Глава 18. Мадемуазель Как-бишь-её-там

«Похоже на дождь, но не хочется обременять себя зонтом», - подумала Клара, отправляясь на свою обычную прогулку.
Весь день чередовались солнце и туман – пейзаж вокруг то мрачнел, то озарялся, и в тон ему настроение то взмывало ненадолго, то сменялось более длительным разочарованием. Иногда лучи пронизывали мглу, и бледное светило над головой, казалось, обещало воцариться окончательно, но снова туман возвращался с триумфом, пеленой окутывал всё вокруг, тяжело стлался над землей, застил свет дня.
На площадках для гольфа, которые Кларе приходилось огибать на пути к побережью, мужчины в твидовых костюмах, со связками клюшек, вышагивали с крайне озабоченным видом, с глубоко сосредоточенным выражением на лицах, которое вообще свойственно британцам, когда они решают поразвлечься. То, что шары наверняка скроются в тумане, без надежды их выследить, не могло нарушить их невозмутимости.    
Повернув в сторону от этого священнодействия, Клара стала спускаться к берегу по камням. Это был тёмный, странно слоистый камень, в тех местах, где он громоздился грудами, у наблюдателя создавалось впечатление разрушенных осыпающихся зубчатых стен. Самая высокая скала находилась на юге, именно туда и направлялась Клара. Ей рассказали, что редкие виды раковин можно найти в пещерах, где они лежали наподобие пчелиных сот, и недавний шторм давал надежду отыскать сокровища. Работа ветра и воды сплела огромные мокрые венки из морских водорослей всех оттенков коричневого и зелёного, кое-где отмеченных розовым, которые тяжело лежали на границе с водой. Она никогда ещё не видела их в таком количестве, и такие толстые стебли – в руку ребёнка толщиной! – такие огромные спутанные, похожие на блестящие чёрные ленты, и так много причудливых медуз, сбившихся в кучи, похожих на лиловые и розовые стеклянные осколки и, как всегда, много – к сожалению – старых сапог, пустых банок, стыдливо прячущих своё безобразие за покровом водорослей.  В гладком песке скрывались мириады крошечных ракушек, уложенных столь тесно, как будто их закатывал паровой каток, или раскладывали искусные руки мозаичных мастеров. Скальные бассейны, в которых, как под стеклом, поблескивала чудесная белая и жёлтая галька, и где крошечные крабы скрывались в крошечных пещерках, где концы водорослей полоскались в прозрачной воде, словно розово-жёлтые вымпелы, сулили ещё больше открытий, чем обычно. Появляясь из дымки, чайка то и дело скрывалась в волнах, стремительно как брошенный камень, и снова выныривала с лёгкостью упругого мячика.
Не успела Клара дойти до первой пещеры, как поняла, что туман превращается в дождь. Даже самый шотландский из шотландских туманов не мог бы стекать такими крупными каплями по её жакету и осыпать бисером её волосы.
«Он пройдёт, пока я побуду в пещере», - сказала она себе с надеждой, хотя и знала, что в этот час надежда слаба. Как бы то ни было, пещеры – ближайшее укрытие, и она заторопилась к ним как в гавань, забежав в первую же, которая ей попалась. Она запыхалась, и не успела ещё осмотреться, как услышала голос, который, под сводчатой крышей, прозвучал гулко и таинственно:
- Не могли бы вы не загораживать мне освещение?
Вздрогнув, Клара оглянулась.  Мистер Лэйнг, спокойно восседая на походном раскладном стуле, усердно трудился, держа альбом на колене и кисть в руке.
- Ах, я думала, это дух пещеры! А вы тоже прячетесь тут от дождя?
- Стану я обращать внимание на какой-то там дождь, когда мне никак не передать этот  чёртов чёрно-зелёный оттенок. Как же он прекрасен! Именно это мне и нужно для моего морского эскиза. Как трагически лежит его клешня, полускрытая песком. Я бы не тронул его ни за какие блага в мире! Никакое искусство не смогла бы придать ему этой позы, в которой застигла его смерть. Вот почему приходиться мириться с плохим светом, который вы, кстати, хотите сделать ещё хуже, - закончил он торопливо. – Очень вас затруднит передвинуться отсюда в сторону?
- А может мне лучше вообще уйти? – спросила Клара, бросив не слишком дружелюбный взгляд на модель мистера Лэйнга. Огромный краб, жертва шторма, лежал на великолепном смертном одре из водорослей. – Я бы с удовольствием, но как-то слишком мокро снаружи без зонтика.
- А почему вы вышли в такой день без зонтика?
- Потому что я несу корзинку. Я надеюсь найти кучу сокровищ, и мне нужна хоть одна свободная рука.
