Цепные псы самодержавия. Глава 28

                Глава двадцать восьмая
 
  Алябьев не появился на службе ни на следующий день, ни через неделю.
 - Позвоночник зашиб сильно! Вот так вот, корнет, и бывает: опытный наездник, одних из лучших в нашем полку, а совершил ошибку. Одну, единственную и теперь платит за неё, - Легостаев выпустил густую струю табачного дыма и замолчал.
 
 Грабовский встретился со штаб-ротмистром возле конюшни, и они решили покурить.
 - Это драма! Даже трагедия! - печально вздыхая, согласился с ним Николай.
 
Через десять дней жена увезла Алябьева, который едва передвигался на костылях, в Киев. Вскоре Зандер получил присланный по почте  его рапорт с ходатайством о выходе в отставку по состоянию здоровья.
  Первым конверт вскрыл полковой адъютант Грабовский. Прочитав рапорт, он вручил его полковнику.
 - Что теперь поделаешь? Жалко Алябьева! Хороший офицер. Был... Зато сейчас начнутся в полку подвижки и ... - Зандер не закончил фразу и начал теребить себя за правый ус. Нервничал...
 
А ещё через неделю подал в отставку корнет Близницкий. Он был влюблен в одну очень милую девушку из состоятельной семьи, которая согласилась выйти за него замуж. Только с условием, что он уйдёт с военной службы.
 
Теперь действительно в полку произошли подвижки. Штаб-ротмистр Легостаев был назначен командиром первого эскадрона. Документы о его представлении в чин ротмистра были отправлены в Санкт- Петербург в военное министерство.
  В полку уже наблюдался не избыток, а нехватка офицеров.

 Грабовский сделал свою жизнь максимально удобной и приятной. Каждый день после обеда он совершал обязательные верховые прогулки на «Бальтазаре». Один раз в неделю садился играть в штосс, чтобы не выделяться среди офицеров. Часто проигрывал, но не больше 20 рублей. Бывало, что и выигрывал какую-то незначительную сумму.
 На службе задерживался ежедневно до восьми -девяти вечера.
 - Сам себе такую жизнь выбрал! - посмеивались некоторые офицеры, выходя после картёжной игры, из помещения офицерского собрания и наблюдая, что в окне кабинета полкового адъютанта горит свет.
 
Увы, они ошибались! Грабовский справлялся со всеми делами ещё до шести часов вечера, а потом работал над книгой о скифах. Читал, размышлял, переписывал начисто черновики.
 
 Сами же сюжеты Николай сочинял только в одном месте: дома в зале.
 Ярко пылает камин, горят несколько керосиновых ламп. В мраке что-то шевелится в углах, под потолком между балками.
 Грабовский, не спеша ходит по поскрипывающему паркету и к нему приходят видения.
 Вот в скифском становье в бронзовых котлах варится мясо, залитое молоком с добавлением степных душистых трав. На толстых деревянных вертелах жарятся целые туши кабанов, быков и сайгаков. В углях костров запекаются жирные дрофы, завернутые в толстой слой сырой тёмно-жёлтой глины...
 Николай явно чувствует вкусные запахи, которые разносит по всей округе лёгкий степной ветерок...
 Он бежит к столу, где  неярко горящая керосиновая лампа бросает свой тусклый свет на чернильный прибор и пачку листов писчей бумаги, и стоя, чтобы не забыть только что увиденное им, сохранить все ощущения начинает записывать.
 Так могло продолжаться часами, а иногда видения могли и вовсе не возникать. Грабовский тогда понимал, что вдохновение на какое-то время его покинуло и шёл в кабинет читать.
 
Спал Николай очень мало: не более пяти часов, но никогда не чувствовал себя усталым.
    Уже были написаны две главы, но Грабовский так и не придумал название книги. Оно, по его мнению должно быть броским, «не затёртым». Именно наименование оказалось для него самым трудным моментом в написании книги.
 
