Есть у них уста, но не говорят;
есть у них глаза, но не видят;
есть у них уши, но не слышат;
есть у них ноздри, но не обоняют;
есть у них руки, но не осязают;
есть у них ноги, но не ходят;
и они не издают голоса гортанью своею.
Пс. 113:10 — 15
Они хитрили, и Бог хитрил,
а ведь Он – Наилучший из хитрецов.
Коран. Сура 3, аят 54
Глава первая
(14 марта. 2000 года. Город Луна. Где – то под Москвой.)
Так, так, так… Проснулся. Ну, и где я? В гамаке… Гамак, да… Сад… А это что у меня в объятьях? Голова… Каменная… От какой – то античной статуи, подобной тем, что стоят в парках культуры и отдыха на потеху рукастым обывателям… Лежу с ней в обнимку, как с малым ребёнком...
Семён снова закрыл глаза.
Может, это всё – таки какой – то другой сон, и я попал сюда по ошибке?
Где — то громко включилось радио…
Уж точно не старенький альпинистский радиоприёмник Исмагила, подумал с подозрением Семён. Сосед, лётчик – испытатель на пенсии, никогда не включал так громко своего любимца… По – видимому, машинный. Чья – то иномарочка остановилась неподалёку. Что на них нашло в такую рань?
***
Семён вновь открыл глаза. С отвращением отбросив скульптуру прочь от себя, он только теперь увидел всю картину происходящего.
- Итак, в своём собственном саду я почему — то сплошь покрыт бабочками рыжеватого цвета… Спасибо хоть, что не саранча.
Семён наивно попытался сразу от них избавиться, просто стряхивая их с себя, подобно опавшим листьям, но вскоре понял, что у него ничего не выйдет. Бабочки удивили его своей покорностью, блаженной незлобивостью и совершенным бесстрашием. В какой – то момент ему даже стало казаться, что они вот — вот с ним заговорят.
- Мда, эти чёртовы бабочки здесь везде: и на мне самом, и на ветках яблонь… Вон там на стволах… И на первой траве, и на кустах, и на бочке с водой для полива… На столе для игр… На дохлом мотоцикле в стороне от тропинки… Ползают, зевают крыльями… Даже на той уродливой каменной голове античного бога, которую я сбросил с себя... Куда ни посмотришь, бабочки… Откуда, на хрен, столько? А ну… Кш! Кш! Кш, красотки…
Семён выбрался из гамака, подобрал с земли античную голову и осторожно пошёл мимо старенького мотоцикла, захваченного в плен насекомыми, по тропинке, так же оккупированной бабочками, к дому. Сам, одетый в шевелящийся плащ из множества чешуйчатых крылышек, и от этого до смешного похожий на йети, он старался не наступать на незваных маленьких гостий, но безуспешно. Таким образом старик добирался до дома.
Тот предстал перед своим хозяином одноэтажным кирпичным домиком, полностью укутанным в тысячи коричнево – рыжих созданий, вследствие чего его трудно было узнать.
Семён зашептал, глядя в сторону двери: Симона Леонардовна!.. Сим - сим!.. Сима!.. (Никто не отозвался. Не слышно было даже птиц.). Семён снова позвал тем же нелепым шепотком. Ты где там?.. Спряталась?.. Симончик!.. Ты здесь, Монечка?.. Монька!.. (Ответа нет. Ни со стороны двери, ни со стороны природы во всём её живом и мёртвом многообразии.). (Семён прибавил своему шёпоту громкости.). Я здесь. Слышишь?.. Спешу к нам на помощь… Эй! Макоша, Пан Чеширский, как слышно? Приём!.. Сима!.. Леонардовна, ты там? Трупп… Аркаша… Арканзас! (По — прежнему никто не отозвался. Только слышно было, как какой — то живой женский, пытавшийся казаться мужским роботизированным, голос вдалеке вдруг принялся пробовать микрофон: «Раз, два, раз, раз… Раз, раз, раз… Раз, раз, два, раз». Затем тот же голос с тем же машинным тоном отчётливо проговорил: «Гитлер капут. Завтра похороны!..» Возобновил бессмысленный счёт и по – новой повторил: «Гитлер капут. Завтра похороны».).
Семён (…заговорил…) с бабочками.
- Дорогие мои, красивые червячки с крылышками… Сколько же вас тут?.. Я в вас с головы до ног. Как говорится, при всём параде… Шагу ступить старику не даёте… Ну, спасибо, спасибо… Наверно, у вас так принято поздравлять с днём рождения, поэтому не спорю… Действительно, ну, что я для вас? Не ветеран второй мировой войны Чёрной и Белой Розы, не практикующий врач – венеролог, не заядлый фотолюбитель… Да даже не пенсионер… Какое — нибудь дерево, умеющее ходить вверх тормашкой… Вас это, кстати, жутко забавляет, как я погляжу… Ну — ну… Смейтесь, смейтесь. Красотки…
Семён глянул вокруг, в сторону открытой двери дома, но раздумал в очередной раз звать жену; тишина оказалась сильнее.
- Бабочки, чертицы… Летели бы вы отсюда… И подальше… Пристали к старику, щупаете его. Ни стыда тебе, ни совести. Одно слово — чешуекрылые… Вот доиграетесь, что я подам на вас жалобу… Вашей королеве… У вас ведь есть королева? У всех есть своя королева, вот и у вас она должна быть… Верховная чертица, так сказать…
Семён не выдержал и стал размахивать античной головой, держа её за открытый в немом крике рот. Пшла! Кш!…Тьмутаракань!.. Да я таких, как вы, живых убитых… Пошли, пошли… Толпа… Да знаете ли вы, вы, книжки пархатые, что я, Семён Семёнович Гитлер, Берлин в сорок пятом брал. Да. Чего смеётесь, несчастные? Смеются ещё… Последнего горного козла Берлинского Зоологического сада награждал Железным Крестом. Лично. Из фаустпатрона по имперской канцелярии стрелял. Ну… А вы что? Меня, развалину старую, и то не можете взять… То — то и оно, бабоньки… То — то и оно…
(14 июня. 1945 г.).
Они с Горынычем сидели в ротонде, во дворике госпиталя в Берлине. Горыныч, пришедший в себя после ранения, чуть ли не весь ещё в бинтах, тем не менее был полон всяческого оптимизма и благодушия; много, но не спеша, курил, за что и получил прозвище от Семёна - Горыныч. Семён, рассеянно слушая дружеский трёп о лётном прошлом Горыныча, почему – то вспомнил весну 1942 года, деревню Вырий, худеньких учениц Ленинградского балета, эвакуированного в глубинку…
Одна из них улыбается, скосив глаза чуть вверх… Люди на крышах изб… Дети возле перил… Парень в кепке сидит на корточках под дубом, вертит во рту соломинку… Бабы с вёдрами остановились, смотрят, как «худышки — артистки» занимаются… Фотограф из города снимает картинку. Как же! Для истории… Фотограф говорит с загадочным лёгким акцентом: или же светописец…
Горыныч явно скучал.
- … Имелся у меня пулемёт Березина. 180 патронов. Надёжный, сука, ничего не скажешь. Да только истребителей нам для прикрытия давали не всегда… В должности воздушного стрелка, скажу тебе, мало завидного. Вообще, мы, стрелки — радисты, подбивались чаще лётчиков. Вот представь. Брони никакой. За спиной — бак топливный. Сгоришь — и жопой не моргнёшь. Передо мной, в отличии от лётчика, только пулемётик, без всяких там башенок, да… Лётчик маневрирует, бросает самолёт из стороны в сторону, а стрелку — то прицелиться ещё нужно. Очень трудно. Оттого нужно успеть нажать на гашетку первым, когда немец заходит в хвост. Кто кого, как говорится. Если бы ты видел, сколько наших, стрелков — радистов то есть, привозили на аэродром невредимые лётчики! Разорванных в клочья, изрешечённых пулями и осколками. Висящих на проволоке… А лётчики, получалось, саму смерть переигрывали, черти…
- А вот и повара с трёхкотельной кухней…Стянули, значит, полевую кухню для решения продовольственной задачи, - сказал вдруг Горыныч, вырывая Семёна из задумчивости.
Вокруг кухни, за забором госпиталя, на улице, наполовину заваленной обрушевшейся стеной казённого здания, столпилась голодная берлинская немчура всех возрастов и видов… Люди невредных производств… Малец протянул мисочку и чётко произнос волшебные слова: «Хитла капут!» «МолодцА» тут же от деловитого и чёткого русского повара получил за этот по — взрослому интернациональный патриотический порыв долгожданную награду в виде дымящейся солдатской каши и молока…
Голубь пил из лужи; пил совсем не по — птичьи: сосал её, подобно овце…
Потом вернутся в свои обгорелые убежища, включат патефон, будут танцевать, проклиная брехуна Геббельса и славя русских и их Верховного, подумал безрадостно Семён.
И тут он увидел невысокого паренька, подростка, получившего свою долю чая и хлеба по карточкам. Немчика он сразу узнал: сын той женщины! Может, жива ещё…
(Семён во время охоты на французов — эсэсовцев слышит женские крики в одном из разбитых окон дома на Хохштрассе, врывается в помещение и чудом отбивает у двух неразлучных друзей, сослуживцев, насмерть перепуганную полураздетую молодую немку. Одну из двух, так как вторая, к сожалению, уже мёртвая, лежит на полу, посреди гостиной. Отравилась… Семён ловко выключает прикладом обоих разошедшихся гвардейцев — соотечественников, и, пока те не пришли в себя, уводит шокированную немку на другую сторону улицы, мимо баррикад… По дороге, неожиданно, как бы ниоткуда, но очень кстати, появляется подросток с собакой, видимо, родственник женщины; он помогает Семёну, указывает место, где можно их оставить, — в каком — то непривычно разветвлённом подвале, за нагромождением покалеченной мебели, металлических балок, ящиков и бочек. Семён суёт им кусок шоколада… А немочка — то красивая была: в длинном платье… Родинка над губой. Женщина с вымученной улыбкой произносит слово: «Данке шон», которые слышатся Семёну, как «танки шо».).
Два завитка — веди сравненье в даль! —
Как в слове «хадд» удвоенное «даль»![*]. А родинка над ртом — открою вам — Как точка черная над словом «фам»;[**]. = (*). Как в слове «хадд» удвоенное «даль»! — «Хадд» — щека. Буква «даль» имеет форму завитка. (**). Как точка черная над словом «фам». — «Фам» — рот. Над буквой арабского алфавита «ф» ставится точка.
***
Два незнакомых мужика (те самые, которым Семён испортил «оргию» в одном из домов Берлина), во дворике Рейхсканцелярии, недалеко от бункера, пока не заявились смершевцы, синхронно и сосредоточенно насилуют пойманных двойников фюрера и Евы Браун. «Фюрер» кричит: Гарри! Гарри!.. «Ева Браун»: найн! найн!
***
Ликующие оставшиеся в живых солдаты на ступенях Рейхстага; безудержная стрельба сквозь низкое майское небо…
……………………………………………………………………………….
На фоне «покусанного» Рейхстага поёт знаменитая Лидия Русланова…
……………………………………………………………………………..
После концерта счастливая певица расписывается на одной из колонн…
***
Генерал — полковник Берзарин с командного пункта в стереотрубу разглядывает серое небо Берлина, посреди которого парит уродливым крестом какая — то гигантская животина.
………………………………………………………………………………….
Появляется адъютант. Подставляет планшет, на котором лежит приказ нового военного коменданта немецкой столицы. Берзарин, оторвавшись от стереотрубы и глянув на адъютанта, аккуратно выводит свою подпись на документе.
***
Увидев Гёца, так звали парнишку в клетчатой рубашке и в шортах, Семён снова вспомнил прекрасную немочку и весь затрепетал, как курсант лётного училища при виде турелей… Жива ли? И если жива, то где прячется?
- Пойду — ка я, Горыныч.
- Ты это куда, пехота?
- К Берзарину я. На приём.
- Аа.
- Вечерком обязательно ещё наведаюсь. В картишки перекинемся. Я должен отыграться. Помнишь?
- Как не помнить твою червовую дамочку!
