Йоль

Если печи не успевали за ночь надышать в небо, то можно было прищуриться - солнечные блики топили морозный воздух, отчего он становился похожим на разбавленный ромашковый чай. Такое утро можно было любить.
То были последние дни календаря, представлявшегося в голове жёлтым оборванцем на крашенной в белый и синий стене у засаленного буфета. Там кроме пары чайных кружек и острых вилок с белыми ручками, да ложек, по сути, ничего не хранилось, а значит скрипучее деревянное нутро таило в себе запах пустоты.
Была ли на том отрывном резинка, неизвестно.
Пустота пахла смертью. Смерть же пахла прошлым, заскорузлым полотенцем на облупившемся, некогда светло-голубом подоконнике, обшарпанной клеёнкой на зеленоватом столе-тумбе, слипшимся сахаром в оставленной открытой одноухой сахарнице. Красно-белой, с узорами.
Можно было ещё долго перечислять предметы в той заброшенной локации, именуемой бабкиным домом, пока не спалось.

Не спалось в ночь перед зимним солнцестоянием. Тьма присела на край кровати, держала за руку, в том месте, где тонко запястье, а золотой браслет вихляет туда-сюда. И голова зачем-то повернулась в сторону балкона, где шмыгнула плотная тень среди развешанного белья. А холод окатил лицо и руки, даже зацепил выползшие из-под одеяла ноги. "Неупокоенный. Вот и встретились".

И тут, как специально, сон уволок её в себя, заглотил цепко, когда она поняла, что писать дальше бессмысленно, ведь это сон, шёлковая прокладка между явью и навью. Просто сегодня такая длинная ночь, и с неё спросится. Помнишь, помнишь, как всё начиналось, замешанное на крови.
И теперь тёплая сырость возвестила, что финал близок.
Ей и самой хотелось понять, ведьма она или сильнейший медиум, расплачивающийся за знание и сакральный доступ собственной кровью, аки дева, принесённая в жертву. Что-то брусничного цвета окрасило пальцы, стало липко, ноги склеились под треугольником.

- Бабалон... Бабалон, - шептали стены, скользкие, как гротова пасть. - Бабалон...

- Изыди!

Только невозможно изгнать себя, настырно бубнил встроенный в горло голос. И его она залила остатками выдохшегося игристого вина. Вытянулась в кровати, откинула одеяло, чтобы тьма смогла сесть сверху. Выгнула шею, раскинула руки, умостилась ягодицами в парной луже, когда солнце зашипело, ошпаренным лучом о край чёрной шторы.

- Бабалон..., - выдохнул рот и обмяк.