Осень оказалась прохладной и дождливой. С утра  и до самой ночи, с короткими перерывами, холодные струи хлестали по голым веткам деревьев, по черепичным крышам. Капли дождя под порывами ветра сильно били по стёклам окон. В такую погоду Николай мечтал сидеть перед горящими берёзовыми поленьями в камине и делать наброски книги. Пить горячий чай с лимоном или земляничным вареньем, который сварила ещё летом Надежда.
 
 Увы, сегодня он даже отклонил все приглашения и не пошёл играть в карты в офицерское собрание.  Как никогда поздно принесли специальную почту, и он должен был её разобрать, прочитать и завтра утром вручить командиру полка. «Сегодня и подумать над книгой не получится. Много работы!» - с сожалением вздохнул он.
 
Грабовский уже почти заканчивал, как в стекло кто-то постучал:
 - Тук! Тук! Тук!
 Николай оторвал свой взгляд от очередного письма и посмотрел в окно.
  К стеклу «прилипла» физиономия Легостаева, одетого в брезентовый дождевик с капюшоном. Он, широко улыбаясь, помахал рукой ему рукой.
 «Выиграл сегодня! Лицо очень довольное,» - понял Грабовский и в ответ помахал командиру первого эскадрона.
 
Было очень поздно, когда корнет подходил к дому. Дождь усилился. Под напором ветра раскачивались толстые ветви лип у ворот. Печально скрипела почему-то открытая калитка.
 «Непорядок! Нужно Нестеренко сказать,» - подумал Грабовский и вздрогнул. К нему с крыльца бросился какой-то человек.
 Он вздрогнул от неожиданности.
 - Пан Николай! Пан Николай! - услышал он знакомый женский голос.
 - Пани Ивона, добрый вечер! Что вы делаете на улице в такую погоду да и ещё в такой час? - оторопел Грабовский.
 - Пан Николай! Пан Николай, страшно мне! Мне очень страшно!  Я дома осталась совершенно одна, муж уехал в Варшаву. Мне страшно! Гром и молнии. Ветер, и дождь бьёт в окна. Можно я посижу у вас, пан Николай? - Ивона почти плакала.
  «Какой гром? Какие молнии? О чём это она?»
- Конечно! Пойдёмте! - они поднялись по ступеням на крыльцо, и вошли в дом.

 В зале было сумрачно, но очень  тепло и сухо. Грабовский помог снять гостье лёгкое старое пальто. Ивона стащила с головы  бесформенную шляпку.
 Ох как она была хороша! Причёска, длинная шея, алые губы... Без присутствия яркого света не было видно морщин на лице.
 Ивона была одета в длинное платье с глубоким разрезом, из которого наружу рвалсь приличного размера грудь.
 - Присаживайтесь! Могу предложить вам горячий чай или сильно подогретое молоко. Если вы, пани Ивона, голодны, то я  немедленно прикажу прислуге приготовить для вас лёгкий ужин, -   Грабовский сделал элегантный поклон головой.
 -- Если вас, пан Николай, не затруднит стакан крепкого чаю. Сахар я положу сама, - томным низким голосом попросила Ивона.
 
Надежда и Нестеренко сидели за самоваром на кухне. Денщик немедленно подскочил.
 - Здравия желаю, вашблагородь! - вытянулся он.
 - Надежда, сделай два стакана крепкого хорошего чаю, сахар отдельно, сухари и печенье если есть. Пожалуйста! - попросил Грабовсикй. - Нестеренко, когда я подошёл к дому, то нашёл калитку отворенной. Не знаю почему! Знаю только, что это твой недосмотр.
 - Виноват, вашблагородь! - густо покраснели щёки у денщика. - Больше не повторится!
 - Надеюсь! - строго посмотрел на него корнет.
 
Они пили чай  с ванильными сухарями, купленными Надеждой на днях в местной булочной, и разговаривали.
 Беседа была о погоде, возможных  холодах... И вдруг Ивона кокетливо склонила на бок свою голову спросила:
 - А почему пан Николай, интересный, богатый и здоровый офицер не обзавёлся до сих пор ни невестой, ни полюбовницей?
 «Сейчас предложит какую-нибудь свою подругу или дальнюю родственницу,» - усмехнулся про себя Грабовский.