- Ладно…
- Смотри там. С такой фамилией... Удивительно до сих пор, как ты её не боишься… Всем удивительно… Кто ни услышит, все хотят на тебя глянуть… Двое даже пытались тебя укокошить посреди ночи…
(Ночь. В палатке (спят) солдаты. Между ними (крадутся) двое. Один из них с подушкой. Приблизившись к месту, где спит Семён, пытаются его задушить. Горыныч на стороже. Вскакивает рядом и выключает обоих несостоявшихся душителей двумя точными ударами (сильного крестьянского кулака...).
- Помню, помню, как ты меня спас от этих чертей…
- От братьев Звонарёвых.
– Братья Звонарёвы, значит. Ну и ну.
- Они погибли потом оба. Много разговоров о них ходило. Не слышал?
- Нет.
- В ночь победы были найдены на Хохштрассе ещё тёплыми. По слухам, их загрызли бродячие собаки. Оба были с перегрызанными горлом.
***
Итак, вышли из поля видимости Горыныча… И сразу же, на свой страх и риск, устремляюсь вслед за парнишкой. Ага… Не спешно и уверенно держит путь вперёд… В сопровождении небольшого зверька, вроде собачонки… И — всё улочками, улочками… Пришли вроде… Полуразрушенное, некогда красивое, типично берлинское, здание, недалеко от площади с церковью кайзера Вильгельма… Гёц с собачкой — в дом. Значит, Семён, тебе — за ними… Дверь открылась на условный стук Гёца и закрылась, как только он скрылся в глубине… Номер 203. Что ж. Стучим в дверь тем же способом, что и пацан… Собака, странное дело, не подаёт голоса. Шаги… Гёц.
Семён приложил палец к губам и улыбнулся подростку, открывшему дверь на условный стук, с бравым подмигиванием. Узнав русского, необыкновенным образом спасшего от позорной смерти его мать, Гёц порывисто произнёс её имя — Т е а! — в глубину квартиры. Та вскоре вышла из темноты… Сама… В костюме Гамлета а — ля дореволюционная декадентка Гиппиус…
***
Все были в сборе за массивным махагониевым столом овальной формы, при свечах: неожиданный хозяин — карликовый мужчина (70 – 80 см) по имени Оскаш, Тео, Гёц, Семён. Вместо ожидаемой «собачки», на коврике, под плотно занавешенным высоким окном, чинно сидела странная зверушка… Человекокошачья мордочка с крокодильими глазками… Этакий домашний демон.
- Ну, что ж, друзья мои. Драгоценные. А теперь, пожалуй, стоит выпить. Моего любимого. Красного. Семион… Вы спасли. Всех нас. Последних из рода Мизанабим! Мою дражайшую супругу – Теону - Симметрию, мою Тео. От отвратительных ваших. Не знаю даже, как их и назвать. Служанка, Клара, бедняжка. Такой конец... Да. Итак, это было очень смело. И не побоюсь этого слова. Самоотверженно. С вашей стороны. Восхищаюсь бесконечно. Подобными вам. Людьми. Сильными. Благородными… Ну, поднимем бокалы. Что тут ещё скажешь? За нашу победу!
В ответ на призыв Оскаша, нестройным хором вполголоса все повторили — «За нашу победу!» — и пригубили вино.
Даже существо на коврике солидарно заплескало языком в серебристой миске.
Оскаш поймал взгляд Семёна, обратившийся в сторону существа.
- Мы зовём его Захой.
– Интересная разновидность животного.
- Заха — не животное…
- Заха — лучший снарколов во всём Берлине. А может, и того дальше, заметил Гёц.
Теона - Симметрия спросила:
- Семион… Вы женаты?
- Нет, не женат.
- Понимаю. Война.
- Да, война.
- Ваша фамилия, прошу прощения…, - начал вопрос Оскаш.
Семён опередил с ответом:
- … Гитлер. Моя фамилия Гитлер.
- Гитлер. Как интересно. Семион Гитлер.
- Представляю, какие неудобства она вам доставляет, русскому солдату, - сладковато, но без вульгарности, улыбнувшись и глядя Семёну прямо в душу своими загребущими очами, сказала Теона – Симметрия.
Семён пожал плечами, точно школьник:
- Вы удивитесь, но никаких. У большинства из нашего народа здоровое чувство чёрного юмора. Лично знал рядового Бормана.
- Гитлер Гитлеру рознь, - противно и негромко засмеялся Оскаш.
- Понимаю, понимаю. Око за око. Гостеприимство по — русски.
- Кстати, о гостеприимстве… Очень было приятно и, в некотором роде, даже познавательно для меня познакомиться с такой… замечательной семьёй… Но, увы, мне пора. Впереди ещё встреча с комендантом Берзариным, так что…
Оскаш странно улыбнулся:
- С кем, вы сказали? С комендантом Берзариным?
- Вы знакомы?
(Берзарин в своём кабинете. Он стоит к только что вошедшему и отрекомендовавшемуся по форме Семёну спиной, со стереотрубой в руках, у самого окна, распахнутого в некое безоблачное никуда. Не оборачиваясь, задумчиво говорит в сторону парящей и постепенно растворяющейся в небе гигантской, намного больше орла, птицы: "Капитан, вам когда – нибудь снилась Роза Мира?»).
– Немного, - ответил уклончиво Оскаш. - Говорят, он весьма компетентный малый. Развернул, так сказать, беспрецедентные по масштабу восстановительные работы на берлинских улицах и площадях… Очень быстро завоевал уважение и горячую поддержку всех берлинцев, настроенных на лучшую жизнь — без проклятых паукообразных символов. Тео так веселилась, наблюдая за тем, как по всему городу солдаты и местные активисты топорами и прикладами сбивали их со стен домов…
- Это было, в самом деле, весело, - подтвердила Теона - Симметрия слова мужа. – А вы, Семион, что собираетесь делать после победы, если не секрет?
- Был на какое — то время оставлен начальством в Берлине. Пока ещё кое — где оставались засевшие интернациональные эсэсовские недобитки, даже банды гитлерюгенда… Я неплохо владею немецким языком… В литературном кружке даже доклад делал по Генриху Клейсту…
- Молодые люди, ещё дети в сущности, со свастиками, взгляды исподлобья… Мы видели их. Шмайсеры, гранаты, даже луки и кнопочные ножи, в юных, измазанных грязью и человеческой кровью, руках…
- А они вас видели? – спросил, едва сдержавшись от усмешки Семён.
- Кстати, да, - ответил карлик.
- Заха их напугал, - без всякой улыбки сказал Гёц.
- Зах – зах, - высунув язык, произнёс зверь, довольный тем, что о нём говорят.
- А как хорошо налажено продовольственное снабжение! – вернул разговор к Берзарину карлик. - Даже театр с синематографом оживили…
- Мы были вчера на «Натане Мудром», - невинно похвасталась Теона - Симметрия.
Оскаш, не обратив внимания на реплику супруги, вспомнил:
- А этот отвратительный чёрный дым… Он перестал стелиться. Над нашими кварталами! Это ли не чудо?.. Одно только нехорошо…
7он, мельком глянув на настенные часы, которые как раз показывали: 19. 41, спросил:
- Вы о чём?
Оскаш поправил себя.
- Или я бы не так сказал. Досадно — вот точное слово. Я о вашем Берзарине.
- О Берзарине? Почему же досадно?
- Он злоупотребил. Нашим гостеприимством.
- Берзарин был здесь? У вас?
– Один - единственный раз. Я лично подарил генералу — полковнику подзорную трубочку.
- Так это ваша… Я, кстати, видел её в руках у коменданта…
- Но ему этого показалось мало. Просто возмутительно! Этот Без Году Неделя украл у нас психофон. Которого даже не было среди сувениров. Что называется, забрал на память. Они действовали, как настоящее домовое ворьё!
- Даже не верится. Зачем коменданту… какой — то психофон?
- Какой — то? О, вы ошибаетесь, молодой человек. Вы сильно ошибаетесь.
Товарищ Берзарин знал, что делает. Он знал!
- Но зачем он ему?
- А как же голоса?
- Голоса?
- Да! Психофон — это последнее изобретение. Великого Томаса Эдисона. Аппарат для связи. С духами умерших людей. Все думают, что Эдисон не успел его закончить. Но это не есть истина. Закончил. И ещё как закончил! Дабы он не попал в нечистоплотные руки, Эдисон, незадолго до своей кончины, любезно передал его нашей семье. На хранение…
- Да, печальная история.
На часах было уже 19. 42; 7он встал с места.
- Ну, что ж… Мне очень жаль, но… Похоже, мне всё — таки пора!
Оскаш (как и остальные члены его семьи) не хотел отпускать Семёна так скоро…
- Знаете, что? А возьмите себе что — нибудь на память… Что хотите. Присмотритесь и выберите.
- Вы имеете в виду вещь какую — нибудь? Нет, нет, большое спасибо. Нет. Это не к чему. Вы со мной, прямо как с Берзариным…
Вмешалась Теона - Симметрия…
- Возьмите, Семион… Это в знак нашей благодарности. У нас так положено. Будем только рады. Не откажите нам в этой малости…
Семён усмехнулся и поднял руки вверх.
***
Маленький важный, комично царственный Оскаш стал водить русского солдата по своему внушительных размеров «кабинету», как он выразился…
- Вот моя коллекция цикад… Люблю эти их звуки… Трение надкрылий… А вот русалочка. Сушёная. В прошлом веке была довольно ходовым товаром. Да и сейчас, после разгрома этих отвратительных солнечных полчищ… Выпуклое зеркало из Голландии. В отличном состоянии… Шахматная машина. Имела честь сразиться с самим графом Калиостро… Вот ещё игрушечка… Барышни в кринолинах наигрывают на пианоле и мило так раскланиваются с почтенной публикой… Прелесть… А вот это моя гордость… Но вам уступлю без малейших сожалений…
- Что это?
- Свирель. Она изготовлена мной из кости.
- Наверное, из кости оленя? Или я ошибаюсь?
- Ошибаетесь. Это человек.
- То есть? Что — то я вас не совсем… При чём тут человек?..
Подключилась Теона - Симметрия…
- Так получилось, что мы с группой переселенцев, в Америке, когда ещё были крытые такие фургоны… Понимаете, наш караван застрял в снегу, в горах…
Оскаш как ни в чём не бывало перебил жену.
- Ужасная история. Нас всех тогда завалило снегом… Весь караван Доннера… Чтобы выжить, люди стали, ну…
Вновь бестактно заговорила Теона - Симметрия: стали есть друг друга…
Оскаш пожал плечами:
- Да. А мне в итоге досталась в качестве сувенира бедренная кость одной из несчастных индейских девушек…
Теона - Симметрия осклабилась...
- А мне большие такие фижмы со множеством карманчиков…
Оскаш сделал наигранно большие глаза.
- Тео в каждом из них потом хранила коробочку. С сердцем усопшего чичисбея. Ибо когда кто — то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце…
Теона - Симметрия, так же, как и муж, невинно выкатила глазные яблоки:
- Но мы никого не ели…
- Мы ели снег, - подтвердил слова супруги карлик.
- Это те… Люди. Переселенцы. Ужасно! Всё происходило на наших глазах… Они нас, к счастью, не могли видеть.
Стрелки показывали: 19.43.
Семён, несколько смущённый, в пол — уха слушая Оскаша и Теону - Симметрию и желая по — быстрее оставить это странное место, по – мальчишески почесал голову и сказал:
- Пожалуй, возьму вот это…
Небольшую вещь, которую он взял, была похожа на причудливой формы китайский шар; она сиротливо лежала на книжной полке, между нэцкэ какого — то восточного мудреца со свитком и песочными часами.
Муж с женой молниеносно переглянулись друг с другом, но не стали предлагать гостю что – то другое. Они, действительно, очень удивились выбору Семёна, увидев, что тот видит вещь впервые и, похоже, ничего о ней не знает…
- Вы не знаете, что это за вещь?
- Я? Откуда мне знать?
Убедившиеся в своих мысленных догадках, все — и Теона - Симметрия, и Оскаш, и Гёц с Захой — дружно засмеялись…
Семён, несколько смущённый этим откровенным смехом, поинтересовался:
- Я что — то не то сказал?
Оскаш успокоил его.
- Дело не в этом, Семион. Просто вещь, которую вы выбрали, называется: одноразка.
– Мыльница, - уточнила Теона – Симметрия.
Семён не понимал.
- Ну, и что такое эта ваша одноразка, она же мыльница?
- Аппарат для светописи.
