Эх, а я-то думал, ты, как всегда, шалаешься где-то. А ты, оказывается, дома! Во дела! Бывает же!
Гешка крепче прижался  к матери, просто не веря своему и маминому спасению.

- Мамочка! Помнишь, как ты мне переводила чириканье ласточки, когда её ласточонок пытается взлететь?!
- Помню. Она всегда чирикает: «Осторожней, сынок!».
- Теперь я тебе чирикаю: осторожней, мамочка, не выходи никуда! Ты просто не представляешь себе, как этот мир страшно устроен!
Мать, улыбаясь, прижала Гешку к себе:
- Да что ты такое говоришь, сынок?!
- Именно так, мамочка! Я только теперь это понял. Назад отмотать ничего нельзя. Почти ничего и почти никому!
- Ты весь дрожишь, сынок! У тебя и вправду всё хорошо?!
- Правда-правда. А где бабулечка с дедулечкой?!
- Да где ж им быть?! В своей комнате беседуют, ругаются, как обычно.

Гешка радостно прошагал к ним, заглянул в дверь, прокричал «Привет!». Дедушка, нацепив очки, покачиваясь в кресле, читал на развороте свою «Комсомольскую правду», изредка переругиваясь со своей личной комсомолочкой во плоти. Лениво отбиваясь от деда, бабушка, укрывшись шалью, вязала, сидя на диване и посматривая телевизор. Увидев и услышав приветствующего внука, оба заулыбались и помахали ладошками, мол, сегодня виделись, а Гешка просто запамятовал, хотя и молодой, но бывает.

За окном сверкнул изжелта-дьявольский пронизывающий свет, дико грохнуло и куда-то рассыпалось. Косые струи остервенелого предзимья на лету замерзали, превращаясь в острые, разящие пики в лапах осатаневших божеств, очень недовольных оттого, что вот так без предупреждения ускользают их намеченные жертвы. Свирепый лешак Перун на пару со всегда отмороженным Христом явно прикрывали друг друга, одновременно, как американские напарники, держа один другого на мушке. Потому что всегда не доверяли один другому.

Папа зябко поёжился и сказал:
- Однако, я вовремя вернулся. – И тут вдруг заново увидел вернувшегося Гешку. - А ты чего так и вправду возмужал, сынок?! Даже как-то непривычно! Я и не заметил, когда! Тут не мотоцикл нужен. Так и женишься без меня, чего доброго!
- Да куда я теперь без вас?!
Отец бросил на сына предательски трезвеющий взгляд:
- Тогда давай-ка выпьем, сынуля, хотя бы за это?! У меня тут где-то пузырёк припрятан. – И полез в карман пиджака. – Между прочим, почти коньяк.
- А давай, папа! За мамочку!
- Правильно. Держи нашу марку во всём! Ты же сын писателя, не забыл?!
- Да помню, папа, помню! Всем кому смог рассказал.
- Это хорошо. Народ должен знать и помнить меня. – И папа долил обе стопочки почти с горочкой. – И даже очень помнить. На, бери!
Выпил свою не спеша, захрустел огурчиком из банки. Затем, немного подумав, высказался по полной:
- Я тебе вот что скажу, сынок! Как писатель. Цени! Мать надо любить! И беречь! – С хрустом сжал кулак. – Во как!
- Ты просто не представляешь, пап, до какой степени ты прав!
- Знаю, сын ты и вправду хороший и любящий. В детстве всё время рвался спать с мамкой. Она тебя тогда стыдила, мол, вот так привыкнешь, а кто потом будет спать с твоими жёнами.
- Не знал этого. И что я ей ответил - кто?!
- Я же сказал, сынок ты и вправду очень любящий нам попался. Ты так и сказал: «Как кто?! Папа!».
- Ух, ты! И что же ты мне ответил?!
- Можно по-писательски?! Тогда слушай: «Мои глаза наполнились слезами и я ответил тебе тогда дрожащим голосом: «Храни господь тебя, сынок!». Как видишь, до сих пор хранит! Так что смотри, уговор дороже денег! Так, когда свадьбы-то?!