 - Вы знаете, Ивона, служба забирает у меня всё свободное время, а также я не знаю, где в этом городе можно познакомиться с женщиной, - развёл он руками. - Если вы, конечно, мне дадите какие-нибудь рекомендации, то я буду вам очень благодарен.
 Ивана вместо ответа, вдруг, встала из-за стола и медленно подошла к нему. Прижалась и начала ласково гладить по голове. От Ивоны  приятно пахло хорошими розовыми духами, а ещё  от неё шел невероятно возбуждающий запах женского тела.
 
Грабовский встал, сильно, безжалостно прижал её к себе и начал целовать в мягкие губы. Николай чувствовал, что находится на грани какого-то безумия. «Столько времени один, без женщины. Так и головой свихнуться можно!»
 
Ивона не дала ему спать до четырёх часов утра.  Эта была опытная и ласковая женщина, не чета всем тем, которыми обладал Грабовский раньше.
 - Миколай! Кохане! Мне нужно идти, - тихо засмеялась женщина, - уже слишком поздно? Или рано? Ха-ха-ха! Я буду приходить к тебе в гости! Иногда, на несколько часов, но только ночью! Хочешь? Ха-ха-ха!
 - Конечно, хочу! Очень хочу! - Грабовский начал целовать её в шею!
 -Хватит! Вистарчаёнцо! - Ивона резко встал с кровати и принялась торопливо одеваться.
 
Утром дождь прекратился. Небо было затянуто серыми тучами. Дул прохладный ветер.
 Грабовский вышел на улицу и, закрывая за собой калитку, увидел, что на пороге флигеля появился Бронислав, одетый в пижаму.   Он поёжился и сразу же вернулся внутрь. «Странно как-то: Ивона сказала мне, что её муж уехал в Варшаву! Непонятно,» - удивился Николай.
 
В последнее время Грабовскому  почему-то захотелось хоть как-то изменить свою внешность. «Красавца я из себя не сделаю, но надо попробовать отрастить небольшую бородку и чуточку увеличить длину бакенбард. Может это положительно скажется на моём некрасивом лице. Бородка спрячет тонкие губы, а на фоне бакенбард не так будет заметен длинный нос с большими широкими ноздрями».
 Николаю, после встречи с Ивоной, захотелось быть привлекательнее. «За  своей внешностью я должен следить! Я же уже не студент! Не вольноопределяющийся! Я - корнет и даже полковой адъютант!»
 
 Монотонный ритм жизни Николая не менялся. Каждый день происходило одно и тоже.
 С написанием романа о скифах дело обстояло сложнее. Иногда Грабовский просыпался среди ночи от каких-то то ли видений, то ли снов, и ему необходимо было записать то, что он видел. Он иногда даже ощущал себя скифом. Это было для него крайне необычное психологическое состояние.
 «Так легко и рассудком подвинуться!» - с испугом думал он тогда.
 
Бывали дни, когда ему вообще не писалось. Даже мысли о романе вызвали состояние глубокой усталости. Тогда Грабовский много читал, обязательно посещал карточные игры в офицерском собрании и совершал продолжительные верховые прогулки на «Бальтазаре».
 
На Покрова рано утром выпал снег. К обеду под лучами солнца он превратился в лужицы воды.
 - Вот так всегда! - вздохнул Легостаев, - хочется снега с морозцем, а вокруг только слякоть.
 В субботу, ночью, к Грабовскому пришла Ивона.
-  Миколай, у меня сегодня очень мало время. Думаю, что не более двух часов, - сразу же предупредила она. - Да, любимый, ты помнишь какой сегодня день?
 - Суббота, - не раздумывая ответил Николай.
 - Разумеется, что суббота! Только какая! Исполняется один месяц, как мы стали с тобой любовниками! Важная дата! -  женщина требовательно посмотрела ему в глаза.
 - Да! Да! Ивона, я сам хотел тебе об этом сказать и спросить какой ты подарок предпочитаешь к нашему первому юбилею? - моментально отреагировал Грабовский. - Я куплю тебе в ювелирной лавке Либермана всё, что ты пожелаешь! Кольцо, серьги, ожерелье, браслет...
 - Спасибо, коханный мой! - красивые глаза у Ивоны моментально стали   весёлыми. - Дай мне деньги! Я сама ими распоряжусь!
 - Конечно, любимая! - Грабовский подошёл к этажерке, стоящей  в углу спальной комнаты и снял с полки массивную шкатулку.
 Открыл её. Пошуршал ассигнациями.
 - Вот, Ивона, бери! - он протянул ей 150 рублей.
 - Ты сказочный мужчина! - почти завизжала от счастья женщина, пряча деньги в свой атласный женский кошелёк. - У меня мало времени, я уже раздеваюсь.
 