- Ну, допустим, фотоаппарат. Что дальше?
- Он одноразовый, - сказал Оскаш.
- В каком смысле? – Семён всё ещё недоумевал.
- Мыльница рассчитана на один — единственный снимок, - неожиданно протараторила Теона – Симметрия.
- Зато какой снимочек! Раз, и нет ничего, - восторженно продолжил Оскаш.
- Щёлк, и — конец всему, - присоединился к карлику Гёц.
- За — ха — ха, - прохрипел Заха, домашний демон.
- Кранты, как говорят у вас, - не унималась Теона - Симметрия.
- Издеваетесь, что ли? – усмехнувшись, ответил Семён, переводя взгляд с одного члена странной семейки на другого, в том числе на зверька с постоянно слезящимися глазками крокодила…
- Ну, что вы, Семион! – воскликнул Оскаш.
- Нисколько. Именно поэтому одноразку никто никогда не выбирает. Не видят смысла. А вы, единственный человек, кто выбрал. Сразу. И это удивительно! Даже младенцы, едва сделавшие первый вздох, тут же начинают кричать во всё горло: «Уберите от меня эту одноразку! Не хочу одноразку! Только не одноразка!»
- Значит, это оставляем, - вздохнув разочарованно, произнёс Семён…
Неожиданно Оскаш запротестовал…
- Нет, нет, вы берите, берите, ничего страшного! Одноразка, так одноразка. Это ваш выбор. Мы уважаем выбор всех наших гостей.
- Просто вам, Семион, - подключилась Теона - Симметрия, стоит помнить, что снимать ничего не нужно. Вот и всё.
- Держите, скажем так, его как сувенир на память, - поддакнул жене карлик. - Не более того.
Даже Гёц добавил свои пять копеек:
- Можете им орехи колоть - или к голове приложить, когда заболит.
- За — ха — ха, - согласился с Гёцем Заха.
- Всё, что угодно, но только не снимать! – чуть ли не кричал Оскаш.
- А то один как — то уже снял, - сказала загадочно Теона - Симметрия.
- За — ха — ха, - не зная, что ещё сказать, произнёс, кашляя, Заха.
- Видите этот дагерротип на стене? – спросил Оскаш, показывая на небольшую старенькую фотографию, висевшую в рамке на стене…
- Фото очень старое, наверное. Зеркальное.
– Верно, - чуть дрогнувшим голосом продолжил карлик.
- И сравнительно небольшое. Всего лишь 6,5 на 8,5 дюймов… Данный снимок середины 19 века считается самым первым снимком, на котором изображён Человек. Его автором называют некоего француза Луи Дагера…
- Это где? – спросил Семён.
- Париж. Бульвар Дю Тампль. – Париж.
- Да. Но… Дело всё в том, что это не совсем первый снимок.
- Скорее, даже наоборот, - заметила Теона - Симметрия.
- Заххх, - невнятно согласился с хозяйкой Заха.
- Мы другая формация, так сказать. Мир, в котором мы живём… Этот мир второй по счёту, - важным тоном, как в кино, проговорил Оскаш.
- Я не совсем вас понимаю.
– Семион, Луи Дагер не делал данного снимка. Он получил его по наследству, так как род его восходит к самому Адаму, который, в свою очередь, получил его от Самого! – тут карлик, не решившись даже вслух упомянуть имя, просто указал пальцем вверх, подобно тому, как делают это правоверные.
– От самого?
- Тот, первый мир, - продолжила Теона - Симметрия, что был до Адама, то есть мир ангелов, остался на фотографии.
- Раз — и всё, - сказал Гёц.
- Раз — и нет, - повторила за Гёцем Теона - Симметрия.
- За — ха — ха, - успев зевнуть, произнёс зверёк с вертикальным зрачком.
- Одно богопротивное создание…
- Светоносное, я бы сказала, Оскаш.
- … Несмотря на понятный всем ангелам запрет, самым возмутительным образом нажало на рычажок и сняло Одноразкой, подарком Вседержителя, ангельский мир.
- Одним щелчком сняло! Вот это я понимаю — светописец! – сказала Теона - Симметрия с неподдельным восхищеньем.
- Как же, в таком случае, появился наш мир? – спросил у Оскаша Семён, прервав непродолжительную, грозившую стать неловкой, паузу.
– Ах…Творца пришлось снова будить…
- О, это отдельная история — как его будили, заметила Теона - Симметрия.
- Да, не сейчас, согласился Оскаш.
- Лучше как — нибудь потом, верно.
- Так вот, Всевышнего разбудили… И Он вновь создал мир. Не воссоздал прежний (какой же он тогда Творец?), а придумал совершенно новый вариант.
- Вариант намба ту. Мир 2.0. – изобразила «буку» Теона - Симметрия.
- Всё то же самое, - продолжал карлик. - Но вот только вместо одномерного мира был создан мир двойной. Мир сна и мир яви. Ангелам достался призрачный мир сна, а мир яви был заселён новыми созданиями: людьми. При этом, место склейки Всевышний сделал максимально незаметным. 1838 год — это дата великого мгновенного перехода.
- А кто изображён на фото? – спросил вдруг Семён.
- Я вижу, по крайней мере, одну человеческую фигурку.
- Этого я не знаю, - ответил Оскаш.
- Но, сами посмотрите, точно же, что не человек.
- Сведущие люди говорят, - взяла слово Теона - Симметрия, - что там две фигурки. Какой — то прохожий и мальчик — чистильщик обуви.
- Ещё они утверждают, - дополнил Оскаш сказанное женой, - что улица на момент съемки не была пустынной, а была полна экипажей и прохожими…
- Выдержка семь минут, - ляпнул Семён, вспомнив что – то прочитанное в одном журнале.
- Да. Трафик и пешеходы передвигались слишком быстро для отражения на фото пластине.
Оскаш, кашлянув, сказал неожиданное:
- На самом же деле, да, ну, это и неплохо видно, если внимательно присмотреться к увеличенному фрагменту, на снимке совсем не люди.
Семён как будто поддержал мысль карлика:
- Я же говорю… У «прохожего» голова похожа на штангенинструмент, а у так называемого «чистильщика обуви» — на какой — то ведроподобный шлем, из которого торчит то ли кривая палка, то ли змея…
- За – ха – ха, - прохрипел Заха ник селу, ни к городу.
Теона - Симметрия строго одёрнула зверушку: Заха, цыц!..
– Вы, Семион, наблюдательны, - похвалил Семёна Оскаш. - В 1838 году Дагер якобы представил процесс получения зеркальной фотографии (дагерротипа) Французской академии наук. После этого его имя и его технология стали известны во всем мире. Его принцип — проявлять фото с помощью ртутных паров.
- Ну, да. Ну, да, - промямлил Семён, передумав озвучивать одну пришедшую ему в голову шальную мысль.
- Снимок передавался из поколения в поколение, начиная от Адама и Евы, как величайший священнейший документ… Так он и попал к Дагеру…
- А к вам как? – наивно спросил Семён.
- Мы похитили его у баварского короля, - ответила за мужа Теона - Симметрия.
Оскаш и бровью не повёл…
- Да, но только после того, как люди короля украли его у самого Дагера, подменив подлинник грубой копией. Дагер не обратился в полицию по понятным причинам. Его просто никто бы не понял. Ну, да, мы совершили это похищение.
- Мы сделали это на прошлой неделе, - с удовольствием подчеркнул Гёц.
Заха прохрипел своё коронное: за — ха — ха.
- Вот думаем, вернуть его родным Дагера или нет, сказал карлик, не обращая внимания на вмешательство в разговор младших членов семьи.
- А это… Одноразка… Что с ней? – поинтересовался Семён.
- Одноразка — это одноразка.
Теона - Симметрия согласилась с мужем:
- Мыльница никому уже не нужна.
- Про неё теперь всем всё известно и так, - сказал Гёц.
- За — ха — ха, - прохрипел Заха.
Оскаш, странно прищёлкнув языком, в продолжение им же сказанного, несколько пафосно изрёк:
- Никто после сотворения нового мира не обращает на неё никакого внимания. Ведь Светописец, отправивший мир ангелов на пенсию, помещён в Бездну. Люди его четвертовали бы. Или посадили на электрический стул. Но ангелы – не люди. Поместили Светописца в Бездну. Кто – то из людей даже пытается время от времени его оттуда вызволить… Но вызволить – то они его вызволят, но кому этот хвалённый Светописец теперь нужен без одноразки? От той, истинной одноразки? Ведь она стала совершенно бесполезна. Превратилась в артефакт, как выражаются ваши господа учёные. Ею ничего уже не снять! Почему - то они этой простой вещи не понимают!
С е м ё н спросил:
- Как она оказалась - то у вас?
- Да никак. Никто не хотел её на барахолке брать. Я взял.
- Это я попросила Оскаша купить её мне, - сказала Теона - Симметрия. - Она милая. Люблю иногда её рассматривать. Похожа на китайский шар.
- Да, я тоже. Смотрю и каждый раз удивляюсь. И вот с помощью этой вещички – невелички Светописец, прекраснейший из ангелов, превратил собственный мир в сон! А теперь это абсолютно бессмысленная и абсолютно бесполезная, возможно, самая бесполезная и ничтожная вещь на этом человеческом свете… То есть, можно сказать, единственная в своём роде. И отныне она… ваша!
- Что ж, - произнёс, рассматривая вещичку со всех сторон, Семён. - Спасибо за столь загадочный подарок… Теперь я вроде как возрождённый Светописец… но только с безделушкой, не способной причинить никому ни вреда, ни пользы… Да, мадам?
- Могу я вас попросить минутку подождать меня? – непривычно деловито обратилась супруга карлика к русскому солдату.
С е м ё н, сам не свой, улыбнулся:
- Конечно.
- Тогда я сейчас вернусь, - Теона - Симметрия бросила на Семёна двусмысленный взгляд и направилась прочь, в другую комнату…
Лёгкий стук удаляющихся каблучков… Каблучки смолкли…. Оскаш, С е м ё н, Гёц и Заха, как околдованные обещанием Теоны - Симметрии скоро вернуться, стали молча и покорно ждать её в самой настоящей мёртвой тишине. В эти минуты они были похожи на группу, невольно позировавшую невидимому фотографу, настраивавшему, с лёгкой руки Теоны - Симметрии, фокус своего аппарата.
После непродолжительного перерыва, звуки женских каблучков снова раздались посреди тишины… Теона - Симметрия появилась, держа в руке бокал, наполненный какой — то багровой жидкостью и, приблизившись к Семёну, преподнесла ему поблёскивавший красным огоньком сосуд…
- Семион… Прошу вас, выпейте напоследок вот этого вина…
- Домашнее, - робко заметил Оскаш. - Тео сама его делала.
- Благодарю, - сказал Семён, успев заметить, что у него на часах уже 19. 44…
Сделав бокалом жест в сторону семьи, он тут же, на глазах у всех, осушил бокал до дна в несколько энергичных глотков. Возвратил его Теоне - Симметрии, благодарно улыбнулся и, вдруг изменившись в лице… упал без чувств, где стоял, на паркетный пол.
***
То же помещение, но как будто не совсем, подумал Семён, придя в чувства.
Возле дивана, на котором он лежал заботливо накрытый одеялом, сидели, по — видимому, истинные домочадцы: отец, мать, их сын с котом на руках.
Голова Семёна всё ещё была полна потустороннего синематографа самого омерзительного толка: какие — то совершенно безумные безудержные оргии с участием его, Теоны - Симметрии, карлика и даже прямостоящего, одержимого Теоной - Симметрией вечно смеющегося Захи…
Тем не менее, он нашёл в себе силы задать совершенно незнакомым ему и порядком напуганным немцам несколько вопросов: где мадам Теона - Симметрия, где её муж – карлик Оскаш, где та странная зверушка Заха, Гёц?..
Никто о таких и не слышал никогда.
***
Уже совсем утро, подумал Семён, выйдя из здания. Его наручные и уличные часы на столбе остановились на 19. 45.
Слиняли, значится, сам с собой заговорил вслух Семён. Тёмный народец эти фрицы, как ни крути. Нибелунги, мать их.
Сплюнув, в последний раз окинул взглядом звериное «лицо» здания; оно напомнило ему морду Захи, домашнего демона Теоны - Симметрии. В предполагаемом окне квартиры Оскаша и его фантастической семейки кто — то из новых жильцов резко опустил край занавески.