Мистер Лэйнг что-то неодобрительно проворчал, облегчив тем свою душу, и не слишком любезно заметил:
- Ну, я могу вам немного помочь, если захотите подождать. Пока есть свет, я не уйду, значит, по крайней мере, ещё полчаса. Но вам придётся сидеть тихо, мне не надо, чтобы вы бросали тень на моего краба.
- Поговорить можно? Так я не заслоню вашего краба.
- Да разве вам запретишь? – спросил мистер Лэйнг с комически-покорным взглядом в её сторону.
- Неужели я такая болтушка? – сказала Клара, оглядываясь в поисках места.
Эта встреча была ей очень кстати. Уже несколько дней она мечтала о приватной беседе с мистером Лэйнгом. Прилежно размышляя над открытием, сделанным в студии, она пришла к выводу, что если кто и прольёт свет на загадочный портрет, скрытый драпировкой, то это только мистер Лэйнг. Правда, он казался сегодня не в духе, но она уже умела с ним обращаться.
- Есть ли на свете женщина, способная попридержать язык? – возразил он. – Бьюсь об заклад, вы думаете, что с моей стороны было бы вежливо уступить вам стул. Возможно, так и есть, но я уж двадцать лет как невежлив. Всё очень просто. Я стар и у меня ревматизм, а вы молоды и пышете здоровьем. Так что, если кто-то из нас двоих должен сидеть на сырых камнях, это буду не я.
- Так и быть! – засмеялась Клара, выбирая самое сухое местечко на выступе скалы. – Пока вы не выгоняете меня из пещеры, обещаю вести себя тихо – но вы косвенным образом дали мне позволение поговорить.
Он опять заворчал, а Клара несколько мгновений сидела молча, играя ручкой корзинки, и решая, как ей направить разговор в нужное русло.
- Всё-таки и болтливые люди для чего-то нужны в нашем мире. Вы не будете утверждать, что молчание привлекательно для окружающих. Возьмите хоть мистера Эйкмана, вот уж кто открывает рот лишь в силу самой жёсткой необходимости. То ли он дыхание экономит, то ли мысли бережёт, если они у него есть, – добавила она несколько вызывающе. – Он обладает всеми совершенствами, но вот назовёте ли вы его приятным собеседником?
Подняв голову от рисунка, держа кисть в воздухе, мистер Лэйнг воззрился на Клару с тем особенным выражением, что всегда предшествовало самым фантастическим его замечаниям. Убедившись в её внимании, он, так сказать, выступил на сцену.
- Если вы потрясёте коробку – с пилюлями или спичками, всё равно с чем, - а звука она не издаст, что это, по-вашему, значит?   
- Что?
- То, что она пустая или, наоборот, полная.
И с торжествующим видом он возобновил работу.
- Да я и не говорю, что у него голова пустая. У него с головой всё в порядке, … и с манерами тоже, - добавила она словно нехотя.
- Да, он самый вежливый мизогин.
- А! Так он мизогин. Я это знала.
Мистер Лэйнг бросил на неё косвенный и любопытный взгляд.
- Если и так, что в том удивительного?
- Не могу сказать, раз я не знаю, что сделало его таким.
- Полагаю, это означает, что вы желаете это знать. А ведь я не раз слышал, как представительницы вашего пола утверждают, что любопытство – это не женский порок.
- Я такого никогда не говорила, - сказала Клара, смело встречая его скептический взгляд. – Напротив, мне очень любопытно узнать, почему мистер Эйкман нас ненавидит от всего сердца. Несмотря на его вежливые манеры, я уверена, что он ненавидит и презирает всех нас – за исключением своей матушки. Она – это она, а все остальные – это совсем другое. Я не права?
- А вы не знаете, по чьей вине получаются мизогины? По вине женщин.
- То есть по вине одной конкретной женщины. Множественное число здесь неуместно. Я вам больше скажу. У этой одной женщины – овальное лицо и чёрные волосы. И белоснежные плечи и руки.
Он взглянул на неё вопросительно.
- Так вы видели?
- Да, видела! – храбро сказала Клара. – И повернула портрет лицом к стене, как и было. Со стороны мистера Эйкмана очень наивно думать, что таким образом можно что-то скрыть. Неужели он не знает, что запертая дверь в сто раз притягательнее открытой? Но следующую запертую дверь я могу открыть только с вашей помощью, конечно, если это – не секрет. Вы же понимаете, что мне не терпится узнать, кто эта наказанная дама, и неужели она так и будет стоять носом к стенке, как провинившийся ребёнок?
Несколько минут мистер Лэйнг трудился над своим крабом. Наконец, один особенно удачный мазок заставил его нарушить молчание.
