дереализация

это было время грудной зияющей дыры.
нещадящий дождь обугливал уличные тела,
и единственно моё оставалось сухим под ним.
я ему не нравился, ведь моя рожа была слишком кислой.
я пытался договориться с мимическими мышцами,
но не смог найти их на своём лице. по сути
вот кем я был — булыжником, плетущимся по пешеходной.

я не помнил, из чего я был сделан и кто меня сплёл. не помнил ни
назначения, ни того, кто меня вёл. я не помнил путей и не
помнил изъянов. я помнил лишь бренные витки тротуаров.

моя жизнь была кинокартиной, режиссёр которой
мне не нравился. была бы возможность, я бы сменил
главные действующие лица
и подставил подножку сценаристу. сухие
безбожные кадры околожизни мелькали
перед моими глазами, и мне приходилось принуждать
себя верить, что всё происходящее реально.

если смотреть на наряженную ёлку, сильно
прищурив глаза, можно увидеть микрокосмос. но вот
что страшно: этот ошеломительный факт не вызывал во мне
никаких чувств.

я сидел на своей кухне, которая на самом деле
была не моей, а арендодателя, перекормленного
однотипными обещаниями. моё окно было прямоугольником
тускло-зелёной бедности. тёплая скрюченная лампа
отсчитывала свой век и готовилась упасть, а я
толкал в рот загогулины макарон. мне подпевало
гудение холодильника.

макароны превращались в кашицу благодаря
зубам. я сидел за столом, а моя грудь
падала, тянула вниз и искажала своей тяжестью
пространственно-временной континуум. я хотел заплакать,
но мои глаза были абсолютно сухими.

мне мог помочь только бог. во враче
или удачном пророненном слове. бог в
следующем утре или старом, показавшимся
внове. в улыбках юниц или в юркости птиц.
в ослеплении редких зарниц.

я всковырял тарелку и погрузил её в раковину.
её непременно нужно было помыть, но я отложил
до лучших времён.

ешьте макароны с кетчупом.