***
В госпитале Семёна встретил непривычно мрачный Горыныч.
- Слыхал про коменданта?
- А что там?
- Разбились. Вместе со своим «зелёным слоном». Вот что такое.
- Как это разбились?
- Да перед самым рассветом всё и случилось! Новость же ещё горячая. Там на месте вовсю работают эти — с козырьками… Кстати, ты где пропадал, казанова?
- Чёрт!
- Что?
- Да так. У бабы я был. Не пошёл к Берзарину.
- Во даёт! Немка, что ль, баба — то?
– Да… Вроде.
- Симпатическая?
- Не то слово. Не то слово…
Семён мысленно представил себе прекрасное, как будто неземное, лицо Теоны - Симметрии… Воображаемая, окружённая пошлым сиянием, Теона - Симметрия прошептала какое — то слово, но Семён не успел разобрать, какое именно…
- Папироску не подкинешь?
- Держи, друг.
(14 Марта. 2000 год. Г. Луна. Подмосковье.)
Тот же, окутанный бабочками и разговаривающий сам с собой, одинокий старик — Семён Гитлер…
- Кстати, дорогие мои бабочки, о подарке берлинском: о мыльнице… Только спустя более полувека, то есть вчера, представьте, нашёл я её у себя в столе, среди ручек и карандашей. Ну, и показываю, значит, трофей Аркаше, а Арканзас мне и говорит в рифму, ты где, дед, откопал сей раритет? Нигде, говорю. В Берлине послевоенном. Подарил карл немецкий. Аркан смеётся, сволочь. Не умеешь ты врать, Семёныч, говорит. Это же — одноразка. Что, что? — спрашиваю я его, а у самого душа в пятки. Одноразка, повторяет, как глухой тетере. Единственный в своём роде допотопный фотоаппарат. Одноразовая мыльница. Для одного снимка. Раз — и нет всего сущего. Да и вообще ничего нет. Совершенное исчезновение. Кто был всем, тот станет ничем. И ещё смеётся. Я ему: сам ты одноразовый! Откуда знаешь? А он не унимается: да все знают про эту чёртову штукенцию, кроме, наверное, одного тебя, уникума. Но если серьёзно, то вещичка с секретом. Такое не редкость в истории. Велосипеды, на которых нельзя ездить. Утюги, которыми нельзя гладить. Авангардистская штучка — дрючка. Глаз в треугольнике, мать его. Упарт. Но если хочешь, мы отметим это как — то, говорит. Сфоткаемся, говорит. Да ну тебя, говорю. Чисто символически, говорит. По — итальянски. Ну, понарошку. На прощание. Арканзас у меня с юмором товарищ. И вы не поверите, я согласился! Более того, и Макоша, чертовка, согласилась. И даже пан Чеширский! Неизвестно только, согласится ли Симона Леонардовна…
Увлёкшись разговором и поединком с бабочками, Семён в какой – то момент потерял равновесие и оказался посреди двора стоящим на коленях. Видя, что все его усилия прогнать насекомых напрасны, он ещё некоторое время постоял среди них у порога собственного дома в богомольной позе. Стоял, однако, молча, не зная, что сказать и предпринять дальше. Его больше не возмущало поведение бабочек; присмотревшись к ним поближе, он даже стал восхищаться красотой их казавшихся бесчисленными крыльев – плавников. Тем не менее, не доверяя им до конца, продолжал крепко держать в правой руке каменную голову античного божка; прямо вцепился в неё намертво.
И вдруг Семён, не выдержав, совсем забыв, где находится, истошно отчаянно стал выкрикивать одно за другим имена: Си - ма!.. Аркаша!.. Макоша!..
Отзыва не последовало. Было лишь слышно, как где — то неподалёку, будто пожалев старика, засвирелил маленьким невидимым чудовищем дрозд…
Наконец, собрав все свои силы, Семён поднялся с колен и, вместе с облепленной бабочками головой, сначала решительно взошёл по ступенькам на крыльцо, а потом, открыв дверь, вошёл в дом.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Семён, тихонько закрыв за собой входную дверь, крадучись, прошёл через всю прихожую, через коридор и, свернув направо, вошёл в свой (странное дело!) незапертый рабочий кабинет. В левой руке он всё ещё держал, похожую на средней величины тыкву, каменную голову кричащего Пана. Слегка раскачивая её на ладони, старик стал напевать себе под нос застрявший в памяти отрывок из шлягера… Он словно раздумывал, что делать дальше? Наконец, перестав переливать из пустого в порожнее горстку в общем – то пустого текста, Семён приблизился к гладкому, точно зеркало, письменному столу, и, осторожно, как будто она была не из камня, а из тоньчайшего стекла, установив на нём голову, по очереди окинул внимательным взглядом три телефона, — белый, чёрный и серый, — по — жабьи сидевшие аккурат на перевёрнутых своих отражениях. Вертушки мои, вертушечки, подумал Семён с нежностью о своих телефонах, прежде чем тяжело сесть на стул с высокой спинкой. Некоторое время он сидел на месте неподвижно, не говоря ни слова и глядя перед собой в пустоту.
Тут он заметил, что на столе лежит какое – то пятно: маленькое овальное зеркало для бритья. Старик взял зеркальце, посмотрел в него, подобно актёру в гримёрке, и вслух, в своей обычной манере, сказал: «Хорош… Ахримандрит!.. Лунный Заяц!»… Слова жадно проглотила тишина кабинета. Только слышны были шелест листвы и птичья разноголосица за окном с приоткрытой форточкой, на которую он, Семён, снова забыл прибить сетку от комаров и тех же птиц. Наконец, довольный собой старик решил, как обычно, набрать номер, во – первых, по белому телефону…
- Арканзас, ты?..
- …
- Прошу прощения. Это ведь кабинет Труппа Аркадия Аркадьевича?..
- …
- Да. Вы говорите с его другом и заодно пациентом.
- …
- Я? Я — Семён Семёнович Гитлер.
- …
- Гит — лер.
- …
- Да, да. Именно так. Именно так… Пациент намба ван…
- …
- Да…
- …
- Ага. Спит, значит…
- …
- Извините, а вы сами – то кто будете?..
- …
- Черепкова Ева Венедиктовна. Замечательно…
- …
- Говорю, как это замечательно, что вы — Черепкова Ева Венедиктовна… Ева Венедиктовна, будьте добры, разбудите этого охламона и позовите его к телефону. Скажите: Семён Гитлер на проводе. И он тут же бросит все свои дела…
- …
- Да, я у него весьма перспективный пациент. А ещё у нас сегодня фотосессия. Была — не была, будем сниматься на мыльницу, на одноразку.
- …
- Од — но — раз — ка…
- …
- Не понял. Ляпнула что – то про фильтр и базар и положила трубочку…
Черепкова Ева Венедиктовна… Не понравилась ей перспектива сниматься на одноразку с Семёном Гитлером.
Семён осторожно положил трубку на прежнее место. Минуту, не больше, помолчал, ради приличия, просто барабаня по столу падушечками пальцев, и глядя в никуда. Затем сосредоточенно набрал номер - на чёрном телефоне…
- Алёу! Это Февруария Хьюговна?..
- …
- Добрый день, Февруария Хьюговна…
- …
- Вам звонит Гитлер. Семён Семёнович…
- …
- Да. Тот самый. Тёзка. Вчера я был у вас в Пенсионном Фонде, и мы с вами весьма плодотворно беседовали о контактных линзах и разрезанном инопланетянине…
- …
- Об инопланетянине, да…
- …
- Спасибо, не жалуюсь. И вам не хворать.
- …
- Я здоров, как этот… Блонден!
- …
- Блонден.
- …
- Нет, француз.
- …
- Только представьте себе: сидит этот товарищ на протянутом над Ниагарским водопадом тросе и изготовляет себе омлет по - парижски.
- …
- Это, я вам скажу, не хухры — мухры какие – то там разводить, согласитесь…
- …
- Хухры — мухры, говорю… Вот курица безголовая…
- …
- Ничего, это я так… Мысли вслух… Как ваше здоровье, Февруария Хьюговна?..
- …
- Ну, и славно…Мальчик ваш ещё не женился?
- …
- Да пора бы уже.
- …
- Да, да…
- …
- Послушайте нашу молодёжь. Сущие ангелы!..
- …
- Это — то и пугает, Февруария Хьюговна. Смотрят четвёртым римом…
- …
- Римом четвёртым, говорю…
- …
- А что вы хотели? Люди перестали грамотно сигнализировать с мест.
- …
- Вы знаете, что мне недавно сказала наша глава администрации?..
- …
- Она самая. Вы, говорит она мне, отстали от времени. Ещё и с такой фамилией ходите, говорит… Вы, говорит, — жертва Спасских переборов, говорит, дурочка с железным зубом!... Куда?! Разъединили… Разъединили Семёна Гитлера с Февруарией Сироткиной…
С е м ё н вернул чёрную трубку на прежнее место. И набрал номер на сером телефоне.
- Доброе утро, Лелюд Интернационалович…
- …
- Не забыли про мои фотоснимки?..
- …
- Дом Советов, да…
- …
- Присмотрелись к колоннам, как я просил давеча?..
- …
- И при этом, ничего странного не заметили?..
- …
- Дом Советов полгода стоял в лесах. Наводили марафет. Нормально…
- …
- Я имел в виду в общем - то колонны…
- …
- Колонны. Да…
- …
- Да…
- …
- А вот и не такие же!..Лелюд Интернационалович… Ну, что вы такое говорите? Как можно?
- …
- Я ни в коем разе не намекаю. Говорю ребром. Это ведь ясно, как день. Колонны теперь не те, что были раньше…
- …
- Дело не в лесах. Капители на колоннах — другие. Были лотосы. Всегда были лотосы. Очень, кстати, красиво. Харе Будда, всё такое…
- …
- Но теперь — то, барабанная дробь, это не лотосы!..
- …
- Э, нет. Это вам, Лелюд Интернационалович, не какой — то цветок. Это же цветок анчара!..
- …
- Да, да, именно тот, что стоит один во всей вселенной…
- …
- Никогда не видели, как цветёт анчар? Да и самого… не видели?
- …
- Надо бы как — нибудь вам в Африку съездить, посмотреть. А то вы всё Ханары да Ханары…
- …
- Солнце, океан, песок… Да, песок… Понятно, понятно…
- …
- Я же говорю, у всех семи колонн изменены капители!..
- …
- Цветы лотоса незаметно переделали в цветы анчара!..
- …
- Вывод какой?.. Говорю же вам, ёшкин кот, что это Сигнал.
- …
- Куда опять? И этот тоже туда же: повесил трубку. Мымрик старый.
С е м ё н резко положил серую трубку на место; почти бросил её на две замершие в ожидании жертвы клешни… Продекламировал: стоит один во всей вселенной!..
Семён замер в ожидании роста звука, едва слышное зернышко которого попало в небесную синь и тут же стало расти, раскидывая по сторонам листья и цветы грохота.
Пролетел низко, над самой левадой, сотрясая всё вокруг, гигантским омерзительным насекомым вертолёт…Но прежде чем он стал затихать в диминуэндо, там же, за окном семёновского кабинета, невдалеке, в чистом весеннем воздухе, раздался сонный молодой мужской голос, пробовавший на чистоту звука то и дело фонящий микрофон: «Раз, раз… Гитлер капут… Раз, раз… Раз, два, раз…Гитлер капут…».
С е м ё н, усмехнувшись выходке невидимого шутника и очередной неожиданной встрече с собственной фамилией, поднялся с места и подошёл к телевизору.
На загоревшемся экране, вместо привычных голов дикторов, беззвучно заговорила, характерная скачущая рябь. При этом заиграла музыка, - экзотическая песня, больше похожая на восточную мантру, нежели на европейский шлягер…
С е м ё н был вне себя от негодования. Э, нет, так мы не договаривались, товарищ… Я совершенно точно знаю, что в эту самую минуту должен начаться мой фильм. А это что такое? Что за схема?
Семён несильно ударил кулаком по телевизору сверху, но всё было напрасно.
- Профилактика у них, видите ли…
***
Семён снова погрузился в своё любимое кресло с мощными подлокотниками и высокой спинкой. Вслух заговорил сам с собой, будто актёр, репетирующий роль.