Зная, что вот-вот должен вернуться домой он сам, но только ранний, пока не прошедший считай ничего, Гешка выскочил по-быстрому в прихожку и стал обуваться. Хотел было написать самому себе про сорок тысяч зелени в сарае под досками, на которых с друзьями именно в это время начинали репетировать, кося под Битлов и Роллингов, но передумал. В этом случае с такими деньжищами всё повсюду изменится и точно к более плохому. Потому что к хорошему шальные деньги не приводят никогда.
Сейчас Гешка кое-что и в остальном понимал за жизнь. Взрослые парни дружить с ним и опекать теперь точно не так будут. Когда он опять окажется с мамочкой, никто его жалеть не станет. Да и на хорошую работу несироту не возьмут из-за малолетства.

«Да и зачем мне те бабки американские, вдобавок не свои?! – Подумал Гешка. – Крутой байк купить?! Мне Серафим и так даёт кататься на своих бешеных мясорубках. Да и дядю Лёшу жалко, это его деньги! Как можно брать чужое, да ещё у соседа?!». Гешка даже поёжился.

Потом он подождал себя, прошлого, в подъезде, на верхней площадке, пока с гулянок не вернулся. Интересно, с кем я тогда-то был, что-то не упомню, кажется, с Оленькой Рудаковой из десятого «А». Да-да, она сразу после школы выскочила замуж за Стасика Костерина, одноклассника, урода! Знай я тогда такой расклад - никогда бы у них не списывал!
«Эх-х! Неплохо встретить бы мне снова Маняню, конечно, конечно, лучше после того как вернусь в своё время! Да и спросить между прочим про огненную саламандру из пятого АПГ, живёт ли она по-прежнему там, появлялась ли хотя бы мельком?! Наверняка Маша переспросит: «О чём это ты?!». Впрочем, у такой девушки могли найти убежище и другие беглянки, включая Эмилию, музу Вольтера. Вот бы их всех спасти! Знать только нужно, в какие точки времени и куда переноситься! Я бы навёл шороху в мировой истории!

Стоп! Вот насчёт дедушки надо бы побеспокоиться, чтобы потом спасать не пришлось. Хотя он и сердечник. Ладно, пока я тогдашний не вернулся, оставлю-ка я сам себе записон в прихожке, в моём укромном месте для заначек. По идее не должен бы пропустить и не заметить.
Секунда в секунду успев вернуться на верхнюю площадку наблюдения, Гешка услышал, как кто-то поднимается по лестнице и идёт к его квартире. «Вот будет прикол! – Разулыбался Гешка. – Когда я по новой начну со всеми здороваться! Жаль, подумают, что опять мельдонить принялся. А батя будет кричать: «Я же говорил – бывших нариков не бывает!». Бывает, папаня, ещё как бывает!

И Гешка достал хронокласт.

Однако, сразу, как только вернулся в своё время, он вспомнил, что и находил эту записочку от себя и читал. Но дедушки всё равно к тому времени не было. Видно, у каждого сердца своё время и своё количество ударов. Сколько сердцу с самого начала отмерено, столько раз и сожмётся. Потому что на свете всему без исключения отведён свой строго ограниченный ресурс. И у каждого человека всегда имеется лишь один выбор: быстро ты растратишь свой ресурс или растянешь на возможно более долгий и ёмкий срок. Если ресурс окажется выработан, всё равно найдётся способ убрать отработку, не один так другой.

Вспомнил, что мама, когда он прежний заснул после первого своего бухалова с отцом, всё-таки пошла в магазин на излёте той грозы, но тополя к тому времени отстрелялись. Поэтому тогда ничего не произошло, а под поезд она попала позже. С точки зрения души мир и в самом деле устроен на редкость несправедливо, всё в нём происходит точно в срок окончания эксплуатации ресурсов и возврата для переигровки в нём никогда и никому не предусмотрено. Даже для самых родных и близких. За редким-редким исключением, которое потом всё равно выправляется и становится, каким и должно быть согласно жёстко запроектированным параметрам. Мы-то не более чем машины или детали машин. И живём внутри машины. Чего ожидать в таком случае приходится?!

Только бабулечка, дедушкина комсомолочка во плоти, всё также укрытая шалью, лежала на диване, охала и что-то всё время шептала, сжимая в иссохшей руке иконку. Бабулечка так и не узнала, что сама она просто машина и её ресурс дрожит на нуле.