Сторожевая вышка времени

Стоял одиноко казак на вышке, словно суровый древний дух станицы, передающий свой безмолвный привет из далёких времён. Его взор был устремлён в бескрайние дали, где небосвод сливался с землёй, и в каждом новом порыве ветра слышался шёпот истории – той самой, что охраняла и хранила память о предках.

Мы, наполняя сердцами гордостью и лёгкой грустью о прошедших годах, проезжали к станице Тенигинской, которую когда-то покинули наши родные, обращённые судьбой в тени забвения. За окнами автомобиля мелькали обрывки знакомых слов: "репрессии", "концлагерь", "голод". Память о наших предках, опалённых жестокой судьбой, она всегда буде жива, как окраина станицы, где почти не осталось дыхание казачьей души.

Мы остановтлись.

Когда мы подошли ближе к этому одинокому стражу, сердце моё зажглось печалью и ностальгией. На вышке стоял декоративный казак, весь из себя – в черкесске, папахе и с кирзовыми сапогами, словно промежуточный взор между небом и землёй, между историей и настоящим. Модель, бутафорская пушка – всё это только натяжка, но в ней жила искорка настоящего. Мы осознавали, что даже в таких скомплексированных формах, казачество продолжает существовать, генерируя ту несгибаемую силу духа, что когда-то превращала храбрецов в защитников родной земли.

В этот момент мне стало горько. Как же далеко мы ушли от простого и чистого образа воина Христова, от идей и идеалов, по которым жили и умирали наши предки. Даже бутафорские элементы, свидетельствующие о казачьем возрождении, вызывают слёзы двойной печали: их пытаются игнорировать, малозначительных, но в этом неотъемлемо живёт стойкость и вера.

Я вспомнил лиц своих деда и бабушки, которые, скованные цепью репрессий, сохранили в сердцах память о своих предках, о казацской жизни. Их дух, они соединили собственные страдания с невидимой нитью памяти о тех, кто положил свою душу на алтарь свободы. Эту нить невозможно разорвать, за этой связью стоит нечто большее, чем простая любовь к земле. Это святое обязательство, которое мы унаследовали.

И глядя на статного, хоть и деревянного казака на вышке, я вдруг понял: что бы ни происходило, ни в каком обличье не проявлялось казачество, дух казаков всегда будет одним из тех маяков, что указывают путь. Пусть даже его символы и уходят в тень, светит он и дальше. Он будет разгораться, даже если превращается в бутафорию, ведь в сердце каждого из нас остаются искры, пережившие века. Это легкое движение исторической памяти, это незабываемая ценность, которую нельзя ни уничтожить, ни пригнуть, и это всегда будет нас вдохновлять.

Побывав в  станиец мы возвращались домой мимо это же картонного казака. И это был словно немой укор нам потомкам.

Этот  казак, выцветший на солнце, словно сам хранил молчание веков.  Его неподвижный взгляд, казалось, пронизывал нас насквозь,  напоминая о  неизгладимых шрамах истории.  Мы ехали молча, каждый  своими мыслями,  переплетая прошлое и настоящее в тугой клубок.  Неприязнь, встреченная нами в станице,  была не просто неприязнью к чужакам.  Это был эхо давней обиды,  отголосок боли,  которая  передавалась из поколения в поколение,  как генетический код.  И мы, потомки изгнанных,  несли в себе этот код,  словно живое воплощение  того, что  станица  пыталась забыть, но не могла.  Возможно,  примирение  начнётся не с прощения,  а с  глубокого  понимания  и  признания  боли  всех сторон.  А пока,  картонный казак  оставался  немым  свидетелем,  его  выцветшая  краска  словно  символизировала  бледную  надежду  на  заживление  старых  ран.