- Нет, это не секрет. Когда это случилось, все его друзья узнали об этом. В те дни у него ещё были друзья. Да и не скажу я вам ничего особенного, что вы не могли бы угадать с вашим поразительным чутьём. Обычное дело. Француженка, красавица, портрет не передаёт всей её красоты. Он учился в Париже и встретил её. Он полюбил её, и она, похоже, тоже полюбила его. А потом встретила богатого мужчину и, оказалось, что полюбила того больше. В те дни наш друг был очень беден. И перспектив у него никаких не было, это лишь недавно бумажные мельницы его дяди начали молоть золото. Так что есть все резоны полагать, что провидческий взгляд в будущее не сулил много мадемуазель Как-бишь-её-там.
- И он так сильно переживал?
- Я не спрашивал его об этом. Но некоторые обстоятельства – то, как он начал избегать прекрасный пол, и то, как заделался отшельником – вроде бы указывают на это. 
- Она – легкомысленная женщина. Но нельзя всех женщин судить по одной.
Мистер Лэйнг снова принял драматический вид.
- Когда-то я жил на острове у западного побережья, и с разбитого судна был выброшен на берег бочонок пурпурного красителя. И вот, не прошло и недели, как я повсюду начал встречать женщин в пурпурных шалях, девушек в пурпурных юбках, - даже юношей в пурпурных штанах! Это была пытка, невыносимая для художника! Мне казалось, этот бочонок – неистощим! С тех пор я избегаю этот остров, но слышал, что эта дикая расцветка до сих пор там в моде.  Пурпурный остров, так его следовало бы назвать!
- И? – в недоумении спросила Клара, так как мистер Лэйнг снова погрузился в работу.
- Не понимаете? А ведь это ясно как день. Представления Эйкмана о женщинах окунулись в краситель его личного опыта. Мадемуазель – полагаю, она теперь баснословно богата – оказалась для него бочонком с красителем. Только краситель этот был угольно-чёрный и окрасил собой всё и всех на острове его жизни.
- Смешно! – негодующе сказала Клара.
- Ничего не поделаешь. Всё зависит от типа красителя, выброшенного на берег. Зависит от типа женщины, в руки которой попадёт человек. Она окрасит собой его чувства и мысли до конца его дней. Не хочу сказать, что попасть в руки ангела, а не демона, - сплошное преимущество, тут тоже есть свои минусы. У вас перед глазами два примера. Мужчина, который стал отшельником по вине женщины, что оказалась плохой, и мужчина, который тоже стал отшельником из-за того, что его женщина была слишком хороша.
Его голос немного задрожал, и он ниже склонился над альбомом.
- Я, как и Эйкман, тоже не хочу знаться с женщинами. Он – из-за француженки, а я – из-за своей Мэри. В его глазах они все мазаны чёрной краской. В моих – они в нежно-розовом цвете, и я боюсь разочароваться, если придвинусь ближе. Но никакого пурпура в моём розовом, вот уж нет! – добавил он с подозрительно заблестевшими глазами. – Это безупречно нежный оттенок! 
Воцарилось молчание, подчёркнутое усилившимся шумом дождя. Клара вспомнила портрет, который видел в обиталище мистера Лэйнга в тот день, когда он привёл её туда. Изображение сероглазой спокойной женщины, скорее трогательной, чем красивой, на видном месте в маленькой гостиной. Перед ним, словно перед алтарём, стояла ваза, полная свежих цветов. А гораздо более красивое лицо в другом доме было повёрнуто к стене! Какая пропасть! Какой контраст!
- Неужели мы такие могущественные? – спросила Клара, глядя на дождь.
Мистер Лэйнг резко повернулся к ней.
- Я открою вам секрет, если обещаете никому не рассказывать. Глина в руках гончара, воск в руках скульптура – менее податливый материал по сравнению с нами в ваших руках! Можете делать с нами всё, что захотите. Условие одно – надо знать, как приняться за дело.
- Так вы тоже так думаете! – вскричала Клара, вспыхнув от удовольствия. А про себя добавила: «Вот ещё одно свидетельство правоты Теккерея».