- Ну, что же… Вижу тебя, мерцающий сонм!.. Как не видеть… Вижу… Мигаешь, подмигиваешь мне сквозь ясный небосвод в окне… Что — то сообщаешь, сообщаешь… Зачем? Всё, всё вот это… зачем? Удалили крылья… Размазали по земле особый клей для ног… посадили в череп два глаза: смертный и бессмертный… А я смотрю и никак не могу вспомнить, что за трава отпечаталась на моих ладонях?.. Чьим это я окаменевшим дерьмом восхищаюсь, называя его горами?.. Почему люди носят разные отчества при Едином Отце?.. Зачем нам столько краденных цветных крикливых истин, когда есть одна — вот эта бесконечная сияющая звёздная тишина? Тишина, полная глаз всадников, запертых в саду на звёзды… Всадники… и их притихшие скакуны в млечном потоке диких грив… Они чего — то ждут… Ждут, когда откроются границы между миром сна и миром яви… Ждут…
Семён снова позвонил Аркадию Труппу по белому телефону. Никто не ответил и в этот раз. Нисколько не раздосадованный, старик положил пластмассовую гирю на прежнее место. Он как будто был даже доволен тем, что ни одна живая душа не вышла с ним на связь… Включил телевизор. На экране ничего не было, кроме непрерывного телевизионного снега, живого и неживого одновременно…
- Так, так. На Останкинской Башне продолжаются профилактические работы.
Какое – то время Семён, как заворожённый, тупо созерцал мелькающие «снежинки» в пустом эфире.
***
Выйдя из дома, он остановился на крыльце и прислушался к повсеместной тишине, с самого пробуждения казавшейся ему необыкновенной.
- О — ля — ля!.. Нет бабочек!.. Вы представляете… Какие умницы! Сложили рыжие крылышки в рыжие чемоданчики и пешочком ушли по невидимой тропинке в рыжую даль… Это хорошо. Это очень хорошо… Была Дания, а теперь — до свидания. Подшутили над старым и, как говорится, адью!.. В какой — нибудь там Берлин. Поеду в Берлин заграничный делать чин — чин ежевичный…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Во дворе у Семёна: он сам и Аркадий Трупп (Аркан, Арканзас, Аркаша). Семён сидит за столом, положив тяжёлую свою седую голову на руки и разглядывая фигуру, известную по предыдущему действию. Трупп ходит рядом, листая медицинскую карту Семёна, больше похожую на громоздкий том «Арабских ночей», нежели на бланки с результатами анализов. В тишине слышен осенний шелест перелистываемых Труппом страниц…
- Кстати, как там твоя Америка? Вы помирились? Арканзас!..
- Америку я закрыл.
- Как закрыл? Почему закрыл?
- Оставила мне детей и ушла к Капустину наша Америка.
- Вздор!
- Уже год как.
- Ну, Америка! Это ж надо… К Капустину! Как такая красотка могла уйти к этому… Он же, это, не человек!
- Не человек? А кто тогда?
- Яхта.
- Что ж… В любом случае… Такие дела у нас, Семён Семёныч.
- Бедная, бедная Америка. У этого Капустина в голове ведь всего две извилины! Представляю, о чём они будут друг с другом говорить. Он ей о погоде в политике, а она ему о политике в погоде…
- Так ты расскажешь про свою болезнь или как?
- Да, да. Болезнь. Ну, так вот…
***
1. Отряд советских солдат застревает в лесу, где — то на границе между Западной Европой и СССР.
2. Семёну Гитлеру, командиру отряда, не спится, в отличии от других, включая охрану. Ему в какой — то момент кажется, что ночь никогда не закончится. Может, он уже умер?
3. Как бы то ни было он тихо покидает свою палатку и, незамеченный, подобный сомнамбуле, идёт в глубину леса.
4. Там, в самой чаще, Семён Гитлер видит деревянный домик.
5. В домике сидит старичок.
6. Семён Гитлер просит прощения за ночной визит, но старичок охотно впускает его в дом.
7. В ожидании чая, они разговорились, в том числе про немцев. Маленький старичок говорит, что командир вместе со своим отрядом не смогут выбраться из чащи ночного леса и ночь не сменится днём, потому что Леший, хозяин здешнего Леса, не имеет права пропустить людей, среди которых есть один, никогда не знавший сна.
8. Семён Гитлер понимает, что карлик жирно намекает на него, на Семёна. Семён в отчаянии.
9. Однако Хозяин Леса говорит ему, что весь его, Семёна Гитлера, отряд находится тут же, во дворце Лешего. Все ждут, когда командир заснёт. Карлик готов помочь ему за одну услугу.
10. Но прежде кормит Семёна Гитлера странным мясом и поит не менее странным вином.
11. Когда Семён Гитлер заканчивает трапезу, Леший ставит условие: человек должен трижды сношаться с дочерью Лешего.
12. Видя безобразную внешность старичка, Семён Гитлер отказывается от условия.
13. Но когда дочь Лешего сама выходит к нему, ослепительная красавица, теряет голову и соглашается.
14. Во время близости с дочерью Лешего, Семёну Гитлеру чудится, что весь его отряд, а также ещё какие — то неведомые твари, внимательно наблюдают за любовной сценой. Среди них Семён замечает даже свою невесту Серафиму… Это настолько его поражает, что он… вдруг просыпается.
15. Первая же мысль, посетившая его, криком кричит: я спал! ночь прошла!
16. Тут же к нему врываются ближайшие его помощники с радостными возгласами: Берлин пал!
***
- Был в моей практике похожий случай, - сказал Трупп, поняв, что Семён закончил свой рассказ о бессоннице. – Человек тоже не мог спать. То есть совсем. Как ты. Но при этом не чувствовал себя больным, ущербным. Жил, как все. Работал. Была семья. Ребёнок. Беспокоился лишь по факту самой аномалии. Он всё – таки видел в этом что – то ненормальное. Что – то, что, в конце концов, даст о себе знать… Его долго исследовали, но ничего подозрительного так и не обнаружили. Регулярно проверяли анализы, в общем, совсем не отпускали, надеялись найти нечто сенсационное, невиданное. И вдруг человек этот умер. Во сне! Наконец заснул. И долгожданный сон убил человека.
- Удивительно, - по инерции, похвалил Семён рассказ Аркадия Труппа.
- Семён, чем занимался после Победы? Многие жалуются, что Победа стала для них тяжёлым испытанием. Мирная жизнь, как это ни парадоксально, оказалась куда труднее и опаснее, и безжалостнее фронта. Примеров масса. Наслушался воспоминаний стариков, будь здоров.
- Ну, что тебе сказать, Аркан? Сермяжная правда в этом есть… После войны я, короткое время неудачно поработав фотокорреспондентом районной газетёнки, доучился на врача. На курсах познакомился с моей ненаглядной Симой… Боже, какая красотка была она!..
- Видел её фотографию. В молодости Симона Леонардовна была девушкой редкой красоты.
- Ну, да… Ну, да… Потом практиковал. В основном, в русской глубинке… Однажды к нам привезли мальчика, больного дифтеритом. Напомнил он мне покойного сына одной моей знакомой… Ну, и… Я осмотрел его и решил высосать из горла плёночки трубкой. Потом мне показалось, что что — то попало в меня. Я ввёл себе сыворотку. А сыворотка дала сильную аллергическую реакцию. Зуд пошёл, сыпь, лицо распухло. Эх… Не выдержал и попросил Еву, тогда уже мою жену, ввести мне морфия. Дальше я стал требовать его регулярно.
- Ого, Семёныч. Не знал, - заметил Трупп, оторвавшись от своих медицинских документов.
- Ну, и вот, значит… Симка плакала, умоляла меня остановиться… И бегала в аптеку. Была там такая у пожарной каланчи… В аптеке начали интересоваться, чего это докторша так зачастила за морфиём? Я испугался, стал посылать жену в другие места… Уж не знаю, кто посоветовал ей вводить мне дистиллированную воду, но, когда Сима стала это делать, я не подал виду. Ну, и… постепенно отошёл от страшной своей привычки.
- Прямо как у Михаила Афанасьевича нашего.
- Какого Михаила Афанасьевича?
- Булгакова.
- Наверно… Так вот, Симона Леонардовна моя спасла меня. Если разделить кончик волоса на сто частей, а затем каждую из них снова разделить на сто частей, то каждая такая часть будет иметь размер души. Аминь!
- Хороший басок у тебя, Семёныч. В священники не пробовал податься?
- Где я только не искал, как говорится, себя! Даже там, была шальная мысль, попробовать…
- Ангел пролетел, - снова заметил Аркаша в наступившей паузе, тем не менее, не отрывая взгляда от документов.
- До нашего возвращения в Звезду, - продолжал Семён. – Её же вскоре переименовали в Луну… Мы какое — то время жили в Солнцево. В Солнцево тогда была сложная обстановка. В городе орудовали разные банды.
- Да, я слышал. Даже название одной из них запомнил: Шарада…
- Была такая, да… Шарада… А во главе её – атаман Кубрай…
- Точно, точно.
- Они все выдавали себя за законные власти. Часто сменяли друг друга… На деньги, добытые продажей нашего столового серебра, я оборудовал в сдвинутом доме, в угловой комнате с балконом на улицу, врачебный кабинет. На двери прибил табличку: такой — то врач — венеролог…
- Интересная специальность.
- И не говори… Больных было немало. Почти вся моя клиентура — как правило, солдаты, сутенёры, художники… Ева помогала мне. Ну, там держала руку больного при впрыскивании сальварсана, выдавала медикаменты, воду носила — кипячённую, из самовара… Иногда я ругался с хозяином дома по Ерусалимскому спуску, в котором мы с Симой поселились… С Фёдором Михайловичем.
- С Фёдором Михайловичем? Смешно.
- Ругались чаще всего из — за моих пациентов. Их он не хотел видеть в своём доме категорически.
- Почему?
- Боялся за дочь — за смазливую свою Нателлочку. И, кстати, не напрасно боялся. Некий солдатик Хлябин, так сказать, соблазнил — таки папину дочурку.
- С последствиями?
- Не без.
- Солдат Хлябин заразил девушку?
- Да.
- И что сделал с солдатом Фёдор Михайлович?
- Во – первых, он пришёл за советом ко мне.
- Вот как!
- Умолял помочь наказать негодяя. Я отговорил его от мести.
- И всё?
- Ну, да. Всё равно ведь несколько дней спустя этого несчастного Хлябина нашли в реке.
- Утопился?
- Говорили, что утоп по пьяному делу. Хотя, может, совесть не выдержала… Да. Так вот… Кроме того, у нас регулярно устраивались вечеринки.
- Теперь понимаю.
- Заканчивались часто далеко за полночь и, наверное, всё — таки мешали семье хозяина. Мы с Симой принимали в нечётные субботы. Приходило много молодёжи. Карнавальные маски строго приветствовались. По такому случаю накрывался стол. Спиртного ни — ни.
- Серьёзно, что ли?
- Да. Только чай, кофеёк.
- Песенки, танцульки.
- От души дурачились, разыгрывали шарады, играли на гитаре, даже на тамбурине. А ещё ставили небольшие сцены…
- Вот такие, значит, дела, Аркаша… А потом мы из Солнцева возвратились в Звезду, то есть уже не в Звезду, а в Луну, сюда. И, знаешь, в первый же день приезда попали с женой в одну престранную историю.
- Интересный ты человек, Семёныч. Из одной истории в другую…
- Короче, смотри. Выбрали дом. Хотели поселиться на первом, но Сима не смогла. Обнаружила там множество шнырявших у ног мышей. И вот обосновались на втором этаже в двух небольших комнатах. Одна служила нам спальней, другая была оборудована под мой кабинет. Но не успели мы ещё как следует распаковаться с дороги и улечься спать, как раздался страшный грохот. Стучали в дверь первого этажа. Я спустился. Оказалось, из дальнего села привезли в тяжёлом состоянии роженицу. Ева не захотела в первый же день приезда остаться одной в пустом доме. Мы поскорее собрались и захватили с собой две большие книги: по акушерству и гинекологии. Дело в том, что до этого я ещё ни разу не принимал роды.
- Специфическая процедура.
- Итак, мы погрузились во тьму… Больница вспыхнула в темноте огнями. На её пороге нас с Симоной Леонардовной и нашим провожатым — маленьким таким мужичком, встретил громадных размеров лохматый крестьянин неопределённых лет. Показываю… «Смотри, док, если зарежешь мою жёнку — убью, не посмотрю…»
- Семёныч, да ты ещё и актёрище у нас!