 Грабовский уже давно понял, что Ивону спать с ним посылает Бронислав. Только его мучил вопрос: зачем? Сейчас всё стало на свои места: семья Возняк решает таким образом свои финансовые проблемы. «Что можно сказать в этом случае? Всем выгодно. Я имею близость с женщиной, перед которой не имею никаких обязательств, а она получает деньги. Всё предельно честно и понятно».
 
Перед Михайловым днём командира полка вызвал Николая к себе в кабинет.
 - Господин полковник, корнет Грабовский явился по вашему приказанию! - вытянулся он перед Зандером.
 - Корнет,  в это воскресенье мы с супругой приглашаем вас к нам на обед, - негромко сказал командир полка. - Это будет  простой семейный обед, а никакой-то там праздник, поэтому прошу вас явиться без каких-либо подарков.
 «Ну ничего себе!» - испугался почему-то Николай, а вслух ответил:
 - Благодарю вас, господин полковник! Я с благодарностью принимаю ваше приглашение! Для меня это великая честь!
 
Вечером, едва войдя в дом, Грабовский позвал денщика:
 - Нестеренко! Нестеренко!
 - Слушаю вас, вашблагородь! - через минуту перед появился денщик.
 От него исходил сильный запах керосина, а в руках он держал тряпку в масленых пятнах.
 - Воняет от тебя, Нестеренко! Что-то случилось? - поморщился Николай.
 - Никак нет, вашблагородь! Ничего не случилось! Керосиновые лампы в порядок привожу. Зачем новые покупать, если эти запросто сремонтировать можно! - рассудительно объяснил денщик, внимательно смотря на офицера своими хитрыми рыжими глазами.
 - Молодец! Хозяйственный ты парень! - похвалил денщика Грабовский. - На вот держи! - корнет достал из кармана шаровар бумажник, открыл его и вынув десятирублёвую ассигнацию, протянул её Нестеренко.
 - Для чего такие большие деньги? - удивился денщик.
 - В воскресенье утром у меня должен быть большой букет свежих цветов! - объяснил Грабовский, ожидая вопроса, а где их можно взять в это время года.
 - Я понял, вашблагородь! - Нестеренко вытер правую руку о свои старые: второго срока, шаровары и аккуратно, почти нежно, взял деньги. - Будут у вас, вашблагородь, в воскресенье утром самые лучшие цветы, которые можно найти в этом городе! - заверил он корнета.
 - Надеюсь тебя, Нестеренко! - бодро произнёс Грабовский, думая: «Неужели он и правда сможет добыть цветы в Владимире-Волынском накануне зимы?»
 
В субботу ночью Николай даже проснулся среди ночи. «А если денщик не принесёт цветы завтра? Это будет позором для меня! Офицер приглашён на обед и является в чужой дом без цветов для хозяйки!» - корнет даже содрогнулся от ужаса.