- Я не думаю, я знаю. Нам нравится называть себя повелителями этого мира, но кто из этих повелителей втайне не носит цепи – прилично замаскированные, конечно, но нередко впивающиеся в плоть. Для чего мужчины тяжко трудятся, покрывают свои руки кровавыми мозолями, иссушают свой мозг, спускаются в пропасти земли, восходят на бесплодные горные пики, для чего пишут книги, произносят блестящие речи?  Вы скажите, ради славы и денег. Верно! Но деньги нужны для того, чтобы основать Дом, в девяти случаях из десяти, а Дом – это значит Женщина. А что до славы – покажите мне мужчину моложе сорока, которые не предпочтёт единственной лавровой веточки, протянутой ему белой женской ручкой тоннам лавровых венков, брошенных к его ногам его грубыми товарищами! Права женщин! Боже мой! Они бы лучше проповедовали права мужчин! Когда мы отвергаем ваши притязания, это называется высокомерием, в то время как это – простая самозащита. Я часто думаю, какая же это близорукая политика! Лучшей самозащитой для нас – было бы удовлетворить самые экстремальные требования самых новейших из новых женщин!   Представьте, каков был бы результат! Женщины соревновались бы с нами в Парламенте (и успешно, не сомневаюсь!), противостояли бы нам в судах и операционных, и во всех тех грязных сомнительных областях, из которых мы так благоговейно исключили их, оказались бы такими полезными, и перестали бы быть опасными! Она вправляет кости, она издаёт законы, но она уже не заполняет наши мысли и не разбивает наши сердца. В руках женщины, такой, как её сотворил Господь, мы беспомощны, но подобие мужчины в юбке (или уже не в юбке) никогда не повергнет нас к своим стопам.   
- Не все мужчины такие честные, как вы, - сказала Клара, помолчав, - не такие справедливые. Возьмём опять случай, о котором мы говорим. Я не могу допустить, чтобы все женщины были осуждены из-за одной, поступившей неправильно. Почему такое значение придаётся её неправоте – столько не придаётся неверности мужчины, вы не будете отрицать, что мужчины тоже могут быть неверны.
- Потому что неверная женщина причиняет гораздо больший вред, чем неверный мужчина. Она грешит против самой любви. Ей вручено сокровище, и она в ответе за него. Это она создаёт мир для мужчины, от неё зависит, каким будет этот мир. А мужчина не может разрушить мир женщины, потому что нельзя полностью уничтожить любовь, которая и является миром женщины, даже если это мученическая любовь.
Снова Клара сидела в молчании, повторяя про себя эти слова, изумлённая торжественностью, с которой они были произнесены, понимая, что ей надо многое обдумать.
Вдруг она вздрогнула, потому что мистер Лэйнг внезапно рассмеялся, и смех гулко раскатился под сводами пещеры.
- Та женщина в Париже, однако, сделала своё дело. У неё наверно была волшебная палочка,  - с помощью которой цветок обращают в камень, а мужчину – в медведя. Он был весёлый парень и до чего отчаянный! Помню, как его мать бледнела, а отец рвал на себе волосы при известиях о его сумасбродствах! Нелегко быть образцом добродетели в Латинском Квартале, особенно для такого молодца, каким он тогда был, хоть в это и не поверишь, глядя на него сейчас. Весёлый, пылкий! И подумать только, как ему было суждено кончить! Сидеть бирюком, запершись от жизни и от мира, с остывшим сердцем, в котором только пепел взамен прежнего пламени.
- Да, печально, - согласилась Клара, задумчиво глядя на море.
- Печально – не то слово. Это ужасно. Но вам не понять, вы не видели его таким, каким я знал его когда-то.
- Думаю, что могу понять, хотя и не видела.
Мистер Лэйнг бросил на неё проницательный взгляд, глухо ворча что-то про себя.
- И ведь он не старик, - медленно произнёс он, испытующе глядя на неё. – Его мать когда-то уйдёт, и как тогда выманить его из чертога меланхолии, в который он себя добровольно заключил? Деньги дядюшки тут не помогут. Уверен, что он и не вспоминает о том, что когда-нибудь будет богат.
И мистер Лэйнг снова, ворча, обратился к своей акварели.      
Беседа в пещере вызвала у Клары чувство, похожее на ликование. Слышать подтверждение теории Теккерея из уст мужчины было очень приятно, но главное было то, что вновь воскресла её уверенность в своих силах. Она словно получила благую весть. Ей стало ясно, что она ещё поборется. Она чувствовала, что отступить было бы  трусостью. Идти вперёд – было делом чести. Как! Она, которая шутя очаровала Хэла Мюррея, против своей воли, не шевельнув пальцем, покорила трезвого прозаичного мистера Маклина, признает свое поражение и отступит перед этим угрюмым художником!
- Не будет неправильным применить ту власть, которой сам Господь наделил нас, - твердила себе Клара. – Нельзя зарывать талант данный свыше. И ведь я не во зло его использую!
Почему-то ей надо было убедить себя в правильности своих действий, она словно нуждалась в оправдании. Сейчас менее, чем когда-либо раньше, склонна она была поддаваться тому лёгкому чувству вины, что сопровождало её отъезд из Доллингтона.
В словах мистера Лэйнга было нечто, что требовало дополнительного размышления. Признание власти женщины привело её в восторг. Но что он там говорил с такой серьёзностью об её ответственности, о «грехе перед любовью»?  Ей хотелось снова поговорить с ним об этом. Но представится ли  ещё такая возможность?