- Сказал и посторонился. Вступил в темноту… Я за ним. Следом за мной Симка. И вот я — в операционной. Фельдшер и акушерка к моему приходу уже подготовили роженицу к операции… Молодая женщина, вся в испарине, громко стонала и как бы сквозь сон просила ей помочь. Мне помогли быстро переодеться две странные, неведомо откуда появившиеся девицы. Я, не медля ни секунды, приступил, значится, к непосредственным своим обязанностям; велел одной из тёмных сестёр открыть книгу и найти необходимые страницы… Что произошло потом, хоть убей, не вспомню! Стёрто начисто. Как с целлулоидной киноплёнки. Ну, то есть абсолютно!
- А жена? Что она говорит? – после паузы спросил Аркадий Трупп, подобно Юлию Цезарю, успевавший и научные данные сверить, и следить за сбивчивым повествованием старика.
- Говорит, они с тем малоросликом вышли на крыльцо…
***
Карлик сел на верхней ступеньке и пошлёпал ручкой по каменной поверхности крыльца.
- Садись рядом, красавица. Поболтаем, небось.
Сима присела рядом с карликом.
- Да, спасибо.
- У лешачихи — то ребёночек. Неправильно идёт… Но твой дохтур будет бороться. Много раз будет он отходить от стола. Высматривать в своих книгах верное слово. И высмотрит! Высмотрит, соколик… А потом раздастся плач дитяточки. И в руках твоего дохтура увидим голову! Да… Всё обойдётся, милая. Как — нибудь. Ну, поволнуемся. Ночь историческая.
- Дело в том, что Семён Семёнович никогда раньше не принимал роды. Он — венеролог, а не акушер.
- Ну, это ничего… Сдюжит ваш Семён. По всему видно: сдюжит. А мы посмотрим. В небо без неба… Глянь, как оно полно… Не то, чтобы звёзды. Но и не то, чтобы глаза…
- Да, красиво.
- Не слыхала, небось, про Тайную Вечерю?
- А что?
- Я был там.
- Где — там?
- На Вечери. Я подсматривал… Я всё видел. Всё слышал… Рассказать, что ли?
- Как вам угодно.
Рассказ карлика
На песчаном берегу лагуны — длинный стол, покрытый белоснежной скатертью.
На столе — стакан с индийским чаем и полушария разломленной на две части головки ржаного хлеба.
За столом посередине сидит И с а Н а з а р е т я н и н — мужчина лет сорока, длинноволосый, без усов и без бороды.
Слева и справа от него по пять человек в длиннополых плащах без единого орнамента. Все они, что называется — «клюют носом», вот — вот готовые окончательно погрузиться в сон.
По другую сторону стола, напротив И с ы, — ещё двое неизвестных, которые преклонив колени и склонившись перед мессией, чего — то ожидают от него помимо того, чем занят он в данный момент.
А в данный момент мессия жестикулирует, «произнося» на языке глухонемых монолог. Речь И с ы на звуковой язык переводит таинственный женский голос в пространстве, переводит как стихотворение А. Блока — «Незнакомка»…
Наконец, речь свою И с а Н а з а р е т я н и н завершает жестом, запечатлённым на картине Сальвадора Дали — «Тайная Вечеря». При этом вслух мессия произносит одно, последнее слово: «Бах!».
Вместе с этим знаменательным словом начинает звучать «Шутка» И. С. Баха.
***
Едва карлик закончил свой рассказ, как раздались крики внутри больницы: «Голова! Голова!» Точно ниоткуда, из темноты, выскочил тот самый чудовищный мужик и первым ворвался в здание. Карлик робко, не без опаски, засеменил следом за ним, в операционную.
Сима осталась ждать мужа снаружи.
Вскоре он, измученный, вывалился к ней, едва держась на ногах, и они молча, не говоря друг другу ни слова, отправились домой, надеясь побыстрее забыть события прошедшей ночи.
***
- Представляешь, в последнее время снятся какие — то жутко нахальные рыжие бабочки. Ну, спасибо, что хоть не сороконожки.
- У тебя есть подружка.
- Макоша, что ли? Хулиганка.
- Кстати, где она?
- Однажды стоим с Макошей в саду… А уже был вечер, появилась первая звёздочка. Макоша и говорит: «Дед, а, дед, слышишь? Пахнет небом!» В самом деле! Пахло!
- Посмотрел я результаты…
- Кстати. Что говорят товарищи результаты?
Аркадий показал Семёну серию снимков.
- Вот, посмотри… Здесь особенно… Видишь?
- Да уж… Красота неземная, вижу… Значит, это моя голова?
- Твоя голова. В разрезе.
- Эх, Аркан… Когда — то и я был доктором.
- Ну, а вот и наш старый знакомый — осколок.
- Осколочек… Левое полушарие, Правое полушарие. Прямо карта мира…
- Между ними он и засел… Размером с финиковую косточку.
- Похож на инопланетянина. Не находишь?
- Что – то есть.
- Даже и не знаю, что сказать. Вообще не припомню, чтобы у меня было хоть какое – то ранение... Вспомнил почему – то Горыныча.
- Твой однополчанин?
- Да. Его ранило во время взятия Берлина… Что – то мы потерялись потом в какой – то момент, после гибели Берзарина… Домой я возвращался один. Подвёз после железнодорожного вокзала незнакомый молоденький шофёр. По фамилии Твоюматов. Да, вот такая смешная фамилия была у паренька. Но я, зная, что мы ещё на полпути, тем не менее, попросил его остановиться и высадить меня. Вдруг захотелось срезать путь и добраться до адреса, по которому жила моя тогдашняя, ещё до Симы, невеста – Серафима, через поле и лесок… Я прекрасно помнил местность. Ничего не забыл… Не выдержал, помню, и лёг прямо в поле. Лежал в траве, полный счастливых предчувствий. Смотрел в мирное летнее небо, на медленно проплывавшие белые – белые облака, фантазировал безбожно… Потом уже, пройдя через редкий лес, быстро добрался до искомой, так сказать, территории… Но там…
- Что?
- Там меня ждала беда… Беда… Сначала я решил, что дома никого нет. Собаки точно нигде я не видел и не слышал. Это показалось мне подозрительным. Я не очень – то горел желанием встретиться с отцом Фимы – Виссарионом, который до войны на дух меня не переносил. Однако надеялся, что теперь, после войны, в виду нашей великой победы, его отношение ко мне всерьёз переменится и мы сделаем первый шаг к тому, чтобы, наконец, поладить как будущие родственники. Я решительно направился к низенькому домику Фимы, взошёл на крыльцо и дёрнул ручку. Дверь была открыта. Я вошёл и позвал хозяев. Никто не откликнулся. Не успел я осмотреться, как за окном послышались голоса. К дому направлялись двое: Фима и мужчина. Она всё время озиралась и прикладывала палец к губам, призывая спутника к тишине. Сперва я его не узнал, но, приглядевшись, понял, что это никто иной как мой пропавший в Берлине друг – Горыныч! Я, признаться, тогда здорово растерялся. Меня словно парализовало. Я не знал, что делать. Как мальчишка, я просто залез под кровать и замер пойманной врасплох крысой. Фима стала угощать Горыныча чаем. Наблюдая за ними, я в какой – то момент поверил, что, возможно, никакой измены нет и в помине и что – то тут другое, мне пока неизвестное, но обещавшее стать известным немного позднее… Они говорили о всякой невинной ерунде, вроде сезона грибов и новой собаке, раз пёс Шарик на днях сдох, верой и правдой послужив семье Серафимы. Пока вдруг Горыныч не перешёл на тему немецкого фюрера, Адольфа Гитлера.
- Уже интересно, - усмехнулся Аркаша.
- Горыныч стал на голубом глазу рассказывать моей дурочке Фиме о том, как он лично надругался над Гитлером и Евой Браун в центре Берлина. Я думал, моя Фимка сейчас же выгонит этого лживого мерзавца, но она… злорадно рассмеялась. Она восхитилась поступком Горыныча. При этом всё время с диким лающим смехом повторяла фамилию Гитлер, прекрасно зная, что ту же фамилию носил я, её любимый человек, которого она со слезами обещала ждать до последнего. Этот Горыныч… Сука эта, приписав себе поскудный «подвиг» покойных Звонарёвых, расписывала в отвратительных подробностях, как издевалась над трупами Адольфа Гитлера и Евы Браун во дворике Рейхсканцелярии, до появления там смершевцев… В этом его наглом и грязном рассказе было что – то нечеловеческое… Что – то дьявольское…
- Тут я с тобой согласен.
- Даже не знаю, как это определить… Потом они стали целоваться… Когда Горыныч раздел мою Фиму и сам разделся…
- Надеюсь, ты не прибил их там же?
- Я не убивал их. Боже упаси! Я был совершенно раздавлен происходящим… Растерялся… Их порешил отец Фимы…
- Ого.
- Он люто ненавидел меня ещё до войны… Мою фамилию… Она сводила его с ума…
- Представляю себе.
- Открыто угрожал мне смертью, ещё до войны, если я снова попытаюсь приблизиться к его дочери.
- Согласись, где – то его понять можно. Его дочь, а потом и дети, его внуки, носили бы фамилию преступника номер один.
- В тот день он решил, что Фима со мной. Не разобравшись, что почём, ворвался в дом с двустволкой и застрелил Горыныча. Потом уже он, конечно, увидел, что убил не того. Дочь попыталась сбежать и позвать людей на помощь, но тот поймал её и задушил. Душа родную дочь прямо на полу, он увидел меня, трусливо спрятавшегося под кроватью. Впрочем, моё присутствие так напугало этого здоровяка! Он стал своим изменившимся до неузнаваемости голосом называть меня вслух сатаной… Заплакал и взмолился пощадить его… Он вышиб себе мозги у меня на глазах… Видел бы ты, как этот бугай был напуган, увидев меня, меня, который, в свою очередь был напуган вообще больше всех… Я навсегда покинул те места, подался в Москву. А там… Я встретил мою Симу… На самом деле, её звали Евангелистой. Но она не любила этого своего имени и поменяла его на Симону…
- Операция желательна, но не необходима, - не обращая внимания на рассказ Семёна, произнёс вдруг Аркаша.
Семёна это удивило. Аркан пропустил его сокровенный рассказ мимо ушей. Как страшную сказку пропустил.
- Операция — кооперация… Надо бы зайти в Пенсионный Фонд. Или позвонить хотя бы. Там сейчас работает довольно симпатичная толковая дама — Февруария Хьюговна Сироткина - Амбразайтите. Представляешь? Амбразайтите!
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
После ухода Аркаши Труппа, Семён вернулся в дом, в свой кабинет; достал из ящичка (почему – то полуоткрытого) письменного стола небольшого размера вещь, похожую на китайский шар шаров, погрузился в кресло и поднёс её к свету, чтобы в который раз порассматривать, поговорить о ней с самим собой вслух…
- Странная вещичка… Интересная. Как ни крути… Могла бы составить конкуренцию нашей знаменитой Конфигурации Плача. Стать игрушкой номер один. А то Конфигурация Плача что — то задержалась у нас тут в лидерах продаж… Что греха таить, всем порядком надоела. Все стонут уже от неё, жалуются. По — началу столько надежд внушала, вдохновляла, радовала, я бы даже сказал — преображала, в самом хорошем смысле этого слова… Но продолжалось это недолго. И всегда продолжается недолго… Кризисы, войны, сумасшествия… Хитро всё это нынче проделывается торговцами этой в высшей степени обманчивой штуковины. То там мучают и убивают, то здесь. Чтобы одни успели успокоиться, забыть, пока других убивают. Потом эти меняются местами с теми… Конфигурация… А это, выходит, — одноразка. Никаких хитростей, честная игра. Раз — и готово, как я понимаю. Ничего себе!.. Щёлкнул и — конец. Конец всему… Даже не верится, что это было когда – то возможно… Пока они там проводят всякие социологические опросы да анкеты, у меня тут такое… Хе — хе… Куда ни посмотришь, в парке, в метро, в студенческих аудиториях, на стадионах, в театрах, на площадях, в кухнях, в сортирах, в ресторанах, на околоземных станциях, везде, везде мелькает эта осточертевшая «конфигурация плача».