 Нестеренко не подвёл! В девять утра в кабинет, где Грабовский читал книгу про Видока, постучали.
 - Николай Васильевич! Это я Надежда! - послышался голос прислуги.
 - Да, входи! - оторвался от чтения Грабовский и поднял глаза.
 Дверь открылась и ...в кабинет с трудом аккуратно почему-то спиной  пролез Нестеренко. В руках у него был огромный букет белых крупных хризантем. Это был даже не букет, а большая охапка!
 Грабовский сначала замер, а потом захлопал в ладоши от восторга, приговаривая:
 - Ну и Нестеренко! Ну и молодец, парень! Способный ты оказывается малый!
 - Вот, вашблагородь, чё смог! Денег ваших нету! Все пришлось потратить, - приторно вздыхая, объяснил он.
 - Молодец! Рубль тебе наградных выделяю! Молодец! - Грабовский взял цветы.
 Хризантемы были совсем недавно сорванными, и от них шёл свежий пьянящий аромат.
 
Без пяти минут два часа Николай уже дёргал верёвку колокольчика рядом с дверью дома, который снимал полковник.
 Его встретила служанка, худая женщина лет двадцати пяти, в ажурном белом чепце и накрахмаленном топорщимся фартуке.
 - Проходите, господин офицер! Проходите! - изобразила он на своём некрасивом лице улыбку.
 -Грабовский, здравствуйте! - в коридоре стоял сам Зандер. - Ничего себе? Это где же вы...
 
- Добрый день! - появилась невысокая полноватая женщина с правильными чертами лица и седыми прядями в волосах, уложенными в причёску.
 - Здравия желаю! - щёлкнул каблуками Грабовский и хотел поцеловать хозяйке руку, но огромный букет ему мешал это сделать.
 Он замешкался, а потом протянул цветы женщине.
  - Это вам, сударыня! - Грабовский вновь щёлкнул каблуками сапог.
 - Боже мой! Боже мой! Какая прелесть! Какая прелесть! Хризантемы - это мои любимые цветы! - заахала хозяйка.
 Она двумя руками прижала букет к себе и  залезла  в него лицом.
 - Необыкновенно! Сейчас и здесь хризантемы! Оскар, ты чувствуешь какой аромат от них исходит!
 - Травой пахнут, - сделал заключение Зандер и пожал плечами.
 - Эх, мужчины... Ничего вы чувствуете! - хозяйка дома с видимым сожалением передала букет прислуге, - Мария, поставь их в воду! Прямо сейчас!
 -Разрешите представиться - корнет Грабовский! - Николай щёлкнул каблуками, наклонился и поцеловал руку хозяйке.
 - Полина Алесеевна! - мило улыбнулась она, и у неё сдвинулась в сторону небольшая красивая родинка на левой щеке. - Прошу вас, проходите в столовую!
 
Дом, который снимала чета Зандер, Николаю показался чуть больше скворечника. Гостиная и зал являлись одним помещением, называвшимся столовой. Была ещё спальная комната, небольшой кабинет с тремя рядами  книжных полок.  И всё... Нет, ещё в  столовой, в углу висели иконы. Очень много икон, и под ними горели лампадки.
 
 На овальном столе были расставлены приборы на трёх человек.
 - Присаживайтесь! - Зандер показал гостю стул напротив Полины Алексеевны. - Уверен, что вам здесь будет удобно!
 - Слушаюсь, господин полковник! Конечно мне будет удобно! - с готовностью повторил Грабовский.
 - Корнет, мы с вами сейчас не на службе, поэтому прошу  вас обращаться ко мне по имени отчеству.  Я могу вас называть Николай Васильевич?
 - Конечно! Оскар Яковлевич! - попытался улыбнуться Грабовский.
 
 Служанка принесла супник. Открыла крышку, и в столовой запахло наваристыми мясными щами.
 Грабовский невольно сглотнул слюну.
 -  Наша Мария превосходно готовит! - похвалила её Полина Алексеевна.
 Щи были вкусными и даже очень. Таких Николай не ел ни в офицерском собрании, ни дома.
  Зандер налил  Грабовскому и себе водки из стеклянного графина в пузатые, похожие на крошечные бочонки рюмки.
 - Всем приятного аппетита! - сказал он и одним глотком выпил содержимое рюмки.
 У полковника сразу покраснел кончик носа, а пушистые усы, казалось, зашевелились от удовольствия.
 - Вы ешьте, Николай Васильевич! Ешьте! - приговаривала Полина Алексеевна, внимательно смотря своим большими голубы глазами на корнета.
 
Грабовский ел.. Пил водку с полковником... Снова ел щи... Пил водку.
 - Я, Николай Васильевич, почему-то была уверена, что вы очень молодой хрупкий юноша с румянцем на всю щеку, - неожиданно призналась хозяйка.
 - Почему? - опешил Николай и даже положил на край тарелки серебряную ложку.
 - Мне думалось, что таким почерком, как у вас, обладает юноша  похожий на кадета старшего класса. Вы же оказались зрелым мужчиной. Я такого почерка, как ваш, никогда не встречала, даже у женщин. Полковые писаря пишут красиво. Увы, их почерк - это казёнщина! Ваш же - это произведение искусства!
 - Полина, не смущай нашего гостя! У него щёки зарделись! Николай Васильевич, я наливаю. Выпьем! - вмешался Зандер.
 -  У меня с детства такой. Даже в университете за годы учёбы не испортился, - смущённо признался Грабовский.
 
На второе  Мария подала запечённого молочного поросёнка.
 Зандер постоянно наполнял рюмки водкой.
 Поросёнок с хреном оказался выше всех похвал.
 - Это деликатес! Наверное приготовленный по какому- то специальному рецепту? - Николай посмотрел в глаза хозяйки.
 - Это наш старинный семейный рецепт! - с нескрываемой гордостью сказала Полина Алексеевна, и у неё стала видна широкая сеточка мелких морщин под глазами. - От моей прабабушки достался моей бабушке, а потом бабушке, затем маме и, наконец, мне.
 - Я прошу прощения, неужели вы умеете готовить? - у Николая от удивления расширились глаза.
 - Конечно умею! Только зачем это делать, если есть кухарка? Я её учу, рассказываю... - тихо рассмеялась Полина Алексеевна.
 - Это так! Это так! - Зандер вновь хотел наполнить рюмки, но графин оказался пустым. - Закончилась? -  удивился он, - не может быть! В нашем доме водка не заканчивается! Мария, неси напиток! - крикнул Оскар Яковлевич.
 
Поросёнок был запит двумя графинами водки. Грабовскому стало жарко, он вытирал  потный лоб носовым платком. Ему ещё никогда не приходилось выпить такого количества этого напитка, как его именовал полковник.
 
 Корнет только сейчас почувствовал в себе раскованность, и начал рассказывать короткие смешные истории из своей студенческой жизни.
 - Николай Васильевич, вы учились на историко-филологическом факультете? Это правда? - неожиданно спросила хозяйка дома.
 - Совершенно верно, Полина Алексеевна, на нём самом. - Подтвердил Грабовский.
 - Так значит вы знаете нашу отечественную и зарубежную литературу? - не отставала Полина Алексеевна.
 - Отечественную знаю, разумеется. Что касается зарубежной, то она очень обширна, но с произведениями всех известных писателей и поэтов я знаком. Думаю, что неплохо! - похвастался Грабовский.

 В этот момент Мария принесла десерт: кофе, печенье и ликёры в фигурных бутылочках.
 «Домашнего производства, - сразу же определил Грабовский, - таких в магазинах здесь и даже в Санкт- Петербурге не купишь».
 - А где на... наш на - на -питок? - уже слегка  заплетающимся языком поинтересовался Зандер.
 - Дорогой мой, твой напиток, это кофе! - резко отрезала его супруга, но потом милостиво разрешила пить супругу ликёры.
 