Вдруг ломается! И её тут же, как живое существо, бегут, несут лечить — ремонтировать… Да, да, её возможно, оказывается, просто пойти и отремонтировать… В мастерской номер пять на Садово — Самотечной улице… Сам ходил, отдавал в починку… Игрушка — то не очень и сложная… Мирон Аршанов, мастер, мне лично жаловался с этой его… улыбочкой фавна, дескать, летом особенный наплыв искалеченных кубиков. Чаще всего от неправильного вращения… При этом чинил минут в двадцать. У меня на глазах! Без вспомогательных инструментов! Одними своими «золотыми» руками! Мастер, что тут скажешь ещё… Хотя сам, кстати, не очень любил эту вездесущую игрушку. Предпочитал шашки, тавлеи… Разные головоломки… Да, головоломки… Головоломки… И вот у меня в руках это. Мыльница, как его назвала красотка Теона - Симметрия… Теона! Девушка моей мечты… Теона! Королева Красоты… Пам – пам, пара – пам – пам – пам… Ничего, скоро Аркан вернётся. Там и Макоша подоспеет с Паном Чеширским… Что бы там не говорила милая Тео, а я щёлкну. Потревожу, хоть и в шутку, одноразочку. Снимемся все вместе… Снимемся… Раз — и готово… Щёлк — и все свободны… Развлечёмся…
***
Макоша в чёрной маске «восьмёрке» и с котёнком в руках на цыпочках подкралась к старику, уснувшему в кресле.
- … и совершеннейший оффтоп. шоб два раза не. Объясни, котамаранчик, мне, селу неасфальтированному. чем щипаная норка круче нещипаной?
- ……………………………………………………………………….
- … я просто ко всяким меховым приблудам весьма благоволю, и купивши в прошлом году норика (обычного, нещипаного) несказанно ему рада. просто сегодня наблюла в маршрутизаторе такую себе даму в щипаном норике и сблизи его разглядела. (кстати, у дамы был адовой величины пакет со жрачкой из каэфси, и он распространял дичайшее амбрэ).
- …………………………………………………………………….
- сечёшь о чём я? так вот про щипаного норика. он же очень печален! он же лысенький почти совсем! а стоит в ковырнадцать раз дороже нещипаного. бат вай? не понимай…
- ……………………………………………………….
- Ну, как я тебе сыграла подружку мою?
- ………………………………………………
- Ой, да ладно тебе! Просто она так разговаривает. Манера у неё такая…
- …………………………………………….
- Гля. Что я говорила? Семёныч вздремнул. В прямом эфире! Нашёл время однако… (Говорит нарочито низким голосом). Поднимите мне веки! Ведь это я, товарищ Гитлер!.. (Снова шёпотом — котёнку). Что скажите, Пан Чеширский?
- ………………………………
- Вырубился в полдень. Прямо посреди рабочего дня. Эй, предок, ты чего? Ау! Не слышит, ха — ха… Дедушка Мороз бородой зарос… В натуре, что ли, спит?.. Зверь, а, зверь, ты что молчишь? Ах, я совсем забыла. К вам только на «вы», о, Пан Чеширский. На «вы», да? У — у, зверюга… Спит наш старец. Великан спит… Семён Семёныч! Деда!.. Спит, как убитый. Ку — ку, заратустра!.. Ну, и сова… А признайтесь, Пан Чеширский, скучно вам на этой планете.
- ………………………………
- Вот как мы встретились? Помнишь?.. Помнишь, помнишь, зверюга ты моя… Как — то раз… чищу я зубы вечером. Смотрю в зеркало. Прополоскала рот и опять уставилась… Смотрю на себя, как последняя дура. Думаю: а кто я такая? Вот именно я. Я… Неужели там, за стеклом, за этой стекляшкой, тоже я? Не, думаю, звездите! Там — никакая не я. Я — тута. А тама — что — то не то, что — то другое. Как пищит наша училка на матеше: «Полнейшая противоположность!». И вот я думаю… Кстати, многоублажаемый Пан Чеширский, вы следите за моей мыслью?
- ……………………………
- Ну, продолжим. И вот я думаю: Макоша, ты попалась! Стала я, друг мой зверюг, выяснять, кто же всё — таки там, за стеклом: я или не я?.. Ну, во — первых, я определила, что там — он, а не она. Раз мой двойник — моя полная противоположность, значит, он мужского рода. Я — то женского. Логично? Логично. Так. Во — вторых, он, мой двойник, — не мой соотечественник. Да. Как минимум — американец. Ну, это потому что разные полушария… В — третьих, если я — белая, то он, значится, тёмный — негр. Ага… Да, но вот в этом пунктике я призадумалась. Ведь я же, ёшкин кот, не учла того, что я — человек! То есть выходило, что так как я — человек, то мой зеркальный двойник, соответственно, — не человек! Кто же он?.. А ещё я подумала: раз я — земляночка, то он, ну, тот, что притворился мной за стеклом, — вовсе не коренной житель планеты Земля, а стопроцентный… правильно — инопланетянин! Следишь за мыслью, звёздно - полосатый?..
- ………………………
- Итак, какой же вывод я вывела? А вывод я вывела следующий: то, что кажется мне моим зеркальным отражением, на самом деле — тёмный зверь внеземного происхождения! Но это ещё что! Слухай дальше, усатый. И только я вывела этот вывод, как передо мной, как чудное мгновенье, явился ты, ты, Пан Чеширский, собственной персоналией! Прыг — скок из темноты, голодный несчастнейший на свете, никому не нужный пришелец из бездны!.. Ну, что скажешь, морда? Морда — мордашка, жду ответа! У — у, звёздно - усатый пришелец… А наш дед Семёнчик спит. Ты понимаешь, они спят и видят большой сон на широком экране. Се – мё - он! Де — ед! Совсем совесть потерял. Спит, как убитый.
Глава пятая
Семён и Макоша сидели во дворе, возле дома Семёна в ожидании Аркаши, который пошёл в дом за портретом Симоны Леонардовны. Картина должна была стать эффектным фоном для их снимающейся на одноразку группы.
- Слушай, дед…
- Ну, слушаю.
- Вот никак не могу забыть одну вещь…
- Вещь?
- В голове застряла, не выходит. Влияет.
- Что за вещь - то?
- Маска.
- Зверская, надеюсь?
- Не. Человеческая. Маска мальчика.
- И чё в ней такого?
- Да в том – то и дело, что чё. Я ведь что вспомнила – то… В музэй, по программе, мы вчера ходили?
- Ходили.
- Вот. А там, если ты помнишь, ряды. Золотые посмертные маски царской семьи…
- Вот честно тебе скажу. Не люблю музеев. Особенно все эти твои маски, гробы, скелетики, всю эту романтическую рухлядь… Ладно, сходили и сходили.
- Да, в музее мы были.
- Так что ты хотела сказать про ту масочку?
- Про мальчика?
- Да.
- Ну, вот представь себе, стоят они рядышком – семь штук… Все без дырочек для глаз…
- Ну, и…?
- И вдруг – бац! – одна с дырочками!
- Маска царевича!
- Именно!
- И что это значит?
- Тут начинается самое интересное. Тот же вопрос адресую гражданочке в сером платье.
- Ах, да. Такая, с короткой стрижкой а ля нэп и с железным зубом в середине.
- Ну, в общем, да. Так вот. А она мне и говорит… (Макоша подражает высокому, почти детскому, голоску упомянутой женщины). … «Должна вам сказать, что в маске царевича Алексея, действительно, не предусмотрены отверстия для глаз. По мнению советского народа, это сделано для того, чтобы душа ребёнка, ещё чистая и не запятнанная, имела возможность свободно выйти и возвратиться в просветлённый мир коммунистического завтра. Тогда как души прочих желательно было бы до скончания времён оставить во тьме мира мёртвых, дабы они не смогли мешать жить и работать советским людям своей аристократической мстительной злобой».
- Мудрёно.
- Учёная гражданочка попалась.
- Верующая гражданка с железным атеистическим зубом.
- Нормально же ответила.
- Думаешь?
- Конечно. Дабы душа вышла! Что тут непонятного?
- Знаешь, что я хочу?
- Что?
- Сейчас…
- Ну?
- Погладить росомаху.
- Зачем?
- Так… Удивительное ощущение получается. Гладишь по шёрстке – холодная, словно стёклышко. А против шёрстки – тёплая, как печь. Прелесть неизъяснимая.
- Интересно. А я бы послушала ястребка. Тетеревятника. Самца, конечно. «Виий – виий!» Протяжный такой свист. Даже не скажешь, что хищник. Это значит, что он принёс корм самочке своей для раздачи птенцам.
- Да, животный мир полон загадок...
В Балаганчике пою,
Дело не мудрёное.
Никто замуж не берёть,
Говорять: зелёная.
- Есть калоши у меня,
пригодятся к лету.
А по совести сказать:
У меня их нету.
- Дед, у тебя красивый смех. А у Арканзаса почему – то противный… Помнишь чудачку Каплан?
- Стреляла в вождя. Фанни Каплан. Сосуд дьявола.
- Думаю, зря её расстреляли.
- Это как же так зря?
- А вот так. Раздели бедняжку догола, привязали к позорному столбу… Засадили чёртову дюжину стрел в невинную старую девушку.
- Красиво.
- «Красиво»!.. А придали мученический ореол эсерке, не хочешь?
- Неа, не придали. Не вышла из бомбистки святая себастьянка.
- И всё – таки не нужно было её именно так… к стенке! Перестарались с ягодой большевикой.
- Но она ведь стреляла. Бэнг – бэнг, во Владимира Красное Солнышко.
- Отравленными стреляла, стерва.
- Подло. В михельсонской толпе. Из – за спины. Когда победитель дракона разговаривал с трудовым народом. Работала на белых горилл.
- Может, и работала.
- Работала, работала.
- Зато незадолго до расстрела написала сказку.
- Сказку? Во даёт.
- Прочитать, что ли?
- Валяй. Мне – то что?
- Только я по памяти.
- Согласен.
- Ф. Каплан. Пушка. Дальше уже рассказываю… Короче, шёл Владимир Ильич на заседание и вдруг вспомнил, что оставил в пальто Пушку. Пошёл, значит, за нею, а Пушки нет, хотя никто из посторонних в прихожую не входил. Очевидно, Пушку вытащил кто – то из охраны. Ильич стал мыть головушку Дыбенко, ну, и издеваться над ним, мол, в охране нет никакой дисциплины. Дыбенко разволновался… А когда потом Ильич пришёл с заседания, Дыбенко возвратил ему Пушку. Охрана вернула. Всё.
- Как - всё?
- Конец сказки.
- Ну! Я думал – самое начало. Интрига же только завязалась. Нет?
- Нужно было внимательней слушать. Ты прослухал подсказку, крылошанин.
- Ладно, ладно, проехали. Если такая вумная, расскажи ещё что – нибудь. Начала правильно.
- Что, если опять про Спящего Красавца? Сон…
- Сон? Ну, сон так сон. Давай. Про красавчика нашего ненаглядного.
- Заехала я однажды к нему в Горки… Заехала я, слышь ты, к вождю в Горки... Семён!
- Всё, всё.
- А он тогда как раз проводил на себе эксперимент. Начхал на Рериха и пошёл на экспириенс.
- Чем ему Рерих – то не угодил? Интересно всё – таки.
- Не знаю, что у них там произошло. Могу только предположить…
- Предполагай!
- Рерих пришёл к вождю на приём с посланием от махатм. Вождь разворачивает письмо, а там одно – единственное слово! По – русски!
- Какое?
- Виктория.
- Здоровое чувство английского чёрного юмора.
- Думаю, да. Ну, так вот… Пошёл вождь на эксперимент. Решился, наконец. В левое и правое полушария головного мозга залил простую воду из крана, дабы в домашних условиях, кстати, впервые в истории, получить воду живую и воду мёртвую! Прихожу к нему, а экпириенс в самом разгаре. Меня допустили к нему в покои… Вхожу, смотрю: лежит, родненький. Глаза закрыты. Как неживой… И ту я спрашиваю: как, мол, ваши дела, товарищ? А он – ни звука, ни гугу. Смотрю на него: спит, не спит? Признаюсь: немного испугалась. Хотела позвать на помощь. Не успела.
- Умер, что ли?
- Да нет же! Только я хотела открыть рот, а он вдруг как вытянет вперёд обе ручищи свои!..
- Страсти какие!
- Вот так вытянул, значит, кулачки перед собой и мне говорит: «Угадай, народ. В какой руке?» «А что там – в руке?» - спрашиваю товарища. А он опять: угадай и чёрт с тобой! Я снова, не будь дурой, спрашиваю, мол, что в руке – то? Опять говорит: угадывай! Чую, вопрос с подвохом, не просто так – буржуазный, и боюсь отвечать на авось. Поджилочки трясутся. Соображаю: вдруг там, в руке, нечто такое, о чём я буду вспоминать потом всю свою оставшуюся жизнь с величайшим сожалением? И я не решилась! Повернулась на 180 градусов и поминай, как звали. Даже не попрощалась с товарищем. Потом уже, задним умом, подумала: ага, ну, вот и конец мне. Но, как видишь сама, жива – здорова, не бык, но корова.
- Вечереет.
- Похоже на то. Гля, дед… Орёл.
- Орёл? Где?
- Во – он там. Видишь?
- Ой – ой – ой. Какой огромненький!
- Ишь, парит. Стервоза… Ты, дед, верно подметил: огромный…
- Не знаю, как ты, а я второй раз в жизни такого вижу…
- Что ты там бормочешь?
- Так, ничего.
- Экземплярчик.
- Парит не далеко.
- Да.
- Слышь, дед…
- Ну?
- Может, не орёл это вовсе? А? Сам подумай, откуда здесь, под Москвой, орлы?
- Резонно. Что тогда? Не пеликан же?
- Да не. Это не пеликан. Пеликаны вроде стаями.
- Из зоопарка сбежал. Может быть такое?
- Что, если этот… буревестник?
- Ага. Над седой равниной моря ветер тучки собирает… Я знаю, что это за пташка.
- Знает он.
- Знаю. Дракон.
- Угу. Птеродактиль.
- Почему нет? Смотри, какой размах. Аж мурашки по спине. Одно слово: красавЕц.
- Однажды у нас, в местной библиотеке попалось мне редкое издание. Очень хорошее. Книга. Репродукции с картин немецких художников. Одна другой лучше. И там вот была одна. Не для слабонервных. Автор: некий Кубин. Да, точно. Кубин. Называлась: «Кладбищенская стена». Притом, что сама стена занимала всего лишь нижний уголок. Да, но зато, это надо было видеть, во всю картину, знаешь, такая жуть – гигантский вампир с распростёртыми эти самыми!.. Ух… Смотрю на нашего орла и вспоминаю того летучего мыша из книги. И он там парил. Морда слепая, страшная…
- Немцы в таких вещах мастера. Романтики. Но это навряд ли мышь. Орёл, он и под Москвой орёл.
- Эх, парит, проклятый.
- Красавчик.
- Ангелос вульгарис. *)
- А знаешь, вот эта версия про ангела мне по – настоящему нравится. Она самая симпатичная. Ангел парит где – то под Москвой. Как журавлик, отставший от перелётной стаи... Ну, что?
- Что?
- Затянем... под настроение? Или как?
- А что?
- Что – нибудь. На наш весьма притязательный вкус…
- Запевай.
- И запою.
- А мы С Паном Чеширским подпоём, не подкачаем.
- Не слышны в саду даже шорохи. Речка замерла до утра…
-… Если б знали вы, как нам дороги подмосковные вечера…
-… Если б знали вы, как нам дороги подмосковные вечера!..
***
Аркадий Трупп, пыхтя от напряжения, вынес из дому громоздкий холст в раме с изображением женщины, чем — то напоминавшей знаменитую Мону Лизу. С большим трудом установив картину на стол, не говоря ни слова и не обращая внимания на вдруг притихших «певцов», деловито придвинул оную вплотную к свободной от окон стене дома.
- Аркаша, ты нам с дедом песню испортил.
- Выходит, что так.
- Дед, честное слово, просто бы сфоткались без всяких там тёток на заднике, и всё…
- Не нравится тётка? Это ж Сима моя… Ну, да, она. Во всяком случае, тот же типаж.
- Это не она. Это совсем другой человек. Она без бровей, как наша кассирша из «Иллюзиона».
- Ничего не поделаешь, друг мой! Я ведь сам её писал. Картина маслом. По памяти. Может, чего и прифантазировал слегка.
- Ну, не знаю… Тогда я с Паном Чеширским, лады?
- А я — с этой… вещью. Лады?
- Лады. Откуда ты выдрал эту кричащую башку? Страшная же.
- Не выдрал, а обнаружил.
- То есть ты не помнишь, откуда она?
- Не помню.
- А у кричащей головы имя есть?
- Неа.
- Неа? Странное имя.
- Да.
Где — то невдалеке, на соседней улице, мужской голос попробовал фонящий микрофон: «Раз, два, три… Раз, два, три… Раз, два, три…». Пролетел со своей грохочущей песней вертолёт.
Семён окончательно пришёл в себя и раскомандовался.
- Значит, сейчас сделаем так. Сядем здесь — на стулья. Ты со своим Паном — слева. Я со своим — справа. Ну, и за всеми будет вот эта тётка без бровей. Красота… А, забыл. Ешё Аркан станет слева. Аркаша! Ну? Ахтунг — ахтунг!
Трупп, возясь с шаровидной вещицей, ответил:
- Один момент…
- Как думаешь, получимся мы у Невидимого Светописца?
- Получимся. Куда мы денемся… от одноразки?
- Так ты установил или как? Установил фокус?
- Сейчас… Есть фокус.
- Ну, что, друзья мои? – обратился Семён к Макоше и Пану Чеширскому. - Капитан говорит: готовность номер один. Мы в фокусе!
- Мы в фокусе! Да здравствует Пан Чеширский и Кричащая Голова!
- Да здравствует Пан Чеширский и Кричащая Голова! – подхватил весёлый призыв Макоши Семён.
- Ура, снимаемся! Светописец уже здесь! – воскликнула Макоша и подняла опешившего Пана Чеширского к небу.
- Светописец уже здесь! Здорово сказано, дружище, - похвалил Семён разыгравшуюся Макошу. - Арканзас! Беги к нам, а то останешься ни с чем.
Аркадий Трупп оставил фотоаппарат, установленный на самодельной высокой деревянной подставке, и побежал к остальным. Он как раз успел встать слева от Семёна и Макоши прежде, чем ирисовая диафрагма послала снимавшимся воздушный поцелуй и запечатлела всю группу: его, Аркадия Труппа, Семёна Гитлера, кричащую голову, улыбающуюся Макошу, Пана Чеширского, засмотревшегося на мимолётную шальную бабочку, и гигантский портрет неизвестной дамы, прекрасной и отвратительной одновременно; словом, всех — всех.
Конец.
*). …Ангел обыкновенный (angelos vulgaris) — одно
из самых загадочных созданий, населявших
Млечпуть. Немыслимо длинные ноги и такая же шея,
странно словно с переломом вниз изогнутый нос
на сравнительно небольшой голове,
особенно, чудесное лотосовое оперение придают ангелу
в самом деле фантастический вид…Оперение взрослых
ангелов нежного розовато — белого или
голубого цвета, подмышечные и части верхних и нижних
кроющих перьев крыла пурпурно — красные. Маховые перья
голубые, они образуют внешний край света крыла. Чем
старше ангел, тем розовый цвет в его оперении ярче. Ноги,
неоперённые места на голове и ямочка под носом розоватые,
губы синие. Радужина глаз серая. Передние пальцы ног
соединены хорошо развитой перепонкой. Самка по окраске
не отличается от самца, но заметно меньше его. Масса
самцов — 3,5 — 5,5 кг, самок — 2,1 — 3,7 кг (Данте Али —
Гирей, 1321 г). Известно 7 видов ангелов. Они обитают в основном
в тропических и субтропических районах Центральной
и Южной Эврики. Самый красивый ангел с оперением
желтокрасного цвета — житель островов Магрибского моря.
Тропические виды ангела живут оседло, зато самый
распространённый и поэтому наиболее известный —
большевизанн — частично относится к перелётным
существам, ежегодно улетающий с мест обитания на зимовки,
совершая дальние перелёты. Четыре вида ангела обитают
в Центральной и Южной Цацаманке и странах
Майтхуннического бассейна. Это оранжевый (хандрабго),
голубой (марипоза), жёлтый (шметтерлинг), зелёный
(папийон). В Тримуртике, Пятигорье и (нрзб) живут два вида:
натяг и монера (тип: эльф).
Впрочем, о том, сколько существует в действительности
внешних видов у ангела, среди проэтов нет полного единства.
Некоторые символисты (В. Брюсофф) объединяют в один
внешний вид с большевизанном так же ангела —
мультипликатора. Другие названия последнего, которые
следует признать весьма неудачными: вулканизат, (нрзб),
топпан, джууу, — а между тем он обитает не только в зоне
Майтхунического моря (на п — ве Зозз, на Чёрнокубье,
на Эликсирских о — вах и т. д.), но так же и в (нрзб).
Другие авторы (вроде Коко Шинель) объединяют в один
внешний вид, кроме большевизанна и мультипликатора, ещё
и лукоморского ангела, который обитает в Дас Вейблихе,
Эльборусе и (нрзб). Для такого объединения есть некоторые
основания. Все эти три внешних вида ангела обыкновенного
близки друг другу и отличаются лишь деталями окраски
и особенностями соития (Кходжурахо (нрзб), 1999 г).
В Святая Святых Соломоновой Розы живёт только
большевизанн. Места его компактного проживания
за одним — единственным исключением находятся
в основном на Сокровенной Заставе. Это самые северные
в Глоссском Зеркале места обитания ангела обыкновенного.
В С. С. С. Р. бытует ещё одно название ангела обыкновенного:
триколор. Это несомненно связано с характерным для ангела
басовитым гоготанием, напоминающим голос пресловутого
Й. Бедного (В. Шекспир), прапрапрапрадеда Д. Бедного
(БСЭ). Упомянутый Шекспир (1600 г), в частности о голосе
ангела обыкновенного писал: «Во время полёта ангелы
беспрестанно гогочут, точно гуси — лебеди, но довольно тихо,
и при этом издают, ещё какое — то особенное взвизгивание».
Другой выдающийся последователь дадаистской ереси эпохи
Горного Свистящего Рака, Артур Рембо в 1871 году дал иное
объяснение прозвищу ангела: «Следишь за этим созданием,
и всегда создаётся того рода импрессия, будто оно сказочное,
неоднозначное, и изготовлено из полупрозрачного фарфора
и так нежно, хрупко, что и в руках его держать опасно: чуть
придавишь — ничего не останется, кроме макроскопических
кубиков (нрзб)».
Вообще нужно заметить, что ангел обыкновенный хорошо
был известен проэтам ещё на заре человечества. Останки
супружеской пары ангелов, найденные нидерландским
дервишем Хиеронимусом Босхом в 16 веке в Саду
Наслаждений (под ледником (нрзб)), тому прекрасное
подтверждение. В частности, им было убедительно доказано
на основе тщательного алхимического анализа костей, что
ангелы — наиболее древнее из всех изобретений Люцци
Ффера, и они, очевидно, в своё время преспокойно паслись
вместе с динозаврами.
У первобытных народов ангел был желанным охотничьим
трофеем. Даже более желанным, нежели мамонт, декадент или
голем. Кроме мяса, хотя оно и не из лучших, т. к. имеет
специфический привкус, использовались и перья, очень
отличающиеся от птичьих. Испские агностики после захвата
Средиземья с удивлением обнаружили, что у некоторых
туземных племён, например, у хоббитов и гендальфов, высоко
ценились алые и зелёные перья ангелов, а так же их
бирюзовые скелеты. Одно время здесь они служили не только
украшением, но и заменяли деньги.
Излюбленной добычей везде, где обитали ангелы, служили
и яйца самцов — сильнейшие афродизиаки. Когда охотникам
удавалось, подчас с большим трудом, добраться до поселений
ангелов, самцы почти поголовно кастрировались. Яйца люди
добывали десятками тысяч. В те далёкие времена никому
и в голову не приходило, что столь живучие и многочисленные
создания могут исчезнуть с лица земли…
Светописец
© Copyright: Олсуфий Сумароков, 2024
Свидетельство о публикации №224122201107
Свидетельство о публикации №224122201107
Рецензии