- Вот так вот всегда! Только возьмёшь разгон, как тебя останавливают, -  с грустью вздохнул полковник и начал наполнять крошечные стопки ликёром красного цвета.
 - Николай Васильевич, это вишнёвый! Попробуйте! - сказала хозяйка и поднесла к губам свою стопку.
  Грабовский махнул ликёр, не почувствовав ни вкуса, ни запаха.
 - Вкуснейший! - сказал он.
 - Николай Васильевич, а из русских поэтов кто вам больше всего нравится? - вновь вернулась к разговору о литературе Полина Алексеевна.
 - Пушкин, Лермонтов, Алексей Толстой, Тютчев... - Грабовский на мгновение замолчал.
 - Я знаю, что все русские офицеры, особенно кавалеристы, боготворят Михаила Юрьевича. Вы тоже? - Полина Алексеевна не отрывала от него взгляда своих голубых глаз.
 - Конечно! Я же офицер-кавалерист! Лермонтов - мой кумир! Я знаю все его произведения, - с гордостью в голосе заявил корнет.
 - А прочитать нам наизусть что-нибудь можете? - вдруг попросила Полина Алексеевна.
- Полина! Полина! За-за - попытался спросить Зандер, но было уже поздно.
 
Грабовский неожиданно для себя встал из-за стола. Откашлялся...
 - «Бородино», Михаил Юрьевич Лермонтов, - объявил он с большим артистизмом начал декламировать стихотворение.
 Николай жестикулировал, громко, когда было необходимо понижал тембр голоса,  и вновь громко...
  «...Плохая им досталась доля:
       Немногие вернулись с поля.
      Когда б на то не божья воля,
      Не отдали б Москвы!»
   Николай закончил.
 Несколько секунд стояла тишина. Потом Полина Алексеевна захлопала в ладоши:
 - Браво! Браво Николай Васильевич! -  в уголках её красивых голубых глаз появились слезинки.
 - Ты видела, Полина, какие офицеры служат в 21 Белорусском драгунском полку? Видела? - Зандер с трудом, уронив стул, поднялся.
 Он подошёл к корнету и обнял его.
 - Благодарю вас, корнет! Благодарю! Такой блестящей декламации этого стихотворения я не ... я не... слы-слышал ещё!
 
Николая понесло... Потом последовала поэма «Демон».
 Полина Алексеевна энергично хлопала в ладоши и долго не могла прийти в себя от обилия эмоций овладевших ею.
 Зандер лично принёс графин напитка и вновь начал угощать Грабовского.
 
 Николай вернулся домой поздно. Спал отвратительно. У него кружилась голова, и горело всё тело. Впервые за всю свою жизнь он так сильно напился.
 Утром Грабовский едва встал с постели. Его тошнило... Завтракать не хотелось... Колени дрожали...
 - Вашблагородь, пейте! - денщик поднёс корнету бокал какой-то мутной жидкости. - Полегчает незамедлительно! Вот вам крест, вашблагородь!
 - Нестеренко, что это за дрянь? - поморщился корнет.
 - Рассол из бочки с огурцами! Сразу поправитесь! - уговаривал денщик.
 Грабовский выпил. «Ох и гадость!»
 - Налей ещё! И правда легче стало, - попросил он.
 
 Близилось Рождество. Нестеренко сделал для Надежды «паука»: высокий шест с круглой на конце его щёткой, а затем  помог ей обмести всю паутину в   углах высокого потолка.
 Потом пришли три бабы и начали большую уборку во всех комнатах дома.
 Затем появились натирщики паркета и натёрли его пахучей, на меду, мастикой. Матовые полы заблестели новым зеркалом.
 
 Наступили холода и приходилось топить все печи днём и ночью. Нестеренко не успевал, поэтому за шесть рублей и проживание с едой Грабовский нанял истопника. Все его именовали Фёдорыч. Это был бурчливый старик, отец одной из подруг Надежды.
 Теперь, когда Грабовский вечерами возвращался домой, он видел их на кухне за самоваром. Фёдорыч рассказывал какие-то небылицы, а Нестеренко называл  его старым брехуном. Надежда же слушала внимательно, наливая мужикам кипяток из самовара.
 
 После Рождества Грабовский задумал пригласить на обед чету Зандер. Сначала Николай хотел накрыть стол, который поразил бы воображение любого человека. Однако после долгих раздумий Грабовский решил, что обед будет обыкновенным: примерно таким, как у Зандеров.
 «Неправильно будет показать полковнику, что его подчинённый корнет не только живёт во дворце, но и устраивает  царское пиршество. Зандеры, скорее всего могут почувствовать себя униженными, а это для меня очень опасно. Нужно выглядеть скромным и заурядным обер-офицером!» - решил он.
 
Грабовский думал о меню будущего обеда. Неоднократно советовался с Надеждой.
 На Сочельник  Нестеренко  с Фёдорычем установили в зале ёлку - высокую, красивую. По дому сразу же поплыл сильный аромат свежей хвои.
  Грабовский дал целых 15 рублей Надежде на покупку ёлочных игрушек, и она вместе с дочерью красиво красила ими ель.
 
К Рождеству отец прислал в подарок Николаю 1000 рублей. Чуть позже пришла почтовая открытка написанная матерью.
 Грабовский в свою очередь на Рождество выдал денежное вознаграждение по 10 рублей Нестеренко, Фёдоровичу, Надежде, её дочери, не забыл и Мясникова.
 Было время Великого Рождественского поста. Постилась однако лишь одна Надежда, все остальные «как-то о нём забыли».
 
Грабовский вообще  никогда не соблюдал никаких постов. Николай был крещённым и православным, но его родители относились  к религии очень скептически, считая её не более, чем древней традицией.
   В храм они ходили только на Пасхальную заутреню. Родительские привычки перенял и Николай. Он носил нательный серебряный крест, но никогда не имел ни одной православной иконы.

 В замке, который сейчас снимал Грабовский тоже не висели иконы. Надежда, очевидно, считала это очень странным, но  стеснялась спросить об этом  у хозяина.  Зато  в её комнате, в  красном углу, висела дюжина почерневших от времени икон, и всегда теплился огонёк лампадки.
 На Рождественское Всенощное бдение в Свято-Успенский собор
  ушла вся «челядь» Грабовского. Надежда даже взяла свою дочь. Нестеренко хотел было отлынить, но после того, как Фёдорыч обозвал его нехристем и монголом, согласился.
 
В огромном зале пустого  дома, возле камина, в кресле сидел Николай и смотрел как яркое пламя пожирает толстые берёзовые поленья.
 Стояла тишина, и только слышалось  негромкий треск горящих дров.
 - Хрясь! Тресь! Тресь! Хрясь!
 На душе у Николая было и умиротворённо. Он то ли дремал, то ли о чём то думал.
 Внезапно в дальнем углу зала, под потолком, что-то заколыхалось. Забилось, как большая раненая птица. Пахнуло жаром...
 Это промчался большой табун диких коней, и сразу же явственно послышался  запахи резеды,чабреца, полыни.
   Степь была покрыта шапками пионов цвета кровавой зари... Темнело...
 Вдалеке ярко горел скифский костёр, возле него сидели рыжие мужчины в кожаных штанах,  меховых кафтанах и коротких сапогах.
  Пропал последний луч солнечного света, и степь сразу же озарилась мириадами светлячков.
 Послышались женские крики, плач детей и злобный лай собак....
 
Грабовский пружиной выпрыгнул из кресла и кинулся к столу. Зажёг керосиновую лампу, обмакнул металлическое перо ручки в чернильницу, стоящую рядом и, стоя, принялся записывать свои видения на листе бумаги.
 У подножья кургана в каменной чаше ровным немигающим пламенем горел воск. Сама чаша стояла перед чёрной статуей, освещая снизу большой круглый живот, обвисшие груди и круглое каменное лицо без подбородка....
  В углах залы Грабовский видел скифскую конницу шагом шедшую через высокие заросли мальв и усталых от долгой дороги всадников...
 Видения следовали одно за другим. Николай только успевал записывать. Сколько времени так продолжалось он не знал. Неожиданно исчезла ночная степь, не было слышно топота копыт и конского ржания. Потух костёр, и наступила темнота.
 Видения закончились также неожиданно, как и начались.
 Грабовский закрутил фитиль лампы и  обессиленно рухнул в кресло.
 
    Великий Рождественский пост закончился. Пора было  приглашать на обед Оскара Яковлевича и Полину Алексеевну.